Глава 1

Как это обычно бывает, вещество, чьи кристаллы в быту получили название «матовые алмазы», были обнаружены в природе совершенно случайно, когда экспедиция искала нечто абсолютно другое; именно обнаружены в природе (специально подчеркиваю это), а вовсе не синтезированы в лабораториях «Братья Симе, Лтд.»; слухи такого рода, одно время распространившиеся весьма широко, не имеют ничего общего с действительностью. Название это, возникшее оттого, что по составу новый минерал представлял собой не что иное, как всё тот же многоликий углерод, отличавшийся от алмазов единственно формой кристаллической решетки, продержалось, однако, недолго, потому что кристаллы никак не обладали ни твердостью алмаза, ни его блеском — вообще ни единым из тех свойств, которые делают алмаз столь драгоценным. Зато у бета-углерода (такое наименование получил он на научном жаргоне) были, пусть и далеко не сразу, обнаружены совершенно иные качества — те самые, что быстро сделали его рыночную цену на порядок большей, чем у того же алмаза. Эти свойства, обнаруженные также благодаря чисто случайному стечению обстоятельств и недюжинной наблюдательности доктора минералогии Угольфа Шварценберга, в то время (имеется в виду 2009 год) проходившего стажировку в Кембридже.

Открытие в те дни не стало сенсационным лишь по той причине, что было немедленно засекречено — сперва фирмой, а потом уже и государством; режим секретности становился все более жестким по мере того, как установленные качества бета-углерода проявлялись, подтверждались, а пути применения их на практике, поначалу довольно смутные, приобрели вдруг колоссальное — глобального масштаба — значение. В этом отношении открытое вещество можно было бы сравнить, например, с электричеством: не получив исчерпывающего представления о том, что же это, в сущности, такое, цивилизация тем не менее научилась прекрасно им пользоваться. Нечто подобное имело место и в случае с бета-углеродом: объяснить его свойства, исходя из современных физических и физико-химических представлений было совершенно невозможно, напротив: согласно современному уровню знаний, такие свойства существовать никак не могли; тем не менее, они раз за разом подтверждались на практике, что и сделало возможным их практическое применение. Что же касается теоретического обоснования, то оно и по сей день заставляет себя ждать — если только вы не хотите прибегать к донельзя фантастичным гипотезам, какие и сам Бор признал бы слишком уж сумасшедшими для того, чтобы быть верными (упомяну хотя бы предположение о переброске энергии в некую параллельную вселенную, чье существование практически никем, никак и никогда не подтверждалось). Но так или иначе, факты оставались фактами, и по мере того, как их накапливалось все больше, они волей-неволей приобретали черты науки, пусть и чисто прикладной, но от того для человечества никак не менее важной.

Для того, чтобы получить достаточно точное представление о значении новой отрасли знания и применения, довольно сказать, что бета-углерод после соответствующей обработки оказался способным на воистину немыслимое действие, а именно: останавливать процесс распада трансуранидов. То есть, процесс этот, насколько можно судить, продолжался; однако продукты его не покидали пределов молекулы, которую бета-углерод более чем охотно образовывал с любым (практически) неустойчивым атомом — не покидали, а девались, как образно выразился один из исследователей этого эффекта, прямо в преисподнюю, где, надо полагать, находили себе применение, заменяя классическую серу. Иными словами, в присутствии бета-углерода любое (а точнее — в соотношении ста к одному) количество распадающегося вещества становилось не более опасным, чем зубной порошок. В мире, в котором все еще продолжали отмечать годовщину Чернобыля, невзирая на то, что имелись и более свежие примеры опасности атомной энергетики для населения планеты, — в этом мире появление бета-углерода было воспринято примерно так, как осужденный на смерть встречает помилование с полным освобождением.

Как всегда в подобных случаях, разговоры об эффекте намного превысили его подлинные масштабы: говорили и писали уже о полной безопасности любой атомной станции, о возможности немедленного возвращения в оборот зараженных радиоактивностью обширных земель, о полном излечении больных лучевой болезнью, и так далее. На самом же деле бета-углерод добывался с таким трудом и в столь мизерных количествах, что серьезные разговоры могли идти лишь о лабораторных исследованиях и весьма ограниченных попытках применения его в энергетике и медицине. Накопленное до сих пор количество спасительных кристаллов позволяло всего лишь проводить более или менее масштабные испытания, не более того. Правда, к чести исследователей и проектировщиков надо сказать, что серьезное испытание было уже спланировано и состоялось бы уже две недели тому назад, если бы…

Без этого «если бы» давно уже не обходится практически ни одно серьезное начинание в нашем обществе. В случае, о котором идет речь, оно заключалось в том, что фронтовая лаборатория БС, находившаяся в Экваториальной Африке, неподалеку от единственной известной залежи бета-углерода в горах Рувензори и занимавшаяся даже не научной работой, а всего лишь окончательной очисткой вещества перед отправкой его в головную лабораторию в Кембридже, — эта самая лаборатория подверглась нападению хорошо вооруженного и снабженного всею необходимой техникой отряда неизвестного происхождения и принадлежности. Несмотря на неплохо поставленную охрану лаборатории, сопротивление ее защитников было быстро сломлено и весь готовившийся к отправке материал — по не вполне достоверным данным (других просто не было), сорок или почти сорок килограммов бета-углерода — исчез в неизвестном направлении. За исключением полудюжины убитых защитников и множества разбитых пулями стекол, иного ущерба лаборатория не понесла; ее как бы приглашали и далее заниматься своей полезной работой — вплоть до повторной атаки неизвестных. Естественно, что задуманный эксперимент пришлось отложить до лучших времен.

Ответственности на нападение и ограбление не взяла на себя ни одна организация. Непонятной, на первый взгляд, оставалась и цель похищения: мирового рынка бета-углерода, по сути дела, еще не существовало, продать украденное было вроде бы невозможно, потому что применение его все равно не удалось бы скрыть сколько-нибудь надолго, а это привело бы к колоссальному скандалу. Говорили, правда, об определенном экономическом смысле операции: в любом случае добыча и накопление вещества будет продолжено, рынок — пусть не сегодня, но через десять лет — возникнет, цена же на бета-углерод, в полном соответствии с существующей тенденцией, будет лишь расти, а уже сейчас эти, возможно, сорок (или около) килограммов расценивались (во всяком случае, по мнению прессы) в миллиарды долларов, в большие миллиарды. То есть, бета-углерод являлся капиталом, на который шли большие проценты, если даже он не был депонирован ни в одном из известных банков. Такими были рассуждения; следов же не осталось никаких, во всяком случае, в первое время.

Специалисты — уже не физико-химики, разумеется — думали и о других возможных вариантах. И приходили к определенным выводам. Бета-углерод был ведь не только гуманитарным материалом, но и стратегическим. Участвуя в каком-то военном конфликте, в котором возможно применение атомного оружия (пусть хотя бы тактического), вы весьма заинтересованы в том, чтобы сделать свои потери от применения противником такого оружия минимальными, а значит, по возможности нейтрализовать если не сам взрыв (что представлялось весьма проблематичным по чисто техническим причинам), то хотя бы его последствия в виде зараженной территории: вашей — если обстреливают вас, или территории противника — если ее подвергли бомбардировке вы и намерены развить успех, наступая по этой самой территории, пока оппонент не успел прийти в себя. Такое применение бета-углерода не заставляло дожидаться возникновения мирового рынка, но заставляло действовать немедленно — и жестоко. На это и обратили внимание аналитики многих разведок и других серьезных учреждений.

Для того, чтобы определить конкретные направления поиска, требовалось прежде всего вычленить возможные противостоящие пары. Это было сделано быстро, и пар оказалось не так уж мало. Располагались они достаточно широко: Ближний Восток, Африка, в меньшей степени — Латинская Америка; не исключался также и Юго-Восток обширного Азиатского материка. Исходя из того, что заказчик ограбления (если он действительно существовал) вряд ли находился по соседству с местом преступления и скорее всего не успел получить требуемое (поскольку уже через три с половиной часа после происшествия все средства сообщения в мире были поставлены под контроль, возможный, казалось, лишь при развертывании новой мировой войны), правительства крупнейших держав решили объединить условия по обнаружению и перехвату похищенного. Само по себе это было нелегко, поскольку бета-углерод был весьма инертным минералом, заявлявшим о себе только в присутствии радиоактивных материалов, когда и возникали пресловутые «спокойные» молекулы. Не так-то уж просто было — использовать в качестве индикатора радиоактивное вещество, тем более, что аппаратура для такой проверки была отнюдь не карманной.

Опасность, однако, стала настолько серьезной — мысль о новой Мировой войне была отнюдь не праздной, и возникла вовсе не в качестве ораторского трепа, — что было решено бросить в схватку все силы. В том числе и полицию, хотя на нее, надо сказать, возлагалось не так уж много надежд, поскольку она является институтом не столь таинственным, секретным и романтическим, как, скажем, разведка, контрразведка или силы специального назначения. Тем не менее, и она получила свой пакет задач и принялась за их решение по своим — достаточно небольшим — возможностям.

Повезло, однако, не ей. Уже на второй день после ограбления, в аэропорту Карачи был перехвачен груз: три килограмма бета-углерода в той же лабораторной упаковке, в которой он был похищен. Груз был адресован в одну из североафриканских стран. Обнаружен он был во время перегрузки с самолета, прибывшего в Карачи из Кейптауна. Причем искали вовсе не бета-углерод, а героин, и нашли, но не только его. Обстоятельства обнаружения груза в печати освещались весьма неопределенно; можно было предположить, что свою роль в этом деле сыграли так называемые оперативные данные. Сопровождавший груз человек — араб — если и хотел дать какие-то пояснения или показания, сделать этого не успел: он был убит наповал выстрелом издалека в то время, как его усаживали в машину, чтобы везти в соответствующее учреждение. Снайпера не обнаружили. В месте, куда груз был адресован, ждали, что появится грузополучатель; никто, однако же, не пришел — видимо потому, что факт перехвата груза не удалось скрыть от газетчиков (похоже, что и не очень старались, в наше время реклама — двигатель не только торговли), и таким образом все, кто был в этом заинтересован, получили своевременное предупреждение. Однако в последующие дни не было перехвачено ни единого грамма материала и оптимистические обещания, во множестве данные после обнаружения трех килограммов, повисли в воздухе. Пытались, заложив все данные в мощный компьютер, более точно вычислить возможных получателей, но данных было слишком мало, вариантов же чересчур много. Поиски продолжались, но безуспешно, и никакие строжайшие режимы не помогали: оставшиеся у похитителей сорок килограммов бета-углерода канули неизвестно куда.

Вот так обстояли дела.

«Известия», Москва:

«Как сообщил пресс-секретарь премьер-министра правительства России, торговая делегация нашей страны ведет в Лондоне переговоры с известной фирмой «Братья Симе» о продаже некоторого количества минерала «бета-углерод». По непроверенным данным, переговоры зашли с тупик: представители фирмы утверждают, что вследствие похищения значительного количества этого вещества, фирма сейчас не в состоянии выставить на продажу ни одного килограмма».

— Алло! Как меня слышишь?

— Слышу хорошо. Как дома.

— Как дела?

— Нормально. Нанялся в испытатели, как и договаривались.

— Знаю. С нами консультировались.

— Качу по Африке, спешу на свидание. Сейчас я…

— Не надо. Вижу тебя.

— Что-нибудь случилось?

— Ничего особенного. Но придется тебе сделать еще одну работу — по ходу действия.

— Это вроде бы не мой профиль.

— Это твой профиль. Просто вместо одного свидания будут два. Но будь внимателен. Представишься по третьему варианту.

— Ясно понял.

— Связь такая же.

— Понял о связи.

— Конец связи.

— Конец, конец.

* * *

«М-да, — подумал Милов. — Такие вот дела…»

И этой не высказанной вслух сентенцией закончил достаточно продолжительный разговор — по спутниковой связи.

Чего-чего, но такого оборота он не ждал. Вот уже целую неделю он был далеко от дома, от информации, от полиции, от всего на свете, и удалялся от них все больше. Зато приближался к месту свидания, выбранному им самим по какому-то, могло показаться, неизъяснимому душевному движению; как назвать его? Ветерком из молодости, может быть? Возможно, и так. Он катил под безоблачными небесами экваториальной Африки и чувствовал себя, возможно, так или почти так, как праотец всех людей, впервые ощутивший себя не где-нибудь, а в раю, и не подозревавший еще, что кроме Элизиума на свете существует еще и его противоположность. Тут-то разговор и настиг его и зайтавил потерять полчаса времени. Но не изменить направления, уводившего, может быть, и впрямь поближе к раю — для жирафов, носорогов и прочих «малых сих», отличающихся вовсе не малыми размерами. К раю ли?

Это зависит от точки зрения. Если направляться к Национальному парку Катера через Западную Озерную область, через Уширомбо, Бахарамуло и Букобу, дорога размашистыми изгибами поведет путника (вернее, путницу, если быть совершенно точным) между кущами. У нее слегка закружится голова от великого множества оттенков зеленого цвета, и от красных откосов, обнажавшихся там, где дорога уходит в выемку, и от ласкового пения птиц, и звонкого журчания светлых ручьев, и сладостного ветра, чья ласка подобна прикосновению возлюбленного. Ее охватит томительное ощущение, что наступил полдень жизни, и от остро отточенного желания сохранить этот миг навсегда, и от жалящего, как скорпион, сознания, что подобное не в ее власти. Потом головокружение пройдет, но желание останется, и взгляд не насытится, но невольно проступят слезы счастья, и беглая дрожь преклонения скользнет по телу, а близ дороги зрелый плод, младший брат солнца, со вздохом облегчения упадет с дерева, и захочется остановить движение, сойти с дороги и поднять упавшее, и восхититься устройству мира. Но путница привычно обуздает порыв, и шелест мотора не умолкнет; напротив, он станет слышнее, подчинившись движению ноги, после того, как многолапый паук, чье тело — пустота, возникнет вдруг на ветровом стекле, а звук пронзенного насквозь металла синхронно прозвучит в правом заднем углу кабины. Путница не станет оглядываться и не увидит потому нескольких вооруженных человек, выскочивших на дорогу из высоких, завивающихся в бараний рог папоротников за обочиной; нет, лишь прямой след машины на каком-то отрезке превратится в волнистый. Но уже метров через пятьдесят след снова выпрямится, показывая, что путница вновь обрела спокойствие, и не ждет следующего выстрела, да и тот, что прозвучал только что, считает скорее случайным, чем закономерным.

Кстати, местность становится все менее пригодной для засады: кущи расступаются, распахивается пространство, упирающееся в гряду приземистых гор. К дороге подступает высокая трава, в которой можно скрыться, чтобы протаптывать в ней лабиринт, не зная, где обнаружится выход из него. Вместо того, чтобы выбраться на чистое место, оказываемся вдруг среди деревьев, поднимающих свои разлапистые кроны на шесть десятков метров, а то и выше, и делающих сумеречным для находящихся внизу даже самый яркий день — совсем как в жизни; но об этом задумываться не остается времени, потому что уже видно, как впереди трава скромнеет и все чаще виднеются проплешины, где ничто не захотело вырасти. Чувство счастья, уже потревоженное пробившей стекло пулей, пропадает окончательно, становится более чем ясно, что полдень жизни отзвонил, и взгляд путницы твердеет, тело настораживается, пальцы срастаются с рулем «лендровера». На то, что маячит вдали, даже смотреть не хочется — так все там угрюмо. Путница невольно задается вопросом (потому что у женщин всегда возникает больше вопросов, чем на них есть ответов): почему он не мог назначить встречу в каком-нибудь более уютном месте, где сама природа заставит думать о любви, и только о ней; в Африке очень много таких мест.

Ответа на этот вопрос, как и на многие другие в жизни, можно искать долго, но это сложно, да и не нужно — потому что вот он, Приют Ветеранов, место, куда неожиданно, срочным звонком, перенесена давно ожидавшаяся и раз за разом срывавшаяся встреча. Впрочем, это в его манере — уж эти русские! Пора сбросить скорость и плавно повернуть; и тут женщина за рулем перестает быть путницей и становится просто сама собой. Становится красивой особой, пусть и не самой первой молодости, но еще хоть куда. Есть люди, которые так именно и считают, во всяком случае один-то человек — несомненно.

В этот миг почему-то теряет значение и суровая хмурость пейзажа, и все остальное, кроме одного ощущения: сегодня они будут вместе… Остальное — ничто по сравнению с этим, даже пуля, вырвавшаяся из своего тесного гнездышка, чтобы вволю полетать, охлаждаясь и все замедляя скорость, чтобы под конец пути улечься на теплую, сухую землю, забыв о том, что было пробито стекло и кузов быстрого автомобиля. Ты ведь добрая, пуля, ты никого не собиралась задеть? Почувствовав на языке вкус этой мысли, можно плавно нажать на педаль тормоза, остановиться, выйти из машины и, чувствуя, как от долгой езды затекло тело, направиться к сторожке, что приткнулась к высокой, непроницаемой ограде. Идти она будет неторопливо, плавно, ощущая всем телом взгляд кого-то невидимого, а кроме того — одновременно и обижаясь на то, что она приехала первой, и ждать придется ей, а не ему, радуясь, что у нее будет хоть какое-то время привести себя в порядок. «Жизнь, — думает Ева невольно. — Временами она все еще бывает интересной — жизнь…»

Но если избрать другой путь, берущий начало в Букаву и ведущий через Лоанго и Гомо, а потом, от Кабале — уже не по дороге, а, по сути дела, по едва натоптанной тропе, впечатления будут иными. Дорога не позволит себе ни малейшего отклонения от прямой, как если бы она стремилась преодолеть окружающее ее пространство как можно скорее. Над причиной задумываться не приходится: гладкая полоса плотной земли стиснута черными, выветренными скалами, свалкой неудавшихся эскизов гениального ваятеля. Порой утесы расступаются для того, чтобы дать возможность тончайшему, не знающему неподвижности песку подползти поближе и щупальцами прикоснуться к чужеродному, чья прямизна противоречит основной идее этих мест: непредсказуемости и мертвой изменчивости. Прямая предсказуема, и все вокруг стремится изогнуть ее, изломать, вздыбить, тропа же, чувствуя это, пытается ускользнуть — скорее, скорее… Путник радуется, что отсоветовал своей женщине добираться этим путем, и незаметно прибавляет оборотов мотору, и гротескные фигуры вокруг начинают двигаться быстрее, разыгрывая какие-то сцены, чей смысл непостижим. Мужчина за рулем мрачнеет и даже втягивает голову в плечи — оттого, может быть, что высоко в белесом небе, давно выцветшем от перекрестного, сверху и снизу, зноя, медленно плывут на парусах распахнутых крыльев стервятники, хотя непонятно, где тут находят они пропитание: вулканы уже несколько лет как молчат. А ведь птицы эти не летают зря, они знают, чего хотят, и человек невольно, хотя это караулят не его, пригибается к рулю. Он старается не оглядываться по сторонам, и все-таки не может удержать взгляд на дороге, потому что постоянно кажется, что какое-то из сюрреалистических изваяний, немо грозящих, уже бросилось к нему, оно в прыжке и через миг обрушится, раздавит, сомнет и останется посреди дороги надгробием, красноречивым в своем молчании.

Человек, даже не отдавая себе в этом отчета, обращается по адресу, который на крайний случай хранится у каждого, и просит, трепетно просит, чтобы не перегрелся мотор джипа, не полетела клочьями резина. А местность все повышается, и мотор уже не шелестит, а громко сетует. Нервы на незримом колке натягиваются все туже, и звон их все выше. Он перекликается с ветром, взвывающим вдруг, как сирена реанимационной «скорой», и с теперь уже гневной бесконечной жалобой мотора. Ноздри судорожно втягивают пересохший хрустящий воздух, царапающий гортань, воздух со стерильным запахом застарелой смерти. Здесь, чтобы погибнуть, не обязательно разбиваться, здесь может убить один лишь ужас, свойственный живому, канувшему в царство безжизненности. Ужас где-то близко, он словно нимбом окружает голову, грозя вот-вот превратиться в сжимающийся обруч, и остается ровно столько жизни, чтобы подумать: пожалуй, отпуск можно было бы провести и более приятным образом, тем более, если собрался провести его с женщиной, встречи с которой редки, но оттого лишь все более желанны. В самом деле, кой черт заставил его выбрать эти места, где он бывал уже однажды, годы тому назад, и никаких особо приятных воспоминаний не сохранил (если говорить о делах, которыми он тогда занимался). Но ведь что-то заставило? Только ли звонок? Может быть, еще и неосознанное желание провести женщину хоть по некоторым местам, с которыми когда-то связывалась твоя жизнь? Но кому это нужно? Ей? Вряд ли. Лучше всего сразу же забрать ее и направиться в места более привлекательные и нейтральные. Но мешает инстинкт вовлеченности в судьбы мира.

А вот и перевал. Впереди, еще не близко, но уже зримо открывается простор. Утесы никнут, как ступленные за долгую жизнь зубы. Здесь сталкиваются ветры, и побеждает встречный, а не тот, что неотступно преследовал ездока. Песок отползает. Вниз, вниз, туда, где на горизонте возникает вдруг ниточка какой-то краски — зеленой? Да, зеленой. Ноздри щекочет запах дороги — оказывается, она пахнет, кто бы подумал… И не только пахнет. Вырвавшись из удушливых объятий, она даже позволяет себе шалость — элегантный вираж, и вот нечто возникает впереди, где еще не зелень, но уже и не ужас: Приют Ветеранов.

Колеса бегут, предвкушая отдых. Человек за рулем распрямляется, глубоко вздыхает и даже чуть улыбается. Выходит, на свете еще существует жизнь, а? Да, ну и пробег был, но зато как заманчиво выглядит даль! Прекрасная планета — Земля.

Впрочем, дали ему сейчас не достигнуть. Эта часть пути закончилась. Вот ворота. Плавно срабатывает тормоз. Мотор, едва умолкнув, засыпает, словно солдат в походе, дошагавший-таки до привала. Мужчина вылезает из машины и приближается к «лендроверу», — подле которого он специально остановился, хотя места вокруг достаточно. Машина знакома и пуста. Но расчет оказался точным: «Смотри-ка, у нее мотор вроде не успел остыть; хотя при такой жаре и не разберешь толком. Главное — приехала…» При этой мысли человек окончательно перестает быть ездоком и превращается в того, кем и является на самом деле: в достаточно уже пожилого, находящегося в отставке офицера Интерпола, российского гражданина. И спокойно идет к проходной, но в нем звучит, в такт шагам, безмолвный гимн: как прекрасно то, что лежит там, за горизонтом! Когда они тронутся дальше, непременно поедут через то великолепие. Ева, собственно, это уже повидала, ну, а у него на такой крюк не хватило времени. Смешно, конечно: у него, свободного и независимого человека — и не было времени! Что же, по старой мудрости, сапожнику и положено не иметь сапог.

* * *

Милов вошел в проходную, где на него вопросительно воззрился здоровый парень с автоматом — охранник. Забавно все-таки: приехать совершенно нейтральным, посторонним человеком, туристом — туда, где (еще не так давно, если вдуматься) был ты должностным лицом Всемирной Антинаркотической Службы и выполнял задание; не выполнил, впрочем, поскольку, как оказалось, наводка была ложной и тут ничего не удалось найти просто потому, что находить было нечего. Изменился твой статус, и все вокруг, хочешь не хочешь, воспринимается совершенно по-другому. А если и осталось что-то от старого, то лишь знание того, что надо сделать сейчас в этом закутке: показать, что у тебя нет при себе оружия; это просто, потому что его и в самом деле не имеется. Ни на себе, ни в сумке. В этой. Хотя ты направляешься всего лишь в гостиничку, а не в собственно Приют, однако, по сути дела, это — два разных входа в одно и то же хозяйство. Ветеранов здесь надежно оберегают. Жертвы многочисленных малых войн, что время от времени (и в конце минувшего, вулканического двадцатого века, и нынче, на заре двадцать первого) трясут и этот континент, и те, что расположены севернее, нередко воевали по разные стороны многочисленных маленьких фронтов. Кое на ком из них (а может быть, и на каждом) есть кровь, а в большом мире существуют враги и не умирает закон мести; по этой причине приходится охранять их всерьез.

Охранник очень серьезен, и лишь убедившись, что оружия и вправду нет, выдвигает один из дюжины стенных узких ящичков, как и все прочие, пронумерованный — на этом стоит номер шесть, и на бирке ключа, оказавшегося в ящичке — тоже шестерка. Вот и все сложности. Впрочем, выбирать все равно не из чего: восточная часть Раинды, близ границы с Данзанией, не очень-то богата гостиницами, а уж по соседству с Национальным парком Катера и подавно. Никаких звездочек этим номерам не полагается, однако цены в них порой не уступают четырехзвездочным, хотя комфорт и сервис не те. С другой стороны, тут не требуют аванса, рассчитываются при отъезде, все на доверии: понятно же, что человек безденежный сюда не приедет, а если и приплетется пешком, то не рискнет воспользоваться услугами Приюта, в котором персонал как на подбор — молодой и хорошо тренированный: основное население приюта, как уже сказано — ветераны войн; народ, с которым порой бывает нелегко договориться.

Однако сию минуту здесь царили столь вожделенные тишина и покой — мечта уставшего. А Милов устал, и действовал сейчас машинально, по давно выработавшемуся стереотипу: поднял свою дорожную сумку и направился к двери, противоположной той, в которую вошел. Дверь отворилась легко; за ней оказался небольшой тамбур, единственным украшением которого было высокое — в рост — зеркало, из которого двойник окинул вошедшего беглым взглядом. Ничего, находясь в поре поздней зрелости, Милов не утратил еще интереса к хорошей одежде и выглядел сейчас спортивно-эффектным, но не для того, чтобы скрыть возраст, — все равно он написан на лице легко читаемыми письменами, — а просто для правильного мироощущения: давно известно, что платье делает человека, настраивает на определенный лад. Милову именно так и хотелось сейчас выглядеть: уверенно, с некоторой даже лихостью. Двойник в зеркале ему понравился, и он едва заметно кивнул отражению.

Распахнув вторую дверь. Милов вышел в пустынный, поросший короткой густой травой дворик. Удивился, внешне никак не показав этого: во дворике стоял вертолет. Гражданский, «газель». Знаки? Ксенийские. Интересно. Раньше тут садиться не давали. Значит, среди постояльцев какой-то V.I.P., ради которого нарушаются правила. Уже прибыл, или ожидается его визит — вот и приготовили для него транспорт. Ну, а Милову какое до этого дело? Он не на службе. Он в отставке, и на отдыхе к тому же. Так что совершенно ни к чему видеть и запоминать. Только как избавиться от въевшейся в самые кости привычки, выработанной долгими годами службы в милиции, потом — в Интерполе, дальше — во Всемирной Антинаркотической службе, а самые последние перед возрастной отставкой месяцы — в МАБе (Международном антиконтрабандном бюро)?..

Милов обогнул, не приближаясь, вертолет по выстланной квадратными плитками дорожке и вошел в дом. Оказался в длинном коридоре. Остановился перед шестым номером. Отпер и вошел. Провел взглядом по стенам, по немногочисленной мебели. Все было в порядке. Кроме разве что… «Похоже, они тут вовсе не экономят электричество? — эта мысль пришла ему в голову, когда он глянул на вентилятор, настольный; прибор был включен и, как ему и полагалось, поводил массивной головой из стороны в сторону. — Ветерок — это приятно, конечно. Ну, а вот это там… Нет, глянул — и довольно, будем считать, что ты ничего не заметил. Три шага вправо. Подойдем вдоль стены. Посмотрим на шнур. Ну, что? Так оно и есть…

Да, это, пожалуй, новое; во времена Фермы здесь не проявляли такого любопытства к постояльцам: приехал, уплатил за номер и живи себе на благо. Но не будем присматриваться чересчур внимательно, надо просто отметить факт».

Широкая кровать была застлана свежим бельем, приятно пахнувшим. Милов открыл сумку, достал пижаму, халат, вошел в ванную, пустил воду. Вымылся под душем, с великим удовольствием смывая с себя дорожную пыль; вместе с нею уходило, казалось, и тяжелое впечатление от проделанного пути. Вытершись, надел все свежее, чистые шорты. Поискал глазами, куда сунуть грязное белье; однако стирка, видимо, в программу больше не входила, и пришлось упаковать вещички в пакет и поместить в ту же единственную сумку, где и так было много всякого добра. Увесистой была эта его сумка, весьма-весьма; то был груз старых привычек.

За дверью послышались легкие шаги. Мгновенная остановка. Снова шаги — на сей раз удаляющиеся. Выждав, Милов приотворил дверь. Выглянул. Ничего особенного, просто в рамку на двери оказалась уже вставленной карточка с его фамилией.

Оставив номер открытым, он медленно прошелся по коридору, глядя на двери. Похоже, приют путников пустовал: карточек не было почти нигде — за исключением одной. Он улыбнулся; постоял, прислушиваясь; за дверью было тихо. Вернувшись к себе в номер, взял сумку. Не затем приехал он сюда, чтобы жить в разных комнатах с Евой; поместятся и в одной. Снова вышел в коридор, достал фломастер и на карточке затушевал уголок — так, что в глаза не бросалось, но ищущий найдет. Потом, помедлив, постучал. Без ответа. Постучал вторично — погромче. На этот раз сонный голос отозвался. Милов нажал на ручку и вошел.

Ева улыбнулась ему; она была уже в постели — после такого броска за рулем любой устал бы. Она протянула руки. Милов кивнул и приложил палец к губам, призывая к молчанию. Осмотрелся. Да, и тут было то же самое. Такой же точно вентилятор — ив работе. Интересно, а выключить его можно или вентиляция принудительная? Да, воистину хозяева Приюта стали страдать любознательностью. Ну что же, придется иметь это в виду — не более того; у Милова с Евой не было никаких тайн от внешнего мира. Когда они вдвоем. А у каждого в отдельности? Как знать.

— Ты в порядке? — спросила она, и так видя, что мужчина в совершенном порядке, хотя и отмахал немало километров, стремясь сюда, на новое, им самим же назначенное место свидания. Спросила просто, чтобы еще на несколько секунд затянуть приятное предожидание давно желанной близости, взаимопогружения, самозабвения. — Без приключений?

Милов с ответом задержался на полсекунды. Если бы сейчас предстоял доклад начальству, он непременно сообщил бы: происшествий лично со мной не было, но невольно оказался свидетелем — в аэропорту Карачи — как перехватывали груз, килограмма этак на три, неизвестного содержания, замаскированный под младенца, который вроде бы даже хныкал — работал крохотный магнитофон в свертке. Так что и без него, Милова, люди МАБа работают, как полагается: рынок где-то в Европе лишился пусть и небольшого, но пополнения, сейчас рынку этому приходится туго, зато выживают люди, для сокращения жизни которых такие грузы предназначаются. Но Ева начальством не была, и до МАБа дела ей никакого нет.

Поэтому он ответил лишь:

— Все без сучка, без задоринки. Слава Богу.

И двинулся к ней, на ходу теряя последние остатки мыслей.

То маленькое событие, свидетелем которого Милов оказался в аэропорту столицы Пакистана, вследствие своей привычности, не произвело на отставного сыщика никакого особого впечатления (о том, что перехвачен был бета-углерод, он тогда не узнал, а решил лишь, что взяли еще толику тканей), Событие это было совсем иначе воспринято за несколько тысяч километров от места происшествия, а именно в одном из уголков Европы, в городе Лера, столице республики Калерия. Известный в деловых кругах Леры адвокат Менотти только что получил по своим каналам это крайне неприятное для него известие. Увы, в Карачи был перехвачен срочный груз. Потеря, если оценивать ее в масштабе деятельности того объединения, к которому адвокат имел прямое касательство, была не такой уж большой, скорее даже незначительной. Но главное тут было не в количестве: потеря означала, что обнаружена и перекрыта еще одна, а если быть точным — последняя тропа в этой части земного шара, и раскрыт еще один способ маскировки, до сего времени считавшийся самым надежным. А потеря тропы — это куда опаснее, чем просто уменьшение дохода: если не найти нового выхода, провал этот грозил полной дезорганизацией и без того уже осажденного со всех сторон рынка, а следовательно — крахом. Резервов здесь, в Европе, не было, да их и никогда не бывало, а клиники настойчиво требовали товар: именно сейчас, в связи с ограничением рынка, спрос был необычайно велик и цены росли.

Для того, чтобы все оставалось в норме, у него было, Не считая сегодняшнего, четыре дня: ровно столько времени должна была занять доставка груза из Карачи, поскольку маршрут был достаточно запутанным. Приходилось стороной обходить те пункты, где таможенные и прочие службы сегодня наверняка гарантировали провал. За это время надо было найти выход: предложить новый, куда более надежный вариант. Если такого не найдется — лучше сразу уложить чемодан и исчезнуть где-нибудь в другом полушарии. Но этого адвокату совершенно не хотелось. Да и потом все равно ведь найдут, тогда разговаривать вообще не станут.

Все эти мысли, обрушившись подобно обвалу, похоронили адвоката под собой, какое-то время он сидел за столом, закрыв лицо ладонями; при взгляде со стороны он напоминал собственный надгробный памятник, но никто Менотти не видел. Памятника, кстати, тоже никто бы не поставил: сентиментальность среди его коллег до подобного уровня не доходила.

Так он сидел, и протекло никак не менее пяти минут, прежде чем адвокат пришел в себя настолько, чтобы начать думать не о всяких несчастьях, а конкретно по делу. Голова заработала. Он подхватывал возникавшие идеи одну за другой, двумя пальцами, как неочищенный арахис с блюдечка; однако все скорлупки оказывались либо вовсе пустыми, либо хранили в себе давно высохшие, ни на что не пригодные зернышки, которые и раскусить-то невозможно, а и разгрызи их — ничего не почувствуешь на языке, кроме горечи. Все, появлявшееся в уме, было уже когда-то предпринято, использовано, отработано и отброшено. Рассчитывать на плохую память полицейских оппонентов не приходилось: всё давно уже заложили в компьютеры. Ни единого из придуманных ходов никто из партнеров не только не одобрил бы, но тут же сделал неизбежный вывод: Менотти выработался, и пора ему в отставку. Но как раз этого ему очень не хотелось.

Однако какой бы длинной ни была ночь — пусть она продолжается даже полгода, как за Полярным кругом, в конце концов непременно начинает брезжить рассвет. Точно так же продолжительный перебор вариантов неизбежно приведет к нужному, особенно если и в самом деле подключить к работе компьютер. Менотги так и сделал, и уже через четверть часа наткнулся на такую комбинацию, какая самому ему на ум не приходила, да и вряд ли могла прийти, а если так, то наверняка и противникам его оставалась совершенно неизвестной. Недоступной их пусть и изощренным, но все же — он был уверен — ограниченным самой спецификой службы мозгам.

Итак, идея возникла. Правда, надо было ее еще конструктивно разработать, но то было уже делом техники. Важнее (и сложнее) было другое: получить согласие тех, без кого эта идея вообще ни пенса, ни чентезимо не стоила. И надо было это сделать немедленно.

Первого из них он определил сразу же: доктор Юровиц. И тут же, не откладывая в долгий ящик, позвонил.

Юровиц, к счастью, оказался в кабинете, а не в операционной, но готовился к операции и сразу предупредил, что не располагает временем для серьезного разговора. Поэтому Менотти сразу же заявил, что просит уважаемого доктора встретиться с ним и с директором калерийской Пристани Ветеранов фонда «Призрение» господином Корбесом.

Доктор, как Менотти и ожидал, настороженно спросил:

— Марко, а зачем старик вам понадобился? Насколько знаю, он не является вашим клиентом, дела Пристани ведет Корбес-младший.

— Я предпочел бы объяснить это на месте.

— Вы отлично знаете: втемную я не играю. Объясните.

— У вас же нет времени.

— В таком случае я кладу трубку.

— Да постойте! Ну, в самых общих чертах…

Он изложил суть своей идеи, которую без согласия и участия Корбеса реализовать было бы весьма затруднительно, а точнее — невозможно. И тут же услышал в ответ:

— Ну, нет. Старик мне слишком дорог, чтобы подставлять его подобным образом. Да и себя, кстати сказать, тоже. И клинику.

Примерно такого ответа адвокат ожидал и был к нему готов.

— Дорогой доктор, вы не забыли, что я — ваш адвокат?

— Вспоминаю об этом каждый раз, подписывая чек, — сухо ответил доктор Юровиц.

— А следовательно, — продолжал, как ни в чем не бывало, Менотти, — я осведомлен о делах клиники «Гортензия» не хуже, чем вы сами.

— Что вы хотите этим сказать?

— Только одно: мне известны и понятны причины вашего нежного отношения к Корбесу. У меня по этому поводу не возникает никаких возражений. Однако же, доктор, самым неприятным из человеческих пороков я считаю жадность. Так вот, не проявляйте ее, поделитесь со мною.

— Чем это?

— Кем. Корбесом, конечно. Его возможностями.

Юровиц немного помолчал.

— К сожалению, я вас не понял. И потом, у меня действительно больше нет времени.

— Хорошо. Я согласен перенести разговор…

— Бесполезно. Я не могу сделать того, о чем вы просите, по множеству причин. До свидания.

Адвокат еще немного послушал гудки в трубке.

— Так я и думал, — пробормотал он. — Ну, что же, Юровиц — не последняя инстанция.

Он ненадолго задумался над тем, кто из известных ему людей мог бы переубедить этого клинического упрямца, как Менотти про себя давно уже называл главного врача известной клиники «Гортензия». Однако никаких продуктивных мыслей по этому поводу у него не возникло, и даже компьютер на сей раз не помог.

Доктор же Юровиц, закончив разговор, вместо того, чтобы спешить в свою операционную, позвонил в Лондон своему давнему знакомому, доктору Берфитту, занимавшему в международном фонде «Лазарет», которому принадлежала и клиника «Гортензия», пост консультанта по стратегическим проблемам. Собственно, врачом Берфитт уже несколько лет как не являлся: лицензия на право медицинской практики была у него изъята, а он исключен из врачебного сословия, но Юровиц по старой привычке продолжал называть его так.

* * *

Бывшему доктору Берфитту было сейчас, откровенно говоря, не до старого знакомого Юровица, да и вообще ни до чего, или, если быть совершенно точным, — почти ни до чего на свете. В минуту, когда Юровица угораздило набрать лондонский номер, Берфитт находился не в приятном одиночестве; второе кресло в его кабинете занимал человек, которого экс-медик раньше никогда не встречал, но принял его — поскольку гость явился с наилучшими рекомендациями от весьма достойных людей, — и теперь слушал то, что говорил ему приезжий, с большим вниманием. Потому что новости были и на самом деле весьма увлекательными, а в недалеком будущем сулили еще больший интерес, сугубо материальный. Правда, задача, над решением которой доктору предлагалось поломать голову, была не из простых, но игра стоила многих и многих свеч.

Посетитель был невысок, смугловат, по-английски говорил с акцентом, но язык его взглядов и жестов — не нуждающийся в переводе — был предельно выразительным. А излагаемое этим человеком требовало от собеседника самого пристального внимания, вот почему Берфитт с большим неудовольствием воспринял бы любое обстоятельство, каковое заставило бы его отвлечься от плодотворной беседы. Если бы профессор Юровиц имел об этом хоть малейшее представление, он, безусловно, отложил бы свой звонок до более позднего времени.

— Три килограмма — это очень много денег, — незадолго до того, как раздался звонок, говорил посетитель. — Однако дело, как вы понимаете, в данном случае совсем не в них. Мы готовы даже списать их со счета совершенно, но лишь в том случае, если все остальное количество будет доставлено нам не позже условленного срока. Никак не позже, доктор. И в поисках человека, который сможет наилучшим образом оказать нам помощь в получении этого груза, мы обратились к вам. Хочу сразу же предупредить вас, что сам факт нашего разговора, весьма с моей стороны откровенного, налагает на вас определенные обязательства: знать о нем может только человек, тесно сотрудничающий с нами. Так что согласившись принять меня, вы как бы уже подписали если не контракт, то хотя бы протокол о намерениях. Само знание предмета нашего разговора подобно мине с радиовзрывателем, а источник сигнала находится у нас. И стоит нажать кнопку…

Говоря это, посетитель показал, каким пальцем и как он нажмет ее.

Берфитт попытался улыбнуться; в театральном училище за такую попытку он никак не получил бы более тройки, да и то при условии доброго к нему отношения.

— Вряд ли можно назвать случившееся следствием вашей оплошности, — ответил он, придав голосу наибольшую убедительность, на какую был сейчас способен. — Замысел был остроумен, и рассчитан на полную безопасность даже при жестком таможенном режиме. Не было ошибок ни в планировании, ни в выполнении.

— Иными словами, вы считаете, что мы можем вновь пытаться использовать ту же самую методику? Полагаю, что не могу согласиться с вами, — говоря словами пророка, «тогда бы я оказался в заблуждении и не был бы идущим прямо».

— Сура шестая, «Скот», — чисто механически констатировал Берфитт. — Однако там же сказано: «У Него — ключи тайного; знает их только Он». Я, разумеется, не претендую на всеведение, но достаточно уверенно могу сказать: произошла утечка информации, и случилось это именно среди ваших людей, обслуживающих тропу. Вас просто-напросто предали.

— Нам нужно от вас, уважаемый сэр, вовсе не расследование причин уже происшедшего; с этим мы как-нибудь справимся сами. Разве вы не поняли? В таком случае, повторяю: мы хотим, чтобы вы доставили нам тот груз, который мы по ряду причин не смогли своевременно вывезти.

— Я прекрасно понял. Но мне до сих пор не ясно: почему же вы не смогли? Почему груз застрял там, где он сейчас находится? И велика ли вероятность, что он еще находится там?

— Значит ли это, что вы беретесь за дело?

— Разумеется, я это сделаю. Но не раньше, чем мне будут ясны ваши условия.

Собеседник вынул ручку и на листке бумаги, поспешно пододвинутым к нему Берфиттом, написал число.

— Слишком мало.

— Вы полагаете?

— Расходы будут, по моим представлениям, значительными. Где, вы сказали, этот груз находится?

— Если у вас есть карта Восточной Африки…

— Разумеется.

Берфитт повернулся к компьютеру, чтобы загрузить карту.

— Вот тут.

— Глухие места. Когда-то я там бывал, и за минувшие годы вряд ли что-то там заметно изменилось.

— Я имел в виду только ваше вознаграждение. Расходы — отдельно.

— В таком случае я близок к тому, чтобы согласиться.

— Вы разумный человек, — чуть заметно улыбнулся собеседник. — Именно так о вас и отзывались те, кто рекомендовал вас. Они также сказали, что вы обладаете большим опытом в подобных делах.

— Но вы так и не ответили на вопрос: почему груз застрял?

— О, доктор, очень просто: стечение неблагоприятных обстоятельств. В условленном месте груз должны были перегрузить с машин на самолет, и он доставил бы нужное прямо к нам. Но самолету не посчастливилось: его сбили «стингером» те, что называют себя Армией Бахуту. После этого мы поняли, что такой путь слишком опасен: ведь самолет могли бы сбить и на обратном пути, когда груз находился бы уже на борту. Это означало бы полный крах. Люди, сопровождавшие груз на земле, естественно, самолета не дождались; им стало известно, что преследователи приближаются. И им пришлось укрыться в ближайшем месте, приспособленном для этого. Там они и находятся по сей день. Я показал вам, где. Как только мы договариваемся, я даю вам все, что нужно, чтобы они убедились в том, что вы — наш представитель.

— Мне нужно еще подумать. Сию секунду я просто не представляю…

— Думайте, у вас имеется для этого еще не менее десяти минут. А я тем временем позволю себе дать вам несколько советов. Конечно, как осуществить наш заказ, вы решите сами. Но наше требование: откажитесь от всего, что вы знали и использовали до сих пор. Все ваши методы.

Берфитт поднял глаза на говорившего:

— То есть?

— Очень просто. Отбросьте их. Вычеркните всю эту тропу. И найдите новую. Создайте. У вас большой опыт. Делайте все, на что способны, и еще сверх того, но в условленный день мы должны получить заказанное. Иначе… Одним словом, как сказано: «Действуйте, и увидит ваше дело Аллах».

— Но не проще ли отложить…

— Нет, — сказал собеседник, даже не дав Берфитгу договорить. — Не проще. Не скажу даже, что это сложно. Невозможно — вот настоящее слово. Речь идет о судьбе если не всего мира, то немалой и важной его части. Ибо сказано: «Кто бывает врагом Аллаха и Его ангелов, и Его посланников, то ведь и Аллах — враг неверным!» Надеюсь, вы меня хорошо поняли?

Тут и раздался звонок.

Сперва Берфитт ответил достаточно резко, что занят по горло и помочь никак не может. Однако, услышав, какие проблемы волнуют главного врача, с каким предложением обратился к нему Менотти, тут же сменил гнев на милость.

— Хорошо, — сказал он. — Завтра я должен быть в Москве по делам нашего Фонда. Да-да, доктор, мы действуем, мы заново открываем эту планету, не так ли? Москва, как ни странно, тоже на Земле. Я изменю маршрут и полечу через Леру. На несколько часов смогу задержаться у вас — до московского рейса. Ждите меня в аэропорту.

— Не могу сказать, как я вам благодарен, доктор.

— Если понадобится, я вам подскажу нужные слова. Созвонитесь с Менотти и скажите, что завтра я хочу с ним встретиться. И с директором Пристани Ветеранов тоже. А вообще-то наши методы, доктор Юровиц, уже сильно пахнут нафталином, или чем это теперь борются с молью; они в прошлом, а думать надо о будущем. Итак, до завтра.

— Жду вас с нетерпением. И надеюсь, что у нас не будет перебоев со снабжением.

Берфитт положил трубку и улыбнулся — на этот раз искренне.

— Не знал, что вы собираетесь в Москву, — заметил его собеседник.

— Я и сам понял это лишь секунду назад.

— На вашем месте я не стал бы отвлекаться на какие-то другие дела, пока не нашли возможности выполнить наш заказ.

— О нем-то речь и идет.

— Но при чем тут…

— Насколько я помню, у вашей страны хорошие отношения с Москвой, не так ли?

— Так угодно Аллаху.

— Аминь. Следовательно, сообщения между Москвой и вами вряд ли подвергаются тем же строгим мерам, какие уже установлены на других линиях. Или я неправ?

— Гм… Мысль ваша не лишена остроумия. Но практически?..

— Фонды, чьими делами я занимаюсь, как раз завершают в Москве переговоры о создании клиники и Приюта Ветеранов. Если воспользоваться этими обстоятельствами определенным образом, мы сможем быстро и надежно выдернуть ваш груз, подробности не должны вас интересовать. Так или иначе, все складывается весьма благоприятным образом — для вас и, следовательно, для меня. Я вылечу туда, как представитель Фондов…

— Согласятся ли на это их руководители?

— Уверяю вас — они будут очень довольны. А о некоторых деталях — вы понимаете — я вовсе не собираюсь их информировать. Могу сказать: сейчас я совершенно уверен в успехе.

— Иншалла, — пробормотал собеседник, поднимаясь.

Наутро Юровиц встретил Берфитта и проводил его к машине. Они уселись на заднее сиденье лимузина, водитель мягко тронул с места.

— В гостиницу «Калерия», я полагаю? — спросил Юровиц. — Лучшее, что есть в городе.

— К чему? Вы предупредили тех, о ком я говорил?

— Разумеется.

— Тогда — прямо в Пристань. Надеюсь, они уже там.

— Я задумался над вашими проблемами, — говорил Берфитт троим, внимательно его слушавшим. — Достаточно легко понять, что вам, адвокат, нужна новая система перевозок. А вам, доктор — материалы для клиники. Я обдумал ситуацию и, думается, пришел к неплохим выводам. Господин Корбес, я полагаю, действительно настала пора использовать ваших пациентов не только таким образом, как вы делали это до сих пор. Пора мыслить широкими масштабами.

Корбес, раскрывавший рот лишь в случаях крайней необходимости, безмолвно пожал плечами.

— Я внимательно выслушал предложение мэтра Менотти, — продолжал Берфитт. — Сразу же выскажу свое мнение: оно мне совершенно не нравится.

— Как и мне, — тут же присоединился Юровиц. Корбес кивнул.

— Но, господа, я не согласен совсем не по тем причинам, по каким его отвергаете вы. Ни один из вас просто не хочет лишних волнений, и это совершенно понятно, однако, и столь же совершенно необоснованно. Мне же оно не по вкусу потому, что оно слишком примитивно. Лишено той искры фантазии, которая только и делает всякое произведение ума великим. Наш адвокат лишь начал думать, но остановился на полдороге. Я же развил его идею до конца. Сейчас я объясню вам, как все должно выглядеть с моей точки зрения, и вы убедитесь в том, что никто из вас ничем, совершенно ничем не рискует, зато, не неся никаких дополнительных расходов, заметно увеличит доходы.

Главный врач и директор Пристани Ветеранов лишь бегло переглянулись, ни один не сказал ни слова. Менотти улыбался так ослепительно, как будто его только что похвалили. Берфитт усмехнулся и заговорил вновь.

На изложение придуманного им плана ушло не менее десяти минут, и настроение присутствовавших за эти минуты стремительно поднималось от точки замерзания почти до точки кипения.

— Выберите одну из ваших периферийных Ферм, с которой можно было бы начать, — в заключение сказал он Корбесу. — Я не занимался делами фонда «Призрение», однако, структура ваша мне в общем известна Через четыре часа я вылетаю в Москву, как я уже говорил доктору, по делам фонда «Лазарет», но могу позволить себе заняться и вашими делами. Что же касается Фермы, то, насколько я помню, у вас есть одна в Раинде… Думаю, она вполне пригодна для нашего эксперимента

— Чтобы заниматься делами «Призрения», необходимо разрешение правления фонда, — директор Корбес наконец-то прервал свое молчание.

— Да, я в этом не сомневался с самого начала, — улыбнулся Берфитт. — И потому еще находясь в Лондоне переговорил с президентом фонда и получил от него полномочия представлять «Призрение» везде, где моя скромная помощь сможет пойти на пользу человеколюбивому фонду. Так что не беспокойтесь, директор.

Корбес снова ограничился легким кивком.

— Возможно, вам нужно подумать относительно предложенного мною для эксперимента Приюта? Вы могли бы назвать мне более удобное место, пока мы будем обедать. Хотя я сомневаюсь в том, что вы такое найдете.

Корбес кивнул чуть более выразительно.

— Из Москвы я смогу на пару дней вылететь в любую точку земного шара, чтобы проинструктировать ваших людей, ну и, быть может, показать им, как нужно работать, чтобы достигнуть нужного результата.

— Я уверен, они справятся, — уронил Корбес четыре слова. И сжал губы так плотно, словно боялся, что из его рта выскочат еще какие-то — лишние — слова.

— Однако, — продолжил Берфитт после непродолжительной паузы, когда остальным уже показалось, что разговор закончен, — для нашего общего успеха план этот должен быть реализован с величайшей точностью. Для этого прежде всего необходимы люди в Москве — очень надежные люди. Надеюсь, эта мысль является для вас очевидной.

— Поищем… — неопределенно проговорил Менотти.

— Вам не придется трудиться: я их уже нашел. Прежде всего, нам нужен надежный и посвященный во все детали операции главный врач московской клиники — в фонде мне сказали, что она будет носить название «Ромашка». Опытный — чтобы открытие ее прошло должным образом, ну и… Правда, лишь на время: пока все не будет налажено. Доктор Юровиц, руководство фонда согласилось с моей рекомендацией, и через час-другой вы получите распоряжение выехать в Москву и возглавить клинику. Ненадолго — на месяц-два, не более.

Лицо доктора Юровица налилось гневной краснотой; он, однако, промолчал и лишь медленно кивнул.

— Вы же, мэтр Менотти, будьте готовы вылететь туда же по первому требованию. Мне, возможно, придется заниматься и другими делами, тогда часть работы по организации транспортировки ляжет на вас.

— Я подумаю.

— Думать следует лишь в случаях, когда это необходимо. Сейчас у вас нет ни малейшего повода для размышлений. Я говорю это не от своего имени.

— Пусть будет так, — буркнул Менотти.

— В таком случае, наш разговор подошел к концу. Мне пора. Надо еще предупредить кое-кого там о моем приезде…

* * *

В Москве Берфитт оказался впервые в жизни; однако если бы кто-то наблюдал со стороны за его прибытием, то наверняка решил бы, что этот джентльмен если и не живет здесь постоянно, то во всяком случае раз в неделю прилетает, чтобы полакомиться блюдами русской кухни. Итак, его встретили, и не один человек, а трое; может быть, конечно, кто-то еще оставался и в «линкольне», в который его усадили, чтобы отвезти в гостиницу «Империум», считающуюся в российской столице одной из лучших.

Берфитт остался доволен как встречей, так и обедом, данным в его честь на частной квартире, а также и теми разговорами, которые за столом велись. Ему удалось быстро договориться о приеме в Министерстве здравоохранения России. Ему также сразу пообещали и другую встречу — с человеком, хорошо знавшим Подмосковье и, не столько в силу своего служебного положения, сколько благодаря знакомствам и связям, способному оказать помощь в приобретении или аренде подходящего участка. Подходящего — по представлениям фонда «Призрение», делами которого Берфитт стал заниматься с не меньшим рвением, чем проблемами другого фонда — «Лазарет».

Однако и та, и другая встречи могли состояться, как выяснилось, лишь в середине следующей недели. Не привыкший к подобным запинкам и ожиданиям Берфитт пытался было протестовать, но ему разъяснили, что в России свои порядки и традиции, и что касается министерства, то там ускорить дело пока совершенно немыслимо, что же касается человека со связями, то его сейчас просто не было в Москве: он давал концерты в провинции, и должен был вернуться не раньше, чем через шесть дней. Во всяком случае, так объяснили в его офисе.

Не привыкший терять время Берфитт, вернувшись в отель, сразу же поинтересовался у клерка, имеется ли у Москвы воздушное сообщение с Раиндой, безразлично — собственные ли туда летают самолеты или транзитные. Клерк ответил, что, к великому сожалению, воздушные сообщения с этой интересной страной еще не установлены, хотя, как он слышал, предполагаются переговоры.

— В таком случае, в какой ближайший к Кигари аэропорт летают? Мне думается, вы наверняка связаны с Заиром.

Клерк обратился к помощи компьютера Разумеется, в Киншасу самолеты летают. Однако позвольте заметить, что от Киншасы до границ Раинды весьма не близко.

— Вот как? А что ближе?

— Ну… Дар-эс-Салам, но тоже достаточно далеко. Самый близкий аэропорт — в Кампале. Это в Уганде.

Берфитт кивнул. Что Кампала — в Уганде, он знал и сам.

— Ежедневно?

— Нет. Два раза в неделю.

— Ближайший рейс?

— В пятницу.

А сегодня вторник. Нет, это не годилось.

— Позвольте мне взглянуть на расписание.

— Сделайте одолжение.

— Благодарю. М-м… Ну что же, ничего другого не придумаешь. Вот на этот рейс, завтра в полдень. В Майруби, Ксения. С посадками в Риме и Каире. В первом классе, пожалуйста. Один.

— Я немедленно закажу.

— Смогу ли я получить билет еще сегодня?

Клерк сделал большие глаза:

— Ну разумеется!

По мнению Берфитта, это вовсе не разумелось, тем не менее, он счел необходимым улыбнуться:

— Благодарю, еще раз.

Оплатив и оставив за собой номер в отеле «Империум», Берфитт на следующий день без помех вылетел из Москвы, и без малейших осложнений к вечеру прибыл в Майруби. В аэропорту Кувала его ожидал человек по имени Урбс. Он широко улыбался.

— Господи! — сказал Берфитт невольно. — Это вы? Вот уж не чаял! Я думал, вы все еще…

— Уже четыре года как здесь. Вдали от шума больших городов, ну и так далее.

— Приятно встретить старого знакомца, — сказал Берфитт.

— Я был очень обрадован, узнав, что к нам направляетесь именно вы. Но у нас, надеюсь, еще будет время поговорить. А сейчас тут, на вертолетной площадке, стоит моя машина.

— Живете с удобствами.

— Обычное преимущество провинции. Вертолет, правда, я нанял. С его владельцем и пилотом у меня давняя дружба…

Пересев в вертолет, Берфитт менее чем за три часа достиг цели Своего полета. Вертолет опустился во внутреннем дворе Приюта Ветеранов, и Берфитт вылез вслед за Урбсом, с удовольствием разминая ноги.

За посадкой вертолета с интересом наблюдали несколько человек, наверное, специально ради этого зрелища вышедшие во двор. Наметанным глазом Берфитт без труда определил охранников, что же касается медиков, то их опознал бы любой — по халатам. Не белым, правда, но светлого салатного цвета. Однако один из присутствовавших заставил его задуматься, напрячь память. Тем временем кто-то из встречавших подошел к Урбсу и негромко заговорил; выражение его лица было таким, словно он за что-то извинялся, может быть, просто за то, что сообщение его было не из приятных. Берфитт напряг слух. Вернее, он даже не старался услышать разговор, это произошло само собой, по привычке. Одновременно он перевел взгляд на Урбса; тот был хмур и, кажется, сердит. Берфитт снова взглянул на заинтересовавшего его человека, но увидел лишь место, где тот стоял; самого человека уже не было. Берфитт озабоченно покачал головой.

Задерживаться во дворе было больше незачем, и Берфитт, подчиняясь приглашающему жесту Урбса, вошел в отдельно стоявший домик, где помещалась контора Приюта.

Милов, вернувшись из дворика в номер Евы, попутно убедился в том, что сигнал его принят: на карточке, красовавшейся на двери, теперь оказался заштрихованным еще один уголок — напротив первого, по диагонали.

Оставалось только ждать и вести себя непринужденно.

 

Глава 2

Лондонская «Тайме» на первой полосе:

«Находится ли похищенный материал еще в Африке?

Как известно, все живое, передвигаясь, оставляет следы. Похитители «матовых алмазов» не явились исключением. Как показали лучшие следопыты Англии и Южно-Африканской республики, оказавшиеся на месте происшествия уже через семь часов после вооруженного ограбления, преступники, совершив свое дело, скрылись на автомобилях; это было возможно, поскольку похищенный груз является достаточно компактным и легким. Используя современные приборы, а также, увы, немногочисленные, полицейские вертолеты Уганды, машины эти удалось обнаружить уже через три часа поисков, к сожалению, пустыми. Автомобили найдены на краю летного поля для частных самолетов легкомоторной авиации; это дает основания думать, что груз был погружен на самолет. Опытные специалисты считают, что более чем сорок килограммов бета-углерода уже вывезены за пределы Африки и где-то будут перегружены на другие транспортные средства, но не таким образом, как это пытались сделать в Карачи. По имеющимся сведениям, наиболее оживленное движение самолетов частной авиации, помимо Карачи, происходило из районов, близких к месту преступления, в направлении Индостанского полуострова, хотя предполагалось, что скорее всего груз следует искать в пределах другого полуострова — Аравийского. Так или иначе, сейчас считается весьма вероятным, что поиски похищенного на африканском континенте вряд ли могут привести к успеху».

«Известия»:

«Как сообщили нашему корреспонденту в Институте Прикладной физики, закупка некоторого количества бета-углерода имела своей целью тщательное исследование минерала в лабораторных условиях для создания методики его искусственного производства. Вряд ли нужно напоминать о значении этого вещества в повышении надежности ядерной энергетики, не говоря уже о его оборонном значении.

Представитель отметил, что правительство России, по имеющимся у руководства института сведениям, намерено продолжать переговоры, выдвигая новые, более убедительные аргументы в пользу продажи».

Разговоры по делу заняли не более часа, после чего Урбс пригласил гостя поужинать.

— Да, с удовольствием. Но прежде скажите… Перед тем, как войти в дом, я видел встречавших нас людей. Кто они?

— Это персонал.

— Все?

— Разумеется. Хотя… Ах да, там, кажется, был и один из наших постояльцев. Сейчас их вообще лишь двое: он и женщина. Они живут в одном номере, прибыли в один день. По-моему, просто любовная история, типичная для людей этого возраста. Он заинтересовал вас?

— В определенной степени. Скажите, — Берфитт округло повел рукой, указывая на экраны; более десятка их помещалось у одной из стен, — вы просматриваете только служебные помещения?

Урбс чуть заметно улыбнулся.

— Не только. В случае необходимости…

— Считайте, что она возникла.

— Вас интересуют эти люди?

— Вот именно.

— Что же, посмотрим…

Урбс переключил' один из экранов. И тут же, усмехнувшись, выключил подглядывающее устройство, поскольку двое в постели в этот миг вели себя непринужденно. Звуковой канал, правда, продолжал действовать, и можно было сидеть и слушать все, что доносил до них микрофон из восьмого номера.

— Ты так и не рассказал мне: как ты добрался?

— Без приключений. Ну, а ты как доехала? Все спокойно?

— Очень приятная поездка — если не считать…

— Понимаю, о чем ты: видел твою машину. Был только один выстрел?

— По-моему, да. Собственно, я и этого не слышала. Увидела вдруг дырку в стекле. Немного испугалась. А больше ничего такого. Как ты думаешь, кому понадобилось стрелять в меня?

— Наверное, ты тут не при чем. Кто-то позарился, может быть, на «ровер», или на имущество путника, или на все вместе.

— Здесь это возможно?

— Тут не самые спокойные места в мире. Не так давно шла драка… да и сейчас, по слухам, продолжается. Местами. Не зря ведь существует этот Приют. Сюда не возят ветеранов из Европы или Америки. Хватает своих.

— Но мне помнится, что он принадлежит не местным властям…

— Какая-то благотворительная организация или фонд, не знаю точно. Из Европы. И персонал их. Своего рода миссия.

— Может быть, «Врачи без границ?»

— Нет, не они; я бы запомнил. Какое-то неизвестное название. Да какая разница: как зовут того, кто делает доброе дело?

— Никакой, конечно. Спасибо им за то, что приютили нас. Какая здесь стоит приятная тишина, правда?

— Боюсь, что сейчас мы ее снова несколько нарушим.

— Попозже, Дан, хорошо? Мне надо отдохнуть, привести себя в порядок. У нас еще немало времени.

— Не так-то уж и много. Боюсь даже, что нам придется ввести в нашу программу какие-то коррективы.

— Я прекрасно помню, что мы собирались делать. Через Майруби добраться до Нонбасы, сесть на корабль и насладиться плаванием до Бомбея. И уже там разделиться. Какие у тебя могут быть возражения?

— Из Кисангани мне удалось позвонить в Нонбасу и выяснить расписание. Рейс на Бомбей будет, хорошо если через две недели. А это значит, что времени у нас остается больше, чем мы рассчитывали.

— Но это же прекрасно!

— А я и не говорю, что плохо. Но именно поэтому мы можем изменить наши планы — в смысле расширить. Мы собирались катить в Нонбасу прямым путем, через Майруби. Но столиц мы и так с тобой навидались, мне кажется, достаточно, и они были наверняка получше этой.

— До сих пор я с тобой согласна. А что ты предлагаешь конкретно?

— Многое. Отсюда недалеко до озера Киву — тут же, в Раинде. Там можно как следует купаться — в этом благословенном водоеме не водятся крокодилы, мне это представляется большим достоинством.

— Кто нам помешает?

— Оттуда спуститься южнее, нанять лодку и сплавиться по озеру Танганьику — по всей его длине. Представляешь, какой кайф будет?

— М-мм… Звучит прекрасно. А что же станет с машиной?

— Возьмем с собой, только и всего. Высадимся в Мпулунгу. Там начинается шоссе. Доедем до Наконде, оттуда дорога идет на восток и дальше на север. Не доезжая Аруша, кладем руль на ост и спокойно доезжаем до Нонбасы, где нас уже будет ждать пароход.

— Если только достанем билеты.

— За кого ты меня принимаешь? Я был уверен, что ты со мной согласишься, и заказал билеты по телефону.

— Я всегда знала, что ты молодец. И я не зря полюбила тебя.

— Кроме всего прочего, мы объезжаем Майруби по большому крюку. А там, как-никак — наше посольство, вежливость потребовала бы от меня явиться туда, а наше чиновничество, поверь на слово, ничуть не лучше африканского. Зато в Нонбасе нет даже нашего консульства. Ну, уговорил я тебя? Или еще надо доказывать?

Милов смотрел на Еву в упор, выражением глаз досказывая то, чего не хотел произносить вслух. И она поняла; она достаточно давно уже привыкла понимать его; как и он ее, впрочем.

— Ну, хорошо. Три недели, до Александрии, мы провели вовсе не так плохо, и если предстоящие две будут хотя бы не хуже…

— Они будут еще лучше, ставлю двадцать против одного!

— Принимаю. Мало того, считаю — просто чудесно. Спасибо тебе за этот замысел. Мне никогда бы не пришло в голову что-то подобное.

Последовала небольшая пауза.

— Знаешь, мне кажется, я уже отдохнула…

Снова пауза. Протяжно скрипнула деревянная кровать: это Милов опустился на нее всем своим весом.

— Пожалуй, я погашу свет, — проговорил он перед тем.

— О, конечно же!

В дверь деликатно постучали. Берфитт поднял брови. Урбс протянул руку и выключил звук.

— Войдите!

В дверях показалась женщина — молодая и далеко не уродливая. На ней был медицинский халат.

— Шеф, извините за беспокойство. Я только хотела сказать…

— Минутку. Мисс Кальдер — мистер Берфитт. Мисс Кальдер из нашей медицинской команды. Заслуживает всяческих похвал.

Берфитт улыбнулся:

— Видимо, я оказался здесь не вовремя?

— Ничуть, сэр, — ответила женщина сухо. — Я хотела лишь сообщить, что охотники вернулись, но без дичи.

— Вот как, — проговорил Урбс недовольно. — Хорошо, благодарю вас. Вы можете идти, мисс Кальдер.

Она кивнула и вышла.

— Приятная девушка, — проговорил Берфитт, все так же улыбаясь. — Вы тут, похоже, не скучаете?

— Разумеется. Но она, к сожалению, не имеет к этому никакого касательства. Так что вы скажете относительно услышанного?

— Да, это он, — сказал Берфитт. — И не очень, надо сказать, сдал за эти годы. Паренек хоть куда. И дама его тоже весьма мила… на слух. Можно только позавидовать. Он неплохо прикрылся. Правдоподобно. Но никто на свете не заставит меня поверить, что эта старая ищейка оказалась тут просто так, по стечению обстоятельств. Урбс, вы уверены, что нигде нет никаких проколов? Только откровенно. Вы знаете, к чему приводит неискренность, не так ли?

— Насколько я понимаю, наш постоялец не из ваших друзей? — уточнил Урбс. — И не добрый знакомый?

— Добрым я бы его не назвал… Самое смешное, что лет десять тому назад я встретился с ним именно здесь. Когда еще не существовало Приюта, а место это называлось просто Фермой.

— Ищейка?

— В те времена он котировался достаточно высоко. Был хорошо натаскан.

— Но, судя по тому, что я о вас знаю, он не добился успеха. Не то в вашей биографии возникли бы серьезные пробелы.

— Разумеется, он ничего не нашел. И не мог, кстати. Здесь ничего не было. Но все же несколько позже им удалось перегородить тропу; правда, в другом месте.

— Гм, — сказал Урбс. — Он все еще на службе?

— Его имя мне уже некоторое время не встречалось среди активных деятелей.

— Может быть, его упрятали за ширму? Раз уж вы полагаете, что он оказался тут не случайно.

— Я еще не пришел к выводу. Но так или иначе, если он даже не на службе, надо обращаться с ним, как с активным сыщиком. Он, насколько мне известно, из таких же, что и я: подобные люди не уходят в отставку, их выносят в гробу. Таким характерам, дорогой Урбс, можно только завидовать.

— Черта с два, — сказал Урбс, хмуро усмехнувшись. — Завидовать ему, если он приехал сюда, чтобы что-то вынюхать, может только последний дурак. Или тот, кому хочется поскорее умереть без особых хлопот. Что касается отношения к нему, то мы чисты перед любым законом, как новорожденные младенцы. Конечно, бывают накладки, даже в самой лучшей системе. Но у меня все благополучно, а если говорить о проколах, то их, по сути, в мое время не было. Правда, как-то раз хотел уйти один из сотрудников. Но это, по сути, не прокол: он ушел недалеко.

— Понимаю. У вас по-прежнему твердый характер.

— Иначе здесь нельзя.

— Пожалуй. Ну, а этот, сегодняшний? Я имею в виду пациента, о бегстве которого вам доложили сразу после приземления. О, я услышал этот доклад чисто случайно — свойство моего слуха. Вам не кажется подозрительным это совпадение: пациент бежит, а через несколько часов тут появляется наш старый знакомец, да еще с дамой? Вы верите в такие случайности, Урбс?

— Я вообще ни во что не верю. Кроме того, что вижу собственными глазами. Может быть, это совпадение. Может быть — нет. Но полагаю, что если наши гости вас волнуют, то мы можем разобраться с ними без хлопот.

— Не стану возражать. Но мне было бы куда спокойнее, если бы мы расстались с ним по-хорошему.

— Как прикажете вас понимать? Хотите отпустить его?

— Маршрут их нам теперь известен. Было бы неплохо какое-то время повести парочку на поводке, а потом, достаточно далеко от нас, устроить им внезапное и пристойное расставание с жизнью — например, поставить им в машину часы с «кукушкой»… До утра у нас уйма времени. Они, я полагаю, еще долго будут заняты друг другом.

— Неплохо было бы проверить.

— Вот и проверьте — кто вам мешает?

Урбс включил звук. Несколько секунд оба настороженно прислушивались. Они не услышали ни единого слова. Разве что какие-то обрывки их. И стоны. И скрип кровати.

— Видите, — сказал Урбс, выключая. — недвусмысленные звуковые эффекты. Итак, они заняты. Оборудуем машину?

— Мне все-таки не совсем понятно… — медленно проговорил Берфитт. — На что он рассчитывал, снова появляясь здесь? Что у нас короткая память? Что сменился персонал? Конечно, он вряд ли ожидал увидеть тут меня…

Очень хорошо, если он не связан с моими делами. Но на сей раз они раскидывают сети очень широко.

— Вы уже второй раз, если не третий, говорите о вашей миссии. Меня терзает любопытство. Видимо, речь идет не о нашем обычном товаре? Если так, то у меня возникают сомнения, могу ли я подвергать нашу систему какому-то дополнительному риску. Уровень моей ответственности…

— Пока я здесь, забудьте о ваших уровнях, Урбс. У меня все полномочия. И вам если и придется отвечать за что-то, то лишь за точное и скрупулезное выполнение моих приказаний. А волнения и тревоги оставьте на мою долю.

Урбс усмехнулся.

— Охотно. В таком случае, буду ждать указаний. Что же касается нашего постояльца: вы полагаете, он узнал вас так же, как вы его?

— У полицейских тоже хорошая память.

— Да, расчет, мне кажется, был неплохим. Если, конечно, это и на самом деле расчет. Ведь, не окажись вы сегодня здесь, никто бы не опознал его. Я-то никогда с ним не встречался.

— Это верно. Вот вам еще одно совпадение — или случайность, если угодно. Ну, что же, на этот раз ему крупно не повезло.

— Значит, готовим машину?

— Обе, для верности.

— Будь по-вашему. Я вызываю Вернера. Это мой помощник по технике.

— Да. Пусть делает. А у нас еще есть, о чем поговорить.

В дверь негромко постучали.

— Открыто!..

Человек вошел.

— Вы прямо-таки читаете мысли, Вернер, — сказал Урбс. — Я только что хотел пригласить вас. Впрочем… Что с вами приключилось? Живот схватило? Примите таблетку…

— Шеф, — сказал называвшийся Вернером. — Группа вернулась.

— Уже знаю. Под ручку с черным, я надеюсь?

— В том-то и дело, что нет. Они не нашли его.

— Не понимаю. С собаками — и не найти сбежавшего негра? Будь он птицей или хотя бы летучей мышью, я бы еще понял. Но он ведь передвигается по земле, как все мы, грешные, машины, насколько известно, ему никто не предоставлял, мой вертолет на приколе… Объясните мне, Вернер, если все было так хорошо организовано, как беглецу удалось ускользнуть?'

— Темно. Новолуние. Он оказался отменным бегуном. Первым добрался до воды. Собаки сбились.

— А вы bee стояли, разинув рты, и смотрели вдогонку?

— Меня там не было, шеф, вы это знаете. Наши видели и, по словам Костера, обстреляли его, когда он был еще на этом берегу. Наверняка ранили. Удалось найти следы крови. Но он ушел — рана, видимо, легкая.

— Да уж наверное — если человек мчится, как лошадь на «Гран-при»… Как далеко он может уйти до утра?

— Разве что в глубину парка. Дороги мы контролируем — обе. Люди с собаками.

— Да. Вы меня огорчили, Вернер, очень огорчили. А у меня сложилось о вас такое хорошее мнение… Теперь слушайте. Со светом надо отыскать его и взять. Если получится — живым, но не обязательно. Теперь слушайте очень внимательно. Я вам объясню, что вы должны сделать немедленно. Возьмите двое часов с «кукушкой». И оборудуйте обе машины, что стоят за забором. Наших постояльцев. Установите… ну, скажем, на два часа после включения мотора. С обычной дозой. Надеюсь, у вас есть все необходимое?

— Слушаюсь, шеф. О да, у нас имеется все нужное.

— Скажите доктору Курье — пусть зайдет ко мне немедля.

— Будет исполнено. Чертов негр! Хотя если даже он и удерет, что он, собственно, может сказать? Лесной дикарь…

— Он кто — тутси?

— Какая разница? Будь он хоть ватусси…

— Никакой, если он действительно лесной негр или даже рыбак. Но согласитесь, Вернер, в его поведении — в этом самом побеге — есть что-то не от лесного негра. В том, как он вырубил охранника, чувствуется определенный стиль, вам не кажется? Стиль тренированного работника.

— Гм… Наверное, шеф, вы как всегда правы. Теперь и мне начинает казаться… Недаром же он додумался прихватить с собой мешок с отходами. Зачем они понадобились бы человеку, стремящемуся просто унести ноги?

— Об этом вы не сказали, Вернер! Какие отходы? Те, что…

— Те самые, шеф.

— Может, он каннибал?

— Вряд ли. Боюсь, что нам его подсунули.

— Заготовщики?

— У них, конечно, не было такого намерения. Но он умело подставился им — они и схватили. Теперь, после всех совпадений — я не исключаю. Вы тоже подозреваете его?

Вместо Урбса ответил Берфитт; на сей раз его голос не был мягок.

— И очень сильно. Он бежит, да еще не с пустыми руками — и тут же появляется опытный полицейский, используя вместо фигового листочка даму, которая, кстати, вполне может быть из той же команды.

— Мне тоже так кажется, сэр, — кивнул Урбс. — Теперь дело выглядит так: если мы дадим уехать этим двоим, что сейчас нежатся рядом с нами, то они смогут перехватить его где-нибудь неподалеку, еще до того, как наши машинки сработают. А после этой встречи — как знать, может быть, они вообще бросят машины и исчезнут неизвестно, куда. Ведь не я один располагаю вертолетом — их развелось великое множество.

— Пожалуй, в ваших словах есть резон… — медленно проговорил Берфитт, все так же привычно улыбаясь. — Ну, хорошо; пусть они натешатся и крепко уснут, тогда вы их нейтрализуете. А потом на их же машинах отвезете подальше, и там пусть «кукушки» сработают. Мы же должны остаться совершенно в стороне.

— Вернер, вы все поняли?

— Без сомнения, шеф. Я так и сделаю.

Вернер осторожно затворил за собой дверь.

— Вернемся к делу, сэр… — Урбс невольно понизил голос. — Эта ваша миссия, — не связана ли она с похищением того вещества…

— Тсс! Ни слова об этом.

— Здесь можно говорить совершенно спокойно.

— И все же — ни полслова!

— Тем не менее… Я ведь понимаю, что вы оказались здесь не только из желания повидаться со мною. Вам нужны мои услуги — настолько-то я вас знаю. Но всякая услуга стоит денег, в зависимости от ее важности. Поэтому я хочу знать, в чем суть дела.

— Раньше вы не были таким любопытным.

— Меняются времена и с ними характеры, не так ли? Одним словом, мне нужна откровенность, Берфитт.

— Лишь до известного предела, друг мой. Ради вашего же спокойствия. В конце концов, в данном случае ваше учреждение — не более, чем транспортная контора. Мне нужно перевезти некий груз. У вас же есть необходимые для этого средства. А именно — контейнеры. Я нанимаю их. Арендую, если угодно. Вот и все, что вам следует знать. А вашим людям — и того меньше.

— Собственно, о каких контейнерах идет речь? — На маловыразительном лице Урбса на сей раз легко читалось полное непонимание.

— Вы что, все еще нуждаетесь в объяснении?

— Вам придется сделать это со всеми подробностями. Иначе мы не договоримся.

— А вы стали упрямым, Урбс.

— Иначе не проживешь. Итак?

— Не сейчас. И не здесь.

— Я уже сказал вам: тут совершенно безопасно.

— Не уверен. Если этот ваш постоялец оказался тут действительно не случайно, от него можно ожидать всяческих сюрпризов. Я объясню вам, в чем дело, но только тогда и там, когда и где сочту возможным.

— Только не откладывайте в долгий ящик.

— Да вы еще и нетерпеливы!

— Не люблю терять времени зря.

— Слышала бы ты, в чем они тебя подозревают, — едва уловимо проговорил Милов.

— Знаешь, — откликнулась Ева, — мне уже осточертело скрипеть кроватью и сладострастно стонать без всякого на то основания. Это и в самом деле так необходимо?

— Ты даже представить себе не можешь, до какой степени. Ну, соберись с силами: еще совсем немного… Там идет очень интересный разговор.

Он сидел на стуле, у самой стены, куда не доставал взгляд объектива, вмонтированного в качающуюся головку вентилятора. На голове Милова были наушники, провод от которых тянулся к маленькой черной коробочке, лежавшей на столе и в свою очередь соединенной тонким проводом с тем же вентилятором.

— Странное совпадение, да, — пробормотал он снова. — Поистине, вовремя появился здесь мой старый знакомец, весьма авторитетный человек… Что?

В вечернем полумраке, царившем в комнате, он все же заметил, как Ева приложила палец к губам. Милов сорвал наушники.

— Дверь… — Одновременно она указала и рукой. — Кто-то подходил…

— Лежи. Продолжай…

Он подкрался к двери. Резко распахнул. За нею не оказалось никого. Только спланировал на пол листок бумаги, сложенный пополам. Милов поднял его. Развернул. Там было несколько слов по-английски. Он прочел. Покачал головой, посмотрел на Еву. Снова на бумажку. Прочел еще раз, для верности включив ночник. Усмехнулся:

— Интересно. Выходит, что… Но это потом.

— Что это? Надеюсь, не счет?

— Нет, конечно. Это всего лишь… повод для размышлений. А также подтверждение того, что я успел услышать.

— Что-нибудь интересное?

— Самое интересное тут то, что нам надо немедленно уносить отсюда ноги. Мы им очень не понравились. И в первую очередь я. И эту свою неприязнь они намерены выразить в действиях…

Он умолк и, поднявшись со стула, принялся бесшумно отсоединять свою аппаратуру.

— Теперь наша задача — мгновенно собраться.

— Дан!..

— Ну, что поделать, счастье мое, что ты связалась с таким человеком… Оставаться тут нельзя: нас просто убьют. А кроме того… мне померещилась одна мыслишка, и мы незамедлительно попробуем ее подтвердить или, напротив, опровергнуть… Ты одеваешься?

— Зажги, пожалуйста, свет.

— Ни в коем случае! Мы уснули, изможденные любовью, и до утра нас никто не в состоянии будет разбудить. Вот, я нащупал… тут что-то твое. Собирайся, собирайся. В темпе. Впереди не так много темного времени, а до рассвета мы должны успеть…

— Я очень хотела бы успеть выспаться.

— Имею в виду такую перспективу. Но, к сожалению, выполнение этого полезного дела придется отложить на неопределенное время. Ты готова?

— Сейчас…

— Тебе давно не приходилось вылезать из окон?

— Разве что в детстве.

— Значит, недавно. Тем лучше.

— Льстец!

— Ничего подобного, всего лишь воздаю должное.

— Я готова.

— Прекрасно.

Милов заботливо уложил в сумку свое оборудование. Он понимал, что прослушивание, быть может, следовало бы продолжить — мало ли какие интересные вещи он смог бы еще услышать. Но, в конце концов, сейчас самым разумным было поскорее уносить ноги.

Он стал медленно, по миллиметру, поднимать оконную раму. Осторожно высунул голову. И тут же втянул ее обратно.

— Ах, sheet…

— Что такое?

— Всего лишь сторож — у выхода из патио. А ведь днем он сидел в этой будке, верно? Да, они явно встревожены. Ну что же, придется действовать в соответствии с обстоятельствами. Аккуратно собери сумку. Не забудь время от времени стонать сквозь сон. Я сейчас вернусь.

— Куда же ты?..

Но Милов уже исчез за окном.

— Доктор, хочу выразить вам мое удовольствие: я видел ваших милых ветеранов, и полагаю; что они находятся в прекрасном состоянии.

— Очень рад вашей похвале.

— Однако весьма скоро вам придется начать беспокоить их. Я хочу, чтобы вы приготовились к торакальным операциям на каждом пациенте. А то, чем вы занимались до сих пор — ампутации, резекции — более не актуально, и этим вы заниматься более не будете.

Хирург пожал плечами:

— Мне это представляется бессмысленным. Какие торакальные операции вы имеете в виду? И зачем они? И в чем будут заключаться?

— Вы будете удалять две доли легкого у каждого пациента.

— Но зачем?

— Это я вам объясню по ходу действия. Да вы сами поймете. Одного-двух прооперирую я сам, вы будете ассистировать.

— Ну, если шеф разрешит…

— Я разрешу, — сказал Урбс. — Стимуляторы уже вшиты?

— Естественно.

— Хорошо. Тогда идите и готовьтесь. Это действительно очень важно.

Доктор Курье вздохнул:

— Понимаю, шеф.

— Вот и прекрасно. Иного я не ожидал. Идите.

Берфитт несколько секунд смотрел на закрывшуюся за врачом дверь.

— Может быть, может быть… — пробормотал он негромко.

— О чем это вы?

— Возможно, это и он. А может быть, нет.

— Он — это он, естественно.

Берфитт мотнул головой.

— Я имею в виду: он или кто-то другой помог тому негру сбежать? Я достаточно хорошо разбираюсь в этой технологии, чтобы понять: если тот был обработан по всем правилам, он уже не смог бы даже на горшок сходить без команды. Значит, его не обработали? Пощадили? Кто же? Вы, Урбс, не задумывались об этом?

— Разумеется. Но если он действительно был агентом, то мог быть соответственным образом предохранен от таких воздействий. Поэтому на него и не подействовало.

— М-да. Безусловно, мог сработать и такой вариант. Ну, что же, тем лучше.

Доктор вышел, сильно озадаченный; быть может, именно поэтому он, пересекая дворик, отделявший гостиничку от собственно Приюта, не заметил, что в этом пространстве находилось на одного человека больше, чем полагалось бы по правилам внутреннего распорядка после заступления на пост ночного охранника.

Прильнув к сухой земле под окном, из которого только что выскользнул, Милов глядел вслед удалявшемуся врачу, обдумывая наилучшее продолжение комбинации. Идти сейчас по двору прямо к сторожу было бы не самым лучшим выходом: двор был освещен, хотя и не бог весть как ярко, тремя лампами, ватт по сто каждая. Одна была над дверью, что вела в гостиничку, другая — над входом, к которому сейчас направлялся врач; за ней, видимо, помещались ветераны со всем их хозяйством. Третья же лампа, как и две предыдущие, в стеклянном колпаке, забранном частой проволочной сеткой, горела над выходом. Она хорошо освещала постового и он был ясно виден, различалось каждое его движение, ему же самому оттуда, из светлого пятна, наверняка происходящее во мраке виделось хуже. И тем не менее, приближаясь к нему, Милов попал бы на достаточно ярко освещенное место, едва успев обогнуть вертолет, то есть, намного раньше, чем приблизился бы на нужную ему (по нынешней его кондиции) дистанцию для атаки. Будь он хотя бы лет на десять помоложе… Однако же — не был, и с этим приходилось считаться.

Эти конкретные мысли заставили Милова, не разгибаясь, на четвереньках, двинуться вдоль стены того строения, из которого он только что вышел. Целью его было добраться до второй двери, за которой секунду назад скрылся врач, двери Приюта; когда доктор входил в нее, в мгновение, пока дверь оставалась отворенной, Милов наполовину увидел, наполовину угадал какие-то фигуры за ней — две, самое малое. Может быть, это были отдыхающие ветераны. (Кстати: откуда все-таки взялись эти ветераны, где и против кого воевали и за что удостоились такого внимания каких-то международных альтруистов — это следовало непременно выяснить, но не сейчас, разумеется.) Однако Милов был почему-то совершенно уверен, что то были не пациенты Приюта, Но внутренняя охрана; быть может, полицейский нюх подсказал ему это. Тем правильнее, выходит, было его решение.

Но к той двери, огибая строение по внутреннему его периметру, Милов приближался вовсе не за тем, чтобы прокрасться или ворваться туда. Расчет его был иным: сторож у выхода наверняка своевременно заметит любого приближающегося человека; но опознает далеко не сразу, поскольку человек этот долгое время будет находиться в полумраке. Однако если человек этот будет двигаться со стороны Приюта, где никого постороннего не могло быть по определению, и если пойдет он нормальным, этаким безмятежным шагом, то не удостоится такого пристального внимания, какому подвергся бы человек из первого корпуса: оттуда жди начальства или кого-то из постояльцев — и те, и другие требовали повышенной настороженности, хотя и не совсем одинаковой.

Поэтому Милов рассчитывал возникнуть во весь рост около той, второй двери, когда сторож будет смотреть в другую сторону, и потому не сможет сразу сообразить: отворялась ли та дверь перед тем, как во дворе показался некто, или нет. И скорее всего решит, что отворялась; такой вывод будет самым естественным. Однако прежде всего для выполнения такого маневра следовало достичь крыльца и, собравшись в комок, терпеливо выжидать. Терпение сейчас становилось самым сильным его оружием.

Он был уже где-то шагах в десяти от крыльца, когда до него донеслись приглушенные голоса из-за той самой двери, к которой он приближался. Милов мгновенно растянулся на земле. Дверь распахнулась, дополнительный свет упал на крыльцо, и в этом свете было видно, как человек вышел, спустился по ступенькам и решительно зашагал к выходу. В руке он нес сумку, похоже, не очень тяжелую, хотя нес он ее весьма осторожно, не размахивая, а держа даже чуть перед собой, не позволяя свободно повиснуть на перекинутом через плечо ремне: похоже, сумка эта содержала что-то хрупкое. Еще когда человек спускался по четырем ступеням, Милов предположил, что это должен был быть Вернер, и что направлялся он к машинам Евы и Милова, что так и остались на ночь на внешнем дворе. Это следовало из подслушанного им разговора, и подтверждалось полученной им неизвестно от кого запиской — писал ее явно профессионал. Если так, то легко было и понять, что этот самый тип нес с собой с такой береженостью. Через минуту предположение перешло в уверенность: сторож окликнул приближавшегося, тот ответил что-то, Милову почудились слова «приказ шефа», но сейчас важнее слова был голос, и Милов опознал его: то был действительно Вернер. И шел он для того, чтобы заложить в машины взрывчатку — этак по килограмму в каждую — и установить таймеры, те самые «часы с кукушкой», что включатся в мгновение, когда будет запущен мотор, и сработают через два часа. Машины и их седоки будут, по предположению здешних хозяев, находиться уже достаточно далеко, чтобы катастрофу кому-нибудь пришло в голову связать с Приютом Ветеранов. Разумеется, в доме к тому времени не останется никаких следов пребывания постояльцев, и даже следы шин будут тщательно заметены.

Задача Вернера казалась достаточно простой; однако Милову было известно, что справиться с нею тому будет не так-то и легко. Потому что если машина, одолженная Евой, представляла собой и на самом деле лишь обычный «ровер», то джип Милова был устройством совсем иного рода. Он вовсе не был взят на прокатной станции в Порт-Саиде, как значилось в документах; на самом деле то была одна из немногих специально оборудованных полицейских машин, что одолжили ему старые дружки в Хайфе, не только чтобы облегчить его путешествие, но и в расчете на то, что такой старый волк, как Милов, сумеет устроить тележке серьезный экзамен в условиях, какие они у себя дома полностью воспроизвести не могли, а проэкзаменовав, даст полный и нелицеприятный отзыв об ее качествах. Что же касается Порт-Саида, то там были только — опять-таки через людей МОССАДа — оформлены бумаги и номерные знаки. И потому Вернер, безусловно, будет сейчас несколько озадачен: во-первых, столкнувшись с полной невозможностью вскрыть капот и проникнуть в моторный отсек; во-вторых, убедившись, что точно так же нельзя — без применения лома или хотя бы дрели — попасть и в багажный отсек, потому что он просто не найдет скважины, куда можно вставить ключ; в-третьих, исчерпав все возможности электронного открывания какого угодно замка; и в-четвертых, вызвав такую оглушительную какофонию охранного устройства, какая заставит повскакать на ноги всякое живое существо, обитающее в этих постройках с достаточно тонкими стенами.

Джип этот был рассчитан на невскрываемость, даже стекла были броневыми, а уж угнать его было и вовсе невозможно, потому что настроен он был только на одного водителя — именно на Милова, а как перенастроить анализатор машины, опять-таки кроме Милова никто не знал. Конечно, и эту машину можно было взорвать или, скажем, расстрелять в упор хотя бы противотанковой гранатой. Но установить в ней соответствующее устройство было невозможно: разве что прилепить пластик к днищу и вставить запал для управляемого взрыва. Однако все внешние поверхности автомобиля были обработаны такой физикой и химией, что самая хваткая взрывчатка отвалилась бы после первого же деликатного толчка. А на наличие радиозапала джип отреагировал бы мгновенно, как и на любое другое электронное устройство, оказавшееся ближе пятидесяти сантиметров к кузову. Такие машины были сконструированы и строились для борьбы не с контрабандой, но с террористами; однако чем дальше, тем больше два эти рода деятельности срастались воедино.

Так что за машину Милов мог вроде бы и не бояться, и в то же время именно она сейчас стала внушать ему наибольшие опасения. И не потому даже, что, столкнувшись с неожиданным техническим уровнем заурядного транспортного средства, обитатели Приюта заподозрят Милова. Это они и так сделали, хотя опознал его человек, чьи пути некогда пересекались с его орбитой, по чистой случайности. Худо было другое: машина и на самом деле взвоет, поднимет всех на ноги, начнется суета, хватятся его и Евы — и найдут, естественно, потому что именно этот аврал помешает им ускользнуть незамеченными. Потом такой возможности, скорее всего, больше не представится: разом, как всегда в экваториальных областях, взлетит солнце — и пиши пропало.

Что остается делать в ситуации, в которой начинает действовать обстоятельство, тобою неконтролируемое и тебе мешающее? Прежде всего попытаться устранить его; в случае неудачи постараться использовать в своих интересах: перевербовать, так сказать, чтобы оно стало работать на тебя, фактически сохраняя свою прежнюю, неизменную сущность.

Обстоятельством этим сейчас был звуковой сигнал сторожа на его же, Милова, машине. Неизбежно включившись при посторонней попытке воздействовать на джип, сигнал помешал бы Милову в выполнении плана бегства. Значит, следовало устранить его.

Способ такой был, и средство было, и находилось оно не где-нибудь, а в кармане у Милова и являлось электронным ключом к машине, настроенным тоже на его собственные параметры. Им можно было отключить любую из функций автомобиля; но сделать это можно было лишь находясь не далее пятнадцати метров от него, при условии, что человека и машину не разделял никакой экран. Ключ этот внешне не был похож на обычную маленькую коробочку, скорее он напоминал дистанционный пульт управления телевизором с шестью десятками каналов. Однако чтобы пустить его в ход, надо было перебраться из внутреннего патио на внешний двор и приблизиться к машине на нужное расстояние. В конце концов, именно это Милов и собирался сделать; однако теперь обстоятельства заставили его спешить и действовать более рискованно.

Тренированный рассудок Милова проделал все эти умозаключения и выдал нужный ответ не более, чем за две минуты. Вернер, по его расчетам, должен был начать с ближайшей; ближайшим был, как Милову помнилось, «ровер». Там не будет никаких сложностей: Вернер вскроет машину, установит аппаратуру и подсоединит провода, ну, минут, скажем, за пять. Идти до машины — минута. Значит, изначально Милов располагал шестью минутами. Из которых истекает уже третья. Ждать больше нельзя.

Он глядел на сторожа. Тот, не снимая рук с автомата (наш, АК десантный, — определил Милов еще издалека), работал головой, как локатором: полуоборот влево — полуоборот вправо, и снова, и опять. Две-три секунды вглядывается в один угол патио, потом пробегает взглядом по окнам, из которых в гостиничной постройке светится лишь одно; надо полагать, помещение, в котором находятся двое, выходит окном именно на внутренний двор; это и хорошо, и плохо, но скорее все-таки хорошо: они не смогут из окна увидеть возню у машин. Две-три секунды сторож глядит в другой угол — и все сначала.

Так; а между прочим, дверь Приюта скрипела, когда ее отворяли. Едва слышно, но скрипнула, а в этой тишине звук разносится хорошо. Милов, у тебя со звукоподражанием вроде бы успешно? Вот и давай, воспользуйся данным свыше талантом…

Он сделал все одновременно, когда часовой устремил взгляд в противоположную сторону: встал во весь рост, поднялся на вторую ступеньку крыльца, издал звук, который даже знаток принял бы за скрип плохо смазанной дверной петли, и зашагал, не скрываясь, свободно размахивая руками, прямо к охраннику.

Тот и услышал, и увидел, шевельнул было автоматом, но тут же вернул его в первоначальное положение: похоже, появление Милова в первое мгновение не вызвало никаких подозрений.

Приближаясь, Милов вытащил из кармана листок бумаги; он сам не помнил, что это за листок и как он к нему попал, да сейчас это и не было важно. Он помахал листком, словно белым флагом, и вытянул руку, словно стремясь поскорее передать послание адресату. Им мог быть как сторож, так и вышедший из периметра Вернер, что было еще вероятнее. Так или иначе, клочок бумаги был как бы пропуском и оправданием. Страж у ворот так, вероятно, его и воспринял и потому позволил Милову приблизиться на расстояние примерно трех метров, когда стало уже различимо лицо в свете наддверной лампады. Лицо, надо полагать, показалось часовому незнакомым, и брови его непроизвольно поползли вверх, к густой щетке светлых коротких волос, а ствол автомата дрогнул и словно бы нерешительно стал поворачиваться в сторону подходящего.

Так-то оно так, но флажок предохранителя ясно показал Милову, что автомат к мгновенной стрельбе не готов. А три метра были уже вполне преодолимым расстоянием. А кроме того, стрелять мало — надо еще и попасть. Впрочем, Милов никак не хотел озвучить немые кадры происходящего.

Когда трехметровая дистанция была преодолена и сторож готовился уже громко окликнуть подошедшего, Милову не повезло. Глядя часовому в глаза, он не обращал внимания на неровный грунт, по которому шагал. И то ли виною была какая-то неровность почвы, то ли просто он споткнулся, как говорится, на ровном месте — так или иначе, он упал и, видимо, болезненно, судя по тому, что сквозь зубы у него вырвался короткий стон. Однако он тут же повернулся набок, приподнялся, опираясь на левую руку, а правой по-прежнему протягивал на мгновение растерявшемуся сторожу все ту же бумагу. Совершенно естественным движением тот шагнул вперед и склонился, тоже протягивая руку — левую, естественно, — чтобы перехватить послание, а может быть даже помочь упавшему подняться: в лежащем человеке редко видят серьезного противника.

В следующее мгновение рука Милова, выпустив бумажонку, мертвой хваткой стиснула кисть сторожа и рванула на себя. Одновременно нога ударила склонившегося под колено, и тот рухнул туда, где еще мгновение назад лежал Милов. Еще удар — на этот раз по голове — и охранник лишился сознания, надо полагать, надолго. Впрочем, для верности Милов тут же обеззвучил его, применив для кляпа носовой платок, свой собственный, лишенный, однако, каких-либо характерных признаков.

Следующим его движением было сорвать с выведенного из строя противника автомат — чтобы обезоружить его и вооружиться самому. Дело сделалось. Теперь нельзя было терять ни секунды.

Он проскользнул в зеркальный тамбур, оттуда осторожно выглянул через внешнюю дверь. Вернер действовал медленнее, чем думалось Милову: он все еще копался в открытом моторном отсеке «ровера». Это давало беглецу возможность изменить намеченный было план. Вместо того, чтобы сразу выйти во внешний двор, он вернулся в тамбур, оттуда выскользнул в патио. Огляделся. Все было спокойно, окно номера Евы, через которое он вылез, оставалось отворенным. На этот раз Милов пересек двор напрямик, длинными скачками. Грудью лег на подоконник.

— Ева?

Она отозвалась через секунду-другую:

— Дан, это ты?

— Собственной персоной. Где ты?

— Я… я спряталась.

— Вылезай. Быстрее! Давай сумки. Мою, потом твою…

Он принял и ту, и другую, бережно опустил на землю.

— Теперь сама!

Ева не заставила себя упрашивать: видно, с возвращением Милова страх ее испарился. Ногами вперед она выскользнула из окна. Риска не было никакого: подоконник отстоял от земли примерно на метр двадцать, у гостинички не было крыльца, как у Приюта. Но на всякий случай Милов все же подхватил ее. Обнял, прижал — и тут же выпустил.

— Держись за мной. Не отставай. У нас еще пара минут в запасе…

Так же, по прямой, они, теперь уже вдвоем, пересекли двор. Охранник лежал все в той же позе.

— Помоги, Ева. Надо занести его в тамбур, чтобы не бросился в глаза, если кто-нибудь выглянет из окна…

Они перенесли пострадавшего не без труда: охранник был тяжеловат. И в тамбуре еле разместился. Но то были уже его проблемы.

— Пока оставайся здесь, — сказал Милов, когда они вошли во внешнее помещение с конторкой для регистрации. — Выйдешь, когда позову.

— А если кто-нибудь войдет?

— Снаружи вряд ли, об этом уж я позабочусь.

— А если со двора, оттуда?

— У тебя же есть пистолет?

— Он такой маленький…

— В такой тесноте не промахнешься и из маленького.

— Но, Дан… Нужно ли это?

— Всего лишь самооборона, подружка. Если нас схватят, мы не доживем и до света. Хотя до него осталось не так уж много. Иду. Будь внимательна.

Он не видел в темноте, но знал, что она кивнула.

Наружная дверь, к счастью, не скрипела; Милов, приотворив ее, протиснулся, остановился, прижавшись к стене. Здесь было темнее: это пространство не освещалось. Небо было чистым и черным, и звезды, наверное, отражались бы в полировке машин, не будь обе они так запыленными. Секунд десять Милов постоял, привыкая. Похоже, что Вернер закончил наконец снаряжать «ровер» и только что перешел к джипу. Милов почти бегом подкрался поближе. Вытянул руку с заранее подготовленным электронным ключом. Палец лежал на нужной кнопке. Он нажал. В машине коротко, тонко щелкнуло. Милов облегченно вздохнул: звуковой сигнал сторожа отключился. Но звук был услышан и Вернером; тот застыл. Прошло не менее минуты, прежде чем он решился продолжить свое дело.

Милов совсем освоился с мраком, и теперь видел, как Вернер возился около левой дверцы, все стараясь куда-нибудь воткнуть ключ, шаря и не понимая, почему так и не находит замочной скважины. Милов улыбнулся. Ему пришла в голову мысль немного порезвиться; к тому же, отделаться от Вернера все равно было надо. Милов снова прицелился ключом, нажал кнопку — на этот раз другую. Коротко — не дольше секунды — пел стартер, потом мотор заработал на малых оборотах; отрегулирован он был прекрасно, недаром Милову еще в Хайфе говорили, что ему если и придется поднимать крышку капота, то разве что по требованию таможенников, а мотор этот той породы, что может прекрасно обойтись и без людей.

Когда мотор заработал, Вернер мгновенно отпрыгнул метра на два с лишним — испугался. И естественно: всякий, или почти всякий струхнет, когда в пустой машине вдруг сам по себе срабатывает стартер и заводится движок. Вернер и Милов ждали дальнейшего. С машиной более ничего угрожающего не происходило, и Вернер, наконец, решился. Он вновь приблизился к джипу. Постоял перед ним. Влез на передний бампер, решив, по-видимому, начать с моторного отсека. Милов только того и ждал. Одна кнопка. Другая. Сначала включилась коробка, потом акселератор. Машина двинулась вперед. Не удержавший равновесия Вернер распластался на крышке капота. Милов плавно жал клавишу: «Десять миль скорость; пока хватит. Еще, еще дальше. Что он там — поворачивается на бок? Газанем… На сколько уже они отъехали — метров на пятьдесят? Прекрасно…»

Вернер все же справился со страхом и стоял теперь на коленях, руками придерживаясь за трубки верхнего багажника. Вот он распрямился. «Ну-ка, напугаем его еще разок…» Из двух рулевых клавиш Милов нажал левую, и машина резко рыскнула, входя в крутой поворот. Не ожидавший этого Вернер не устоял; ноги его сорвались, секунду он, не разжимая пальцев, проволочился рядом с машиной, потом, догадавшись, отпустил багажник, совсем отделяясь от взбесившегося транспортного средства. Перекатился. Вскочил и, не раздумывая, бросился бежать к Приюту. «Нет, побегай еще», — процедил Милов. Повинуясь его командам, джип сделал правый поворот и стал догонять Вернера. Оглянувшись на звук мотора, тот понял. Свернул. Машина отсекла ему кратчайший путь ко входу. Он бросился вправо: возможно, где-то был еще один вход во внутренний двор. Почему-то Вернер не кричал, не звал на помощь — быть может, не позволяла гордость или же рассчитывал выпутаться из неприятности сам.

Вернер бежал зигзагами, как корабль, уклоняющийся от атаки подводной лодки. «Выпустить его? — Милов непроизвольно покачал головой. — Лучше временно обезвредить». Он быстро рассчитал. Теперь джип перекрывал бегущему все пути отступления, кроме одного единственного направления, и оно вело к Милову, все еще стоявшему прижавшись к стене — только рука с пультом двигалась. Вернер его не видел. Поравнялся. Милов нажал последнюю клавишу — тормозную — уже левой рукой, правой же, с шагом вперед, нанес удар сбоку, по шее. Не такой, чтобы убить: лишние смерти ни к чему. Тем не менее, Вернер рухнул. Милов наклонился к нему, его же ремнем связал ноги, обшарил карманы — в одном нашел наручники, целых два комплекта; видимо, они тут нужны были при общении с ветеранами? «Ладно, потом разберемся…» пару наручников Милов сунул себе в карман: как знать, могут и пригодиться, выбросить-то можно всегда… Подошел к «роверу». Сумка Вернера, раскрытая, стояла рядом, вторую адскую машину он так и не успел вынуть, первая же, надо полагать, уже была при деле. На секунду Милов решил было оставить все, как есть, но тут же раздумал: машина чужая, не стоит наносить кому-то убыток, тем более Евиной подруге. Осторожно открыл капот, нашел лишние провода — подкапотная лампочка светила, — отсоединил, потом отыскал и «кукушку», и размазанную по лонжерону взрывчатку, все это вернул в сумку, из которой устройство появилось, и сумку, подумав, тоже решил прихватить.

Джип стоял на холостом ходу. Командуя, Милов подогнал его поближе — к самой двери. И только теперь, отворив дверь, позвал Еву и сам вошел, чтобы вытащить сумки.

— Садимся — каждый в свою. Хорошо бы побыстрее. Ну, поехали.

— Вот прямо так, в темноте?

Он усмехнулся.

— При свете нас быстрее поймают. Держись за мной аккуратно, дальнего света не включай.

Где-то через километр Ева остановила его короткими, как бы сдавленными гудками клаксона. Подбежала.

— Ну, что стряслось, маленькая?

— Боюсь, ты ошибся в темноте. Это не та дорога.

— Не волнуйся. Та самая.

— Мы же говорили: поедем на юг, чтобы объехать Майруби, и потом до Нонбасы. А ты рулишь на север.

— Все правильно. Они внимательно выслушали все, что касалось нашего маршрута. Если нас попытаются перехватить, то вернее всего на южной дороге. А мы поедем по северной.

— Но тогда нам не удастся миновать Майруби!

— Конечно. Как раз туда мы и поедем.

— Однако в Нонбасе…

— В Нонбасе они смогут ждать нас до второго пришествия. Мы туда так и не доедем.

— Где же мы окажемся?

— В аэропорту Майруби. Там и закончится наша встреча. Ты сядешь на свой самолет, я тоже буду заканчивать свои дела…

— Это очень печально, Дан.

— Погоди, единственная моя. Не грусти раньше времени. Мы еще не в Майруби, и ехать туда достаточно далеко, да к тому же по дороге нам, вероятнее всего, придется задержаться тут, неподалеку.

— Зачем?

— Да так, есть некоторые соображения…

* * *

— Мне послышалось, может быть… — проговорил Урбс. — Там, снаружи…

— В самом деле? Надеюсь, ваши гости мирно спят. Включите…

С минуту они напряженно вслушивались.

— Не слышно никакого дыхания…

— Похоже на то… Урбс, возьмите пару охранников и проверьте. Если они заперлись изнутри — взломайте. Нельзя рисковать…

Урбс вернулся через пять минут.

— Так и есть. Они бежали.

— Надеюсь, Вернер успел оборудовать их машины. Найдите его и выясните. И в любом случае возьмите след и организуйте погоню. Такую, чтобы они не ушли. Никуда, кроме того света.

— Да, несомненно, ничего другого нам не остается.

Отъехав километров на десять, Милов остановил джип. Ева послушно затормозила, едва не уткнувшись в задний бампер лидера.

— Ты ехала по этой дороге, верно?

— Да, по этой самой. Да и тут нет другой.

— Понятно. А не можешь припомнить — приблизительно, конечно, — в каком месте по тебе стреляли?

Ева медленно окинула взглядом дорогу.

— О, это не здесь. Помню: вскоре после того лес отступил от дороги, а здесь он видишь, как далеко. Надо проехать еще вперед.

— Объезжай меня и поезжай первой. Как только тебе покажется, что узнала место, остановись.

— Ты что, рассчитываешь найти тех, кто стрелял?

— В чудеса я не верю. Но что-нибудь, если повезет, все-таки можем отыскать.

Ева пожала плечами:

— Будь по-твоему.

Вернулась к машине и первой тронулась с места.

Стоп-сигналы ее «ровера» часто замигали еще через шесть километров. Машина съехала на обочину и остановилась.

— Где-то здесь, — сказала она.

Милов вылез. Осмотрелся. Увидеть что-либо в лесу было бы затруднительно. Но он и не смотрел на лес. Глаза его были обращены к небу. Он даже влез на крышу своей машины — возможно, для того, чтобы оказаться поближе к небосводу.

— Ты что, думаешь, у них есть вертолет?

— Нет. Хотя и не удивился бы. Я ищу… Ищу… Ага, кажется… Ева, у меня в сумке бинокль… Не сочти за труд…

Она подала ему требуемый прибор не сразу.

— Дан, чего только нет в твоей сумке! И зачем ты таскаешь с собой всю эту механику? В отпуск?

— Да так, знаешь, привычка, без таких безделушек я чувствую себя как-то неуютно — словно вышел на улицу без брюк.

— Ну, знаешь ли, это, по-моему, далеко не одно и то же…

— Могу предложить другое сравнение, — Милов говорил как-то рассеянно, высоко задрав прижатый к глазам бинокль и плавно, водя полукругами, опуская его все ниже. — Хотя бы… вообрази себя в операционной в пальто и уличных сапогах… Ага! Вот они. Так и думал…

— Все-таки вертолет?

— Нет, к счастью.

— Что еще можно увидеть в небе?

— Грифов, моя нежная. Стервятников.

— Зачем они тебе? Такая гадость…

— Всякая гадость на что-нибудь, да годится. Твой компас далеко?

— Вот он.

— Давай сюда. Надо взять азимут.

Так он и сделал. И сразу же спрыгнул с машины.

— Черти бы взяли…

— Что случилось? Ты увидел что-то опасное?

— Да нет… Просто в моем возрасте надо не прыгать с крыши, а осторожно, спокойно слезать. Вечно забываю об этом. Ну, садись. Поедем. Я — первым.

— Дальше по дороге, я надеюсь?

— Увы, придется тебя огорчить. Будем пробираться лесом. По азимуту.

— Дан! Здесь и на мотоцикле не пробраться!

— Это я и сам знаю. Но вон до тех деревьев добраться сможем, думаю.

— Ну, а потом?

— Там придется оставить машины. По возможности замаскировать. И уничтожить следы. А дальше — пешком.

Ева вздохнула.

— И далеко?

— Думаю, не более восьми-десяти километров.

— На это уйдет полдня. И в конце концов мы попадем в болото. Ты же помнишь карту: там, восточнее — сплошные болота.

— На них-то я и рассчитываю. Только там он мог укрыться. Если повезет, мы его найдем.

— Кого?

— Я еще и сам не знаю…

— Вот здесь они свернули, инженер!

— Вижу. Поворачивайте за ними, — скомандовал Вернер.

Две машины Приюта проехали еще несколько десятков

метров.

— Они могут устроить засаду.

— Вдвоем? Нет, им не до того. Однако шеф был прав: у них было назначено свидание с нашим беглецом.

— Инженер, там, впереди… В кустарнике. Там что-то…

— Да. Похоже, машины. Пусть три человека осмотрят.

Посланные вскоре вернулись.

— Машины пусты и заперты.

— Ясно. Следы людей?

— Тут такая почва, инженер…

— Понятно. Что ж, разыскать их в лесу нам вряд ли удастся. Будем ждать здесь. Машинами перегородим дорогу. Всем залечь. Но не слишком близко от машин: быть может, они не нашли и не обезвредили… Тогда в скором будущем здесь будет большой фейерверк. Если они к рассвету не появятся, будем искать следы. По лесу они никуда не уйдут — им некуда деваться. Возьмем всех троих!

Они нашли его через шесть часов, и то каким-то чудом. Помогли, в конечном итоге, те же стервятники — они опускались все ниже и в конце концов стали садиться на деревья, образуя не очень широкое кольцо. В середине этого кольца Милов с Евой и отыскали чернокожего беглеца — еще живого, но, как сказала с грустью Ева, закончив осмотр, живого ненадолго.

— Он потерял столько крови… Удивляюсь, что он еще жив.

— Куда его?

— Две огнестрельных раны. Обе сквозных. Правое плечо и правое легкое.

— Он может еще прийти в сознание?

— Если бы мы находились в клинике… Но у нас же ничего нет. Я просто не в состоянии сделать хоть что-нибудь…

И Ева неожиданно заплакала.

— Ну, доктор, доктор!..

— Да, я врач, но не судебно-медицинский эксперт!

— Я понимаю. Ничего не поделаешь, приходится видеть и такое. Ты осмотрела его внимательно?

— Насколько это тут возможно…

— Кроме ран, что-нибудь еще?..

— Небольшой шов на груди. Очень профессиональный. Такие… такие накладывают, если проникали в грудную клетку — вернее, только под кожу, чтобы вшить, ну, скажем, сердечный стимулятор.

— Он похож на сердечника?

— Сейчас этого сказать уже нельзя. Но по общему впечатлению, вряд ли. Здоровый парень. Да и кто бы поставил ему стимулятор здесь, в этих дебрях? Хотя в Приюте, может быть, есть соответствующее оборудование. Ты ведь говорил, что врач там был. Ну да, я хорошо помню: мне еще захотелось встретиться с ним, поболтать на профессиональные темы…

— Скажи спасибо, что не встретилась. Стимулятор? Интересно… Да, действительно, очень интересно. Погоди-ка, дай я осмотрю его сам.

— Не знала, что ты еще и врач… Подай, пожалуйста, мою сумку — подложим ему под голову. Он задыхается.

— Не приходит в сознание?

— Нет.

— Подвинься, пожалуйста… Или лучше посмотри пока, что в том мешке. — Милов кивком головы указал на лежавший рядом с раненым синий полиэтиленовый мешок. — А я попробую…

Из своей пресловутой сумки он вытащил очередной приборчик. И начал водить им над телом раненого — от макушки до пяток, затем снизу вверх и опять сверху вниз…

— Ага!

— Что там? — тут же откликнулась Ева.

— Потом, потом… О черт! А это что?

— Да объясни ты! О! Дан! Смотри!

— Что с тобой?

Ева медленно пятилась от развязанного мешка.

— Посмотри — там… Конечности… Кисти, стопы… А вот это — доли легкого… Да, именно так.

— Дьявол!

— Дан, может быть, он — людоед?

— Не думаю. Осмотри-ка эти… останки внимательно. Что можно сказать о них?

Через несколько минут Ева медленно проговорила:

— Пока могу сказать лишь одно: все это удалено профессионально. Не отрублено, не отрезано кое-как. Резецировано по всем правилам.

— Давно?

— Если бы давно, останки бы уже крепко пахли в этом климате. Похоже, их не замораживали… Зачем он унес их? Чтобы похоронить? Придется нам сделать это вместо него.

— Ни в коем случае. Наоборот. Их необходимо доставить в полицию. В Майруби хотя бы. Великолепно было бы, конечно, отвезти и этого раненого в клинику, но я не представляю себе, как мы его потащим по лесу. Боюсь, он не выдержит — умрет.

— Не бойся, — сказала Ева негромко.

— Думаешь — выдержит?

— Теперь он выдержит все, что угодно.

— Умер?

— Да.

— Жаль.

— Надеюсь, хоть его мы предадим земле?

— Черт, была бы лопата… Придется ножом.

— И руками.

— Ладно. Давай. Но побыстрее.

— Мы спешим на самолет?

— Нет, пожалуй. Но привычки грифов известны не только нам. И человека этого ищут и другие. И его, и этот мешок. Мне очень не хотелось бы встречаться с ними.

— Не забудь, все это сохранится считанные часы; потом появятся черви.

— В джипе есть холодильник. Ну, за работу. Боюсь, что у нас уже не осталось времени. Но уж очень не хочется доставлять удовольствие милым птичкам… И эти… преследователи пусть найдут его не сразу. Каждый лишний час — наш выигрыш. Копай, копай…

— Я и так копаю. Постой. А ты что там делаешь?

— Выступаю в несвойственной мне роли дантиста.

— Дан! Ты и в самом деле хочешь вырвать зуб? Да что ты в этом понимаешь! Это похоже на надругательство…

— Ровно настолько, насколько понимаю, я его и вырву. А ты лучше не гляди. Это очень непрофессионально.

— Может быть… может быть, все-таки лучше я?

— Нет. Продолжай рыть могилу.

— А что я делаю? Но может быть, пока мы роем, ты объяснишь — что такого ты обнаружил в его рту, чего не заметила я? И что заставило тебя кромсать его челюсть?

— Вот этот вот зуб. Ты видишь, он искусственный. Кстати, такой же есть и у меня. Посмотри внимательно. Хотя бы потому, что это не просто зуб.

— Не может быть. Покажи-ка… М-да, и в самом деле, похоже, но не то… А ты знаешь, что это?

— Знаю. А теперь, пожалуйста, со всем твоим докторским умением извлеки мне этот самый сердечный стимулятор.

— Да зачем он тебе? Дома я достану тебе десяток, если у вас в России их не хватает.

— Мне нужен именно этот.

Ева, бросив копать, тщательно вытерла руки платком.

— Слушай, но у меня же нет инструмента.

— Вот тебе нож. Не бойся, ему не будет больно.

Ева принялась за дело.

— Слушай… Но он совсем не так установлен: проводки идут не к сердцу, а…

— Ты права, не к сердцу. Если это стимулятор, то не сердечной деятельности.

— Ты можешь объяснить все это?

— Об этом позволь мне пока умолчать.

— Ну, если это такой уж секрет, что даже мне нельзя…

— Не обижайся, родная. Это служба. Служебная тайна. Ее так же нельзя разглашать, как и врачебную. Не дуйся.

— Надулась бы, но я слишком устала даже для этого… Так или иначе, я больше не стану задавать тебе вопросов.

— Молодец. В награду — знаешь, что?

— Интересно будет услышать.

— Скорее всего, ты попадешь к себе домой раньше, чем я — к себе.

— Думаешь?

— Так вот, возьми эту штуку, стимулятор, с собой. Покажи там людям, смыслящим в электронике. И попроси их объяснить тебе, что это такое на самом деле.

— И что мне предпринять, когда они объяснят?

— Ждать моего звонка. И если он состоится, подробно передать мне все, что они скажут.

— Хорошо. А зуб?

Милов покачал головой:

— Не нужно. В этом я уже разобрался.

— Больше никаких вопросов.

Но она все же задала еще один вопрос — через пять часов примерно.

— Дан… Ты о'кей?

Несколько секунд слышалось лишь тяжелое дыхание. Потом возникли слова:

— Ничего… легкая царапина.

Ева поползла на голос. Подниматься было нельзя: наверняка срезали бы. Здесь их настигли никак не любители. Опрокинутый взрывом «ровер» Евы валялся вверх колесами метрах в тридцати. Он догорал. Ева мельком подумала, что подруга обидится. Но сейчас это показалось ей совершенно неважным. Джип, как ни странно, уцелел: наверное, потому, что его прикрывал толстый ствол дерева, за которым они замаскировали — думали, что замаскировали — машины. Оттуда Милов редкими, короткими очередями позаимствованного в Приюте автомата прижимал нападавших к земле. Их, похоже, было не очень много, на операцию по окружению не хватало; собака была одна, она сейчас лежала на полпути между дорогой и деревом — бесформенный серый комок…

— Сейчас буду рядом. Куда тебя?

— Не имеет значения. Я готов. Слушай… Подползешь ко мне, хватай мешок, ползи к машине и постарайся залезть в нее, как можно меньше подставляясь. Как только залезешь, крикни, я — за тобой, и попытаемся вырваться. Дверцу я уже отпер отсюда.

— А может быть…

— Ничего не может быть. У меня кончаются патроны. И они, в общем, понимают, что припасов у меня — не вагон. Единственный шанс — пробиться с помощью машины.

— Но они перегородили дорогу…

— Ну, эта их колымага нас не удержит, надеюсь. Да все равно, иного не дано. Давай. И не бойся. Стреляют они, честно говоря, не по-снайперски. Иначе…

— Хорошо. Ты уверен, что тебя не надо перевязать?

— Потом. Когда оторвемся. Ползи.

— Ползу.

Было одно мгновение, когда Милов по-настоящему испугался: когда он на скорости сталкивал загородивший дорогу старый «шевроле» со своего пути, и джип вдруг встал на правые колеса. Милов не знал, как ведет себя в таких случаях высоко сидящая машина, и ему почудилось, что в следующий миг последует кувырок, и тогда их возьмут голыми руками — если они останутся живы, конечно. Возможно, если бы машину вел один только Милов, так и получилось бы, но сработал компьютер, и машина прокатила метров пятьдесят велосипедным способом. Оставшиеся в живых преследователи (по прикидке Милова — двое) не ожидали, видимо, такого фортеля, и спохватились стрелять тогда, когда в этом большого смысла уже не было.

Еще через полчаса они остановились, перевязали царапину Милова — для очистки совести, потому что кровь уже не шла, на нем все кровоподтеки, царапины и порезы заживали очень быстро как бы сами собой — такой состав крови был, видимо. Ева чудом оказалась невредимой, только ободрала коленки, когда ползла, зато устала донельзя; что ни говори, была она не самой первой молодости, да и профессия не требовала от нее постоянной заботы о своей спортивной форме. Конечно, она и на корт ходила, и плавала, и бегала, но это так, для тонуса, а не для повседневной готовности к схватке. Милов же и сейчас, в отставке, содержал себя строго, потому что отлично знал: стоит ослабить вожжи — и сразу в дверь постучится старость, не календарная, возрастная, а настоящая, необратимая, которая и есть самая смертельная болезнь. Коленки Евы пришлось протереть чистым виски, ничего другого не было, йод из аптечки весь ушел на миловскую отметину — Еванастояла. Когда все это закончили, Милов сказал:

— Теперь изволь как-нибудь устроиться на заднем сиденье — отдыхай.

— Может быть, найдем местечко поукромнее, и оба…

— От нас только этого и ждут. И укромных мест для нас тут нет.

— Ты думаешь, дорога дальше свободна?

— Не верится. Теперь они знают, что мы на северной дороге, но куда двинем дальше, скорее всего, сомневаются: вчерашний наш разговор, я надеюсь, они и сейчас держат за чистую монету. Могут предположить, что мы оказались на севере, чтобы найти того парня, а потом двинемся по намеченному маршруту — в Нонбасу. Но, конечно, и эту дорогу подстрахуют.

— Что же нам останется делать?

— То, что мы сейчас и начнем выполнять. Ты — отдыхать. А я поведу джип. Но не на север. И не на юг.

— Не понимаю. Куда же?

— На восток.

— Такой дороги нет.

— Значит, придется обойтись без нее. Сейчас дождей нет, грунт держит. В Кибунго попытаемся заправиться. Если там бензина нет, машину придется оставить — не под открытым небом, разумеется. Потом ее заберет полиция — вместе с холодильником и этими… образчиками. А уж из полиции настоящие владельцы ее выцарапают. Тем более, что забраться в нее никто чужой не сможет.

— А мы?

— Мы при таком раскладе постараемся форсировать озеро Виктория — думаю, нанять рыбака сможем, — доплывем до Маколдерс-Майн. Оттуда до Майруби большой дороги нет, но какие-нибудь наверняка есть. Доберемся.

— Отпуск… — вздохнула Ева.

— А чем тебе не отпуск? Столько приключений — хватит воспоминаний до конца жизни. Внукам будешь рассказывать.

— Если ты будешь вести себя со мной так, как в эти дни, — сухо проговорила Ева, — то внуков ждать мне будет не от кого. Откровенно говоря, я ожидала несколько иного.

— Да и я тоже, ты прекрасно знаешь. Ладно. Доберемся до Майруби — заляжем дня на три в каком-нибудь отеле.

— До Майруби еще надо добраться, — возразила Ева. — А здесь такие прелестные зеленые места… И сухая погода… И, в конце концов, у нас пока еще есть эта машина. Не «Шератон», конечно, но при известных навыках…

— Ты несколько изменила свои взгляды на жизнь, — улыбнулся он.

— Из-за этих самых приключений. Я вдруг поняла, что ожидаемого будущего у меня может и не быть. И то, что хочешь сделать, не надо откладывать на потом.

— Только отъедем подальше от дороги, — сказал Милов. — Хотя это и Африка, но приличия соблюдать все же следует.

— Не знала, — сказала Ева, — что ты такой педант и формалист!

 

Глава 3

«Тайме оф Индиа», вторая полоса:

«Как заявил нашему корреспонденту высокопоставленный представитель Министерства внутренних дел, ведется широкая проверка всех средств воздушного транспорта, прибывших в Индию на протяжении последних четырех дней (иными словами, после нападения на лабораторию «Братья Симе» в Африке, которое подробно освещалось в нашей газете). Все до сих пор проверенные самолеты — это можно утверждать со всей определенностью — не имеют никакого отношения к совершившемуся преступлению, их владельцы, а также обслуживающий персонал — вне подозрений. Пока не найдены еще три самолета, пересекшие в эти дни воздушную границу страны; при этом есть основания предполагать, что они связаны с сепаратистским движением в Кашмире и занимаются перевозкой оружия и боеприпасов для кашмирских боевиков и террористов. Представляется, однако, маловероятным, что эти машины могут быть замешаны в деле о похищении «матовых алмазов» хотя бы потому, что кашмирские сепаратисты весьма далеки от обладания ядерным оружием.

На вопрос нашего корреспондента, не рассматривается ли в министерстве такая возможность: ценный материал похищен для того, чтобы продать его более заинтересованным странам и вырученные деньги использовать для закупки вооружений, представитель министерства ответил, что совершенно исключить такую версию нельзя, однако он не располагает какими-либо конкретными сведениями по этому вопросу.

Таким образом, вопрос о возможном нахождении бета-углерода на территории Индии пока остается открытым. Нам, однако, представляется куда более возможным, что стратегический материал был переправлен в Пакистан, чьи захватнические планы давно и хорошо известны».

В Лондоне, в малоприметном доме на узкой Харви-стрит, Докинг, негромко постучавшись, вошел к Фэрклоту.

— Потери, сэр.

— Кто доложил?

— Спутниковое слежение. Восемьдесят седьмой погас.

— Это… помнится, в Африке.

— В Раинде.

— Его звали…

— Томпсон Одинга, сэр.

— Да, помню. Значит, его раскрыли.

— Не обязательно. Мог быть и просто несчастный случай. Тропические леса… Мало ли что.

— Он успел дать информацию?

— Странную. Что напал на след, совершенно неожиданный, он даже сказал — неправдоподобный, но не было условий для продолжительной связи. Что он, по-вашему, имел в виду?

— Однако, хоть что-то членораздельное он успел сказать?

— Он начал говорить, успел произнести: «Приют Ветеранов», и тут же передача прервалась.

— Приют Ветеранов? — медленно повторил Фэрклот. — Вот, значит, как.

— Да, сэр. Раинда, северо-восток, на самой границе с заповедником Катера. Мы когда-то интересовались этим районом. Но безрезультатно. Все так и осталось на уровне подозрений.

— Знаю, знаю. Очень печально, Докинг. Я надеялся на него. Его предметом была контрабанда тканей. Мы перехватили информацию, позволявшую предположить…

Он не закончил. Докинг проговорил:

— Если туда все равно придется послать кого-то, то, возможно, вы сочли бы возможным поручить этот поиск мне? Вы знаете, сэр, что проблема контрабанды тканей интересует меня с момента ее возникновения.

Фэрклот кивнул.

— Разумеется, Докинг. Я знаю, что вы немного — не обижайтесь, пожалуйста, помешались на идее о контрабандном провозе человеческих органов для трансплантаций. Поэтому и выбрал вас. Но в Африку я вас не пошлю. Или, во всяком случае, не сразу.

Докинг едва уловимо вздохнул.

— Я слушаю вас, сэр.

— Мне стало известно, что Берфитт появился… Где бы вы думали? Вы ведь не забыли Берфитта, Докинг?

— Разумеется, я помню, сэр. Но мне казалось, что он уже несколько лет как отстранился от всякой деятельности такого рода.

— Возможно, и отошел. Но так или иначе, он уехал вчера, затем был замечен в Калерии, а вот теперь оказывается, что появился… в Москве. Признайтесь, вы удивлены.

— Не сказал бы, сэр. Визит делового человека в Москву — не редкость в наши времена.

— Да. Но если у этого человека столь захватывающая биография… Чего только в ней не было, не так ли, Докинг? Так вот, меня очень серьезно интересует: зачем он полетел в Москву, с кем будет там встречаться, на какие темы разговаривать, и так далее. Кстати, вам известно, где Берфитт обосновался вскоре после того, как перестал заниматься интересовавшими нас делами?

— Этого я не знаю, сэр.

— В фонде «Лазарет». Вы о нем, безусловно, слышали достаточно много. Медицинский межнациональный фонд — хорошие клиники, первоклассная хирургия, широкая благотворительность в медицинском плане…

— И при всем этом немалые прибыли.

— А, я вижу, вы в курсе. Хотя я слышал, что в последнее время у них возникли финансовые затруднения, и они вынуждены принимать какие-то меры… Но кроме этого, Докинг, в последнее время Берфитт устанавливал — и установил, видимо — деловые связи и с другим фондом — «Призрение». А фонду этому, кстати сказать, принадлежит сеть филантропических заведений, которые в Африке и Азии носят название «Приют Ветеранов», а в Европе подобные же именуются «Пристань Ветеранов». И вот теперь, насколько мне известно, именно в Москве предстоит создание еще одной клиники фонда «Лазарет», а возможно — и новой Пристани Ветеранов. Поразмыслите над этим совпадением — в свете того, что успел сообщить вам Томпсон Одинга.

— Это крайне любопытное совпадение, сэр. Но нельзя ли попросить наших московских коллег?..

— В данном случае нет, Докинг. Потому что у меня нет ничего, кроме чисто интуитивных подозрений, а такими я не вправе делиться с кем бы то ни было за пределами нашей службы. Полагаю, вы уже поняли: я хочу, чтобы вы последовали за Берфиттом и деликатно выяснили все это. И если вам покажется, что эти дела как-то соприкасаются с африканскими… что ж, в таком случае продолжите свой путь по следам Одинги.

— Не проявим ли мы в этом случае некоторой бестактности по отношению к московским службам?

— Ничуть. Вы поедете туда официально, и будете контактировать с их институтами, но не ставя их в известность об основной цели вашей поездки. Официальным поводом будет… ну, мы найдем его. Но, конечно, вам не возбраняется намекнуть, если представится возможность, на то, что Берфитт сам по себе — фигура любопытная, с прошлым, хотя к его настоящему у нас явных претензий нет. А официальный повод — ну, хотя бы поинтересоваться, как у них поставлен контроль над точками казахстанской тропы: нет ли там какого-то шевеления. Кстати, это тоже достаточно серьезно, и мы будем рады всякой информации по этому поводу. Так что идите и собирайтесь.

— Будет сделано, сэр.

— М-да. Бедный Томпсон Одинга…

— Он подавал большие надежды.

— Это молодое поколение… какое-то малозащищенное, вам не кажется, Докинг? Мы в наше время держались куда крепче. И, как видите, до сих пор живы. Говоря о молодых, я не имею в виду лично вас, Докинг. Насколько мне известно, вы всегда справлялись с задачами.

— Благодарю вас, сэр. Однако я не так уж молод.

— Зависит от того, с кем сравнивать. Но вообще молодость — понятие не возрастное. Кстати, вас не пугают московские холода? Одевайтесь потеплее.

— Я плохо переношу жару, сэр, я ведь северянин.

— Значит, все в порядке. Итак, доброго пути. Как сказано: путешествия развивают юношество. Так что укладывайте чемодан. Не бойтесь, там, говорят, все сильно изменилось с тех пор, когда там бывал я. И они, кстати, неплохо работают. Судя по результатам.

— Да, сэр. Неплохо.

Докинг вышел. Зашагал к лифту.

«Все-таки, старик прав. Чутье у него пока еще острое. Мгновенно понял, что у контрабанды человеческими тканями — большая перспектива с точки зрения доходности и постоянного расширения спроса. Это надо выявить и пресечь в самом начале, пока дело не разрослось неимоверно. Тот, кто это сделает, разумеется, сразу же будет замечен, и… ну, и так далее.

Пора бы тебе распрощаться с честолюбием, — не очень жестко упрекнул Докинг сам себя. И тут же ответил: «Пока дышишь — надеешься».

Мерцалов, с недавних пор уже генерал-лейтенант, в своем недавно отремонтированном кабинете — два окна на площадь — принимал гостя из Великобритании. Сидели в креслах— третьим был Надворов, заместитель — за кофейным столиком. Разговаривали негромко, понимая друг друга с полуслова, иногда, впрочем, требовались и более подробные объяснения. Но в целом чувствовали друг друга отлично. Переводчика не требовалось, впрочем, только генералу, Надворов порой затруднялся с пониманием. Разговор шел спокойно, лишь изредка Мерцалов на секунду-другую задерживался в поисках точного слова. Зато говорил без акцента, что в России встречается не так уж редко, хотя и не слишком часто. Их не прерывали: Мерцалов приказал звонки на него не переводить, а телефоны прямые пока что не беспокоили.

— Так вот, мистер Докинг, — сказал Мерцалов в самом начале беседы, помешивая ложечкой в кофейной чашке (гость по достоинству оценил качество фарфора), — пока никаких телодвижений в раскрытых нами узлах мы не наблюдаем. Но контроля не снимаем. Если это единственный интересующий вас вопрос, то можете доложить вашему руководству, что тут, по нашим данным, все в порядке. Более подробно может вам рассказать мой заместитель — он занимается этой проблематикой вплотную.

Надворов кивнул и улыбнулся. Докинг поклонился:

— Благодарю вас, сэр.

— Однако если вы позволите мне высказать одно предположение…

— О, разумеется!

— Благодарю. Предположение мое заключается вот в чем. Недавно в наших краях появился некто Берфитт. Полагаю, человек этот вам известен.

Докинг постарался сохранить полное спокойствие.

— Я наслышан о нем, сэр.

— Когда мы разговаривали с людьми, замешанными в работу тропы, эта фамилия всплывала не раз и не два. Могу ли я предположить, что ваш приезд как-то связан с визитом этого джентльмена?

— Мы не располагаем никакими данными о его противозаконной деятельности в последние годы.

— У нас это называется «завязал». Что ж, вы прекрасно не ответили на мой вопрос, но настаивать я не буду. Вероятно, у вас есть основания. Но если вас интересует какая-то связанная с ним информация…

— Мы никогда не забываем старых знакомых, — сказал Докинг. — Тем более из числа наших соотечественников.

— Еще один прекрасный ответ. Но чего-либо из ряда вон выходящего я вам сообщить не могу, ничего компрометирующего. Живет в отеле «Империум», намерен встретиться с работниками Министерства здравоохранения. Прибыл к нам в качестве полномочного представителя международного медицинского фонда «Лазарет». Приходилось слышать?

Докинг покачал головой:

— Лишь в самых общих чертах. Кажется, фонд объединяет несколько хирургических клиник в разных частях света?

— Совершенно верно. Клиник, специализирующихся на имплантации внутренних органов людям, неизлечимо больным, а в последние годы — и на восстановлении утраченных конечностей за счет донорских. Дело весьма благородное, и ни в каких комбинациях они не замешаны. Во всяком случае, нас об этом никто не информировал. Вас, надо полагать, тоже?

Докинг кивнул. Надворов внимательно слушал.

— Так вот, насколько мне известно, Берфитт прибыл в связи с реализацией соглашения между нашей страной и названным фондом. Полгода тому назад они предложи ли в порядке гуманитарной помощи и развития отношений приспособить для подобной деятельности одну из наших клиник. Фонд взял на себя поставки оборудования и обучение врачей их методикам. У нас, конечно, пересадками занимаются тоже достаточно давно, но не в таких масштабах, как, скажем, в Америке. Поставки оборудования и монтаж его ведутся, но, как обычно в таких случаях, возникают какие-то мелкие неувязки. Вот поэтому ваш Берфитт и прибыл сюда — своего рода чрезвычайный эмиссар. Мы не стали бы обращать на него внимания, да личность уж больно интересная, не правда ли? Но пока мы никакого криминала в этом не усматриваем. Напротив, есть хорошие сдвиги: по его словам, через день-другой прибудет новый главный врач — весьма опытный хирург и организатор. Он поведет клинику, пока все не наладится должным образом.

— Несколько неожиданная для него роль, — сказал Докинг. — Но, видимо, он и на самом деле покончил с прошлым.

— Мы, конечно, наводили справки, насколько успели. Не только по поводу Берфитта персонально, но и вообще об этом контракте. Чисто. Уже известно, что наши врачи — есть договоренность — будут проходить стажировку во Франции, а пока их там будут натаскивать, у нас тут начнут работать специалисты одной из клиник этого фонда. Называется она «Гортензия», и находится под боком, в соседней стране. Слышали о ней? Новый главный врач, кстати, должен прибыть именно оттуда.

Докинг слегка нахмурился и, похоже, колебался — высказать ли то, что, казалось, само просилось на язык. Генерал сделал вид, что не заметил этого.

— Итак, «Гортензия», — молвил Мерцалов, вернув чашку на блюдце и откидываясь в кресле. — Разумеется, мы о ней информированы — клиника известная, весьма. Однако ничего такого, что их компрометировало бы, у нас нет. Да и вроде бы ни разу никакого шума не возникало, ни в печати, ни в судах, а знаете, как бывает, когда в клинике оступятся, и разъяренные родственники…

Надворов усмехнулся. Британский гость моргнул и сказал:

— Да, нам это известно.

Похоже, он старался расходовать как можно меньше слов, не имевших прямого отношения к приведшему его сюда делу.

— И тем не менее?..

Произнося эти слова, Мерцалов на миг глянул в зрачки своего визави и тут же опустил взгляд пониже, а именно, на галстук Докинга. Галстук был скромный, однотонный, и у Мерцалова было подозрение, что его собственный, вполне отвечавший моде высших московских слоев, англичанину кажется слишком пестрым и безвкусным, может быть даже, смешным. Мерцалов очень не любил выглядеть смешным. Но сам виноват. Оделся, как для американца, а это все-таки британец.

Но, кажется, Докинга занимал сейчас все-таки не мерцаловский убор.

— Дело в том, сэр, — сказал он неторопливо, решившись, наконец, — что у меня тоже не имеется к клинике «Гортензия» ничего, кроме интереса, а с недавних пор даже пристального интереса.

Это «меня» он намеренно подчеркнул, выделил голосом.

— Понимаю, — кивнул Мерцалов. — Я вас внимательно слушаю.

— С точки зрения профессиональной — медицинской — там действительно все обстоит благополучно. Клиника, как вы сами уже сказали, занимается почти исключительно трансплантациями. Диапазон их в этой области чрезвычайно широк. Сердце, легкие, печень, поджелудочная, половая сфера, конечности… Сейчас, пожалуй, трудно назвать пересадку, какой они не занимались бы.

— Я вижу — вы разрабатывали их достаточно серьезно. Почему?

— Мне трудно ответить на этот вопрос. Самым правильным, наверное, будет сказать: для души. Видимо, мой кругозор настолько узок, что я могу всерьез увлечься только каким-то серьезным раскрытием. Хотя бывало — попадал в неудобное положение: интуиция подводила.

— Ну что же, я вас прекрасно понимаю. И что же вы выяснили?

— «Гортензия» — ведущая среди этих клиник. С нее, собственно, все и началось. Понемногу они собрали у себя едва ли не лучшие силы в этой области. Со всего света — от Аляски до Южной Африки. Если не ошибаюсь, там уже и сейчас работает несколько врачей из вашей страны.

— Совершенно верно, — согласился Мерцалов. — Там, насколько мне известно, созданы прекрасные условия и для работы, и в смысле уровня вознаграждения. Да и страна приятная — маленькая, уютная, уровень жизни — из самых высоких в Европе — да и в мире, наверное. Меня только удивляло, почему клиника эта возникла не в Штатах: мы привыкли думать, что все лучшее — в Америке, если только не успела перехватить Япония. Так было в прошлом веке, так началось и третье тысячелетие, первая его декада. И вот вместо этих обетованных стран — Европа, и даже не центр а, так сказать, ближе к окраине: Калерия. Вы об этом не задумывались?

— Задумывался, и очень серьезно. Хотя думать начал не так давно, а лишь тогда, когда у меня вообще возник интерес к «Гортензии».

— Как же вы объясняете себе такой выбор места? Я понимаю, если бы клиника там возникла, так сказать, на родной почве: талантливый хирург-трансплантолог, своя школа, институт — ну, нечто подобное эффекту Нильса Бора в Дании в свое время. Естественно, когда в таких условиях возникает центр притяжения для тех, кого такая проблематика интересует, и они начинают съезжаться — одни едут сами, других приглашают персонально… Да, тогда все выглядело бы естественно. Но ведь на самом деле, если не ошибаюсь, все произошло не так?

— Совершенно иначе. Не было ни отечественного таланта, ни института. Появились организаторы и, разумеется, средства, стартовый капитал. Как мы теперь уже знаем точно, основатели «Гортензии» прежде, чем сделать выбор, достаточно внимательно исследовали несколько стран Восточной Европы, и только после такого вот частого поиска остановились на Калерии.

— Еще чашечку?

— М-м… С удовольствием. Черный, с сахаром.

— Извольте. Я думаю, мистер Докинг, раз уж вас заинтересовала эта клиника и ее история, вы наверняка проанализировали те параметры, по которым выбиралось место.

— Ну, конечно же.

— А вы откровенны.

— Это ведь мое личное дело. Не Службы.

— Быть может, вы ожидаете от нас какой-то помощи?

— Было бы глупо скрывать это. Но я хотел бы, с вашего позволения, прежде всего обрисовать обстановку детально. Если у вас есть время, разумеется.

— Нам везет: видите, меня пока не беспокоят.

— Итак, параметры. Прежде всего, конечно, я обратился к налоговой системе. Клиника и была задумана, как весьма прибыльное предприятие, какой и стала на самом деле. Естественно, что владельцы заинтересованы, как любой человек в мире, платить как можно меньше налогов. Поэтому, кстати, Америка должна была отпасть почти сразу. А в Калерии и первоначальный уровень налогов, и их прогрессивность достаточно мягки.

— Понятно. Могу им только позавидовать.

— Сначала мне тоже все было понятно. За исключением одного: в соседней Виландии налоги еще ниже.

— Может быть, климатические особенности…

— Они практически совершенно одинаковы. Кстати, если говорить о климате, то в Европе можно было бы найти десяток стран, гораздо более благоприятных в этом отношении.

— Может быть, в Калерии строительство обошлось дешевле?

— Вполне вероятно, если бы строительство клинического центра велось какой-либо из местных фирм. Но для производства работ была приглашена шведская — не самая дешевая, скажу вам откровенно.

— Чем дальше, тем интереснее. Может быть, дешевле стоила земля?

— Да, она обошлась недорого. Но то же самое можно сказать и о соседних государствах: каждое из правительств было готово на немалую скидку, понимая, каким источником доходов и поводом для рекламы станет клиника. Речь идет не только о налогах: в страну приезжают будущие пациенты, и как правило не в одиночку, а следовательно — гостиницы, магазины, туризм, транспорт… «Гортензия» существует четыре с лишним года, и, поверьте мне, Калерия на ней зарабатывает совсем неплохо. Я уже не говорю о рабочих местах: весь низший персонал, разумеется, местный, а его немало, потому что комфорт и сервис в клинике воистину первоклассные.

— Значит, и не стоимость земли.

— Она, кстати, не куплена. Лишь арендована на девяносто девять лет. Но без права пересмотра условий.

— Весьма предусмотрительно.

— Уверяю вас, в создании клиники участвовали не только высокопрофессиональные медики, но и адвокаты, и крупнейшие рекламисты, проект создан американской фирмой, оборудование — японское, американское, германское.

— А охрана?

— Что?

— Я спрашиваю: а из кого набирали охрану?

— Что-то наподобие интернационального легиона. Крутые профессионалы. Кстати, ваши соотечественники тоже принимают в этом участие не только у операционных столов.

— Я в этом и не сомневался. Кстати, Виталий Владленович, этими людьми стоит поинтересоваться.

— Будет сделано, — ответил Надворов.

— Но мы отклонились. Итак, к каким же выводам вы пришли, пытаясь разобраться в проблеме «Гортензии», если такая проблема существует, разумеется. Если да, может быть, мы перейдем непосредственно к ней?

— О, конечно же. Что касается выводов, то я смог найти лишь одно преимущество, которым Калерия обладает перед своими соседями.

— И это?..

— Географическое положение.

— Любопытно.

— Сначала это и мне показалось не очень убедительным. И все же… Я обратили внимание на два обстоятельства. Калерия обладает морским побережьем, на суше же граничит с пятью государствами. В то время как та же Виландия — лишь с тремя.

— А второе?

— Самый крупный в этом регионе международный аэропорт. Едва ли не следующий после Франкфурта

— Иными словами — все виды транспорта: морской, сухопутный, воздушный. Что ж, очень удобно для больных, нуждающихся в услугах «Гортензии». Похвальная забота со стороны владельцев… Кстати, вы еще не коснулись очень существенного вопроса: кто хозяин? Каково происхождение стартового капитала? Деньги ведь были, надо полагать, немалые. Кто создал этот самый Фонд?

— Он возник семь лет тому назад по инициативе и на средства трех крупных промышленно-финансовых групп. Репутация их не подлежит сомнениям. Были, правда, подозрения, что там отмываются деньги, но они не подтвердились. Однако сейчас меня интересует не это.

— Чем же, в частности, клиника привлекла ваше внимание? Не считая общих предположений.

— Разрешите, я буду излагать по порядку.

— Именно этого я и жду.

— Как правило, трансплантация в «Гортензии» стоит в среднем на пятнадцать процентов дороже, чем в других тоже прекрасных, но не столь широко разрекламированных клиниках.

— Ну, и что? Они ведь не страдают от недостатка пациентов?

— Напротив. Но кроме этого, они ежегодно делают определенное количество операций по очень незначительным ценам, и еще небольшое число — вообще бесплатно.

— То есть, чистая филантропия в ее натуральном виде.

— Именно.

— И опять-таки, вряд ли в этом можно найти какой-то криминал.

— Ну конечно же, нет. Однако…

— Да?

— Как по-вашему, что нужно для того, чтобы провести успешную трансплантацию?

— Наверное, очень многое.

— Например?

— Ну… Хирург. Персонал. Помещение. Аппаратура…

— Конечно. Но вы забыли главное.

— Ну разумеется! Пациент!

— А кроме него?

— Зависит от того, ставят ли там естественные органы, или искусственные.

— Только естественные. Вы не видели рекламу «Гортензии»?

— Нет. Наше телевидение ее не показывает. Видимо, приток пациентов из России не настолько велик, чтобы тратиться на такую рекламу.

— Так вот. В рекламе подчеркивается: только натуральные органы. И мало того: органы доноров, ведших правильный, здоровый образ жизни. То есть не курильщиков, не алкоголиков, даже не жителей больших и донельзя загазованных городов. Доноров, правильно питавшихся и не позволявших себе никаких излишеств.

— И реклама соответствует действительности?

— Насколько мы смогли установить — да. Большая часть этих тканей, подлежащих имплантации, поступает из-за рубежа.

— Но я пока так и не понял, что здесь может интересовать вас. Бизнес — да. Типичный бизнес двадцать первого века, достаточно прибыльный, если даже вычесть деньги, идущие на борьбу с рекламой искусственных органов. Но где и в чем вы тут усматриваете нарушение закона, какое потребовало бы чьего-то вмешательства?

— Вот сейчас я и подхожу к этому, сэр.

«Если ты возвращаешься домой с работы тоже в таком темпе, то наверняка оказываешься там только назавтра», — невольно подумал Мерцалов. Но на лице его это никак не отразилось.

— Сколь ни странным это покажется, но за вывоз трансплантатов из любой страны взимается пошлина. Я не сказал бы, что очень маленькая.

— Об этом я не слышал. Хотя… Обождите, дайте вспомнить… Совершенно верно, было такое решение Евросовета, к которому потом присоединились и другие заинтересованные регионы. Когда же это было? Ага, если не ошибаюсь — четыре года тому назад. Я правильно вспомнил?

— У вас великолепная память.

— Гм… Да, там ведь было и о ввозных пошлинах, не так ли?

— Установление таких пошлин признавалось законным: трансплантаты тем самым приравняли к любому другому товару, учитывая, что оборот их стал выражаться в достаточно крупных цифрах.

— Так-так.

— Из этого следует простой вывод: донорские ткани гораздо выгоднее заготавливать в той стране, в которой располагается сама клиника. Отпадают все таможенные расходы. Однако, если, допустим, в той же Калерии наладить такое внутреннее обеспечение невозможно по чисто статистическим причинам, то о России этого не скажешь. Надеюсь, это замечание вас не очень обидело?

— О, нисколько. Наша статистика известна мне достаточно хорошо.

— Так что, казалось бы, параллельно подготовке собственно клиники устроителям следовало бы уделить внимание и подготовке снабжения. И тем не менее, таких действий не предпринималось и не предпринимается. А следовательно, по каким-то причинам представляется выгодным необходимые органы ввозить из-за рубежа, а поскольку это дороже, то можно предположить, что такой способ снабжения таит в себе какие-то преимущества, весьма существенные.

— Готов согласиться с вами. Теперь я начинаю понимать. Где пошлины — там и контрабанда, а это уже область если и не наших интересов, то, во всяком случае, интересов близкой нам службы. Вы это имели в виду?

— Совершенно верно. И у нас набралось уже достаточно большое количество фактов: такая контрабанда фиксировалась и изымалась. Мы полагали, что все идет на лад, и все их тропы полностью или почти полностью перекрыты. Но в последнее время стали подозревать, что дело обстоит не совсем так: мы пережали эту трубку, но это, похоже, никак не повлияло на количество совершаемых клиниками трансплантатов. А значит, существуют еще какие-то пути снабжения, о которых мы ничего не знаем. Вот это нас и интересует.

— Да, пожалуй, такого можно было ожидать. Мы все слишком замкнулись, может быть, на наркотиках, антиквариате, на фальшивомонетчиках. И упустили мгновение, когда возник новый вид выгодной контрабанды.

—: Ну, нас может извинить то, что произошло это достаточно недавно. Что же касается выгоды…

Докинг не стал продолжать, только слегка развел руками. Мерцалов понимающе кивнул:

— Интересно… Впору создавать фермы для производства… Черт, это невозможно даже выговорить вслух, настолько противоестественно это звучит. Да, занимательно. Раз уж такая клиника возникает и у нас, мы будем интересоваться этим вопросом. Хотя Россия — страна обширная… Так что вряд ли им понадобится ввозить много органов из-за рубежа. Разумеется, мы попытаемся заинтересовать их таким предложением: создать донорскую компанию тут, на месте, беспошлинную. Посмотрим. Во всяком случае, я очень благодарен вам за информацию. Но не вижу, чем мы могли бы помочь вам сию минуту.

— Если у вас возникнет филиал «Гортензии», и вы будете за ним присматривать, это и будет помощью.

— Это в будущем. А сейчас?

— Сейчас… собственно, мне ничего не нужно.

— Тем не менее, мое обещание остается в силе. Да, интересно вы начали копать… Хотя, откровенно говоря, я не очень представляю себе возможности контрабанды в этой области. Это ведь не камушки, не валюта, не наркотики. Одно дело провезти несколько килограммов, допустим, героина, кокаина или другой пакости — они поддаются любой фасовке… да что я вам говорю, вы и сами лучше меня все это знаете, и совсем другое — контейнеры с трансплантатами, заполненные жидким азотом, требующие умелого и тщательного обращения… Их вы не запрячете за облицовку потолка, допустим, или в двойное дно чемодана, да их вообще невозможно спрятать, если уж говорить серьезно!

— Совершенно с вами согласен, сэр. Здесь нужна совсем другая механика, несомненно. Однако у меня, в частности, нет ни малейшего сомнения в том, что эта непостижимая система провоза существует. И я хочу найти все сам.

— Одному человеку это не по силам. Исключено.

— Может быть, со временем найдутся еще такие же энтузиасты, как я. Я ведь не один такой в мире. Встречал и других — похожих. У вас, например, был, помнится, мистер Милф. Когда-то мы с ним…

— Увы, он уже некоторое время в отставке.

— Однако, как я слышал, он и находясь в отставке выполнял некоторые задания Службы…

— Да, был такой эпизод. Но сейчас его все равно тут нет. Свободный человек, он решил повидать мир — те его части, в которые его не заносило по служебным делам. Умчался неожиданно, даже не попрощавшись.

— Так что сейчас он далеко?

— Честно говоря, я даже не знаю, где. То ли в Африке, то ли где-то в Бразилии… Просто не знаю.

Мерцалов сказал это совершенно искренне: он и на самом деле не знал. Не до Милова ему было в последнее время, и вообще не до отставников. Получают пенсию, живут, как живется, чего еще?.

— Но не беспокойтесь, — утешил он британца, который, правда, и не выказывал никакого волнения. — Найдутся люди… если понадобится.

— Уверяю вас, это серьезно. И такие процессы лучше пресекать в самом начале.

— Догадываюсь. Кстати, само происхождение этих сверхпрограммных трансплантатов тоже может представлять интерес.

— Я отдаю себе отчет в этом. Однако, полагаю, что разумнее найти нить, и по ней добираться до клубка, чем искать в первую очередь клубок, который может оказаться где угодно. Даже у меня под кроватью.

Мерцалов кивнул.

— Что ж, примем к сведению.

— Благодарю. А теперь вот о чем: могу ли я доложить моему шефу, что ваша Служба продолжает контролировать ситуацию с рынком и наркотропами?

— Разумеется. Мы напишем официальное письмо. Все конкретные данные предоставит вам полковник Надворов.

И Мерцалов сделал движение, словно собираясь подняться.

— В любое время, — проговорил Надворов.

— Господин генерал, еще одна просьба — личная. Я хотел бы задержаться в Москве на несколько дней. Просто я здесь никогда не был…

— Это уже не моя территория, а МИДа; виза ведь у вас в порядке?

— Виза — в абсолютном. Я предупредил вас просто ради того, чтобы вы не отвлекали слишком много сил на мое сопровождение…

Мерцалов улыбнулся:

— Не больше, чем положено. Поскольку вы не премьер, не король и вообще не V.I.P., мы не станем уделять вам слишком много внимания.

— И вы позволите позвонить вам, если возникнет такая необходимость?

— О, разумеется. Правда, я далеко не всегда бываю в кабинете.

— Буду надеяться, что мне повезет.

— Желаю вам того же. Хотите совет на прощанье?

— Выслушаю с удовольствием.

— Эта клиника… Она уже ощутила на себе ваше внимание?

— О, вряд ли. Я умею, когда нужно, работать достаточно тонко.

— Пусть она ощутит.

— Зачем?

— Чтобы они занервничали. Тогда они, скорее всего, начнут суетиться. И делать какие-то, пусть маленькие, ошибки.

— Я понял вашу мысль.

— Вот и воспользуйтесь ею.

Докинг улыбнулся.

— Непременно. Я очень рад тому, что наши мысли совпали. Дело в том, что я уже задумал подобную операцию и вскоре начну ее осуществлять. А может быть, ее уже начал проводить один мой коллега — такой же маленький сыщик, как и я.

Мерцалов, пожалуй, покраснел бы, если бы умел краснеть.

— Ну, конечно же, — пробормотал он. — Кстати, раз уж вы решили задержаться в Москве, вероятно, вы нуждаетесь в каких-то советах? Что и где посмотреть… Возможно, вам понадобятся дефицитные билеты? В Большой театр, например… Хотя вы, наверное, воспользуетесь услугами посольства?

— Возможно, я и загляну туда… А что касается Москвы, то меня интересуют не театры. Меня занимает прежде всего Берфитт. Не можете ли вы облегчить мне задачу, сообщив его точные координаты?

Мерцалов усмехнулся:

— Могу. Смотрите только, чтобы вас не приняли за шпиона. Или за гостиничного вора, что более вероятно.

— О, — серьезно ответил Докинг, — возможно, они будут не так уж далеки от истины. Но в таком случае я снова прошу вашей помощи. Мне хотелось бы получить номер в той же гостинице, где остановился он.

— Вы настолько богаты?

— Я одинок, — серьезно ответил Докинг, — и не предаюсь дорогостоящим порокам. Только дешевым.

— Надеюсь, вам не изменит чувство меры.

— Ну, оно мне до сих пор ни разу не изменяло.

— Номер в «Империуме» для вас полковник Надворов закажет немедленно. Это все?

— Теперь, видимо, да.

— В таком случае, разрешите последний вопрос. Вот эти ваши предположения и поиски — они никак не связаны с похищением бета-углерода?

Докинг выдержал взгляд Мерцалова, не дрогнув.

— Мы не участвуем в этой операции.

— Ах, так. М-да. Ну, желаю вам успехов.

Когда оперировал доктор Юровиц, наверху, за стеклом, на смотровой галерее всегда собиралось немало зрителей. Специалистов, разумеется, для которых это было еще одной формой учебы, а поучиться у Юровица было чему.

Только что сестра в очередной раз промакнула бумажной салфеткой проступивший на лице хирурга пот; в операционном зале и так было не холодно, но бестеневые лампы, казалось ему, еще повышали температуру. Увы, без них обойтись было невозможно. Особенно в возрасте, когда зрение подводит — пусть едва заметно, но все-таки начинает сдавать.

Сейчас обе берцовые кости были уже, после соответствующей обработки и подгонки, совмещены и скреплены, и шла кропотливая и ювелирная работа сращивания нервов. Операция делалась под местным наркозом, и доктор Юровиц временами бросал мгновенный взгляд в ту сторону, где находилось лицо пациента; бросал лишь по старой привычке: между ним и головой оперируемого был установлен экран, и можно было видеть только верхнюю часть его головы, а точнее — лишь густые черные волосы чемпиона мира по автогонкам «Формулы-один», на последних соревнованиях потерпевшего (не по его вине, впрочем) аварию и лишившегося правой ноги. Кости оказались раздробленными настолько, что проще было отнять пострадавшую ногу и поставить новую — с девяностопроцентной гарантией успеха. Лучше Юровица в клинике «Гортензия» никто этого не делал, а может быть, и во всем мире.

После нервотрепки с внешними слоями мускулатуры было уже значительно легче, и пот не досаждал до такой степени. Эту работу Юровиц доверил ассистенту, отошел от стола и аккуратно снял маску. Перевел дыхание и почувствовал, что изрядно устал. Но это была предпоследняя операция; на последнюю сегодня его хватит, должно хватить. Однако нужно хорошо отдохнуть, медитируя: предстояло заменить кишечник, и это было хотя и не бог весть как сложно, но возни хватало. Тем более, что пациент был не какой-нибудь гонщик, а известный писатель, автор нескольких бестселлеров. Его обращение в «Гортензию» делало клинике хорошую рекламу, но зато требовало и стопроцентно положительного результата.

Он прошел в свой кабинет и был неприятно удивлен: его ждал посетитель, хотя всем было известно, что в свои операционные дни доктор никого не принимал. Однако доктор привык сдерживать свои эмоции — когда они были отрицательными.

— Господин главный врач…

— Як вашим услугам, но не более, чем на десять минут: после этого я начну готовиться к очень серьезной операции.

— Как я слышал, у вас несерьезных вообще не бывает?

— А где они бывают? Несерьезных операций в медицине в принципе не существует, во всяком случае, если говорить о хирургии. Даже простое грыжесечение может привести к печальному результату, если не помнить каждую секунду о том, что всякое вторжение в человеческую плоть — действие рискованное и ответственное. Но, простите, насколько я понял, вы ведь не журналист, чтобы разговаривать на общие темы? Или я неправильно расслышал?

— Вы совершенно правы. Я в данный момент представляю страховое общество «Тысячелетие», смею сказать, самое крупное в Республике Калерия. И все остальные мои вопросы, кроме уже заданного, будут касаться, обещаю вам, только этой, весьма далекой от медицины, но существенной для каждого человека темы — страхования жизни. Вот…

Главный врач мельком взглянул на удостоверение посетителя, потом на него самого, и вернул документ его владельцу.

— Боюсь, что по этому поводу вам надо разговаривать не со мной. Я не занимаюсь финансовыми вопросами. На то есть специальные служащие. Вот если бы у вас были претензии по лечебным вопросам, я был бы готов внимательно выслушать вас. Страховая компания имеет претензии к уровню нашей работы?

— О, что вы! Репутация вашей клиники во всем мире стоит необычайно высоко — настолько, что о «Гортензии» даже складывают легенды. Порой весьма любопытные.

— В самом деле? — Профессор доктор Юровиц улыбнулся. — Признаюсь, мне не доводилось их слышать.

— В частности… У меня есть несколько минут?

— Ваше время еще не исчерпано.

— В таком случае… Вы знаете, разумеется, — хотя вряд ли вам приходилось сталкиваться со спецификой страховой деятельности, — так или иначе, когда мы занимаемся страхованием жизни, то при определении суммы, которую предстоит уплачивать застрахованному, мы вынуждены принимать во внимание многие обстоятельства. Такие, как возраст клиента, его род занятий, вернее — процент риска для жизни и здоровья, связанный с его занятиями, ну и, разумеется, состояние здоровья. Мы стремимся помочь людям, которые могут оказаться… ну, скажем, в критической ситуации. Однако наша компания, как и любая другая, существует для того, чтобы получать прибыль и обогащать своих акционеров. Кстати, акции наши котируются очень высоко…

— Не сомневаюсь. И что же?

— Наводя необходимые справки о состоянии здоровья эвентуальных клиентов, мы нередко сталкиваемся со случаями, когда человек по той или иной причине подвергался хирургической операции.

— И вы хотите выяснить, насколько хирургическое вмешательство понижает шансы вашего клиента на долголетие? Разумеется, тут мы способны делать различные предположения, может быть, достаточно обоснованные, но только в каждом отдельном случае. Возможно, вам следует создать собственную медицинскую службу?..

— Такая у нас давно уже существует. Но я ведь говорил о легенде, профессор… Так вот, среди подвергавшихся операциям имеется и некоторое количество клиентов с трансплантированными органами… И, разумеется, больше всего — из числа бывших пациентов вашей клиники.

— Ничего удивительного. Мы стараемся не отказывать в помощи никому, а в наше время люди, особенно жители больших городов, существуют в таких, я бы сказал, противоестественных условиях, что органов, данных каждому природой, многим хватает ненадолго.

— Да, несомненно. И, скажу вам сразу, мы готовы на минимальное, увеличение страховых взносов тем, кто пребывал на излечении в «Гортензии».

— Думаю, при этом вы ничем не рискуете.

— Да. Но тут-то и возникает легенда. Поскольку ваша клиника тоже является акционерным обществом…

— Ну, не совсем так, но в известном смысле ее можно назвать и подобным образом, если не углубляться в частности.

— Во всяком случае, фонд, чьим, так сказать, детищем вы являетесь, ежегодно публикует свои отчеты. И в них, кроме всего прочего, указывается количество сделанных в вашей клинике пересадок.

— У нас принято говорить — трансплантаций.

— Вы уж простите, я не специалист. Так вот, подобные документы у нас изучаются достаточно тщательно.

Профессор Юровиц медленно перевел глаза на круглые часы на стене.

— Боюсь, что у меня больше не остается времени…

— Я уже заканчиваю, профессор. Скажу вкратце: многие наши клиенты, называющие себя пациентами клиники «Гортензия» на самом деле скорее всего ими не являются.

— Почему вы так решили?

— Мы, естественно, заинтересовались этим, но не хотели тревожить вас. Ввели в действие наших агентов. И получилось странно: да, у людей имеются, казалось бы, все необходимые доказательства, подтверждающие, что они оперировались у вас. Более того: многие до сих пор состоят на контроле у вас или в кооперирующихся с вами госпиталях. Но общее число их, профессор — вот это и есть, видимо, легенда — заметно превышает количество оперированных у вас людей, какое показано в отчетах.

— Сомневаюсь, что результаты ваших поисков можно принять всерьез. Хотя бы потому, что к нам приезжают пациенты буквально со всего света, вы же действуете только в пределах крошечной Калерии и при этом делаете еще какие-то выводы! Да на Калерию приходится хорошо если двадцатая часть наших трансплантаций! Да что двадцатая — пятидесятая, может быть! Нет, ваши выкладки совершенно неубедительны. Совершенно! А теперь прошу извинить меня…

Профессор встал. Его собеседник тоже.

— Вы совершенно правы, профессор. Но и страховые компании имеются во всем мире, кроме разве что Антарктиды. И мы находимся в постоянных и тесных отношениях с ними. Так что наши данные — вовсе не плод только лишь нашего поиска. Можете быть уверены.

— Не понимаю, чего вы, в конце концов, от меня хотите?

— Ясности, профессор. Мы не можем рисковать большими деньгами. Возможно — я, кстати, именно так и думаю, — тут просто какие-то несообразности в учете и отчетности. Но вы ведь можете легко проверить: надо полагать, у вас ведется учет трансплантатов, и он, я полагаю, должен совпадать с числом пациентов и операций, не так ли? Вам нужно лишь распорядиться о проведении соответствующей проверки. А мы будем очень благодарны вам, если по ее окончанию вы сочтете возможным ознакомить нас с результатами. Это представляется мне самым простым и достойным выходом. Пока, к счастью, до этих проблем еще не докопались журналисты.

А представляете, какой шум поднялся бы, какой удар по репутации — и нашей компании, разумеется, но и вашей клиники тоже! Так что, я полагаю, в наших общих интересах…

— Обещаю вам, я подумаю. И, вероятно, приму к сведению вашу идею.

— Очень вам благодарен. И простите за то, что отнял у вас столько времени. Надеюсь, я не очень разволновал вас перед операцией?

— Ну, что вы, нисколько!

Профессор Юровиц, проводив посетителя взглядом, вынул из кармана белейший носовой платок и вытер ладони. На лбу его пот проступал лишь в операционной, в других же местах никогда, даже при самом сильном волнении; а вот руки потели. Теперь ладони были сухи, но едва уловимо дрожали. Закрыв глаза, задержав дыхание он постарался успокоиться. Но остался недовольным собой.

Он подошел к письменному столу. Поднял трубку, набрал номер.

— Соедините меня с доктором Минком.

— Он сегодня свободен, профессор, — в голосе телефонистки прозвучало едва уловимое удивление: прекрасная память профессора Юровица была известна давно и всем.

— Значит, позвоните домой.

Минк отозвался не раньше, чем через минуту.

— Вальтер? Как ты себя чувствуешь?

— Прекрасно, как и всякий человек, собирающийся на корт…

— В другой раз. Сейчас прошу тебя приехать.

— Что-то стряслось?

— Я должен оперировать на первом столе Милнера. Помнишь, кишечник из Оклахомы.

— Хочешь, чтобы я ассистировал? Горбах заболел?

— Похоже, что немного прихворнул я. Горбах проассистирует тебе.

— Гм. Анестезиолог — Цой?

— Как всегда.

— Мы с ним не очень ладим.

— На сей раз придется. Садись в машину… нет, я пришлю свою — тебе сейчас ни к чему хвататься за руль.

Уже высылаю.

— Как же ты сам попадешь домой?

— Я пока не собираюсь. В клинике полно дел. Да у меня и ничего особенного — просто небольшой тремор. Скоро пройдет, но Милнер уже подготовлен, бригада в сборе и в настрое…

— Все ясно. Одеваюсь.

Сразу же Юровиц вызвал гараж.

— Передайте Айгару: пусть немедленно едет к доктору Минку и привезет его сюда. Быстро, но осторожно. Так, как возит меня.

Положил трубку. Сел. Закрыл глаза: так лучше думалось. «Ничего, — решил он. — Обойдется. Но меры надо принять немедленно».

И он позвонил Менотти. Его советы никогда еще, пожалуй, не нужны были так, как сейчас.

Докинг не сомневался, что за ним пустят хвоста и, возможно, не одного даже. Он на это не обижался: всякая служба должна выполнять свои функции и быть начеку, даже имея дело с дружественными вроде бы системами. Но он вовсе не пытался установить, ведут ли его на самом деле: ничего противозаконного он совершать не собирался, кражи чертежей его не интересовали — на то есть другие люди, и шел он даже не на какую-то явку, а именно в ту первоклассную гостиницу, номер в которой забронировал для него русский генерал. Тот самый, что под конец разговора все-таки нащупал у Докинга некую болевую точку.

Сыщик не соврал Мерцалову, сказав, что его учреждение не участвует в углеродной операции. Однако поиски похищенного вещества были, несомненно, самым серьезным и громким делом, каким сейчас вообще занимались работники всех секретных и полусекретных служб. Пусть ты официально в этой работе не задействован, но существует желание — в значительной мере подсознательное — каким-то образом оказаться причастным к этому поиску, и тем самым сразу подняться на ступень выше если не в табели о рангах, то, во всяком, случае в том негласном рейтинге, какой всегда существует у профессионалов. А в наше время неожиданных поворотов и исчезнувших расстояний какой-то след можно было обнаружить совершенно нечаянно и в самом неожиданном месте, в той же Москве, к примеру. Особенно если придерживаться ближневосточной версии, которая самому Докингу представлялась вполне убедительной. Но чем больше он верил в такую возможность, тем меньше собирался делиться своими размышлениями с кем бы то ни было. Тем более с местными властями, которые могли (полагал он) при желании бросить на отработку возможных вариантов великое множество людей, а Докинг по-прежнему будет работать в одиночку. Нет, тут он как-нибудь обойдется без посторонней помощи, даже если перед ним и вправду забрезжит какой-то свет…

Так размышляя, он добрался до гостиницы.

Стоимость номера Докинга не очень удивила, но и не обрадовала: вряд ли в Службе примут как должное такие расходы на проживание в городе, где можно было бы устроиться и подешевле. Однако уж как-нибудь он сумеет отговориться оперативными интересами: гораздо удобнее находиться поблизости от объекта наблюдения, имея на то полное право. Докинг был уверен, что Берфитт не знает его в лицо; сам он видел наблюдаемого только на фотографиях. Номера их помещались в одном и том же коридоре — спасибо полковнику; одним словом, пока все устраивалось наилучшим образом.

Номер Докингу понравился: он действительно стоил своих денег. Докинг принял ванну, отдохнул с таким расчетом, чтобы к пять часам выйти к чаю: о Берфитте было известно, что он старается блюсти старую традицию файф-о-клока — может быть, как раз потому, что не был природным англичанином, а происходил из Штатов. Так что были все шансы впервые поглядеть на него именно в ресторане, а может быть, сделать небольшой шаг к знакомству. Берфитт, разумеется, понимал, что его может пасти здешняя контрразведка, но вряд ли предполагал, что его личности придается такое значение, что по его следам пустят агента из Лондона. Хотя, может быть, и догадывался: его можно было назвать как угодно, но только не простодушным.

Однако никого похожего на Берфитта за чаем Докинг не обнаружил. Что ж, ничего особенного не было в том, что Берфитта задержали дела, которых у него в Москве, как предполагалось, было достаточно много. Не показался он и вечером, в обеденный час. Но и это можно было объяснить теми же причинами; вполне вероятно, что он был приглашен на обед одним из своих контрагентов: без этого в наши дни дела не делаются. Докинг, отобедав, вернулся в свой номер, приготовил к работе акустическую аппаратуру, привезенную с собой. Проходя по коридору, он заранее вымерял шагами расстояние, отделявшее его от апартаментов Берфитта, и теперь установил на шкале соответствующую фокусировку. Прибор, которым он пользовался, отличался от большинства других тем, что мог улавливать звуки, возникавшие только на заданном расстоянии и в установленном направлении, других для него просто не существовало. Как не существовало стен или иных препятствий. Докинг полагал, что такой моделью другие службы еще не обладали. Внешне аппарат выглядел как небольшой кассетник и на самом деле мог и писать, и воспроизводить записи. Так что не было ничего опасного в том, если официант, горничная либо случайный гость увидят это устройство.

Докинг включил аппарат и принялся терпеливо ждать, время от времени чуть изменяя фокусировку: номер у Берфитта был, надо полагать, не менее просторным, чем этот. Но там стояло полное безмолвие. Только тикали часы: видимо, Берфитт возил с собой механический будильник или комбинированный, быть может; Докинг и сам пользовался таким. Однажды зазвонил телефон, но никто не подошел, и после четырех трелей аппарат умолк. В ванной редкие капли падали в раковину умывальника, в прихожей изредка включался и тихо урчал холодильник. Вот и все, что Докингу удалось услышать.

Он дремал, откинувшись в кресле, не снимая наушников. Берфитт не появлялся, да и никто другой тоже. Докинг терпеливо ждал, хотя давно уже понял, что хозяин прослушиваемого номера этой ночью вряд ли появится. Может быть, он успел уже завести романтическое знакомство, но еще более вероятно, что его пригласили в какое-нибудь загородное поместье — или как это здесь называлось… Эти русские обычаи: охота, баня, и, разумеется, выпивка, часто безудержная. В конце концов, Берфитт мог просто перебрать, стараясь произвести на московских партнеров приятное впечатление, и сейчас храпел где-нибудь, даже не в Москве.

В четыре часа утра Докинг снял наушники и встал. Сделал несколько движений, разминая затекшее тело. Из чемодана извлек электронно-механическую универсальную отмычку; пользуясь своим ключом, настроил на исходные параметры, с удовольствием глядя, как на глазах меняется профиль тонкой узкой пластинки. В халате и брюках, в домашних туфлях, вышел в коридор. Ночное освещение было неярким. Никого не было ни видно, ни слышно. В объемистые карманы халата Докинг уложил все, что, по его мнению, могло ему понадобиться. В баре выбрал из множества бутылок водку, немного плеснул в стопку, прополоскал, морщась, рот и выплюнул в умывальник. То была страховка на всякий случай: выпил, сунулся не туда, ошибся дверью… Неспешной, не очень уверенной походкой приблизился к двери Берфитта. Отмычка сработала хорошо — уже на третьей секунде замок открылся. Докинг вошел в номер и запер дверь за собой.

 

Глава 4

«Аль-Ахрам», Александрия, Египет.

«Минувшей ночью силы противовоздушной обороны страны обнаружили самолет неизвестной принадлежности, летевший в воздушном пространстве Египта в северо-западном направлении на высоте более пяти тысяч метров, в коридоре, предназначенном исключительно для военной авиации. Несмотря на неоднократные вызовы, нарушитель воздушного пространства (в тексте именно так) на связь не выходил, никаких сигналов не подавал; не подчинился он также и приказам настигших его двух истребителей, которые общепринятым образом предложили ему совершить посадку, но, напротив, резко снизился с явным намерением уйти от преследования и продолжать полет. Каких либо номеров и опознавательных знаков на самолете не было замечено. После всех предпринятых мер истребители были вынуждены открыть огонь на поражение и со свойственной нашим летчикам умением уничтожили цель. Самолет загорелся и упал в нескольких километрах к востоку от Ком-Омбо, где и взорвался. Жертв среди населения нет. В настоящее время комиссия Военного министерства находится на месте падения нарушителя, однако пока еще не сделано никаких заявлений. Однако никто из разговаривавших с нашими корреспондентами представителей Военного министерства не отрицал возможности того, что на борту сбитого самолета находился пресловутый бета-уран, исчезновением которого до сих пор взволнован весь западный мир».

* * *

Менотти приехал сразу, и хотя по телефону ничего определенного ему не было сказано, сообразил, что дело может принять серьезный оборот, если не наладить отношения с налоговой службой, пока с той стороны еще не последовало никаких демаршей, иными словами — уплатить все, что с клиники причиталось. Нужны были деньги. И только осуществив вариант Берфитта, их можно было бы достать. Впрочем, излишне пугать профессора адвокат не собирался: он знал, что хирург может удариться в панику, а это ни к чему доброму и подавно не приведет.

Высокий, в синем в узкую белую полоску костюме, адвокат Менотти выглядел как всегда элегантно и улыбался доброжелательно и ослепительно, как улыбаются женщинам. Профессора Юровица это раньше раздражало, но вскоре он привык; при всех своих манерах Менотти был первоклассным законником и человеком без предрассудков. А кроме того, доктор после переговоров с Берфиттом и тем же Менотти понял, что адвокат на самом деле был большей величиной, чем старался показать, в том полуиррациональном (с точки зрения доктора) мире, о котором сам Юровиц думал с изрядной долей брезгливости, но обойтись без коего не мог, и чем дальше, тем больше. Потому что новый век показал себя с самого начала таким, в котором легальное и нелегальное, законное и преступное смешивалось уже до полной неразличимости и уж, во всяком случае, нераздельности. Впрочем, если подумать трезво, и вообще весь мир был устроен подобным же образом, и даже благородное в своей основе живое существо — включая и человека — наряду с высокими идеями вырабатывало и такой продукт, как фекалии. Если кто-то идей не продуцировал и прекрасно без них обходился, то без всего, связанного с выработкой и эвакуацией фекалий существовать никак не мог. Расширив это сравнение, можно без труда убедить самого себя в том, что и во внешнем мире существовать, никак не соприкасаясь с тем, что принято было называть отбросами общества, его фекалиями, не представлялось возможным. Что же, такова жизнь, и приходилось принимать Менотти такого, каким он был, — со всеми его светлыми и твердыми сторонами.

Сейчас Юровиц подробно изложил адвокату суть недавнего визита страхового деятеля. Менотти задумался очень ненадолго.

— Это еще далеко не самое страшное, — своеобразно утешил он.

— Что вы хотите этим сказать?

— Я имею в виду: если это был действительно страховщик.

— У него было… Да, да, я понимаю, что вы имеете в виду. Я запомнил его фамилию — Горбик.

— Спасибо и на этом. Проверим… — Менотти набрал номер. — Лео? Это Марко… Слушай-ка, мне хотелось бы поговорить с Горбиком — это, насколько мне известно, парень из вашей фирмы, кажется, из юридической службы. Или из контрольной… А как ему позвонить? В разъездах? Ну, хорошо. Спасибо. Разыщу его как-нибудь позже…

Он положил трубку.

— Такой действительно существует. И находится в движении. Не исключено, что это был и на самом деле их человек. Но вообще-то особых поводов для беспокойства нет, даже если за этим парнем стоит какая-то серьезная организация. До меня дошла информация о том, что они, видимо, консультировались с таможенной службой еще до того, как обратиться к вам. А где таможня, там вскоре появится и налоговый департамент. С ними будет разговаривать труднее всего. Впрочем, подобного следовало ожидать с самого начала. Я это предвидел. И уже продумал кое-какие ходы.

— Очень своевременно, Марко. Очень.

— Я тоже так полагаю.

— И что же ты придумал? Я считаю, что действовать надо быстро…

— Я всегда предпочитаю анализировать наихудший из всех возможных вариантов. Предположим, что вас намерены в чем-то обвинить и вызывают в суд.

— По какому же поводу?

— «Гортензии» могут вменить в вину два обстоятельства. Первое: что клиника в своей отчетности умышленно занизила число проводимых в. ней операций и таким образом скрыла истинную величину своих доходов.

— Но мы, собственно…

— Мы это обвинение опровергаем весьма легко. Первое: истинное число совершенных операций отличается от официально показанного крайне незначительно, а именно: только на число гуманитарных, бесплатных пересадок. При этом

мы даже не пользовались той скидкой с суммы налогообложения, которая была официально установлена, а могли бы воспользоваться, поскольку и бесплатная операция клинике обходится недешево. Так что здесь мы всегда правы. Другое дело, куда более серьезное — это количество использованных «Гортензией» трансплантатов. Разница довольно ощутима, и налоговый департамент зубами вцепится в недоплаченные суммы пошлины на импорт медицинского оборудования и лекарственных материалов: наши трансплантаты проходят у них именно по этой рубрике. Здесь может пахнуть обвинением в контрабанде, а уж в неуплате пошлин наверняка. Но даже этот облегченный вариант связан с очень крупными штрафами, а может быть, и с возбуждением уголовного преследования.

— Этого-то я и боюсь.

— Естественно. Но и из этого положения есть выход.

— Говори.

— Мы ведь действительно получаем откуда-то эти криминальные трансплантаты — не из воздуха же они берутся! Пусть и они об этом узнают.

— Вы в уме?

— Не беспокойтесь. В полном. Ведь с точки зрения закона путь этот вполне легален. Ну, подумайте сами: что тут такого? Местные власти прекрасно осведомлены о деятельности фонда «Призрение». Пациентами этого крайне человеколюбивого учреждения являются, как ясно уже из названия, ветераны многих войн. Причем не всякие ветераны, но люди совершенно несчастные. Бывшие храбрые солдаты, мужественные парни, которым не повезло до такой степени, что у них не осталось ничего. У них нет здоровья; мало того, нет даже надежды когда-либо поправить его, потому что в приюты этой категории попадают лишь люди или неизлечимо больные, или очень тяжелые инвалиды, лишенные кто зрения, кто слуха, кто одной или двух ног, одной или двух рук, люди с травмами позвоночника, способные передвигаться только в каталке — и то, если ее кто-нибудь подталкивает, потому что на электрические, мне кажется, они денег так и не набрали. Мало того, это одинокие люди, у которых не было семьи, или она погибла, или, наконец, давно отказалась и забыла о них. Так что если бы не эта форма благотворительности, они давно бы уже умерли от голода и сгнили в общей могиле для бедных. Это соответствует истине?

— Безусловно, насколько мне известно, дело обстоит именно так.

— Вам это и должно быть известно, хотя бы потому, что время от времени некоторые врачи «Гортензии» навещают Пристань для оказания ветеранам посильной помощи. Я не ошибся?

— Да бросьте театр, Марко. Вы не хуже меня знаете, что многие из нас действительно там бывают и лечат — если что-то возможно лечить. И, кстати сказать, мы делаем это совершенно бескорыстно: брать деньги с этого, не побоюсь слова, святого учреждения было бы… э-э…

— Было бы слишком обременительно даже для закаленной врачебной совести. Я понимаю. Но идем дальше. После всего, что я сказал, вызывает ли удивление тот факт, что смертность в Пристани прискорбно высока? Нет, нисколько. Они все обречены. По сути дела, Пристань — это более или менее комфортабельная палата смертников, и все учреждение предназначено для эвтаназии, всего лишь для того, чтобы люди, с которыми жизнь обошлась так жестоко, хотя бы последнюю — увы, краткую — ее часть провели в человеческих условиях. Однако и в этих условиях они умирают достаточно часто. Если человек скончался — значит ли это, что он не может сыграть и еще одну, самую последнюю свою роль в качестве донора органов? Иными словами, можно ли прежде, чем предать его тело земле…

— Огню: там их кремируют.

— Прошу извинить. Итак: перед этой печальной процедурой вправе ли Пристань воспользоваться некоторыми частями организма покойного, чтобы использовать их для пересадки людям, для которых это может означать возвращение к жизни?

— Это юридическая постановка вопроса, а не медицинская.

— Хорошо. С медицинской точки зрения это возможно?

Профессор с трудом скрыл улыбку: адвокат разошелся так, словно и в самом деле выступал перед присяжными.

— Все зависит от конкретного случая, — сказал он таким тоном, будто читал лекцию в медицинском колледже. — Если скончавшийся не страдал тяжкими инфекционными заболеваниями, какие могли бы в дальнейшем, после пересадки тканей, нанести ущерб здоровью того, кому они пересажены, и если сами по себе эти органы вполне здоровы, такие пересадки вполне оправданы. При условии, разумеется, что нужный орган изымается немедленно после наступления клинической смерти, изымается профессионально и вплоть до трансплантации содержится в необходимых для его полной сохранности условиях.

— Очень хорошо. А в Пристани такая обстановка есть?

— М-м… Я бы сказал, что такие условия имеются.

— Вот и прелестно. Итак, медицинская сторона вопроса ясна. Что же касается юридической, то, насколько мне известно, условием принятия ветерана в приют — одним из основных условий — служит подписание им соответствующего документа, дающего Пристани право поступить именно так после кончины этого лица. Разумеется, такое завещательное распоряжение могло бы в известных обстоятельствах оспорено родными и близкими усопшего даже и в судебном порядке; однако мы уже говорили о том, что родных у них не бывает, а если они где-то и есть, то им на все это совершенно наплевать. Не забудьте, что все это ветераны маленьких, жестоких локальных войн, происходящих черт знает где, не вызывающих интереса ни у кого, кроме самых заядлых альтруистов: Африка, Южная Америка, какие-то уголки Азии… Это не мировая война, это не Вьетнам или Афганистан, не Балканы даже. Эти люди никому не нужны. Итак, если нечто подобное в Пристани и делается, то никакого нарушения закона при этом не происходит. Могут, конечно, по неопытности или просто незнанию пренебречь соответствующим документальным оформлением, однако за такое нарушение суд не карает, это уже скорее область профессиональной этики.

— Вы правы.

— Далее. Пристань, как мы с вами уже отметили, учреждение небогатое.

— Это еще мягко сказано.

— И помощь, которую, по вашим словам, нередко оказывает «Гортензия» этому бедному Приюту, им никак не оплачивается — я имею в виду деньги.

— Разумеется, нет.

— Но персонал Пристани наверняка испытывает немалую благодарность вам за эту буквально бесценную помощь.

— В данном случае вы правы. Хотя в современной реальности благодарность не является широко распространенным качеством нашего общества…

Это была одна из любимых тем профессора Юровица, и адвокату это было давно и хорошо известно.

— Разумеется. Но об этом потом. Мы остановились на том, что Пристань все-таки испытывает благодарность. И ощущает немалые моральные неудобства оттого, что никак не может компенсировать вам ваши услуги, не так ли?

— Ну, нечто подобное действительно имеет место.

— С другой же стороны, репутация «Гортензии» так высока повсеместно, что наплыв желающих лечь в вашу клинику не только не слабеет, но напротив, увеличивается; и вы начинаете — вернее, уже некоторое время тому назад начали — испытывать недостаток в материалах для трансплантации. У вас возникали, возможно, даже перебои, а кому-то вы были вынуждены отказать, что для вас очень тяжело и противоречит вашим принципам.

— Вряд ли можно сформулировать это положение лучше.

— И вот в один прекрасный день кому-то в Пристани пришла в голову светлая мысль: а не могут ли они хоть частично погасить свой долг благодарности «Гортензии», предложив ей изымать и использовать для своей деятельности то, о чем мы с вами только что говорили, — пригодные для трансплантации органы скончавшихся в Пристани ветеранов. Допустим, вам было сделано такое предложение, и вы, после тщательного обдумывания, согласились.

— Так оно и было.

— Так или почти так — не имеет значения. Важно другое: эти органы передаются в ваше распоряжение совершенно бесплатно, не так ли?

— Само собой разумеется! Их возможная стоимость многократно покрывается работой наших врачей в Пристани Ветеранов.

— Иными словами, вы их не покупаете. Не перевозите через границу. И, следовательно, не должны платить ни цента, ни пфеннига, ни су, ни мараведиса ни в качестве пошлины, ни в каком-либо другом качестве.

— Совершенно верно.

— С другой стороны, именно эти поступления трансплантатов, пусть не совсем официальные, но — и это главное — абсолютно законные и составляют разницу, к которой уже придираются страховщики и в которую, несомненно, вцепятся таможенники и налоговый департамент. Вот как мы с вами будем аргументировать в случае, если такая надобность возникнет.

— Все чудесно.

— Но, возможно, дело все же принимает более серьезный оборот.

— В чем суть?

— Мне звонили из Москвы.

— Кто? Берфитт?

— Нет. Он куда-то выехал. Но по его поручению. И новость, как мне сказали, не самая приятная. Вам известно такое имя — Докинг?

— А в чем дело? Ну, говорите же!

— Докинг прилетел в Москву.

— И зачем же он там оказался?

— А вы подумайте, — посоветовал Менотти. — И догадаетесь сами.

— Вы сказали: Берфитт уже вылетел куда-то?

— Сегодня рано утром — первым же рейсом. Вероятно, туда, в Африку, куда же еще? Надо предостеречь его. А вам следует как можно скорее сделать то, чего хотел Берфитт: ехать в Москву. Тот главный врач, что присутствует там сейчас ну тот, не помню, как его, из пражской клиники — совершенно не в курсе многих деталей. Вам надо быть там.

— Это легче сказать, чем сделать. Предупредить Берфитта вряд ли возможно, сейчас до него мы вряд ли доберемся. Но это же само по себе еще ничего не значит! Это может быть просто удар вслепую… Послушайте, мэтр. Пожалуйста, свяжитесь с… кто там в Москве. Пусть они найдут Докинга и не спускают с него глаз. И если решат, что он становится для дела по-настоящему опасен… ну, можно же сделать что-нибудь такое! И побыстрее, пока Докинг не успел засеять Москву своими агентами.

— Не думаю, чтобы ему там это позволили.

— А я не исключаю, что он может прийти к какому-то соглашению с тамошним начальством. Все возможно, и все очень серьезно, адвокат. Поэтому начинайте действовать немедленно. Я, в свою очередь, сделаю то же самое. Но что касается моей поездки в Москву — она состоится, во всяком случае, не сегодня.

Петр Стефанович Загорский, известный ограниченному кругу друзей и деловых знакомых под прозвищем Роялист (вульгарного слова «кликуха» он не признавал), заканчивал обедать у «Максима», когда перед его столиком остановился человек. Загорский покосился недовольно, однако узнав появившегося, после секундного колебания кивнул ему на стул напротив себя и продолжал медленно, смакуя, пить кофе. Пришедший вынул сигару, но, перехватив недовольный взгляд Роялиста, закуривать не стал.

— Прекрасная погода на дворе, — сказал Загорский, допив и прикоснувшись к губам салфеткой.

— Мне не нравится этот тополиный пух, — откликнулся пришедший. — Но я искал вас по другому поводу.

Загорский покачал головой.

— Вы зря потратили время, любезный. — Он бросил салфетку на стол, провел пальцами по аккуратным седеющим усам. — Мне тоже не нравится эта растительность. Так что я незамедлительно уезжаю на воды.

— А если вас попросят отложить поездку на день-другой?

— На воды, за пределы отечества. В мою хибарку на Средиземном…

— Вы не ответили.

— Может быть, я и не собираюсь отвечать еще что-либо. Думается, сказанного достаточно для умеющего слушать.

— Я говорю очень серьезно, Роялист.

— Не помню, чтобы вы занималйсь историей или музыкой хотя бы. Так что оставьте не свойственную вам терминологию. Серьезно?.. Хотел бы я знать, каков уровень этой вашей серьезности.

— Тогда слушайте. Меня попросил разыскать вас Банкир.

После краткой паузы Загорский протянул:

— Звучит красиво… Чего же хочет… гм-гм… мистер Морган?

— Он просит вас нанести визит.

Роялист поморщился.

— Это не предусмотрено моим календарем. Вообще, в такое время года не хочется думать о работе…

— Он это понимает. И просил передать, что все неудобства, связанные с нарушением ваших планов, будут учтены. От себя добавлю: если вы собрались отдыхать на юго-западе планеты, благодарность Банкира окажется никак не лишней.

— Возможно, возможно… Он считал баранки?

— Если не ошибаюсь, он загнул шесть пальцев.

— Ах, вот как…

Петр Стефанович позволил себе секунду-другую помолчать, серьезно размышляя.

— Кто же так нуждается в моих услугах?

— Некий иностранец.

— Интересно. Хорошо обеспечен?

— Вообще никто не проверял. Тут дело совершенно иного порядка. — Собеседник адмирала со значением поморгал. — Высокая политика, я так понимаю.

— Детали мне не нужны. Чем меньше знаешь, тем спокойнее… в случае чего. Но хочу услышать: если там окажется что-нибудь… такое?

— Все ксивы — наши. Остальное не волнует.

— Устраивает.

С лацкана модного клубного пиджака Петр Стефанович сдул крошку. Вздохнул.

— Мои условия должны быть вам известны: полная предоплата.

— Никто не возражает.

— Если так — готов выслушать детали.

Собеседник покосился по сторонам.

— Не турбуйтесь, — успокоил его Петр Стефанович. — Здесь все заботятся о своем здоровье. И никому даже в голову не придет играть со мною во что-нибудь, более сложное, чем «очко».

— Ну, раз вы даете гарантию… Слушайте внимательно.

Роялист выслушал и сказал:

— Может, кому-то жизнь, и перестала казаться привлекательной. Но не мне. На улице, на пляже, в электричке или метро, или где… Это все варианты для начинающих. Я буду работать только на месте. Не в том я уже возрасте, чтобы бегать трусцой по улицам и переулкам. С такими предложениями могли бы ко мне и не обращаться.

— Но туда соваться опасно — намусорено, дальше некуда. Да что я буду вас учить.

— Нет, — возразил Петр Стефанович. — Все знают, что место работы определяю я. Я вам не рогожа трепаная с вокзала. У вас там хоть что-нибудь схвачено?

— Там довольно сложно…

— Это ваши проблемы. Слушайте меня. Игра будет такая.

Вы снимаете мне номер, и я туда въезжаю, как достойный гражданин. Номер нужен на неделю. Хотя засиживаться там, как понимаете, я не стану. Наутро вы обеспечиваете мне факс на гостиницу — со срочным вызовом, ну, допустим, в Тюмень. Текст сугубо деловой. Билет на самолет. Чтобы выйти так же чисто, как я туда войду. Такси подгонять не надо: пусть все будет естественно.

— Не боитесь засветиться? На воздухе мы могли бы обеспечить вам страховку. А там, внутри — вряд ли.

Роялист усмехнулся:

— Что на меня можно навесить? — Он опустил глаза на свои длинные, музыкальные пальцы, поиграл ими. — Оружия на мне не найдут, а все прочее — семечки. Воспитанные люди выходят из дому в перчатках, даже и в такую погоду. Короче, сколько вам нужно времени, чтобы подготовить мой выход? Включая финансовую сторону.

Собеседник ответил сразу, как если бы все было продумано заранее:

— В пределах трех часов.

— Годится. Я успею уложить лахи. Обеспечьте мне надежную машину… ну, скажем, до Волоколамска. Там я сяду в поезд и прибуду самым естественным образом. В спальном вагоне. Обеспечьте мне место в нем. Билет с поезда — из спального вагона, но от Великих Лук — организую сам, а вы подготовите достойную встречу на вокзале, хорошую машину с казенным номером, никак не с частным! — чтобы доехать до гостиницы. Остальное уже моя забота.

— Улажено, — кивнул собеседник.

— И вот еще… Чтобы не было таких грязных бумажек, какие, помнится, вы мне подсунули в последний раз. Кстати: десять процентов от суммы — родными, остальное — как у людей. И тут, и там сотнями.

— Нет проблем.

— В таком случае, и у меня тоже. Роялист' едва успел поднять палец, как к нему поспешил обер.

Закрыв за собой дверь, Докинг неподвижно постоял с полминуты, прислушиваясь и привыкая к темноте. Темнота, правда, была не полной: свет с улицы пробивался. Номер был обставлен так же, как и его собственный, и планировка такая же — только в зеркальном отражении. И в нем было пусто. Докинг вздохнул с облегчением: у него успело уже зародиться подозрение, что Берфитт в номере, но не дышит. Берфитга, однако, не оказалось.

Зато почти все остальное было на месте. Костюмы висели в шкафу. Туфли стояли — шесть пар. Чемодан. Один. А судя по количеству платья, обуви, белья — должно было быть самое малое два. Значит, Берфитт исчез с чемоданом. Куда-то выехал. За город. Или еще дальше. Но с возвратом. Это было интересно.

Докинг осмотрел стол. Ничего интересного, кажется.

Тогда он вернулся к шкафу. Начал проверять карманы висевших пиджаков и брюк. Попутно отметил, что в шкафу остались и пальто, и даже плащ — там, куда отправился Берфитт, наверняка не стояли холода. Обстоятельство, которое стоило взять на заметку.

Поиск в конце концов привел хоть к небольшому результату. В кармане одного из пиджаков обнаружился аккуратно сложенный листок бумаги. Какие-то заметки, сделанные от руки.

«По меньшей мере, странно. Кто же из деловых людей теперь пишет от руки? Он это писал, или кто-то другой, адресовавший записку Берфитгу? — Докинг вынул из кармана крохотный фонарик. Провел лучом по неровным строчкам. — Написано кое-как. Вероятно, писать пришлось в обстановке, когда под рукой не было ноутбука или неудобно было им воспользоваться. Да и бумага какая-то… — Докинг потер бумагу пальцами. — Похоже, салфетка. Значит, за обедом. Что же за срочность такая была? Что-то важное для Берфитта? Или, быть может, кто-то дал координаты девицы, приходящей по вызову?

Нет, не девица. Что-то другое. «Приют лучш. место — 40 от кольцевой — лес. «Липки». 20 га. Народный банк. Строения. Переделки миним. Подряжена польская строит, фирма. Обещать инвест. Фонда. Решает Симоняк. Принимает. С ним 28».

Больше на салфетке ничего не было. Но и этого хватило.

«Двадцать восьмого Берфитт будет, если только смысл записки понят правильно, в Москве или близ нее вести переговоры по этому вопросу. Сегодня двадцать третье. Через пять дней Берфитт должен быть здесь. А где он проведет эти пять дней? Поблизости, в гостях? Или еще где-то?»

Больше ничего найти не удалось. Ни в столе, ни в карманах.

«Что еще? Телефон. Он ничего не даст. Хотя…»

Докинг приблизился к телефонному столику. Аппарат оказался с ответчиком. У Докинга был обычный. Вероятно, за особую плату можно заменить. Ответчик, однако, отключен. Конечно, иначе он сработал бы, когда был звонок. Но, возможно, что-то сохранилось на кассете?

Докинг включил магнитофон, предварительно уменьшив звук до предела.

Запись сохранилась только одна. На чистом английском: «Я мистер Берфитт. В настоящее время меня тут нет. Если хотите что-то передать, продиктуйте после короткого сигнала».

Сигнал. На английском же, но с заметным акцентом: «Мистер Берфитт, ваш заказ на билет до Майруби выполнен. Получить билет и рассчитаться можете в регистратуре. Вылет завтра в соответствии с расписанием».

«Значит, в Майруби. Что может интересовать его там? — Докинг напряг память. — В Майруби нет клиники фонда. И нет в Ксении никаких Приютов. А где есть? Ну? Ты же помнишь, помнишь… В Раинде, вот где. Недалеко от границы. Что же еще есть в Раинде? Как будто, ничего. За исключением… Надо спокойно подумать. Без эмоций. Где находятся лаборатории «Братьев», откуда был вывезен весь запас пресловутого бета-углерода? В Зиаре, в Паниа-Мутомбо. Это Восточное Касаи. Из этого городка груз могли отправить водным путем — по реке Санкуру, по которой можно попасть в реку Касаи, а дальше — в Конго. Путь медленный и ненадежный. Но если игроки предпочли сухопутье, то через Паниа-Мутомбо проходит лишь одна дорога. В западном направлении она ведет в Канангу, главный город Западного Касаи, и дальше — в конечном итоге — приводит в Гиншасу, столицу.

Но таскать такой груз через большие города не очень желательно.

Восточное же направление — это маленькие городки и местечки: Чафа, Сентери, Катанки и прочие. А под конец дорога эта приведет в горы Митумбу, в город Букаву. Иными словами, на самую границу с Раиндой. Только переправиться через неширокую Рузизи, и ты в Раинде.

Хорошо. Но почему именно Раинда?

Да хотя бы потому, что там еще не так давно шла жестокая междоусобица. На этнической почве. А там, где убивали, громили и жгли, всегда бывает меньше порядка и куда больше возможностей спрятать то, что нужно спрятать хорошо. Надолго или ненадолго, все равно.

И Томпсон Одинга находился именно в тех местах. А теперь в ту сторону направился Берфитт. Не совсем туда, правда. Но в Раинду отсюда вряд ли летают. А в Ксению — регулярно. Правда, от Майруби до Раинды путь не самый ближний. Откуда ближе? Из Уганды. Почему Берфитт не направился туда? Видимо, рейс его чем-то не устраивал. Так или иначе, он полетел в Майруби. И весьма возможно, что это как-то связано с его московскими переговорами. Но не исключено, что и не только с ними…

Конечно, так сразу однозначно не ответишь. Однако если сейчас Берфитта здесь нет, то в Москве делать нечего. Потратить эти дни на театры и галереи за казенный счет просто совесть не позволяет. Да и дело не должно стоять. Значит, надо лететь в Майруби. Это один вариант. Но есть и другой: разыскать этого самого господина, — Симоняк, да? — и переговорить с ним; представиться… ну, хотя бы ревозором того же фонда, от имени которого выступает Берфитт, и под предлогом выяснения, не превышает ли Берфитт своих полномочий, уточнить, о чем они разговаривали или будут разговаривать.

Однако тут есть и опасность: если этот господин еще не в курсе дела, — а возможно ведь, что на двадцать восьмое назначена лишь первая встреча, — то твой визит может только вспугнуть его, насторожить, и это лишь затруднит дальнейшую работу. Он поделится сомнениями с Берфиттом, и тот сразу же сообразит, что за ним приглядывают. Нет, пожалуй, лучше идти по следу, а не забегать вперед.

Значит, надо лететь. Вот только хватит ли денег? Туда-обратно, да и там понадобятся, безусловно. Впрочем, на худой конец, из Ксении можно будет обратиться в Службу. Выругают, конечно, но я буду уже там. Если же известить сейчас, Фэрклот может просто запретить: мотив-то посторонний, начальника сейчас интересует рынок наркотиков и роль Берфитта в восстановлении наркотроп. О Приютах он и слышать не захочет, а уж об «углеродной» проблеме тем более: старик глубоко обижен тем, что его организацию к этому горячему делу не подключили.

Ничего другого не остается, кроме полета на свой страх и риск. Но разве так уже не случалось? Бывало, и не раз… Итак, решено».

Докинг выключил магнитофон. И направился к двери. Вышел в коридор, как привык, бесшумно. И сразу же застыл, не успев даже затворить за собой дверь.

Застыл потому, что увидел: возле двери, что вела в его номер, стоя, по счастью, спиной к Докингу, работал человек в цветастой, даже на взгляд дорогой пижаме. Немолодой, судя по затылку с густой проседью волос, подстриженных по предыдущей моде. Человек пытался тихо и аккуратно справиться с замком.

Докинг сомневался лишь долю секунды. Едва касаясь ногами пола, приблизился, даже дыхание выключил на эти секунды. Одновременно занес руку для удара. И нанес его, ребром ладони по горлу, чтобы не убить, но выключить на достаточно долгое время, как раз в то мгновение, когда взломщик, печенками, наверное, ощутив опасность, стал распрямляться и поворачиваться. Но не успел. Кулем осел на пол.

Открыв ключом дверь, Докинг втащил тяжелое тело в номер. Полотенцами — ничего другого не пришло в голову — связал руки и ноги за спиной и стянул их вместе.

Покончив с этим, вытер лицо платком — просто так, чтобы успокоиться: вспотеть он просто не успел, да и работа была не тяжелой, противник и на самом деле оказался не из молодых. К тому же совершенно безоружным — даже ножа не нашлось. Только отмычки. Ну и, естественно, руки. Десять пальцев. Длинных, сильных пальцев.

Докинг покачал головой.

«Случайный визит — просто захотели потрогать иностранца за бумажник? Стали бы ради такого среди ночи пытаться вломиться в номер, где всегда можно нарваться на сопротивление? Нет, вряд ли. Так или иначе — тут становилось слишком жарко для моей натуры северянина, — подумал Докинг с усмешкой. — Самая пора исчезнуть.

А с этим что делать? Сдать властям? Слишком многое придется объяснять. Ничего, найдут, дверь в номер закрывать не стану. И вещи пусть останутся тут: с собой возьму только то, что понадобится в дороге. Все это, конечно, в какой-то степени поставит в тупик и московскую Службу, но с генералом можно будет связаться уже оттуда, из Африки. Нельзя, чтобы кто-нибудь помешал, пусть даже и друзья…»

Он оделся и собрался за несколько минут. Подумав, стащил с кровати простыню и привязал взломщика еще и к дверной ручке спальни, чтобы ограничить свободу передвижения, даже если тот очнется раньше времени и попробует добраться до выхода. Закончив, взял кейс и вышел, дверь оставил приотворенной.

Докинг не хотел выходить через холл: ему надо было исчезнуть незаметно. Это он понял, быстро построив логическую цепочку. Она получилась такой: «Человек в номере — скорее все же киллер, чем грабитель. Вор выбрал бы номер подороже, а я никак не похожу на богатого туриста. Киллера кто-то послал. Кто? Вероятно, в Москве остались люди, страхующие Берфитта даже тогда, когда его здесь нет. Меня они каким-то образом расшифровали; возможно, кто-то предупредил их из Лондона. Это тема для разговора с Фэрклотом, но не сегодня, разумеется. Но если Берфитта прикрывает серьезная организация, то как знать — нет ли у них ушей и в окружении генерала Мерсалофф? Не исключено. Вовсе нет. Поэтому не должен знать никто».

Планировка старого здания была ему незнакома, однако для блага людей существуют планы эвакуации постояльцев в случае пожара, их не скрывают, наоборот, такая схема имеется в каждом номере. Докинг прихватил план с собой, надеясь, что владельцы отеля простят ему этот ущерб. При помощи плана он нашел ближайший запасной выход, не охраняемый, поскольку — был заперт. Но замки здесь, прямо скажем… м-да.

Оказавшись на улице, Докинг довольно быстро поймал такси. Узнав, во что обойдется поездка в аэропорт Шереметьево, про себя выругался, но водителю невозмутимо кивнул: — Let's go. И откинулся на спинку сиденья, только сейчас позволив себе перевести как следует дыхание.

Мерцалов был зол на весь мир: ему предстояло объясняться на Софийской набережной по поводу исчезновения при невыясненных обстоятельствах британского подданного, едва успевшего приехать в Москву и еще даже не явившегося в посольство. Он предвидел, какие выражения возникнут на лицах дипломатов ее величества, когда они услышат о том, что пропавший, прибыв в Москву, первым делом явился не в посольство и не в какую-нибудь коммерческую фирму, но в Службу. Сказать не скажут, но наверняка заподозрят, что удравший Докинг был нашим человеком, и сделают несколько дипломатически безукоризненных, но достаточно ядовитых замечаний по этому поводу.

— Куда же он по-твоему девался, Виталий? — уже не в первый раз спрашивал он полковника Надворова.

— Ищем… — односложно отвечал заместитель.

Все получилось так и не так. Докинг, действительно, в посольство не являлся, но там, видимо, что-то о нем знали — во всяком случае, больших глаз никто не сделал. Поинтересовались лишь возможными причинами исчезновения, по мнению генерала. Похищение? Или случайное совпадение: пропавший мог загулять, его могла задержать полиция, а кто-то решил воспользоваться этим и вломился в номер с целью ограбления? Мерцалов помычал неопределенно, подозревая, что над ним смеются: кто же в таком случае вырубил и спеленал ворюгу — дух святой? Однако вслух своего предположения не высказал, лишь ответил, что это устанавливается, однако предварительное дознание пока не дало ничего конкретного. Впрочем, заключил генерал, субъект задержан на месте преступления, в настоящее время его допрашивают, и по мере поступления информации посольство ее величества будет ставиться в известность. Его поблагодарили за обещание; тем дело и закончилось: можно было ощутить, что дипломатам не очень-то хотелось влезать в это дело, они явно знали, чьим человеком был Докинг. Мерцалов попрощался и уехал.

Уже сидя в машине, он понял, что на самом деле надо было в первую очередь не ехать в посольство, а звонить Фэрклоту в Лондон. Лично он с шефом Докинга не был знаком, но знал о нем достаточно (как наверняка и Фэрклот о нем), и то, что он знал, вызывало уважение. Едва оказавшись в своем кабинете, он заказал разговор, уповая, что английский коллега окажется на месте, а не уехал куда-нибудь Играть в гольф. Мерцалов почему-то был уверен, что все высшие чины британских служб все свое свободное время посвящают этой игре.

Фэрклот, однако, оказался на месте. Новость он выслушал, не перебивая. Затем сказал:

— Весьма прискорбно. Тем более потому, что, как позже выяснилось, в Москве ему делать было совершенно нечего, поскольку объект его внимания сейчас находится в другой части света. Я уже послал Докингу приказ возвратиться. Разве в посольстве вам не сообщили об этом? Нет? Ну, следовательно, не сочли нужным.

— Вы сказали: нечего делать в Москве. Иными словами, вы считаете, что транзит интересующих вас материалов через Москву невозможен? Рад, что наши мнения совпадают.

— В принципе возможен. Но не сейчас. Нам стало известно, что в самое ближайшее время груз пойдет по другой тропе. Именно туда я и хотел перенаправить Докинга.

Мерцалов почувствовал, как от сердца отлегло: значит, хотя бы сейчас не придется устраивать в столице скачек с препятствиями. И — наверное, в благодарность за такое облегчение — спросил:

— Можем ли мы оказать вам какую-то помощь?

— Например? — спросил Фэрклот несколько удивленно.

— Допустим, выслать на помощь кого-нибудь из наших опытных работников…

На самом деле ему высылать было некого, и он предложил просто так, совершенно уверенный в том, что гордый британец от любой помощи откажется. Бывали уже прецеденты.

Фэрклот же ответил:

— Тут понадобятся действительно опытные работники. Если вы можете на непродолжительное время расстаться с одним-двумя из них, буду вам чрезвычайно признателен. Но, разумеется, главная моя просьба: найдите Докинга. Если он не погиб… Он мне очень нужен.

— Считайте, что люди уже у вас. А Докинга найдем обязательно и, я надеюсь, еще сегодня, — заверил Мерцалов. Теперь уж ничего другого ему не оставалось. Слово — не воробей…

Он поразмыслил: «Ну, что ж, если ничего серьезного в ближайшие дни предпринимать не придется, можно, пожалуй, командировать Докукина — пусть набирается опыта, парень молодой и, похоже, перспективный. Ну, а еще кого? — Мерцалов невольно почесал в затылке. — Ну, и пусть съездит Грибовский — наверное, в последний раз; он не так уже скор на ногу, зато опыта ему не занимать». Больше у Мерцалова и в самом деле никого не оставалось. Полчаса назад генерал получил распоряжение, для него не совсем неожиданное, но все же неприятное: продумать возможности подключения к интероперации «Углерод». С точки зрения Мерцалова, вероятность появления этого груза в Москве была равна скорее величине отрицательной, однако в других российских краях, а еще вероятнее — в сопредельных странах, с которыми Россия тесно сотрудничала, такой поворот событий не исключался, в особенности если говорить о юге и юго-востоке; именно туда и приходилось сейчас направлять лучшие кадры. Можно было оторвать от дел только Докукина и Грибовского; и то, как говорится, с кровью.

Он уже собрался было вызвать и того, и другого, но все-таки решил первым делом выяснить, что там показал обнаруженный в номере Докинга человек. Произошло это совсем недавно, его личность только устанавливалась. Кто и зачем связал его в номере Докинга? Связано ли это с непонятным исчезновением англичанина или тут какое-то немыслимое стечение нелепостей? Все было пока более чем туманным. Самым кратким путем к выяснению дела представлялось расколоть задержанного и уж тогда поступать по обстоятельствам. И тем не менее, Мерцалов не мог заставить себя не продумывать возникавшие на ходу версии:

«Что и кем планировалось? Просто гостиничная кража?» — Список постояльцев «Империума» был у генерала уже на столе; несколько имен там были из тех, что на слуху у каждого, интересующегося экономикой. — Если бы решили заделать «скачок», выбрали бы кого-нибудь из этих. Нет, тут не в краже было дело… Задержанный — киллер? Почему тогда на него ничего нет? На стрелков в компьютерах материалов хоть завались, на мастеров пера вряд ли меньше, будь задержанный из них — его вычислили бы быстро. Однако ни пальцы, ни облик, ни голос, ни радужки глаз — ничто не значилось в картотеке».

Думать о возможной ошибке не приходилось: банком данных ведал Надворов, а у него всегда был порядок. Так что задержанный был, похоже, со стороны. Уже пошла работа по раскручиванию его с другого конца. Когда выяснилось, что он оказался из той же гостиницы и прибыл только за несколько часов до происшествия, сыщики сразу же взялись за выяснение: откуда прибыл, кто таков, где проживает постоянно — нормальное установление личности. Но на это, само собою, потребуется время, а если хочешь сразу, побыстрее, надо, чтобы раскололи его сейчас же, горячим, когда он еще не пришел как следует в себя и главное — не понял и не оценил обстановки. Поэтому Мерцалов с самого начала дал команду: темнить, бросать клиента из одной крайности в другую, чтобы у него мозги совсем закрутились; может, тогда и снесет ненароком золотое яичко… Пропоет романс на тему, кто его послал и зачем…

Мерцалов снял трубку и позвонил.

«Да, — подумал он, выслушивая доклад. — Не тут-то было…»

Закончив разговор, Фэрклот с минуту сидел с кислой миной на лице: «Не очень-то честно получилось. Быть может, следовало откровенно сказать российскому коллеге или хотя бы дать понять, что особенно беспокоиться за Докинга не следует? Однако судя по тому, как быстро отреагировал противник на появление Докинга в Москве, там у них существовала утечка информации. Так что поступил правильно».

Фэрклот вздохнул и принялся за другие дела.

Душитель Петр Стефанович Загорский, по кличке Роялист, по-настоящему пришел в себя только тогда, когда его, грубо и бестактно, на грузовом лифте спускали вниз и сажали в машину. Досадно было, конечно, что так опростоволосился, как баклан, как увя, но в машине он вел себя очень спокойно. Может быть, оттого, что было ему обещано: в случае веревки его выручат, даже не дав доехать до крутой конторы. Сидел и только поглядывал по сторонам, в окошки, которые в этой машине ничем затемнены не были. И только когда усек, что везут его куда-то не туда, стал подавать признаки жизни.

— Это мы что же, на прогулку едем? — поинтересовался он достаточно независимо. — Пли водила новый? Не туда вроде бы свернули…

— Да туда, туда, — успокоил его тот, что сидел справа, тот самый, что на своем горбу тащил его по коридору и потом от лифта до самой машины, здоровый такой амбал. — Туда, не порть себе печень.

Ему стало, однако, немного не по себе, когда он прикинул, куда же таким путем они могут попасть. Дорога незнакомая, и те, кто обещал выручить, здесь их ждать никак не станут…

— А вы уверены, что мне именно туда нужно? — решил он помочь сопровождающим.

— Куда надо, туда и попадешь. Или, может, пописать захотел? Так придется потерпеть.

Тут Роялисту пришла в голову мысль, от которой и вовсе замутило. Фраер, которого его подрядили завалить, мог быть и не фраером на самом деле, но человеком авторитетным, может быть даже, в законе, мало ли, что иностранец: в наше время большие дела делаются поверх границ. А если так, то не в милицию его сейчас везут, а на разборку, откуда ему живым уже точно не выйти, да и перед смертью придется перенести серьезное обхождение. Вот это было и на самом деле нехорошо, и он затосковал. Хотя и утешал себя мыслью, что такому мастеру, как он, пропасть ни за понюх табаку не дадут. Он ведь нужен, он тонкий специалист…

— Да господа, — сказал он. — С какой стати такие строгости? Ну, перебрал вчера, было дело, при моем возрасте много уже нельзя, но бывает срываешься. А дальше я и не знаю, что стряслось. Может, я по туманности рассудка не в свой номер попал, так двери все одинаковые…

— А гребенки тебе что, вместо ключа в гостинице выдали? — по фене поинтересовался тот же, что предлагал потерпеть.

То, что сосед ботал по фене, Роялиста не обрадовало и не огорчило, потому что никак не проясняло обстановки: это и деловой мог быть, и мент с таким же успехом. Феня — дело не секретное, хотя в университетах ей и не учат. Он все же решил замутить.

— Позвольте узнать, а при чем здесь моя расческа?

— Да не води коридором, — посоветовал все тот же сосед. — Побереги голос. Еще пригодится.

Роялист внял совету и на некоторое время и в самом деле умолк. Сопровождающие же лениво переговаривались между собой, пока водила исправно крутил баранку. И говорили они — словно больше не о чем было — именно о Петре Стефановиче: строили прогнозы по поводу ближайшей его судьбы.

— Он там наверняка не один был. Его дело было впустить, а брали другие ребята. А он, скорее всего, стал права качать, вот они и решили над ним подшутить. Иначе куда бы жилец девался? И ничего в номере не нашли, из-за чего стоило бы дело делать.

— А ты видал, что ничего не было? Если люди были они все шумаги и прихватили.

— Испортили дело. Теперь туда и близко не подходи…

Это было уже вроде бы не по-ментовски, но могло оказаться и простой покупкой, так что спешить не следовало.

— По закону, надо у них забрать.

— Адреса не оставили.

— А вот он, адрес, с нами едет. Чего еще?

— Волосатик этот? Думаешь, он своих в сундук заложит? Ты на него погляди: гнедой — дальше некуда…

— У Куцого не заложит? Такую чечетку спляшет, всем на удивление, что сам потом не поверит.

«Куцый… — Что-то такое Роялист слышал. Сам, правда, не сталкивался. Но он от кодлы вообще стоял поодаль, не марался, да и безопаснее так. — Куцый, Куцый…»

— Господа, куда же вы все-таки меня везете?

На этот раз другой ответил — непонятно, всерьез ли:

— На Петровку — куда же еще?

Однако Роялисту в это не поверилось. И он стал продумывать возможность дальнейшего разговора. «Я ведь человек маленький, ничего не знаю, мне сказали — я и пошел. Сказали— там вашингтонов полно, я и решил взять на абордаж. Я же никому ничего не сделал». Тут его непременно спросят: «Сказал-то кто?» — как бы невзначай поинтересуются. Ответить им придется так: «Не знаю, как его кличут. И от кого он, тоже нет понятия». Они спросят: «А если показать — нарисуешь?» Тут он задумается: «Да, пожалуй, смогу…» — «Встречал раньше?» — «Не вспоминаю. Так, чтобы знакомым быть — нет, точно». И тут…

То, что должно было, по его представлениям, начаться тут, Роялисту настолько не понравилось, что он решил и на самом деле заговорить — просто так: молчать было страшнее.

— Все же, господа, вы могли бы ответить…

— Да ну, — сказал правый. — Что мы с тобой языками стучать будем? Наше дело тебя доставить, а там уж найдется, кому с тобой потолковать.

Это Роялисту ничего не говорило: кому поговорить, конечно, найдется, это он и сам понимал, да только — кто это будет?

Пока он размышлял, правый сосед перегнулся вперед и взял телефонную трубку. Роялист насторожился. Машина, в которой они ехали, была без милицейских признаков; номера он заметить не успел, не до того было, когда его заталкивали в кабину. И водила, и спутники были в гражданском. Но это и менты могли быть в гражданском, и кто угодно. Но, может быть, из разговора можно будет что-нибудь понять?

— Сева, — сказал правый в трубку. — Куда нам этого баклана везти? Где с ним толковать будут?

Ему ответили что-то — так тихо, что ничего не разобрать было.

— Ага, усёк, — сказал звонивший. Положил трубку и сказал водиле: — Степа, подкинь нас до Подольских Курсантов…

Роялист Москву знал неплохо и улицу Подольских Курсантов тоже помнил: далеко, у черта на рогах, в глухом углу — станция Покровская поблизости, а рядом сплошная зелень, если надо кого зарыть — далеко ходить не придется. И он совсем приуныл. Нет, как бы не пришлось ему сегодня досрочно освободиться: его, скорее всего, все-таки не менты взяли. Значит, он кого-то не того хотел замокрить — не фраера, либо же — такое тоже могло быть — свое дело он делал правильно, но вместо честного расчета его сейчас хотели просто начисто заделать, чтобы концы в воду.

— Ребята… — проговорил он просительно. — А может…

— Заткнись, — посоветовали ему равнодушно. — Голос береги. Он тебе вскорости ой-ой как понадобится.

Роялист умолк, думая о том, что жил он, если мерять по мировым стандартам, всю жизнь плохо, убого, хотя и считался специалистом: заказов было мало, да и цены… Правда, когда еще служба была, то там было ничего — по сравнению с другими, конечно. Но служба была, да вся вышла, и хватит о ней. А жизни в свое удовольствие и вовсе не было, и даже вот этими последними финагами воспользоваться не успеет. Невезуха. Хотя заначить их он успел, и вроде бы надежно, так что эти падлы с него никакого навара иметь не будут.

Однако против судьбы не попрешь, если только не подфартит. Но ведь может же и подфартить, а?

Машина, между тем, все дальше увозила его от центра столицы. И страх Петра Стефановича возрастал пропорционально новым цифрами на спидометре.

Мерцалов выслушал то, что ему доложили.

— Ну что же, правильно. Нагоните на него побольше страху и выясните, кто заказывал убийство. Если он действительно киллер…

— Прямых доказательств нет. Но вот Сердюк говорит, что уже когда-то встречался с ним.

— Ладно. Докладывайте о ходе работы.

— Полковник Надворов приказал привезти задержанного к нему.

Мерцалов поморщился:

— Рано. Поработайте еще там. Так что отставить перевозку.

Закончив разговор, Мерцалов задумался.

Пожалуй, он поторопился, когда вдруг пообещал Фэрклоту помочь людьми. Хотя бы одним человеком. Англичанин исходил из того, что раз из Москвы интересующий его Берфитт убыл, то значит Докингу незачем было и ехать сюда.

Однако Мерцалову чем дальше, тем больше казалось, что если бы Докинг в Москве ничего не нашел, на него не стали бы замахиваться:

«Его никто тут не знал; по виду он никак не походил на человека с толстой пачкой долларов или евро в кармане, одет был — по московским, по новорусским понятиям — более чем скромно. Зачем же он понадобился? Вывод один: для того, чтобы устранить его. Пошел на дело, судя по первым докладам, не маньяк и не пьяный хулиган, а также не обиженный на весь мир прыщавый подросток. И не субъект, страдающий от недостатка травки и готовый на все, чтобы добыть ее. Такой будет искать жертву где угодно, только не в гостинице «Империум» среди ночи.

Значит, впервые приехавшего в Москву Докинга кто-то все же узнал, то есть встречал его раньше. Следовательно, бывал за границей. Надо поинтересоваться у Фэрклота, в каких операциях Докинг участвовал в последние несколько лет? И проверить, кто из наших авторитетных лиц в эти же годы выезжал за границу и куда именно? А получив то и другое, посмотреть, где могли пересечься орбиты…

Это одно. Второе: знавший Докинга, увидев его в Москве, испугался. Могла быть только одна причина этого: Докинг в Москве представлял для неизвестного опасность. Очень серьезную. Иначе сразу на такие крутые меры не пошли бы. Этот человек, естественно, не мог знать, зачем именно приехал сюда английский полицейский. И неизвестным этим был не Берфитт: тот вылетел из России еще до приезда Докинга, выехал официально, по собственному паспорту. Однако человеку этому, вероятно, был известен круг дел, которыми занимался Докинг.

Итак, некто пришел к выводу, что Докинг приехал сюда либо затем, чтобы — с нашей, разумеется, помощью — взять его, либо — что не менее вероятно — затем, чтобы помешать этому человеку реализовать то дело, которым он, несомненно, занимается. Может быть, это не имеет никакого отношения к Берфитту, но может быть и имеет, самое непосредственное.

Следовательно, придется снова побеспокоить Фэрклота. Однако это очень неудобно: сначала сказать, что свое обещание выполнить не могу, поскольку намеченных было Грибовского и Докукина придется немедленно занять этим пустым делом о бета-углероде, везти который в Россию никто и не думает. И сразу же после этого просить о помощи: дайте, мол, мне все, что можете, по Докингу, и не фигурировал ли в его делах какой-нибудь россиянин…

Нет, так нельзя. Надо ему дать хотя бы одного работника. Пусть одного, зато уж хорошего. Эх, с великой охотой предложил бы ему такого человека, если бы только такой был…»

Минут десять, не меньше, Мерцалов сидел, опустив голову, как бы напряженно размышляя, на самом же деле просто медитировал. Такой отдых ему бывал необходим. Потом встрепенулся и провозгласил:

— А подать сюда Тяпкина-Ляпкина!

Он нажал звонок. Вошедшему секретарю сказал:

— Найдите мне Милова.

— Сергей Симонович!

— Все знаю. Что он не на службе, а в отставке. Что он обретается неизвестно где — где-то между Северным полюсом и Южным. Тем не менее, он мне нужен. Не далее… не далее, чем завтра я должен если не увидеть его, то во всяком случае связаться с ним.

Секретарь был офицером молодым, самолюбивым и намеренным продвигаться по службе быстро и в избранном направлении.

— Товарищ генерал, может быть, вы разрешите мне заняться этим делом? Английский у меня — свободно…

— При чем тут английский?

— Вы разговаривали нынче с Лондоном. Может быть, нужно туда что-нибудь отвезти? Я готов ехать.

Помедлив, Мерцалов кивнул:

— Поезжайте. И немедленно. Только не в Лондон — еще успеете — а на станцию телесвязи. И передайте там

мое приказание: найти Милова, при необходимости обращаясь к антиконтрабандным комиссиям разных стран, вызвать на связь и переключить на меня.

— Откуда же у него, если он к тому же неизвестно где, возьмется приемник телесвязи? Даже если бы он у Милова сохранился, какой, извините за выражение, дурак потащит такой аппарат с собой в какие-нибудь субтропики, на отдых?

— Вы Милова знаете?

— Конечно. Когда я начинал работать, он еще был…

— Вот вы, оказывается, сколько у нас работаете. И в самом деле, пора вас перевести из канцелярии… А вот Милова вы не знаете.

Лейтенант промолчал, однако лицо его свидетельствовало о полном несогласии с начальством.

— Если бы вы знали Милова, лейтенант, — сказал Мерцалов медленно, — то вам было бы известно, как дважды два, что он, даже выходя на десятиминутную прогулку, берет с собой все, что может понадобиться для срочной работы. А тут как-никак, в другое полушарие поехал, не знаю только, то ли в западное, то ли в южное… Одним словом: там, где Милов — там и его техника: все, что может понадобиться милиционеру, находящемуся в свободном полете… Уяснили?

— Так точно.

— Выполняйте.

Роялиста привезли, вытряхнули из машины во дворике небольшого, темного дома. Настолько темно было вокруг, что киллеру показалось вдруг, что вот подфартило, и можно смыться даже и со связанными руками… Он даже сделал легкий, непринужденный шажок в сторону, и тут же получил по шее. Удар сопровождался наставлением:

— Шаг влево, шаг вправо — попытка к бегству, ноги из жопы выдираются без предупреждения. Усёк?

— Усёк, — пробормотал Петр Стефанович.

— Сроков-то много мотал? — более дружелюбно поинтересовался его проводник.

— Сколько было — все мои, — ощетинился было Роялист, снова нарываясь, возможно, на неприятности. Но тут второй из привезших его вышел из дома, по-прежнему темного снаружи.

— Давай его туда. А ты, — это было сказано уже водителю, — будь на месте. Потом гетман скажет.

По едва освещенной лестнице пришлось подниматься на второй этаж. В комнате было неожиданно светло. Просто окна были плотно занавешены. Мебели почти никакой не было, несколько стульев и стол. И за столом этим сидел человек очень внушительного вида, внушительного и безжалостного, так что Роялисту снова сделалось весьма не по себе.

— Ну, падло, — сказал человек за столом. — Петь будешь? Или тебе глотку прочистить? Мы можем.

— Ничего не знаю… — пробормотал Семя. И совсем громко: — Ничего не знаю, ничего. Маму мне дайте…

Рассчитывал он на то, что блатной эту «маму» поймет, мусор же — далеко не всякий.

— Маму, значит, — проговорил сидевший. — А я и есть мама. Так что думай. Одну минуту. Больше не могу. Время не ждет, милый, нам еще потом за твоей географией ехать, справедливость соблюдать…

«Знают, — понял Петр Стефанович. — И про деньги мои знают, абреки, кошатники, три погибели на них… Ну, что же это такое, господи! Откуда? Одно только может быть: кто меня подрядил — тот и заложил в сундук, сдал этим на ходу. Оттого и грины отдали так легко: знали, что к ним вернутся. Но за что, за что? Что я этого не смог? Ну, не повезло, бывает со всяким, кто мог угадать, что тот не в номере, а куда-то шастанул… Что они теперь со мной? Ведь наверняка боятся, что я, в случае чего, их теплыми сдам — а значит, хана мне, кранты…»

И ему стало вовсе не по себе.

— Западно делаете, — сказал он, держась из последних сил.

— Ты так считаешь? Ну, давай тогда потолкуем, разберемся…

 

Глава 5

Снова «Тайме оф Индиа», первая полоса:

«Пожелавший остаться неизвестным источник в Министерстве Внутренних дел сообщил нашему корреспонденту: весьма вероятно, что один из неустановленных самолетов, пролетавших над полуостровом в день похищения запаса бета-углерода, имел на борту именно этот груз. После того, как самолет благополучно приземлился невдалеке от Амбалы, спутниковым наблюдением был зафиксирован караван из нескольких машин, направлявшийся на запад, к границе с Пакистаном. Из-за сильной облачности в этом районе проследить машины на всем пути их следования оказалось невозможным; местонахождение каравана в настоящее время неизвестно.

Мы хотели бы услышать мнение правительства страны по поводу того, означает ли это, что мы должны в ближайшее время ждать ядерного, нападения со стороны державы, испытывающей в отношении демократической Индии традиционно недоброжелательные чувства и намерения? И намерено ли правительство принять какие-либо эффективные меры, направленные к умиротворению в Кашмире?»

— По-моему, мы явно куда-то не туда заехали, — пробормотал Милов, отчаянно выкручивая баранку, чтобы не воткнуться в «кэдди», только что лихо подрезавший джипу нос. — Нас перенесло куда-то в Париж, а может, в Мюнхен или Будапешт. В Москве после этого езда покажется, чего доброго, сплошным удовольствием. Да к тому же еще левостороннее движение — без привычки…

И в самом деле, уже на подступах к Майруби шоссе оказалось набитым плотно, как хорошая колбаса, и отвлекаться от дороги нельзя было ни на секунду. В самом же городе, который скорее можно было бы принять за американский или австралийский, ехать стало и того труднее. А припарковаться казалось и вовсе невозможным: в шеренгах машин вдоль тротуаров не было видно ни единой щелки, куда можно было бы втиснуться. Улицы были заполнены автомобилями, автобусами, туристами, торговцами, по сторонам возвышались дома, порой очень интересные — сплошное стекло, высоченные арки, какие-то башни на крыше… Пальмы, велосипеды, люди — черные, белые, индийцы, арабы…

— Надо купить план, — решила более привычная к такой обстановке Ева. — И разыскать хоть какой-нибудь отель.

— Вряд ли стоит особенно засвечиваться тут, — не согласился Милов. — Может быть, поищем сразу воздушное агентство? А еще раньше — полицию. Помнишь, как нас обшаривали на границе? Строгий режим, скорее всего из-за этого самого углерода. И, будь уверена, наши имена у них уже в списке. Как и то, что виза у меня, да и у тебя, по-моему, тоже, всего лишь транзитная, и у нас нет права останавливаться в стране даже на небольшой срок.

— По-моему, нам и незачем тут задерживаться. Конечно, город приятный, не жарко, после нашей поездки неплохо было бы отдохнуть, запастись сувенирами… Но у нас осталось так мало времени, что зря терять его здесь, право же, не нужно!

— Если бы мы не видели того, что происходило. Нельзя же оставить это без последствий! Закон требует…

— Да почему? Какое тебе в конце концов дело до здешних проблем?

Милов вздохнул. Лишь дернул плечом, тем самым давая ответ на недоуменный вопрос Евы. И она поняла — настолько она этого человека уже знала. Ей оставалось только поинтересоваться:

— Как мы найдем тут хоть что-нибудь без карты?

— Попробуем, — усмехнулся Милов. — Авось, машина сама приведет.

Это «авось» он проговорил по-русски: не смог найти английского эквивалента. И тут же включил компьютер. Загрузил список городов, заложенных в память, надеясь, что почти двухмиллионный Майруби не окажется забытым. Конечно, если бы его программировали в Штатах или России, могли бы и пренебречь, однако для Израиля Ксения была вовсе не такой уж далью.

Так и получилось. Майруби нашелся, а вслед за тем высветился его план, на котором крохотным рубином обозначился и сам джип, перемещавшийся на какие-то доли миллиметра.

— Поищи там; надеюсь, это тебя не затруднит, — попросил Милов, в очередной раз движением руля увертываясь от дорожной неприятности.

Ева занялась компьютером.

— Если никуда не будем сворачивать, — сказала она через минуту, — то окажемся на шоссе, что ведет к аэропорту Кувала.

— Это тупик?

— Нет, дальше дорога идет на Нонбассу.

— Где нас наверняка ждут, — хмуро заключил Милов. — А с другой стороны к аэропорту нельзя подобраться?

— Можно, — ответила Ева. — Небольшой крюк, миль пятьсот всего-навсего — и два пересечения границы: в Данзанию и обратно. Уже без виз, между прочим. А на большой дороге контрольный пункт наверняка имеется. Зато увидим Килиманджаро, хотя и издали…

— Соблазнительно, — усмехнулся Милов. — Но придется отложить до другого раза. Значит, ничего другого не остается, как рисковать. Сильно подозреваю, что на выезде из города нас будут поджидать. Ну, ты нашла полицейское управление?

— А как это сделать?

— Погоди, сейчас вспомню… Ага. Надо нажать S и О — должен открыться список государственных учреждений.

Ева выполнила задание.

— Боюсь, — сказала она затем, — что мне в этом не разобраться.

Покосившись на экран, Милов усмехнулся. Очертания знаков на экране были знакомы, но язык так и остался для него неведомым. Алиф, бет, гамел, делет… Сохранилось от тех, кто снаряжал машину, — от ее хозяев.

— Да, действительно. Зияющие пробелы в нашем образовании. Что же, зададим еще одну задачу нашему смышленому штурману. Наверняка он окажется еще и полиглотом — сильно надеюсь…

Мысленно он сейчас очень хвалил себя за то, что, получая машину, не поленился всерьез разобраться в многообразных возможностях ее спецоборудования; благословил и судьбу — за то, что в состоявшихся уже приключениях оно не пострадало. Впрочем, конструкторы позаботились о том, чтобы укрыть электронику понадежнее. Милов поднапряг память и, лишь на доли секунды отрывая взгляд от улицы, набрал на компьютере нужный код.

— Ну, вот. Он и английским владеет не хуже.

На этот раз в списке можно было разобраться без труда.

— Есть адрес, — сказала Ева.

— Вот и прекрасно. Однако сперва хотелось бы убедиться, что мы не тащим за собой хвост. Незачем привозить его. Ну-ка… Кажется, режим зеркала у них включается вот так? Нажми М и R.

Ева так и сделала.

На экране справа вырезалось окно с изображением части той самой улицы, по которой они сейчас пробирались (у Милова не было времени разбираться в мелком шрифте, каким обозначалось ее название). Рубиновый индикатор джипа находился в самом верху картинки, а ниже остальная видимая на мониторе часть улицы была усеяна зелеными огоньками, медленно перемещавшимися друг относительно друга, и все вместе — к скользившим назад контурам застройки.

— Десяти минут хватит… — пробормотал Милов, задавая аппарату нужный режим. И попросил Еву: — Следи внимательно. Если какая-то тележка в течение десяти минут будет держаться за нами примерно на одном расстоянии и на той же скорости, она обозначится белым мигающим огоньком. Это и будет, вернее всего, хвост.

— Интересно — как это может получиться?

— Предельно просто: от нас через спутник на них, и обратно — на наш приемник.

— О, да. Проще не бывает, не так ли?

— Ладно, ироничный человек. Только следи внимательно.

— Постараюсь, — согласилась Ева. — Сигарету?

— Потом…

Она закурила и, откинувшись поудобнее, глядела на экран. Милов тем временем, проявив некоторое нахальство, из второго ряда перестроился в правый и несколько сбавил скорость, вызывая шумное недовольство прочих участников движения. Водитель задней машины, обгоняя, что-то сердито выкрикнул по-арабски. Милов невозмутимо глядел перед собой.

— Неудивительно, номер-то у нас египетский, — объяснил он то ли Еве, а может быть, и самому себе.

— Есть белый, — сказала Ева.

— Рановато… Что он там сделал?

— Перестроился — точно так же, как мы. И держит ту же скорость. А вот теперь потух…

— Это еще ничего не дает: могла быть и случайность. Но вот если он…

— Осторожно!

— Вижу, вижу…

Здоровенный трейлер, впритык за которым они тащились, часто замигал и совсем уже сбавил скорость: возможно, собирался взять правый поворот. Милов тоже сбросил газ.

— Тебе не хочется обогнать его? — поинтересовалась Ева. — Терпеть не могу тащиться так — словно во сне…

— Во сне часто бывает и наоборот, — сказал Милов. — А как там?..

Он не успел договорить — Ева перебила:

— Белый снова горит.

Ехавшие сзади, сигналя, обгоняли их; отмеченная белым огоньком машина, однако, сохраняла свое место, позволяя все новым и новым ездокам занимать пространство перед собой, заменяя ушедших на обгон.

— Ну вот, теперь более или менее ясно, — сказал Милов. — Видишь, а ты говорила: въехали благополучно…

— Ну, и что, он теперь будет тащиться за нами до самого конца?

— Пока им не станет ясно, куда мы едем.

— До самого аэропорта? Или только до посольства?

— Ну, туда мы их, надеюсь, не дотащим. Но до ближайшей стоянки — возможно. Посмотри по плану: есть что-нибудь такое поблизости — гараж, стоянка, хотя бы заправка?

— Боюсь, что наш локатор берет не очень далеко, не более километра. Так что стоянку на плане я вижу, а вот есть ли там места — неизвестно.

— О'кей. Можем поиграть с ними в кошки-мышки. Одного только не понимаю… Такого оборудования, как у нас, у них наверняка нет. Каким же способом?.. Ага, сообразил. Они наверняка пометили нас еще там, на дороге. А я и не догадался проверить. Ну, что же, лучше поздно, чем никогда. Пожалуй, придется нам несколько секунд обойтись без плана. Зато увидим свою собственную схему.

Он переключил клавиши, следя только за тем, чтобы не врезаться в трейлер, все еще тащившийся на последнем издыхании. План улицы исчез, осталась только полоса справа с движущимися огоньками; зато на широкой левой части экрана зазмеились какие-то путаные линии, квадратики, треугольники, кружки — белые, зеленые, голубые, желтые — и одна красная то ли звездочка, то ли шестеренка.

— Ну да, — сказал Милов удовлетворенно. — Так и есть. «Жучок». Такой породистый «жучок»… И обитает он под номерным знаком, между верхней его частью и панелью багажника… Потому они и видят нас, не приближаясь.

Он снова переключил компьютер на схему города.

— Где, ты говоришь, ближайшая заправка? Хотя ладно, сейчас все узнаем сами.

И он нажал на панели отдельно расположенную желтую клавишу, над которой была надпись: «Необходима заправка».

Прошла секунда, другая — и на плане возникла красная ломаная линия. Не очень длинная.

— Прелестно, — констатировал Милов. — Перестраиваемся влево, потом разворот, немного проехать — и направо, до самого танка.

И он стал решительно протискиваться в левый ряд. Недовольно гудя, его пропускали: водителю любой легковушки было ясно, что при контакте с джипом гораздо больше пострадает хрупкий лимузин или «седан».

— Что там белый?

— Повторяет наш маневр.

— Посмотрим, насколько это ему удастся…

И Милов с удовольствием выжал акселератор. Знак разворота уже виднелся впереди.

— Мисс Кальдер, — проговорил Берфитт доброжелательно. — Как по-вашему, электроника нас не подведет?

— Электроникой, сэр, у нас по-прежнему ведает Вернер. Или что-то изменилось, о чем я ничего не знаю?

— Никаких перемен не случилось. Но на маршруте работаете с нею вы, и мне кажется не лишним знать и ваше мнение.

— Что же, — сказала она, продолжая сидеть, как девочка на экзамене: колени плотно прижаты, полы халата прикрывают ноги до самых щиколоток. — Проверку мы производим, как полагается, дважды в сутки; приборы работают отлично, реакция пациентов нормальная.

— Как понимать это — нормальная? Нормальная на нынешний день или настолько, насколько вообще может быть?

— На сегодняшний день, разумеется. По нынешнему их состоянию.

— Забудьте об этом, мисс Кальдер. Состояние их несколько ухудшится. Но продлить восстановительный период мы не сможем ни на один день.

Тут она позволила себе несколько приподнять брови. Черт бы побрал, в таком совершенно невинном, казалось, движении таился некий призыв. Интересно, сама она сознавала это? Но голос ее разрушил возникшее было впечатление: интонации были холодными, деловыми.

— Это сильно осложняет дело, сэр.

— Я и сам понимаю. Но другого выхода нет. Что можно сделать?

— Чтобы быстрее довести реакцию до нормы?

— Именно это меня интересует.

Она медленно опустила длинные ресницы — в знак того, что ситуация ей понятна. Подумала немного. Потом сказала:

— Вероятно, надо усилить сигнал. Его мощность может перекрыть остающуюся притупленность их реакции.

— А как это усиление скажется на внешнем виде?

— Я думаю, что изменения не будут бросаться в глаза. Несколько повышенная резкость в движениях, может быть… Но от них и так никто ведь не будет ожидать совершенно нормального поведения.

— Вероятно, вы правы. Мисс Кальдер, если не ошибаюсь, для передачи усиленного сигнала придется пользоваться другим источником?

— Совершенно верно, сэр. При сохранении тех же самых частот нужно другое питание и другой генератор.

— Они у вас есть? С ними все в порядке?

Это был, пожалуй, единственный раз, когда Берфитт ошибся в ожидаемом ответе. Вместо «да, разумеется, сэр» она проговорила после едва уловимой паузы:

— Все-таки, более полную информацию об этом сможет дать Вернер.

— А вы что же, не в курсе?

— Отчасти. Я знаю, что у нас должны быть два усиленных источника — рабочий и резервный.

— Должны! Вы хотите сказать, что их нет?

— Рабочий, во всяком случае, имеется.

— А запасной?

— Я давно его не видела. И он не проходил проверки.

— Как понимать «давно»?

— Последний раз его проверял не Вернер даже, а Клеско.

«Не Клеско, а Клячко, — с некоторой досадой подумал

Берфитт. — Не могут правильно выговорить имя…»

Вслух же он сказал:

— Клеско… Это когда же — перед тем, как он заболел и вам пришлось с ним расстаться?

— Совершенно верно.

Мисс Кальдер, похоже, нимало не удивилась тому, что приезжий так хорошо ориентировался в истории Приюта.

— Но ведь он тогда должен был передать все Вернеру? — В интонации Берфитга прозвучало недоумение.

Мисс Кальдер снова пожала плечами — тем же волнующим движением. Берфитт невольно заметил, что при этом ее грудь под халатом приподнялась. «Интересно, что на ней там еще надето, кроме халата?» — подумал он и сам на себя не в шутку разозлился.

— Вероятно, он так и сделал.

— Но вы только что сказали…

— Я сказала, сэр, что с тех пор резервный прибор не попадался мне на глаза. А где именно он сейчас находится, Вернер, безусловно, знает лучше, чем я.

Берфитт сердито схватил трубку.

— Вернера найти и немедленно ко мне!

Считая разговор законченным, мисс Кальдер встала. Это было, как демонстрация на подиуме, когда она вставала.

— Я могу быть свободной, сэр?

— Нет. Садитесь и подождите. Я хочу, чтобы вы присутствовали. Курите, если угодно.

— Благодарю.

Берфитт отвернулся, чтобы не видеть, откуда она станет извлекать сигареты. «Может быть, из трусов, черт ее знает, она, похоже, способна на… Ну, а почему бы и не?.. Нет, отложить до конца операции. Она ведь приедет вместе со всеми — а там…»

— Мисс Кальдер, вам приходилось бывать в Москве?

Ответить женщина не успела: в дверь коротко постучали и на пороге возник Вернер.

— Вам сегодня же понадобятся, — сказал ему Берфитт официальным голосом, — походные генераторы повышенной мощности. Оба. Кстати, мисс Кальдер сообщила мне, что резервный давно уже не проходил проверки. Потрудитесь объяснить, почему так грубо нарушается инструкция. Это ведь не мясорубки, Вернер, это тонкие приборы… Ну?

Вернер проглотил комок.

— Не слышу ответа! Или вы еще не вполне пришли в себя после того, как вас обставили наши постояльцы — словно маленького мальчика! Вы не разучились думать после этого? Нет? А выражать мысли словами? Ах, тоже нет. Это меня бесконечно радует. Но я вынужден до сих пор дожидаться сколько-нибудь членораздельного объяснения.

Вернер, похоже, успел справиться с волнением.

— Рабочий экземпляр прибора проходит проверку регулярно, как и полагается.

— Вы меня прямо осчастливили, Вернер. Ну-с, а второй?

— Второго давно уже нет.

Вернер выговорил это с таким выражением лица, словно бросался в ледяную воду.

Конечно, тут можно было бы еще порезвиться и покуражиться. Но шло время, и делом надо было заниматься, не развлечениями.

— Объясните: что значит — нет?

— Исчез. Скорее всего, украден.

— Кто мог?..

— Кроме Клеско — никто. И по времени это как раз совпало с его уходом.

— Давайте спокойно разберемся. Клеско, сдавая вам свое хозяйство, должен был передать, кроме прочего, и оба этих генератора — вместе с обычными.

— Он и передал.

— Оба усиленных? — Да.

— И все ключи?

— Все.

— Вы проверили и заперли?

— Конечно.

— Куда же мог исчезнуть второй прибор? Из запертого хранилища?

— Я думаю, у Клеско был второй ключ.

— Что ж, возможн; времени на это у него хватало — если это было не импульсивным, а заранее обдуманным действием, — вступила в разговор мисс Кальдер. — В его распоряжении была вся мастерская… как и сейчас у Вернера.

— Ну-ну, — успокоил ее Берфитт. — Мы ни в чем не собираемся подозревать Вернера, кроме плохого исполнения им своих обязанностей. Тем не менее скажите, Вернер: когда вы заметили отсутствие второго прибора?

— По-моему… кажется, на второй день. Когда Клеско был уже слишком далеко.

— Вернер, Вернер… Почему же это он оказался далеко? Разве вам не было ясно и понятно: куда должен отправиться Клеско, покинув Приют? К праотцам он должен был уйти, Вернер, а не куда-то в другое место! Вы это знали?

— Безусловно.

— Почему же позволили ему уйти?

— Наверное, потому, что он знал порядки не хуже моего. Он должен был уехать на следующее утро, ему обещали, что наша машина довезет его до магистрали. Он согласился.

— Дальше?

— Я должен был выполнить положенное ночью.

— И проспали?

— Ну, что вы, сэр… Я навестил его в два часа ночи. Но он успел исчезнуть.

— Что же вы сделали, не найдя его?

— Мы взяли собак и пошли искать.

— И, как я теперь понимаю, не нашли.

— Он оказался достаточно хитрым. Собаки не взяли след: он его обработал, как следует. Тогда мы пошли кругами. Безрезультатно.

— Просто потрясающе! Сколько с тех пор прошло времени?

— Более двух лет.

— И вы еще до сих пор живы и здоровы! Это может означать только одно: он не работал на какую-то Службу, а действовал исключительно в своих интересах. То есть, он просто вор, а не чей-то агент.

— Видимо, так, сэр.

— И вы позволили Клеско раствориться в мире вместе с прибором, сконструированным, заказанным и изготовленным специально для деликатнейших операций фонда «Призрение»!

— Насчет прибора вы правы, сэр. Что касается розыска — я продолжаю принимать меры. Его ищут постоянно. И практически, повсеместно.

— Где?

— Везде.

— Везде — это значит, нигде. Вы хоть представляете, где скорее всего можно его обнаружить?

— Ну…

— Понятно. Вы ищете его по кабакам и веселым домам, не так ли?

— Поскольку мы знаем, что Африки он не покидал — иначе мы его засекли бы…

— А вы знаете, чем он занимался до того, как его нанял фонд? У нас ведь не бывает случайных людей. Значит, чем-то он был интересен. Чем?

— Ну, наверное, он имел какое-то отношение к медицине…

— Еще меньшее, чем вы. Нет, Вернер. Вы даже этого не потрудились выяснить.

— Я вспомнил. У него был какой-то опыт в ветеринарии…

— Еще одна глупость. К счастью, я знаю, кем он был, потому что он оказался в поле зрения фонда уже при мне. Он был дрессировщиком, Вернер. И его наняли именно потому, что его опыт мог пригодиться в общении с нашими подопечными. Ну, покажите свою сообразительность: теперь вам стало ясно, где его искать?

— Вероятно, в зоопарках?

— Идиот. В цирках, Вернер, вот где! Поэтому немедленно поднимите на ноги всех, кого можете… К кому мы можем тут обратиться?

— Надо подумать…

— Думать некогда Хорошо, вижу, вам этого поручать нельзя. И не будь у меня старых приятелей в полиции многих африканских и средиземноморских стран, просто не знаю, что мы стали бы делать. Я немедленно попрошу их помочь. Хотя это будет стоить недешево.

— Но может быть, мы справимся и с одним прибором?

— Возможно. Дело в другом: второй экземпляр не должен ни в коем случае попасть в чужие руки, неужели вы не понимаете? А этот… постоялец — кто может поручиться, что он не охотится именно за нашим прибором? Вы представляете, что будет, если они поймут, на чем основан наш способ переправки товара? Конечно, я приму меры… Но и вы действуйте!

— Да, разумеется.

— А пока мы не нашли его, прибор остался только один! И если с ним, не дай бог, что-нибудь случится… вы-то от меня не ускользнете. Я все время буду видеть вас. Если дела пойдут не так, как надо, вам жизни не хватит, чтобы рассчитаться, покрыть убытки. Она ведь немногого будет стоить — ваша жизнь.

— Я сделаю все, сэр. Я понимаю…

— Увидим, как и что именно вы поняли. А сейчас вы вместе с мисс Кальдер, займитесь хотя бы тем генератором, что остался. Это просто счастье, мы должны до земли поклониться ворюге, что он украл лишь один, а не оба прибора, иначе мы сидели бы в джеме по уши… Я надеюсь, все остальное на месте, и Клеско не украл ни одной вашей машины?

Это была уже шутка, хотя и мрачноватая. И оба собеседника Берфитта дисциплинированно улыбнулись.

Затормозив у бензоколонки, Милов распорядился небрежно:

— Полный бак. И все прочее: масло, стекла, давление…

Этого он мог бы и не говорить: здесь порядки знали, просто он сам успел от них основательно отвыкнуть — давненько уже был за границей в последний раз. Одновременно с распоряжением он подумал, что денег уже почти совсем не останется — только-только, чтобы добраться до дома. Да и то — туристическим классом. А, ладно, не впервой. Главное — со всеми удобствами отправить Еву…

Он окликнул ее:

— Наша свита не видна?

— Нет. Но не думаю, чтобы мы оторвались от них всерьез…

— Следи.

Сам же он обошел джип, присел на корточки, раскрыл карманный нож, осторожно запустил лезвие между номерным знаком и панелью.

— Ага, вот оно, насекомое… — пробормотал он, вытащив крохотное электронное устройство. Тут же перешел к соседней машине. «Мерседес» закончил заправку, водитель, отсчитав деньги, сел за руль. Он не успел еще запустить мотор, как жучок уже оказался на его машине. «Мерседес» едва слышно фыркнул и тронулся.

— Счастливого пути, — пожелал ему Милов вполголоса.

— Готово, сэр, — сообщил заправщик. Милов глянул на счетчик, вынул деньги, заплатил.

— Ева?

— Пока ничего. Да я ведь даже не знаю, как они выглядят на самом деле…

— Неважно. Садись. Едем.

Они не успели еще тронуться, когда мимо колонки промчалась, явно превышая разрешенную скорость, черная «ауди».

— Может быть, это и были они… — сказал Милов, разворачиваясь.

— Постой, ты куда? Мы же поехали обратно…

— Все правильно.

— Но аэропорт не там.

— Зато в той стороне департамент полиции.

— Хочешь отдать им наши… трофеи?

— Не только. Я должен подробно доложить обо всем, что мы видели, что сделали…

— А ты подумал, насколько это может задержать нас здесь?

— Тебя, во всяком случае, нет.

— А тебя?

— Это уж как получится.

— Коп, — сказала Ева сердито. — Просто коп — вот ты кто.

— Можешь назвать даже лягавым. Или мусором. Я привык.

Эти два слова он произнес по-русски.

— Льегавы? Муссё?

— Так нас, бывает, титулуют на родине. Полицию мало кто любит, но без нее никто не может обойтись, если он не гангстер, конечно, мелкого пошиба.

— Почему именно мелкого?

— Потому что крупные авторитеты тоже не могут. Поскольку полиция продолжает существовать, хотят они того или нет. Куда нам здесь? Направо? Ну, вот мы, кажется, и приехали. Опустошим наш холодильник.

И он мягко затормозил.

— Почему ты не подъехал туда? Там есть свободные места…

— Это для полицейских машин. А мы с тобой, милая подруга, всего лишь гражданские посторонние люди. И до подъезда дойдем пешочком.

— В таком случае, не забудь уплатить за стоянку.

— Посмотри — может, у тебя есть мелочь…

— Вот, — сказала Ева, — оказывается, ты еще собрался выполнять свой полицейский долг за мой счет!

— Ничего, — сказал он. — Получишь хороший процент.

— Потому только я и согласна, — сказала Ева и опустила монету в счетчик.

На озере Киву, близ Нгомы, рыбацкие лодки, глубоко осевшие в воду, медленно приближались к берегу. Весла ритмично вздымались и вновь окунались в прозрачную воду; подвешенные к транцам моторы безмолвствовали: бензин был здесь недешев. Солнце уже зашло за горб Нгомы, приближалась темнота, и рыбаки спешили.

В неглубокой бухточке рыбаки спрыгнули в воду и, ухватившись за борта, принялись толкать лодки, пока носы их не врезались в песчаное дно. Тогда по два рыбака из каждой лодки взобрались в них и начали выбрасывать рыбу; остальные, выйдя на берег, подхватывали и укладывали в объемистые корзины. Работали быстро: всем хотелось попасть домой еще до темноты.

Нападение произошло неожиданно. Затаившиеся в прибрежном кустарнике люди в защитных шортах и рубашках налетели безмолвно, потрясая дубинками, рассыпая удары направо и налево.

Несколько рыбаков упали; другие пытались защищаться. Те, что оказались ближе к лодкам, успели отступить и вооружиться веслами. Затем, подчиняясь командам одного из рыбаков, двинулись на налетчиков.

Но было уже поздно. Около десятка рыбаков, не успевших вооружиться, уже валялось на траве, а разбойники направили на приближавшихся стволы автоматов. Рыбаки остановились, ничего другого им не оставалось. Они приготовились защищать те корзины, что остались у них за спиной.

Однако налетчиков улов не интересовал. Один из них оглушительно свистнул, и по разбитой прибрежной дороге подкатил грузовик с тентом. Нападавшие — их было не менее десятка — стали поспешно подтаскивать оглушенных рыбаков к машине и забрасывать в кузов. Трое по-прежнему держали на прицеле тех, кто, застыв в неподвижности, сжимал весла, но ничем не мог помочь соседям.

Подобрав всех лежавших, бандиты вскочили в кузов и сами. Машина тронулась и покатила, быстро набирая скорость.

Оставшиеся на свободе бросились вдогонку. Но сразу же поняли всю бесцельность погони. И, не забыв взять корзины, уныло побрели к деревне, что находилась совсем рядом. Время от времени тут случались такие происшествия; нападавшие ни разу еще не были обнаружены. Скорее всего, так будет и на сей раз…

— Ив прошлый раз тоже были эти самые, — хмуро пробормотал один. Второй вслух подумал:

— Зачем они им? Арабы ведь не едят человеческого мяса.

— Может быть, они продают тем, кто ест.

— Они будут нападать, — проговорил третий, — пока мы их не остановим.

— Да, они будут нападать, — согласились остальные.

— Надо сказать вождю: пусть пошлет нас, чтобы выследить их и убить. Мы легко их найдем. Они плохо укрываются в лесу.

— Они убьют нас. У них хорошее оружие. Нет, нужно попросить батва. Тут говорили, что они украли одного батва. А маленькие люди такого не прощают.

Милов вылез. Ева, позевывая, принялась подкрашивать губы и все, что полагалось. Милов тем временем, вытащив из кармана пульт, открыл багажник, затем холодильник, вынул мешок с кусками того, что не так давно было еще человеческими телами. Тщательно закрыл то и другое и включил всю охранную систему.

— Ну, пойдем.

Ева передернула плечами.

— Мне-то зачем?

— Идем, идем. Ты ведь не просто свидетель, ты еще и врач.

— Слушай, это глупо. Они же заставят нас вернуться туда; показать, где мы похоронили убитого…

— Возможно. Но это я сделаю и без тебя.

— Я просто не могу опоздать к сроку: у меня больные!

— Да не волнуйся же! Я сказал: улетишь вовремя… Уж мне эти американцы — помесь ребенка с хронометром!

— Зато вы в Европе — делаете часы, чтобы потом на них всю жизнь не посмотреть ни разу…

Так переговариваясь, они вошли в массивную, охраняемую постовым дверь департамента полиции.

Длинный грузовик с брезентовым тентом, наглухо, несмотря на неспавшую еще жару, затянутым и застегнутым, лениво переваливаясь на неровностях дороги, к наступлению темноты добрался до въезда в Приют Ветеранов. Коротко гуднул и, словно поперхнувшись, смолк. Прошло несколько секунд. Из кабины никто не выходил, из кузова, из-под брезента— тоже; хотя, если прислушаться, под ним что-то непрерывно шевелилось и как бы шептало, иногда слышался короткий, сдавленный стон, тут же прерывавшийся, словно стонущему зажали рот. Потом из проходной показались двое. Один, с автоматом наизготовку, остановился поодаль, другой — то был Урбс — подошел к кабине. Дверца открылась. Сидевший рядом с водителем и Урбс обменялись несколькими словами. Первые фразы были совсем неслышными, но дальше можно было бы расслышать, если бы тот, что остался с автоматом, старался прислушиваться:

— Только восемь? Мало… — промолвил Урбс голосом, не выражавшим удовлетворения.

— Все, что смогли на этот раз. Люди разбегаются…

— А эти кто? Охотники, крестьяне?

— Рыбаки с Виктории. Да еще парочка бродяг…

— С этими бродягами надо быть поосторожнее. В прошлый раз тут у нас один наделал неприятностей… Ну, ладно. Они хоть в кондиции?

— Ну, более или менее.

— Когда же будут остальные?

— Мы постараемся. Дня через три-четыре…

— Это последний срок!

— Мы помним.

— Надеюсь. Хорошо, въезжайте.

Ворота отворились, и грузовик медленно втянулся во внутренний двор. Длина мешала машине развернуться сразу, и водителю пришлось делать это в несколько приемов, пока фургон не остановился наконец тылом почти вплотную к тому входу, что вел в отделение ветеранов.

От крыльца до машины уже выстроился персонал; люди были вооружены не огнестрельным оружием, а длинными ножами. Ворота сомкнули створки, и около них расположилась охрана — четверо с автоматами. Урбс вынул из кобуры на поясе «вальтер».

— Начинайте. По одному.

Приехавший в кабине, тоже вооруженный пистолетом, коротко скомандовал. Звуки прозвучали необычно. Приказ был отдан на суахили — втором официальном языке страны.

Задние шторы тента откинули, опустили борт. Двое крупных парней в маскировочных куртках и таких же шортах спрыгнули на землю и остановились выжидательно; последние лучи солнца играли на их черных лицах.

Видимо, кто-то из сопровождения оставался и наверху, в кузове; во всяком случае они, невидимые снаружи, подвели к самому краю платформы еще одного негра, одетого в простую рубашку и испачканные чем-то шорты, руки его были связаны за спиной. Судя по тому, как он передвигал ногами, на них тоже было что-то — не кандалы, разумеется, но нечто, похожее на веревочные путы.

— Быстрее! — поторопил старший машины.

Стоявшие в кузове подтолкнули связанного, и он вывалился, но его, не дав упасть, тут же подхватили и поставили на ноги те двое, что стояли внизу. Тут же подошли два санитара. Схватили под руки. Когда угасающий свет озарил лицо связанного, на нем стали заметны многочисленные кровоподтеки. Подталкивая, санитары помогли ему преодолеть ступеньки и все втроем скрылись за дверью. Из машины в это время уже выталкивали второго.

— Э, стоп! — запротестовал Урбс. — Что это вы мне подсовываете? На кой дьявол мне сдался пигмей? Караван-баши, этот хлам мне ни к чему.

Сопровождавший машину пожал плечами:

— Чем он хуже других? У него все так же устроено…

— Ерунда! Уговор был соблюдать кондицию. Этот не соответствует. За него я не заплачу ни цента. Эй, в сторону его. Хотя… ладно, ведите. Только не кладите вместе с остальными. Потом я разберусь.

Процедура повторилась еще шесть раз. К концу разгрузки весь персонал успел окончательно устать. Сопровождавшие машину подняли борт и задернули тент.

— Восемь, — сказал караван-баши.

— Семь, — поправил Урбс. — Крошка не в счет.

— Вы же его взяли!

— Это не товар. Хотите — могу вернуть его вам сразу же. Только вам придется убирать его самим. Желаете?

Караван-баши махнул рукой:

— Ладно, черт вас побери — возитесь сами…

— Итак, получите за семерых. И еще три места за вами.

— Все будет, как я сказал.

— Идемте в контору.

Сведение счетов заняло немного времени: уже через несколько минут караван-баши вышел и скомандовал своим — снова на суахили. Его люди, торопливо докуривая сигареты, забрались в машину. Сам он обошел ее спереди и сел на свое место. Шофер завел мотор. Во дворе крепко запахло сгоревшим дизтопливом.

— Отворяй! — крикнул Урбс тем, что стояли у ворот.

Так же осторожно, в несколько приемов, водитель развернулся и машина выехала со двора.

— Выучил я их! — удовлетворенно проговорил Урбс. — Ничего не задел даже, а помните, как бывало раньше! Ну что, идемте, посмотрим, как там чувствуют себя наши новые пациенты.

И все, не толпясь, соблюдая порядок, скрылись за дверью. Двое из четверых, охранявших ворота, пересекли двор и вошли туда же. Остальные двое остались; с недавних пор проходная и ворота оберегались удвоенным караулом. Как ни подстраховывайся, а можно было ожидать всяческих неприятностей, нового побега хотя бы.

В своей конторе Урбс опустил жалюзи, включил свет, внимательно оглядел комнату и запер дверь изнутри. Странно было видеть в этом легком строении железную дверь с запорами сейфового типа. Были здесь и настоящие сейфы — два. В одном хранились деньги и кое-какие документы. Урбс проверил, заперто ли хранилище, хотя лишь несколько минут тому назад доставал оттуда деньги для расчета с караван-баши и туда же спрятал полученную расписку. Поморщился: чувствовалась усталость.

«Ничего, — подумал Урбс. — Ничего. До конца контракта досижу здесь. Недолго уже: Берфитт говорил, что товар привезут уже сегодня. Останется только переправить его — работа, по сути, привычная, пусть груз и не тот. А потом — только они меня и увидят. Должен же порядочный человек когда-то отдохнуть по-настоящему, со всем комфортом и сервисом».

Думая о порядочном человеке, он, наверное, имел в виду самого себя.

Из полицейского департамента Милов с Евой вышли в том настроении, в каком выходят из харчевни люди, только что зашедшие и убедившиеся, что все съедено до них — давно и до последней крошки.

Не то, чтобы их встретили плохо. Напротив — очень любезно, а за Евой откровенно ухаживали. Поили ледяной «колой». Но разговор сразу же принял совершенно не тот оборот, на какой рассчитывал Милов. Хотя на прием к начальнику управления полиции Милов, против ожиданий, попал без промедления.

— Colonel, — сказал Милову начальник, отблескивая матово-черным лицом и сверкая белейшими зубами в доброжелательной улыбке. — Просто прекрасно, что вы заехали к нам. Потому что, к вашему сведению, вы находитесь в розыске. Москва ищет вас по всему миру. Наверное, вы очень серьезный преступник, не так ли?

Милов в свою очередь улыбнулся. Выражение лица и тон начальника свидетельствовали о том, что сказанное — не более чем шутка; однако необходимо было понять: сколько же в этой шутке шутки, и сколько серьезного.

— Я очень рад, — продолжал между тем начальник, — что честь найти вас выпала именно на мою долю.

— Наверное, — сказал Милов, — я совершил что-то, очень страшное.

— О, в этом я не сомневаюсь, — сказал начальник и засмеялся. Чувствовалось, что человеку этому очень нравится шутить и смеяться. — Но в чем именно заключается совершенное вами деяние, я пока не знаю. Может быть, вы и есть ужасный похититель, укравший этот самый бета-углерод? Нет? А жаль… Так что вам удалось найти? И где?

Милов изложил суть дела так, как привык: коротко. Начальник выслушал его, более не улыбаясь, а потом сказал:

— Мистер Милф, и вы, мэм… Выслушайте меня внимательно. Если вы туристы в нашей прекрасной стране — иного статуса у вас я не вижу, — то и занимайтесь своим делом: ходите, ездите, любуйтесь городом, совершайте экскурсии в национальные парки… Не пренебрегайте возможностью насладиться Африкой. Мы позаботимся — вас снабдят маршрутными картами, буклетами, всем необходимым. Откроем визу для временного пребывания…

— Мы уже, собственно, посмотрели все, что нас интересовало, — ответил Милов, стараясь оставаться крайне вежливым. — И собираемся уехать домой. Но мы, по сути дела, были свидетелями убийства и сочли своим долгом доложить об этом властям.

— Вот вы это и сделали. Так что можете считать ваш долг выполненным и уехать домой совершенно спокойно. С чистой совестью… А для того, чтобы заниматься какими-то операциями в нашей стране, ваше руководство должно предварительно согласовать все с нами. О вас никто нас не предупреждал, и даже из Москвы ничего подобного не сказали. Так что воспользуйтесь моим советом, colonel, и чем скорее вы ему последуете, тем лучше.

— Но ведь все обстоятельства указывают на то, что это не просто убийство. Человеческие органы, которые мы вам доставили…

— Вы слишком привыкли мерить все европейскими и американскими мерками. Безусловно, если бы подобное преступление произошло здесь, в Майруби, мы бросили бы все силы на его раскрытие. Но в глуши… Знаете ли вы, что там до сих пор встречается каннибализм? А кроме того, постойте, постойте… Где это произошло, вы говорите?

— В национальном парке Катера.

— Good heavens, но это же вообще не Ксения, это Раинда…

— Разве вы не можете связаться с тамошней полицией?

— Можем, разумеется. Но они, уверяю вас, не удовлетворятся нашим сообщением: они захотят непременно поговорить с вами, причем весьма обстоятельно; и мы будем вынуждены отправить вас в Кигари. В этом случае время вашего возвращения домой определить будет совершенно невозможно… А ведь у вас, наверное, есть еще какие-то дела, которые надо сделать до отъезда. С кем-то встретиться, что-то передать или получить. Я имею в ввиду обмен сувенирами — у приезжающих к нам туристов это обычное дело. Так что стоит ли вам терять время?

И рослый, ослепительно черный полицейский генерал снова обаятельно улыбнулся.

— Устраивает вас такой выход из положения, господа?

— Дан, — сказала Ева. — Пойдем отсюда! Я хочу улететь домой.

— Одну минуту.

И Милов снова повернулся к должностному лицу.

— Мы, к сожалению, не можем принять такого предложения.

— И, я думаю, поступаете совершенно правильно.

— Однако, что нам делать с вещественными доказательствами, которые мы доставили вам?

Полицейский пожал плечами.

— Вы имеете в виду эти… части тела неизвестного происхождения? Я думаю, что самым разумным будет просто выбросить их. Не беспокойтесь, мы сделаем это сами.

— Но только после составления протокола.

— Но дорогой сэр! Мы не собираемся составлять никакого протокола, потому что нет никакого дела, к которому он мог бы относиться. Помилуйте, это же не деньги и не какая-то другая ценность, на которую вам понадобилась бы расписка! Да к тому же я боюсь, что пока мы с вами тут столь приятно беседуем, эта ваша поклажа начала уже припахивать. А мы тут очень серьезно относимся к гигиене. Это Африка, сэр, тут нельзя иначе.

— Ну, что ж, тогда, видимо, мы и в самом деле можем ехать домой с чистой совестью, — проговорил Милов, поднимаясь со стула. — Мы были очень рады встретиться с вами. А что касается этого… мусора, то я уничтожу его сам, чтобы не доставлять вашим людям лишних хлопот.

— И я так же, все мы так же, весьма рады и польщены… Пожалуйста, передайте наши наилучшие пожелания коллегам в Александрии.

— В Александрии?

— Ну-ну, дорогой друг, неужели вы считаете, мы настолько тупы, чтобы не разобрать номер машины из столицы Египта?

— Да, — сказал Милов. — Теперь я понимаю, что высокая репутация, какой пользуется ваша полиция, целиком заслужена.

И он постарался улыбнуться на прощанье не менее обаятельно, чем получалось это у чернокожего собеседника, но у того были такие зубы, что всякая попытка конкурировать была бы обречена на провал.

Перед входом в строение — по обе его стороны — стояла, по шесть с каждого края, дюжина вооруженных парней: охранники Урбса — справа, арабы — слева; автоматы и те, и другие держали так, чтобы в любой миг можно было открыть огонь в любом направлении.

Внутри же того домика, что назывался тут конторой, находилось трое: сам Берфитт, Урбс и в самой середине, у легкого, с алюминиевым каркасом столика, еще один белый, ранее здесь не появлявшийся. А на столе возвышался объемистый металлический контейнер, плотно закрытый, запертый на замок. Ключом от этого замка и поигрывал сейчас неизвестный. Все трое молчали так многозначительно, что безмолвие это казалось торжественным.

Первым нарушил его Берфитт:

— Ну, хорошо. Открывайте.

Неизвестный шевельнулся не сразу; прежде внимательно, словно убеждаясь в том, что Берфитт и являлся именно тем человеком, с которым следовало иметь дело, оглядел хозяина палатки, потом столь же пристально посмотрел на Урбса. Тот даже переступил с ноги на ногу, словно мучимый нетерпением. Наконец, владелец ключа прикоснулся к контейнеру пальцами — осторожно, словно ожидая по меньшей мере удара током.

— Сперва набираете код. Следите внимательно.

Поворачивая лимб, он стал выполнять объявленное действие. Остальные двое напряженно следили, непроизвольно шевеля губами — беззвучно считая едва слышимые щелчки и навеки запоминая каждое число. Всего их было набрано шесть.

— Только после этого вставляете ключ. Запомните: после, а не перед! В случае ошибки последуют неприятности. Это ясно?

Оба слушавших кивнули с таким видом, словно только что им открылась какая-то сложная и неожиданная истина.

— Ни в коем случае не поворачивайте сразу влево: механизм сразу же заблокируется. Это ясно? Один поворот вправо…

Объяснявший тут же так и сделал.

— Ждете сигнала. Это займет приблизительно три секунды.

И действительно, через указанное время коротко, мелодично прозвенело. Словно ожил на мгновение телефон в спальне.

— Вот теперь можно открывать. Когда механизм сработает, загорится вот этот индикатор. Красный непрерывный сигнал. Если сигнал будет мигать, значит, вы сделали что-то не в нужном порядке; тогда придется повторить все сначала, нажав предварительно вот эту пуговку. — Он показал, какую, хотя пуговка и была всего одна. — Если вы ее не нажмете, то через десять секунд сработает механизм уничтожения. После него собрать груз будет практически невозможно, да и не останется поблизости никого, кто смог бы это сделать. Это ясно?

— Ясно, — ответил Берфитт неожиданно хриплым голосом. Откашлялся и на всякий случай подтвердил: — Вполне.

— В таком случае, открываю.

И он повернул ключ влево — один, другой, третий раз. Зажужжало. Защелкало. И ровно загорелась красная лампочка.

— Готово.

Человек откинул крышку контейнера. Под нею оказались плотно уложенные пластиковые кубики с гранью сантиметров в шесть-семь.

— Каждое место весит ровно килограмм. Всего их сорок. Сам контейнер весит двадцать — вместе с подрывным зарядом и батареей. Батареи хватит на месяц даже при непрерывной работе в полной темноте. Находясь на свету, батарея подзаряжается от солнца. Это ясно?

Похоже, что вопрос этот он задавал чисто механически, не ожидая никакого ответа.

— Надо пересчитать, — сказал Берфитт, на сей раз предварительно откашлявшись.

— Непременно.

— Их можно брать просто так… руками?

— Они совершенно безвредны. Старайтесь только не повредить упаковку. Вынимать удобно вот за это ушко — видите, на каждом пакете.

И объяснявший стал показывать, вынимая кубики один за другим и аккуратно раскладывая их на столе, рядом с контейнером. Делая это, он произносил порядковый номер вслух; Берфитт приглушенно повторял, Урбс отмечал, чертя палочки в блокноте.

— …Тридцать семь. Тридцать восемь. Тридцать девять… Сорок. Все.

— Сорок, — эхом подтвердил Берфитт.

— Прошу убедиться в том, что упаковка нигде не нарушена. Осмотрите каждое место, затем передавайте мне, я буду укладывать их обратно в контейнер. Проверяйте оба. Просьба не ронять. Груз очень дорогой. — Он неожиданно усмехнулся. — К сожалению, застраховать его не представлялось возможным.

Берфитт и Урбс на шутку не откликнулись — наверное, именно потому, что знали, во что же оценивается этот груз; в присутствии таких денег — пусть и не физическом — шутить казалось им святотатственным. Берфитт осторожно, словно вазу из тончайшего фарфора, взял первый, ближайший к нему кубик, осмотрел, поворачивая разными гранями, передал Урбсу; тот повторил действия и передал место объяснявшему, после чего оно аккуратно улеглось на дно контейнера, выстланное, как и стенки и внутренность крышки, толстым, ворсистым синтетиком.

Все это делалось неторопливо, тщательно и заняло в общей сложности едва ли не целый час. Наконец последний кубик улегся на место. Берфитт и Урбс одновременно вздохнули с облегчением. Однако, как оказалось, преждевременно.

— Теперь отпирайте вы.

И объяснявший, вынув ключ из запертого уже замка, протянул его Берфитгу.

— Но, собственно, я не…

— Так указано. Вы, потом он.

Тренировка заняла еще несколько минут.

— Хорошо, — проговорил, наконец, обучавший. — Если есть вопросы или претензии, я готов выслушать.

Берфитт, проглотив комок, лишь покачал головой. Урбс ответил вслух:

— Нет.

— Подтвердите получение условленного груза в сохранности.

Запустив руку во внутренний карман, он достал плоскую коробочку. Нажал кнопку на ней.

— Приложите пальцы левой руки на отмеченные места.

Берфитт подчинился. Коротко прожужжало.

— Теперь вы.

Урбс проделал ту же операцию.

Сдавший груз человек аккуратно спрятал коробочку в карман.

— Ну, что же еще?.. Желаю удачи. Вряд ли нужно напоминать вам об охране. Если что-нибудь случится, за ваше благополучие я не дам и самого маленького медяка. Счастливо оставаться.

Он вышел из домика первым; не сразу, а сначала выглянув и убедившись в том, что охрана на месте и все благополучно. Кивнул, и шестеро, стоявшие слева, подошли к нему.

— Снимайте остальных, — распорядился он.

Один из шестерых негромко свистнул; вслед за этим из окружающего пространства появилось еще десятка полтора вооруженных молодцев. До сих пор их не было заметно.

— Уходим.

И все они исчезли так же неожиданно, как и появились: без единого звука. Берфитт, Урбс и шестеро охранников еще несколько мгновений стояли молча, словно ожидая, что растаявшие неизвестно где люди в следующий миг появятся снова, но этого не произошло. Тогда Урбс распорядился:

— Охранять Приют по периметру. Появится кто-то посторонний — без промедления уничтожать.

Они с Берфитгом вернулись в контору.

— Ну вот, теперь я почти готов отправиться с легкой душой. Надеюсь на вас, Урбс. В ваших руках теперь наше благосостояние… да не только оно — наши жизни тоже.

И, невольно подражая только что исчезнувшему, спросил:

— Все ясно?

И вот они снова оказались у подъезда.

— Я просто идиот, — сказал Милов хмуро. — Надо было предусмотреть что-то подобное…

— Ну, предусмотрел бы, и что? И почему ты не оставил им эти… эти… Ты что, потащишь это… брр… в Москву? Или еще куда-нибудь?

— Нет, конечно. Но хотя бы для себя составлю… протокол осмотра или что-то в этом роде.

— Если дело только в этом… Я сделала описание. Просто так, по привычке. У меня ведь блокнот с собой.

— Ты молодец.

— И что мне за это будет?

— Будет то, что мы сейчас поедем в агентство, и возьмем тебе билет до Кеннеди… Теперь смогу отправить тебя хоть первым классом.

— На это не рассчитывай и не повторяй: обижусь. Да и все равно обижусь: видно, придется мне улетать одной…

— Поглядим, — сказал Милов. — Пока сплошная загадка. А может, и тебе задержаться, а? По-моему, жизнь становится все интереснее… Понимаешь — у меня такое ощущение, что у этого парня за пазухой все время лежал какой-то камень — и вовсе не маленький…

— Что ты имеешь в виду?

— Ну, хотя бы эти намеки на встречу с кем-то, на обмен сувенирами — тебе не показалось, что за этим что-то кроется?

— Право, не знаю, я не прислушивалась, мне так хотелось поскорее все это закончить…

— Ну ладно, — проговорил Милов со вздохом. — Поживем — увидим, что за всем этим кроется. Но тем больше оснований здесь задержаться, хотя бы ненадолго. Ничего конкретного, согласен, но чую носом…

— Может быть, тебе следовало все же оформить визу?

— Я уже составил представление об их деятельности: мы потеряли бы весь остаток дня. Провожу тебя — тогда, может быть…

— Ну что же — может, ты и прав. А времени у нас и так мало.

Берфитт недовольно сопел носом. Операционная в Приюте Ветеранов ему просто не нравилась. Он привык к другим условиям, в каких приходилось работать, когда он еще был врачом. Тут было тесно и примитивно. Конечно, вернее всего, ничего другого здесь и не требовалось из-за специфического характера оперируемых. Однако врачебное подсознание работало, и он непроизвольно морщился, сам того не замечая. И когда первого оперируемого положили на стол, невольно оглянулся, взглядом разыскивая анестезиолога. Не нашел. Подняв брови, обратился к доктору Курье:

— Что же с наркозом?

— Он сейчас не нужен, доктор. Мы просто…

И Курье помахал одним пальцем. Берфитт понял не сразу.

— А, да, разумеется. Я и забыл… Но это сейчас. А при первой операции? При вживлении стимуляторов?

— Тогда даем наркоз. Но с этим вполне справляется мисс Кальдер.

Берфитт посмотрел на названную. Та лишь улыбнулась и кивнула. Настоящего анестезиолога здесь, естественно, не было, правда, операционная сестра оказалась неожиданно умелой. Инструменты были не самые современные, однако содержались в порядке, вообще определенный порядок у доктора Курье, надо признать, был. Стерилизатор, конечно, дышал на ладан, но это была вина не доктора, а возраста, какого достиг уже этот аппарат. В нормальной клинике его давно выкинули бы на свалку. Но, в конце концов, если что-то и не совсем так, то на век этих пациентов хватит…

Оперируемый уже спал на столе. Берфитт умело — ремесло не забылось — вскрыл грудную клетку, обнажая легкое. Невольно залюбовался, когда рану осушили:

— Прекрасное легкое.

— Совершенно здоровое, — подтвердил Курье.

— Прямо не хочется трогать.

— Я и не собирался.

— А придется.

Доктор Курье покосился на Берфитта:

— Однако, насколько мне известно…

Берфитт не дал ему договорить.

— Не сомневайтесь, доктор. Ну хорошо, начинаем. Вот так: две доли, вы понимаете? Этого вполне достаточно.

Он объяснял, работая.

— Видите? И сюда прекрасно ложится… Ну, назовем это хотя бы… компонент-два. Теперь уплотняем… Готово. И вот таким образом… Однако хочу вас предупредить: работать придется быстро.

— Боюсь, что это просто невозможно. И, в конце концов, я не уверен, имеете ли вы право здесь так командовать.

— Бояться вам нужно другого, доктор. А прав у меня столько, что я могу уволить вас сию минуту, не сходя с места. Что же вы тогда предпримете, хотел бы я знать?

Доктор Курье хорошо знал здешние порядки. Потому и помолчал. Всего насколько секунд. Потом пробормотал:

— Но восстановительный период затянется дольше, чем намечалось.

— Сделайте все, чтобы к сроку они чувствовали себя прилично.

— Наша методика не рассчитана на такие осложнения. Я, право, в растерянности…

— Пока у вас еще нет причин для этого. Зато если вы не сможете вовремя поставить их на ноги, у вас будет повод не только для растерянности, но и для ощущений куда более глубоких!

Берфитт проговорил это как-то лениво, но очень выразительно.

— Этого вы могли бы и не говорить.

— Repetitio est mater studiorum, — усмехнулся Берфитт. — Et persuadendi. Да, кстати…

Он не закончил: дверь отворилась, показался охранник.

— Шеф просит вас срочно, сэр: вам звонят откуда-то издалека.

— Вот как? — искренне удивился Берфитт. — Иду. Заканчивайте, доктор. И сразу принимайтесь за второго. У нас, как я уже говорил, не так много времени, чтобы создавать для себя щадящий режим. А уж для них и подавно.

Как был, в операционном костюме, он поспешил в контору. Взял трубку. Слышно было хорошо, хотя звонили действительно издалека — из Москвы. Он внимательно слушал, почти не отвечая. Лишь под конец проговорил: «Благодарю. Приму к сведению. Конечно, вы могли бы все-таки… Да ладно, ладно. Нет, планы остаются без изменения. Всего».

— Урбс! — сказал он затем, и в голосе его звучало недовольство. — То у вас убегает негр, то скрываются эти постояльцы, а теперь и еще вот… Прямо какая-то полоса невезений, честное слово, чтобы не сказать хуже. Черт знает, о чем они там думают! Только теперь сообщили, что меня высветили в Москве, а тамошние люди, на которых я надеялся почти как на самого себя, не смогли устранить сыщика. И он исчез! Это нехорошо. А вы как полагаете?

— Scheise, — кратко выразил Урбс свое отношение к происходящему.

— В общем, я с вами согласен. Хотя и не думаю, что вы представляете себе всю сложность обстановки. В Москве без труда установят — скорее всего, уже установили, — куда я улетел. Я сделал это совершенно открыто: не думал, что за мной погонятся и в Россию, я уже давно был, как говорится, на хорошем счету… — Он скорее размышлял вслух, чем разговаривал с собеседником, Урбс, тем не менее, внимательно слушал. — Тут я находился в приятной уверенности, что у меня есть еще самое малое три дня, а может быть, даже четыре, и я успею убедиться, что вы сделаете все, как следует… Важнейшее дело, Урбс. Оказалось же, что я в запасе имею целых двадцать четыре — но, увы, всего лишь часа. Что будем делать, по-вашему?

— Выполнять, — мрачно проговорил Урбс.

— А для этого придется покрутиться. Показать уровень нашего искусства в исполнении фуэте. Не так ли?

— Да, вроде бы, — согласился Урбс, не до конца понявший услышанное.

— Очень хорошо. Думаю, теперь я могу покинуть вас без особой тревоги за будущее нашего дела. Однако прежде чем расстаться, хочу поделиться еще одной идеей; она пришла мне в голову лишь недавно, и я хотел обсудить ее с вами обстоятельно, но, боюсь, на это уже не хватит времени. Так что я вынужден не обсуждать, а просто приказать вам.

— Я внимательно слушаю. Что вы предлагаете сделать?

— Отвлекающий маневр. Пожертвовать небольшим количеством материала, не моего, разумеется, об этом даже и думать вредно — но другого. То есть, теми же тканями, какие вы отправляли до сих пор по старым каналам — в контейнерах.

— У нас таких тканей вообще нет. Мы же больше не занимались…

— И все-таки потрудитесь достать нужное количество. А потом отправьте старым способом. Пусть перехватывают. Это их несколько успокоит, позволит думать, что мы не придумали ничего нового, если уж используем раскрытые приемы. Вы пошлете груз, конечно же, не тем маршрутом, каким потом двинетесь сами, но в противоположную сторону, и так, чтобы, прослеживая обратный путь, их люди вышли не на Приют, а на какое-нибудь совершенно другое место. Его найдете сами.

— Разумно. Обещаю вас сделать это одновременно с нашим выездом — самое удобное время.

— Смотрите только, чтобы получилось правдоподобно.

— Ну, в свое время мне случалось заниматься и такими делами, и не раз. Но я все-таки не понимаю: нужно ли вам так спешить?

— Безусловно. Я не знаю пока, есть ли какая-то связь между появлением здесь этого… которого вы упустили вместе с его дамой сердца и появлением в Москве охотников за моей душой; однако уверен в том, что там мой след уже нашли и наверняка пустятся по нему. А значит, со дня на день — может быть, уже завтра — он или они появятся здесь. Если они застанут меня тут, то поймут, что мы ведем общие дела, и начнут пристально приглядываться к вам. Согласитесь: вам это совершенно не нужно.

— Вот уж что правда, то правда.

— Так что я тороплюсь прежде всего ради того, чтобы не подставить вас под удар.

— Что ж, я готов вызвать вертолет хоть сейчас. Обратно в Майруби?

— Нет. Если они идут по моим следам, то там можно случайно наткнуться на них. Возвращаться всегда следует по другой дороге.

— Понятно. Я бы тоже так сделал.

 

Глава 6

Газета «Асахи», Токио:

«Как сообщает наш парламентский корреспондент, депутат нижней палаты Исии Фукуро внес на рассмотрение парламента предложение о направлении в распоряжение правительства Индии армейской группы быстрого реагирования для оказания помощи в поисках и нейтрализации известного стратегического материала. Депутат мотивировал свое предложение, идущее вразрез известной статье Конституции, запрещающей применение вооруженной силы за пределами страны, тем, что обладание бета-углеродом позволит развязать ядерную войну одной из малых стран, не ощущающих бремени ответственности за судьбу всего мира. Однако, по мнению депутата, независимо от места возникновения, ядерный конфликт быстро приобретет глобальные масштабы, чего Япония ни в коем случае не должна допускать. В качестве дополнительного аргумента депутат Фукуро выдвинул якобы имеющиеся у него сведения о том, что Соединенные Штаты Америки уже договорились с правительством Индии о посылке в их распоряжение подобного же отряда. После бурных дебатов палата отложила принятие решения этого вопроса на три дня».

Милов внимательно слушал последние новости по приемнику, что располагался под приборной панелью джипа.

Как и всю неделю, Информация о похищенном бета-углероде подавалась если не на самом первом месте, то уж на второй позиции обязательно. Вести были в общем утешительными: соответствующие учреждения сообщали, что местонахождение драгоценного вещества в общем уже установлено, и поисковое кольцо вокруг предполагаемого района сжималось все теснее. Искомый район находился, судя по некоторым деталям передачи, не то в Пакистане, не то в Индии.

Услышав это, он улыбнулся Еве и, продолжая слушать радио, перевел взгляд на дорогу.

Берфитт получил, похоже, по своей спутниковой коробке нужную ему информацию из Майруби; так, во всяком случае, решил Урбс, наметанным глазом заметив, что после непродолжительного разговора европеец явно успокоился, заботливо уложил аппарат в сумку и направился к Урбсу, как и обычно, доброжелательно улыбаясь.

— Ну вот, — сказал Берфитт безмятежно, — теперь можно и лететь. Наш знакомец будет обезврежен и, я полагаю, достаточно надолго. И если бы я мог быть совершенно уверен в том, что вы тут ничего не перепутаете и не напортите, то улетел бы с совершенно спокойной совестью.

— Думается, я не подавал никаких поводов…

— Ну, так уж и никаких. Вы, старый мой друг, нередко, несколько приукрашиваете картину. Не надо, в принципе она и без того достаточно хороша. Но маленький, повод все-таки есть. Если вы не запамятовали, дорогой мистер, мне нужно сорок контейнеров. Сорок, вы поняли? Четыре раза по десять, или пять по восемь, такая арифметика вам доступна? А в вашем — и, следовательно, и в моем — распоряжении имеется всего лишь тридцать восемь. Или вы где-то прячете остальные два?

— Нет, сэр, разумеется. Но я уверен…

— Надеюсь, что так. Потому что — запомните и не пытайтесь потом схитрить: мой груз расфасован точно по одному килограмму в упаковке; вскрывать их нельзя ни в коем случае. Так что если вам придет в голову этот сороковой килограмм распределить между несколькими другими упаковками, то будет большой скандал, Урбс, вы даже себе не представляете, какая разразится гроза над вашей умной головой. И никакой громоотвод вам тогда не поможет. Вот если бы не сомнения относительно этих последних контейнеров, я пребывал бы в совершенном спокойствии.

— Не вижу поводов для волнения, сэр. Недостаюшие заказаны, и они будут без осечки, ручаюсь вам.

— Верю, Урбс. Впрочем, если даже их не доставят вам вовремя, у вас всегда останется возможность выйти из этого затруднения. Думается, в Приюте слишком много народа, Урбс: санитары, охранники, одних только поваров четыре человека… Вы просто роскошествуете.

— Ну, собственно, сэр… Все это обходится не так уж дорого. Это Африка…

— Относительно географии я в курсе. Но я имею в виду вовсе не финансовую сторону вопроса, хотя она, разумеется, всегда важна. Я хочу сказать другое: в случае нужды, вы отлично сможете какое-то время обходиться без, допустим, одного-двух поваров, или охранников, или мало ли кого. Разве я не прав?

Урбс помолчал, вникая в услышанное.

— Хорошо, сэр. Я принимаю к сведению.

— Ну, и прекрасно. Теперь я спокоен совершенно. Надеюсь, ваш вертолет в порядке?

— Как и всегда.

— Чудесно. В таком случае, я готов лететь. И немедленно, Урбс. Где вертолет?

— От своей базы он будет лететь сюда минут сорок. Но, сэр, он наверняка захочет знать, как далеко придется лететь отсюда…

— Ну, что вы городите. Я не собираюсь обнародовать мой маршрут для всеобщего сведения. Пилот возьмет курс туда, куда я прикажу.

— Вы говорили…

— Повторяю: курс я сообщу пилоту, когда мы будем в воздухе. И полагаю, что не позже, чем через сутки, буду в Москве. Где мы с вами встретимся в следующий раз, вы узнаете, еще находясь здесь. Все остальное вам и так ясно. Разве не так?

— Разумеется, сэр.

— Ну, вот, — проговорил Милов, передавая Еве продолговатую книжечку авиационного билета, — каких-нибудь пятнадцать часов в воздухе, и ты дома. Да и за это время сможешь самое малое два раза размять ноги.

— Откуда ты взял эти пятнадцать часов?

— Вон там расписание, в нем ясно написано…

— Умение читать временами возвращается ко мне. Но ты забываешь, что вылет только через девять часов…

— Ох, если бы я мог забыть об этом…

— Тебе не терпится избавиться от меня, милый, не так ли?

— О господи, какая глупость!

— Неужели ты согласен терпеть меня еще такую бездну времени: целых девять часов?

— Да перестань, не то я начну злиться… Последние девять часов, а ты рассуждаешь просто не знаю, о чем…

— В таком случае, ты, наверное, уже придумал, как мы проведем это остающееся время? Дан, мне нужно как-то рассеяться, развлечься, иначе я вот тут, на этом самом месте, немедленно разревусь так, что все будут оглядываться и ужасаться.

— Конечно, я думал. Мы можем зайти куда-нибудь, посидеть в человеческой обстановке, выпить…

— Это неплохо, но слишком мало.

— Жду твоих идей.

— Давай лучше сразу снимем номер в гостинице. Там мы сможем и выпить, и побыть вместе…

— Видишь ли, дорогая Ева, с гостиницей возникают некоторые сложности. Я ведь с самого начала хотел сделать это — звонил еще из департамента полиции, помнишь?

— Не хочешь ли ты сказать, что во всем этом городе нет ни единого места в гостинице для двух смертельно уставших путников?

— Места как раз есть. Даже в избытке. Однако… В приличных отелях номера не сдают по часам. А туда, где сдают, ты вряд ли захотела бы идти. Я хорошо знаю, что это такое.

— О да, с твоим опытом!

— С моим опытом полицейского, ты имела в виду.

— Ну… да, конечно. Но ведь мы можем снять номер в хорошей гостинице, скажем, на сутки!

— Зарегистрироваться законными супругами?

. — Если смотреть на факты — разве это не так? Или ты иного мнения?

— Я совершенно с тобой согласен. Тут есть другое обстоятельство.

— Еще что-то?

— На такой номер у нас уже просто не хватит денег.

— На моей карточке…

— Я примерно догадываюсь, что у тебя там осталось: ты ведь говорила мне, когда мы встретились в Порт-Саиде, сколько у тебя — а я, в общем, помню, как мы их тратили. И счет своим деньгам я тоже хорошо знаю.

— Дьявол! Вечно деньги! А я думала, что никогда больше не столкнусь с этой проблемой.

— Ты же знаешь, вмешались непредвиденные обстоятельства.

— Да ну их к чертям! Лучше скажи, наконец: мы так и будем бродить по улицам все эти девять часов?

— Уже восемь, сорок пять. Но мы можем провести это время в аэропорту.

— Ни за что!

— Почему же? Конечно, это не «Кеннеди», но все же…

— Все эти часы жить, как под топором, слыша, как взлетает каждый очередной самолет и думать, что все меньше времени остается до моего… Нет, честное слово, только мужчина способен придумать такое!

— Ты права, конечно же. Прости меня. Ну хорошо. Сейчас мы что-нибудь сообразим.

Он остановился, заставив и Еву сделать то же самое, и принялся медленно оглядывать улицу.

— Что ты ищешь?

— Что-нибудь подходящее.

— Почему ты думаешь, что именно здесь ты что-то найдешь?

— В таком количестве рекламы несложно найти хоть чего-нибудь такого, что нам подошло бы. Ага! «Перстень с ягодой шиповника»! Звучит?

— Что это за чушь?

— Если верить рекламе — супербоевик с ужасами и мистикой.

— Дан! Еще одно такое предложение, и я начну разочаровываться в твоих вкусах.

— Не хочешь? А мне подумалось… Ладно, поищем еще. Галерея национального искусства. А?

— Портить себе настроение: что толку ходить на выставку, если ничего не сможешь купить на память?

— Безупречная логика. Так, так… О! Слушай! Когда ты в последний раз была в цирке?

— В цирке?

— Вот именно!

— М-м… Боюсь, что это было так давно, что меня тогда вообще не было на свете.

— Вот и я примерно в то же время. Пошли?

— А что мы там увидим? Каких-нибудь африканских колдунов?

— Ну, почему же. Цирк — искусство интернациональное… Там к тому же обещают каких-то совершенно небывалых дрессированных носорогов…

— Скорее всего, нас надуют. Носороги, помнится мне, не поддаются дрессировке.

— Тем интереснее будет посмотреть.

— Это нас займет… ну, часа на три. А потом?

— Потом сядем в джип и поедем к самолету.

— Все равно еще останется время.

— А мы найдем местечко, и съедем с дороги.

— Чего ради?

— Не забудь: тогда уже стемнеет.

Ева улыбнулась:

— Ты мальчишка и хулиган.

Милов сделал вид, что обиделся.

— Ну, если ты не желаешь…

— Там видно будет, — сказала она, стараясь выглядеть загадочной. — Ну, что же, вези меня в цирк — нельзя же побывать в Африке и не увидеть живого носорога. А нам с ними как-то не повезло.

— Повезет на этот раз.

Он помог ей забраться в машину.

Когда нанятый Урбсом вертолет прибыл, Берфитт задержал отлет лишь на несколько минут — чтобы дать последние напутствия.

— Думаю, что здесь никаких неприятностей не возникнет, — сказал он. — Но вы не можете еще две недели пребывать в бездеятельности. А быстрее, боюсь, ветераны не придут в кондицию. Две недели, считая от последней операции. Если будешь просто сидеть, у кого-то могут возникнуть подозрения: тебя тут достаточно хорошо знают, насколько могу судить. Разошли запросы поставщикам. И надеюсь, что к вашему возвращению из маршрута у вас снова будет набран полный — увеличенный — комплект ветеранов. Такой совершенный транспорт просто грешно будет не использовать и в дальнейшем. У тебя возникнет множество прекрасных клиентов, ручаюсь. Вот, собственно, у меня все. А у тебя? По-моему, был телефонный разговор?

— Да, — проговорил Урбс не сразу. — С Майруби. Собственно, звонок был адресован вам.

— Очень интересно. И что там?

— Засекли Клеско.

— О, вот это приятное известие. Больше нельзя его упускать. И — это крайне важно — вернуть генератор, если он еще у него.

— Похоже, что да.

— Сделайте все возможное, Урбс.

— Ладно, — хмуро буркнул Урбс. — Берегите себя.

— Да уж постараюсь. — И тут же добавил: — Проводите меня к вертолету.

— Вы могли бы еще пообедать…

Но обедать тут Берфитт не собирался; ему хотелось поскорее оказаться в пути, а пообедать, пусть и попозже, но в нормальных человеческих условиях, в хорошем ресторане. Все-таки он не был приспособлен к такому вот полевому образу жизни.

— Благодарю, друг мой, но у меня совершенно не остается на это времени. Пообедаем вместе, когда операция закончится благополучно.

Урбс на всякий случай трижды сплюнул. Он не был слишком суеверным, но все же — как знать?..

Он еще постоял на поляне, задрав голову, провожая взглядом негромко стрекотавшую «газель», понемногу таявшую в белесом небе. Потом пошел к палатке. Ступал он как-то тяжело, словно драгоценный груз великой тяжестью навалился на его плечи.

В цирке и на самом деле оказалось забавно.

Он расположился на самой окраине; то было не капитальное здание, а шатер. Постоянный цирк наверняка прогорел бы, не за этим зрелищем ехали в Африку туристы, у местного же люда были и другие заботы.

Тем не менее, зал был более чем наполовину полон, и программа оказалась неожиданно интересной и на самом деле интернациональной. Свой, ксенийский номер был только один — группа «Сильванес», акробаты, они же танцоры, прыгуны и клоуны. Зато в тот день на манеже были представлены китайцы, выполнявшие сложные гимнастические трюки, постоянно сохраняя на голове большую чашу, румынские прыгуны на доске — с десяток очень милых девушек, немецкая артистка, жонглировавшая при помощи ног так лихо, как иной не сумел бы, будь у него даже четыре руки. Выступали также украинские акробаты и таджикские канатоходцы, успешно преодолевшие свой зыбкий маршрут втроем — на плечах друг у друга. Ну и, разумеется, был и русский номер — клоун-иллюзионист, у которого кролик проглатывал лису, а роскошное манто ассистентки на глазах у зрителей превращалось в множество живых зверюшек, весело убегавших с арены. Были лошади, еще воздушные акробаты, и снова прекрасный клоун-канатоходец, своей кажущейся неловкостью и беспомощностью заставлявший зрителей то и дело вскрикивать и закрывать глаза в ожидании неминуемого, казалось, падения. Но гвоздь программы — редкостные белые носороги — естественно, приберегался, поскольку представление всегда должно заканчиваться на высокой ноте.

Уже это обстоятельство заставило Милова несколько насторожиться: обычно номера с дикими зверями ставят после антракта, чтобы за время перерыва успеть построить на манеже обязательную клетку. На этот раз подобных приготовлений не состоялось. Шпрехшталмейстер объявил номер, оркестр заиграл что-то причудливо-таинственное; медленными, торжественными шагами на арену вышел укротитель — смуглый, высокий человек в неожиданном, пожалуй, для цирка облачении: он был одет — или, вернее, раздет — как африканский шаман, и лицо его закрывала выразительная маска с оскаленным ртом и длинными клыками. Она, пожалуй, могла бы вызвать даже страх, если бы на множество таких масок — подделок, разумеется (была ли эта настоящей?), любой зритель не успел уже насмотреться на базаре и во множестве магазинчиков. Голову дрессировщика украшал султан из страусовых перьев, на руках и ногах стучали и звенели браслеты, с шеи свисало непременное ожерелье из звериных когтей, а на груди был укреплен выпуклый амулет — переливавшееся камнями полушарие диаметром с чайное блюдце. В руке укротитель сжимал короткий, также украшенный перьями жезл, и Милову подумалось, что предмет этот вряд ли мог послужить серьезным инструментом в случае, если бы хоть один из четвероногих участников номера вышел из повиновения. Милову невольно вспомнилась успокоительная формула «I hope, you know, what you do».

Постояв несколько секунд — видимо, чтобы дать публике сполна оценить его наряд, — дрессировщик медленно, с достоинством раскланялся, поворачиваясь на все стороны света, потом обратился лицом к кулисам, воздел жезл и издал возглас, который вряд ли означал что-либо на каком угодно языке. Впрочем, может быть, носороги его понимали; так или иначе — сразу же униформисты раздвинули кулисы, и на арену тяжелой рысцой выбежали герои дня.

Милову (а большинству прочих зрителей и подавно) приходилось, конечно, раньше видеть носорогов, хотя и не так близко. Животное это обладает, как известно, скверным, непредсказуемым характером, и приближаться к нему не рекомендуется даже в машине. Здесь же эти живые танки не были отделены от людей ничем, кроме невысокого барьера, и когда они появились и затрусили к центру манежа, а потом и дальше, — укротитель, продолжая оставаться к ним лицом, отступал все дальше и дальше и остановился лишь в каком-то шаге от барьера, — Милова невольно взяла оторопь. Ева обеими руками вцепилась в его плечо — хотя сидели они в середине амфитеатра, и подвергались гораздо меньшему риску, чем те, кто занимал первые ряды. Казалось, низко опущенные головы с грозными рогами, украшенные блестящими султанчиками из усыпанных блестками перьев, вот-вот тупыми клиньями врежутся в беззащитные ряды людей, уже невольно отклонявшихся назад. Остановить бегущих, хотя и не быстро, тяжеловесов вряд ли могла бы и металлическая решетка — та самая, которой не было.

Но укротитель положил левую руку на амулет, правой медленно повел оперенным жезлом — и все четыре чудовища одновременно и мгновенно остановились, как вкопанные, словно это были не живые твари, а искусно сделанные в виде носорогов механизмы. И тем не менее, это были самые настоящие звери — Милов явственно ощутил исходивший от них тяжелый запах.

«Кажется, я когда-то об этом укротителе уже читал, — вскользь подумал Милов. — О номере с носорогами…»

Но тут же он перестал думать об этом, потому что на происходившее представление и в самом деле стоило полюбоваться.

Гиганты делали невероятное. Дрессировщик, почти не двигаясь, не снимая руки с амулета и лишь плавно перебирая пальцами, заставлял их проделывать то, что, по всеобщей уверенности, носорогам вообще не было свойственно. Они маршировали, вставали на дыбы и танцевали парами (казалось, весь шатер сотрясается от их поступи), и даже — что было уж вовсе невероятно — перепрыгивали один через другого, словно были антилопами, а не великанами животного мира. Раскланивались с тяжелым изяществом; выстроившись в шеренгу, перебирали массивными ногами, словно породистые лошади на состязаниях по выездке. И делали многое другое, еще более неправдоподобное. Зал замирал, взрывался аплодисментами и свистом, ахал, порой невольно поднимался на ноги. Зрители захлебывались от восторга. И совершенно исчезло, растворилось возникшее в начале представления чувство страха: ясно было, что так прекрасно выученные звери не могут причинить людям совершенно никакого вреда.

И в этом взрыве восторга остался неуслышанным одинокий выстрел из длинноствольного револьвера, снабженного к тому же глушителем. Только сидевшие на самой галерке непроизвольно вздрогнули от сухого щелчка — трое или четверо из числа тех, кто сидел, едва не упираясь спиной в металлические конструкции шатра над самым выходом. Один или двое невольно оглянулись, но рядом с ними никого уже не было, лишь одно место оказалось свободным. Сидевшие на противоположной стороне шатра могли бы заметить, как человек ловко, не хуже циркового гимнаста, соскользнул вниз по одной из вертикальных балок прямо к выходу и исчез. Но взгляды всех до единого зрителей были устремлены на арену.

Там в это мгновение медленно падал, выронив жезл, взмахивая руками, словно стараясь удержаться за воздух, небывалый дрессировщик. Падал, не сгибаясь, и амулет, сорвавшийся с его груди, описал дугу и упал, блеснув, на песок арены прямо перед ближним из носорогов.

Дрессировщик упал. Никто еще не успел сообразить, что, собственно, произошло, но все увидели другое: все четыре носорога одновременно с падением дрессировщика остановились, словно по команде, опустили тяжелые головы и застыли, никак более не реагируя на происходящее. А еще через миг рухнули на песок арены.

Униформисты бросились к упавшему. Из амфитеатра спешили вниз — с разных сторон — два человека; видимо, то были врачи, даже в цирке не забывающие о своем долге.

Дрессировщика подняли. На плотном песке осталось небольшое красное пятно.

Шпрехшталмейстер, собравшись с мыслями, объявил, что представление окончено и вызвана полиция. Но публика уже расползалась, плотным потоком вытекая из шатра. Да они и не могли бы помочь полиции ничем; ни один не был свидетелем происшествия, хотя все они при нем присутствовали.

Милов взглянул на часы.

— Пойдем, — сказал он. — Нам пора.

— Ты понимаешь что-нибудь? — Ева мелко дрожала — от страха или перевозбуждения, кто знает.

Спускаясь, Милов оглянулся. Носороги по-прежнему недвижно лежали на арене; униформисты и прибежавшие им на помощь артисты пытались поднять животных, но ни один не стронулся с места — словно все они вдруг утратили способность к движению. Только бока равномерно поднимались и опадали.

— Понимаю, что произошло убийство, или покушение. Только и всего. А не понимаю гораздо больше. Но сейчас думать некогда.

— Постой. Куда мы идем?

— К выходу.

— Там же его нет!

— Будет. Это ведь все-таки не железобетон…

В стороне от выхода, все еще забитого людьми, Милов подошел вплотную к брезенту. Пригнувшись, чтобы не помешала поперечная балка, вытащил нож того типа, что у специалистов носит название «Стропорез». Брезент уступил, и через несколько секунд они оказались снаружи — на противоположной от выхода стороне.

— Можно подумать, что ты уклоняешься от встречи с полицией. Невероятно!

— Ничего подобного. Я избегаю потери времени, только и всего. Если мы еще не оставили намерения по дороге в аэропорт съехать с дороги в укромном местечке…

— Чего же мы медлим? — сердито спросила Ева. — Ты не можешь шагать побыстрее?

Урбс звонил в Майруби по спутниковой связи. Дозвонился быстро.

— Парк. Кто слушает?

— Инвалид.

— Что у тебя?

— Сделано чисто.

— А машинка?

— Подобрать не удалось. Там, на арене, у всех на глазах — проще уж самому надеть на себя браслеты и явиться в полицию.

— Ты что, в своем уме? Нам эта вещь нужна любой ценой!

— Да не трясись. Я ее не взял, но и никто другой тоже не увел. Эта штука сейчас похоронена под одним из его скотов — когда парень падал, она слетела с него. А скоты эти сразу же улеглись, их пытались поднять, но без подъемного крана тут не обойтись. А я вскоре туда загляну. Как только стемнеет.

— Лады, — сердито проговорил Урбс. — Хотя постой. У него ты нашел еще что-нибудь… такое?

— Что, по-твоему, я должен был его на арене обшарить?

— Не на арене. Жилье его ты проверил, как следует?

— Я и близко не подходил. И не знаю, где он там живет…

— Ты что, всерьез? Было ясно сказано: чтобы никаких следов! А там, где он живет, какие-нибудь следки наверняка есть. С выходом на нас. Или хотя бы на машинку. Детали там, мало ли что… Немедленно, пока никто другой не спохватился, иди и все обшарь. Живет он, надо полагать, где-нибудь неподалеку от своих скотов. Просмотри все бумаги, может быть, есть какие-то письма — он ведь наверняка с кем-нибудь да связан.

— А если не найду?

— Замети все чисто.

— Это как?

— Купи зажигалку за двадцать пять центов… И чтобы ничего не осталось. Теперь понял?

— Все ясно.

— Сделаешь — доложишь.

Перед тем, как идти в операционную палату, он вызвал начальника охраны.

— Ты с этим говорил недоделком?

— С пигмеем? Попробовал.

— И что он?

— Не хочет разговаривать. Молчит. Да я вам сразу сказал: бесполезно. Он с нами работать не станет.

— А до него дошло, что в случае чего…

— Он вовсе не дурак. Все понимает.

— Тогда кончай с ним. И подготовь парочку контейнеров — из тех, в которых мы раньше отправляли.

— Попозже. Когда будут отходы, с ними вместе и упрячем. Только надо будет и его… разделать. Сами займетесь?

— Еще этого только не хватало… — поморщившись, пробормотал Урбс. Вздохнул.

— Ладно. У меня две операции, после них подашь его.

— Слушаюсь. Мы что, по-старому будем работать? Не засветимся?

— Не должны. Иди. Пока все, — сказал Урбс и кивнул.

Ему еще предстояло вымыться и переодеться для операции. Конечно, с этими пациентами можно было бы обойтись и без таких тонкостей. Но Урбс привык выполнять правила. В отличие от законов, соблюдать которые не собирался.

Билеты на борт, вылетавший в Карачи, уже начали регистрировать. Ева крепко держала Милова за руку, словно боялась потерять его — на сей раз навсегда. Он обнял ее за плечи, но в этом движении она ощутила какую-то рассеянность, что ли. Это было обидно.

— Все по-мужски, да? — сказала она, и в ее голосе Милов почувствовал холодок.

— О чем ты, прекрасная женщина?

— О тебе. Весь пыл твой остался там… в машине. И я тебе уже безразлична.

— Господи, глупости какие, — сказал он и поцеловал ее. Ева мотнула головой:

— Из милости — не надо.

— При чем тут «из милости»… Просто задумался. Прости. Больше не буду.

Она не стала уточнять, чего именно он больше не будет. Знала, что человека в таком возрасте уже не переделаешь: надо или брать его таким, каков есть, или не брать вообще. Может быть, не брать? Она решила подумать об этом позже.

— Все в порядке, — сказала она, — не обращай внимания. Знаешь же, что мне всегда не по себе в такие минуты… Ладно. А твой самолет когда?

— М-м… Еще не знаю.

— Ты же взял билет на моих глазах!

— Right. Но боюсь, что сейчас придется его сдать.

— Ага! Вот почему ты так любезничал с кассиршей…

— Ева, господи! Что только тебе приходит в голову.

— Найди более правдоподобное объяснение.

— Этот циркач. Дрессировщик.

— Вероятнее всего, он уже мертв. Да и какое тебе дело? Ты не из этой полиции.

— Что-то там было не так. Слишком этот его разбитый талисман напоминал электронную схему. Сейчас я точно припоминаю: плоские обломки с блестящими точками… Словно расколотая плата.

— Да тебе-то что?

— Откровенно говоря, сам не знаю. Но если удастся, попытаюсь найти его квартиру. Вероятнее всего он, как и все подобные артисты, живет в своем трейлере, а в других перевозит носорогов.

— Не живет. Жил. И перевозил.

— Ты права, конечно.

— Но где бы он ни жил, что тебе до него? Не терпится заняться расследованием убийства в стране, где ты не имеешь на это никакого права?

— Нет, убийством пусть занимаются власти, не собираюсь отнимать у них хлеб. Но что-то заставляет меня поинтересоваться…

— Твоя хваленая интуиция?

— Як ней отношусь достаточно серьезно.

— Знаю. Извини. Все равно, мне тебя не переубедить — бесполезно… Но прошу тебя: не забывай, что мне очень хочется увидеть тебя еще раз, и еще, и еще — живым и здоровым. А тебе уже не двадцать лет…

— Есть очень много лет, которых мне «уже не». Но что-то делать я еще не разучился. Успокойся: лезть на рожон я не собираюсь.

Эти слова он произнес по-русски, и она не очень поняла.

— Куда ты не собираешься лезть?

— Не собираюсь нарываться на неприятности.

— Обещай!

— Я имею в виду — излишние. Послушай, а ведь посадка уже заканчивается. Боюсь, что тебе надо поторопиться.

— Поцелуй меня.

Милов не заставил ее повторять.

Он подождал еще — до той поры, когда далеко за громадными стеклами второго этажа пронесся, все ускоряясь, 737-й и уже на пределе видимости круто пошел вверх по невидимому склону; небесный скалолаз. Лишь убедившись, что взлет прошел благополучно, Милов покинул аэропорт, на стоянке расплатился и сел в машину, выехал, свернул к городу, метров через пятьсот съехал в дозволенном месте на обочину и вылез. Обошел джип кругом, словно оглядывая, можно ли в таком виде въезжать в город, на самом же деле следя, не остановится ли случайно еще кто-нибудь в поле его зрения, спереди или сзади — все равно. Не заметил. Снова уселся. Включил контроль. Было чисто; за время стоянки никто не подсунул «жучка». Позади солнце зацепилось за горизонт; еще несколько минут — и упадет тропическая темнота. Он врубил скорость и поехал, предварительно установив на компьютере цель: все тот же цирк, представление в котором сегодня завершилось не совсем обычно.

Он вел машину спокойно, но по мере приближения к городу, а затем и в самом городе уже, чувствовал, как все больше овладевает им рабочее настроение, иными словами — готовность сталкиваться с неожиданностями и справляться с ними. В последний раз он пережил такое состояние совсем недавно: во время бегства из Приюта Ветеранов. Именно там начались неясности, которые продолжаются и продолжались до сих пор, понемногу увеличиваясь в счете.

«Ну, что ж, это — нормально».

* * *

Цирковой караван располагался, как оказалось, совсем недалеко от шатра — на обширной забетонированной площадке, обнесенной высоким и прочным бетонным же забором, да еще с проволокой наверху. Ничего удивительного в этом не было: цирковой купол был предназначен лишь для представлений, в нем не было конюшен, зверинца и других помещений, необходимых при работе с животными. Не так уж редко среди них появлялись серьезные хищники, и забор предназначался не для того, чтобы предохранить их от похитителей, но наоборот — обезопасить людей от какого-нибудь, ухитрившегося выскользнуть на свободу леопарда. Не смог бы беглец преодолеть и ворота, хотя и не бетонные, но не менее крепкие и массивные.

Перемахнуть через такое заграждение, даже имея при себе весь нужный для этого снаряд, Милову вряд ли удалось бы. Будь он годиков на десять-пятнадцать помоложе… Но и тогда подобная эскапада вряд ли закончилась бы успешно. Площадка была хорошо освещена и между расположенными городком трейлерами то и дело проходили люди: до сна было еще далеко. Милов, впрочем, и не собирался штурмовать крепость с негодными средствами. Везде, где можно было, он старался действовать в рамках официальности, не выходя за рамки закона, что было совершенно естественно для полицейского.

Оставив машину на стоянке перед цирком, он, ни от кого не скрываясь, направился к воротам. Предъявил полученное по факсу удостоверение Интерпола и был почти сразу пропущен. Его не спросили о цели визита: похоже, здесь, как и во всем мире, полиция предпочитала задавать вопросы, но не отвечать на них.

Милов воспользовался этим своим правом и спросил, где располагался трейлер дрессировщика. Ему объяснили.

— Но только полиция там уже была.

— Знаю, — кратко ответил он и двинулся в указанном направлении.

Он прошел по главному проходу, потом свернул, как было указано, налево и двинулся по второму проходу, параллельному. Вскоре он увидел нужный ему трейлер; дверь его была опечатана. Иного Милов и не ожидал. Он прошел дальше; следующие два, той же окраски и с той же размашистой надписью «Morgan's Marvellous Rhinos», предназначались явно для рогатых артистов. Задние двери первого фургона были приоткрыты. Милов осторожно заглянул. Там было пусто. Интересно. Видимо, с животными в отсутствие дрессировщика никто так и не смог справиться. Что же, они до сих пор топчутся на манеже? Или их просто пристрелили, усыпили — короче говоря, избавились? Были ли у Моргана (фамилия, решил Милов сразу, явно не принадлежала дрессировщику от рождения) ассистенты? Шоферы? Даже если он сам водил свой трейлер, то самое малое еще двое должны были обслуживать фургоны. Где они сейчас? Дают показания в полиции, либо сидят в ближайшей пивной, пытаясь понять, что же им теперь делать?

Ладно, водители сейчас были не самое главное. Милов вернулся к жилому трейлеру. Поднялся по металлическим ступенькам. Ножом осторожно отковырнул печать — она повисла на шнурке. Печать была пластиковой, массивной, добротной. Дверь оказалась запертой. Большая сумка Милова осталась в машине, но малую он предусмотрительно захватил с собой; набор отмычек был именно в ней. Милов даже не стал оглядываться, не видит ли его кто-нибудь: вел себя, как человек, имеющий полное право на все подобные действия. Замок оказался простеньким. На всякий случай дверь за собой Милов запер. Через окошки в помещение попадал тусклый свет с площадки; пока этого было достаточно, но Милов на всякий случай приготовил фонарик. Когда глаза привыкли к полумраку, он огляделся. Спальный диванчик. Шкаф. Стол. Маленький сейф. Плита и стенные шкафчики, большой газовый баллон.

«О'кей. Начнем осмотр».

Милов начал со шкафа; там находилось то, что и полагалось — два костюма, несколько джинсов, рубашки, белье и еще один, видимо, полный комплект артистического наряда. Туфли, сапоги. Все. Милов перешел к столу. Здесь пришлось воспользоваться фонариком. Бумаги были главным образом деловые: копии контрактов, счета за продовольствие для людей и животных, старый авиационный билет. Милов, бегло глянув на него, нахмурился, сунул билет в карман. В другом ящике хранилась только большая «беретта» и коробка патронов. Милов поколебался; пистолетов у него было целых два, был и автомат — все в джипе, в тайнике. Но и бросить такое добро он не мог, сердце не позволяло. Он сунул пистолет за пояс, патроны — в малую сумку. С сейфом пришлось повозиться подольше, но в конце концов и он уступил. В металлическом ящике оказались несколько писем, немного денег — триста долларов двадцатками и полсотни фунтов; оставлять деньги всегда жалко, но взять их было невозможно: сейчас Милов был, конечно, взломщиком, но вором — нет. Сейчас он запрет сейф, и тогда…

Он не закончил ни мысли, ни действия. Насторожился. Мягко, на цыпочках, отошел к газовому баллону, пригнулся, рука сама вытащила «беретту» из-за пояса. Судя по звукам, кто-то пытался отворить заднюю дверь трейлера. Не пошел нормальным путем — значит, не хотел быть замеченным, со стороны торца было и темнее, и следующая машина загораживала. Мгновение Милов думал. Интересно было, конечно, однако совершенно ни к чему было сейчас попадать в любую историю, будь то даже простая драка. Может, конечно, лезет просто любитель поживиться — из здешних, знающий, что хозяин его не остановит. Но может быть и… Нет, лучше понаблюдать со стороны.

С задней дверью все ковырялись. Воспользовавшись этим, Милов подкрался к той, в которую вошел сам, беззвучно отпер, приотворил чуть, выглянул одним глазом: тихо и пустынно. Он выскользнул, закрыл за собой дверцу, запирать не стал — некогда было, да и незачем, — на четвереньках пересек проход и оказался под чьим-то трейлером, стоявшим напротив. Отсюда он решил понаблюдать.

Несколько минут все было тихо; света вломившийся не зажигал, и действовал, похоже, по тому же сценарию, что и Милов. Потом послышался глухой удар. Представив себе обстановку, Милов решил, что вор, не пытаясь вскрыть сейф, решил захватить его с собой, не удержал в руках и был вынужден почти смаху опустить его на пол. Ну что же, нормальный ворюга. Задерживать его Милов не собирался — его уже интересовало другое.

Он вылез из-под чужого трейлера с другой стороны, выпрямился, отряхнул колени и пошел. Сориентировавшись, изменил направление. Оказалось, что площадка, как и окружавший ее забор, в одном месте примыкала к куполу и там были ворота, через которые, как и следовало ожидать, в цирк попадали артисты. Носороги, в частности. Раз в фургонах их нет, то нельзя упускать возможность заглянуть на арену.

Ворота, против ожидания, оказались не запертыми, и Милову пришло в голову, что таким путем — через пластиковый шатер — можно было проникнуть на трейлерную площадку значительно проще, чем через ворота даже с необходимыми документами.

Под куполом было тихо и темно, однако Милов до поры не включал фонарика: попасть отсюда на арену можно было прямым путем, никуда не сворачивая. Он шел медленно, осторожно, держа в одной руке фонарик, а в другой на всякий случай пистолет; заметно усиливающийся запах подсказывал ему, что он идет верно.

Они и на самом деле оказались тут — все четыре носорога. Только теперь они уже не переминались с ноги на ногу и бока их более не вздымались от дыхания. Четыре тяжеленых туши лежали у края манежа. Все они были мертвы, и Милов не без грусти подумал, что иного пути у циркового люда, наверное, и не оставалось. Возможно, во время выступления животные вели себя так послушно потому, что были чем-то наркотизированы, но когда действие препарата пришло бы к концу, никто не в состоянии был предсказать, что они могли бы натворить.

Только теперь Милов включил фонарик, до предела приблизив его к голове ближайшего носорога. Он знал, что именно хотел увидеть, и не ошибся, память не подвела его: плотно вжатый в песок неподъемно тяжелой носорожьей головой, самым краешком своим отблескивал тот самый амулет, что находился на груди укротителя во время выполнения номера. Достать его было очень трудно даже сейчас. Пришлось, вытащив нож, подкапываться под щеку и потом бережно вытаскивать блестящую штучку. Милову показалось при этом, что носорог укоризненно взглянул на него видным отсюда глазом, но это лишь показалось, разумеется, просто свет фонарика на миг отразился в глазном яблоке.

Сейчас, разумеется, не время было, но Милов не удержался от искушения разглядеть эту вещь повнимательнее. Да, как он и предполагал, она лишь внешне смахивала на амулет, на самом же деле то был электронный прибор.

«Прибор для работы с носорогами? Любопытно… Если с его помощью на животных оказывалось какое-то влияние, если это передатчик сигналов, то должны существовать и какие-то приемники. Где они? Металлический наконечник, увенчивающий рог, — шар, как бы делающий острое природное оружие менее опасным. Допустим. А еще что? Так, от него идет проволочка. Уходит в череп носорога. Было бы интересно выяснить, к чему она там присоединена».

Пытаться проникнуть внутрь носорожьего черепа при помощи одного лишь ножа было бесполезно, даже если бы в распоряжении было достаточно времени. Милов же чувствовал, что нужно торопиться, хотя сам не понимал, почему.

Он хотел снять металлический шар с рога, однако украшение было насажено прочно. Все то же ощущение убегающего времени заставило его отказаться от этого намерения. Бережно уложив приборчик в малую сумку, Милов выключил фонарик и направился не к выходу, а к тому месту, откуда они с Евой выбрались после представления.

Чтобы найти его, никак не обойтись было без фонарика. По привычке, Милов держал его чуть поодаль, отведя руку. Поэтому первая пуля ударила в песок. Вторая же — туда, где находилась грудь Милова долю секунды тому назад. Однако за это мгновение он успел, перекатившись, оказаться уже в другом месте и замер, вытянув руку с пистолетом, вглядываясь и вслушиваясь. Он успел даже упрекнуть себя в том, что не услышал первого выстрела, и высоко оценил глушитель, каким обладал стрелок.

В свою очередь, и тот притаился, выжидая неосторожного движения Милова. Он явно был настроен серьезно, по пустякам не стреляют в незнакомых. Подумав так, Милов тоже настроился по-деловому. В него стреляли, и это сразу же убедило его в том, что он ухватился за краешек чего-то, еще непонятного, но очень важного.

Он был терпелив и мог бы пролежать, подстерегая противника, хоть до самого утра, но понимал, что с рассветом здесь снова покажется полиция. Встреча с ней на этот раз помешала бы плану, который начал уже складываться в его сознании; противника же, быть может, это как раз устроило бы.

Милов сосредоточился; он знал, что если противник не слишком хитер, то уже через пару минут Милов найдет то место, где залег стрелок, даже не видя и не слыша его. Способность эта, развитая упражнениями, уже раз-другой выручала его. Правда, было это уже давненько. Но ничего другого сейчас он сделать просто не мог.

Однако ему не пришлось использовать это свое умение.

Снаружи — с той стороны, где находилась площадка с трейлерами, — послышался взрыв. И сторона шатра, обращенная туда, заметно посветлела: пластик пропускал свет, хотя и немного.

Стрелок обладал меньшей выдержкой, чем Милов, и при этом грохоте он чуть приподнял голову.

Пистолет у Милова был чужой, неизвестно как пристрелянный. Но он решил рискнуть. И нажал спуск практически в то же мгновение, когда уловил слабое движение рядом с крайним из лежавших носорогов.

Выстрелив, он снова переместился. Но ответа оттуда не последовало. Тогда он осторожно пополз в том направлении. Но тут же остановился: вдалеке были слышны сирены пожарных, а может быть, и полицейских машин. Пламя за шатром все разрасталось, кричали люди.

Было бы очень интересно вплотную познакомиться со стрелявшим. Но и на это времени уже не было.

Милов встал. Отряхнулся. Подобрал свой разбитый фонарик. И поспешил к выходу — не во двор, а на улицу.

Но и отсюда можно было видеть, что пожар занялся нешуточный. Милов вспомнил газовый баллон в трейлере дрессировщика. И подумал, что кто-то очень активно старался замести все следы.

Дело становилось все горячее. Но вовсе не понятнее.

Милов добрался до своей машины как раз тогда, когда пожарные — они подоспели первыми — въезжали на площадку через широко распахнутые ворота.

Сам же он завел мотор, двинул рычаг и поехал в противоположном направлении, мечтая о ванне и мягкой постели.

Уехать, однако, ему удалось недалеко. Воющая полицейская машина стремительно обогнала его и перегородила дорогу. Не сработай компьютер, Милов, возможно, не успел бы затормозить. В следующее мгновение противоположная дверца распахнулась и полицейский направил на Милова пистолет:

— Руки на руль! Сидеть тихо!

Милов повиновался. Полицейский уселся рядом, продолжая держать его на мушке.

— Поезжайте за нашей машиной. И ведите себя разумно.

— Ничего другого не остается, — пробормотал Милов и перевел рычаг.

Урбс снова, устав ждать, позвонил в Майруби. Долго ждал ответа. Но никто так и не снял трубки.

 

Глава 7

«Нью Йорк Тайме»:

«Перестрелка на Индийско-Пакистанской границе. Как сообщило из Карачи местное отделение АП, этой ночью на участке индийско-пакистанской границы западнее Биканера произошла схватка между группой неизвестных, пытавшихся пересечь границу с территории Индии, и индийскими пограничниками. В стычке было применено стрелковое оружие, а также гранатометы и ранцевые огнеметы. Прорывавшаяся на запад группа была поддержана огнем с пакистанской стороны. Однако прибывшая на место происшествия группа сил поддержания порядка ООН, в составе которой входило подразделение войск США, помогла навести порядок. Группа нарушителей границы отступила в глубину индийской территории и рассеялась. Представитель индийских властей заявил корреспонденту АП, что он не видит причин связывать происшествие с пресловутым бета-углеродом, и что предположения о нахождении этого материала на территории Индии ни на каких реальных фактах не основано».

С самого утра Мерцалов позвонил на квартиру, где всю ночь шла работа.

— Как наш клиент? — спросил он без предисловий.

Уже по тому, как на том конце линии помедлили, он понял: результатов пока что никаких. Это подтвердил и ответ:

— Глухо пока что.

— Как ведет себя?

— Спокоен совершенно.

— Грозит, пробует взять горлом?

— Ничего похожего. Поглядывает на нас снисходительно и с некоторой даже жалостью, но разговаривать вообще отказывается. Кажется, однако, что на самом деле изрядно волнуется.

— Но что-то же сказал?

— Можно сказать, мечется из стороны в сторону. То разговаривает, как с урками, требует встречи с авторитетами. То перескакивает на другие рельсы и вот только что потребовал вызвать милицейского начальника. Заявил, что без него отвечать ни на один вопрос не станет.

— Милицейского начальника? Любопытно. А кого именно, не сказал?

— Нет. Сказал только, что ниже, чем с полковником, разговаривать не станет.

— Ну, давайте подробнее. Документы при нем обнаружили?

— Так точно.

— Какие? Российские?

— Да, наши. Документы подлинные. Загорский Петр Стефанович. Живет в Москве постоянно.

— Как же он получил номер в «Империуме»?

— Еще не выяснено. Однако установили, что он был в отъезде и вчера прибыл из Великих Лук. Поездом. Прямо с вокзала приехал в отель.

— А он что говорит по этому поводу? Почему поехал в гостиницу, а не домой?

— Мы его еще не спрашивали. Потому что блатным его документы не нужны, спросить его — значит, засветиться, как милиционерам. А похоже, сейчас он больше боится блатных.

— Ну, пока пусть еще потомится. Работайте. При малейшем сдвиге звони. Да, вот что: мне его фотография нужна немедленно. У вас там аппарат есть? Ну тот, который сразу снимки выдает, как он называется, запамятовал. Ага, «Поляроид». Щелкните его, но аккуратно, чтобы он этого не заметил. И сразу карточку мне сюда. А лучше — две-три. Жду.

Положив трубку, Мерцалов задумался: «С этим типом справиться будет не так-то легко. Во всяком случае, с позиций закона. По сути дела, он с поличным не взят. Нашли вырубленного и связанного в чужом номере — так тут он скорее жертва, чем преступник. Оружия при нем никакого, даже перочинного ножика не было. Я, допустим, могу предположить, что оружия не было потому, что оно у него всегда с собой — ребро ладони, или кулак, или, на худой конец, хотя бы десять пальцев, но только никто, нигде и никогда это оружием не признает… Как оказался в гостинице, если живет тут же, в городе? Ну, тут можно сочинить и наговорить сорок бочек арестантов, и возразить ему будет трудно. То, что нам известно — это не для суда, это пока чисто оперативный материал, который засвечивать нельзя. Так что если он разберется в ситуации и сообразит, что мы не урки, то займет оборону непробиваемую и сможет хоть десять лет защищаться. А интересный это ход: понадобился ему большой милицейский начальник… — Мерцалов покачал головой. — Интересно, не ложится ли это требование в одну обойму с самим фактом, что о приезде Докинга в Москву кому-то стало известно? Ну-ка, прикинем. Кто об этом вообще мог знать? Во-первых, в аэропорту, из пассажирских списков. Это вероятно. Во-вторых, если кто-то его специально ожидал — в это не очень-то верится. И в-третьих, знали, безусловно, здесь, в этой конторе, начиная с бюро пропусков и кончая моим секретарем и мною самим. И Надворовым, конечно. Ну, себя с Надворовым я отметаю сразу. Но насчет остальных надо подумать. Пусть Надворов сам этим и займется…»

Он позвонил заместителю, отдал распоряжение. Полковник принял указание, но без особого воодушевления.

— Не верится мне, Сергей Симонович, что у нас кто-то такой завелся.

— Информация, тем не менее, утекла. Вот и наделай шороху, чтоб хотя бы в будущем поостереглись. Это ведь не обязательно умысел, кто-то мог просто по глупости где-то болтануть: нас, мол, иностранец посетил… Ну, сам понимаешь.

— Сделаю, Сергей Симонович.

После этого разговора Мерцалов снова вернулся к мыслям о задержанном: «Надо, чтобы его опознали в гостинице. Выяснить, в каком номере он размещен, а скорее всего он там все-таки остановился по липовым документам, может быть, иностранным, вряд ли он стал бы рисковать и идти в отель нелегально, возраст уже не тот, да и то, что о нем известно, указывает на вариант с официальным поселением. Если так, то его липа заначена где-то в номере или в его окрестностях. Вот если мы эти корки найдем, тогда можно сделать и неплохой милицейский вариант. А пока не нашли, пусть он, сомневаясь, все же склоняется к мысли, что взяли его конкуренты. Для него это сейчас даже страшнее: потому что тем судебные доказательства не нужны, те могут и просто по подозрению поставить на перья… Ну, что же: тут пока не остается ничего иного, как ждать».

Он снял трубку, вызвал одного из немногих сотрудников, что находились сейчас в Конторе.

— Созвонись с квартирой, договорись, где встретишься поблизости от них, чтобы никому времени зря не терять. Возьмешь снимки. В «Империуме» по ним опознаешь человека, предположительно их постояльца. Осмотришь его номер очень внимательно. В первую очередь мне нужны его документы — иностранного подданного. Ну, и все остальное, что покажется интересным. Но документы обязательно. Если же его никто там не признает, ладно, будем думать дальше…

Мерцалов так ушел в размышления, что когда резко, требовательно зазвонил телефон, он не сразу сообразил, что это международный, хотя рука автоматически и сняла нужную трубку. И обращенные к нему слова тоже уяснил не сразу, вместо ответа рявкнув:

— Эй там, говорите по-людски! — и только тогда спохватился: — Oh, I'm sorry. Mister Faircloth? Have do you do, mister Faircloth.

Фэрклот, похоже, фыркнул в трубку — видимо, неожиданный прием его так позабавил, что не смог сдержаться. Но заговорил спокойно, как всегда:

— Генерал, не хочу вмешиваться в ваши дела, но поскольку этот случай определенным образом затрагивает и нас… Есть ли у вас что-либо новое об этом… ну, назовем это покушением на жизнь нашего работника?

— Я ведь говорил вам: человек задержан и находится у нас.

— Он дает показания?

Мерцалов полсекунды помялся — точно так же, как его оперативник полчаса тому назад.

— Пока ничего определенного. Очень опытный субъект, а у нас минимум доказательств. Но мы с ним работаем. К сожалению, все, что мы сейчас могли бы предъявить ему — это попытка кражи со взломом, не более.

— Надеюсь, вы этого не сделаете? Если он примет такой вариант, то ничего больше вы от него не получите.

— Это понятно. Но почему вас интересует это происшествие?

— Я думаю, что Докинга хотели устранить. Вряд ли это делалось ради вульгарного ограбления.

— Мы тоже так считаем.

— Весьма вероятно, что это связано с миссией Докинга в Москве. И инициатива исходила от Берфитта.

— Вы так полагаете?

— Берфитт знает, кто такой Докинг и чем занимается. В его приезде он ощутил серьезную опасность для самого себя в первую очередь, ну, и для своего дела. Вам известно, зачем он прибыл в Москву?

— Мы знаем только, что на второй день он улетел в Майруби — скорее всего, с намерением вернуться: номер остался за ним.

— Ас кем он встречался в Москве?

— Сейчас мы пытаемся эти факты установить. Но когда он вернется, мы будем тщательно фиксировать все его встречи. Если он вообще возвратится.

— Полагаю, что непременно — если не успел заключить каких-либо сделок. Какой бы ни была его настоящая цель, но ему нужны и явные, так сказать, поводы: он ведь деловой человек — по легенде, да и на самом деле тоже.

— В таком случае, мы будем встречать каждый борт из Майруби.

— Не только. Он опытен. И может вернуться в Москву совсем с другой стороны. Вероятно, надо встречать если не все рейсы вообще, то во всяком случае все африканские.

— Если он так опытен, то может прилететь и откуда-нибудь из Голландии, скажем. Или из Южной Америки… Тут нужна куча народу.

— За Европой мы будем присматривать: все московские рейсы.

— Лучше не только московские: он может прилететь, скажем, в Петербург и оттуда приехать поездом.

— Да, не исключено. Если вам удастся его опознать…

— Вряд ли: Докинг не оставил его фотографии. Он вообще не собирался подключать нас к этому делу.

— Мы немедленно передадим вам по связи.

— Хорошо. Если мы его опознаем, то постараемся, чтобы он не ускользнул.

— Мне кажется очень важным установить, что он намерен делать у вас. С кем встречаться. Чего добиваться. Нам представляется весьма вероятным, что Берфитт намерен восстановить в Москве свой транспортный узел, но с использованием новых способов контрабандной перевозки, о которых мы пока ничего определенного не знаем. Может быть, наблюдая за ним, вы сможете, анализируя его поведение, прийти к каким-то выводам в этом отношении. А может быть… может быть, им движут и еще какие-то интересы, но пока не хочется об этом говорить, чтобы не сориентировать вас ложно. Я сделаю это, как только у нас появятся хоть какие-то реальные зацепки.

— Это было бы очень интересно. И полезно. А не собирается ли вернуться в Москву и мистер Докинг?

— Он, насколько могу судить, зацепился за что-то там, в Африке, тоже идя по следам Берфитта. И намерен продвигаться оттуда по направлению к вам. И если бы вы сумели одновременно двигаться с вашей стороны навстречу ему…

— Как в туннеле: их обычно прокладывают с двух сторон, чтобы сбойка произошла в середине.

Как передать горняцкий термин «сбойка» Мерцалов не знал, и употребил военное слово approach. Фэрклот, однако, понял.

— Вот именно. Хотя мне кажется, что лучше всего было бы накрыть его именно в Москве. Потому что если он приехал, чтобы построить что-то на пустом месте, то именно там можно будет наблюдать весь процесс этого строительства; а всесторонне изучив процесс…

Мерцалов воспользовался крохотной паузой:

— Иными словами, вы хотите, чтобы мы ему не препятствовали, но лишь вели наблюдение?

— Я думаю, что вы сформулировали совершенно правильно. Однако, чтобы иметь возможность успешно следить за ним, вам следовало бы уже предварительно установить круг его знакомств: кто его встречает, кто охраняет, информирует и так далее.

«Ну вот, еще учить станет».

— Именно так мы и собираемся работать. Скажите, а там, дома, он находился в поле вашего зрения?

На сей рас пришла пора запнуться Фэрклоту.

— М-м… Последние годы — нет.

«Вот то-то».

— Жаль. Потому что у него наверняка были какие-то связи со здешними людьми. Иначе откуда взялись бы эти встречающие?

— Ну, это могли быть и не его личные связи. Он работает сейчас для двух фондов.

— Это мне известно.

— Возможно, именно с фондами или одним из них, а вовсе не с ним лично, поддерживал связь кто-то из ваших людей — деловых или иных…

— Хорошая мысль. Постараемся установить.

— И еще. Не кажется ли вам, что у вас имеется какая-то утечка информации? Иначе откуда стало бы известно о приезде Докинга?

Такого Мерцалов стерпеть не собирался. Подобными соображениями делиться с англичанином он вовсе не был намерен.

— Ну, тот, кто знал о его вылете из Лондона…

Он не стал заканчивать фразы: сам поймет, не маленький.

— И все же я прошу вас подумать об этом. Я, со своей стороны, сделаю то же самое.

«Ага. Отступил, но при оружии и знаменах».

— Непременно, мистер Фэрклот. Но если что-то выяснится у вас…

— О, разумеется. Вам будет сообщено об этом незамедлительно.

«Слава Богу, — думал Милов, скупыми движениями пальцев пошевеливая руль и внимательно следя за маячившей впереди полицейской машиной, — это просто прекрасно, что Ева успела улететь, и сейчас дремлет, наверное, спокойно в кабине, приближаясь постепенно к своей райской Америке… А что, страна и в самом деле неплохая; только не для меня, это уж точно. Нет, россиянину надо жить в России — при всех ее вывертах. Слишком уж мы незаконопослушный народ. В Штатах я бы долго не выдержал, даже если бы Ева сделала такое предложение; а она — иногда чувствуется — бывает близка к этому, но потом что-то ее пугает, и она снова внутренне съеживается. Ну и хорошо, пусть все остается так, как есть. И для нее хорошо, и для меня, пожалуй, тоже, хотя порой и надоедает это бытие отставного гусара… Жизнь в России, как нигде больше, располагает к постоянной готовности к неожиданностям. Вот и сейчас Ева переволновалась бы, даже перепугалась, чего доброго, да и я переживал бы — за нее, конечно, не за себя. Мне-то что, я как старый барабан, привык к тому, что лупят палками, кожа толстая, специально для этого обработана. Вот и теперь, интересно, палками будут бить, или пальчиками простукивать?..»

Размышляя так, он не забывал следить за улицей и за полицейским крейсером; привычка реагировать на неожиданности сработала и на сей раз, и он мгновенно отозвался на слишком поздно — случайно или с намерением — включенный сигнал африканского фараона, мигом щелкнул мигалкой и круто переложил руль налево. Места, по которым ехали сейчас, показались ему знакомыми, да и экранчик компьютера подтвердил: дорога вела к полицейскому управлению, где так быстро по нем соскучились. «Интересно, с чего бы это? — продолжал он неспешно размышлять. — Ив самом деле истосковались по собеседнику из таинственной страны? Да нет, если им уж так приспичило, позвонили бы в посольство и поболтали в свое удовольствие. До посольства пять минут езды; если бы только что не взяли левый поворот, а ехали по-прежнему прямо, то в два счета и оказались бы возле кусочка российской территории в экваториальной Африке… Интересно, кстати: а если мне понадобится звякнуть в посольство — разрешат? Хотя я, пожалуй, не стану, даже если возникнет повод: дипломаты — народ трусливый и мнительный, в любой миг готовы из небольшого членистоногого сделать крупное хоботное млекопитающее… Ладно, а какие вообще возникли ко мне претензии за такой малый срок? Может, я где-нибудь правила движения нарушил? Но за это меня даже в Штатах не тормозили, а уж там в этом отношении строгости великие… а здесь они сами ездят так, что даже наш русский гаишник не выдержал бы. Вот смотри-ка…»

Последнее относилось к полицейской машине впереди; водитель ее без всякой к тому надобности очень лихо сделал полицейский разворот, сработав газом и тормозами, перед самым своим департаментом, взвизгнул шинами и остановился. Милов и сам мог бы не хуже, даже получше, но решил тут особо не форсить и, развернувшись по всем правилам, приткнулся борт о борт с задержавшим его блюстителем порядка. Выключил все системы, вышел и аккуратно запер за собой дверцу. Если захотят втихаря обшарить машину, то без его согласия ничего у них не получится…

Коллега-фараон уже ждал его на полдороге к подъезду; ни слова не сказав, кивнул, приглашая. Милов, тоже без звука, кивнул в ответ и проследовал мимо постового и, повинуясь жестам проводника, направился к одному из лифтов.

Мерцалов внимательно слушал доклад.

— Установлено, что за время своего пребывания в Москве интересующее нас лицо имело две встречи с государственными чиновниками: одну — в Министерстве здравоохранения России, другую — в резиденции губернатора Московской области. Кроме того, посетил клинику, в которой заканчивается установка оборудования…

— Какую именно клинику?

— Сто семьдесят третью.

— Ту самую, что куплена фондом «Лазарет»?

— Совершенно верно.

— Это все, что он успел до отъезда?

— Да. А кроме того, был еще выезд за пределы города, продолжительностью в несколько часов. Куда — пока не узнали. Скорее всего, куда-то в Подмосковье.

— Ас кем конкретно он встречался во всех случаях?

— В Министерстве — с помощником начальника отдела лечебных заведений. В Губернаторстве — пока не выяснили. Во всяком случае, ни с губернатором, ни с вице-губернатором он не виделся.

— О чем шел разговор?

— В Министерстве, как установлено, сверялись графики установки оборудования. Интересующее нас лицо, как мне сообщили, выражало некоторое неудовольствие замедленным темпом работы и указывало, что, согласно контракту, за опоздание установщики будут платить немалую неустойку. А также предупредил, что не позже, чем завтра в клинику прибудет новый главный врач. После этого в клинике замечено усиление активности.

— Они уложатся в срок?

— Сомневаюсь. Но если и опоздают, то ненамного.

— Интересно, оговаривал ли Берфитт какие-то конкретные сроки?

— Речь шла о двух неделях, Сергей Симонович.

— Ага, так и запишем…

Мерцалов и в самом деле сделал отметку в блокноте. Выключил.

— Если он появится у нас вновь — я в этом не уверен, — то необходимо будет сразу же взять под контроль все его контакты. При этом постараться выяснить: после его возвращения не пойдет ли речь о каких-то других сроках.

— Слушаюсь.

— Ну, хорошо. А по губернаторству? Выходит, что мы не знаем ни с кем он виделся, ни о чем шли переговоры?

— Точных данных нет. Однако мы попытались сопоставить, исходя из того, что лицо представляет в Москве не только «Лазарет», но и другой фонд — «Призрение». Мы установили, что этот фонд выражал желание купить или взять в аренду на продолжительный срок какой-либо из подмосковных домов отдыха или санаториев. Известно, что им было предложено на выбор несколько названий. Но пока никаких сделок на эту тему не совершалось.

— Вероятно, эта его поездка в Подмосковье и связана с выбором объекта аренды или покупки. Не густо, Грибовский. К сожалению, не густо… Кстати, не замечены ли с его стороны какие-либо нарушения законности? Предложения взяток, например, или попытки обойти налоговое законодательство…

— То, что сделано — это касается клиники — совершалось вроде бы без каких-либо нарушений.

— Ну что же, это приятно, разумеется, весьма приятно…

Мерцалов проговорил это как-то рассеянно, явно думая

при этом о чем-то другом. Потом словно спохватился:

— Ладно, продолжайте работать. Раз переговоры о санатории еще не закончены, да и монтаж оборудования в клинике не завершен, я полагаю, Берфитт снова появится тут у нас в самом скором будущем. Постарайтесь не пропустить этого. И если что-нибудь забрезжит, докладывайте немедленно. А пока что пусть они работают беспрепятственно и не ощущают внимания с нашей стороны; чем спокойнее они будут себя чувствовать, тем скорее начнут небрежничать, делать ошибки. Наше дело — не упустить эти ошибки. Не знаю, но мне кажется, тут варится какая-то каша. Пока неясно только, из какой именно крупы. Но не исключено, что расхлебывать ее придется нам. Все. Свободны.

И, не дожидаясь, пока Грибовский выйдет из кабинета, Мерцалов потянулся за телефоном, чтобы заниматься уже другими делами.

Милов сидел напротив начальника полиции, но уже не в том кабинете, где его принимали во время первого посещения департамента;' здесь была скорее камера для допросов — со скудной мебелью и ярким светом. Да и начальник не улыбался более, демонстрируя прекрасные зубы; был он хмур, и давешнее его дружелюбие сменилось, похоже, откровенной враждебностью.

— Повторяю, господин Милов: мы ожидаем с вашей стороны полной откровенности. Вы же все-таки наш коллега, и должны пойти нам навстречу.

— С удовольствием и совершенно откровенно отвечу на любой ваш вопрос.

— Какую задачу вы решали здесь, в Ксении? В частности, в Майруби?

— Я уже говорил: оказался здесь по чистой случайности. Никаких задач не решал, и никто их передо мною не ставил. Я не нахожусь на активной службе, в Африку вообще приехал, как турист…

— Все это вы уже говорили, действительно, и мы терпеливо слушали. Нам очень не хотелось бы применять иные методы…

— Господин генерал, а в чем, собственно, я обвиняюсь?

— Обвинения очень серьезны. И прежде, чем выдвигать их, мне хотелось дать вам шанс — представить вашу версию событий.

— Повторяю: я готов отвечать на всякий разумный вопрос.

— Вот и чудесно. Скажите: какова ваша роль в тех событиях в Раинде, о которых вы же сами нас и проинформировали?

— Я невольно оказался в позиции наблюдателя. И счел своим долгом поставить вас в известность о случившемся.

— Почему нас, а не власти Раинды? Не было ли все это лишь поводом для того, чтобы оказаться в Майруби, где вы должны были выполнить некое задание?

— Я не въехал в Ксению именно для того, чтобы поставить вас в известность. Майруби просто оказалось по дороге; именно такой маршрут был намечен нами заранее.

— Нами? То есть вами — и еще кем?

— Если это вас так интересует — женщиной, с которой я совершал совместную поездку.

— С той самой, что час назад улетела в Америку?

— Да. Что же в этом такого?

— Эта женщина является представителем американской разведки?

— Чушь.

— Мистер Милф, у нас есть серьезные основания предполагать это. Вы выполняли какое-то задание американской разведки?

— Я не работаю на американскую разведку.

— Однако некоторое время назад работали. Не так ли?

«Кажется, они собрали на меня неплохое досье», — невольно подумал Милов прежде, чем ответить:

— Я выполнял поручение частной организации, а не разведки.

— Организации, тем не менее тесно связанной с CIC.

— Возможно, она и связана, но меня об этом не информировали.

— Ах, мистер Милф, мистер Милф… Скажите пожалуйста: это они поручили вам совершить убийство?

— Какое еще убийство? — спросил Милов, хотя уже понял, что именно собираются на него навесить.

— Убийство дрессировщика в цирке нынче вечером. Вы ведь не станете отрицать, что убили его?

— Разумеется, буду. Поскольку я его не убивал. И в мыслях не было.

— Все это, мистер Милф, звучит крайне неубедительно. И мы не можем заставить себя поверить вам, несмотря на наше искреннее желание поступить именно так. Все указывает на то, что вы по какой-то, известной вам причине убили укротителя носорогов, а потом и человека, который, вероятно, был свидетелем преступления. Два убийства. Может быть, в Америке или у вас в России это и пустяк, но у нас в Ксении — очень много. Я вынужден констатировать, что вы еще не готовы к чистосердечному, откровенному разговору. И единственное, что мне остается, это дать вам время для того, чтобы вы трезво обдумали свое положение…

«Что делать, — подумал Милов, — на его месте и я говорил и поступал бы, скорее всего, точно так же. Действительно, ситуация складывается такая, что есть, о чем поразмыслить».

И он сказал:

— В самом деле, мне нужно подумать.

Начальник полиции нажал кнопку звонка, вызывая конвой.

Докинг чувствовал себя скверно. После первых суток, проведенных в ксенийской столице, он пришел уже почти к окончательному выводу, что прилетел сюда напрасно, и этот вояж его завершится безрезультатно. Несмотря на то, что здесь, казалось бы, было, на кого опереться, не удалось собрать совершенно никакой информации о Берфитте. Да, он прилетел, это не подлежало никакому сомнению: имя его значилось в списках пассажиров московского рейса, но дальше зияла пустота. Прилетел, сошел с самолета — и исчез. Куда и каким образом — не помогли установить никакие розыски, невзирая на доброжелательность местных властей, их готовность помочь.

Пришлось нажать на многие рычаги, проделать кучу работы, чтобы убедиться в том, что Берфитт — или человек с другим именем, но обладавший соответствовавшей внешностью — не покидал аэропорта ни в автобусе, ни на такси. Благодаря хорошо поставленной работе полицейского участка в аэропорту (что вовсе не удивило Докинга, поскольку он знал, что работу эту помогали наладить именно британские специалисты), удалось выяснить номера большинства машин, пользовавшихся в тот день аэропортовской стоянкой. После этого установить их владельцев было уже делом техники, хотя и потребовало немалого времени и сил. Но все полученные данные свидетельствовали, почти с абсолютной достоверностью, о том, что ни в одной из этих машин Берфитт аэропорта не покидал. Он просто растворился.

Придя к столь неутешительному выводу, Докинг, однако, не опустил рук. Оставались еще и другие возможности. В частности, Берфитт мог тут же пересесть на самолет какой-то другой линии: Майруби могло служить лишь пересадочным пунктом. Проверка показала, что человек с таким именем не улетал; Докинг, однако, не сомневался в том, что разыскиваемый имел в своем распоряжении, во всяком случае, более одного паспорта. Докинг связался с коллегами, несшими службу во многих пунктах, куда отправлялись самолеты; особое внимание при этом он уделил аэродромам в Индии и Пакистане: появлявшаяся в СМИ информация, полагал он, должна же была иметь под собой какую-то почву. Он получил обещания внимательно проверить и в случае обнаружения следа незамедлительно сообщить. Пришлось довольствоваться этим, да на большее — он понимал — трудно было бы и рассчитывать.

И, наконец, Берфитт мог исчезнуть, воспользовавшись каким-то частным самолетиком или даже вертолетом. Чартерный рейс — такая вероятность вовсе не исключалась. Пришлось проверять и эту версию, просеивать все данные через мелкое сито. И в конце концов, после шести часов напряженной работы, удалось выяснить и куда летали, и кого везли, но все — впустую: Берфиттом ни в одном случае даже и не пахло.

Один из этих случаев остался, правда, не выясненным до конца. Маленький вертолет типа «газель», поднявшись с площадки в аэропорту, взял курс на запад и — это было неоспоримо установлено — пересек границу Раинды. Дальнейших сведений о нем, естественно, не было. Впору было звонить в Лондон и запрашивать данные спутниковой разведки. Докинг, однако же, не стал даже пытаться совершить такой демарш: он знал, что при существующем порядке ему если и согласятся предоставить такие данные, то хорошо еще, если через неделю, когда они будут вызывать разве что исторический интерес. Он попытался связаться с полицией Раинды, но, как он и предполагал заранее, эта затея ни к чему не привела: после очередной вспышки этнических беспорядков полиции было вовсе не до поисков какого-то там вертолета. Известно было лишь, что машина с таким бортовым номером в Ксении не зарегистрирована; что же касается Раинды, то там не смогли дать сколько-нибудь определенного ответа. Докинг подозревал, что полицейский банк данных в этой стране изрядно пострадал при последних событиях, и сейчас использовать его было просто невозможно.

Таким образом, единственным, что оставалось сделать, было признать свое поражение. Тем более, что Докинг мог тут действовать лишь неофициально, как частное лицо, рассчитывая лишь на давние и не очень давние знакомства: делать официальные шаги он не мог, потому что против Берфитта нельзя было выдвинуть никакого обвинения: личные подозрения, как известно, не являются судебным доказательством.

Докинг улетел бы сразу, первым же рейсом, куда угодно, хоть к черту на рога, а конкретно — в Карачи, куда ему, собственно, и следовало бы явиться сразу. Но вежливость и служебный этикет требовали нанести прощальный визит главе столичной полиции — поблагодарить за содействие и откланяться по всей форме. Пресловутое «исчезновение по-английски» в этом случае не было бы одобрено никем.

В качестве последней на этот раз услуги Докинг попросил отвезти его в город, в департамент полиции. Начальника пришлось подождать всего несколько минут: он был, как сказал секретарь, на допросе важного преступника. Явился он, судя по его виду, в достаточной мере удовлетворенным результатами только что проведенной работы, хотя, кажется, и не до конца. Докинга встретил сердечно и пригласил в кабинет. Угостил прохладительным, поинтересовался результатами.

— Боюсь, сэр, — сказал Докинг в ответ, — что похвалиться мне нечем. А вот у вас, по-видимому, дела идут на лад, не так ли?

Генерал сдержанно усмехнулся; коллег он, как правило, не одаривал ослепительной улыбкой.

— Не исключаю, что мы на пороге немалого успеха. Мы задержали человека, который, судя по косвенным уликам, имеет отношение к преступлению века.

— Вы имеете в виду?..

— Вот именно: похищение бета-углерода.

— Неужели? Это, действительно, стало бы необычайным успехом.

— Не правда ли, а? Мы недаром установили тщательное наблюдение за всеми прибывающими к нам иностранцами, хотя при нынешнем объеме туризма это и требует немалых усилий… Но он и сам нам помог: дважды нарушил закон — и очень серьезно — двойное убийство. Надеюсь, что, пользуясь этим обстоятельством, как рычагом, мы сможем выжать из него и все остальное, как только он сообразит, что находится уже в одном шаге от виселицы.

— Да, здесь ход действий диктуется самими фактами. Но скажите…

Эта мысль возникла у Докинга мгновенно: «А что, если и на самом деле вдруг так повезет — под занавес, как говорится?..»

— Скажите, сэр: этот задержанный носит имя Берфитт?

Начальник полиции снова усмехнулся.

— Вы решили, что это тот самый, кого вы разыскиваете? Ну, в таком случае я сразу же известил бы вас, зная о ваших усилиях…

Докинг в это нимало не поверил: кому охота делить победу с кем угодно другим? Внешне, однако, этого никак не выразил.

— Нет, — продолжал между тем генерал. — Это не ваш клиент. Хотя, безусловно, тоже очень интересная личность: полицейский, точнее — бывший полицейский из России, прибывший сюда из Раинды; мотивы его приезда — те, что он выдвигает — не выдерживают критики.

— Из России? Действительно, крайне интересно. Мне в свое время приходилось работать с некоторыми из них. Хотя большинство из них, надо полагать, сейчас вследствие возраста уже покинули службу.

— Этот, кстати, тоже. То есть, он так заявляет. Но я ему не верю: в таком случае его не разыскивали бы из Москвы.

— А его искали?

— Так же верно, как то, что я сижу перед вами, капитан.

— Подождите… Значит, вы полагаете, что агент, связанный со своей службой, может оказаться замешанным в дело о похищении…

— Я полагаю, что он может обладать какой-то информацией по этому поводу, поскольку его служба такими данными наверняка располагает. И для нас будет совершенно не лишним познакомиться с этой информацией, не так ли? Вы скажете — неэтично? Но ведь убийства-то остаются так или иначе! Так что у меня есть все основания видеть в нем преступника.

— Убийства доказаны?

— Прошло еще слишком мало времени. Но он задержан на месте преступления. Это уже очень много.

— Несомненно. А кстати, как его имя?

— Рассчитываете встретить знакомца? Сейчас… тут у меня записано. Ага, вот. Ми-лёф, или Милф, хотя возможно, что это произносится как-то иначе…

— Милф?

— И в самом деле он вам знаком?

— Очень может быть. Когда-то мы работали вместе в Интерполе… Впрочем, мы же разговаривали о нем совсем недавно. Я говорил вам, что хотел бы найти его, вы же уже тогда высказали подозрение о его причастности к преступлению века. Неужели вы забыли?

— Память начинает порой подводить… Но то, что вы сказали, меня очень радует.

— Что вы имеете в виду?

— Какие у вас с ним были отношения?

— Самые нормальные. Он был опытным работником…

— В таком случае, я намерен просить вас об услуге.

— Слушаю.

— Не хотите ли поговорить с ним?

— В каком качестве?

— В самом подлинном. Вы — давний его сослуживец, оказавшийся здесь по чистой случайности, узнавший о его неприятностях и готовый, по старой памяти, предложить свою помощь — в рамках закона, разумеется…

— Вы полагаете, что он будет со мной более откровенен?

— Я бы сказал, что на это рассчитываю. Он, кстати, был у нас и за несколько часов до его задержания, хотел подбросить нам какой-то материал, тоже связанный якобы с убийствами. Но как только я услышал, что это произошло — если действительно произошло — где-то в Раинде, где одним убийством больше или меньше — никакой роли не играет, я сразу же…

— Вы сказали, он прибыл сюда из Раинды?

— По его словам, прямиком оттуда. На машине с египетским номером.

— Что же, генерал, я готов увидеться с ним.

— Заранее благодарю. Но если вам удастся услышать от него что-то, интересующее нас…

— Можете быть уверены, сэр.

— Да, и еще… Попросите его впустить нас в его машину. Нелепое положение: мы не можем даже обыскать ее…

— Вы не можете вскрыть машину?

— Вы не поверите, но дело обстоит именно так. Мы можем разве что взорвать ее; иных способов, как мы убедились, просто нет. Но взрывать, как вы понимаете, мы не станем…

— Прекрасно. Я готов идти к нему.

— Сейчас я распоряжусь, и вас проводят.

* * *

— Давайте членораздельно и по порядку, — велел Мерцалов.

— Личность его мы установили окончательно. Это действительно Петр Стефанович Загорский, пенсионер, проживающий в Москве. Одинок. В прошлом — артист театра марионеток, так называемый кукловод.

— Это что же, который Петрушку показывает?

— Ну, не так примитивно, Сергей Симонович, но в общем да — находится за ширмой и дергает, кажется, за веревочки или что-то в этом роде. Пенсию получает среднюю. Никаких почетных званий не имеет. Образ жизни — уединенный, по показаниям соседей, ведет себя тихо, гостей не принимает, пьяным не замечали… Иногда его не видят целыми неделями.

— То есть, образ жизни соответствует уровню доходов?

— В этом варианте — да.

— Не говорите загадками, майор.

— В то же время, судя по документам, по которым он получил место в гостинице «Империум», он гражданин Калерии, и прибыл оттуда вчера, прямо с вокзала направившись в гостиницу. Цель приезда — коммерческие дела.

— Липа?

— Возможно, и нет.

— Уже интересно. Документы на то же имя?

— Нет, конечно. Сифоров Зиновий Поликарпович. Калериец русского происхождения.

— Таких и на самом деле множество. Так. Если он коммерсант, то должен иметь в Москве какие-то связи. Вы проверяли?

— Так точно. В качестве калерийского бизнесмена, господин Сифоров имеет в Москве однокомнатную квартиру, кроме того, дачу по Северной дороге. Кооперативный гараж, в котором держит автомобиль; пользуется им во время посещений Москвы. Приезжая, исправно регистрируется, платит все полагающиеся налоги и сборы.

— Чем дальше в лес… Часто ли бывает в Москве?

— Три — четыре раза в год.

— Гм… А вы не пробовали установить, совпадает ли время его приездов в Москву с теми неделями, когда соседи не видят Загорского?

— Выясняли. С точностью судить трудно, но похоже, что не совпадают или не всегда совпадают.

— Совсем интересно. Надо навести справки в Калерии — не по официальным каналам, конечно: числится ли у них там этот Сифоров, и что о нем вообще известно.

— Я это сделал, Сергей Симонович, сразу же, как только мы изъяли из гостиницы эти документы. Обещали ответить по возможности быстро.

— Работаете оперативно. Хорошо. Как только придет ответ…

— У меня еще не все, товарищ генерал.

— Сегодня вы меня приятно удивляете. Докладывайте.

— Один из работников, входивший в группу, задержавшую Загорского, старший прапорщик Сердюк…

— Постойте. Фамилия знакомая.

— Ветеран, товарищ генерал. Вы ему вручали награду на последнем празднике за выслугу лет и беспорочную службу…

— Вспомнил. Что он?

— Уверяет, что встречал Загорского раньше. При интересных обстоятельствах. А именно — в зоне. Сердюк тогда служил надзирателем…

— Так-так. А Загорский?

— Находился по другую сторону: отбывал срок.

— Детали?

— Деталей за давностью лет не помнит, как и фамилии и статьи. Но в памяти сохранилась кличка: Роялист.

— Своеобразно… На каком он был режиме?

— Строгий режим. Вся колония была строгого режима, там сявки не сидели.

— Полагаю, вы уже запросили?..

— Да. Там это заняло немного времени.

— И что?

— Завьялов Павел Сергеевич. Десять лет, умышленное убийство.

— Вот оно как! Почему же пальцы не сработали сразу?

— Вот тут, товарищ генерал, начинается самое интересное. Пальцы не совпадают.

— Выходит, это не он?

— Сердюк готов присягнуть…

— Прямо черт его знает…

Мерцалов задумался. Майор воспользовался паузой.

— Разрешите позвонить от вас, Сергей Симонович? Может быть, от наших из Калерии поступило уже что-нибудь.

— Звоните.

— Спасибо.

Майор набрал номер. Мерцалов подпер подбородок ладонью, размышляя.

— Ага, — сказал майор в трубку. — Прекрасно. Давайте…

Он выдержал паузу — не очень, впрочем, продолжительную.

— Очень хорошо. Спасибо.

Положил трубку.

— Есть новости, товарищ генерал.

Мерцалов поднял на него глаза.

— Сифоров Зиновий Поликарпович действительно в Калерии проживал. Но два с лишним года назад — в сентябре восьмого года — умер.

— Этого следовало ожидать. Своею смертью?

— Как будто бы…

— Как это понимать?

— Скончался в своей постели, не застрелен, не зарезан, не убит ударом и даже не отравлен. С другой стороны — не болел, здоровьем отличался завидным. Успешно вел дела, хотя, предположительно, находился в деловых отношениях с мафиозными группировками.

— Что дала медицина?

— Удушье. Но поскольку никаких доказательств постороннего вмешательства не обнаружено, квалифицировали, как паралич дыхательных путей.

— То есть, убийство не доказано, но и не исключено.

— Так точно.

— Калерия, Калерия… — пробормотал генерал. — И отпечатки… Эта самая клиника там — лучшая в Европе. Пересадки органов. В том числе и конечностей, верно?

— Я не в курсе, товарищ генерал.

— Да и я не очень-то. А жаль. Сейчас было бы очень кстати…

Он смотрел на майора в упор, но как бы его и не видел.

— Если можно пересадить, допустим, руки, и они приживаются… Новые руки, майор. Чистые. В смысле — не проходящие ни по одной картотеке… Да, это обстоятельство мы как-то упустили из виду. Поэтому его в наших архивах может и не быть. А те пальчики, чьи отпечатки есть, давно уже где-то сгнили… Можно допустить такую возможность?

Майор лишь пожал плечами. Мерцалов ответил сам:

— Можно, отчего же нет. Так. У нас такая клиника только налаживается. А в Калерии… Предположим, интересующий нас господин Загорский бывал некогда в Калерии. Не так давно, впрочем. И ему там — по медицинской необходимости, либо по настоятельной просьбе, по знакомству — заменили руки. Интересно: а какие-то следы при этом остаются? Хотя бы малозаметные. Ну, типа шрамов, что ли? Вряд ли ведь можно все сделать уж так точно, чтобы никаких следов не осталось, а?

— Я не специалист, Сергей Симонович. Запросить медиков?

— Тут надо еще подумать, кого именно… Ладно, это я возьму на себя. Но выстраивается интересная цепочка… Сифоров скончался от удушья. Не исключено при этом, что задохнуться ему помогли. Но сделали это настолько квалифицированно, что доказать убийство не удалось. Допустим, речь шла о заказном убийстве. И в знак благодарности — а также с прицелом на будущее — исполнителю устроили возможность сделать такую вот пересадку. После чего он может жить спокойно. На всякий случай, он прибирает к рукам — или ему отдают — документы покойного, с которыми он вряд ли может появляться там, но которые вполне срабатывают здесь, в другой стране. И тут он живет — един в двух лицах — и, быть может, даже время от времени выполняет такого рода заказы. Поскольку личность он весьма достойная, на месте не попадается, то его никто и не подозревает — до того самого мгновения, когда он наталкивается на опытного англичанина, которого, весьма вероятно, тоже по заказу должен был устранить. Звучит?

— Вроде бы логично, Сергей Симонович.

— Хорошо. Теперь подумаем, к кому обратиться по поводу шрамов.

— А что пока с ним?

— Пусть продолжают в том же духе. — Мерцалов помолчал. — С ним можно было бы, конечно, закончить быстро. Но

есть у меня предположения, что здесь, в нашей конторе, кто-то ему весьма сочувствует. И грызет любопытство: кто бы это мог быть? Поэтому потомим его еще — заставим искать какой-то выход.

— Слушаюсь.

— Откровенно говоря, — сказал Докинг Милову, сидя рядом с ним на койке в камере, куда россиянина упрятали до лучших времен, — я вам, коллега, не завидую. Мне очень жаль, но боюсь, что вы, пусть и без всякого умысла, впутались в какое-то неприятное дело.

Было это уже после того, как каждый из них — не в первое мгновение, правда — опознал другого, после всех полагающихся в подобных случаях слов и действий. Несколько минут ушло на воспоминания о делах, в которых они участвовали в свое время плечом к мечу. Впрочем, неправильным было бы видеть в этом лишь проявление сентиментальности, свойственной порою людям зрелым при воспоминаниях о былых временах, которые всегда представляются почему-то безмятежными и едва ли не счастливыми; то была прежде всего дополнительная проверка: а в самом ли деле это он или подставка? А помнит ли он такую вот деталь… А вот эту? А то, что было потом?

И лишь когда этот своего рода ритуал завершился, они перешли на темы сегодняшние, гораздо менее веселые.

— Пожалуй, да, — согласился Милов. — Хотя летел я в Африку действительно без всяких умыслов такого рода. И тем не менее… Послушайте, Докинг, мне представляется, что я нащупал там что-то весьма интересное. Вы ведь еще на службе?

— Конечно, я все-таки моложе вас, Милф. Да и у нас не так бездумно разбрасываются людьми… И все же объясните мне: какого черта вы решили подменить собою местную полицию? Честное слово, она не так уж плоха.

— Да не впутывался я. Меня впутали, так будет точнее.

— Ну. С вашим опытом…

— Единственная ошибка, которую я совершил действительно, заключается в том, что я решил отдохнуть, приятно провести время в тех местах, где когда-то уже бывал — давно, еще до нашего знакомства с вами. Теперь я понимаю, что этого делать не следовало; лучше было бы махнуть… ну, хоть в Австралию, на Тасманию куда-нибудь… Но мне чудилось, что все, связанное с этими местами, происходило так давно, что кроме меня об этом не помнит уже никто на целой планете. Ошибка, свойственная людям моего возраста, вероятно. Но мое поколение оказалось живучим; там, куда я приехал, возник человек, с которым мне приходилось встречаться в другие времена, но в этих же местах. Он узнал меня, я — его.

— Ну и черт с ним. Пусть бы шел своей дорогой.

— Вы говорите так, словно это я его зацепил; а было все наоборот: он — меня.

— То, что он вас опознал, я понимаю. Но что значит — зацепил? Он что, собрался, быть может, отомстить вам за какие-то давние обиды?

— Не знаю уж, чем это было вызвано; однако, судя по тому, что мне удалось услышать, он решил, что я нахожусь там не для отдыха, а по заданию. Он явно представил, что я еще состою на активной службе.

— Так ли уж он был неправ?

— Докинг, Докинг… Мне ли вам объяснять, как это бывает; вы сами не мальчик и не хуже меня все понимаете. Но, насколько я могу судить, я не предпринимал никаких действий, которые могли бы натолкнуть его на такую мысль. Он, скорее всего, просто не представляет, что такие, как вы и я, можем когда-нибудь отстраниться от работы, и поэтому, увидев нас в любое время и в любой обстановке, чувствует себя в опасности. Вероятно, именно так все и произошло: он почувствовал себя в опасности, опасность исходила — должна была исходить — от меня, и незамедлительно принял меры к тому, чтобы от этой угрозы избавиться. Поскольку угроза воплощалась во мне, он решил избавиться от меня и от моей спутницы заодно. Ни с тем, ни тем более с другим я согласиться не мог: это было бы не в наших традициях, не так ли?

Докинг усмехнулся.

— Пожалуй, да. Но из соприкосновения можно было выйти без шума…

— Этого я и хотел. Но мне не позволили. Нас хотели взорвать, когда это не получилось — примитивно подстрелить. Но я, как вы, быть может, помните, человек не мстительный, и был согласен даже в таких условиях просто унести ноги. Однако к тому времени я стал уже соображать, что дело вовсе не только в ностальгических воспоминаниях; суть в том, что я действительно не был подключен ни к какому делу, но вот он был. И дело это — какая-то часть его — делалась именно там, где меня угораздило оказаться. Я понял, что, судя по тем усилиям, какие прилагались, чтобы избавиться от меня, дело там было достаточно серьезное. Если бы сезон охоты на меня открыл он сам, я бы счел, что все это происшествие не стоит и выеденного яйца; но они пустились за мною стаей. А мне удалось, в процессе отступления на заранее не подготовленные позиции, разжиться кое-чем, что вполне можно было расценивать, как вещественные доказательства, и они это знали. Мы с моей подругой все-таки унесли оттуда ноги, но нам не дали покоя даже здесь — сидели на хвосте. Вот почему я решил прибегнуть к помощи здешней полиции — знакомство с которой у меня развивается, как вы сами видите, отнюдь не лучшим образом.

— Два убийства, Милф. Чего вы хотите?

— Объективности. Одно — не мое; другое — чистой воды самооборона. И не нужно быть гением сыска, чтобы разобраться в этом.

— Мне очень хотелось бы хоть как-то помочь вам, Милф, но до сей поры у меня все-таки не создалось сколько-нибудь связного впечатления обо всем этом деле.

— Да, я рассказываю, наверное, слишком обрывисто, комкаю… Просто потому, что у меня еще не было времени как следует собраться с мыслями. Видите ли, если идти от того человека, который меня опознал и подал сигнал к началу охоты…

— Вы помните его имя, кстати? Может быть, я…

— Помню, разумеется. Берфитт. Он…

— Берфитт?

— Да. Лет пятнадцать тому назад…

— Стоп.

Впрочем, Докинг тут же поправился:

— Извините, Милф. Но если вас не затруднит — помолчите немного…

— Ага, — сказал Милов. — Это имя вам что-то говорит.

После этого он действительно умолк, потому что Докинг досадливо крутнул головой, словно сгоняя надоедливую муху.

Молчание продолжалось не менее двух минут. После чего Докинг перевел дыхание — тяжело, словно только что одолел двадцать этажей без помощи лифта.

— Итак, вы сказали — Берфитт?

— Могу повторить, если нужно.

— Думаю, вам придется еще не раз… Берфитт. Теперь объясните мне: где все это было?

— Не так уж и далеко отсюда. В Раинде. Рядом с южной оконечностью парка Кагера. Там есть такое заведение — Приют Ветеранов. Давным-давно в тех местах находился Приют Бисмарка — так он некогда именовался; потом это хозяйство называлось просто Фермой, а теперь — так, как я только что сказал.

— Приют Ветеранов в Раинде… Скажите, Милф, а он появился там — я имею в виду Берфитта — еще до вас, или вы уже успели приехать?

— Он прибыл через несколько часов после меня.

— Каким способом?

— О, с большой помпой: его доставили откуда-то на вертолете.

Докинг покрутил головой. Усмехнулся:

— Воистину, не знаешь, где найдешь, где потеряешь…

И снова сделался серьезным:

— Его привезли и, если я правильно вас понял, находившиеся там люди — вероятно, персонал этого самого приюта, — затем выполняли его указания?

— Ну, не знаю, командовал ли он сам, или через кого-то, скорее второе, но его указания выполнялись; во всяком случае, во всем, что касалось меня.

— Ага. Кстати, а вы знаете, откуда он туда приехал? Прилетел, вернее?

— Нет. Откуда же мне знать?

— Из Москвы, Милф. Прямо с вашей родины.

— Черт! Не хотите ли вы сказать, что его услугами стали пользоваться…

— Нет-нет, не ваши коллеги, разумеется. И в Москве он очутился с легендой коммерсанта — вернее, полномочного представителя двух коммерческих организаций, у которых в Москве свои интересы.

— И он связан с ними только как коммерсант?

— Вряд ли только в таком качестве. Но это длинная история, Милф, а сейчас я меньше, чем когда-либо, намерен терять время. Вы очень помогли мне. Дело в том, что я оказался здесь именно для того, чтобы разыскать этого самого Берфитта, и никак не мог найти хотя бы намек на след. А вот вы, оказывается, находились рядом с ним…

— Право же, мне хотелось бы находиться от него подальше.

— Я отлично вас понимаю, но что было, то было.

— А уж если было, то не кажется ли вам, Докинг, что я мог бы вам помочь и еще чем-нибудь, если бы вы подключили меня к делу? Только не говорите мне, что вы тоже находитесь на отдыхе.

Докинг улыбнулся:

— Нет, этого я не скажу. И, конечно, ваша помощь мне бы не помешала в любом случае, а в особенности там, в Раинде, раз те места вам знакомы. Понимаете ли… Вам что-нибудь известно о контрабанде тканей? Я имею в виду человеческие ткани, иными словами — органы для трансплантаций?

— В мои времена таких проблем еще не существовало.

— Может быть, у вас их еще и не было; впрочем, ваше время, думается, еще не прошло. Так вот, я предполагаю, что Берфитт оказался здесь именно в связи с этим видом контрабанды. Видимо, у него здесь имеется какая-то база. И мне очень нужно ее найти. И вы могли бы мне помочь.

«Что же, у каждого свои проблемы, — подумал Милов. — Это хорошо, что наши проблемы не пересекаются».

Вслух же он сказал:

— Дело за малым: договоритесь, чтобы меня выпустили…

— Это будет трудно, Милф. Но я попробую.

 

Глава 8

«Дэйли Ньюс»:

«Руководство Кембриджского университета встревожено непонятным молчанием профессора Сольца, известного специалистам своими работами последнего времени, посвященными способам применения бета-углерода в полевых условиях для нейтрализации атомного заражения местности. Профессор Сольц, как свидетельствуют компетентные лица, две недели тому назад, еще до похищения ценного материала, выехал на отдых в Шотландию, чтобы, как сам он пояснял, спокойно половить рыбу в нормальных условиях (семья профессора с давних пор владеет охотничьим домиком на берегу реки Тей). С тех пор профессор не подавал о себе никаких вестей. Обеспокоенные его молчанием, сотрудники лаборатории профессора отправились туда, где надеялись найти его, однако, как засвидетельствовали соседи, профессор в свою обитель не приезжал. Президент университета полагает, что исчезновение профессора может быть каким-то образом связано с хищением бета-углерода. Службы безопасности приступили к расследованию обстоятельств исчезновения профессора Сольца».

Урбс нервничал. Время уходило, а в Приюте, как ни считай — с начала или с конца — по-прежнему насчитывалось тридцать восемь ветеранов, и никак не сорок. А нужно было ровно четыре десятка.

Вечером, когда упала тропическая темнота и близкие звезды в очередной раз затеяли переговоры своим загадочным кодом, Урбс привычно обходил Приют по периметру. Стража была на местах; не приходилось опасаться, что кто-либо из охранников задремлет на посту, хотя чужих людей здесь не очень-то и боялись. Тем не менее, Урбс обходил Приют каждый день дважды: с наступлением темноты, и второй раз — перед рассветом. И не только потому, что издавна привык не верить никому и не полагаться ни на кого, кроме самого себя; его чем дальше, тем больше волновало молчание того отряда — или, если угодно, банды (терминология Урбса мало беспокоила), — который должен был доставить недостающих до сорока. Время уходило, и если завтра последних «ветеранов» не привезут, то придется действовать по рецепту благополучно улетевшего Берфитга: пожертвовать двумя из своих людей ради точного выполнения задачи. Разумеется, условия следовало соблюдать пунктуально: никогда в жизни Урбс еще не зарабатывал таких денег, какие были обещаны ему за эту операцию. Надо было любой ценой сделать то, чего ожидал Берфитт, а еще больше — как догадывался Урбс — его хозяева, которых экс-хирург боялся, похоже, по-настоящему, а значит, были они людьми, способными на многое, если не на все. Все это примиряло с мыслью о необходимости приговорить двоих своих людей к незавидной судьбе. Но вовсе не жалость, не человеколюбие смущали Урбса, когда он думал об этом: такими недостатками Урбс не страдал. Тревожило его другое: люди, которых он возглавлял, то же никак не относились к моралистам, но свою жизнь и благополучие ценили очень высоко; именно это сплачивало их, делало сброд отрядом, где каждый вынужден был крепко держаться за каждого. А если бы кто-то попытался разрушить это единство, пойти на какое-то предательство, он сам пал бы первой жертвой. Урбс прекрасно знал это, потому-то предложенный Берфиттом вариант относил к числу невыполнимых.

Об этом и размышлял Урбс, когда бесшумными шагами продвигался от одного поста к другому. Ему всегда лучше думалось в темноте и в движении. И что-то уже начало складываться в его голове, когда он услыхал странный звук, заставивший его застыть на месте и вскинуть всегда готовое к бою оружие.

Звук, донесшийся до него, мог, конечно, издать и зверь; во всяком случае, так скорее всего подумал бы человек, непривычный к Экваториальной Африке и не знающий как следует ее населения. По мнению людей несведущих, живые существа тропического леса или буша могут издавать великое множество всяких звуков, на самом же деле количество и характер этих звуков достаточно ограничены. Точно так же любой непонятный звук, издаваемый человеком, можно, конечно, отнести к какому-то из неизвестных языков; на деле же множество звуков, порождать которые способна голосовая система человека, ничего не выражают ни в одном языке: даже все земные языки в сумме намного более узки, чем возможности голосовых связок. Урбсу это было прекрасно известно, и он ни на мгновение не усомнился в том, что услышанный им звук не принадлежал ни одному из обитавших здесь зверей: звук этот вышел из уст человека.

Урбс в этот миг находился между двумя соседними постами, и не мог позвать на помощь никого, чтобы не выдать собственного местоположения. Сейчас он мог полагаться только на самого себя. Впрочем, это ему приходилось не впервые.

Услышанный звук Урбс оценил сразу: он свидетельствовал о беспомощности. Правильнее всего было бы оценить его, как сдавленный стон, вырвавшийся вопреки старанию удержать, подавить его. Урбс и сам поступил бы так же, окажись он в критическом положении в густом мраке обступающего Приют леса. Всякий звук привлекает внимание зверей — в том числе хищников — куда быстрее, чем доходит до сознания человека, а выстоять в схватке с хищником безоружному человеку вряд ли удастся, если он даже здоров. Услышанный же Урбсом стон никак не свидетельствовал о том, что человек этот был в полном порядке. Но и не нес в себе никакой информации о том, кем этот неожиданно появившийся тут человек мог быть.

Первой мыслью, шевельнувшейся в мозгу Урбса, была, пожалуй, самая нелепая: он подумал, что то был Берфитт. Вертолет мог потерпеть аварию вследствие неисправности, а то и подвергнуться атаке с земли или с воздуха: до полного спокойствия в Раинде было еще очень не близко. В таком случае Берфитт мог пострадать при вынужденной посадке или даже — если вертолет подвергся обстрелу с земли — получить ранение. Это могло произойти где-то поблизости, вскоре после вылета из Приюта, иначе Берфитту было бы сюда не добраться. Если так, то надо было спешить на помощь. О том, что это мог оказаться Берфитт, говорило и то, что человек явно пытался добраться именно до Приюта, иначе ни один нормальный, знающий эти места человек не направился бы вглубь леса, но напротив, постарался бы как можно скорее покинуть пределы звериного царства.

Решение созрело мгновенно. Держа автомат наизготовку, Урбс сдвинул со лба на глаза окуляры ноктовизора. До сих пор Урбс обходился без этого полезного прибора, но всегда имел его при себе, совершая обход. Он повернул влево и, ступая все так же бесшумно, направился туда, откуда только что донесся стон. На всякий случай он двигался, пригибаясь, чтобы представлять собою как можно меньшую цель — на случай, если это была какая-то ловушка. Одновременно он внимательно вслушивался: раздайся звук вторично — это намного облегчило бы поиск.

Человек, однако, молчал, и идти приходилось почти наугад. Хотя Урбс был уверен, что в общем сохраняет верное направление.

Сделав уже около тридцати шагов, он снова уловил, наконец, звук. Не стон, но громкое, редкое дыхание; казалось, человек втягивает и выталкивает из себя воздух уже из последних сил.

Ориентируясь на звук, Урбс немного изменил на правление и, продвинувшись еще футов на тридцать, нашел, наконец, того, кто заставил его немало встревожиться. Урбс снова убрал ночные очки на лоб. Вгляделся.

К счастью, то не был Берфитт; лежавший был — Урбс понял сразу — куда меньше ростом, и кожа его была намного темнее. Это было понятно даже сейчас, почти в полной темноте: лицо лежавшего почти не выделялось на фоне земли, в то время как даже свои достаточно загорелые руки Урбс ясно различал. Немного поколебавшись, Урбс включил фонарь — всего лишь на мгновение. И тут же выключил, успев заметить главное.

Нет, не Берфитт, но и не какой-нибудь случайный туземец. В лежавшем, чья защитного цвета рубашка была перемазана кровью, в особенности на груди, распорядитель Приюта, обладавший хорошей памятью, сразу же опознал своего давнего знакомого — помощника главаря той шайки, которая вот уже достаточно давно и без осечек поставляла ему основное население Приюта, а именно ветеранов, или тех, кого тут было принято так называть.

— Хозяин… — пробормотал раненый хриплым шепотом. — Помоги, во имя Аллаха…

— Что с тобой? Где остальные?

— Наверное, не осталось никого… Может быть, кому-то… удалось убежать… не знаю.

Говорить лежавшему было трудно.

— Помоги мне… Нужна помощь… перевязать…

— Сейчас, сейчас, — успокоил его Урбс. — Но что произошло?

— Мы пошли… достать для тебя… последних…

— Понимаю. И что?

— Была засада… Нас расстреливали… в упор… из луков…

— Кто?

— Не знаю… Не арабы. Не обычные негры. Пигмеи. Нам не надо было брать их человека. Теперь они мстят…

— Кому-нибудь из ваших удалось остаться в живых?

— Не знаю… Меня ударили ножом в самом начале и я…

— Поспешил унести ноги, понимаю. Где это было?

— На Киву…

— Было ведь вам сказано: не ходите дважды в одно место!

— Всего из-за одного человека… Почему ты не спасаешь меня?

— Не бойся. Сейчас. Много было этих — нападавших?

— Не знаю. Стреляли из-за укрытий. Из кустов. Подкрались совсем бесшумно…

— Они точно были пигмеями?

— Я давно их знаю. Они стреляют очень хорошо.

— Это известно… Как ты добрался сюда?

— Я… не знаю. Шел… Потом полз…

От Киву доковылять сюда — с такой раной в груди? Это представлялось Урбсу по меньшей мере невероятным. Что-то в этой истории было не так. И с этим надо было разобраться как можно скорее.

Достав из нагрудного кармашка свисток, Урбс просвистел сигнал, вызывая подмогу. Сказал раненому:

— Сейчас мы отнесем тебя в Приют, окажем помощь. Если ты не умер до сих пор, то уж теперь мы тебе не позволим.

— Во имя Аллаха, милостивого… Спасибо… — прохрипел тот из последних, похоже, сил.

Урбс просвистел сигнал еще раз. На этот раз ему откликнулись из-за ограды. Он опустился на колени рядом с лежавшим. Еще раз — для верности — вгляделся; да, тот самый помощник, его можно было узнать среди многих по холеной бороде. Не повезло тебе, бородач. Но что-то все же не совпадает. Или он уж и память потерял?..

Додумывать было некогда: подбежали трое стражников. Урбс распорядился нести прямо в операционную и сразу же предупредить врача. На себя он не очень полагался. Но, в общем, не так уж плохо получалось: вот и еще один ветеран нашелся. Конечно, потом будет много лишней возни: если этих и в самом деле истребили, придется искать новых поставщиков… Тут же Урбс усмехнулся, махнул рукой, отгоняя эту мысль: если операция окажется успешной, пусть тогда кто-нибудь другой гниет в глуши, в Приюте, а на его век и полученного достанет. Ему очень хотелось верить, что пройдет неделя, ну от силы две — и конец, и весь мир открыт, живи, где хочешь и как хочешь.

Думал он об этом, возвращаясь в Приют, думал как-то механически, не прилагая никаких усилий и продолжая главное внимание уделять окружающему: смотреть и слушать, снова опустив ноктовизор на глаза. И, как оказалось, совершенно не напрасно.

Наверное, днем он и не заметил бы людей, на расстоянии в полсотни ярдов мелькавших между купами не очень ВЫСОКИХ, но все же в рост человека, кустов. Люди эти были до странности маленького роста, и опытный Урбс сразу понял, что то были батва — иными словами, пигмеи. При свете дня движение их осталось бы незамеченным, потому что дул ветерок, и темные и светлые пятна листвы постоянно шевелились, менялись местами, создавая общий фон колеблющейся пестроты. Сейчас совсем другое дело: ноктовизор воспринимал тепловое излучение, и всякое теплое пятно среди успевших уже остынуть ночью кустов выделялось сразу же, в особенности в движении. Не было сомнений: приближались люди, и немало. Вот, значит, в чем заключался секрет уцелевшего поставщика… Он привел пигмеев сюда и потому остался в живых, хотя, возможно, им пришлось нести его на руках. Впрочем, рана, надо полагать, окажется и не очень глубокой. Не исключено, что его просто пугали.

Урбс рванул свисток из кармана; громко, резко высвистел тревогу. И тут же нырнул, падая, откатился и, не промедлив, открыл огонь — длинными очередями, чтобы свои сразу поняли, что происходит и откуда приближается опасность.

Впрочем, наверняка она не только с этой стороны грозила: куда грамотнее было обойти Приют, и атаковать самое малое с двух сторон. Урбс понимал, конечно, что нападают не профессиональные войска, и тем более не парни из специальных отрядов: тех и ноктовизор не помог бы обнаружить, потому что шли бы они в спецкомбинезонах, снабженных системой принудительного охлаждения, именно для того, чтобы и приборы ночного видения засечь не могли. Но это всего лишь лесные пигмеи, вооруженные, как и столетия назад, луками и стрелами, ножами и дубинками; вряд ли им удастся осилить хорошо налаженную оборону…

Так думал Урбс, достреливая уже второй рожок; больше при себе у него не было, но его уже поддержали: неподалеку били другие автоматы и, наконец, заговорил пулемет. Их было два в отряде Урбса, и не прошло и двадцати секунд, как в дело включился и второй, но уже не здесь, а по ту сторону периметра. Значит, у нападавших не хватило характера или опыта выдержать паузу. Дождись они, пока Урбс зайдет за ограду Приюта, во внутренний дворик, еще неизвестно, как засекли бы приближавшихся постовые охранники, может, и прозевали бы, потому что, откровенно говоря, такого поворота событий никто в Приюте не ждал, а пигмеи батва умели возникать неожиданно, и исчезать так же.

Перестрелка продолжалась, но и только. С той стороны не было того, что беспокоило Урбса больше всего — стремительного штурма. Может быть, и там людей было не так уж много, или, возможно, им не было известно, сколько здесь, в Приюте, собралось. А тут, кроме персонала, находилось без малого четыре десятка ветеранов. Человек, знакомый с ними лишь поверхностно, не мог поверить, что эти едва волочащие ноги калеки могут оказать хоть какое-то сопротивление. Среди окружающего населения бытовало мнение, возникшее, скорее всего, когда колонна ветеранов показывалась на своих регулярных прогулках, что эти бедняги в обтрепанном камуфляже без помощи и на горшок сходить не могут, не говоря уже о том, чтобы схватиться за оружие и вести хоть сколько-нибудь прицельный огонь. На самом же деле это было не совсем так — или совсем не так.

«Сражение, — подумал Урбс, вставляя новый рожок из сумки, только что подброшенной ему одним из охранников, — приняло позиционный характер. И этим, пока не поздно, следовало воспользоваться. Потому что если перестрелка затянется, стрелы смогут нанести урон, и немалый персоналу Приюта; это будет означать, ни много ни мало, провал всех сроков операции, иными словами — тысячу и одну неприятность, из которых наименьшей было — остаться без денег, наибольшая же грозила потерей и самой жизни. Нападающие быстро сообразят, что такой бой никакого успеха им не сулит, и прибегнут к другой тактике. Могут попытаться поджечь Приют, например, горящими стрелами. Так что никак не следовало уступать им инициативу. Что касается самих ветеранов, то за их жизнь и здоровье глава Приюта не очень опасался; у него были на то основания. Однако их сохранность была лишь частью операции, не более.

Похоже, по ту сторону строений нападавшим удалось все-таки перебраться через забор, а может быть, они отыскали заднюю калитку, потому что стрелы стали вылетать наружу уже и из внутреннего двора. Урбс все-таки обождал, пока в полуоткрытые ворота не занесли раненого. Затем, свистком подозвав ближайшего охранника и уступив ему место, — удобное, за невысоким бугорком — Урбс умело, по-пластунски, отполз, приближаясь к воротам, не поднимая головы, вполз в проходную будку и оказался во внутреннем дворе. Поднялся на ноги и, пригнувшись, добежал до двери ветеранского корпуса. Прорысил по коридору и вбежал в операционную.

Там на столе уже лежал подобранный им раненый, близ него находилась мисс Кальдер. Вооруженная автоматом, она готова была открыть огонь при первом же признаке непосредственной опасности.

— Ну, что там? — сразу же спросила она приглушенным голосом, словно нападавшие могли услышать.

— Ничего страшного. Как пациенты? Вы хоть раз посмотрели?

— Конечно. Две стрелы угодили в открытое окно. К счастью, они не отравлены. Одна попала в пациента — легкая царапина.

— А этот… раненый, вновь поступивший?

— Жив. Ничего страшного. Правда, большая потеря крови. Вливаю раствор.

— Ладно, это сейчас не главное. Впрочем… Если вся эта история завершится благополучно, мы его прооперируем по нашей программе.

— Вряд ли он нуждается в этом.

— Мы нуждаемся, мы. Тогда у нас будет уже тридцать девять ветеранов. А сию минуту меня интересует другое. Ветераны. Можно подключить их?

Она поморщилась:

— Риск.

— Другого выхода не вижу.

Мисс Кальдер только моргнула.

— Ну, что ж, я готова.

— Тогда начинайте. Поднимайте их и выводите. Я пойду во двор, посмотрю, как у них будет получаться, потом вернусь к вам.

И, не дожидаясь ответа, повернулся и выбрался наружу. Не поднимаясь над землей, быстро пополз, словно заскользил, лишь морщился, когда поверх с шелестом проносилась стрела. А мисс Кальдер вошла к пациентам.

Ветераны лежали неподвижно, каждый на своей койке, одетыми, словно прилегли на минутку перед тем, как тронуться в путь. Грудь каждого едва заметно поднималась и опускалась; если бы не это движение, можно было бы подумать, что все они мертвы.

Потом их словно током ударило: все лежавшие одновременно вскинулись, сели в койках, так же синхронно свесили ноги, встали. Ни одного лишнего движения и

ни одного нарушения синхронности. Словно действовал один человек, а все остальные были всего лишь его отражениями. Еще секунда — и медленно, ритмично они зашагали к выходу, едва поднимая ноги. С другого конца просторного помещения к мисс Кальдер уже подходил санитар.

— Оружие! — скомандовала женщина.

Санитар, кивнув, свернул в сторону. Там, у торцовой стены, стояла оружейная пирамида, не запертая, закрытая лишь на задвижку. Санитар, распахнул ближайшую дверцу. За ней ровной шеренгой стояли современные автоматы, какими вооружают войска спецназа.

Опять-таки словно повинуясь неслышной команде, ветераны четко повернулись и, колонной по одному, направились к пирамиде, по-прежнему не обращая внимания на недалекую стрельбу и посвистывание пуль.

Санитар вынул из зажима первый автомат и, даже не глядя, протянул. Подошедший первым ветеран четким движением перехватил оружие. Круто повернулся и направился к выходу. Глаза его при этом смотрели куда-то вверх, словно он действовал, находясь в трансе. За ним уже следовал успевший вооружиться второй. Третий. И остальные. Мисс Кальдер стояла в стороне. На ее шее висел небольшой прибор, походивший на фотокамеру, под крышкой которого были кнопки, небольшая, как на калькуляторе, клавиатура, а боковую, теперь открытую, стенку занимал экран. Прибор был включен, и экран светился. На нем можно было различить какие-то шевелившиеся фигуры. Мисс Кальдер нажимала на клавиши. Снова вбежал Урбс.

— Похоже, наши отходят, — проговорила она негромко.

И в самом деле, звуки перестрелки, казалось, ощутимо

приблизились.

— Теперь это уже не так страшно. Скомандуйте — пусть шагают побыстрее.

Урбс вгляделся в экран.

— Еще шагов десять…

Картинка на экране продолжала перемещаться.

— Прекрасно. Направо — все сразу.

— Я не очень понимаю…

— Сейчас вы вывели их на фланг. Ни в коем случае не поворачивайте их правее, иначе достанется нашим. Еще чуть поближе…

Мисс Кальдер застыла.

— Теперь командуйте огонь!

Мисс Кальдер нажала одну из кнопок.

И сразу — было слышно — музыка стрельбы изменилась: звуки усилились, и источник их переместился левее. Мелодия зазвучала в более высоком регистре.

— Ага! — крикнул Урбс. — Ага!

Сильный, плотный огонь с фланга, похоже, внес растерянность в порядки атакующих. Даже на маленьком экране заметно было, как в беспорядке задвигались фигуры, как все больше их падало и оставалось неподвижными.

— По-моему, кое-кто из ветеранов тоже пострадал, — спокойно заметила мисс Кальдер.

— Вы же знаете: их трудно поразить всерьез. А если даже — думаю, после этого эпизода у нас хватит ремонтного материала.

Мисс Кальдер лишь кивнула.

Бой быстро заканчивался. Не имея, видимо, возможности хорошо ориентироваться в темноте, нападавшие, рассчитывавшие, вероятно, прежде всего на внезапность, после неожиданной атаки с фланга так и не смогли перестроиться хотя бы для того, чтобы грамотно выйти из боя. Судя по изображению, они просто побежали под кинжальным огнем ветеранов; спастись, впрочем, удалось немногим.

— Сколько их там осталось, по-вашему? — спросил Урбс.

— Семь-восемь, никак не меньше.

— Жаль, что это пигмеи — иначе решилась бы наша проблема-

Мисс Кальдер озабоченно посматривала на крохотные индикаторы над клавиатурой; некоторые из них сменили зеленую окраску на желтую. Но не виднелось ни одного красного.

— Ну, что же, — сказал Урбс, — легко отделались.

Мисс Кальдер подняла на него внимательный взгляд.

— Вы уверены, что ничего подобного не повторится?

— Я думаю, что в любом случае мы вынуждены были в достаточной степени демаскировать себя. Пожалуй, самым разумным сейчас будет ускорить наш выезд. Вам не кажется?

— На вашем месте, — сказала мисс Кальдер, — я прежде постаралась бы убедиться, что мы не попадем из огня да в полымя.

— Конечно. Но, во всяком случае, я могу рисковать чем угодно, только но не нашим грузом. Хорошо, что пигмеи не применяют гранат, а если бы?.. Тогда бы при этом пострадал сундук? А есть ли гарантия, что вслед за ними не последуют другие?

Мисс Кальдер пожала плечами.

— Так что груз в любом случае надо увезти поскорее — для его сохранности.

Женщина покачала головой:

— Возможно, хотя… Но вы правы — вообще без риска мы обойтись больше не можем, придется выбирать наименьший. Учтите только: мы еще не знаем, насколько тяжело пострадали ветераны; может быть, из-за них придется задержаться здесь.

— Посмотрим. Пока что дайте команду: подобрать всех и возвращаться. Окончательно решим после осмотра.

Осмотр показал, что и на самом деле немедленно двинуться в путь нельзя: с раненными ветеранами — их оказалось шестеро — надо было повозиться, прежде чем они станут способны передвигаться. Урбса утешало то, что времени на приведение их в порядок должно было хватить.

— А где наш доктор? Забился со страха куда-нибудь в туалет? Найти и доставить сюда! И пусть тоже готовит свое хозяйство к походу.

Докинг безрадостно посмотрел на Милова и покачал головой.

— Что, никак?

— Боюсь, что вы угадали. Он ни за что не хочет отпустить вас. Похоже, рассчитывает, что с вашей помощью сделает большое дело — безразлично, окажетесь ли вы при этом свидетелем или обвиняемым. Ему, видите ли, втемяшилось, что все это — и вы в том числе — имеет прямое отношение к истории с бета-углеродом.

— А вы уверены, что нет?

— Не знаю, — сказал Докинг. — Знаю только, что вы смогли бы очень помочь мне — куда больше, чем ему. Но не вижу, как это можно было бы реализовать в существующей обстановке.

— Вы же меня знаете, Докинг.

— В какой-то мере безусловно.

— Вы верите, что я не сумасшедший маньяк-убийца?

— Ну, верю, верю, разумеется. Но какое это имеет значение?

— Помогите мне выпутаться.

Докинг пожал плечами:

— Я уже думал об этом. Но без нарушения закона это никак невозможно.

— Так нарушьте его.

— У вас, русских, все так просто… Но работник британской полиции не может позволить себе что-нибудь такое в стране — члене Содружества Наций. Вреда будет, пожалуй, больше, чем пользы — для меня, во всяком случае. Нет, Милф, поверьте — это не проходит.

Милов насупился.

— Ну, что ж, вам виднее. Придется рассчитывать на самого себя. Поскольку эта страна в наше содружество не входит, к счастью.

Докинг едва заметно улыбнулся.

— Я не собираюсь брать с вас слово, что вы не предпримете никаких попыток изменить свое положение…

— Да у вас нет никакого права на это.

— Допустим. Да, вот что: все забываю передать вам настоятельную просьбу генерала. Кстати, я, кажется, уже сказал вам, что он очень не хотел бы вас потерять, и крайне серьезно относится к вашей целости и сохранности. Он не уверен, смог ли бы выстрелить в вас, если бы вы попытались удрать. Так что он очень хочет не предоставлять вам такой возможности.

— Очень трогательно. Он страшно деликатен. Но какое же желание выражает мистер начальник?

— Они очень хотят обыскать вашу машину. Но успели уже убедиться, что без вашей помощи это невыполнимо.

Милов усмехнулся:

— И на том спасибо.

Хотя услышанное его вовсе не обрадовало: в машине, в сумке, находился добытый им в цирке странный прибор укротителя. И отдавать его кому бы то ни было вовсе не хотелось.

— И просьба заключается в следующем: чтобы вы дали им возможность проникнуть внутрь.

— Надо полагать, они уже попробовали…

— Полагаю, что да. Надеюсь, что у вас там нет ничего, что могло бы скомпрометировать вас?

— Нет, разумеется.

— В таком случае, думаю, вам стоит удовлетворить их просьбу. К чему излишне обострять отношения?

— Я и не собираюсь. Однако для того, чтобы выполнить их пожелание, мне необходимо быть там самому.

— У машины?

— Более того, в ней. Там есть множество хитрых устройств, которые можно нейтрализовать лишь с водительского места. Как можно сочетать это с их нежеланием дать мне хоть малейший шанс на побег?

— Они, конечно, вас подстрелят, не сомневайтесь. Но вряд ли боевыми патронами. Скорее усыпляющими. Однако так ли уж нужно вам быть там? Может быть, если объяснить им подробно…

— Не поможет. Там все настроено на меня: на биотоки, на ритмы, на отпечатки пальцев…

— Вы постарались.

— Не я, мои приятели по былым делам. Я на этот раз играю лишь роль испытателя.

— Ну что же, видимо, им придется идти на определенный риск…

— Если они действительно хотят там пошарить.

— Они крайне любопытны.

— Опасное свойство. Итак?

— Я передам ваши слова.

— Кстати, почему бы генералу не прийти ко мне самому?

— Он заботится о своем престиже. Получать отказы, полагает он, ниже его достоинства.

— И он решил предоставить эту возможность вам. Может быть, он считал, что вам я отказать не смогу?

— Может быть и так.

— Ну, что ж, возможно, он и прав.

— Я иду.

— Вы тоже будете участвовать в обыске? Или хотя бы присутствовать?

— У меня нет на это времени. Да меня и не приглашают, откровенно говоря. Нет, я сразу же после доклада генералу уеду отсюда.

— Отправитесь на охоту за Берфиттом?

— Не сразу. Я некоторое время побуду в одном месте на окраине города, и только потом…

— Я тоже любопытен. Не можете ли сказать, где именно?

— С удовольствием. Гостиница «Нгонг-сити». Это на восточном выезде, близ дороги на Накуру.

— И долго вы там пробудете?

— Ну, пожалуй, с полчаса.

— Мало. Лучше — от часа до полутора.

— Гм…

— Хотя я не думаю, что понадобится так много времени.

— Я не понимаю, что вы имеете в виду, Милф.

— Естественно. Вы и не должны понимать. Так что лучше и не задумывайтесь над этим.

— Хорошо. Не буду. Итак, желаю удачи.

— Взаимно, Докинг.

Англичанин ушел. Милов оглядел камеру: не оставил ли он чего-нибудь, вынув по рассеянности из кармана. Ничего не было; значит, он был совершенно спокоен, как и следовало (в последнее время он заметил за собой такую странность: при волнении вытаскивать всякую мелочь из карманов, словно бы для того, чтобы не отягощать себя лишним грузом). Если его соображения правильны, то за ним придут не позже, чем минут через десять. Он снова присел на койку, сосредоточиваясь, настраиваясь на действия. Он охотно обошелся бы без них, однако другого выхода у него сейчас, похоже, не оставалось.

Дальше события развертывались примерно так, как Милову и представлялось. За ним пришли и отвели вниз, к машине; перед тем, как вывести из камеры, надели наручники (он лишь усмехнулся). Генерал, естественно, при этом не присутствовал, зато чинов помельче оказалось более чем достаточно. Его подвели к машине.

— Будьте любезны, откройте ее.

— Для этого мне нужны обе руки.

— Хорошо, — после паузы сказал командовавший теми, кто здесь собрался. — Только не пытайтесь… У вас за спиной постоянно будет вооруженный человек. И при попытке к бегству…

— Я понимаю, — сказал Милов. — Не беспокойтесь.

После этого с него сняли наручники.

— Вы принесли все, что было изъято у меня при задержании?

— Эти вещи у меня.

— Мне нужен ключ.

— Пожалуйста

— Нет. — Милов положил переданный ему кошелек с ключами в карман. — Это ключи от моего дома на родине. Я прошу ключ от машины.

— Там не было других…

— Черная плоская коробочка с несколькими кнопками.

— Ах, вот что. Мы и не подумали, что это ключ от машины. Жаль.

— Вы полагаете, что, зная это, смогли бы открыть ее без меня? Что же, можете попробовать. Я с интересом посмотрю, как у вас будет получаться.

— М-м… Нет, я, пожалуй, не стану. Открывайте вы.

— С удовольствием. Позвольте ключ…

Он взял коробочку. Дистанционной кнопкой включил мотор. И тут же компьютер. Вторичный нажим включил программу «Уклонение».

Машина замигала указателем поворота. Кратко просигналила. И мягко тронулась с места.

Полицейские шарахнулись в стороны.

— Что вы делаете! — крикнул старший.

— Не беспокойтесь, — сказал Милов невозмутимо. — Машина делает предварительный маневр: вокруг слишком много народа, и она, естественно, опасается.

— Она же не живая, ваша машина!

— Это сложный философский вопрос, — сказал Милов, продолжая оперировать ключом.

На глазах у всех, джип легко развернулся на пятачке и начал приближаться к ним.

— Пожалуйста, освободите проезжую часть, — сказал Милов. — Понимаете, она иногда выкидывает всякие штуки. Это, знаете ли, опытный экземпляр. Но на тротуар никогда не въезжает: на это у нее существует строжайший запрет.

— Хотел бы я иметь такую машину, — пробормотал кто-то у него за спиной.

Милов усмехнулся. Джип был уже совсем рядом. Остановился прямо перед Миловым. Дверца отскочила. Милов сделал движение, чтобы сесть в машину. Полицейский, стоявший позади него, схватил его за плечо.

— Оставайтесь на месте. Вы открыли, и этого достаточно.

Милов ухмыльнулся.

— Что же, садитесь вы. Но все последствия — на вас.

Тот поглядел с подозрением.

— Что у вас там еще за фокусы?

— Ничего. Разве что кое-какие меры против угонщиков. А любой из вас для машины не более, чем человек, пытающийся угнать ее без моего разрешения.

— Так дайте это разрешение, черт бы вас побрал.

— Для этого я должен сесть на свое место.

— Прекрасно. Но я сяду рядом с вами.

— Но только после меня. Иначе…

— Да, я понимаю. Обождите, пока я зайду с той стороны.

— Охотно.

Полицейский, держа пистолет наготове, обошел машину и остановился возле внешней двери.

— Теперь можете садиться.

— О'кей.

И Милов нырнул на свое место. Уселся. Дверца захлопнулась сама. Мягко щелкнула блокировка.

Полицейский снаружи застучал в стекло.

— Минуту! — крикнул Милов.

Мотор, так и не заглушённый, глухо шуршал под капотом. Мерцали индикаторы компьютера. Милов обернулся, кинул взгляд на заднее сиденье; его сумка лежала там, никем не тронутая. Он кивнул и включил передачу.

Полицейский снаружи заколотил по стеклу рукояткой пистолета. Но в эти стекла можно было бы стрелять и боевой пулей. Возможно, даже бронебойной, но такому испытанию Милов еще не подвергал эту машину — у его оппонентов, видимо, просто не было запасено таких пуль.

«Да и у этих тоже, — так решил Милов, плавно отъезжая от полицейского управления. — Правда, жестянку эту при везении пробить можно, но уж никак не усыпляющей пулей.

Ну, что ж, теперь надо ожидать погони. Захватывающей, как в кино. К сожалению, в жизни они, как правило, не бывают ни столь интересными, ни продолжительными. Еще лучше, когда их совсем не происходит. Вот так мы и постараемся сейчас сделать…»

Милов понимал: форы перед преследователями, — а что вдогонку за ним помчатся немедленно — у него в лучшем случае минута. Вряд ли полицейским понадобится больше, чтобы разместиться по машинам. И в самом деле, минуты еще не прошло, как сзади послышался волчий призыв сирен. За это время Милов успел взять всего лишь один поворот. Что они включили сирены — это хорошо, по ним можно достаточно точно знать, где они в каждый миг находятся. Однако все не так просто. У них тоже есть свои хитрости. Те, кто воет во всю глотку — это загонщики, и рассчитывают они именно на то, что, понимая, какие пути уже перерезаны, Милов направит машину туда, где вроде бы еще оставался выход, но именно там и станут ждать его перехватчики, что занимают свои позиции без сирен, даже без фар, может быть. Именно сейчас в эфире наверняка идет самый активный обмен сообщениями и раздаются команды: кому где быть, и каким способом остановить Милова, когда он выскочит прямо на засаду. Что ж, любопытно будет послушать эти голоса…

Было темно, и приходилось внимательно смотреть за дорогой, крутясь по узким переулкам, где, в отличие от магистральных улиц, часто и покрытия нормального не было, и машина волочила за собой длинный шлейф пыли, поэтому ехать приходилось не быстро. Времени и свободных рук, чтобы поймать полицейскую волну в эфире, не оставалось. Милов задним числом выругал себя за то, что не поинтересовался у Докинга, какие частоты использует полиция в этих краях. Теперь оставалось рассчитывать лишь на то, что джип сам поможет — своим нестандартным снаряжением.

Он задал компьютеру поиск и несколько ключевых слов для опознания: «Милф», «джип», «засада», «лейтенант», «сержант»… Конечно, если они будут переговариваться не по-английски, вся эта хитрость не будет стоить и двух копеек. Но ничего другого он тут все равно не мог придумать: только крутить баранку и прислушиваться. Подумав, он дополнил заданный режим еще одним: переговаривавшиеся машины следовало выводить на дисплей, показывать их места на плане города.

Прошло около минуты, пока машина справлялась с заданием; наконец из множества переговоров по радиотелефонам удалось выудить нужные, и тут же на экране стали, одна за другой, обозначаться полицейские машины.

Милов, бросая на изображение мгновенные взгляды, соображал. Четыре машины шли вдогонку — параллельно ему по магистральным улицам, этакий гребешок о четырех зубьях. Понимали, что Милов крутится где-то тут, в переулках, между магистралями, и если он не захочет вертеться так до сухого бака, ему придется хоть однажды изменить направление и при этом неизбежно пересечь магистраль. «Хорошо, что темно, — подумал Милов, — не то они подняли бы вертолет, и тогда деваться было бы совсем уж некуда. А так — еще посмотрим…»

Все новые точки вспыхивали на дисплее; эти не двигались, и загорались они все совсем рядом с большими перекрестками. Полицейские посты. «Глупо, — подумал Милов, — тратить силы друг на друга, в то время, как нам следовало бы работать вместе… Что поделаешь, обстановка не позволяла тратить время на то, чтобы втолковать им, где на самом деле собака зарыта. Да и это, как принято выражаться, не моя тайна. Скорее государственная. Вот и приходится изображать зайца — впрочем, англичанин скорее сказал бы «лису»… Это, значит, посты. А сам я где? Ага, вот я. Понятно. Кстати, а пометить меня они не догадались? Милов включил анализ. Нет, не догадались — им просто в голову не пришло, что в такой вот обстановке я решусь на побег; кроме всего прочего, такое действие, по их правилам, является уликой, косвенным доказательством причастности к убийствам. Конечно, в конце концов я оправдался бы, но конец концов не приходит сразу. А тут приходится спешить…»

Он глянул на часы. Ага: как раз время спутниковой видимости. Надо воспользоваться этим — доложить о том, как оборачиваются события. Неожиданным образом… Пока меня еще не травят по-зрячему.

Милов выдвинул антенну. Послал вызов. Время, пока шла синхронизация, шло, показалось ему, невыносимо медленно. Наконец, ответили:

— Будишь среди ночи…

— Виноват. Свежие новости.

— Давай, раз уж разбудил.

Милов доложил. Потом минуты две слушал то, что говорили на той стороне связи. Выслушав, кивнул, хотя там этого и не видели:

— Так и сделаю.

— Попытайся найти его обязательно. Теперь у него может уже быть информация.

— Все понял.

На этом связь закончилась. Можно поинтересоваться тем, что происходит куда ближе к нему, чем была Москва.

«Так. Ну, а там, впереди — кто еще вступил в переговоры? Ага, понятно: скорее всего, это засады. Одна, две, три… Пять. Богато живут… И, само собой, дело еще и в том, что престиж задет — никому неохота выглядеть дураком. Но ведь и мне тоже. Будь у меня время, я с ними поиграл бы в прятки, пока им не надоело бы. Но времени нет. Нужно успеть встретить Докинга, потому что только на него и можно полагаться: нет никого другого, кто смог бы все же вывести меня из-под удара, хотя бы объявив своим сотрудником. Если подумать, как следует, он мог попробовать сделать это, не выходя из полицейского управления, в крайнем случае связаться со своими, объяснить… Хотя суть, вероятно, в том, что и он сам тут не совсем официально, и, надо думать, не хочет прежде времени докладывать своим о той версии, что у него возникла. Пока ведь у меня самого одни лишь предположения, а у Докинга и того меньше. Но вот когда нам удастся напасть на что-то, действительно доказательное, тогда можно будет рассчитывать и на официальную поддержку и ему, и мне. Но для этого нам нужно объединиться, а это будет возможно только в случае, если мне удастся все-таки выскочить из этой переделки…»

Он пробирался, включив лишь габариты, по темному переулку. «Ну ладно, а это направление, в котором я сейчас перемещаюсь, — куда оно приведет? — Милов всмотрелся в экран. — Похоже, что никуда. Переулки эти, похоже, через километр-другой превратятся в тропы, да и те, судя по плану, быстро сойдут на нет, вольются в какое-то незастроенное пространство на краю города. Немалой величины пустырь. Интересно: именно в этом направлении нет ни постов, ни засад; словно бы меня подталкивали пробираться именно в те места, вероятно, зная, что там я засяду накрепко и оттуда больше уже не вылезу — до света, когда и в самом деле можно будет поднять в воздух полицейские вертолеты. В том, что такие здесь есть, Милов не сомневался. — Ну, хорошо. Но они ведь понимают, что если я пойму, куда меня хотят загнать, то сделаю все, чтобы этого не произошло. Постой, а как, с их точки зрения, ты можешь понять это? Да очень просто, — сам себе ответил Милов, — у них есть уже представление о возможностях этой машины, и пусть они даже не знают, что ты теперь уже видишь каждого из них на своем экране, но насчет прослушивания их разговоров они поняли уже давно. Кстати, может быть, именно поэтому они переговариваются по-английски: чтобы ты понял. Вероятнее всего, так дело и обстоит. И если даже они не знают, что у меня в компьютер заложен план города, то вполне могут предположить, что хоть обычный-то план, на бумаге или пластике, у тебя есть; более того, если ты, по их представлениям, должен был выполнять в городе какое-то задание, то уж план этот ты должен знать наизусть, и, значит, прекрасно понимать, куда именно тебя заталкивают.

Так, вернее всего, дело и обстоит. Примем это как данность. Ну, а в таком случае — что ты, по их мнению, должен предпринять, чтобы не попасть в разгаданную тобою ловушку? Ну-ка, попробуем представить себе ситуацию с их точки зрения…»

Милов задумался ненадолго, потом, сделав очередной поворот — в другой такой же глухой проезд между двумя высокими, бесконечными заборами — решительно тряхнул головой: «Они, естественно предполагают, что, разгадав их замысел, для того и предназначенный, чтобы оказаться разгаданным, ты решишь, как говорится, сыграть вразрез: как-нибудь развернешься и поедешь навстречу им, уповая на то, что они, мол, не ждут тебя возвращающимся и поэтому ты сможешь проскочить и вырваться на оперативный, так сказать, простор. И вот тут-то они тебя и засекут, и кинутся вдогон уже по-зрячему. Смотри, даже загонщики уже почти не движутся вперед, замирают около каждого перекрестка — ждут, что ты пересечешь их поле зрения в каком-то отдалении, но теперь этого расстояния тебе уже не хватит на то, чтобы оторваться. Потому что в той стороне, чем ближе к центру, тем больше пространства, а оно нужно прежде всего им — для организации настоящей погони. Да, скорее всего, именно таких действий они от меня и ждут. Следовательно, именно этого делать мне и не надо.

Поступать противоположно тому, что предполагает противник — старая и верная истина, основа всякой тактики. Ну, а что же такого я могу измыслить в этом вот положении?

Похоже, оставалось лишь одно: упорно двигаться туда, где я, по их представлениям, должен по какой-то причине обязательно застрять. А попав туда — постараться не засесть и куда-то выбраться. Выскочить из города; от этого пустыря до окраины — всего ничего. Обогнуть город по дуге: уже сейчас на дисплее просматривается нечто, похожее на участок объездной дороги, предназначенной для транзитников, чтобы не перегружали городские магистрали. Значит, добраться и не задержаться там — вот и вся премудрость».

Придя к такому выводу, Милов увеличил скорость, насколько позволяла обстановка. Сворачивать больше не стал: ни к чему, ему никто не дышит в затылок. Минут через десять такой езды заборы оборвались. Сейчас должна начаться обещанная тропа…

Она и началась, но несколько неожиданным образом. Ощутимо тряхнуло, но вслед за этим трясти совершенно перестало: здесь оказалась вовсе не дикая тропа, а дорога с хорошим покрытием; насколько можно было отсюда, из кабины, разглядеть в худосочном свете подфарников это был не асфальт даже, а нормальный бетон. «Бетонка, ведущая к непроездному пустырю? Маловероятно. Ни никуда не денешься: остается только вперед и вперед».

Он проехал еще несколько минут и увидел перед собой огни. Множество широко раскинувшихся огней, покрывавших то пространство, которое на плане было обозначено, как пустырь. Огни располагались ровными, пересекавшимися линиями. Милов затормозил: надо было оглядеться и поразмыслить прежде, чем переться неизвестно куда. Он подождал несколько секунд; компьютер показывал, что позади чисто, никакого преследования. А впереди? Тоже никого вроде бы. Милов, решившись, вылез из джипа, предварительно достав из сумки ноктовизор, непременный спутник на прогулках. Надел его, надвинул на глаза. И стал вглядываться туда, где светили огни.

Не сразу, но через полминуты он начал уже понимать. Все более ясной становилась картина. Темные, холодные нити, наподобие нотного стана на листке бумаги пересекавшие по горизонтали видимое пространство, по-видимому, ограждение. Колючая проволока на холодных бетонных столбах, и на каждом из них — фонарь. Дорога (она была прохладнее, чем окружающая, поросшая травой земля, и виделась поэтому достаточно ясно) убегала вперед, к воротам, около которых теплела будка, вернее даже домик, и в нем светилось окошко. «Проходная? Предположим. Что дальше? Дальше дорога продолжается и за воротами. И переходит в улицу между рядами приземистых, теплых строений. Да, очень сильно отдающих тепЛо. Вполне можно предположить, что это металлические бараки, в которых спят люди. От них и тепло, значит в каждом бараке их много. Что еще? Эту, основную дорогу пересекают другие, точно с таким же покрытием. Они ведут к группе других строений, похожих на первые, но холодных. Значит, в них людей нет. Но для чего-то они построены. Склады? Или помещения для техники? Гаражи».

Милов понял это почти сразу, потому что возле этих, дальних строений стал улавливать какое-то движение теплых фигурок. Засуетились люди. В ночной тишине раз-другой до слуха Милова донеслись звуки голосов; судя по интонации и громкости, то были команды. Потом в эту перекличку вторглись другие ноты, низкие, наподобие рычания. «Никакого сомнения: заводят моторы. Сейчас из гаражей должны появиться машины. Какая-то группа людей собирается на выезд. Что же это за люди? — Сам себе Милов тут же дал единственно возможный ответ: — Это солдаты. На месте, которое когда-то, возможно, и было заброшенным пустырем, сейчас располагалась воинская часть. Мотопехота, или что-то в этом роде. Совершенно естественно: не может же не быть в столице войск, и притом хорошо снаряженных, отборных. И для парадов, и, разумеется, не только для них. Судя по размеру военного городка, здесь может быть чуть ли не дивизия, если подходить с нашими мерками, хотя у них это может быть и всего лишь бригада; разницы, впрочем, никакой.

Собираются выезжать. Очень интересно. Учения? Поднять ночью по тревоге? Или у них не учебное, а какое-то иное задание? — И вдруг его как стукнуло по затылку: — Да это ведь они едут тебя ловить! Вот зачем тебе позволили беспрепятственно укатить сюда: пока ты петлял по переулкам, полиция связалась с воинским начальством, попросила о содействии — дело обычное — и получила согласие. Ты ехал, а приказ проходил по инстанциям и вот только что дошел, наконец, до исполнителей. Несколько минут — и из ворот станет вытягиваться колонна, прямо на тебя…»

И действительно, пока Милов обдумывал это, из гаражей стали выдвигаться машины. Их легко было опознать по все более ярко светившимся моторным отсекам. «Эти три, похоже — грузовики. Столько же приземистых БМП. Интересно, чьего производства. И шесть… нет, вот еще… девять джипов. На джипах, вернее всего — военная жандармерия; естественно, такие операции, как та, что предстоит им, как раз и находятся в ее ведении. А грузовики с солдатами — скорее всего так, для тренировки. Или, может быть, полицейские, чтобы получить поддержку, несколько преувеличили сложность и опасность операции, а может быть, и на самом деле вообразили, что у меня в городе есть какая-то поддержка, и именно за нею я и направился в эти глухие места. Им же невдомек, что я просто воспользовался первым же поворотом…

Ладно. Сейчас — через минуту-другую — они двинутся. Вот сюда. Что же, надо быть, по крайней мере, вежливым и освободить дорогу… И сделать это немедля — пока тебя еще не заметил дневальный у ворот».

Милов вскочил в машину. Развернуться на бетоне было делом пустяковым. Медленно, стараясь не шуметь, поехал назад. Там, в расположении, колонна уже выстроилась, через считанные секунды тронется. Милов прислушался. Того, чего опасался — собачьего лая — не услышал. Ну, понятно, это же войска, к чему им собаки? Милов добрался до начала бетонки, где забор, вдоль которого он ехал сюда, круто изламывался, уходил направо, слегка снижаясь. По обе стороны от дороги местность плавно скатывалась вниз, похоже, дорога шла по искусственной насыпи. Милов остановился. Вылез. Прикинул на глаз крутизну: «Ничего, терпимо. И дерн тоже достаточно прочный. А там, ниже? Ниже почва не очень: чего доброго, забуксуешь, и тогда конец, возьмут. Или, самое малое, придется бросить машину, но этого очень не хочется, с джипом я куда сильнее. Да, план рискованный, чтобы не сказать больше. Но другой выход и вовсе никуда не годится: удирать от солдат, пока не угодишь в распростертые объятия полиции…»

Колонна там, в городке, уже тронулась. Надо было поторапливаться. Милов сел за руль, окончательно решившись. Круто вывернул руль, дал задний ход. Плавно съехал с дороги — вплотную к забору, вниз. Огни выключил. Мотор заглушил. Из сумки вытащил пистолет, навинтил глушитель. Прошел шагов тридцать вдоль насыпи, потом осторожно поднялся по ней и залег, так что над обочиной виднелась лишь макушка, если смотреть в прибор ночного видения. Но войска наверняка ориентированы на машину, которая будет двигаться навстречу. На первом же перекрестке колонна, надо полагать, разделится на три подразделения и таким образом перекроет все три проезда, что ведут в этом направлении. То есть прочесывание будет с двух сторон, потому что и полицейские машины, весьма возможно, получив сигнал о выступлении, двинутся навстречу: никому не хочется уступать другому честь поимки беглого преступника.

Милов рисковал неимоверно. Если в колонне будут соблюдаться все правила, то внимательный взгляд даже в темноте обнаружит затаившуюся рядом с насыпью машину; остальное, как говорится, будет делом техники. И вся история на этом может закончиться навсегда: для солдат Милов не кажется такой ценной личностью, какой его считают полицейские, так что его могут ненароком просто застрелить. И, как говорится: «Прощай, Макар, ноги озябли». Приходилось надеяться лишь на то, что солдаты, находясь у себя дома, не станут вести себя так, как на линии огня или хотя бы на чужой территории. Кроме того, насколько он знал, с дисциплиной в африканских войсках не всегда обстоит благополучно. Надежда, конечно, слабая, но ничего другого не оставалось.

Колонна между тем приближалась. Милов напрягся. Успех нужен с одного выстрела, особенно резвиться тут ему не позволят. Хорошо, если бы джипы шли в колонне последними; первыми наверняка пойдут боевые машины, но грузовики могут и замыкать колонну, впрочем, даже и при этом можно будет еще вывернуться…

Он прижался к траве. Первая боевая машина поравнялась с ним. Проехала. Вот она уже на полдороге к забору. Ближе. Ближе. Если заметят джип, то скорее всего с первой машины, и именно сейчас. Секунды через три. Две. Одну… Сейчас, или…

Никогда. Проехали, не заметив. Милов перевел дыхание, стараясь, чтобы получилось это не слишком шумно, словно бы этот звук можно было услышать за урчанием моторов. Машины шли, соблюдая небольшой интервал — метров пять; при малой скорости это было допустимо, хотя для Милова лучше было бы, окажись интервал побольше.

Боевые машины прошли. Так, вторыми идут все-таки джипы. Ну, ничего. Милов внимательно всматривался в силуэты скользивших мимо машин. Они были не той модели, что у него, но фамильное сходство было несомненным. Это хорошо. Всего их было девять. Пятый проехал. Шестой… Девятый… Милов вытянул руку с пистолетом, сдвинул предохранитель. Надвинул на глаза ноктовизор. Прицелился. Девятый медленно наползал. Прокрутилось мимо переднее левое колесо. На мушке оказалось заднее. Нужное.

Милов дожал спуск. Пукнуло. Тише даже, чем Милов ожидал. Пуля была особо вредной, разрывной. Не попасть на таком расстоянии мог бы разве что безнадежно слепой, да и у того было бы пятьдесят из ста. Шина рванула — показалось в тишине — оглушительно, звук этот слился с хлопком пистолета, во всяком случае, для человеческого восприятия. Взвизгнули тормоза. Распахнулись дверцы. Из передней выскочил, кажется, водитель, из задней — два солдата с автоматами наизготовку. Один из них оказался рядом с Миловым, еще шаги наткнулся бы. Но вовремя остановился, всматриваясь в ночь. К счастью, посмотреть под ноги ему не пришло в голову. Они осматривались с минуту, ничего не заметили и приблизились к шоферу. Тот, ругаясь сквозь зубы, уже достал инструменты — менять колесо. Один жандарм остался, чтобы помочь, другой вернулся в машину. Милов бесшумно соскользнул с насыпи вниз — заспешил к своей машине.

Замыкавшие колонну грузовики успели уже объехать аварийный джип и сейчас последний из них скрывался за забором. Милов выглянул. Теперь уже все седоки застрявшего джипа вылезли; затеплились огоньки сигарет, послышался негромкий разговор, — судя по интонациям, встревожен никто не был: дорожная неприятность, только и всего.

Милов запустил мотор; как никогда, порадовался тихой работе хорошо отрегулированного механизма. Включил передний мост, за ним и демультипликатор, чтобы взобраться на насыпь наверняка, без осечек: не забывал, что оружие у солдат было заряжено, конечно же, боевыми. Машина, словно ощутив серьезность положения, повела себя образцово: с приглушенным рокотом, без завываний, не пробуксовывая, выползла на бетон, не зажигая огней, разумеется. Милов так и не понял заметили ли оставшиеся позади, что на дороге появилась посторонняя машина. Вряд ли — потому, что этого не ожидали: тут не было никакой развилки, и машине было взяться просто неоткуда. Если же заметили (Милов, оказавшись на дороге, почти сразу включил габариты), то, скорее всего, решили бы, что это одна из своих — задержалась, чтобы оказать при нужде помощь; убедившись же в том, что опасности нет никакой, а с установкой запаски справятся и без них, тронулась, догоняя колонну. Так или иначе, Милова никто не окликнул.

Он догнал колонну как раз тогда, когда она разделилась на три группы и каждая двинулась, как и следовало предположить, по своему маршруту. Милов последовал за самой дальней, где остались лишь два джипа, но обгонять грузовик не стал (здесь, между глухими заборами, это было бы крайне затруднительно), а последовал за ним, соблюдая установленную дистанцию. Держись он вместе с остальными двумя, кто-нибудь, чего доброго, мог бы заметить, что силуэты машин не вполне совпадают; чтобы убедиться, осветил бы мидовский номер — и все провалилось бы: тут, между заборами, и убежать было бы некуда. Милов, спокойно ведя машину, прикинул время, включил компьютер; полицейские машины снова засветились. Как и предвидел Милов, они покинули свои места и приближались, тоже по всем трем проездам, рассчитывая где-нибудь зажать беглеца между военными и своими машинами. И, безусловно, шансы на это у них были.

Милов напряженно соображал; тут надо было думать самому, никакой компьютер не помог бы. Впереди несколько перекрестков, и все они будут просматриваться из машин. Из этих поперечных переулков лишь один не кончался тупиком, но, крутясь и извиваясь, в конце концов вливался — намного в стороне — в другую дорогу, которая уже в свою очередь впадала в магистраль, уводившую из города или, при желании, ведшую к его центру, но там Милов уже побывал, спасибо. Это было единственным шансом, какой оставался у Милова, и воспользоваться им можно будет лишь в одном случае: если военные приблизятся к перекрестку раньше, чем отставший джип нагонит их, и тем самым лишит Милова возможности какого-то маневра, а кроме того, очень быстро станет ясно, что в колонну затесалась какая-то чужая машина. Тот джип тоже засветился на дисплее — значит, тронулся с места; счет времени пошел теперь на секунды.

Милов через ноктовизор посмотрел на солдат в грузовике; лавки там были расположены вдоль бортов, тент сзади распахнут — для вентиляции, наверное; так что, начни Милов маневрировать, его легко можно было бы заметить — стоило лишь немного повернуть голову. Но солдаты, как он и надеялся, дремали. А что еще остается поднятому среди ночи воину, если в это мгновение ему не подается никакой команды? Солдат спит каждую свободную минуту, если нечего поесть. Во всяком случае, российский, но Милов полагал, что солдаты во всех армиях планеты в этом отношении одинаковы.

Нужного ему перекрестка достигли буквально за несколько секунд до того, как, судя по картинке на дисплее, отставший джип появился бы из-за последнего поворота. Милову казалось, что колонна минует перекресток очень медленно, чуть ли не совсем остановилась. Наконец, настала и его очередь. Мгновенные взгляды направо, налево. Все три подразделения колонны шли с образцовой синхронностью: и в той стороне, и в другой перекресток как раз покидали замыкающие грузовики. Все. Пора. Милов выключил огни. Резко свернул. Невольно втянул голову в плечи, ожидая то ли окрика, то ли выстрела вдогонку. Никто не потревожил.

Он взглянул на дисплей. Да, он был на нужной дороге, и никто вроде бы его впереди не подстерегал.

Милов увеличил скорость, включил ближний свет. Сделал это он после того, как — видно было в зеркало заднего вида — отставший джип проскочил перекресток, догоняя своих. Тогда Милов остановился. Нажал одну из кнопок на приборной панели. Обождав секунду-другую, вылез. Обошел машину. Все получилось, как надо: прежние номера ушли в специально прорезанную потайную (не зная — не заметишь) щель, их место заняла другая табличка, на этот раз с иорданскими номерами. Милову это почему-то не понравилось, он вернулся и нажал еще раз; на сей раз вылезли ливанские номера. Это его удовлетворило. Он уселся, захлопнул дверцу и поехал — надеясь теперь уже на последнюю милость судьбы: чтобы у Докинга хватило терпения дождаться его, потому что условленные полтора часа были уже на исходе, а до резиденции английского коллеги было еще ехать и ехать.

На безлюдном, по ночному времени, проезде, временами слегка пошевеливая руль, Милов напевал:

День, ночь, день, ночь

Мы идем по Африке,

День, ночь, день, ночь,

Все по той же Африке,

Пыль, пыль, пыль, пыль

От шагающих сапог…

Пыли и на самом деле за ним поднимался густой шлейф. Эта дорога наверняка не вела к военному городку.

Роялист начал уже, похоже, нервничать. Он был так и не в состоянии понять, у кого же он в гостях. Разговоры шли, но все какие-то обтекаемые, скользкие. Не раз уже казалось: ага, все ясно, но обязательно тут же происходило что-то, что рушило только что возникшую уверенность и заставляло предполагать совершенно противоположное.

Например: поскольку некий авторитет все никак не приезжал для того, чтобы с ним потолковать, Петр Стефанович совсем уже было поверил, что на самом деле держат его менты. И стал развивать версию о том, что он человек, ни к каким преступным делам совершенно непричастный. Выпить не чуждается — это да, но не более того. Ну, а уж если человек немного перебрал, то с него, как говорится, и взятки гладки. Так что во всей этой истории он, так сказать, сторона пострадавшая.

— Ну конечно, ну понятное дело, — соглашался с ним собеседник — всегда один и тот же. — Ты — чистый лох, так, что ли? Фраерочек.

— Нормальный гражданин я…

— Ну да, ну да. Плеснуть под жабры — вот и вся твоя вина…

— Это в смысле выпить? Ну, я ведь вам сказал откровенно…

— Да слыхал я, что ты тут верзил. Значит, никогда не барабанил?

— Простите, не понял…

— А вот один наш черпун божится, что вы с ним лет более десяти назад вместе мочили рога на Печоре, у комиков в зоне. И ты там отзвонил полный червонец, в республике нефти, по мокроте, и кликали тебя тогда — Роялист. Врал, что ли, кустарь?

— Честное слово, не знаю, о чем вы…

На самом деле знал, конечно. И перетрухал. Хотя и понимал отлично, что кто-то мог его по тем временам запомнить. Но если запомнил — то никак не гад лягавый: у тех с глаз долой — из сердца вон, если живешь тихо, — нет, кто-нибудь из своих, фартовик какой-нибудь. Значит, он все-таки к уркам залетел? Тогда, пожалуй, самое время горлом брать.

— Ну, а если и так, тогда все должно быть по закону. Я тебе не шнурок. Не вшиварь какой-нибудь. Что же вы меня на погосте держите? Тоже мне, барин нашелся. Давай тогда, собирай сходняк, там и потрекаем…

— Это бы можно, — согласился собеседник. — Если ты и в самом деле чистый хомутник… Только одна незадача. Этот урка голову кладет, что, век ему свободы не видать, если у того хмыря — у тебя то есть — вот на этом месте (собеседник одной рукой ухватил себя за кисть другой) не красовалась наколочка, хорошая такая наколочка — церквушка с тремя куполами, а значит, у тебя тогда уже три срока были ломаны. Ну, а у тебя вот что-то я такой наколочки не вижу. Или ты ее свел так гладко? Потому-то и козырный к тебе не спешит: не раскусили мы тебя еще. Ну-ка!

И он неожиданно схватил Петра Стефановича за руку, задрал рукав. А тот и не противился: только что поверил окончательно, что здесь хата, и дальше баки вколачивать — себе в убыток.

— Да не будь ты оленем, — сказал он, ухмыльнувшись. — Была наколка, верно, сейчас нет, и не ищи. Не сводил я ее.

— Такого не бывает, — не поверил тот.

Петр Стефанович сам задрал рукав повыше.

— Вот браслет, видишь? И на другой руке так же…

И он показал тонкий, нитяной шрам, что кольцом опоясывал предплечье сантиметрах в десяти от кистевого сустава. Блатной моргнул.

— Это что?

— Руки я сменил, только и всего. — Роялист чуть ли не наслаждался произведенным эффектом. — Старые отрезали — новые поставили. Те у меня в одном деле пострадали, работать больше не могли. Ну и заодно от уголовки отмазался: этих пальчиков там нет…

— Врешь ты, — сказал собеседник — не очень, правда, уверенно. — Такого не бывает.

— Много ты понимаешь.

— Где же так?

— Да не у нас, понятно. За ближним кордоном.

— Фартово… И во что встало?

— Одному не поднять. Только я не за свои.

— Ну, это я волоку: свои у нас не держатся, зато все чужие — наши.

— Верно, только я не про то. Нужна была моя работа, вот мне и поставили новые грабли. — Роялист с удовольствием поглядел на свои пальцы. — Экстра пальчики.

— Кому же это ты так понадобился? Тем самым, кто тебя сейчас подрядил?

— Это уже не с тобой трекать. Пусть бондарь придет. И дайте ксиву начиркать, чтобы большие люди знали, что я не сгорел, и шли бы меня отсюда вынимать.

— Ага, как же. И потом с ксивой тебя самого послать, и за тобой воздух не нюхать, так, что ли?

— Своего пристяжного пошлете. Я не шестерка — самому ксивы таранить.

Ох, с большой радостью Роялист сам и понес бы свою записочку, понимал отлично, что пустой это разговор, втирание шаров насчет того, чтобы его так просто отпустили.

Собеседник его задумался.

— Стукну пахану — может, и разрешит…

— Только побыстрее давай. И проясни: у вас-то что ко мне? Я что, не тому дых прикрыть хотел? Вашему, что ли?

— Большой князь из-за кордона приехал с нашими потолковать. Другим это не в цвет оказалось. Вот тебя и навели.

— Так с ними и толкуйте.

— Знали бы мы — кто. Таких в Москве — три бражки. И бобер тебя будет колоть на то, кто же из них тебя зарядил. Чтобы нам ненароком не в тот хоровод не попасть.

— Ну, раз такое дело… я за других досрочно освобождаться не согласен. Скажи бобру: я гнать порожняк не стану, пусть приходит.

Собеседник с минуту смотрел на Петра Стефановича тяжело, в упор, как если бы все еще не пришел к выводу — насколько можно Роялисту верить. Наконец, вздохнул:

— Лады. Только ты бобру — без особого интереса. Он тебя держит за косушника, ему с тобой трекать западло. Вот если сдашь давальщика — пахан с ним и потолкует, и придется тому мяукать за то, что нам на хвост наступил. Но если ты на того шьешь накладку…

— Курва буду. Век свободы… все в натуре.

— Тогда ладно. Чиркай…

 

Глава 9

«Вашингтон Пост»:

«Как сообщили нашему корреспонденту, нижняя палата Конгресса намерена потребовать объяснений Военного министра по поводу посылки войскового подразделения США в Индию для участия в операциях по обнаружению и возвращению владельцам похищенного бета-углерода. В министерстве, однако, придерживаются мнения, что сообщение о посылке войск без согласия Капитолия является чистой воды вымыслом. Правительство Индии не обращалось к Соединенным Штатам с просьбой об оказании помощи, и президент, в свою очередь, не намерен предпринимать никаких подобных шагов».

— Значит, не выдержал все-таки, — сказал Мерцалов. В голосе его не было, однако, полного удовлетворения. — Ну, а дальше? На кого же мы теперь выходим?

— Кличка — Банкир. Во всяком случае, так записка адресована.

— Куда же предполагалось ее доставить?

— Всего лишь передать официанту в ресторане. Официанта зовут Василием. Прежде, чем отдать — передать привет от Десятичного.

— Кто понесет?

— Один паренек — не из штатных…

— Не опознают?

— Вряд ли. Он в таких делах не участвовал.

— Ну, ладно. Официанта этого потом не упустить.

— Успеем приготовиться. Сегодня он отдыхает, его смена — завтра.

— Вот и позаботьтесь, чтобы комар носа не подточил.

— Сделаем, Сергей Симонович.

— Ну, а с другой стороны — с банковской — пытались заглянуть?

— Так точно. Начали с того, где у этих фондов счета.

— И что?

— Полное ничего. В «Интеркредите» — все очень надежно. Начиная с президента банка…

— Понятно. Хотя, конечно, Банкир — это не обязательно профессия. Хорошо. Свободны — пока.

Проводив выходившего Грибовского взглядом, Мерцалов задумался. Сейчас самое важное — разобраться, ведут ли какие-нибудь ниточки к возникшему и исчезнувшему Берфитту. Вряд ли он является этим самым Банкиром: трудно предположить, что англичанин настолько связан с московскими бандитами, чтобы иметь свою кличку; тем более, что (по полученным данным) в Москве он до сих пор вообще не бывал. Это, впрочем, еще не факт: в таком обличье не бывал, ну а с другими паспортами — вполне даже возможно… Хорошо бы на него взглянуть все-таки. Если он еще вернется сюда, конечно. Безусловно, номер в «Империуме» числится за ним, оплачен еще на четыре дня вперед, и барахлишко его там осталось, однако все это может быть и просто финтом: ждите меня здесь, а я в это время стану действовать совсем в другом конце мира. Ну, что же, будем ждать, ничего другого нам все равно не остается.

Ждать, впрочем, вовсе не значит бездействовать. Нет, ожидание у нас будет активным…

Мерцалов снял трубку.

— Силов? Вот что нужно: аккуратно, не высовываясь, установить: как продвигаются дела в областном губернаторстве относительно продажи или аренды санатория в Липках… Подробно: в каком состоянии дело сейчас и когда у них намечено продолжить или закончить переговоры. Если возможно, узнать, когда и каким способом будет оплачиваться покупка или аренда… Вот-вот. И главное, кто ведет это дело от администрации. Затем: устраивались ли прежде дела такого рода — если да, то с кем, и вообще все, что можно выяснить, до самых мелочей. Сколько раз, где, как контактировали при этих переговорах с покупателем. Как и где проводили время. Как только установите представителя с нашей стороны, поинтересуйтесь им вплотную. Биография, послужной список, уровень доходов и расходов, значится ли у нас… И на всякий случай вот что: не лечился ли в клинике «Гортензия», или в какой-нибудь другой,

но из той же системы — фонда «Лазарет». — Он послушал. — Да, вот именно, за рубежом, не исключено, что за каким-то ближним… Если лежал там, то по какому поводу. Уяснили? Отлично. Теперь дальше. Все те же вопросы, но в приложении к Министерству здравоохранения, в связи с делом по предстоящему открытию клиники упомянутого фонда. Да-да, у нас в Москве, а вы, выходит, и не в курсе совсем? Что же это вы так, а? Надо знать, что происходит в родном городе… Вот пока все. Докладывайте по мере поступления данных, сразу же, не откладывая на после обеда! Ну, работайте.

Закончив разговор, Мерцалов занялся другими делами — их вдоволь было, — и больше часа о Берфитте даже не вспоминал. Он умел, когда нужно, совершенно вроде бы отключиться от одного дела и целиком уйти в другое. Хотя это, конечно, только на первый взгляд обстояло так: подсознательной выключенное как будто бы дело продолжало проворачиваться, возникали какие-то продолжения, выводы, версии, чтобы потом возникнуть в уме в достаточно четком уже оформлении. Поэтому, когда позвонил Силов, генералу не потребовалось никакого усилия, чтобы снова целиком оказаться в берфиттовском материале.

— Выяснили, товарищ генерал, относительно переговоров о санатории…

— Докладывайте.

— Соглашение готово к подписанию.

— Когда?

— Предположительно завтра.

— Где?

— Там, у них, в губернаторстве, как и обычно.

— А этот подписант? Ну, вы понимаете…

— Пока не возникал.

— Значит, так. Ждать: в «Империуме», в губернаторстве, в аэропортах, на вокзалах — Питерском, Западном, Юго-Западном. Как только появится, доложить незамедлительно. Смотреть по спискам пассажиров, а также на таможенных постах. Только учтите: он может возникнуть и под другой фамилией.

— Нужны фотографии.

— Есть, размножены. Подошлите кого-нибудь и немедленно развезите. Но предупреждаю: снимки десятилетней давности. Да уж такие прислали — видимо, другими просто не располагают… Говорят, правда, что не очень изменился за это время. Если поведете его, особо отметьте в случае посещения им банков, это нам очень нужно. Уяснили?

— Так точно.

— Вот и давайте.

Мерцалов положил трубку, поджал губы, нахохлился, размышляя: «Не получится ли так, что все это и копейки не стоит: скорее всего окажется, что приезжий действует целиком в рамках закона, совершенно легально, сделки его выгодны обеим сторонам, и все, что мы сможем сделать, это помахать ему ручкой, когда он сядет в самолет, чтобы возвратиться в свой офис где-то на Британских островах. А покушение на убийство иностранного подданного господина Докинга, может статься, и не является покушением на убийство, а просто не очень умелой попыткой взять хороший куш цветной капусты у заграничного лоха. Разве не может так быть? Вполне может».

Размышления эти были совершенно справедливы. И однако Мерцалов своим крупным носом явственно чуял: нет, тут не просто праздные мысли по воскресным дням, тут что-то достаточно крутое, но не хватает пока информации, чтобы все эти отдельные пятна краски на холсте слились в одну вполне обозримую и легко воспринимаемую картину… Он тряхнул головой: «Конечно, если бы знать, что такие дела возникнут, надо было бы своевременно вытащить Милова из архива, стряхнуть с него нафталин и запустить в дело. Кстати, пора бы ему уже прибыть в распоряжение английского коллеги в Карачи и оттуда доложиться. А он молчит. Непохоже на него. Интересно, во что он там еще ухитрился ввязаться?..»

Докинг был хмур и как будто всем на свете недоволен; во всяком случае, трясясь на сиденье джипа рядом с Миловым, подолгу не произносил ни слова, уставившись неподвижными глазами на текущую под колеса ухабистую, пыльную дорогу, которой, казалось, и конца никогда не будет. В то же время она, длясь бесконечно, так никуда и не приведет, настолько было на ней пустынно, неуютно, неприкаянно. Пальмы, редко раскиданные по сторонам, невысоко возносили перистые макушки, и не пахло от них никакой тропической экзотикой — напротив, все сильнее становилась тоска по широколиственной Европе, по уютным островам, столетним паркам… Время от времени англичанин, сам того не замечая, сердито шмыгал носом, других признаков жизни подавать не желая. Не будь у Милова устоявшейся привычки к одиночеству даже на людях, он, пожалуй, даже обиделся бы. А так он спокойно вел машину, временами отводя взгляд от дороги, чтобы скользнуть глазами по заднему зеркальцу. Впрочем, чаще — по дисплею компьютера — чтобы убедиться, что никого вдали не видно, преследованию они не подвергаются и могут спокойно продолжать путь в самом экономичном режиме: горючее сейчас и в самом деле следовало расходовать аккуратно, потому что возможности пополнить его запас в обозримом будущем не предвиделось.

Милов ехал полевыми дорогами, все круче забирая к востоку. Они успели уже, держа курс на юго-запад, спуститься к озеру Натрон и, оставляя его справа, пересечь ровную, по линейке проведенную границу с Данзанией. Оттуда, перевалив через невысокий хребет, по едва намеченным дорогам отправиться на восток — до Ньякабинди, Буквимбу, чтобы, не доезжая до Мабуки, выскочить на автобан. Спуститься на юг до Нзеги, и там свернуть круто вправо, на другое шоссе, что уводило на северо-восток; по нему — таков был план Милова — добраться до Бахарамулы и, обратясь тылом к озеру Виктория, рулить уже прямо к Раиндской границе. Сомнительным в этом плане было лишь форсирование реки Кагера. Но места были не дикие, и Милов надеялся, что кто-нибудь там да перевезет, а нет, то наверняка сыщется брод. Можно было, конечно, найти там и объездной путь, однако это означало бы лишь дополнительную потерю времени. Милову же казалось, что следовало поскорее разобраться: за чем же таким они, собственно, пустились в погоню, и не относится ли все, ими предположенное, к чистейшей фантазии, возникшей из-за перегрева умов под экваториальным солнышком.

На сердитого Докинга Милов поглядывал лишь изредка, каждый раз внутренне усмехаясь: он отлично понимал, какие мысли терзали сейчас честную полицейскую душу. Докинг, понятно, формально невинность свою соблюл: Милова он на побег не наталкивал, а то, что промешкал на окраине Майруби вроде бы без особых на то причин — ну мало ли что могло ему помешать тронуться в путь в предварительно намеченный срок: например, не на чем оказалось добраться до аэропорта… Однако Докинг был человеком изначально честным, и раздирало сейчас его, с одной стороны, сознание своей вины.

Долг службы диктовал: как только Милов на своем супертанке подъехал к гостинице, где Докинг вот уже целый час исшагивал комнату по диагонали, стараясь утихомирить свое нетерпение, надо было сразу вызывать полицию, и держать Милова под арестом. А с другой стороны, сделай он так, и его еще пуще пожирало бы сознание того, что Милов владел оперативным материалом, ради которого Докинг, собственно, тут и оказался. Его нельзя было изложить на словах — вернее, изложить-то можно, но толку от этого не было бы ни малейшего. Следовало все показать на местности, и не только показать, а в самых хитрых местах провести Докинга по принципу «делай, как я», а для этого личное присутствие Милова было необходимо, что бы там ни диктовал суровый долг. Все это Докинг понимал отлично, но примириться никак не мог, поэтому и подскакивал сейчас на тугом сиденье, свирепея на самого себя.

Так или иначе, дело было сделано, и они приближались, хотя и не молниеносно, к цели; окрестности были чисты, небеса тоже, за все время лишь однажды увидели вертолет — где-то далеко, близ горизонта, так что никак нельзя было рассмотреть, полицейская ли то машина, или какая-то другая. Милов, впрочем, сомневался в том, что ищут их сейчас на дорогах: сперва в Майруби должны были понять, куда же он девался вместе со своей машиной, потому что они вряд ли смогли так сразу разгадать его финт с армейской колонной. Ну, а тут уже совсем другая страна, где до них, собственно, никому не было ни малейшего дела.

— Да, — проговорил, наконец, Докинг, обращаясь, скорее всего, к самому себе. — Боюсь, что тут уже ничего больше нельзя поделать.

— Ну прекрасно, — откликнулся Милов немедленно. — Будем считать, что с прошлым вы примирились. Теперь, может быть, стоит подумать и о будущем?

Докинг вздохнул.

— Оно настолько неясно, что не знаю, что тут можно думать. Если доедем благополучно, там посмотрим…

— Берфитта мы там вряд ли застанем. Но вся прочая команда, я полагаю, никуда не делась. Мы дождемся темноты и пытаемся осторожно проникнуть в это их укрепление.

— Ну и там?

— Ищем.

— Что именно?

— А черт знает, что. Что-нибудь, что сможет вас заинтересовать. Хотя и это будет достаточно сложно. Если там действительно есть что-то, как-нибудь сумеем разобраться, все-таки мы не сосунки в этих делах. Но вот дальше…

— Дальше, — прервал его Докинг, — у нас останется только один выход: обратиться к местным властям и попросить у них помощи, серьезной вооруженной помощи. И уже с ними…

— Докинг, Докинг. Не забудьте, что мы будем находиться в Раинде; там мы вряд ли получим хоть какую-то помощь от властей. Да и найдем ли эту власть: вы лучше меня должны знать, что последняя вспышка взаимного уничтожения племен была там совсем недавно, и сейчас они только-только приходят в себя. Поэтому если вы даже попросите их именем королевы Англии, это вряд ли поможет.

— Не сомневаюсь, поскольку они даже не входят в Содружество…

— Да и потом неизвестно еще, что опаснее: прибегать к их помощи или обходиться без нее. Когда люди привыкают быстро нажимать на спуск, лучше всего не вводить их во искушение.

— Пожалуй, да.

— Так что подумайте еще, к кому можно обратиться за помощью, если это действительно понадобится?

— Гм… — промычал Докинг. Продолжил он не сразу: — Ну, что же, выход есть, в конце концов… Но для того, чтобы к нему прибегнуть, нужно будет сперва убедиться в том, что овчинка стоит выделки.

— Допустим, убедились. А затем?

— Затем я постараюсь вызвать рейнджеров.

— Ваших?

— Естественно.

— Что же, это было бы неплохо. Можете гарантировать?

— Сию минуту — нет. Но если бы у меня была возможность переговорить кое с кем в Лондоне…

— Нужна такая возможность — найдем ее.

— Может быть, у вас в машине есть и аппарат спутниковой связи?

Милов усмехнулся:

— Представь себе, есть. Беда только в том, что сейчас он нам не поможет: спутник в тени, и воспользоваться им можно будет (он бегло глянул на часы) только к вечеру. Часов через шесть-семь.

— Хотелось бы пораньше. Но может быть, сможем по дороге… Проводная-то связь тут имеется, надеюсь?

— Попробуем. Но в этих городках вряд ли найдется… Хотя как знать.

— Попытаемся позвонить из первого же городка, что попадется нам на шоссе.

— Согласен.

— Хорошо. Как будто бы мы достигли договоренности. Вы не устали?

— Не без того.

— Я поведу. Вы попробуйте подремать.

— Вы надеетесь, что я стану отказываться. Отнюдь. Я немедленно воспользуюсь этим любезным предложением…

И Милов затормозил, чтобы перебраться назад, где можно было прилечь, хотя и скорчившись, подобно младенцу в утробе матери.

Приняв меры предосторожности, Берфитт вернулся в Москву кружным путем, примирившись с неизбежной при этом потерей времени: через Мадрид и Варшаву. Эти столицы он выбрал не случайно: ни в Испании, ни в Польше те фонды, что он представлял, своих предприятий пока не имели, да и не собирались заводить в ближайшем будущем. Такое пренебрежение заметными европейскими державами было не случайным, отнюдь; тактика предписывала иметь в своем распоряжении нейтральные территории, где не наслежено, и потому можно было там показываться без риска оказаться под колпаком. Из Варшавы Берфитт поехал поездом, по опыту зная, что контроль в поездах не столь строг и бдителен, как на аэродоромах. Однако и на этом, последнем участке пути он не утерпел, чтобы не подстраховаться: хотя билет был взят до Москвы, он сошел с поезда в Смоленске, там нанял чартерный самолетик, на нем добрался до маленького — для частных машин — летного поля в городке Раменское и оттуда уже, минуя все и всяческие возможные посты, на пригородном поезде приехал в Москву. Контрольную — белорусскую — границу он пересек, предъявив паспорт на имя Глена Миллера. Берфитт любил мелкие издевки и искренне полагал, что в азиатской России, а тем более в полудикой Белоруссии, имя это никому ничего не скажет. Так или иначе, на обширном вокзале Казанской дороги, где он сошел с электрички, никакого внимания к себе Берфитт не заметил, музыкальный паспорт тут же уничтожил и в отель «Империум» явился уже в своем настоящем облике.

В номере все было в порядке. Похоже, что во время отсутствия Берфитта им здесь никто не интересовался — видимо, Докинг, в погоне за ним, не прибегал к помощи местных властей, так что никаких претензий к Берфитту, деловому человеку из Лондона, в Москве не возникло. Берфитт с удовольствием принял ванну, заказал завтрак, закусывая, прослушал записи на автоответчике. Пока он порхал в африканских небесах, ему звонили три раза; искали его люди, ему известные, и все по делу. Внимательно все выслушав, Берфитт с удовольствием констатировал, что он никуда не опоздал, первая из деловых встреч заключительного цикла была назначена на завтрашнее утро, так что он еще полностью располагал сегодняшним днем. Его Берфитт предполагал использовать для того, чтобы посетить оба интересующих его места: клинику и загородную усадьбу, где предстояло вскоре открыться Приюту Ветеранов. Поэтому, закончив завтракать и окончательно приведя себя в порядок, он вместо того, чтобы как следует отдохнуть после утомительного путешествия (что при его возрасте было бы вполне естественным), вызвал машину и направился прежде всего в клинику.

Там Берфитт с удовлетворением убедился в том, что его предыдущее посещение не осталось без последствий. Прежде всего, теперь попасть на территорию госпиталя оказалось уже куда более сложным, чем прежде, когда сюда мог войти всякий любопытствующий: была нанята охрана — молодцы в пятнистой униформе, и ему удалось проникнуть в клинику лишь после того, как охранники переговорили со старшим представителем фирмы, монтировавшей оборудование, и таким путем личность приезжего была удостоверена Это заставило Берфитта сделать приятный вывод, что охрану везти с собой нет никакой надобности. На людей, нанятых здесь, вполне можно положиться, надо будет лишь заключить с ними серьезный контракт на продолжительное время; платить же им, — и это тоже имело значение — придется куда меньше, чем привезенным с Запада. Берфитт же привык экономить деньги фирмы, если речь не шла о его собственных интересах.

На территории тоже все шло должным образом. Столы, осветительная арматура, автоклавы, высокочастотные стерилизаторы, рефрижераторы для донорских органов, высокотемпературные агрегаты для уничтожения отбросов всякого рода, лабораторное оборудование — все это и еще многое другое, в первый его приезд сложенное кое-как под открытым небом и даже не очень надежно защищенное от нередких здесь дождей, а также от пыли и очень вероятного (как его сразу предупредили) воровства, теперь в основном было уже перенесено под крышу, и то, что в этот миг не монтировалось, хранилось под замком. Берфитт поинтересовался, много ли за эти дни было похищено; ему ответили, что недосчитываются одной аккумуляторной тележки, каких было приведено с десяток — для быстрого передвижения по длинным коридорам и перевозки больных. Пытались также украсть больничную кровать — современный агрегат, автоматизированный и компьютеризированный, однако попытка эта была вовремя пресечена охранниками. Злоумышленникам, правда, удалось сбежать. Берфитт нахмурился было: электрическая каталка стоила недешево, однако утешил себя мыслью о том, что могло ведь быть и намного хуже. Если бы материальные потери были более значительными, ему трудно было бы оправдаться перед директорами фонда за свою неожиданную и не предусмотренную африканскую эскападу. В фонде, естественно, ничего не знали — и не должны были знать — о той операции, которую он проводил в своих личных интересах, — операции, связанной со второй буквой греческого алфавита.

В сопровождении шеф-монтера, Берфитт прошел по уже готовым палатам, где все блестело чистотой, прилег на одну из не застланных еще кроватей, опробовал автоматику — все действовало прекрасно, нетрудно было представить себе, что находишься не в Москве, а где-нибудь в Европе. Закончив двухчасовой визит, Берфитт довел до сведения монтажников, что очередная сумма денег, как и полагалось по контракту, будет переведена на их счет в Германском банке (московское отделение) никак не позже завтрашнего дня. После этого заявления проводили его в высшей степени любезно, и он, отказавшись от предложенного обеда, поехал прямо в Липки, предварительно позвонив туда из клиники и убедившись, что и там его будут ждать с большим нетерпением.

Пока машина бежала, Берфитт, удобно расположившись на заднем сиденье, с любопытством разглядывал природу средней России. Казалось странным, что она ничем не отличалась от природы Центральной Европы, и даже дубы и каштаны попадались, ни в чем не уступавшие родным британским. Судя по всему, в России и в самом деле можно было чувствовать себя, как дома, и ему пришла в голову даже нелепая на первый взгляд мысль: когда операция «Бета» завершится и он сможет, наконец, располагать немалыми средствами, не купить ли здесь какую-нибудь усадебку и для себя лично: похоже, тут можно будет недурно отдыхать — вдали от треволнений, которыми всегда полна Европа. Здесь, похоже, и время шло как-то иначе: куда медленнее, плавнее… Кстати, тут же подсказал его практический ум, если приобрести землю где-то неподалеку от Приюта, который уже вот-вот возникнет, то приятное расслабление здесь можно будет совместить и с приютскими делами, иными словами — продолжать пользоваться доходами и от этого предприятия. Мысль Берфитту понравилась, и он решил, не откладывая в долгий ящик, сегодня же переговорить с представителем губернаторства еще и на эту тему и условиться посмотреть возможные участки и подготовить оформление. Если он подберет что-то, что его устроит — закрепить за собой сейчас, а первый взнос для оплаты отложить… ну, скажем, на две недели, а еще лучше на три. К тому времени (был убежден Берфитт) в его распоряжении окажутся суммы куда больше того, во что могла обойтись усадьба здесь. Он не думал, что при оформлении могли бы возникнуть какие-то трудности: здешние торговцы, финансисты и промышленники, как ему успели рассказать, уже обзавелись в этих краях подобными усадьбами, чего в родной Британии мог себе позволить далеко не каждый: земля там все-таки стоила дороже, потому что было ее намного меньше.

Вот в таком настроении он приехал в Липки, где был встречен с полагающимися ему, как человеку, заключающему крупную сделку, почетом.

Дальше дела, однако, пошли вовсе не так гладко, как он рассчитывал. Берфитт ожидал, что контракт с губернаторством уже подготовлен, и можно будет сразу же заняться обсуждением его статей — процесс, неизбежный при заключении даже мелкой. сделки, а тут речь шла все-таки о значительных суммах. На деле же оказалось, что контракт не был готов даже в черновике, хотя Берфитт совершенно точно помнил, что еще перед его отъездом из Москвы к этой работе уже приступили.

— В чем же дело? — спросил он, насупившись. Берфитг не забыл, что для ускорения процесса и поощрения другой стороны некоторые средства были уже истрачены, и вполне обоснованно полагал, что если какая-то работа оплачена, то она должна быть выполнена. На деле же получалось вовсе не так.

Губернаторский чиновник лишь развел руками:

— К сожалению, в последние дни наш парламент принял некоторые новые документы относительно отчуждения земель в стокилометровой зоне вокруг столицы. Видимо, причина в том, что слишком много мест отдыха, которыми раньше пользовалось общество, теперь перешло или грозит перейти в собственность различных компаний и частных лиц. Это вызвало немалые протесты населения, к которому депутаты вынуждены прислушиваться…

Что всякий парламент есть болезненная язва, Берфитт и без того знал. Но что придется сталкиваться с парламентскими интригами и в России, где настоящий парламентаризм только-только вылез из пеленок, Берфитт, откровенно говоря, не ожидал. И высказался по этому поводу со всею резкостью, какая проявлялась у него далеко не часто. Губернаторский чиновник лишь вздохнул:

— К сожалению, тут бессилен не только я, тут и губернатор при всем желании не мог бы ничем помочь.

— Что же получается: такого рода сделки становятся вообще невозможными? Но это же совершенная глупость…

— Нет, разумеется, вопрос так не стоит. Но многое теперь будет зависеть от мотивов, по которым объект приобретается…

— Я полагаю, что с этой точки зрения мы находимся в привилегированном положении: наши цели совершенно гуманны, мы стремимся лишь помочь людям, много пострадавшим в жизни, а вовсе не собираемся создавать какие-то увеселительные заведения или доходные предприятия!..

— Совершенно верно. Поэтому я и не сомневаюсь в том, что в конечном итоге вы получите желаемое.

— Но почему же вы не объяснили это тем, от кого зависит…

— Поверьте, я пытался. Однако я в данном случае не та персона. Вы это отлично понимаете. В моей власти — подготовить документацию и сделать так, чтобы не возникало никаких препятствий на нижних уровнях. С этим я справился, можете быть уверены. Но разговаривать наверху придется вам самому: вы для них — лицо авторитетное, вы распоряжаетесь кредитом, вы уполномочены вести все и всяческие переговоры…

Берфитт сердито посопел носом.

— Ну, допустим, это так и есть… Но, боюсь, это приведет к новым затяжкам и проволочкам. Я уже знаю, каково это — добиваться приема у ваших руководителей…

Чиновник едва заметно усмехнулся.

— Думаю, что в нашем случае это вам не грозит. Потому что мы, включая самого губернатора, весьма заинтересованы в этой сделке. Скажу вам конфиденциально: у нас сейчас некоторые осложнения с финансами, это не такая уж редкость, но труднее всего справляться с такими неурядицами летом, когда люди отдыхают, и нужно платить им отпускные деньги, а многим — еще и деньги на лечение… Как раз в данный момент у нас этих денег нет, и нет источника, где мы могли бы их получить достаточно быстро и безболезненно. У нас были свои надежды, но они, к сожалению, не оправдались — что-то помешало…

Помощник губернатора выразительно поглядел на Берфитта, как бы стараясь без слов передать тому уверенность в том, что помешавшим был именно этот самый чиновник, и никто другой.

— Таким образом, если вы пообещаете произвести расчеты по сделке незамедлительно и в полном объеме — уверен, что все завершится быстро и ко взаимному удовлетворению.

Берфитт поднял брови:

— То есть, насколько я понял, мне следует доказать, что в моем распоряжении сейчас имеются необходимые средства?

— И это, разумеется, а также и то, что вы уполномочены этими средствами распоряжаться в полном объеме.

— Sheet. Само собой, я имею средства — и наделен правами.

— Тут недостаточно слов…

— Я и не собираюсь ограничиваться словами.

Я смогу показать выписку из расчетного счета фонда «Призрение», а также доверенность фонда на ведение дел, выданную именно мне, и никому другому.

— Больше ничего от вас и не потребуется, сэр.

— Кому я должен показать все это? Кто может решить вопрос?

— Один из заместителей председателя Земельной палаты при президенте.

— Как мне связаться с ним?

— О, я попытаюсь сделать это тут же, в вашем присутствии…

И чиновник с некоторой даже осторожностью снял трубку

одного из телефонов на маленьком столике. Набрал номер.

— Приемная господина Грибовского? Это из губернаторства Московской области, старший референт Селянин. По поводу визита господина… м-м… господина Берфитга. Это сделка относительно продажи земельного участка со всеми постройками в Липках, с целью основания приюта для инвалидов войн… для ветеранов, да. Бер-фитг, два «т». Господин Грибовский в курсе, но выразил желание самому переговорить с полномочным представителем покупателя…

Он умолк, ожидая. Минуты две царило молчание. Берфитт стал уже нетерпеливо постукивать пальцами по светлой полировке стола, когда Селянин заговорил снова:

— Завтра в девять тридцать или послезавтра в пятнадцать? Одну секунду, я сейчас выясню…

— Завтра, — сказал Берфитт быстро, не ожидая вопроса.

Селянин прикрыл микрофон ладонью:

— Вы успеете получить нужное вам в банке?

— Да. Я поеду туда немедленно.

«Это ведь не русский банк», — хотел было он добавить, но сдержался. Не следует понапрасну обижать людей, от которых что-то зависит.

Селянин понимающе кивнул.

— Завтра в девять тридцать мистер Берфитт будет у вас. Разумеется, я объясню ему, как добраться… Что? Сопутствовать ему?

Он снова закрыл микрофон.

— Там хотят, чтобы я был с вами…

— Отчего же нет? Буду только рад.

— Я приеду вместе с ним, — сказал Селянин в трубку. — Спасибо, и всего вам доброго.

Он положил трубку.

— Видите, как все устраивается… Теперь нам осталось лишь договориться, встретимся ли мы прямо на месте, или у вас есть иной вариант?

Берфитт уже успел решить этот вопрос.

— К чему лишние сложности? В девять утра буду ждать вас в холле моей гостиницы. Мы доберемся за полчаса?

— Простите, какой гостиницы?

— «Империум», разумеется.

— О, оттуда — доберемся, это там почти рядом.

— Вот и прекрасно. Итак, в девять часов я жду вас.

И, видя, что Селянин глядит на него достаточно выразительно, добавил:

— Как вы понимаете, дополнительные услуги требуют и дополнительного вознаграждения. Но, естественно, лишь в случае полного успеха.

— Да, — сказал Селянин, вставая, чтобы проводить гостя до двери. — Я это понимаю.

— Ну вот, — сказал Милов. — Отсюда можно попытаться позвонить, если у них и в самом деле имеется международный телефон.

— Непохоже, — Докинг критически оглядел строение, перед которым они остановились: дощатую хибару, на которой одна только вывеска свидетельствовала о том, что она имеет какое-то отношение к почтовой службе. — Однако, попробуем — чем мы рискуем?

— Идите, — сказал Милов. — Я побуду около машины. Если там найдется что-нибудь прохладительное, захватите и на мою долю.

Докинг кивнул. Милов откинулся на спинку сиденья, расслабился, отдыхая. Дорога была утомительной, а едва начавшийся день обещал быть таким же жарким, как и предыдущий. Впрочем, других здесь, надо думать, и не бывало, во всяком случае, в это время года.

Вокруг было тихо. Люди, у которых имелось какое-то занятие, наверняка давно уже были на своих местах — мотыжили посевы, к примеру; проезжая, Милов видел их на полях, когда окружавшие дорогу насаждения редели и расступались. Из окошек неказистых хибарок, нередко просто соломенных (у таких, впрочем, никаких окон и не было), когда появилась машина, выглянуло несколько любопытствующих лиц, однако, не опознав, наверное, знакомых, они почти сразу скрылись. Кучка мальчишек, в основном бесштанного возраста, находилась неподалеку; ребятишки глазели на машину, но близко не подходили — наверное, не научились еще попрошайничать, цивилизация не успела донести сюда это свое достижение. Впрочем, когда послышался звук другого мотора, глаза наблюдавших мгновенно повернулись в ту сторону, откуда появился новый экипаж. Милов на всякий случай напрягся, привыкнув ожидать всяческих неожиданностей. Их, однако, не последовало — машина, микроавтобус японской постройки, неторопливо прошуршала мимо, переваливаясь на рытвинах. Милов невольно заметил, что экипаж этот был оснащен черными — тонированными — стеклами, и увидеть, кто в ней ехал или что везли, не было возможности. Он и не старался, впрочем. Мало ли кто едет… Микроавтобус миновал то место, где стоял джип, на секунду-другую замедлил ход, словно собираясь остановиться, — Милов даже успел дружелюбно помахать рукой проезжавшим, — но тут же рявкнул мотором, прибавив газ, и покатил быстрее. Милов провожал машину взглядом. На выезде из городка — на самом деле это была скорее слегка расширенная деревня, — микроавтобус еще прибавил скорости и вскоре скрылся за кустарником, там, где дорога делала очередной поворот. Милов зевнул и закрыл глаза. Хотелось спать, и не просто абы как, но по-человечески, нормально, на чистой постели, не урывками по полчаса-часу, но основательно, без перерыва, минуток шестьсот или в этом роде. Но такой возможности в ближайшей перспективе не предвиделось.

Скрипнула дверь почтовой конторы, вышел Докинг, неся в пальцах четыре бутылочки кока-колы; лицо его было невеселым. Его провожал до самой машины чернокожий в шортах и рубашке, но в форменной фуражке на голове — наверное, здешний почтмейстер. Он улыбался, но глаза его были глубоко равнодушными; наверное, улыбка просто входила в число его служебных обязанностей, за которые ему, надо полагать, платили.

— Спасибо, — проговорил Милов, принимая бутылки. — Судя по вашему лицу, экспедиция завершилась неудачей?

Докинг нехотя усмехнулся:

— Отсюда позвонить даже в соседнюю деревню можно только от мэра — а международной связи даже у него, конечно, нет. Здесь еще не очень понимают, что это такое, и что такое — другие страны…

— Счастливые люди, — проговорил Милов, пожав плечами. Он заранее был уверен в таком результате. — Ну, что же, звонок придется отложить…

— Боюсь, что очень надолго. — Докинг уселся на свое место рядом с водителем: свою вахту за рулем он уже отсидел. — Не ехать же ради этого в столицу…

— Думаю, что этого не понадобится: спутниковый телефон, как я помню, есть в том самом Приюте, куда мы держим путь.

— И они, разумеется, с радостью нам его предоставят?

— Ну, это уже зависит от нашей ловкости…

— Нас ожидает блестящее будущее, несомненно. А сейчас чего мы еще ждем? Вы засыпаете, Милф?

— Нет. Размышляю.

— Есть повод?

— Сколько угодно. Пока вы там запасались пойлом…

— Кстати, не откладывайте питье: оно и так теплое, а здесь того и гляди вскипит…

— Спасибо за совет. Откройте, если не трудно — будем считать это нашим утренним кофе. Да, так пока вы там были, мимо проехала машина. Микроавтобус.

— Да?

— Такие я видел в приюте.

— Такие или именно эту?

— Если бы я мог это сказать! Но не исключено, что она именно оттуда. Нам ведь не так уж далеко осталось…

— Допустим. И что же?

— Если в ней ехали люди из Приюта, то они могли опознать — меня, или мой джип, или нас обоих вместе.

— Надеюсь, что этого не произошло.

— Я всегда предполагаю худшее. Однако нет худа без добра.

— Именно?

— Вас-то они не видели.

— Очень хорошо.

— Так что все представительство, когда оно потребуется, ляжет на вас.

— Ну, что же, — сказал Докинг. — Это еще не самое страшное… Да вы собираетесь трогаться с места, или мы делаем большой привал?

Милов допил, бросил бутылочку на заднее сиденье, вытер губы и включил наконец мотор.

Нет, все было сделано совершенно правильно.

К такому выводу пришел Урбс, когда ветеранов уложили туда, где им и полагалось быть после того, как они отличились в бою — на их койки, и это, неверное, им понравилось, хотя они, как обычно, ничем своих эмоций не проявили. Ровным, тяжелым шагом промаршировали по коридору, подошли каждый к своему ложу, замерли на несколько секунд, синхронно повернулись, столь же синхронно улеглись и словно умерли; только редкое — пять-шесть вдохов-выдохов в минуту — движение грудной клетки показывало, что они в полном порядке и чувствуют себя совершенно нормально. Конечно, такая сдержанность посторонним могла бы показаться по меньшей мере странной: именно ветераны выиграли схватку с нападавшими бандитами, и естественным было бы после такой передряги некоторое возбуждение — воспоминания о самых острых эпизодах, переживания и еще раз переживания… Эти же люди были, казалось, совершенно равнодушны ко всему, что закончилось лишь недавно, и не обменялись ни словом. Впрочем, их голосов никто давно уже не слышал. Да, быть может, постороннего это удивило бы, но здесь, в Приюте, все давно отвыкли удивляться. Урбс, пройдясь по палатам, остался доволен тем, что увидел. Было уже поздно, от усталости и волнений главу Приюта клонило ко сну, но он, не позволяя себе преждевременно расслабиться, снова обошел территорию по внутреннему периметру и по внешнему, за забором, проверил охрану. Все были на своих местах, несли службу исправно. Только после этого он направился в свое жилье. Кое-как вымылся — что-то не ладилось с подачей воды — и улегся спать, запретив будить себя без крайней нужды.

Тем не менее, его не без труда растолкали достаточно рано, где-то часов после девяти.

— Ну, что там — конец света? — рыкнул он, еще не раскрывая глаз.

— Простите, шеф. Вернер вернулся.

Вернера сразу же после возвращения из парка Урбс послал в Уширомбо, где по какому-то капризу природы находился гараж, а при нем — склад запчастей. У одного из автобусиков «тойота» возникла скверная вибрация в заднем мосту, а машины следовало содержать в полном порядке, учитывая тот путь, какой им предстояло пройти в ближайшем будущем. Вернер и должен был привезти — договорились по телефону — новый задний мост; поставить его можно было своими силами.

— Ну, вернулся. Куда же ему было деваться? Могли бы дать мне поспать и еще часик-другой…

— Он говорит — у него срочное сообщение…

— Отчего же не пришел сам?

— Дает какие-то инструкции охране.

— О, дьявол!..

Видимо, и в самом деле надо было подниматься. Урбс зевнул, нашарил шорты, валявшиеся на кресле, натянул, крепко потер ладонью лицо, просыпаясь окончательно.

— Ну, где он там?

Он вышел, невольно содрогнувшись (так и не привык за много лет) от каждый раз неожиданного, как взрыв, солнечного натиска. Вернер уже спешил ему навстречу, отражая свет своими защитными очками.

— Ну, что там такое стряслось? Мост привезли? — спросил Урбс, не стараясь скрыть раздражения.

— Мост? А, да, конечно… Шеф, боюсь, у нас тут спокойной жизни не получится.

— Так. Ну, все по порядку. Способен?

— Я встретил Милфа, шеф.

— Милф? Какой, к чертям, Милф? Постой, постой… Тот? Что сбежал?

— Другого я не знаю.

— Где?

— В Бахарамуло.

— Он что, смерти ищет?

— Может, и так. Только чьей?

— Тьфу… То был точно он?

— И на все той же его машине. На бешеном джипе.

— Один?

— Насколько мы успели разглядеть — один. Но ручаться не могу. Он сидел в ней перед почтовой конторой — возможно, туда зашел кто-то, ехавший с ним.

— Опять та красотка?

— Скорее всего, так.

— Одного не понимаю: он все еще жив?

— Не мертвее нас с вами.

— А почему? Ты же был там! Ты проезжал мимо!..

— Виноват, шеф. Я уже стал тормозить, хотел достать его гранатой. Но гранат с собой не оказалось. Кто мог знать…

— Стрелять! Стрелять надо было!

— Он был в той машине, шеф, я же сказал. Я ее хорошо помню. Простой пулей ее не проймешь. Зато он понял бы, что засветился… Я подумал, что так будет лучше: он-то не знает, что это наша «тойота»…

— Ну, может быть, ты и прав. М-да, новости твои не из приятных. То есть, если он тут один — ну, пусть вдвоем — то не страшно: пусть только попробует сюда сунуться. Но я боюсь, что он сейчас — только разведчик, и его задача — навести на нас какие-то серьезные силы… Берфитт уверял, что нейтрализовал Милфа надолго, но, видно, не так-то уж просто это оказалось. Раз он вывернулся, значит, его в этих краях кто-то серьезно поддерживает. Нет, это мне не нравится, Вернер, никак не… Ты предупредил охрану? Что сказал?

— Едва завидят — стрелять без предулреждения.

— Вряд ли они помнят его в лицо.

— Его — нет. Помнят машину. По виду, да и по номеру тоже. Египетский номер.

— Ты уверен?

— Как сейчас помню.

— Тогда — или сейчас?

— Тогда. Ну… и сейчас, конечно, тоже.

(Стыдно показалось признаться, что сейчас, опешив немного от неожиданного зрелища: Милф в своей проклятой колымаге, он просто не смотрел на номер машины, да и ни к чему это было).

— Хорошо. Тогда вот что. Подними подсменных охранников. Ничего, отоспятся, когда это дело кончится. Пусть идут по дорогам, по тропам… Как ты думаешь: если бы он ехал прямо сюда, то на каком расстоянии…

— Тогда, шеф, он был бы уже здесь.

— Но у него, конечно, хватило ума не делать этого. Поэтому что он сделает в первую очередь, что делает, может быть, именно сейчас? Ищет — или уже нашел — место, где укрыть машину прежде, чем направиться сюда…

— Думаете, он все-таки покажется здесь?

— А что еще может его тут интересовать? Прежде, чем послать сигнал тем, кто его сюда направил, он должен убедиться в том, что здесь не ждут никаких неприятностей, что мы живем тихо и спокойно или, наоборот, что мы готовы к неожиданностям; в зависимости от этого, его хозяева изберут и образ действия…

— Шеф… Вы не думаете, что этот его интерес может быть связан с нашим… новым грузом?

Урбс покачал головой:

— Не думаю. Вспомни: он появился здесь не только до того, как прибыл груз, но и до того, как мы вообще о нем узнали — прежде, чем приехал Берфитт! Нет, думаю, новый груз тут ни при чем. Да и последние новости… Ты не слушал радио?

— В дороге? Нет.

— Ну вот, а я слышал. Те, кто ищет, по-прежнему уверены, что груз находится где-то чуть ли не в Гималаях. Но, конечно, это вовсе не значит, что если они наткнутся на новый груз, то пройдут мимо. Итак, пусть охрана… да и свободные санитары тоже — пусть они найдут место, где он спрячет свой крейсер. И уж на этот раз мы его не упустим.

— Вы хотите, чтобы они шли пешком? Или дать им машины?

— Никаких машин! Только ножками. Да не по дорогам, а рядом с ними. Потому что Милф-то со своей девицей будет настороже! Кстати, по девице тоже можно опознать его — это примета не худшая, чем машина…

— Да, шеф. Это верно.

— Займись этим. А я подумаю, что следует сделать тут — на случай, если все-таки появятся какие-то представители властей. Меньше всего я хочу вступать в бой с ними…

— Представители власти — здесь? Сейчас? Право же, шеф…

— Согласен, шансов на это немного, но это могут быть и какие-то международные силы — нас ведь травят, как дичь. Разумеется, мы не пустим их и на порог, если у них не будет соответствующих полномочий. Но боюсь, что все будет оформлено по закону. Что касается ветеранов, то тут нам ничто не грозит, они — надежный щит, но только в случае, если не найдут ничего противозаконного.

Значит, они не должны будут найти. Вот с этим я и хочу разобраться.

— А то, что вы нарезали из того пигмея, сжечь?

— На этот запах сюда сбежится вся округа! Да и кроме того, стал бы ты жечь наличные деньги?

— Я бы крепко подумал, конечно. Однако ради спасения жизни…

— Ну, так вопрос не стоит.

— Это приятно слышать. Я могу идти?

— Не то слово, Вернер. Бежать. И они тоже. Пусть не воображают, что на воскресной прогулке. Пусть побегают. А чтобы они двигали ногами повеселее, объявите: заметивший первым машину или одного из ездоков, не говорю уже обоих, получит вознаграждение: три тысячи.

— Вот как? Тогда я сам готов возглавить поиск…

— Нет, возвращайся побыстрее: без тебя не заменят задний мост, а кто знает — машины могут нам понадобиться раньше, чем мы предполагали…

— Понял вас, шеф. Сделаю все как можно быстрее.

Селянин из губернаторства оказался человеком пунктуальным, и это приятно удивило Берфитта, который приготовился было ожидать, и уже заранее стал нервничать. Однако чиновник не подвел. Берфитт предложил вызвать машину, но Селянин сказал, что пешком они доберутся быстрее.

И в самом деле, машины в центре Москвы двигались, как и полагается в современном большом городе, пунктиром: пятьдесят метров движения — и чуть ли не полчаса ожидания. Пешком же они добрались вовремя и могли себе позволить неторопливо подняться на шестнадцатый этаж одного из ставших уже старомодными зданий на улице Новый Арбат и доложить о своем приходе.

Их приняли немедленно. Вице-председатель Земельной палаты оказался очень похожим на любого чиновника такого ранга — английского, немецкого, американского: темный костюм, белоснежный воротничок, мягкие манеры, очки в модной оправе и косой пробор в волосах. По дороге Берфитт предупредил Селянина, что рассчитывает на него, как на переводчика. Тот с готовностью согласился, однако надобности в переводе не возникло: вице-председатель говорил по-английски, как уроженец Островов, и Берфитт в самом начале беседы не преминул сделать комплимент по этому поводу.

— Оксфорд, — кратко объяснил вице-председатель.

— О!

— К сожалению, должен сразу перейти к делу: я стеснен временем. В одиннадцать часов должен быть на заседании правительства — наш шеф сейчас в Вашингтоне. Поэтому приступим. Я внимательно ознакомился с вашим делом. Замысел мне нравится. Человеколюбие — нам его очень часто еще не хватает, и мы искренне радуемся, когда кто-то предпринимает серьезные действия в этом направлении. Конечно, нас еще более радовало бы, если бы такой проект выдвинул кто-нибудь из наших, но у нас нет еще столь серьезных и авторитетных организаций, как фонд «Призрение»… Да, я ознакомился, естественно, с доступной нам информацией по этому фонду.

— Следует ли понимать это так, что вы намерены поддержать нас?

— Безусловно. Меня интересуют лишь некоторые детали, ради которых я, собственно, и попросил вас заглянуть к нам.

— Готов ответить на любой вопрос — в пределах, разумеется, моей компетенции.

— О, успокойтесь, я не собираюсь спрашивать вас о мелочах. Меня интересуют, так сказать, вопросы общего плана. Сейчас я расскажу вам, как все это мне представляется, а вы будете поправлять меня, когда мои представления не совпадут с действительным положением дел.

— Ну, вряд ли вы способны ошибаться…

— Благодарю за высокое мнение… Итак, предположим, мы дали разрешение, вы уладили все денежные проблемы с губернаторством…

— Тут не будет никаких затруднений.

— Мы на это и рассчитываем, безусловно. Намерены ли вы вести в Липках какие-то строительные работы? Снос, строительство, достройка, перестройка…

— Во всяком случае, в ближайшие годы такой необходимости, по моему убеждению, не возникнет. Я внимательно осмотрел и участок, и строения; они нас вполне устраивают.

— Внутреннее переоборудование?

— В очень небольших пределах. Мы добавим несколько кроватей, и переоборудуем несколько помещений для медицинских нужд. Один из коттеджей займет персонал.

— Вы пригласите персонал из-за границы? Спрашиваю потому, что мы, как и весь мир, заинтересованы в рабочих местах.

— Видимо, начинать нам придется с некоторым количеством наших весьма опытных работников; одновременно будем готовить — уже для постоянной работы — работников из ваших соотечественников.

— Хорошо, это нас устраивает. Наконец, вы уже все наладили и весь персонал, как говорится, стоит по местам. Дальше: вы заселяете ваш Приют ветеранами?

— С вашего позволения — не Приют, а Пристань Ветеранов. Наши дома в Европе носят такие названия. Приюты — это в развивающихся странах…

— Вижу, вы доброго мнения о моей стране. Благодарю вас. Но вы не ответили…

— Я отвечаю. Тут та же ситуация, что и с работниками. Видите ли, наши ветераны не просто участники былых сражений. Это люди, пострадавшие тяжко и необратимо, лишенные помощи, участия, тепла, не имеющие родных, близких… Все, что люди могут еще дать им — возможность тихо, спокойно, без забот дожить свой — краткий, увы — век под небом мирной страны. Вы понимаете, мы выработали как бы свой рейтинг, но отсчет там идет в обратном порядке: на первых местах — те, у кого сумма обстоятельств хуже, чем у прочих. Вы понимаете?

— Разумеется.

— Так вот, боюсь, что если мы начнем сравнивать положение ветеранов в вашей стране и, скажем, в некоторых африканских государствах, где все еще нередки междоусобные войны, а нравы и обычаи, к сожалению, далеко не всегда достаточно гуманны, то такое сопоставление будет, так сказать, не в пользу ваших ветеранов, которых, кстати сказать, уже очень немного: у вас довольно давно не было никаких вооруженных конфликтов. У вас они обеспечены, во всяком случае, по нашим данным, гораздо лучше, чем те, о ком я только что говорил. Не так ли?

— Полагаю, что в этом отношении нам уже не приходится краснеть, — ответил вице-председатель.

— В таком случае, вас не удивит, если я скажу, что пациентами нашего учреждения будут в основном африканцы. Но вас это не должно задевать, ведь, по сути, вы таким образом принимаете участие в мировом гуманистическом движении…

— Так сказать, в гуманистическом реализме?

— Я полагаю, это прекрасное определение.

— Да нет, разумеется, мы и не думаем обижаться. Напротив. Итак, вы привозите ваших ветеранов к нам. Здесь они мирно доживают свой век. Здесь умирают.

— Увы, к этому рано или поздно приходит жизнь каждого…

— Но мы не намерены включать этот показатель в нашу статистику смертности. Это не наши граждане, и не мы довели их до столь прискорбного состояния.

— Само собой разумеется! Никому и в голову не придет включать это в ваши демографические данные.

— Тогда здесь вопрос ясен. Далее. Для того, чтобы привезти их сюда, перевезти через границу, должны быть соблюдены все общепринятые формальности: люди эти должны иметь документы, выездные и въездные визы… Вы предусмотрели это?

— Разумеется. Россия — не первая страна, в которой фонд открывает свои учреждения, и у нас налажена практика такого рода.

— Это меня радует. И последнее, как мы с вами уже установили, люди эти будут умирать. Видимо, через какое-то время вам понадобится расширить свой участок: кладбище будет разрастаться… Или вы рассчитываете кремировать умерших? Вот с этим, боюсь, мы никак не сможем согласиться. Как же вы намерены выйти из положения?

— О, это вас никак не должно беспокоить. Видите ли, мы стараемся соблюдать не только законы тех стран, с которыми имеем дело, но и традиции. Так вот, мы получаем возможность беспрепятственно увозить наших ветеранов из их стран только при условии, что в конце концов они упокоятся в родной земле, на территории своего племени — будут там похоронены со всеми свойственными этим народам ритуальными действиями.

— Иными словами…

— Иными словами, тела скончавшихся мы отправляем в их родные места. При этом всю организацию и выполнение этого берет на себя фонд. За свой счет, разумеется.

— Чудесно. И у вас на все хватает денег?

— Откровенно говоря, бывают трудности. Но мы никогда не просили и не собираемся просить средства у правительств. В мире, к счастью, еще много добрых людей.

— Добрых и достаточно хорошо обеспеченных, не так ли?

— Увы, одной лишь доброты в наши дни слишком мало…

— Вы правы. Ну, что ж, для меня велико искушение тоже оказаться добрым человеком. Так что можете считать, что мое согласие вы получили. Я прикажу составить соответствующий документ, подпишу его, и завтра вы сможете получить эту бумагу и действовать дальше.

— О, я вам бесконечно благодарен…

— Пустое. Кстати, теперь, когда вопрос решен, вы, быть может, в силах назвать и какие-то сроки? Мне ведь придется докладывать выше. Например, когда можно ожидать прибытия первых ветеранов?

— Вам хочется их увидеть?

— Не уверен, что найду для этого время. Но знать всегда полезно.

— Охотно пойду вам навстречу. Поскольку изменения, как я уже сказал, будут минимальными, я рассчитываю, что первые пациенты прибудут уже через две недели.

— Благодарю вас. А теперь я вынужден…

— О, это я благодарен вам — очень, очень. И прошу извинить за отнятое у вас время.

— Это было моей обязанностью. Желаю вам успехов.

— Еще раз — весьма вам признателен, сэр.

Берфитт вышел, весьма удовлетворенный. Визит занял даже меньше времени, чем он рассчитывал, и сейчас можно было спокойно ехать в аэропорт, чтобы встретить наконец-то прилетающих Юровица и Менотти. Сейчас, когда операция вступала в решающую фазу, им следовало быть под рукой.

Однако прежде, чем двинуться в путь, он позвонил по телефону, который был записан только в его памяти.

— Господин Банкир? Есть какие-нибудь новости?

— М-м… Да. Не очень благоприятные, хотя и не страшные. Им удалось разговорить того исполнителя, который не смог выполнить заказа.

— Это плохо.

— Ну, я полагаю, что особой опасности нет: он не знает никого, кроме связного, а о том мы уже позаботились.

— Ну, если вы так считаете…

— Уверен.

Охранник Приюта Ветеранов по прозвищу Гурон (настоящих имен своих люди из приютского персонала — те, кто еще не забыл их — предпочитали никому не сообщать, да от них этого и не требовалось), отправляясь на поиски чужой машины, считал, что ему не повезло. Положение вещей им, в общем, объяснили перед выходом, и когда он понял, в какой угол его посылают, то сразу погрустнел: ясно было, что обещанная премия достанется кому угодно, только не ему, потому что разве лишь совершенный идиот мог рассчитывать спрятать машину в этом редком и вот уже третий год постепенно умиравшем лесу, где между сухими стволами за целую милю можно было разглядеть что-либо необычное, если только не таращиться все время себе под ноги. Привыкший мыслить философски, Гурон сразу же махнул рукой на всю эту затею — ему уж точно не повезет, ну что ж, не в этот, так в следующий. Тем не менее, он переходил от ствола к стволу, соблюдая все полагавшиеся предосторожности, хотя опасался, по правде говоря, не тех, кого разыскивал, а своего собственного начальства: надзирать и проверять здесь всегда любили, и если бы потом шефу доложили, что Гурон пренебрегал заданием, делал все кое-как, то его, в лучшем случае, выкинули бы за ворота, чего ему как раз не хотелось. Приют был вполне подходящим местом для продолжительной передышки, места же более цивилизованные были противопоказаны. Так что он шел осторожно, наблюдал внимательно, и когда ему показалось, что мгновенный узкий луч света кольнул его в зрачок, Гурон даже не успел ни о чем подумать толком, как тренированное тело само выполнило все полагавшиеся действия: с ходу упало на выдвинутые вперед ладони, сохраняя направление, в котором Гурон только что передвигался, потом и вовсе прижалось к земле. Полежав так несколько секунд, Гурон стал медленно, осторожно приподнимать голову, вглядываясь туда, где что-то сверкнуло. Смотрел он медленно, не спеша переводить взгляд с одной ветки на другую, с куста — на соседний, и вдруг сердце на несколько минут вырвалось из-под контроля, засбоило, кровь бросилась в голову. Он увидел.

Да, то была, несомненно, машина. И вроде бы именно такая, какую было приказано искать: тяжелый джип. И цвет ее был похож на тот, каким обладал бешеный автомобиль, пару дней назад выкидывавший номера перед оградой Приюта. Правда, для полной уверенности следовало бы еще взглянуть на номер. Именно это и решил сделать Гурон.

Собственно, сейчас машина была видна не очень хорошо, потому что стояла задом к охраннику, и большую часть ее заслонял широко разросшийся куст который люди, приведшие джип сюда, и решили использовать в качестве укрытия. Однако, стой машина к нему передом, он, чего доброго, мог бы и не заметить ее запыленный, почти не отличавшийся окраской от окружающего леса, корпус. Но солнечный луч, пробившись сквозь сухие листья, ударил в левое зеркальце заднего обзора, отразился и (вот удача!) попал прямо в глаз Гурона. Он невольно усмехнулся: никогда не следует жаловаться на судьбу, потому что не знаешь, каким боком она повернется к тебе в следующее мгновение.

Значит, машина вроде бы похожа. А где люди?

Он полежал еще немного, надеясь заметить хоть какое-то движение близ неумело спрятанного экипажа. Там, однако, царили неподвижность и безмолвие. Это была бы уж и вовсе невероятная удача, если люди, ехавшие в ней, приустав в дороге, затем и загнали джип сюда, чтобы отдохнуть, выспаться; в таком случае он — один! — сможет взять их тепленькими — и мужика, и бабу. Мысль о бабе привела Гурона в несколько даже игривое настроение, но он тут же одернул себя и приказал такие мысли отложить на потом, а сейчас заняться делом.

Прежде, чем двинуться, он с минуту колебался: что сделать прежде? С одной стороны, всем им, снабженным радиотелефонами, было строго указано: обнаружив что-либо подозрительное, немедленно сообщать и, лишь получив дальнейшие указания, продолжать работу. Однако для того, чтобы выполнить эту обязанность, Гурону пришлось бы отползти намного назад (идти в рост он теперь просто не решился бы), а заговори он тут, его могли бы услышать даже спящие в машине. Но если бы он уполз, потеряв при этом машину из виду, кто знает, что тут могло бы случиться? Люди — если они все еще там — могли в любую секунду вздумать сорваться с места и поискать иного укрытия, и вся удача обернулась бы к Гурону своей тыльной стороной. Нет, терять машину из виду было опасно. А если он даже позвонит сейчас отсюда, что он скажет? Уверен ли он, что это та самая машина? Нет. Чтобы увериться, надо увидеть номер, а еще лучше — ездоков. Так что все обстоятельства указывали вроде бы на то, что прежде следует поосновательнее познакомиться с автомобилем, а тогда уже докладывать — об удаче или неудаче, видно будет.

Гурон отлично знал, что в этой округе было вовсе не редкостью, когда проезжавшие вот так останавливались лагерем в лесу или — если неподалеку была речка — на берегу: далеко не каждому хотелось платить за ночлег под крышей, здесь это было не самым дешевым удовольствием. К таким туристам никто не выдвигал претензий, если они не разводили костер (что строжайше запрещалось), не браконьерствовали и убирали за собой неизбежный мусор. Впрочем, сейчас и претензии выдвигать было некому. Так что и машина, и люди вполне могли оказаться совершенно непричастными к делу, и ехавшими как раз с противоположной стороны.

Охранник пополз, извиваясь ужом, почти не поднимая головы, в левой руке сжимая широкий кинжал, правой держа за ремень автомат, поставленный на предохранитель. Направился Гурон, разумеется, не к машине — не так глуп он был — а в сторону. По всем правилам, надо было сперва оглядеть поле возможного действия со всех сторон и лишь после того решать, что предпринять дальше.

Полз Гурон осторожно, вглядываясь, вслушиваясь — по всему телу у него, казалось, повырастали уши. Любой птичий вскрик хлестал по нервам, хотя именно то, что птицы поблизости чувствовали себя непринужденно, вроде бы свидетельствовало о безопасности. Ну, что же, если в машине или возле нее есть люди, то и их это обстоятельство тоже успокаивало. И все-таки Гурон оставался в напряжении.

Чтобы увидеть открывшуюся картину, ему пришлось ползти чуть ли не полчаса — пока он не получил, наконец, возможности увидеть машину с противоположной стороны. Отсюда она не была закрыта кустами, и можно было без помех увидеть и запомнить все.

С этого бока обе дверцы машины были распахнуты — для того, наверное, чтобы проветрить салон. Какие-то узлы были выкинуты на землю. В двух шагах от машины разостлано широкое одеяло. И на нем, подложив под голову какие-то сумки, а рядом, устроив автоматы, спали двое мужчин; видимо, они и составляли экипаж машины.

Затаив дыхание, Гурон вгляделся.

Спящие — два крупных мужика — были одеты в поношенные пестрые комбинезоны старого образца, в какие облачались в последние годы бойцы раиндской Армии Бахуту — одной из двух, соперничавших в стране. И были оба чернокожими. Гурон чуть приподнял голову, чтобы лучше разглядеть автоматы. Он сразу узнал характерный облик «Калашниковых»; такой же был и у него самого, разве что поновее. Боевики спали спокойно, не без оснований считая, что здесь, на их земле, угрожать им никто и ничто не может, кроме разве что змей, но именно поэтому, наверное, они и выбрали для отдыха сухой пригорочек, не боясь того, что кто-то их обнаружит. Спали они беззаботно, лежа ничком, закрывая лица от света черными ладонями. Будь здесь их враги, могли бы поразить их в спину и спокойно уйти восвояси. Но Гурон к их врагам никак не относился, разве что ощутил некоторую обиду за то, что люди эти оказались не теми, кого он хотел увидеть; удача все-таки повернулась к нему тылом.

Все еще соблюдая осторожность, он подобрался поближе, взяв немного в сторону. Отсюда номер на переднем бампере машины был виден отчетливо. Гурон вгляделся. Нет, номер — увы! — был не египетский, а тунисский. Само собой разумеется, машина попала к боевикам неправедным путем, и тем тунисцам, что совершали на ней свое путешествие, наверняка не поздоровилось. Но их судьба Гурона нимало не интересовала.

Можно было бы, конечно, пользуясь удобным моментом, заглянуть в оказавшиеся неподалеку узлы, наверняка тоже тунисского происхождения. Гурон поколебался. Но зачем лишний риск: боевики как правило спят чутко, а вскочив по тревоге, сразу хватаются за оружием, верные правилу: «Сначала стреляй, разбираться будем потом». А стреляют они, как известно, хорошо. Нет, искушать судьбу по-глупому было ни к чему.

Теперь обо всем можно было и доложить. Гурон отполз, не поднимая головы. Лишь оказавшись в сотне метров, уже загороженный стволами пальм, позволил себе подняться на ноги. Покосившись на солнце, выбрал нужное направление. Направление назад. Больше искать здесь не имело смысла: боевики, прежде чем устроиться на отдых, наверняка убедились в отсутствии хоть чего-то подозрительного. Жизнь приучила их к осторожности еще более, чем Гурона, это он твердо знал.

Отдалившись еще на пару сот метров, он извлек, наконец, из сумки телефон. Настроился на волну Приюта.

— Шестнадцатый вызывает Первого…

Пришлось повторить вызов трижды, прежде чем в Приюте откликнулись:

— Первый слушает.

— Докладываю…

Гурон постарался как можно короче рассказать о найденном и увиденном.

— Тунисская машина?

— Так точно.

— Совпадает. Мы тут услышали разговор — этих тунисцев ищут. Но совсем в другой стороне. Говоришь, головорезы из Армии Бахуту?

— Они, сэр.

— Ну, хорошо. Возвращайся. В той стороне больше делать нечего. Хотя вот что: сделай крюк, и осмотри ту часть леса, что юго-восточнее. Нас не хватает на все места…

— Слушаюсь. Могу я спросить, шеф?

— О чем?

— Никто еще не нашел этих?..

— Дурак. Если бы нашел, все вы были бы отозваны.

— Ага, — сказал Гурон с удовлетворением. — Значит, у меня есть шанс.

На этом он закончил разговор. Уложил телефон — на этот раз не в сумку, а в карман куртки.

И в следующий миг ощутил на кистях обеих рук жесткую хватку чьих-то пальцев.

Не думая, он мгновенно ударил ногой — назад. Ударил в пустоту. В то же мгновение ему сделали аккуратную подсечку, и он упал. Рука хрустнула. Но он не успел даже крикнуть: рот зажали. Теперь против его единственной здоровой руки действовали не менее трех чужих; ну, а где три — там, надо полагать, сыщется и четвертая.

Морщась от боли, он глянул и увидел черные, блестящие морды. Боевики. Те самые, сукины дети… Убьют, чего доброго…

Но его лишь стукнули по голове, выключая. Додумать он на этот раз так и не успел.

Милов с облегчением содрал с лица черную пластиковую маску, с рук — перчатки. Докинг, морщась, сделал то же самое, спросив, однако:

— Не рано ли?

— Думаю, теперь можно. Видите, а вы полагали, что они не станут нас искать тут. Что же, теперь этот угол считается у них проверенным. Если и начнут искать этого паренька, то там, куда он должен был направиться. А у нас возникла возможность следить за их переговорами.

— Признаю, Милф, вы были правы. И эта утка насчет тунисцев, что вы запустили в эфир, сработала.

Он вытащил из кармана крохотный телевизор; и он, и Милов, изображая крепко спящих, держали экранчики перед самыми глазами, сторожко наблюдая за действиями охранника — маленькая камера с крыши джипа исправно передавала, не позволяя человеку — источнику тепла — выйти из кадра. Нельзя ведь было угадать: вдруг обнаружившему их парню в самом деле захотелось бы воспользоваться ситуацией в своих корыстных интересах…

— Что будем делать с ним, Милф?

— Сохраним. Он нам еще пригодится. Как «язык». А может быть, и того больше.

— Думаете?

— Надеюсь. Надо только обездвижить его, как следует. Вы возьмите его телефон. И пора к машине. Там надежнее.

— Когда двинемся?

— Когда стемнеет.

— Хорошо, Милф. Командуйте.

Милов только усмехнулся.

 

Глава 10

«Глоб энд Мэйл», Торонто:

«Как стало известно, канадская геолого-разведывательная экспедиция, работавшая в южных предгорьях Гималаев по контракту с Министерством экономики Индии, подверглась нападению вооруженной шайки. К счастью, жертв нет. Нападавшими были отобраны все добытые экспедицией геологические образцы, карты, продовольствие, а также некоторые инструменты. Лишенная возможности продолжать работу, экспедиция была вывезена вертолетами и в настоящее время находится в Горанхпуре, где проходит медицинский осмотр.

Глава экспедиции доктор Франжье высказал предположение, что экспедиция была принята нападавшими, видимо, уже некоторое время выслеживавшими ее, за группу похитителей бета-углерода, поскольку образцы минералов, полученные геологами, были упакованы для транспортировки в такие же стандартные микроконтейнеры, в каких, согласно свидетельству сотрудников лаборатории «Братья Симе», содержался похищенный материал».

Мерцалов медленно, внимательно прослушал запись разговора; закончив, повторил еще раз. Помолчал, глядя куда-то в окно, похоже, просто в небо, в котором высоко плыли белые облака. Грибовский выжидательно смотрел на генерала. Тот. наконец, вздохнул, возвращаясь к действительности.

— И все же, — сказал он как бы полувопросительно, — нет пока четких доказательств того, что приют этот — или как его там — собираются использовать в незаконных целях. Или я чего-то недопонял?

— Прямых доказательств нет, — согласился Грибовский. — Но ведь я его не допрашивал, шел просто деловой разговор…

— Это-то понятно… Ну, хорошо. Следовательно, завтра он практически начнет уже обживать свое новое хозяйство, так? Но лишь через две недели можно ожидать каких-то решительных действий, верно?

— Так получается, Сергей Симонович.

— А каких именно действий, мы не знаем. И потому можем спокойно пропустить мимо глаз и ушей какие-то его поступки, не придав им значения. А на самом деле они-то и окажутся главными. Ну, что ж, ситуация в принципе привычная. Но нужно прежде всего понять, чего же он хочет.

— Последняя новость наблюдения: он был в Быкове и встретил там двух человек, прилетевших из Леры. Повез их в свою гостиницу.

— Надо услышать, о чем они будут разговаривать.

— Попробуем.

— И все-таки, в основном приходится рассчитывать на свои мозги. Берфитт собирает здесь свою команду; значит, те люди, что помогали ему здесь, то ли испугались последствий и отошли, то ли их просто слишком мало. И в то же время, тут может быть и другой вариант: вновь прибывшие начнут делать глупости и оставлять следы, мы волей-неволей должны будем отвлечься на них — а он получит относительную свободу действий. В чем его задача? Самое реальное: восстановление тропы, вернее — создание новой. Он получает груз откуда-то — ну, скажем, из Таджикистана или через Таджикистан, и из Москвы переадресует его туда, куда хочет — такой уж наша столица узел, что из нее можно отправить груз, куда угодно.

— Жаловаться на таможню нам как будто пока не приходится…

— Они знают это не хуже нас с тобой. Раз уж пошли на такие дела в Москве — значит, придумали что-то, нам пока неведомое. И я боюсь, что если мы будем работать по их графику, то ничего так и не узнаем или же просветимся задним числом. Лично мне это было бы обидно. Как ты полагаешь?

— Да уж конечно.

— А какой вывод? Единственный: заставить их заторопиться. Засуетиться хоть немного. В спешке люди делают куда больше ошибок…

— Знать бы только, каким способом можно их заставить.

— А на то нам и дано серое вещество… Тут у нас задача разделяется на две части: первая — желательно установить, когда и что именно он должен получить. И второе — когда, кому и как отправить. Думаю, что получив нечто, он, как и мы с тобой на его месте, будет стараться как можно скорее от этого избавиться: пока предполагаемый груз будет лежать у него в тех же Липках, не видать ему покоя. Теперь предположим, что он получает свой груз раньше времени. Что он предпримет? Полагаю возможным, что он пойдет на связь с получателями, чтобы переориентировать их по срокам. Вот это и будет означать ту самую суету…

— То есть, мы должны быть в курсе его связей…

— Азбучно.

— Если почта, телефон, телеграф — это несложно, при наличии санкции прокурора. Радио — сложнее. Компьютерная сеть?

— Санкцию, надеюсь, нам дадут. Свои сложности, конечно, будут. Но для полной уверенности мы должны соответственно оборудовать этот самый его Приют. И как можно быстрее. Времени у нас — до утра.

— Липки могут быть у него под контролем. Места населенные, посадить своего человека — раз плюнуть. Даже из

местных, по вполне законному поводу: посторожи, мол, а мы хорошо заплатим.

— Я тоже не верю, что мы сможем там резвиться без его ведома. Он все равно не поверит: репутация в этом смысле у нас во всем мире скверная — вспомнить хотя бы ту историю с американским посольством в прошлом веке. Значит, пусть знает.

— Будет искать.

— Пусть находит на здоровье. А ты поставь в два слоя.

— Нужны тонкие специалисты…

— Сейчас свяжусь с коллегами. Думаю, не откажут.

— Они народ ревнивый…

— Пообещаю поделиться информацией. Этим они не пренебрегают. Будь готов через час. Я предупрежу пожарных. Возникнете там, как их инспекция — мол, процедура, обязательная перед оформлением сделки на недвижимость… А пока я буду договариваться с ними и с прокуратурой, ты готовь все средства перехвата.

— Слушаюсь, Сергей Симонович. Все?

— Да. Хотя… Постой минутку. Там от Милова ничего не поступало?

— Нет.

— Вот и у меня — ничего. Растворился он где-то там — в Майруби. Такое не в его привычках. А ведь этот наш Берфитт именно туда летал, и, значит, с той стороны можно ожидать каких-то новостей… Ну, ладно. Иди, работай. Черт его знает, куда он подевался…

Урбс хмуро размышлял, подперев подбородок. Его заботила машина с боевиками, обнаруженная Гуроном.

«Откуда было ей тут взяться, и для чего? Остановились они не в самом удобном месте, зато в опасной близости от Приюта.

Случайность? А что это получилось синхронно с возвращением Милфа — тоже случайность? Не верится.

Это одно. А второе: куда же, в таком случае, провалился этот самый Милф со своим бешеным джипом? Целый день ищут его всерьез — и ни следа. Что он тут, проездом был? Опять случайность? Вот на такие стечения обстоятельств дураков и ловят…

Гурон — не новичок, не верить ему нет оснований. Да и остальным тоже. Значит, вот ситуация: замечен Милф, но он исчез. Парни Бахуту не были замечены, но они есть. Это факты. Как же они группируются, и какой из их анализа можно сделать вывод? — Урбс думал. — Факты группировались так: Милф, вынужденный бежать из Приюта, все же остается замкнутым на него. Это, видимо, связано с его заданием, и то, что он, возвращаясь, идет на немалый риск, свидетельствует о том, что задание это серьезное.

Далее. Одному ему — дамочка не в счет — серьезные действия не под силу. Он вынужден искать помощи. Где, у кого может он ее получить в этих местах и в ближайшее время? У властей? Но властям, если даже они в состоянии, предположим, такую помощь оказать, надо все объяснить, предъявить свои полномочия, и так далее. Да и проволочки неизбежны. На это Милф вряд ли пошел. А если бы и пошел — власти сейчас думают о собственной шкуре, на Приют с его делами им просто наплевать — это даже не их учреждение, арендаторы, и не более того.

Но подмога Милфу нужна. Значит? Единственные, к кому он может обратиться за поддержкой — это бандиты. Или, если угодно, Армия Бахуту. Те самые вооруженные отряды, что пытаются если не совсем свергнуть нынешнюю раиндскую власть, то хотя бы на половине территории установить свое правление. На самом деле они уже давно превратились в бандитов. Эти-то не спросят никаких полномочий. Им надо только заплатить. И если даже наличных нет — объяснить, какой может оказаться добыча, и пообещать процент. Армия Бахуту всегда нуждается в деньгах, и добывает их, не отягощая себя моральными и правовыми проблемами.

Следовательно, Милф договорился с Бахуту. Туда он и бросился отсюда; вот почему ловушка, о которой тут распространялся Берфитт, не сработала: Милф в Ксении тогда и не показался. Понятно. Дальше. С Бахуту он договорился. Или сейчас завершает переговоры. Ну да, вполне логично: отсюда— к Бахуту, там потребовали денег или хотя бы гарантий. Лишь тогда он бросился было за этими самыми гарантиями в Майруби, где его уже и не ждали. Там кто-то — возможно, даже полиция, а то и более высокие власти — такие гарантии предоставила. Почему? Здесь ведь другая страна. Да потому, скорее всего, что Милф и их заинтересовал результатом. Видимо, он знает, что речь идет об очень серьезном грузе. О больших деньгах. Но ему, европейцу, невдомек, что в решающий миг полиция сама наложит на все лапу, и сам он останется, в лучшем случае, живым, но уж никак не богатым. Бахуту? Их полиция просто перекупит, и даже не за деньги, а за оружие и патроны, которых, после множества всяких конфискаций, у полиции на складе полно без всякого учета. Нет, здешние игры не для европейцев…

Итак, Милф получил гарантии и вернулся к Армии; и они, пока там идет подготовка к налету, которой сам же Милф и руководит, дали ему двух наблюдателей. Вот их-то и нашел Гурон. А Милф, бедняга, воображает, что эти парни будут бдительно нести службу, они же, по давней традиции, залегли дрыхнуть, приняв предварительно как следует из бутылки. Гурон и об этом упоминал…

Что же все это в конечном итоге значит? Вывод один: в самом недалеком будущем Милф наведет сюда бахутских головорезов. Это плохо. Очень. Потому, что те нападают всегда многочисленным отрядом, действуют решительно, и живых после них не остается. То есть, сейчас возник такой риск, который правилами игры не был предусмотрен. И нужно незамедлительно думать и принимать решение.

А тут думать, собственно, особо и не о чем. И решений напрашивается два, простых и ясных.

Первое: тех, кто сейчас на дорогах и тропах, назад не отзывать, а, напротив, приказать затаиться и ждать, с какой стороны появятся налетчики. И незамедлительно предупредить при малейших признаках опасности.

И второе: начинать срочно паковать весь груз по контейнерам. Если начать, скажем, через полчаса, то — в четыре руки — к утру можно будет закончить. И сразу же в путь. Пусть тогда налетает Армия Бахуту; найдет пустой Приют. Побесятся, конечно. Могут даже сжечь. Но это как раз не самое страшное: строения застрахованы. Хорошо, что не пожалел на это денег, хотя, честно говоря, рука каждый раз с трудом поднималась, когда надо было вносить очередной взнос. Ну, что ж, я платил, теперь пусть платят они в случае чего.

Вот и весь план действий на ближайшие часы…»

Урбс кивнул сам себе. Позвонил в гараж. Приказал найти Вернера и передать: чтобы задний мост через час, от силы — полтора стоял на месте, все машины заправить всем, что нужно и готовиться к выезду.

Потом Урбс перешел на радиотелефон. Всех, кто шарил по дорогам и лесам, он должен был предупредить лично: такое дополнение к программе никому, понятное дело, не понравится, и только он, со своим авторитетом, мог добиться того, чтобы распоряжение это выполнялось всерьез.

«Прежде всего надо связаться с Гуроном. Вероятнее всего, Армия Бахуту появится именно с той стороны, где уже находятся их разведчики. А кроме того, надо этих парней не терять из виду, чтобы они не нагрянули сюда как раз во время погрузки и отъезда. Все должны думать, что здесь все тихо и мирно, полный покой и никаких опасений.

Да, вот еще. Как только все будет готово к движению, каким-то образом сообщить Берфитту в Москву — по спутниковой связи, скорее всего, что графики меняются, и пусть ответит, остается ли в силе маршрут и готов ли он будет принять груз раньше условленного срока. Если нет, пусть укажет место, желательно в другой части света, где можно будет переждать эти десять-пятнадцать дней. Берфитт, понятно, взбесится, однако поймет, что другого выхода просто нет. Да конечно, нет».

Он кивнул сам себе и принялся вызывать Гурона.

Докинг и Милов переглянулись. Радиотелефон зажужжал снова. Докинг пожал плечами. Милов решился:

— Эй, ты… Как отзываешься на вызов?

Гурон, связанный, сидевший, привалясь спиной к колесу джипа, только усмехнулся. Телефон прожужжал еще раз. Докинг взял кинжал — его, Гурона кинжал, каким бриться можно. Попробовал на ногте. Спросил:

— Щекотки боишься, а?

Гурон сперва не поверил. Но глянул в темные, напряженные глаза англичанина, и увидел в них холодную решимость. Разжал губы:

— Шестнадцатый, шеф.

— Пароли, коды?

Гурон качнул головой:

— Обходимся.

Тогда Милф вытянул антенну, включил аппарат. Губы прикрыл носовым платком.

— Шестнадцатый, шеф…

Докинг подумал, что Милову, к счастью, не нужно имитировать акцент: произношение его, в чем-то неуловимом не английское, было похоже на речь Гурона, для которого этот язык тоже явно не был родным.

— Где ты там? Я тебя искал там, куда тебе было сказано…

«Ага, пользуется направленной антенной».

— Там пусто, шеф. Я вернулся к машине.

— Почему не сразу ответил?

— Могли бы урлышать. Слишком близко было от этих.

— Они все там? Что делают?

Милов очень естественно вздохнул.

— Обедают, с выпивкой.

— На связь с кем-нибудь выходили?

— Да нет, не слышно было.

— Ты хорошо укрыт?

— Надежно.

— Молодец. Теперь слушай: крайняя внимательность! Ожидается, что с той стороны, где ты с ними находишься, пойдет отряд таких же, как они, бахутских парней. Пойдет на нас. Твое дело — вовремя заметить и предупредить меня. Усвоил?

Милов стрельнул глазами на Докинга. Тот — на Гурона:

— Согласие и выполнение? Быстро и тихо!

Тот сообразил.

— Так точно, шеф!

Милов повторил слова в микрофон.

— Плохо тебя слышу, — сказал Урбс.

— Они не так далеко, шеф.

— Ага, понял. Значит, не забудь: как завидишь — доложишь немедленно и с подробностями, насколько сможешь. Сколько, как вооружены… И тогда — за ними по пятам, со всей осторожностью. Как только ты просигналишь, дам команду всем остальным, чтобы стягивались к тебе. Окажетесь у них за спиной, дальше видно будет. Вопросы есть?

— Никак нет, шеф.

— Действуй.

Урбс отключился. Милов утопил антенну в корпусе рации.

— Он предполагает нападение Армии Бахуту. Боюсь, как бы это нам не помешало.

Докинг улыбнулся.

— В этом районе вся Армия Бахуту — это мы с тобой.

— Ах, вот как? Ну, тогда все в порядке. Можно готовиться к визиту. Как только стемнеет…

— Нет, Дан. Ближе к утру. Когда сон крепче.

— О'кей.

— Да как же ты!..

Больше Урбс ничего не мог выговорить от возмущения, от злости. В руке его был скальпель, и он поймал себя на том, что начал уже заносить эту руку — для удара, наверное? — забыв о пациенте, что лежал на столе со вскрытой грудной клеткой, причем уже не в первый раз вскрытой. Движение шефа не ускользнуло и от доктора Курье. Он выставил руки перед собой, словно защищаясь, и в правой руке у него тоже был скальпель, потому что и доктор оперировал сейчас за другим столом. Со стороны это, пожалуй, было похоже на начало поединка: два фехтовальщика в стойке друг против друга, только вместо шпаг оружием служат хирургические ножи… Урбс первым опомнился, опустил руку.

А причина его срыва была и в самом деле значительной. Вот уже пятый час подряд они оперировали, как на конвейере: грудная клетка, где одного легкого уже не было (его удалили раньше). Грудина — ребра — заполнитель извлечь — нужное поместить — закрывать — шить. И еще раз. И еще. И еще. Все шло благополучно до последнего мгновения, когда доктор Курье позволил себе сделать неудачное движение тем самым скальпелем, что он держал сейчас в пальцах. Нет, он не сделал никакого дополнительного, не обязательного или вовсе ненужного разреза. Гораздо хуже. Он задел острием инструмента то, что было уже аккуратно помещено в грудную полость. Необычайно прочный на разрыв пластик оказался легко уязвимым для хорошо заточенной стали; он рассёкся, и в образовавшуюся прореху немедленно посыпалось содержимое — мелкие, вроде песка, темные кристаллики. Заскользили, влажнея от неизбежной крови, слипаясь в комочки. Растерявшийся доктор ухватил пакет, но, вытаскивая, просыпал еще больше — на стол, на пол, уже достаточно грязный. Тут-то Урбс, обернувшись на невольный вскрик Курье, и едва не набросился на него.

— Я устал… — пробормотал доктор; единственное, что он смог сказать в свое оправдание. — Нельзя же так…

Урбс даже не стал ему отвечать, от презрения. С полминуты постоял, напряженно размышляя. Этот пакет потерян безвозвратно: не станешь же собирать все просыпавшееся, вытаскивать из операционной раны… «Господи, ну и послал ты мне специалиста!.. — в аварийной ситуации Урбс вспомнил и Бога, без мыслей о котором до сих пор прекрасно обходился с молодых лет. — Ну, что ж, одно место потеряно. Как объяснить это, будет время подумать, во всяком случае — не рассказом о том, что на самом деле только что произошло. Мало ли было таких возможностей: и то нападение, от которого они ухитрились отбиться, и то, которое еще только предстоит…»

— Ну, что вы стоите, как пугало! — прикрикнул он на врача. — Действуйте! Время идет!

Совсем струхнувший доктор присел, стал сгребать кристаллики на полу в кучку…

— Идиот! Оставьте, это не спасти! Берите новый кубик! И заканчивайте с этим, вон уже следующий готов…

Доктор послушно разогнулся, вернулся к столу. Мисс Кальдер, невозмутимая, как всегда, уже протягивала ему пакет.

— Но смотрите! — все же предупредил Урбс. — Если еще раз позволите себе такое… я вас самого на стол положу! Я из вас сделаю ветерана!

В том, что Урбс — скотина этакая, палач, людоед! — свое обещание не задумываясь выполнит, доктор ничуть не сомневался. Глубоко вздохнул, прогоняя все посторонние мысли, оставляя лишь те, что относились к операции. Ветеран на столе лежал спокойно, дышал за него аппарат, сознание было отключено совершенно. «Ничего страшного, — успокаивал себя доктор Курье, — осталось не так уж много, часа через три этот ад закончится, можно будет помыться, передохнуть… Хотя отдыхать придется, вернее всего, уже в машине, в дороге; ну и пусть — он. сейчас согласился бы расслабиться и подремать даже в багажнике, вообще где угодно…»

— Шить! — приказал он, на сей раз без приключений уложив пакет, заполнив промежутки и вернув ребра и грудину на место.

Нормальному больному после такой операции — лежать и лежать, успел бы разучиться ходить. Но с ветеранами не так. Еще до утра каждый из них встанет и послушно пойдет, невзирая на швы, бинты и прочие прелести, к автобусам — садиться и ехать, куда повезут. И не выкажет ни малейшего неудовольствия. Так, видно, каждому из них было на роду написано.

Урбс еще несколько секунд наблюдал за доктором Курье, убедился в том, что эскулап пришел в норму, и повернулся к своему столу.

Нервничать было для Фэрклота делом необычным. Впрочем, со стороны никто и сейчас не сказал бы, что глава Комитета волнуется.

Фэрклот был не только председателем Комитета (о чем знали, во всяком случае, все работники этой Службы, да и многие другие тоже), но и негласным советником министра — по специальным вопросам, в которых старый служака был компетентен более, чем кто-либо другой. И вот только что он вернулся от министра. Визиты Фэрклота в министерство не были делом обычным, но на сей раз тема разговора была настолько деликатной, что доверять ее средствам связи, пусть и хорошо защищенным, министр не решился.

— Вести из Бомбея, — сказал Министр, ответив на сдержанное, как обычно, приветствие Фэрклота. — И, боюсь, не самые добрые. Да садитесь же…

Фэрклот последовал приглашению.

— Наши люди сделали, по-видимому, все, что было возможно…

Старик что-то проворчал под нос.

— Простите?

— Я говорю: все, на что были способны, а это вовсе не одно и то же.

— Ну, разумеется… Так или иначе, нет ни малейшего подтверждения того, что бета-углерод находится — или хотя бы находился — в пределах Индии, Пакистана или граничащих с ними государств.

Министр произнес это с таким выражением лица, словно только что обнаружил муху в бульоне. Фэрклот остался невозмутимым.

— Таким образом, мы оказались в крайне неловком положении, — продолжал министр. — В свете всех наших предшествовавших сообщений средствам массовой информации, мир ждет, что в любую минуту мы можем объявить об успешном завершении операции о возвращении похищенного высокоценного минерала его владельцам. Реальность, однако, такова, что если мы и сделаем сообщение, то вынуждены будем признать свое поражение или, во всяком случае, свое бессилие в сложившейся ситуации.

— По-видимому, так оно и есть, — согласился Фэрклот.

— Видите ли вы возможность какого-либо успешного развития наших действий? — спросил министр. — Я, откровенно говоря, не могу найти сколько-нибудь приемлемого — для нас и для всего заинтересованного мира — решения. Возможно, у вас сложилось мнение на этот счет? Не представляю, чтобы вы совершенно не интересовались этой проблемой…

— Моей Службе это не поручалось, — сказал Фэрклот, внешне все еще остававшийся совершенно безразличным.

— Да. Я готов признать, что это не было наилучшим решением вопроса. Вы понимаете, однако же, что это отнюдь не было результатом неверия в возможности вашего Комитета, просто мы принимали во внимание, что объем выполняемой вами работы и так достаточно велик; кроме того, вы являетесь международной организацией…

— И тем не менее, — сказал Фэрклот, — вряд ли Комитет отказался бы. Поскольку мы так или иначе действуем на территории большинства стран, которые могут быть замешанными в это дело.

— Я же сказал, Фэрклот: это была ошибка, и я ее признаю. Но вы ведь не хотите, чтобы Англия оказалась в неудобном положении в глазах всего мира? Хотите вы?

— Ни в коем случае, сэр.

— В таком случае могу ли я ожидать, что вы, наряду с другими, поставите повсеместно перед вашими людьми и задачи, связанные с поисками бета-углерода?

— Разумеется.

— Можем ли мы сообщить эту информацию прессе?

Фэрклот покачал головой:

— Полагаю, что этого делать ни в коем случае не следует. Пусть все продолжают думать, что поиски идут в прежнем направлении. Высказываться следует в высшей степени оптимистически.

— Дезинформация?

— Это самое малое из того, что мы должны сделать немедленно.

— Хорошо. Согласен. Но вы немедленно начинаете действовать.

Фэрклот пожал плечами:

— Полагаю, что творить чудеса не под силу и моему Комитету. Но, во всяком случае, я обдумаю ситуацию и немедленно отдам нужные распоряжения.

Вот таким был этот разговор. Он одновременно и доставил главе Комитета удовольствие — тем, что пренебрежение его Службой было признано ошибочным, но принес, разумеется, и новые заботы. Перед самим собой Фэрклот. притворяться не собирался, и прекрасно отдавал себе отчет в том, что возможности его на самом деле крайне ограничены, чтобы не сказать больше. Люди сейчас были разбросаны по всему миру, потому что ожидались новые усилия со стороны наркомафии по созданию новых транспортных каналов, поэтому везде надо было, как говорится, держать руку на пульсе. Однако на этот час бета-углерод, разумеется, был важнее, кроме всего прочего, еще и потому, что розыск его в прямые обязанности Комитета не входил, и тем больше было бы славы, внимания, а следовательно и средств на развитие Службы, которых всегда не хватало.

Да, люди. Конечно, собрать их в нужном месте для нанесения удара, для проведения быстрой и решающей операции было вполне возможно: связь существовала с любым из них. Недоставало безделицы: понимания того, где же их собрать и куда направить.

Кстати, и связь была, если быть абсолютно точным, не со всеми. Докинг, например, как исчез из Москвы, так и не подавал более признаков жизни.

Фэрклот не думал, конечно, что подобное молчание означает самое худшее: бывало, людям приходилось умолкать надолго, но в конце концов они, как правило, возникали. И все же вызывало досаду, что работник находится вне твоей сферы влияния именно тогда, когда он нужен.

Неприятно прислушиваешься к каждому звонку и каждую радиограмму разворачиваешь так, будто именно она и несет долгожданный сигнал — от того же Докинга, допустим. Как вот сейчас-

Последняя мысль возникла, потому что, с деликатным — ноготками — стуком в дверях появился секретарь.

— Срочный телефонный вызов, сэр.

— Да? Откуда?

— Москва.

— Переключите!

Он сдержался, чтобы не схватить трубку рывком. Все движения всегда должны быть спокойными. Но пальцы стиснули трубку, словно то была рукоятка пистолета. Докинг вернулся наконец в Москву? Очень хотелось бы…

Но то оказался полицейский генерал из Москвы, с которым в последние дни не раз уже приходилось разговаривать: «Ну, что он может сообщить нового?»

Сразу же Фэрклот понял, что сообщить генерал ничего нового не может, наоборот, сам ищет информации.

— Скажите, председатель… у вас есть какие-нибудь сведения о моем человеке, которого я направил в Карачи в распоряжение вашего агента? Хотя бы сообщение о прибытии?..

Фэрклот, откровенно говоря, об этом человеке совсем забыл — не до него было.

— Нет, генерал. Никаких сведений. Как и о моем работнике. Хотя именно сейчас…

Тут он оборвал сам себя и умолк.

— Но, надеюсь, вы не откажетесь проинформировать меня, если что-нибудь у вас выяснится?

— Вне сомнения. В свою очередь, ожидаю такой же любезности и от вас.

— Можете быть уверены.

На этом разговор закончился. Клал трубку Фэрклот медленно, без эмоций. Вызвал секретаря.

— Подготовьте сообщение по всей сети. Срочно, важно, секретно. Шифр — пятый общий. Всеми средствами связи. Текст…

Он откинулся на спинку кресла, глянул в потолок, сощурился:

— В связи с участием Комитета в операции «Бета»…

— Простите, сэр…

— Ну, что?

— Комитет не принимал такого решения…

— Примет после ленча. Итак — «в операции "Бета"… Нет, в глобальной операции… вам предписывается…»

Пальцы секретаря легко танцевали над клавишами блокнота.

Машин получилась целая колонна: «седан» с начальством и четыре микроавтобуса, в каждом из которых располагалось по два охранника и одному санитару. Это не считая, разумеется, главных пассажиров. Замыкал караван длинный мерседесовский автобус, в котором была оборудована походная операционная; бывали случаи, когда ее приходилось использовать.

Самой сложной оказалась посадка. Весь персонал Приюта: санитары, охрана, доктор Курье, мисс Кальдер, с несколько старомодной фотокамерой (во всяком случае, девяносто девять из ста именно так восприняли бы тот кожаный футляр с кнопками и рычажками, видными под откинутой крышкой) на груди, и сам Урбс после того, как машины были подогнаны к самому выходу, встали по обе стороны крыльца. Охранники держали автоматы наизготовку. Урбс внимательно оглядел каждого, негромко кашлянул и молвил, обращаясь к мисс Кальдер:

— По одному?

— Можно по двое, — сказала она. — Проблем не будет.

— Хорошо. Начинайте.

Мисс Кальдер и два санитара вошли в дверь. Прошла минута, другая. Внутри послышались тяжелые шаги. Мисс Кальдер вышла, пятясь. За нею, слегка поддерживаемые санитарами, показались первые два ветерана. Оба молодые, чернокожие. Один — без левой ноги, он пользовался костылем, но шедший рядом санитар все время был наготове. У второго все было вроде на месте, однако черные очки на глазах заставляли думать, что он лишен зрения. Рослые, молодые, они передвигались, однако не очень уверенно, медленно; солдатская привычка, верно, заставляла их шагать в ногу. Мисс Кальдер осторожно, спиной вперед, спустилась с крыльца; Урбс поддержал ее под локоть. Так, вдвоем, они преодолели несколько метров, отделявшие крыльцо от первого микроавтобуса. Ветераны безмолвно шагали за ними, не отставая. Все собравшиеся внимательно следили за ними, готовые, казалось, в любое мгновение кинуться на помощь: все-таки ветераны не очень твердо держались на ногах. Но, против ожидания, они благополучно добрались до автобуса, куда уже успела за это время сесть мисс Кальдер; они последовали за нею. Санитары помогли им усесться на одном диванчике. Мисс Кальдер вышла; санитары, чуть помедлив, тоже. Ветераны, оставшись одни, не проявив никакого интереса к перемене обстановки, сразу будто уснули, свесив головы.

— Продолжайте, — кивнув, распорядился Урбс.

Точно таким же образом была выведена и усажена в автобус вторая пара. Третья. И так — до последней, двадцатой. Пока не заполнился последний автобус. И каждая пара, среди которых были и безрукие, и безногие, и слепые, и люди, с туго перебинтованными головами, и другие, едва тащившиеся (но все же ухитрявшиеся ступать в ногу с партнером), едва оказавшись на своих местах, тут же крепко засыпала. Похоже было, что все ветераны обессилены до крайности — или находятся, грубо говоря, при последнем издыхании.

Несмотря на недостаток времени, Урбс после того, как вся погрузка была завершена, позволил занятому в операционной персоналу отдохнуть целый час: они с ног валились. Сам же (выносливости ему еще хватало, сказывалась хорошая тренированность) использовал это время для того, чтобы лично обойти весь Приют и убедиться в том, что все его распоряжения выполнены. Разумеется, такое бывает только в сказках, и пришлось одному-другому объяснить на пальцах, что работать надо хорошо даже в необычной обстановке. Справившись с этим, он в одиночестве сделал то, чего не хотел доверить никому другому: поскольку главный сейф освободился, он перетащил туда всю полученную, согласно обещанию Берфитта, травку: скоро начнется и отвлекающая операция. Если Берфитт прав, то не исключена возможность, что здесь окажутся профессиональные ищейки. Милфа ведь не бандиты направили, их нынешний союз — дело случайное и кратковременное. Нагрянут какие-нибудь рейнджеры — с опытом, хваткой, а то еще и с собаками. Приют непоправимо засветится, и его, Урбса, за это не поблагодарят. Что же, стоит облегчить им работу — дать хороший след, только в противоположную сторону. Берфитт будет очень доволен. Только выбрать исполнителя понадежнее…

Он перебрал в уме несколько имен. Вернер, разумеется, но с ним сейчас расстаться никак нельзя: мало ли как поведет себя техника в дороге. Кого же послать? Костера? Ну, а почему бы и нет?

Он вызвал старшего охранника.

— Я доверяю вам, Костер, больше, чем кому угодно другому. И поэтому хочу поручить вам особое дело. Крайне ответственное и очень выгодное для нас обоих.

Костер только щелкнул каблуками. Урбс жестом пригласил его подойти к сейфу. Распахнул дверцу.

— Вот груз, Костер…

По глазам охранника, мгновенно вспыхнувшим, словно два индикатора опасности, Урбс понял, что объяснять особо не надо.

— Мы не можем отправить его обычным способом: как вам известно, наши контейнеры заняты.

Тот лишь кивнул, напряженно ожидая дальнейшего.

— Тем не менее, оставлять тут такую ценность рискованно. Да и к чему замораживать деньги? За этот груз ведь заплачено…

— Конечно, шеф, ни к чему.

— И я решил поручить вам… Возьмите с собой еще двоих, по своему выбору. Вернер даст вам — я распоряжусь — один грузовик. Вывезите это. И реализуйте, как сумеете. Но не слишком дешево, разумеется.

Последних слов можно было бы и не говорить: Урбс отлично знал, что дешево Костер не отдаст. Впрочем, опыт у него немалый, конечно…

— Из выручки, как полагается, отложите пятую часть — на покрытие расходов по покупке, хранению, перевозке. Остальное-

Костер заметно напрягся.

— Остальное — так: третья часть идет наверх, как всегда, треть — мне. А оставшееся — то, что обычно делится на весь персонал — вам и тем двоим, кого вы возьмете. Как распределить, решите сами.

Костер только кивнул. Урбс, внутренне усмехнувшись, подумал, что если действительно дойдет до дележа, спутники Костера получат ничуть не больше, чем обычно.

— Маршрут выберете из наезженных. Но только — запомните! — ни в коем случае не то направление, в котором мы повезем ветеранов. Ни в коем случае!

Урбс отлично понимал, что именно такое распоряжение Костера вполне устраивало. Он как бы читал мысли, множившиеся сейчас в мозгу охранника — читал явственно, как на дисплее монитора: «Дай только оторваться от вас, как же, увидите вы свою треть, да и хозяевам придется обождать…»

«Ну, что ж, пусть думает, радуется, предвкушает…»

— Встреча и окончательный расчет, — закончил он, — по моему указанию. Прислушивайтесь к телефону. Ждать звонка будете в…

— Лучше всего в Дар-эс-Саламе — у меня там есть приятели, шеф. Да и сбыть там легче всего…

«Верный признак того, что в этом порту он никогда больше не покажется. Да черт с ним… Реальных шансов больше всего за то, что если он и появится еще где-нибудь, то в полосатой робе и под конвоем. Или вообще исчезнет из списка живых. Последнее было бы лучше всего. Но вот если его возьмут живым…»

— И вот еще, Костер, — сказал он. — На случай, если вам понадобится срочно снестись со мной… Нынешний маршрут ветеранов вам известен?'

— Нет, шеф. Разве его сообщали?

— Правда, это я упустил из виду… Так вот. Отсюда — в Нонбасу, но минуя Майруби, дальше — Бомбей, а оттуда — в Австралию, в порт Дарвин; точнее пока не знаю, но в управлении порта будут извещены. Из Бомбея до Дарвина — морем, так что учитывайте необходимое время.

— Все понял, шеф.

— В таком случае, идите, берите людей и готовьтесь.

Костер четко повернулся и вышел.

Ну вот, и это более или менее в порядке. Теперь если даже его возьмут и расколют, то в этих скорлупках найдут очень мало съедобного…

Оставалось последнее — и едва ли не самое важное: предупредить Берфитта.

Это было сложнее всего, но тем не менее, выполнимо. Урбс выглянул в коридор, убедился, что поблизости никого нет. Вернулся к себе, заперся изнутри и стал настраивать аппарат спутниковой связи, оставленный ему Берфиттом для самых неотложных случаев. Урбс понимал, что разговор этот, как и любой через спутник связи, с недавних времен фиксировался и брался на учет. Ввели такое правило после того, как этот вид коммуникации стал очень уж активно использоваться незаконопослушными деятелями. Но, в конце концов, Урбса здесь уже не будет, да и Берфитт не собирается, надо думать, засиживаться в Москве надолго…

Большого опыта в этом деле у него не было, и прошло не менее получаса, пока ему не удалось настроиться на спутник, вызвать нужный номер в Москве и дождаться синхронизации.

К сожалению, Берфитта на месте не оказалось. Ответил автосекретарь. Но Урбсу выбирать не приходилось:

«Груз вынужденно отправлен раньше договорного срока. — Он четко назвал дату и время по Гринвичу. — Маршрут условленный. Ожидаем встречи. В случае осложнений старайтесь найти по маршруту. Шеф Приюта».

На всякий случай, он повторил текст дважды. Выключил аппарат, убрал в сумку: технику он оставлять не собирался. Жалко было. Но, подумав, махнул рукой: тащить с собой не очень-то портативный аппарат — опасно, таможенный досмотр проходить придется не однажды, может привлечь внимание. Приюты, как известно, не самые богатые заведения, а уж таскать такое с собой… Вот если бы Берфитт оставил портативный аппарат, в кейсе, но он и раньше был скупым до невероятности, и ту штучку забрал с собой. Ладно, пусть пропадает…

Теперь все было, наконец, закончено. И Урбс, прощальным взглядом окинув свое гнездо, подхватил заранее уложенную сумку и вышел — поднимать всех спящих, грузить ветеранов и трогаться в путь, пока все еще спокойно.

Отзывать тех, кто был в разведке, он не стал. В дороге ему столько народа и не нужно. Ничего, не пропадут. А если приведется сюда еще вернуться — оправдается. Хорошо, что Армия Бахуту медлит; можно уехать без лишнего шума. Да, собственно, ничего другого от них и ожидать было нельзя. Итак, вперед.

Мерцалов пытался мысленно расставить все фигуры на доске так, чтобы в расположении их возникла какая-то логика — пусть на первый взгляд и скрытая, как в шахматной задаче. Или в геометрической теореме.

«Итак, что нам дано?

Милов канул в неизвестность где-то в Майруби — или, во всяком случае, в том районе. И то же самое, оказывается, произошло и с тем самым Докингом, что помчался туда из Москвы, даже не попрощавшись.

Милов и Докинг. Помнится… нет, точно: Докинг говорил, что они с Миловым когда-то работали вместе по какому-то делу. Значит, не только знакомы, но между ними существует и определенная сработанность.

Могли ли они встретиться? Могли. Случайно? Нет, даже не случайно. Милов был в контакте с тамошней полицией. Ну, а Докинг наверняка явился туда: к кому же ему было еще обратиться, если эта его поездка имела конкретную розыскную цель? А если бы такой цели не было, он бы и не поехал вовсе.

Итак, предположение об их встрече не является натяжкой. Оно реально.

Допустим, встретились. И вместе начали разрабатывать какое-то дело. Милов тогда докладывал, что вышел на что-то интересное, пусть к России и не имеющее непосредственного отношения. Какой-то интерес был и у Докинга. И они, предположим, решили объединить усилия — может быть, в работе над мидовским делом, может быть — по программе Докинга. Но могло быть и так, что. и тот и другой вышли на одно и то же, только с разных сторон. Это не очень удивительно: чтобы увлечь и того и другого, дело должно было оказаться масштабным; эти люди не из тех, кто ловит карманников».

Одно дело. Масштабное. Однако список дел глобального масштаба, над которыми работали интернационально, в распоряжении Мерцалова имелся. И не составляло большого труда с ним ознакомиться.

Мерцалов так и сделал — загрузил список и стал неторопливо, внимательно вчитываться и вдумываться.

Список был не очень-то велик. И отметить там можно было лишь немногое. Особенно по линии незаконных перевозок.

Вот например: поиски новых маршрутов для контрабандной переправки наркотиков из хорошо известных, в общем, районов планеты.

Эта тема неизбежно появлялась в каждой ориентировке МАБа, но если бы ее даже вдруг не стало, все равно, никто бы о ней не забыл: поиск новых троп и составлял основное занятие людей Мерцалова. И тем более Службы, которой ведал Фэрклотт. Если бы Докинг с Миловым вышли на что-нибудь интересное в этой области, они не стали бы таиться, наоборот, сразу же ударили бы в большие колокола, дали информацию, затребовали помощь…

Нет, похоже, их заинтересовали не наркотики.

Что там следующее?»

Мерцалов скользнул взглядом по следующим строчкам. Некоторые из них оставил без внимания: там речь шла совсем о других делах — промышленном шпионаже, шантаже в крупных масштабах, терроризме. Все это было, конечно, весьма важно — но не для него, и не в данном случае.

Ага, вот еще интересная ориентировка: подозрения по поводу контрабандной перевозки человеческих тканей, предназначенных для пересадки. Он пробежал глазами список возможной контрабанды, и даже поежился немного: как-то не по себе было от того, что человеческое тело, разъятое на части, становилось предметом оживленной торговли, а значит, и контрабанды, от этого уж никуда не денешься.

Собственно, тема эта возникала не впервые. Да и с Докингом, когда он приходил, поговорили на эту тему вдоволь, да. Но на сей раз Мерцалов впервые воспринял ее, как нечто, имеющее к нему прямое отношение. Раз в Москве открывается клиника, которая именно этим и будет заниматься — исключительно этим, — значит, незаконная перевозка этих самых тканей («Тьфу, — подумал он с неудовольствием, — слово-то какое употребляют: как если бы речь шла о провозе какого-нибудь шелка или… ну, какие там еще бывают мануфактуры?») — перевозка эта могла в самом близком будущем возникнуть и на московских путях-дорогах. Или — как знать — уже возникла?..»

Он наморщил лоб.

«Докинг в связке с Миловым. Могли ли они так вот — вплотную, по крупному — заинтересоваться человеческими тканями?

Докинг безусловно: он сам говорил, что это сейчас и было его основной задачей, делом чести, что ли. Но вот Милов? Он в принципе не ведомый, он сам из ведущих. Конечно, для того, чтобы спасти, скажем, чью-то жизнь, он может отложить свои дела и подключиться к чужой разработке. Но только в критической ситуации. Так что вряд ли Докинг мог его просто уговорить. Нет.

Ну а если речь шла не об уговоре? Если Милов сам решил заняться поиском в области контрабанды тканей?

Конечно, на такое он способен, но только если у него возникла какая-то серьезная информация относительно того, что эта контрабанда каким-то своим боком задевает Россию. Однако таких данных у него быть не могло, им неоткуда было взяться: разговоры о новой клинике пошли уже после его ухода с активной работы. Намного позже они возникли. И даже не у нас. А когда об этом стали думать мы, он успел уже убыть в свою кругосветку.

Да, но информация такого рода наверняка была у Докинга! Включая и московскую ее часть: недаром ведь он навестил нас перед тем, как исчезнуть в экваториальной Африке, в ее непроходимых, как говорят, лесах.

Если Докинг и Милов действительно встретились, англичанин и в самом деле мог сообщить. Милову какие-то факты — или хотя бы серьезные предположения, — которые заставили московского коллегу присоединиться к британскому сыщику.

Что же, вполне логично.

Значит, эту возможность надо было проанализировать.

Что же касается бета-углерода, то…

Постой, — остановил себя Мерцалов. — Что-то еще осталось недодуманным в этой версии с контрабандой тканей…»

Он еще раз внимательно прочитал все, что было в ориентировке по этому поводу.

Ага, вот что его подсознательно насторожило: ну да, упоминание о клиниках фонда «Лазарет», как о возможных потребителях — покупателях — контрабандного товара.

Само по себе это понятно: человеческие ткани — не наркота, и ее нельзя продавать малыми дозами на улицах, в подъездах, в забегаловках. Их потребитель должен быть весьма квалифицированным. Все-таки пересадка тканей — не криминальный аборт, его не станет делать кто попало и где попало. Все это Мерцалов понял еще при первом прочтении.

А вот что за мысль сформировалась только сейчас.

Вряд ли правильным будет считать, что московская заинтересованность в этих тканях возникла только после принятия решения об открытии такой клиники в Москве. Кто-то из наших граждан пользовался услугами этого самого «Лазарета» и раньше. Например, Загорский-Роялист. Интересно, сам ли он оплатил все расходы? Или кто-то его, как мы уже привыкли говорить, спонсировал?

Так, один вопрос, значит, возник.

Тут же напрашивается и второй: кто спонсировал? Кто Роялиста направил? И — очень важно: одного ли его?

Если его и в самом деле некто облагодетельствовал, то кто-нибудь из земляков. Какой-то авторитетный господин. Почему? Зачем? Ну, тут особенно ломать голову не приходится.

Известно, что никакое серьезное дело, противоречащее закону, нельзя реализовать, не имея, мягко выражаясь, доброжелателей в государственных органах, ведающих теми областями, в которых это дело ведется. Таких людей или в эти органы вживляют («Тоже своего рода трансплантация», — усмехнулся про себя Мерцалов), иногда предварительно освободив нужное место от занимающей его персоны (но это путь не быстрый и не безопасный для исполнителей), или покупают на месте. На корню, так сказать. Платят в зависимости от возможностей приобретаемого чиновника. Часто — очень хорошие деньги…

Но вовсе не только деньги. Это могут быть ценности — от перстня с бриллиантами до «Линкольна», яхты, загородного дома — на имя троюродной племянницы какой-нибудь…

Но разве это — самые ценные вещи в мире?

Нет. Давно уже и хорошо известно: нет на свете ничего, ценнее здоровья, дороже его. Так что вполне может получиться, что взятку — именно так это называется — могут дать и в виде здоровья. Особенно, если оно уже расшатано, и никакими морскими прогулками его уже не восстановишь. Если нужна, скажем, серьезная операция. Заменить перетрудившееся в процессе совершения карьеры сердечко, скажем. Или изношенную от чрезмерного потребления мирских благ печень. А у нас без этого самого потребления и до сих пор серьезные дела не совершаются. Сейчас, говорят, даже такая практика пошла: если, допустим, рачок поджелудочной, ранее неизлечимый, захвачен вовремя, пока не дал метастазов — а это даже у нас уже научились делать, — то виновный орган просто, так сказать, снимают с работы и бросают на помойную периферию, а вместо него ставят свеженький, здоровенький. И главное — хорошо приживляют. И дело с концом.

«Вот ты, скажем, — обратился Мерцалов к себе самому (мысленно, конечно; такие мысли вслух он даже наедине с самим собой не позволял себе произносить по многим понятным причинам), — ты, полицейский генерал с заслугами, узнай ты на очередной медкомиссии, что завелась в тебе подобная пакость, и позвони тебе после этого хорошо информированный некто, и предложи доброжелательно: господин генерал, любезный наш Сергей Симонович, наслышаны мы о вашей ситуации, и предлагаем — из чистого человеколюбия, разумеется, никак иначе — дать вам возможность пройти курс лечения в первоклассной западной клинике с мировым именем, где что ни хирург, то звезда, где к вашим услугам все на свете… Там вам все, что следует, заменят, все наладят, с полной гарантией на предстоящие, самое малое, лет двадцать, а то и по-более, — и выйдете вы оттуда сильно помолодевшим и красивым, небывало энергичным, и с новыми силами возьметесь за вашу высокополезную работу… Нет, мы понимаем, о чем вы сейчас подумали: что один день в такой клинике стоит не меньше, чем вы в год зарабатываете, да плюс еще сама операция, или даже операции, да стоимость донорских тканей, и все такое. Но вы не сомневайтесь: мы вас туда не только рекомендуем — мы добьемся того, что они все это сделают, так сказать, gratis, по-русски значит — на халяву: они, видите ли, нам многим обязаны, и отказать никак не смогут. Так что, как вы уже, несомненно, заметили, никакие деньги, никакие страшные суммы тут даже теоретически не фигурируют. Что мы от вас за это потребуем? Да ничего, совершенно ничего, вы не тот человек, от которого можно что-то требовать; мы просто уповаем на то, что человек вы совестливый, захотите каким-то способом нас отблагодарить, услуга за услугу, а уж если захотите — то сами и найдете способ это совершить… Вот так будут тебе журчать в трубочку телефонную, причем не по обычному городскому, а по специальному, защищенному от всяких неприятностей типа прослушивания, — по тому телефону, чей номер они неизвестным образом ухитрились узнать, хотя в этом доме он никому, кроме самого Мерцалова, и не известен вроде бы; а ты будешь слушать, и перед глазами твоими будет стоять красный ящик с косыми стенками, а в нем — ты, бездыханный, служебные веночки и твой преемник дрожащим голосом произносит: «Спи спокойно, дорогой друг, память о тебе навеки…» И к тому же идет мелкий нудный дождик, обязательно будет дождик в тот веселый день, потому что ты такой погоды и при жизни терпеть не мог, и вода понемногу набирается там, куда твое последнее жилье сейчас опустят на длинных полотнищах, непременно перекосив при этом… Вот такая картина встанет перед твоими глазами, и ты вспомнишь с сожалением, что так и не добрался до таких чинов-званий, чтобы такое лечение можно было бы тебе обеспечить за казенный счет, — и мелькнет мыслишка: «В конце концов, я первый, что ли? Да и, в конце концов, никто ничего доказать не сможет, потому что все, понятно, будет оформлено, как часть благотворительной программы, какая, как известно, у этих клиник существует; нет, никак нельзя так легкомысленно отнестись к своей жизни, не чьей-нибудь, чтобы взять и отказаться от нее ради какого-то неведомого принципа, от которого всю жизнь ни жарко, ни холодно… Да и чего такого они потом смогут от меня потребовать? Им ведь и пригрозить можно будет…» Вот такая мысль промелькнет, вытесняя другие: о том, что у них все это будет, разумеется, оформлено, как оплаченное, и все цифры будут проставлены, каждая на своем месте, и имя твое будет четко значиться. И ты, покашляв немного от волнения, скажешь в микрофон немножко не своим голосом: «Не знаю, откуда у вас такая информация, я чувствую себя прекрасно… Но вообще-то не отказываюсь встретиться, поговорить на разные темы — и о нашем здравоохранении в том числе…» Да, — думал дальше генерал Мерцалов, — я-то, быть может, и устоял бы даже в этой хреновой, прямо скажем, ситуации, — потому устоял бы, что в разные периоды моей службы столько в меня стреляли — и попадали не раз, — что такого рода печальные картинки ко мне давно уже больше не приходят, иначе и служить невозможно было бы; но не всякий, очень не всякий устоял бы, и чем выше человек, чем больше он от жизни берет — тем скорее согласился бы. Взятка здоровьем, взятка жизнью — очень действенное средство…

А что из всего этого рассуждения следует? Что весьма возможно, прежде чем у нас начать организацию подобной клиники, заинтересованные люди постарались подвести под нее хороший фундамент. Найти нужных людей и купить их по сходной цене. Нужных не только для того, чтобы не получить от властей отказа, но скорее даже ради другой надобности: потом обеспечить хорошее функционирование тропы, по которой пойдет контрабанда. И если это делают люди с размахом, то они, чего доброго, постараются сделать эту тропу многофункциональной… Кто тут может быть задействован? Таможня. Граница. Кто еще?..»

Он снял трубку, потыкал пальцем в клавиши.

— Пал Палыч? Мерцалов… Как живете-можете? Мы? Слава Богу, все благополучно… Ну, от вас не скрыть: звоним исключительно по надобности. У меня просьба такая: интересует меня состояние здоровья личного состава таких вот департаментов… Под одним углом зрения: не лечился ли кто-либо из них в зарубежных клиниках фонда «Лазарет», если да — то место, время и все, с этим связанное, что может найтись. Да понимаю я, что тут, как говорится, корма для трех ослов на три года, но ведь ваша комп-служба, говорят, лучшая в России, и не только… А уж за мной не пропадет, вы знаете. Когда? Лучше бы вчера, конечно, но раз нельзя — то хотя бы очень быстро. Дело темповое, Пал Палыч. Промедление — проигрыш. Ну, спасибо. Жду с нетерпением… Если понадобится еще что-нибудь — в смысле дополнительных данных, — позвоню… Да не ужасайся, работенка-то пустяковая, если вдуматься!

Он положил трубку. Недоверчиво усмехнулся.

«Вот будет номер, если Милов — ну, вместе с Докингом, конечно — нашли другой конец тропы даже прежде, чем возникло ее начало. Впрочем… не исключено и обратное: что начало — там, а здесь — то ли станция назначения, то ли перевалочная база; своего рода терминал, куда стекается товар из разных концов света. Возможно это? Вполне. Потому что у нас до сих пор все-таки не сражались с контрабандой так жестоко, как она того заслуживает. Да и серьезных поводов для этого вроде бы не возникало.

Итак, к чему мы пришли? Что представляется вполне возможным: Милов с Докингом в Африке занимаются расследованием какого-то контрабандного сюжета, некоторым образом связанного с Москвой.

Кажется, на этом можно анализ и закончить…»

Но свойственная Мерцалову добросовестность заставила его уделить немного времени и остальным вопросам того списка, с которым он работал.

Там было названо еще несколько вопросов, к нему не имевших отношения. А главным в документе вот уже целую неделю оставалось «ограбление века» (хотя век еще только-только начался, и поди знай, какие еще ограбления, нападения, похищения и прочее будут преподнесены им за предстоящие десятилетия; но за прошедший десяток лет с небольшим это ограбление было, конечно же, крупнейшим) — сорок килограммов бета-углерода как в воду канули. Да, главная тема. Но ему, Мерцалову, от этого ни холодно ни жарко.

А впрочем… может быть, все-таки, тепло?

Он попытался хоть за что-нибудь зацепиться.

Но тут при всем желании ничего, что связывало бы это дело с Россией, не обнаружил. Пожал плечами и очистил экран.

Он недовольно поморщился: постучал секретарь и сразу же вошел. В первое мгновение Мерцалову показалось, что капитан выпил: так блестели его глаза.

— Товарищ генерал, разрешите…

— Ну что там еще? Конец света?

— Перехват.

— Кто, кому?

— Берфитту. Откуда-то из Африки. Спутниковая связь.

Недовольство с лица генерала как мокрой тряпкой стерли.

— Ну-ка, дай сюда!

Он внимательно прочитал. Положил листок на стол. Усмехнулся:

— Интересно. Значит, груз выслан. Теперь нам остается только не пропустить его.

— Что там, как вы думаете? Наркотики?

— Скорее всего. — Мерцалов прищурил один глаз. — Но не исключено, что не только они.

Выражением лица капитан ясно дал понять, что с удовольствием услыхал бы продолжение. Мерцалов покачал головой:

— Не рассчитывай. Я человек суеверный… Лучше вот что: обзор международного обмена есть? С того же спутника?

— Так точно.

— Что-нибудь интересное?

— Не заметил.

Мерцалов знал, что капитан не любит перегружать себя работой.

— И все же — сделай усилие, доложи.

— Слушаюсь… В общем, действительно ничего, Сергей Симонович. Повседневная рутина. Вот, скажем, циркуляр по личному составу МАБа…

— Постой.

МАБ. То есть, Фэрклот. Который так выразительно запнулся в разговоре с ним: что-то чуть не вырвалось — старик вовремя проглотил язык.

— Давай с выражением, как в школе на экзамене…

Секретарь прочитал.

— Так, — сказал Мерцалов. — Значит, ты ничего интересного не заметил…

Он проговорил это как-то механически, не думая, в эти секунды он внимательно вчитывался в циркулярное сообщение Фэрклота его подчиненным, находившимся в разных краях мира. Собственно, сообщение это Мерцалову никак не предназначалось, и отправлялось отнюдь не открытым текстом, клером, но было зашифровано; однако многих интересует переписка коллег, пусть даже и друзей, и никто не жалеет усилий на то, чтобы постоянно быть в курсе их дел — Мерцалов был совершенно уверен, что и Фэрклот с не меньшим интересом прочитывает его сообщения и указания, если, конечно, шифр оказался им по зубам.

— Значит, ничего интересного…

Он даже не сознавал, что выговаривает эти слова и что слушающий их секретарь медленно, но неотвратимо краснеет; мысли генерала сейчас были заняты другим.

«Значит, все это было липой — относительно местонахождения украденного бета-углерода где-то в предгорьях Гималаев. На самом деле он продолжает обретаться неизвестно где и, может быть, сейчас уже отправился в путь к тем, кто организовал и профинансировал его похищение. А ведь ищут его, надо полагать, тоже не жалея сил и средств…

Но если так — то вовсе не исключено, что и на этот материал могли выйти там, в Африке, Докинг и Милов. И, быть может, сейчас идут по следу. Но в таком случае — почему же они молчат? Не требуют помощи — почему? Не мальчишки ведь, чтобы так безответственно…»

Продолжение этой мысли Мерцалов даже не стал отливать в слова. Лишь досадливо мотнул головой и крякнул, как после хорошей стопки.

— Лейтенант! Срочно вызывать Милова! По всем спутниковым системам. С моим распоряжением: немедленно выйти на связь, что бы там ни происходило! Всем, кто нас слышит — просьба сообщить возможную информацию о его местонахождении. Результаты мне — через каждый час!.. Да, и соедините меня с квартирой — немедленно.

Лейтенант испарился.

Квартира оказалась на проводе сразу. Мерцалов сказал:

— Спросите-ка у Роялиста вот что…

— Так его же забрали, товарищ генерал!

— То есть как? Кто?

— Полковник Надворов. Приехал, выругал нас, сказал, что мы ничего не умеем — и увез.

— Ах да, — сказал Мерцалов. — Я и забыл.

Он положил трубку. Покачал головой. «Вот, значит, до чего дошло. Ну ладно — с этим еще разберемся. Сейчас важнее другое».

Мерцалов подпер голову рукой.

Могло ведь быть и так, что Милов — ну и этот Докинг, разумеется, — идут на раскрытие «ограбления века», сами о том даже не подозревая! И потому не имеют представления о том, с каким противостоянием могут столкнуться.

— Докинг, — не в первый уже раз напомнил Милов, снова поглядев на часы. — Теряем время. Пора выходить…

Англичанин, похоже, его даже не услышал — сидел в машине с наушниками на голове, принимал, видно, какую-то информацию через спутник. «Эх, не надо было ему говорить, что машина снабжена устройством для такой связи, не надо было устанавливать антенну на крыше, включать программу поиска. Уходит время, уходит. Но — не отнимать же силой…»

Милов обошел джип, сердито сопя носом. Приблизился к Гурону. Хотя пленник и был связан, Милов подходил к нему осторожно, помня, что стражник был человеком опытным — это всегда замечается даже по мелочам поведения, — ив любой миг можно было ожидать от него всяких пакостей.

Сейчас, однако, тот остался неподвижным, даже когда Милов оказался совсем рядом и нагнулся, чтобы проверить, на месте ли наручники. Они были в порядке. Правда, с этой системой даже большой специалист по замкам повозился бы изрядно, даже действуя пальцами безо всяких помех.

Убедившись в безопасности, Милов опустился на пятки неподалеку, но никак не на расстоянии вытянутой руки.

— Значит, повторим еще раз. Я подхожу со стороны, противоположной воротам…

Гурон, однако, никак не показал, что вопрос им услышан, и еще менее — что намерен хоть что-то ответить. Сидел по-прежнему неподвижно, не дрогнув даже опущенными веками. И незаметно даже было, чтобы дышал.

Подманивает? Хитрит, вражий сын?

Докинг наконец-то закончил прослушивание эфира. Снял наушники, вылез, сладко потягиваясь. Милов негромко окликнул его. Не для того, чтобы высказать претензии по поводу задержки:

— Посмотрите внимательно… Он что — чудит?

Докинг приблизился к Гурону. Склонился. Помедлив,

протянул руку, нащупывая пульс на горле. Слушал пульс чуть ли не минуту. Потом разогнулся.

— Нет, думаю — не чудит. Он медитирует.

— Вы уверены?

— Сужу по пульсу. Очень трудно по желанию вызвать такое замедление.

— Зачем же это ему?

— О, это и прекрасный отдых, накопление сил, но главное — уход из неприятной действительности…

— И долго он может так?

— Боюсь, что не могу этого сказать. Может быть — секунды, но, может, и часы… '

— Что же с ним делать? Оставить скованным — нельзя, все-таки дикие места, сожрет кто-нибудь. Тащить с собой — зачем он нам в таком состоянии? Да еще воспрянет в самый неподходящий миг, поднимет тревогу…

— Действительно, — согласился Докинг. — Придется к его медитации добавить еще нашу химию: усыпить. И в таком виде везти с собой.

— Друг мой, опомнитесь: куда везти? На чем? Отсюда мы — только пешком, и притом никак не по дороге.

— Да, верно. Значит, усыпим и оставим в машине. Вернемся живыми — тогда решим окончательно.

— Если не вернемся — кому-то придется помучиться, извлекая его из заблокированной машины, — усмехнулся Милов.

— Тем не менее, ему в таком случае повезет больше, чем нам.

— Будь по-вашему. Кстати: что это вы там с таким увлечением слушали? Трансляцию концерта?

— Если бы… Выслушал очередной плод усилий моего шефа.

— Как это вы с ним связались?

— Да нет, циркуляр — всем, всем. Задержался потому, что надо было еще расшифровать.

— Что-то интересное?

Докинг пожал плечами:

— И да, и нет. Оказывается, в поисках пресловутого углерода весь мир находится на той же позиции, что и неделю назад: нет ни малейших представлений о том, где он в самом деле находится.

— Но ведь, судя по сообщениям прессы…

— В этом-то весь юмор. Это была сплошная деза. И все оказались в таком джеме, что отныне к поискам пропажи подключена даже наша контора.

Он махнул рукой:

— Нас с вами, дорогой друг, это вряд ли касается. Пока мы не разберемся с этим Приютом, с ролью Берфитта в этих делах — ничто другое нас интересовать не будет, не так ли?

— Допустим.

— Рад нашему единодушию. Ну что же — за дело? У вас есть усыпляющие патроны? У меня, к сожалению, только боевые.

— У меня тоже нет. Но вот у этого парня могут и найтись…

Милов взял сумку Гурона с рожками, открыл.

— Целый рожок… Видите? Вот они.

— Прекрасно.

Докинг взял автомат Гурона, заменил рожок.

— Вы или я?

Милов мотнул головой:

— Я уже пострелял в этих краях в свое удовольствие; ваша очередь.

— Ну что же…

— Только не в упор: обожжете.

Но это Докинг и сам отлично знал; отошел на несколько шагов.

— Осветите его.

Милов включил фонарь. Докинг прицелился. Хлопнуло. Гурон дрогнул, мягко завалился набок.

— Теперь его в машину…

Кое-как затащили: охранник был не из легковесов, мог бы наверняка выступать в полутяжелом. Пристроили на полу, ноги ему пришлось подогнуть.

— Ничего, это не смертельно. У вас все снаряжение в порядке, Докинг?

— Полагаю, что да. Вы помните то, что удалось из него выжать?

— Днем и ночью.

— Прекрасно. Тогда — вперед?

— Ну-ка попрыгаем…

Они попрыгали. Ничто не звучало, подгонка была хорошей.

— Теперь — вперед.

— Еще одну минуту. Милф, вы рассказывали, что нашли человека, бежавшего из Приюта и подстреленного ими. Это далеко?

— Не так уж близко. А зачем вам?..

— Хотелось бы убедиться, что это… Видите ли, в этих местах был наш работник. И он погиб приблизительно в то же время. Может быть, вы его и обнаружили? Я хотел бы… Может быть, при нем имелось что-то интересное.

— Имелось. Ваш или нет, но это был человек Службы.

— Откуда вы знаете?

— Зуб, Докинг. Искусственный зуб, дающий опознавательный сигнал…

— Вы нашли? И оставили?

— Нет, конечно. Вот он.

— Посветите… Да, это он. Значит, именно в этом приюте он нашел нечто — или решил, что нашел.

— Будем иметь это в виду, Докинг. А сейчас — в путь. У нас больше не остается времени.

Берфитт с трудом приходил в себя после приступа гнева, вызванного совершенно для него неожиданным сообщением Урбса, записанным на ответчик. И угораздило же его самого в это время уйти из отеля; хотя визит этот, несомненно, был очень нужен, но лучше было бы ему все-таки самому выслушать и ответить: нарушение графика — ни в коем случае! Сюда должны прибыть точно по расписанию, иначе вас просто некуда будет девать! И переадресовать их было некуда: как назло, именно сейчас все Приюты загружены полностью.

Или, может быть, все-таки куда-нибудь удастся их воткнуть, ну хотя бы на неделю? Нужно обзвонить полсвета. Отсюда? Немыслимо. Это все равно что выйти на эту улицу в центре России и кричать во весь голос: будет такой же уровень конфиденциальности… Но что-то же нужно сделать!

«Да в конце концов, — подумал он, — разве я главный в этом деле? Я взял на себя определенные обязательства — и, черт бы взял, я их исправно выполняю! Но не для себя! Есть заказчики — и пусть они немного пошевелят если не конечностями, то хотя бы мозгами. Они в этом не менее моего заинтересованы! И всего один звонок…»

И он набрал давно заученный номер в Тирийском посольстве.

Нужный человек откликнулся не сразу. Поняв, кто звонит, обменявшись условными словами, проговорил неласково:

— Вы нарушаете условия. В чем дело?

— В исходной точке вынуждены сломать график. Товар прибудет в ближайшие дни.

— Число, время… Впрочем, не нужно. Это — лично. В чем проблемы?

— Склад может быть не готов. Не могли бы вы разместить груз у себя?

Собеседник помолчал.

— Не исключено. Однако — чистый вес. Без тары.

— Понятно. Когда мы можем увидеться?

— Когда вам станет известно, насколько местные власти в курсе всего, касающегося операции с грузом.

— Завтра. Собственно, я уже сегодня… Но для верности — завтра.

— Детали меня не интересуют. Завтра; программа третья.

— Третья программа, понял. Благодарю. До встречи.

Собеседник повесил трубку, даже не попрощавшись.

«Так, — подумал Берфитт, — еще одна забота. Впрочем,

Банкиру пришлось бы позвонить так или иначе: нельзя забывать, что и предполагаемый противник не сидит сложа руки».

Но Банкиру можно было звонить лишь в строго оговоренном промежутке времени, когда он находился не в офисе, но и не дома, а в каком-то третьем месте, откуда — считал он — можно разговаривать более или менее безопасно. До этого времени оставалось еще более трех часов. Это время, однако, уйдет не зря: надо же придумать, где освободиться от тары, чтобы потом переправить чистый вес тирийцам.

Как славно было бы, если бы на этом и закончилась вся операция. Но они, сукины дети, боятся подставиться — хотя к ним здесь относятся, по старой традиции, весьма доброжелательно.

Раздумывать было некогда и не о чем: лишь одно место здесь было, в котором можно было все проделать с удобством и практически без риска. Если только у них тоже не возникло каких-то внеплановых затруднений…

Он позвонил в клинику.

— Доктор Юровиц? Берфитт. Добрый день. Как продвигаются ваши дела?

— Все по плану.

— Так что вы открываетесь…

— Двадцать восьмого числа. То есть, почти через две недели.

— Значит, через две недели начнете принимать пациентов?

— Совершенно верно.

— Доктор, есть маленькое изменение: первые пациенты возникнут у вас через четыре дня. Собственно, в предвидении такой ситуации я и вызвал вас сюда.

— Невозможно. Мы…

— Не надо возражать, доктор: ваши аргументы я знаю заранее, но они в этом случае не играют никакой роли. Это будут особые пациенты. Мои. С минимальными требованиями. И, по сути, со своим персоналом. Вы должны лишь разместить сорок пациентов на несколько дней и предоставить нам ваши операционные.

Но Юровиц явно чувствовал себя в Москве далеко не столь уверенно, как в Калерии.

— Но тут совершенно незнакомые мне врачи, сестры…

— Нам совершенно не нужен этот персонал.

— Это меня успокаивает. Потому что они должны приступить к лечебной работе только с…

— Не надо, доктор, я все понял, и вы тоже. Итак — сорок коек.

— Ну, это-то у нас есть…

— Я позвоню вам через три дня.

«Ну что же, — подумал Берфитт, положив трубку. — Против ожиданий, все налаживается. Нет, это была прекрасная идея — запрячь оба фонда в одну телегу парой. На такой телеге и в самом деле можно возить груз…»

* * *

Секретарь ворвался даже без стука:

— Сергей Симонович!..

— Отозвался? — едва ли не во весь голос, против обыкновения, вопросил Мерцалов. — Милов отозвался, спрашиваю?

— Берфитт разговаривает!

— Откуда? С кем?

— Из гостиницы. С Тирийским посольством говорил. Теперь — с этой новой клиникой… ну, с той самой, чьими делами он тоже занимается. С новым главным врачом.

— Записали, надеюсь?

— Записали. И пишем.

— Ну хорошо, — сказал Мерцалов и даже вздохнул с облегчением. — Все вроде бы выстраивается в систему…

По внутреннему телефону позвонил Надворов — как обычно в этот час:

— Сергей Симонович, как насчет корта?

Мерцалов снова вздохнул — на сей раз невесело.

— Ах, если бы… Ладно, вот когда я у тебя буду в заместителях, тогда каждый день буду играть — а ты станешь воз тащить.

— Ну, Сергей Симонович, такого не будет…

— Отчего же? Завалю с треском какую-нибудь операцию — и очень просто! Кстати, ты забрал этого — Загорского, что ли? Ну, и какие успехи? Показывает что-нибудь дополнительно?

— Уверен, что еще до конца дня… У меня свои методы.

— Ну, раз уверен — действуй.

Генерал был уверен, что такого никогда не случится — чтобы он, Мерцалов, завалил операцию. Но для этого работать надо, черт дери, работать, а не…

 

Глава 11

«Известия», на первой полосе:

«Анекдот вместо трагедии. Как сообщали многие зарубежные агентства, известный профессор Сольц, специализировавшийся в последние годы на разработке методов использования бета-углерода в боевых условиях, исчез при невыясненных обстоятельствах. Профессора пытались обнаружить в Ливии, Ираке, а также в Израиле. Найден он, однако, все в той же Шотландии, в ста пятидесяти километрах от его охотничьего домика. Спешим успокоить читателей: профессор жив и здоров и пребывает в прекрасном настроении. В своем разговоре с навестившими его журналистами профессор объяснил, что решил навестить своего друга, с которым не встречался уже более десяти лет. «Мы чувствовали себя так прекрасно, — заявил профессор, — вдвоем, вдалеке от жен, начальства и средств массовой информации, что вовсе не торопились вернуться в этот суматошный мир. Что касается похищения бета-углерода, то профессор Сольц заявил, что слышит об этом впервые, и эта новость заставит его сократить свой отпуск и вернуться в лабораторию, которой он руководит».

— Вот, похоже, об этом месте он говорил, — едва слышно прошептал Милов, останавливаясь перед высоким, уже знакомым ему забором, окружавшим хозяйство Приюта Ветеранов.

Докинг приблизился вплотную и принялся шарить пальцами по гладким доскам. Милов тем временем внимательно оглядывал округу. Все еще через ноктовизор, без которого еще примерно полчаса будет не обойтись — пока солнце не вспрыгнет над кустами.

— Ага, кажется, здесь, — так же едва слышно сообщил Докинг. — Только я не пойму…

Он напрягся, пытаясь отворить потайную калитку; однако безрезультатно.

— Похоже, она заперта изнутри…

— Странно, — ответил Милов, все так же оглядываясь. — Парень говорил, что она не запирается — чтобы не возиться с замками при срочной надобности. А она ведь и устроена для быстрого выхода…

— И тем не менее, — откликнулся Докинг. — У меня, во всяком случае, не получается…

— Дайте-ка я попробую.

Но и у Милова ничего не вышло.

— Интересно, — пробормотал он. — Ну-ка, давайте заглянем туда…

Нагнувшись к сумке, таскать которую ему уже изрядно надоело, Милов нашарил в ней и извлек металлическую трубку, сантиметров сорока в длину, четырех — в диаметре. Стал растягивать ее, выдвигая колено за коленом, словно то была подзорная труба — только необычайно длинная. На тонкий конец приладил полушарие; в линзе на миг отразилась звезда. Милов поднял трубку, напоминавшую теперь удилище, — на деле то был всего лишь перископ — так, что объектив на несколько сантиметров высунулся над забором. Прильнул к окуляру.

— Ничего, — констатировал он через полминуты. — Никакого движения.

— Засада, секрет?

— Нет признаков людей или собак. Никаких теплокровных.

— Следовательно, рискуем?

— Что еще остается?

Милов аккуратно сложил перископ, отсоединил электронную оптику, убрал все в сумку.

— Я первым. Все-таки я уже бывал здесь.

— Если угодно…

Докинг присел; Милов взобрался на его плечи; оттуда, сверху, проговорил тихо, рывком:

— Три, два, один… ноль!

Докинг резко разогнулся; когда он заканчивал это движение, Милов оттолкнулся ногами, достал ладонями верх забора, ухватился, раскачавшись влево-вправо, закинул на верхнюю кромку забора ногу, взобрался, уселся, свесив ноги по ту сторону. Снова внимательно осмотрелся. Вытащил из кармана клубок прочного шнура, бросил конец Докингу. Тот внизу повозился немного. Затем Милов потянул — и, не без усилий, поднял наверх обе сумки и заимствованный у Гурона автомат. Свесившись, сбросил груз по эту сторону. Распрямился. На этот раз обмотав конец вокруг кисти руки, бросил клубок Докингу, сам же соскользнул с забора вниз. Приземлился на полусогнутые. Присел. Прислушался. Было тихо. Он дернул за шнур и тут же почувствовал, как нейлон натянулся струной. Всей своей тяжестью Милов удерживал шнур. Через несколько секунд над забором поднялась голова Докинга, потом и сам он возник и, не мешкая, спрыгнул.

Еще раз огляделись, вслушались. Милов посмотрел на часы, включив на миг подсветку.

— До восхода — пятнадцать минут. Хорошо бы к свету оказаться уже под крышей…

— А вам не кажется это подозрительным, Милф? Никого, никакой охраны.

— Да кажется, конечно. Пошли.

Остерегаясь, они заскользили по протоптанной дорожке к темно возвышавшемуся впереди строению. Потом, по безмолвному сигналу Милова, свернули — чтобы обойти дом с другой стороны. В окнах было темно. Дом, казалось, вымер. Милов осторожно выглянул из-за угла, предварительно опустившись на колени. Никого. Он поднялся; пригнувшись, прокрался вдоль торцевой стороны строения, держа перед собой автомат и размахивая им снизу вверх, описывая стволом широкую дугу. И, оказалось, не зря: автомат дернулся в руке, словно наткнувшись на что-то; кратко прожужжало, глухо стукнуло. Короткий, толстый дротик вонзился в деревянную стену сантиметрах в десяти перед Миловым. Он усмехнулся. Дошел до следующего угла. Дернул трижды шнур, чей конец был все еще обмотан вокруг ладони. Через несколько секунд Докинг поравнялся с ним. Милов снова выглянул из-за угла. Знакомая площадка перед домом была так же безжизненна, как и все остальное вокруг. Но Милов не спешил выйти, приблизиться к двери, которая — он помнил — вела в отделение Ветеранов. Напротив — обернулся и подтолкнул Докинга, показывая, что надо идти назад.

— Зачем? — не утерпел тот.

— Дверь наверняка подстрахована — и не обязательно бесшумной ловушкой. Войдем через окно..

Вернулись назад. Миновав два окна, Милов — наугад — остановился возле третьего. Из кармана достал нож. Повозившись минуты две (Докинг в это время, изготовив автомат, стоял на страже), вынул стекло, осторожно опустил наземь. Рамы тут были одинарными — климат большего не требовал. Милов вгляделся в темное нутро дома. Ничего не обнаружил. Тронул Докинга за плечо. Тот, полуобернувшись, кивнул. Милов влез на подоконник, перенес ноги внутрь и оказался в комнате. Щелкнул пальцами. Докинг приблизился, передал Милову автомат и влез сам.

Тут была небольшая комнатка, из мебели четыре койки, тумбочки — и все. Странный, не очень приятный запах — если лекарства, то какого-то незнакомого, но во всяком случае то был не природный запах, а скорее химия. Принюхиваясь и прислушиваясь, они выждали недолго. Было тихо, только под полом проскреблась, похоже, какая-то африканская мышь. Встали, бесшумно подошли к двери. Милов снял конец шнура с руки, пошарил, ища ручку, за которую можно было бы привязать; ручки, однако, не обнаружилось. Тогда он велел Докингу отойти в дальний угол, сам тоже отступил и, вытянув руку с автоматом, слегка толкнул дверь. Она без скрипа приотворилась, никаких дополнительных эффектов не было. Милов перевел дыхание.

— Идемте, — сказал одними губами.

Докинг только кивнул, вытащил пистолет. Милов снял ноктовизор. Стало вдруг светло: взошло солнце.

Первое помещение, куда они попали, оказалось, судя по обстановке, конторой — тем самым местом, откуда прослушивали и просматривали Милова с Евой, и где велся полный угроз разговор, который ему, в свою очередь, удалось услышать. Милов с любопытством глядел на множество экранов, сейчас темных, на пульт управления ими; попробовал посидеть в одном из глубоких кресел — сидеть было удобно. Но больше здесь делать было нечего: никаких бумаг, дискет — ничего, все было вывезено под метелку либо надежно спрятано неизвестно где.

В другой комнате конторы пришлось задержаться подольше: здесь внимание привлек сейф — внушительный, массивный; судя по звуку, каким его стенки откликнулись на удар рукояткой пистолета, изготовлен он был из броневой стали. И замок был подстать крупному банку.

— С этим придется повозиться, — сказал Милов озабоченно. — Даже при моей технике.

— Не сейчас, — остановил его Докинг. — Пока просто возьмем на заметку. Закончим осмотр — тогда. Тут могут быть еще всякие сюрпризы вроде затаившихся убийц. Сейф не убежит. Идем дальше.

Дальше пошли комнатки совсем другого пошиба: маленькие, тесные, со скудной обстановкой. Явно не господские.

— В одной из этих спаленок, — сказал Докинг задумчиво, — какое-то время содержался наш Томпсон Одинга. Хороший работник… был.

— Если бы он оставался в сознании еще полчаса… Поверьте: мы ничем не могли помочь ему.

— Не сомневаюсь. Но мне хочется найти именно его комнату.

«Сентиментальность, — подумал Милов. — Впрочем, не ему одному нужно что-то найти именно тут…» Вслух же сказал:

— К сожалению, тут на дверях нет табличек. Будем просматривать все подряд.

— Да, придется. Вы же знаете, Милов: мы всегда стараемся оставить в таких местах след, понятный лишь своим.

— Ну что же, раз вы считаете нужным…

Они пошли осматривать спальню за спальней. Докинг внимательно обследовал двери, стены… И в третьей по счету нашел то, что искал.

— Докинг! Посмотрите сюда!

Милов всмотрелся.

— Единица по-моему. Тройка…

— Сто тридцать два! Это его номер. Ну-ка, помогите отодвинуть койку.

Отодвинули без усилий. Докинг наклонился, стал всматриваться в ту часть стены, что была прежде загорожена от взглядов изголовьем.

— Вот! Вот! Он выцарапал…

И разочарованно выпрямился:

— Всего два слова: «Смотреть внутри». Не совсем понимаю.

— Возможно, — сказал Милов, — это значит, что мы должны осмотреть весь дом, как следует?

— Не уверен. Но осмотреть, конечно, нужно.

Двинулись дальше. Вскоре комнаты стали попадаться уже

другие: куда более комфортабельно обставленные, и рассчитанные, судя по всему, каждая на одного обитателя. Вместо больничных коек — нормальные кровати, столы, шкафы, тумбочки, зеркало на стене, а в одной даже трюмо. Докинг смотрел кое-как, поверхностно: покойный Одинга к персоналу не принадлежал, а это явно были помещения если не хозяев, то, во всяком случае, служащих. Милов же вглядывался во все очень внимательно, открывал шкафы, ящики столов. В комнатах в смысле всякого барахла было по-разному: в большей части их в шкафах висела одежда (очень немного, и главным образом — солдатские защитные брюки и куртки), валялось по паре обуви — где солдатские башмаки, где легкие здешние сандалии. Кое-где — по книжке-другой в пестрых мягких обложках. Обитатели этих комнат явно намеревались вернуться — иначе вряд ли оставили бы свои бритвы, флаконы с пеной, лосьоном… В общем, все выглядело достаточно безлико, как в провинциальной гостинице. Докинг совсем заскучал — они теряли время зря. Милов же был более любопытным. В комнате, где стояло трюмо, он даже принюхался, уловил запах духов: здесь наверняка располагалась женщина. Милов настолько был увлечен осмотром, что задел за стоявший перед трюмо кожаный пуф и едва не упал — налетел на зеркало, во всяком случае. Медленно выпрямился, сунул руку в карман, вынул платок, вытер ладони, лоб. Докинг, отвернувшись на шум от окна, в которое глядел, только покачал головой. Двинулись дальше. Милов положил платок в карман, стараясь не очень помять уже лежавшую там записку, крохотный клочок, засунутый между стеклом и рамой зеркала. Послание это он хотел прочесть потом, в одиночестве. Кивнул Докингу, и они двинулись дальше.

Через час с небольшим они уже точно знали, что Приют покинут. Хотя, надо полагать, не навсегда: оборудование осталось, даже кое-что из съестного (консервы, ничего из портящегося), в кладовой — запасные халаты, постельное белье, коробки с ампулами — там были, впрочем, лишь новокаин и дистиллят, ничего более выразительного. Выезжали отсюда в немалой спешке; это было понятно хотя бы по тому, что в операционной, например, — а судя по столам, инструментальным шкафам, бестеневым лампам, это помещение именно для операций и предназначалось, — было не убрано: валялись окровавленные бинты, салфетки, на грязном плиточном полу — следы какой-то каши, что ли?.. И запах стоял удушливый, чуть сладкий: запах недавней крови.

Милов опустился на корточки; ножом соскреб с пола остатки этой самой каши. Понюхал осторожно — держа на расстоянии, пальцами другой руки создавая легкий ветерок; поморщился. На одном из операционных столов, отыскав местечко почище, разворошил кашу клинком ножа, вгляделся, пригнулся почти вплотную, еще посмотрел. Оглянулся: Докинг в этот миг рассматривал инструменты в шкафу. Милов быстренько сунул горсть этой каши в карман. Не в тот, где лежала записка, все еще не прочтенная. Вытер руки. Поднялся, отряхнул колени. Спросил Докинга:

— Кстати: куда и почему все отсюда сбежали, как вы думаете?

— Пока никак. Возможно, это мы их спугнули. Но теперь их просто необходимо найти — вы понимаете, Милф, эта операционная полностью укладывается в мою версию относительно тканей. Мы на верном пути! Обождите минутку, я тут еще кое-что хочу посмотреть… Дьявол, а это еще что за грязь?

— Просто грязь, — ответил Милов спокойно. — В спешке все бывает.

— Да, конечно, — пробормотал Докинг рассеянно, перебирая ампулы и бутыли. — По-моему, Милф, мне здорово повезло. Все совпадает. В кладовой контейнеры для тканей и баллоны с газом. Тут — консерванты. Только где же сами ткани? Все увезли? Но, понимаете, впечатление такое, что всем этим довольно давно уже не пользовались: посмотреть хотя бы на редукторы баллонов, на крышки контейнеров — все в густой пыли. И вот, нет тканей. Может быть, они еще в доме? Надо поискать как следует, Милф. Но странно — ни одной холодильной установки. Хотя мы не все еще осмотрели.

Милов тем временем бегло просмотрел найденную записку. Чуть усмехнулся. И вернул ее в карман. Сейчас он был согласен с Докингом, потому что в доме могли найтись не только ткани, Милова весьма мало интересовавшие, но и кое-что другое — некие сорок килограммов… Однако, соглашаясь, честно предупредил:

— Давайте искать. Но мы рискуем: если ткани увезли, то с каждой минутой у нас остается меньше шансов догнать их, задержать…

— Думаю, Милф, что таких шансов у нас вообще нет. Африка велика, и кто знает, сколько у них здесь может быть сообщников.

— Нельзя опускать руки! Мы должны опередить их — если ничего не найдем здесь.

— А вы знаете, куда они направились? Каким путем?

Милов усмехнулся:

— Думаю, что догадываюсь. Да и вы сами, друг мой, подсознательно уже знаете — куда. За дело, Докинг. Начнем с…

Он умолк. Вслушался. Повернулся к англичанину.

— Где наши сумки?

— В коридоре.

— Скорее забираем их. И надо где-то основательно спрятаться.

— Что случилось?

Но Докинг тут же и сам услышал голоса.

— Кто-то возвращается… Вы правы. Спрятаться? Лучше всего — обратным путем…

— Через окно и забор? Не годится. Могут заметить и подстрелить. Но не только это. Надо если не видеть, то хоть слышать, что здесь будет происходить. Черт, если бы был микрофончик — всадить хотя бы в коридоре…

Докинг усмехнулся:

— У меня есть. И здесь устанавливать не нужно: прекрасно прослушаем все строение из любой точки. Но мы медлим. Милф, вы здесь были. Где надежнее всего?

— Здесь есть погреб. Я там не был, но полагаю…

— Ведите.

И, подхватив сумки, оба бесшумно заскользили по коридору.

Голоса раздавались уже на крыльце.

Звонок. Мерцалов снял трубку.

— Да? А, Пал Палыч? Ваша оперативность приводит меня в восхищение. Ну как, проверили?

Он немного послушал.

— На свой страх и риск взяли несколько пошире? Ну что же, такая инициатива не наказуется. Хотя — все зависит от результатов…

Генерал снова выдержал паузу.

— Значит, там — никого… Вы меня огорчаете, старый друг… Ну а где?

Он прижал трубку плотнее. Нахмурился:

— Вы уверены?

На этот раз слушал достаточно долго, лишь изредка вставляя:

— Так… Понятно… Понятно-

Потом спросил:

— А насколько это достоверно?

Медленно произнес:

— Да, конечно, это уже моя задача. А вас попрошу: весь материал незамедлительно ко мне. И — никто, понимаете — никто… Да, конечно. Прошу извинить. Я и не сомневаюсь. Так, вырвалось…

Он положил трубку и долго сидел, опустив голову, бессознательно шевеля челюстями, как будто жевал резинку, хотя никогда в жизни этим не занимался. Потом снова ухватился за телефон.

— Виталий? Ну, как игралось?

— Да нормально…

— Приходится тебя огорчить. Срочно вылетай в Элисту — есть сигнал, что там готовится крупный прорыв по линии наркотиков. Надо их на пару дней усилить. Кроме тебя — больше некому.

— Слушаюсь, — ответил Надворов после крохотной паузы. — Лечу.

— Шеф! — мисс Кальдер прикоснулась к плечу Урбса. — Пора делать привал.

— По-моему, еще рано.

— У меня точный отсчет. Ветеранов надо питать. Потом — прогулять. Сменить повязки…

— Черт, — пробормотал Урбс, зная, что она права. — На сколько же это нас задержит?

— Три с половиной — четыре часа.

Урбс сморщился.

— Почему мы не можем везти их в выключенном состоянии?

— Хотя бы потому, что отекают мышцы, плохо вентилируются легкие, которых у них и так недочет…

— Вы что — заботитесь об их комфорте?

— Ничуть; о нашем благополучии. Если они не получат возможности регулярно двигаться и глубоко дышать, то там, где нам придется ставить их на ноги, они будут напоминать компанию перепившихся солдат — и непременно привлекут к себе внимание полиции: вы знаете, в аэропортах сейчас немалые строгости. И там они должны выглядеть нормальными инвалидами. А у нас, не забудьте, всего один генератор повышенной мощности.

Урбс успел уже справиться с досадой.

— Что же: действуйте. Но не теряйте ни минуты.

И он скомандовал каравану остановиться. Вышел. Огляделся.

— Вот, пожалуй, в той роще будет удобно — подальше от лишних глаз.

Он распорядился — и колонна, съехав с дороги, направилась в указанном направлении. Доехав до рощи — рассредоточилась, машины остановились в тени деревьев, и санитары распахнули дверцы микроавтобусов. Уже через минуту мисс Кальдер в сопровождении санитара повела первых двух ветеранов к длинному мерседесовскому автобусу — походной операционной, где успевший уже прийти в себя доктор Курье готовился делать перевязки. Осмотрев первого пациента, он кивнул удовлетворенно: у этих выродков раны заживали на удивление быстро. Доктор решил на досуге подумать о возможных причинах этого. Где-то в глубине души у него еще теплилась мысль когда-нибудь сказать и свое слово в медицинской науке. Как только он заработает достаточно, чтобы создать лабораторию, заняться самостоятельными исследованиями. Совсем скоро, наверное?

Урбс наблюдал, пока не показалась вторая пара. Сверился с часами. Да, девица, похоже, знала, что говорила: в таком темпе они справятся за три с небольшим часа.

Но и то была чувствительная потеря времени, тем более что такие остановки придется делать еще не раз.

Урбс не боялся опоздать в Москву; напротив, если он немного задержится, там, надо полагать, будут даже довольны. Но до Москвы надо было еще добраться. Долететь. Чтобы долететь, следовало вылететь. А для этого необходимо запастись билетами на всю команду. В Майруби, куда они сейчас направлялись, задерживаться, мозолить глаза было совершенно ни к чему: слишком неординарными были его подопечные, неизбежно привлекут к себе внимание, значит— запомнятся, и, следовательно, если кто-нибудь пойдет по их пятам, то легко отыщет правильное направление.

Будь Урбс один или вдвоем-втроем, он сделал бы пару пересадок, улетел хотя бы в Буэнос-Айрес, оттуда — в Стамбул, возможно, и лишь потом… Но его группа была слишком громоздкой: с персоналом — полсотни голов. С нею не обернешься. Да и такое количество билетов стоило бы ему чертову уйму денег. Жаль, что ветеранов нельзя отправить багажом. «В гробах хотя бы», — подумал он и невольно усмехнулся, представив, как он отправлял бы сорок гробов; ну, пусть тридцать восемь…

Через полчаса размышлений он выработал программу действий: колонна пусть движется, как и полагается, со всеми привалами, ночлегами и прочим. Но сам он немедленно отправится в Майруби. Возьмет билеты — наверняка не на самый ближайший рейс: пятидесяти билетов может и не оказаться на первый и даже на второй московский борт. Но первые же полсотни он возьмет — целый салон туристического класса, по сути, — вернется к колонне, и они поедут так, чтобы прямо с дороги — в аэропорт, а там из машин — непосредственно в самолеты. Потом Вернер поведет караван обратно в Приют, а он, Урбс, со своей командой покинет этот континент и полетит навстречу богатству и покою, как следует надеяться.

Билеты надо обеспечить как можно быстрее. Иначе можно неожиданно засесть надолго. Жаль, что он сообразил это только сейчас. Что же — придется дополнительно потратиться на вертолет. Хорошо, что отсюда можно до него докричаться…

Урбс вытащил свой телефон, действовавший в радиусе ста миль. Если бы они отъехали еще миль на двадцать-тридцать, сигнал могли бы и не принять.

Он настроил аппарат на нужную частоту и принялся вызывать пилота.

Подвал оказался надежным, с бетонными стенками; обставлен он был странно: три длинных, узких металлических стола, длинная же — в рост — каталка, несколько табуретов, три канистры — двадцатилитровые и, судя по весу, сейчас полные, несколько простых табуретов и в противоположной от входа торцевой стене — невысокая металлическая двустворчатая дверь. Пахло тут холодной гарью и еще чем-то — керосином, что ли? А у левой, считая от входа, стены располагался дизель-генератор, выхлопная труба была вмазана в стену и вела, конечно, наружу, а провода от генератора, в надежной изоляции, уходили в бетон над дверью и дальше, наверное, расходились по всему хозяйству. Был тут и верстак, и шкаф с инструментами. Вентиляционное отверстие затягивала крепкая сетка. Да, тут можно было бы, в случае нужды, долго отсиживаться. Но сейчас Докинга это, похоже, не очень радовало. Опустив за собою крышку лаза, повернув запорный штурвал, он озабоченно покачал головой:

— Боюсь, что слышимость будет слишком плохой.

— Если мы не очень наследили, — ответил Милов, — то вряд ли они станут обыскивать дом. Возможно, это вообще посторонние — ищут, чем поживиться. Да и заблокироваться мы успеем в любом случае: услышим, если кто-то пойдет сюда. Так что лаз надо приоткрыть; важно — понять, чего они хотят.

После непродолжительного колебания Докинг кивнул и закрутил колесо в обратную сторону. Установил у выхода свой микрофон, уже сослуживший ему службу в Москве, и начал искать, медленно вращая лимбы наводки. Подвал заполнился странными звуками: басовитым визгом, гулкими ударами, свистом, резким шорохом — словно металл оттирали крупнозернистым наждаком. Милов поморщился:

— Потише, пожалуйста. Не то они услышат нас прежде, чем мы их. Что это за какофония, по-вашему?

Докинг убавил звук.

— Это всего лишь они идут. Смещаются половицы, мы слышим дыхание людей… Пока ничего интересного.

— Слушайте, — сказал Милов, — а я пока осмотрюсь тут. Похоже, за той железной дверкой у них — запасной выход. Было бы очень кстати. Если только он у них не заблокирован снаружи.

Он медленно обвел лучом дверцу, осторожно прикоснулся к ней, нажал ручку — и сразу же отскочил в сторону. Ничего, однако, не приключилось, дверь, во всяком случае, вроде бы не была минирована. Тогда он потянул на себя — и обе створки послушно распахнулись, как бы приглашая. Пригнувшись, Милов светил, внимательно разглядывая следы на стене, на полу. Морщась от неприятного запаха, кивнул, словно соглашаясь с самим собой. Поглядел в другую сторону. На полу близ печи валялось что-то — похоже, чемодан. Милов очень внимательно осмотрел его. Где-то он видел подобные — с хитрыми шифровыми замками… Где? Он напрягся и вспомнил: в той конторе, в которой договаривался насчет этой вот поездки, ему показывали такие — фирменные контейнеры от «Братьев Симе». Ну вот, все сходилось… Сундук этот, вероятно, хотели сжечь — но не успели.

— Милф! — негромко окликнул его Докинг. — Разговаривают!..

Милов поспешил на зов.

Звуковая картина была теперь совсем другой. Обращали на себя внимание ритмичные звонкие удары — неравными сериями, с перерывами.

— Отпирают сейф… — проговорил Докинг тихо. — Не ломают, знают код.

Протяжно пророкотало; видимо, дверца отворилась. Послышалось:

— Ого!

— А что я говорил?

Пауза, заполненная шорохами.

— Сколько же здесь, а?

— Тысяч на сто, могу поспорить. Если оптом. Тридцать килограммов потрохов, не меньше. И все свеженькие. Возьми контейнеры в кладовке, уложим и — в дорогу.

— Оставить бы малость себе…

— Из твоей доли, если захочешь.

Снова протянулась пауза.

— С чего же это он так раздобрился? Непохоже на шефа.

Послышался короткий смешок.

— Подперло, вот и подобрел. Ему подвалил другой груз, поценнее. Вот он и отдал — две трети ему, одна — нам…

— Ты что — ив самом деле думаешь…

— Нашел дурака. Сдадим и смоемся.

— Не налететь бы на него…

— Нет. Он подался в Австралию — через Бомбей, оттуда морем. А мы — в другую сторону. Пусть потом ищет.

— А откуда ты знаешь?..

— Сам сказал. Ладно, здесь нам околачиваться нечего: нагрянут либо наши из леса, либо того хуже — бахуту. Где мешки?

— Держи.

— Раскрывай…

Снова послышались шорохи. Докинг проговорил:

— Интересная информация. Хорошо бы проверить. Но пока эти не уберутся, мы тут заперты…

Он хотел уже было убрать микрофон; Милов удержал его за руку.

— Погодите… Слышите?

И в самом деле, какие-то новые звуки возникли, но уже не возле сейфа. Докинг закрутил лимбы. Сейчас голоса были слышны хуже.

— Не в доме, — шепнул он. — Снаружи.

Голоса доносились приглушенно:

— Решили без нас?..

— Мне приказано…

— А клал я на все приказы. Сейчас поделить на всех!

— Убери грабли!

Шум. Выстрел. Другой…

— Да, — сказал Милов. — Действительно, пора уходить.

— Это сейчас-то?

— Я тут обнаружил запасной выход. Берем сумки.

— Куда он выведет?

— Вообще-то он — на тот свет. Тут они сжигали трупы или остатки их, оттого и запах такой — горелой человечины… Заметил, какой мощный у них генератор? Но я посмотрел — труба прямоточная, широкая, хоть лифт в ней устанавливай. Так что выберемся. Заведем туда каталку — с нее удобнее будет забираться.

Они стронули с места каталку — та пошла легко, похоже, смазки для ее колес не жалели. Вкатили.

— Прошу, — сказал Милов.

— Только после вас.

Милов усмехнулся. Забрался на каталку и на четвереньках пополз по ней. Оказавшись под трубой, разогнулся и полез по скобам, вделанным в трубу изнутри, надо полагать — для удобства очистки.

— Интересная получается картина, — сказал Мерцалов. — Значит, сюда прибывают пациенты этого самого Приюта… или как это там… Пристани. Тут их принять еще не могут, но что-то вынуждает этот инвалидный конвой прибыть к нам раньше условленного. С конвоем следует груз. Ветераны, видимо, служат для отвода глаз. Прекрасно. Их помещают в клинику, где своих больных еще нет. Там только еще заканчивается монтаж, и все такое прочее. Там с этим грузом что-то происходит: его высвобождают из той тары, в которой он перевозится — и после этого его забирает тирийское посольство. Так?

— Как будто бы все совпадает, — откликнулся Грибовский.

— Но как только груз этот попадет в посольство, — продолжал Мерцалов, — нам его не видать, как своих ушей. Потому что оттуда он, как дважды два, уйдет диппочтой — и нам останется только ходить вокруг и облизываться. Значит, что? Значит — груз надо взять раньше. В месте прибытия — это опять-таки может быть аэропорт, морской порт, железнодорожный вокзал…

— Наверняка они прибудут воздухом…

— Они тоже не абсолютные дураки. Берфитт ведь прошел все-таки через все наши решета — ухитрился, и мы его зафиксировали только в отеле. Чрезмерная самонадеянность вредит. Так что придется просить всех коллег об усилении надзора. Ориентируем их на группу ветеранов-инвалидов, в основном, надо полагать, чернокожих, с которой должен следовать багаж. Сами эти бедняги нас не интересуют, вот их багажу должно быть уделено самое пристальное внимание.

— Понял, Сергей Симонович. Прикажете разыскать Надворова?

— Мой заместитель, — сказал Мерцалов, — проводит плановую проверку таможенной службы в Элисте. Нужное дело. Нечего отрывать его. Всем этим я займусь сам. А вы пока что передайте вот эти установки в службу наблюдения. И не забывайте сообщать мне о всяких новостях по делу. Даже самых пустячных. Как там Милов — не возникал?

— Молчит.

— Вот кустарь-одиночка… Хорошо. Свободны.

Мерцалов посидел с минуту, закрыв глаза. Не поднимая

век, снял трубку нужного телефона. Номер пришлось набирать уже по-зрячему.

— Жоржиков? Проинформируйте меня вот о чем: у нас в той клинике — сто сорок третьей, теперь уже иностранной, — какое положение? Она озвучена?

— Сергей Симонович, вы распоряжений не давали.

— Сделайте это. Но — небрежно, грубо. Чтобы поиски точек не составили особого труда.

— Понял…

Судя по голосу, однако, Жоржиков как раз не понял — к чему ставить точки так, чтобы их легко можно было нейтрализовать.

— Не поняли, но это неважно. Главное — чтобы выполнили точно. Дальше. Подготовьте мобильную антенну — чтобы ее можно было за пару минут повесить над клиникой. Делать это надо немедленно, потому что нынче — последний день, когда там еще работают. Уяснили?

— Так точно.

— Об исполнении доложить немедленно.

Он набрал другой номер.

— Игорь Станиславович? Мерцалов беспокоит, известный вам… Снова просьба к вам. Неудобно, конечно, что не даем вам покоя, но… — Он помолчал, слушая. — Просьба такого рода: не могли бы вы прямо сейчас связаться с клиникой, бывшей сто сорок третьей, ныне фонда «Лазарет», и убедительно попросить их принять важного пациента для трансплантации… ну, это вы сами придумаете. Важно, чтобы персона была значительная, существовала на самом деле и нуждалась в пересадке, или, во всяком случае, стало бы широко известно, что она нуждается. Нет, по моим предположениям, они сейчас принять его не смогут, но нас интересует — когда именно смогут. Почему не смогут? По нашим данным, у них еще нет донорских тканей. Предложить ваши? Ни в коем случае. Если будут просить, откажите — скажите, что именно сейчас банк тканей пуст… Очень вам благодарен, Игорь Станиславович. Просите что угодно — все для вас сделаю, что будет в моих силах…

Он положил трубку. Посидел, опустив голову, глядя на какую-то нечаянную царапинку на полированной столешнице.

Может быть, он просидел бы так и достаточно долго, но вошел секретарь — не вошел, а опять ворвался — и опять без стука.

— Я вас накажу, капитан! Вы что — совсем уже?..

— Виноват, Сергей Симонович. Он на связи!

— Берфитт?

— Да нет — Милов!

Мерцалов схватил трубку таким движением, каким ловят муху на лету.

— Еще дрыхнет, скотина, — проговорил Докинг, помогая Милову вытащить Гурона из машины. — Устойчивая, значит, нервная система…

Стражника положили на траву. Милов снял с него наручники. Послушал пульс.

— Все нормально. Проспится — и встанет здоровеньким…

— Но к дележу там, в Приюте, он опоздал. По нашей вине, — усмехнулся Докинг.

— Компенсировать ему убытки я не собираюсь. Но, быть может, мы как раз оказали ему большую услугу: там, похоже, без жертв не обойдется…

Отвернувшись от спящего, он медленно обошел машину, оглядывая ее с большим вниманием.

— Похоже, что все в порядке. Никто не пытался проникнуть. Нам пора ехать, Докинг.

— Куда?

— В Майруби, естественно.

— Для вас это опасно, Милов: не забывайте, что там вы — преступник, и вас наверняка ищут.

— Об этом трудно забыть. Но я привык рисковать. Да и вы тоже.

— В случае необходимости, — сказал Докинг. — Ладно, едем. Но насчет Майруби — не уверен. Давайте подумаем: нужно ли нам вообще туда? Наша задача — найти команду ветеранов с ее сопровождением, а главное — с багажом. Потому что груз они прячут наверняка в багаже — где же еще? Но это значит, Милф, что багаж должен быть достаточно объемистым и хорошо защищенным от самой пристальной проверки, не так ли?

— Звучит убедительно.

— Но в таком случае им куда легче все-таки предпринять морское путешествие. Недаром мы слышали названия портов: Бомбей, Дарвин…

— А фактор времени?

— На современном подушечнике это займет всего лишь в два раза больше времени, чем полет.

— Возможно, вы и правы. Но, откровенно говоря, в эту информацию я не очень-то верю. А кроме того — у меня есть другие сведения, более надежные.

— Откуда это? — с подозрением покосился Докинг.

— Из воздуха. Иными словами — не спрашивайте. Источник достоверен.

— Ну, я полагаю, что и те, возле сейфа, болтали не для того, чтобы подсунуть нам дезу. Они о нас и понятия не имели.

— Несомненно. Однако если этот их шеф достаточно опытен, — а на меня он произвел именно такое впечатление, — то он мог подсунуть дезу именно этим парням — чтобы в случае, если они сгорят…

— Понимаю. Да, это не исключено.

— На самом же деле его, скорее всего, надо искать в противоположном направлении. А именно — в том, где обретается сейчас Берфитт.

— Возможно, он и находится сейчас в Австралии. Этого мы с вами не знаем.

— Должны узнать.

— Каким же образом?

— Простым. Думаю, пришла пора мне доложиться Москве.

Докинг немного подумал.

— Согласен.

— Вы, я полагаю, захотите связаться с вашим начальством?

Докинг подумал.

— Пожалуй, чуть позже. Когда буду совершенно уверен в том, что мы взяли правильный след. То есть в зависимости от того, что вам ответит Москва.

И тут же пояснил:

— Вам, Милф, приказать никто не сможет: формально вы — частное лицо, и действуете на свой страх и риск. Я же подчиняюсь командованию.

— Понял вас. Разумно. Так. Отъедем подальше, пока нас тут не засекли. Спутник как раз окажется на позиции…

И Милов включил мотор.

Урбс посчитал, что ему необычайно повезло: билеты удалось взять пусть не на сегодня, — но это, собственно, и не нужно было, — но уже на завтрашний рейс. Правда, для этого пришлось пойти на некоторые дополнительные расходы; однако именно теперь, понимал Урбс, мелочиться не следовало.

Уложив полсотни пестрых книжечек в кейс, пристегнув кейс стальной цепкой к браслету, он направился к нанятому им вертолету, чтобы как можно скорее вернуться к своему каравану. Однако передумал и попросил пилота отвезти его в аэропорт — для вертолета то были считанные минуты.

Там он провел более получаса, следя за тем, как улетающие пассажиры проходят таможенный досмотр. Зрелище ободрило его: никаких строгостей, сверх общепринятых, здесь не применяли. И следили явно больше всего за металлом — препятствовали перевозке незаконного оружия. Что касается наркотиков, то процедура тоже была обычной: тест на запах. Здесь это делалось с помощью приборов дальневосточного производства; но устройства эти — знал Урбс — намного уступали собакам.

Впрочем, как раз наркотиков он на этот раз и не повезет…

В общем, увиденное ему понравилось, и он со спокойной душой сел в «газель» и велел пилоту лететь вдоль той дороги, по которой направлялся в Майруби его караван.

— Ну, Милф, какие вы получили директивы?

— Очень много слов, которые я затрудняюсь перевести точно.

— Что бы вам ни сказали — это будет детским лепетом по сравнению с тем, что предстоит выслушать мне… Ну, а по делу?

— Немногое. Просят нас найти эту группу ветеранов и по возможности сопровождать ее, информируя Москву об их перемещениях. И если они будут на что-либо грузиться — понаблюдать за багажом. Вообще Москве очень нужно описание багажа.

— Хорошо. Но, Милф, мне одно не нравится…

— Именно?

— Не хотелось бы, чтобы на последней прямой нас обошли, как стоячих. В конце концов, это целиком наша заслуга.

— Не спорю. Но мы и не дадим, чтобы нас объехали. Для этого просто-напросто вцепимся ветеранам в хвост и таким образом окажемся в нужный миг в нужном месте, где бы оно ни находилось. Докинг!

— Зачем вы останавливаетесь?

— Посмотрите на дорогу. Вам не кажется?..

— Постойте, постойте. Здесь кто-то съезжал с трассы. И не одна машина: несколько. Интересно… Это они, по-вашему?

Милов уже всматривался в карту, загруженную на дисплей.

— Судя по моей информации, они должны двигаться именно по этой дороге. А куда — это я и сам хотел бы знать. Здесь нет никакого жилья. И срезать угол тоже нельзя: поблизости не видно других дорог, пригодных для автомобилей.

— Все-таки, Милов: кто ваш информатор?

— Это я и сам хотел бы знать. Очень хотел бы. Надеюсь вскорости узнать.

Докинг усмехнулся и сказал лишь:

— Вот эта рощица впереди: подходящее место для отдыха.

— Проверим.

Милов решительно повернул руль.

* * *

Берфитт приехал в клинику.

— Ну, доктор, покажите, где и как вы разместите моих подопечных…

Он внимательно осмотрел палаты. Усмехнулся:

— Такой комфорт им никогда и не снился…

Особо внимательно оглядывал он светильники, вентиляторы, телефоны, телевизоры.

— Не беспокойтесь, мистер Берфитт — все это совершенно исправно…

— Хорошо, что не чрезмерно исправно, — пробормотал Берфитт.

Еще более строгому осмотру подверглась операционная. Правда, и всякой техники и электроники здесь было куда больше. И Берфитт пользовался тут не только глазами, но и небольшим прибором, вынутым им из кармана. И прибор себя оправдал…

— Доктор, кто был здесь в последние дни?

— Постоянно были люди — монтажники. Закончили только сегодня перед обедом.

— Вы знаете их всех в лицо?

— Нет, разумеется, я ими не руковожу, лишь принимаю сделанную работу.

— Понятно… Вот эти три лампы придется заменить. Но не силами рабочих. Пусть это сделает кто-нибудь из вашего собственного персонала. Кому можно верить.

— Неужели вы полагаете?..

— Я не полагаю, а знаю. Что еще интересного произошло сегодня?

— Нам позвонили из Министерства здравоохранения.

— Какие-нибудь осложнения?

— Ничуть. Наоборот, это, так сказать, акт нашего признания. Просили принять еще до официального открытия их пациента — очень важное лицо…

— Кого именно?

— Некто… Очень трудные фамилии бывают у русских… Но у меня записано. Он — глава отдела внешних сношений этого министерства.

— Действительно, интересный человек… Что вы ответили?

— Отказал, разумеется. Мы еще не открыты, да й кроме того — у нас же еще нет тканей. «Донор», как я сразу же выяснил, запланировал поставку лишь через десять дней…

— Позвоните им, доктор. Немедленно. Скажите, что вы нашли то, что им нужно. И скажите, что вам немедленно нужна история болезни — чтобы соответственно подготовиться. Этот пациент, доктор, в будущем вам может не раз понадобиться — и не только вам одному.

— Но где же я в самом деле возьму ткани?

— Они будут у вас не позже послезавтрашнего дня, а может быть, и завтра — ив большом выборе.

— Откуда же, если не секрет?

— От вас, профессор — никаких секретов. Из Приюта, как вы привыкли.

— О, даже так? Ну, если вы так уверены и гарантируете…

— Я не привык бросаться словами, доктор. Но в первую очередь — замените эти лампы. Сделайте это при мне. Немедленно.

— Да, это были они. И эта дорога…

— В Майруби, Докинг, только туда. Если бы они направлялись в какой-либо из портов, то или раньше свернули бы направо — помните ту развязку — или им все равно придется рулить через столицу.

— Когда мы можем догнать их?

— Нужно ли нам это?

— Вы полагаете…

— Я думаю, наоборот: мы должны опередить их, подкараулить где-то на въезде в Майруби. Если будем тащиться в хвосте, нас засекут. Неизбежно. А в столичном движении такой вероятности почти нет.

— Придется положиться на вас, Милф.

— Благодарю вас.

— Что это? Вы собираетесь снова переговариваться с Москвой?

— Вовсе не с нею.

— С кем же?

— С людьми, любезно одолжившими мне эту машину, Докинг. Она нам больше не понадобится, как только мы доберемся до аэропорта. Но я просто обязан вернуть ее хозяевам, и не имею никакого права бросить ее на произвол судьбы.

— Ах, вот что. Ну что же — говорите с ними. Скажите только: как вы рассчитываете обогнать колонну, чтобы опередить ее — и в то же время не попасться им на глаза?

— Мы видели уже два их привала, из этого можно вычислить их ритм. Следующий будет часа через два. Они снова съедут с дороги. И вот тогда-то мы и проскочим. Они, скорее всего, заметят нас, но, видя, что мы быстро удаляемся, вряд ли в чем-нибудь заподозрят.

— Дай-то бог.

Прежде чем скомандовать пилоту идти на посадку, Урбс попросил его сделать широкий круг над местом, где караван сделал свой очередной привал.

Он не заметил ничего подозрительного. На дороге была, правда, еще одна машина; но она уже миновала место, где караван съехал с трассы, и теперь быстро удалялась.

Таким образом, все было в наилучшем порядке.

— Вот они, — пробормотал Милов. — Да не пяльтесь так пристально! Вы не в цирке…

Черт знает, почему в это мгновение подумалось именно про цирк. Возможно, какое-то сходство и было у равномерно вышагивавших к таможенному проходу ветеранов — медленно, тяжело, но уверенно ступавших. Сходство с кем?

Мысль эта мелькнула — и тут же пропала, потому что вслед за колонной повезли багаж улетавших. Багаж, до смешного убогий; иная семья среднего достатка берет с собой в путешествие куда больше.

Докинг покосился на Милова и тут же отвернулся: все еще не мог привыкнуть к мысли, что этот рослый негр в военном комбинезоне, опершийся локтями на столик для заполнения деклараций в полуметре от него — и есть Милф. Докингу и самому не раз случалось маскироваться, однако приходилось признать — русские в этом ушли вперед. Куда привычнее было смотреть на таможенников, внимательно глядевших на экраны просвечивания.

— Да открыть, открыть надо сумки!.. — сердито сказал Докинг самому себе.

Словно услышав его, один из таможенников потребовал предъявить содержание самой объемистой сумки. Требование немедленно выполнили; глава группы — мужчина средних лет — начал выгружать содержимое на стол, в то время как ветераны в сопровождении миловидной женщины с фотоаппаратом на груди (во всяком случае, то было что-то, очень напоминавшее камеру), пройдя контроль, уходила дальше — в накопитель. В сумке, видимо, ничего криминального не было обнаружено, однако таможенник затеял спор по поводу — насколько можно было судить издали — лишнего блока сигарет, который в конце концов и был конфискован. После чего мужчина, сдав сумку в багаж, заспешил за своей командой.

— Было бы крайне наивно — везти тот груз в сумках, — заметил Милов.

— Но где же еще? Не в карманах же!

— Да, в карманах его, пожалуй, не уместить… Черт его знает…

— Попади мы на этот рейс, за время полета нашли бы возможность порыться в багажном отсеке, — посетовал Докинг. — А так — боюсь, что мы безнадежно отстанем. Они через полчаса улетят, а мы…

Он помотал головой, словно отгоняя навязчивую мысль.

— Зуб заболел?

— Нет… У меня все не идет из памяти эта надпись — наверняка все-таки ее сделал Одинга. «Смотреть внутри самих»…

— Думаю, мы осмотрели достаточно внимательно.

— Да; но чего-то мы не поняли. Что-то, боюсь, упустили.

— Билеты, во всяком случае, упустили, — сердито согласился Милов.

Действительно, на этот рейс просто не удалось взять билеты: их не было. Раскупили, как им сказали в агентстве, еще накануне. Они все же проводили ветеранов, встреченных, как и было задумано, у въезда в город, до самой посадки — и вот теперь совсем потеряли их из виду. Когда ехали сюда — была еще надежда, что окажутся свободные места; надежда не оправдалась.

— Ничего, — сказал в конце концов Милов. — Может, оно и к лучшему — для меня, во всяком случае. Смотрите, как внимательны на контроле к каждому белому;

меня издали, конечно, не заподозришь, но если внимательно приглядеться, ясно станет, что это — маска…

— Это вас и ищут, — согласился Докинг. — И поверьте мне — маска вам не помогла бы. Вы заметили? Они сканируют концы пальцев. Ваши отпечатки остались в полиции?

— Боюсь, что да, — признался Милов. — Но ведь у меня и руки в масках.

— Не надо недооценивать наших здешних коллег. Вон тот, сбоку, за компьютером — видите? Готов прозакладывать голову, что это — анализ биотоков. И они наверняка сняли с вас данные, пока вы находились у них; иначе к чему устанавливать тут эту аппаратуру, не так ли? Ну что же — здесь все ясно, и не будем излишне вертеться на глазах. Идемте. Попросим хотя бы, чтобы нас отвезли в агентство.

— Зачем? Я хочу убедиться в том, что Урбс отправит колонну назад, в Приют. Что в последнее мгновение он не передумает и не погрузится снова на машины.

— А он как раз и отправляет.

И в самом деле: Урбс отошел от ветеранов, приблизился к Вернеру и доктору Курье. Поговорили немного. Затем остающиеся подошли к машине. Уселись. Машина двинулась, микроавтобусы и «Мерседес» — за нею.

— Ну вот, — сказал Милов. — Теперь можно. Так зачем вам понадобилось агентство?

— Должны же мы улететь.

— Улетим завтра.

— Завтра будет, чего доброго, поздно. Впрочем, вы правы: агентство нам не поможет. Есть, однако, другой выход.

— Не хотите ли вы сказать, что собираетесь заказать самолет до Москвы? — сыронизировал Милов.

— Как раз такая возможность у меня есть, — ответил Докинг серьезно. — Идемте, воспользуемся аппаратом в машине — пока ее еще не забрали…

— Кого вы собираетесь просить?

— Пришла наконец пора позвонить Фэрклоту.

— Зачем?

— Закажем самолет через него.

— Сергей Симонович?

— Я. А, это вы, Отец здоровья… Рад вас слышать.

— Я по поводу вашей просьбы.

— Слушаю с интересом.

— Клиника дала согласие. Завтра у них будут ткани. Попросили историю болезни.

— Дайте им обязательно.

— Подобрали. И пациента тоже.

— Очень вам благодарен.

На этом разговор закончился. Мерцалов вызвал секретаря.

— Что там по поводу клиники? Контролируете получение любых грузов?

— Контролировать нечего, Сергей Симонович. Вывозят последний мусор, а ввозить — на ввозили ничего.

— Смотрите, не дай бог — пропустите что-нибудь.

— Что вы, товарищ генерал. Лучшие люди…

— Лучшие мне понадобятся завтра в аэропорту.

Самолет казался побывавшим под прессом — таким он был плоским, прижатым к бетону взлетно-посадочной полосы военного аэродрома — неподалеку от аэропорта Майруби.

Командир самолета встретил их у машины.

— Капитан Докинг?

— Это я.

— Могу я попросить ваши документы, сэр?

— Пожалуйста.

Командир внимательно просмотрел удостоверение, залитое в пластик.

— Мне сказали, что вторым должен быть мистер Милф.

— Это я, — сказал Милов.

Командир улыбнулся:

— Простите, но я никак не могу принять вас за него. Начать с того, что мистер Милф — белый… А я еще способен отличить белое от черного.

Милов усмехнулся:

— Можно подумать, что вы с ним встречались.

— Такая возможность допускается.

Милов вгляделся в летчика.

— Погодите… О! Вы правы — мы уже однажды летали с вами.

— Да снимите маску, Милф! — посоветовал Докинг. — Здесь нам больше нечего бояться.

— А я думал, что вы американец, — сказал Милов командиру самолета.

— Это машина Военно-воздушных сил США, вы правы. Но нас попросили выручить вас: у Англии не нашлось своего самолета в этом регионе — я имею в виду самолет с такими качествами, как вот этот.

— Приятно слышать, — сказал Милов, — что дружеская помощь — еще не пустые слова в этом мире.

— Бывает, конечно, всяко… Однако, мистер Милф, прежде чем я возьму вас на борт, должен выставить одно серьезное условие.

— Готов выслушать. И если оно…

— О, надеюсь, оно вас не стеснит. Я хочу, чтобы вы дали мне слово, что на этот раз мне не придется из-за вас взрывать машину в воздухе.

— С удовольствием обещаю, — улыбнулся Милов.

— Тогда прошу.

— Вы уверены, командир, что мы догоним рейсовый самолет?

Летчик усмехнулся:

— Мы успеем прилететь, позавтракать и выспаться до их прибытия.

— Итак, курс на Москву, — сказал Докинг. И первым полез в кабину, расположенную так близко к грунту, что трап не был нужен.

 

Глава 12

«Франкфуртер Альгемайне»:

«Как сообщает наш московский корреспондент, здесь в скором времени ожидается открытие клиники известного фонда «Лазарет», в которой ежедневно будет проводиться до пятидесяти операций по замене больных человеческих органов здоровыми. Такие клиники вот уже несколько лет функционируют во многих странах Европы, а также в Канаде и Японии. Это событие означает, что Россия продолжает успешное продвижение в ряды наиболее развитых стран не только в промышленном отношении, но и в деле охраны здоровья своего населения. Немецкая колония в России уже заявила о своем желании закрепить за собою некоторое количество кроватей в новой клинике, в оборудовании которой принимали активное участие виднейшие немецкие фирмы».

— Товарищ генерал, новости от Берфитта.

— Докладывайте.

— Он заказал автобус. Большой. Интуристовский. В Шереметьево, и оттуда — до клиники.

— На сколько?

— Автобус к гостинице — через час, там Берфитт сядет и в аэропорт они должны прибыть за четверть часа до прилета борта из Майруби.

— Наши силы?

— Все там — кроме группы у клиники.

— Очень хорошо. Где Милов и этот — все забываю — Докинг?

— Тут, в нашей столовой — завтракают.

— Скажите им — пусть побыстрее заканчивают. Собираемся.

— Слушаюсь.

— Да, вот еще. Надворов улетел?

— Так точно.

— Один?

— Нет. Повез с собой того… нашего задержанного, как его…

— Загорского?

— Так… — пробормотал Мерцалов. — Ладно. Идите.

Оставшись один, он снял трубку.

— Соедините с начальником военного аэродрома… — он назвал номер. Обождал немного. Ему ответили. Мерцалов спросил:

— Вы уже приняли американский борт? Машина ВВС США? Прекрасно. И где они? Выехали в Москву? А кто их встречал?

Услышанный ответ, видимо, его несколько озадачил: брови поднялись чуть ли не до козырька только что надетой фуражки.

— Ах, даже так?.. Ну ладно. Благодарю. Услуга за мной.

Положил трубку и перезвонил: отдал несколько распоряжений. Потом приказал подать машину, вышел из кабинета, спустился, сел и уехал в Шереметьево.

* * *

Надворов и в самом деле высадился в аэропорту Элисты. Вместе с Загорским. Перед тем как выйти, снял с него наручники. Роялист с удовольствием растер кисти рук. И, почувствовав свободу, заворчал:

— Что, ради этого надо было тащить меня сюда? Теперь мне отсюда добираться до Москвы — в мои годы… Да и дорого…

— Ничего, доберетесь, — ответил Надворов сухо. — Скажите спасибо и на этом. А то ведь ломалось вам крепко — и за старое в том числе. Ага, вон и мои встречающие появились…

И в самом деле — от вокзала шла уже группа людей.

— Ну, — сказал Надворов, — до встречи, Роялист. Теперь иди. Свободен.

— Век бы вас не видать, — сказал Роялист. И пошел.

Он отошел шагов на десять, когда Надворов вынул пистолет и выстрелил ему в спину. Роялист не успел понять, что его убили.

Встречавшим Надворов сказал:

— Хотел тут провести с ним следственный эксперимент — он несколько лет назад тут делал дела, хотя у вас этих данных может и не быть — ими мы занимались. Да вот решил сбежать, дурачок. Придется теперь отчитываться за него в Москве. Так что спасибо за встречу, но я сразу же возвращаюсь. Ждите меня завтра.

Обсуждать происшедшее не стали. Выразили сожаление и тут же устроили на отлетавший в столицу самолет.

На военном аэродроме, едва выйдя из самолета, Милов сразу нашел глазами встречавших, приветливо помахал рукой: люди были издавна знакомые. Они неторопливо шли от машин, въехавших на летное поле, чуть ли не на самую ВПП. Когда они подошли поближе — вытянулся перед тем, что шел первым:

— Здравия желаю…

— Географ, — перебил тот, предупреждая возможность быть названным по должности и званию. — С прибытием, Турист. Как долетели?

— Все о'кей.

— Сразу: надо сделать что-нибудь срочно?

— Да, — сказал Милов. Извлек из сумки амулет покойного укротителя. Протянул. — Желательно определить, что это за штука. У меня предположения есть, но уверенности нет. А она нужна буквально через час.

Географ глянул через плечо. Сразу приблизился один из его спутников. Взял амулет. Глянул. Кивнул. Подмигнув Милову, усмехнулся:

— Ну как не порадеть родному человечку…

И взмахом руки подозвал свою машину. Сел. Машина рванула с места. Географ, проводив ее взглядом, повернулся к Милову:

— А это капитан Докинг, Британская Служба? Не ошибаюсь?

— Он самый. Мы с ним сейчас будем держаться вместе. Хотя проблемы у нас разные, но они — в узелке.

— Хорошо. Куда сейчас?

— В Шереметьево. Мы их обогнали, но не очень намного.

— Ладно. Увидишь Мерцалова — не вздумай только передавать от меня привет. Обидится: он у нас генерал самолюбивый, скажет, что должны были сразу ввести его в курс. А ни к чему было.

— Да я ведь вовсе не его сотрудник, — сказал Милов. — Я отставной козы барабанщик.

— Ты ударник, — поправил Географ. — В большом оркестре, который старается — и обязан — играть совершенно бесшумно. Вот так-то.

Говорили они, конечно, по-русски, и шедший тут же Докинг ни слова не понимал.

— Капитан пусть садится вон в ту. А ты — ко мне. По дорюге расскажешь поподробнее.

— Вы только не потеряйте его по дороге.

— Ну что ты, — сказал Географ. — Мы не так воспитаны.

В машине Милов рассказал все подробно. Заканчивая, сказал:

— К сожалению, человека, с которым должен был контактировать, я так и не встретил. Разминулись. Была односторонняя связь: две записки с той стороны. И только. Кто-же это все-таки был?

— А к чему тебе это? — ответил Географ. — Конечно, в нашем ремесле ты — любитель, но столько-то должен понимать: лишние знания несут только лишние печали. Или как там было?

— В этом роде, — сказал Милов и больше спрашивать ни о чем не стал.

Берфитт вошел в зал, куда должны были прийти прилетавшие из Майруби пассажиры. Огляделся наметанным глазом. Ничего необычного не было, отсутствовали характерные для Служб всех стран крепкие мужчины, которых Берфитт привык узнавать в любой одежде. Здесь их не было. Значит, можно было рассчитывать на благополучный исход. Но — расслабляться никак нельзя было до самого конца. Зато появился Менотти, человек тоже весьма опытный. Судя по его поведению, чувствовал он себя непринужденно, и это тоже являлось признаком того, что никакой опасности сию минуту тут не существовало.

Прозвучало объявление: самолет приземлился. В воздухе никаких происшествий не случилось. Еще один камень с души. Ведь если бы у русских возникли подозрения, они могли ну хотя бы посадить машину на любом из провинциальных аэродромов, и там обыскать все и вся, сам аэроплан разобрать до последнего винтика. Это же их самолет. Но ему дали спокойно сесть.

Берфитт отошел подальше от того отсека, где прилетевшие из Майруби должны были получать свой багаж. Он старался не смотреть в ту сторону; да, собственно, это и не нужно было: он хорошо умел видеть боковым зрением. Зато отсюда было лучше всего наблюдать за ближней частью зала — и вовремя отреагировать, если там вдруг начнется какое-то подозрительное движение. Стягивание людей с разных концов к одному центру… А к багажному отделению все той же фланирующей походкой направился Менотти. Если сейчас к нему вдруг подойдут, остановят…

Но ничего подобного не происходило.

И вот они показались, наконец! Как и полагалось — чернокожие ветераны сделовали парами за молодой женщиной с фотоаппаратом на груди. Мисс Кальдер, надо отдать ей должное, держалась отлично. Не лишне будет подумать об увеличении ее вознаграждения: такие люди, как она, смогут еще не раз пригодиться… Где же Урбс? Вот он: замыкает колонну. Молодец: не шарит глазами по залу в поисках кого-то — уверен, что его встретят. А встретить их должен не кто иной, как Менотги. Где он? Берфитт повел глазами. Ага: стоит правильно, ждет, когда прилетевшие минуют таможню. Интересно, как будет проходить досмотр? Свой человек тут обещал, что все будет сделано быстро. Хотя никакой контрабанды ветераны, разумеется, не везут. Ни с собой, ни на себе…

Берфитт усмехнулся; но только мысленно. Внешне он оставался спокойным, тяжеловесным, едва ли не дремлющим.

Мисс Кальдер прошла досмотр первой. Сумка ее была небольшой и очень легкой. Ее, правда, попросили раскрыть, но ограничились весьма поверхностным осмотром. Выйдя за барьер, она остановилась, повернулась лицом к ветеранам и — могло показаться — решила их сфотографировать. Но как раз в тот миг первая пара тяжело тронулась с места. Самую малость запнувшись перед тем, как разойтись, ветераны направились к двум соседним столам. Одновременно подняли сумки. Одновременно поставили на стол. Мисс Кальдер приблизилась к ним. Что-то объяснила сперва одному таможеннику, потом другому. И сама раскрыла сумки — одну, вторую. «Хорошо действует», — снова подумал Берфитт.

Сумки осмотрели внимательнее, чем у мисс Кальдер; но там, естественно, ничего не нашли — ничего там и не было. И собаки, тренированные, как знал Берфитт, на обнаружение наркотиков, равнодушно прошли мимо.

Тронулась вторая пара…

— Товарищ генерал…

Мерцалов, вместе с Миловым и Докингом, наблюдали за происходившим у таможенников на экране; в зале они не показывались, сидели в милицейских апартаментах.

— Ну, что там еще?

— Новые гости подъехали. Из Тирийского посольства. На дипломатической машине.

— Это неспроста. Смотреть в оба! Если попробуют контактировать с кем-то из прилетевших — слышать, что будет говориться, и все видеть!

Грибовский, не отрывавшийся от экрана, прервал Мерцалова:

— Есть! Есть контакт…

Действительно, уже и на экране было видно, как один из тирийских дипломатов подошел к таможенному барьеру в сопровождении еще одного человека. Обменявшись несколькими словами, предъявил какой-то документ и вошел за барьер.

— Сергей Симонович! Это же…

— Вижу, — ответил Мерцалов мрачно. — Знаю. Вопросы потом.

Дипломат между тем подошел к человеку, замыкавшему колонну ветеранов.

— Это Урбс, — вполголоса, словно боясь быть услышанным, проговорил Милов. — Начальник того Приюта, главный организатор переброски… Ах, черт! Да вы посмотрите…

Восклицание это относилось к действиям Урбса: тот отдал дипломату объемистый картонный ящик, еще не прошедший, естественно, досмотра. После чего тириец направился к другому выходу, которым обычно пользовались люди с дипломатическим иммунитетом.

— Уверен, что это будет обозначено, как дипломатическая почта, — проговорил Докинг, ни к кому в частности не обращаясь.

— Милов! По объему — может там быть тот груз?

— Пожалуй… Пожалуй, да.

— Под самым носом… Сукины дети!

Остановить, обыскать — значило вызвать едва ли не международный конфликт. На это у Мерцалова полномочий не было. И он колебался. Но люди с картонным ящиком еще не успели выйти из зала, как он рещился. Схватил телефонную трубку.

— Седов? Мерцалов. Сейчас из Шереметьева в Москву пойдет машина Тирийского посольства. С дипломатическим номером. Задерживать ее для проверки нет оснований — чревато последствиями. Конечно, если она попадет в какое-то ДТП… тогда уже милиция в своих правах. Ну, скажем, кто-нибудь врубится ей в багажник, деликатно столкнет с дороги… Если, не дай бог, такое случится, у них там такой ящик есть, картонный, фруктового типа — интересно было бы установить, что в нем… Рад, что ты понимаешь. Я тут, в Шереметьеве. В случае чего — звони по нашему номеру.

Он положил трубку.

— Еще не вечер, — пробормотал себе под нос. И уже громче спросил у Милова: — Это что — весь их багаж?

— Весь, — угрюмо ответил тот. — Эти вот сумки — и все. Не считая того ящика. С этим они и в самолет садились.

— А не может быть так, что вы ошиблись в расчетах?

— Все может быть…

Докинг пробормотал — голосом воришки, пойманного с поличным:

— Они действительно не везут с собою ничего. Но может быть — их груз, контейнеры с тканями, был погружен и укрыт в самолете заранее, и выгружать его они будут тоже потом и не здесь — может быть, механики…

— Поищем и там, — сказал Мерцалов.

— Груз заметный: контейнеры с человеческими органами. Они выглядят, как…

— Знаем, как выглядят, — сказал Мерцалов, щеголяя произношением.

— Скандала не будет? — спросил Милов. — Они там в Ксении народ обидчивый.

— Примем меры. Скажем: есть сообщение, что в самолете — бомба. Они рады будут сами показать все на свете.

— Остроумно, — сказал Милов. — Только ничего мы там не найдем.

— Значит, по-твоему, груза все-таки не было?

— Отчего же. Был. Но они только что его выгрузили. На наших глазах.

Докинг только пожал плечами. Мерцалов сделал вид, что ничего не слышал. А может, и слышал, но не понял. Так ему было спокойнее.

Пара белья, еще один — запасной — камуфляжный костюм, резервные солдатские башмаки, сандалии — вот и все, что содержалось в любой из ветеранских дорожных сумок. И ничего сверх: ни сигарет, не говоря уже о бутылке чего-нибудь, укрепляющего дух, ни колоды карт — или, скажем, игральных костей для скрашивания бесконечного инвалидного досуга; ни бритвы или мыльницы, зубной щетки…

Один из таможенников не утерпел, чтобы не поинтересоваться:

— У них что же — и бороды не растут? Хоть бы у одного нашлась бритва.

— Мы их бреем, — охотно ответила мисс Кальдер. — Они сами просто не в состоянии. Вы посмотрите на них внимательно: они ведь и ногами с трудом двигают.

— Да, война… — сочувственно произнес инспектор.

— Вы еще не знаете, что такое африканская война, — ответила мисс Кальдер. — Гражданская. Где нет никаких законов.

Инспектор лишь вздохнул.

— Представляю, каково вам возиться с ними. Это не очень опасно? Все-таки, женщинам всегда труднее, а эти парни у вас какие-то мрачные.

Мисс Кальдер успокоила:

— Нет, они вообще-то очень тихие. Они сейчас скорее растения, чем люди. Живут чисто физиологически.

— Как же вы это выдерживаете?

— Мы должны быть гуманными, — строго сказала мисс Кальдер.

— Да, разумеется. Ну, что же, у вас все в порядке. Желаю успеха.

И таможенник проводил последнюю прошедшую досмотр пару печальным взглядом. За соседним столом в это время закончили досматривать Урбса. У него, разумеется, и бритва была, и зубная щетка. Но ничего такого, что было бы запрещено к ввозу в страну. Были и деньги; но очень немного. Инспектор деликатно не стал спрашивать приезжего по этому поводу, но Урбс объяснил сам:

— У нашего учреждения имеется счет в банке в этом городе. Так что необходимыми средствами мы обеспечены.

— Очень рад, — вежливо сказал таможенник. — А вы не скажете, что это у вас за консервы?

Банка была металлическая, литровая.

— Ананас, ломтиками. Обожаю…

— Да, вкусная вещь. Вы позволите?..

И, не дожидаясь согласия, протянул банку подошедшему чиновнику:

— Просмотри — на всякий случай…

Урбс улыбнулся:

— Собственно, я не собирался есть их сейчас. Но если вы настаиваете…

— Нимало. Съедите, когда будет желание, — ответил таможенник.

«Хорош бы я был, если…» — подумал Урбс.

Банка вновь оказалась на столе. Принесший ее сказал лишь:

— Соответствует.

Целость ее не была нарушена.

— Все в порядке, — проговорил инспектор, ставя штамп.

Надворов приземлился во Внукове. Пересел на заранее вызванный служебный вертолет. И приказал везти в Шереметьево. Глянул на часы и понял, что успеет вовремя.

— Болтуны, — сердито сказал Мерцалов. Они в помещении милиции слышали все эти разговоры до последнего слова. — Тем не менее, ясно: они не везут с собой ни-че-го. Вот так-то, господа хорошие. Так что, Милов, твоя правда: пустой номер. Мне вот только что доложили сообщение по интерполовской сети: где-то в Данзании взяли группу с тканями — в контейнерах. Старым способом перевозили. Так что вряд ли тут будут какие-то сюрпризы.

— Наверное, все увезено тирийцами, — предположил Докинг.

Милов вообще ничего не ответил; могло показаться, что он этих слов вовсе и не слышал. Он смотрел на экран монитора так, словно сейчас показывали самый лихой детектив. А к уху прижимал телефонную трубку: только что ему позвонили от Географа, и теперь внимательно слушал то, что ему объясняли. Потом ответил собеседнику на том конце провода:

— Это там было, я просто не сумел взять — такие были обстоятельства. На животных, да. А другие… видел и держал в руках. И сейчас же позвоню, узнаю результат. Скорее всего, это именно те штуки и есть. Приемные антенны.

Он набрал номер Евы в Штатах. Ему необходима была информация. И через минуту Ева сняла трубку.

— Слушаю. О, это ты, Дан? Как я рада… Где ты? Дома? Прекрасно. Я начала уже волноваться. Все благополучно?

— Об этом потом. Я сейчас на службе. И звоню по делу. Ты помнишь, тогда увезла с собой стимулятор из леса… Я просил тебя показать его специалистам. Ты сделала?

— Ах, ты вот о чем. А я-то подумала…

— Я позвоню тебе сегодня же вечером из дому, тогда поговорим по душам. А сейчас, повторяю, я на работе…

— Понимаю. Хорошо, буду ждать. О той штуке: я показала ее. Это не сердечный стимулятор, а совсем другая конструкция, оказывается. Мне объяснили, что это очень недавняя разработка, совершенно секретная, они не понимают, как она могла туда попасть…

— Об этом еще подумаем. И для чего же она служит?

— Она дает возможность управлять человеком при его отключенном сознании. Или подавленном. При помощи специального генератора определенных частот. Такие генераторы тоже существуют, но на рынке они никогда не появлялись.

— Выходит, появились — на черном рынке. Хорошо, это мне и нужно было знать. Большое тебе спасибо, и — до вечера.

Он положил трубку, жалея, что не было времени поговорить побольше за казенный счет. И снова повернулся к экрану.

А на экране были лишь ветераны; двадцать пар, словно мальчики из детского сада, только, в отличие от детей, смирные и равнодушные ко всему окружающему. Они ритмично и тяжело шагали к выходу. Девушка — впереди. Урбс — сзади. Раз — два. Раз — два…

— Что она их — на каждом шагу фотографирует? — вопрос этот Мерцалов задал, похоже, самому себе как раз в тот миг, когда девушка, повернувшись лицом к следовавшей за нею колонне, в очередной раз шевельнула рычажком своей камеры, что висела у нее на груди.

Колонна остановилась — совершенно одновременно, словно по неслышной команде.

— Вот дрессировка… — снова пробормотал Мерцалов. Ему всегда легче думалось, если мысли озвучивались, тут же становились словами.

«Дрессировка, да, — подумал услышавший это ворчание Милов. — Цирк. И аппарат на груди укротителя. Он может походить на фотоаппарат, а может — на какой-то экзотический талисман. И звери синхронно выполняют движения.

Потом выстрел — укротитель падает — и носороги застывают, совершенно обездвижив.

Укротитель тоже все время держал руки на своем талисмане…»

Милов закрыл глаза, чтобы изображение не мешало думать. Собственно, он все понял намного раньше — когда увидел, как ветераны садились в самолет. А сейчас оставалось лишь четко сформулировать выводы.

О чем тогда говорили, а он подслушал?

Было два аппарата; один украл кто-то сбежавший. И что-то там упоминалось относительно укротителя зверей…

— Ты что — уснул, старый анархист?

Это Мерцалов потревожил раздумья. Милов лишь досадливо мотнул головой.

— Потерпи, скоро все тут закончится — для нас полным провалом. Вот тогда сможешь спать хоть неделю, хоть месяц подряд — никто тебя не побеспокоит…

На дисплее встретились Урбс и господин, что из поликлиники. Пожали руки, поулыбались, обменялись несколькими словами. И колонна снова тронулась.

Как раз в тот миг, когда девица в очередной раз прикоснулась к своей камере.

Берфитт обождал, пока Банкир, как бы случайно дрейфуя по залу, не оказался в двух шагах от него. Но поворачиваться к подошедшему не стал. Сказал как бы в пространство — благо, в это время никого больше по соседству не оказалось:

— Все благополучно?

Банкир ответил:

— Тирию будут атаковать. Вот-вот.

Он тоже смотрел в другую сторону.

— На здоровье, — сказал Берфитт. — Так и нужно было. А в остальном?

— Надеюсь, что все в порядке. Хорошо, что я успел вернуться — меня, как назло, послали в провинцию. А вы — не пора ли вам уехать?

— Я посмотрю, как они усядутся в автобус. И, может быть, с ними и уеду — если не будет никаких осложнений.

Банкир кивнул.

— Встретимся вечером, по условию.

И они неспешно разошлись в разные стороны.

«БМВ» тирийского посольства ходко катил по шоссе. Полдороги до Москвы уже проехали.

Тяжелый, донельзя обшарпанный грузовик неожиданно вырвался с боковой дороги. Преимущественное право проезда было у тирийца, но шофер «Камаза» почему-то не счел нужным уступить. Ему понадобилось сразу же встать в левый ряд: быть может, он собирался сделать левый поворот или развернуться; разрешающий этот маневр знак виднелся в полусотне метров впереди.

Водитель посольской машины принял, насколько мог, влево, стремясь уступить дорогу. Но его возможности были крайне ограничены: левее была уже полоса встречного движения, и навстречу как раз шла полицейская машина на большой скорости.

Грузовик все-таки вмазался в «БМВ», но, к счастью, вскользь; пострадал в основном багажник: крышка его распахнулась, ящик выпал на дорогу. Водитель посольского автомобиля встал на тормоза. Полицейская машина с визгом шин уже разворачивалась позади. Грузовик сдал назад — рассчитывал, похоже, удрать; но один из полицейских уже вскочил на подножку, и шофер предпочел, видимо, не усугублять своей вины.

Пассажиры легковой машины отделались испугом. Пострадала машина; но хуже всего пришлось ящику: при ударе о дорогу он раскрылся, насколько банок покатилось по асфальту. Обычных консервных банок.

Когда пассажиры выбрались из «БМВ», милиционеры — их было двое — уже заканчивали собирать банки; третий возился возле них с каким-то прибором. Четвертый — всего их оказалось четверо — уже готовился составлять протокол.

Дипломаты переглянулись. Можно было протестовать: их багаж мог считаться неприкосновенным. Хотя и оказался на дороге. И старший из ехавших так и поступил: тут же заявил протест и предупредил, что будет жаловаться в Министерство иностранных дел.

Милиционеры извинились, банки вернули до последней. Протокол все-таки пришлось составить. Шофера грузовика задержали до выяснения, увезли с собой, за руль «Камаза» сел один из четверых.

Из машины старший патруля позвонил. Доложил:

— Консервные банки. Фрукты какие-то…

— Так я и думал, — сказал Мерцалов, получив это известие. — Пустой номер.

— Да, — согласился Милов. — Финт, и не очень хитроумный.

Мерцалов рассердился:

— Пока что они оказались хитроумнее нас. Одно из двух: либо вообще вся эта история вам привиделась во сне — что они замешаны в чем-то, — либо они настолько хитроумнее нас, что водят нас за нос, а мы никак не можем сообразить, где они спрятали груз. Или это вообще — фикция.

— Да нет, — сказал Милов как бы равнодушно. — Сообразить я сообразил. Только взять этот груз — здесь и сейчас — мы никак не можем. Хотя он все еще находится неподалеку. Рукой подать.

— Фантазируешь, — недоверчиво проговорил Мерцалов. — Если он здесь, то почему же мы…

— Потому, — сказал Милов, — что кончается на «у».

Он был в отставке, и мог позволить себе разговаривать так с генералом, которого подчиненные побаивались. Но Докингу такая манера не нравилась.

— Может быть, вы все-таки объясните…

— Да уж наверное, — сказал Милов. — Впрочем, вскоре вы и сами все поймете. А куда этих бедняг сейчас повезут? В Пристань Ветеранов? Уже открыли?

— Нет. В клинику, — буркнул обиженный Мерцалов. С некоторого времени он стал обижаться, когда ему выказывалось недостаточно уважения. Подчиненными. Психология генерала — вещь сложная.

— Прекрасно, — сказал Милов. — А мы сможем увидеть, что там будет происходить? Наблюдать, самим не показываясь.

— Ну сможем, — сказал Мерцалов. — Приняты меры. А много ли толку от нашего наблюдения?

— Если будем внимательно наблюдать — возьмем с поличным в самый удобный миг.

— Ты уверен? — спросил Докинг. — Что там мы увидим груз? Тот самый, который я ищу?

— Там он будет, не беспокойся. Никуда груз не делся, просто изменилась технология доставки. Только и всего. Твой груз будет, мой груз тоже там будет в полном объеме.

— Не оперативник, а прямо Нострадамус какой-то, — недовольно сказал Мерцалов. — Так что — прикажешь передать командование тебе? Что скомандуете делать сейчас, господин начальник?

— Ехать туда, — сказал Милов, — откуда сможем видеть клинику. Причем сразу два помещения там внутри. Здесь нам больше делать нечего. Это первое. И второе: обеспечить группу захвата — чтобы оказалась в клинике в нужный миг. Мы сами ее и поведем — когда час пробьет.

— Надеюсь, этот час будет бить не из автомата, — усмехнулся Докинг.

— Ну, будь по-твоему, — согласился Мерцалов. — Идемте, мистер Докинг. Поверим нашему коллеге, хотя это и трудно.

Они вышли. Ветераны заканчивали садиться в автобус. Движения их были неловки и связаны. Мисс Кальдер стояла в дверях машины, пропуская мимо себя каждого. Урбс и Менотти стояли чуть поодаль и негромко перебрасывались словами; не зная, трудно было предположить, что они имеют какое-то отношение к сборищу калек. Два безмятежных иностранца, которых опоздали встретить, и только. Люди, как обычно, во множестве курившие у дверей, этим двоим не уделяли никакого внимания — не в новинку было, а смотрели на ветеранов, не скрывая сочувствия и жалости. В этой стране привыкли к войнам, но еще не разучились сочувствовать их жертвам.

Посадка закончилась, но автобус не трогался. Прошло минуты три, и из вокзала появился Берфитт. Медленно подошел к автобусу, снизу сказал что-то в открытую дверцу, — похоже было, что спросил, — кивнул и поднялся в салон. Тут же и оба иностранца, словно и не заметившие его, быстро приблизились и через секунду тоже оказались внутри. После этого автобус тронулся. За окнами его были видны ветераны — все, как один, закрывшие глаза; уснувшие, надо думать.

Машина Мерцалова, откуда-то вынырнув, затормозила, поравнявшись с генералом и его спутниками.

— Проводим их? На всякий случай, — предложил Милов.

— Не надо, — отверг Мерцалов. — Там водитель наш, так что мы будем в курсе. Лучше поедем — занимать места согласно взятым билетам. Постой, а это еще что за номер?

Он смотрел в сторону дальнего от них выхода, откуда только что показался еще один человек, ему знакомый.

— Какой же это номер? — спросил Милов. — Полковник Надворов, по-моему. А чему это вы так удивились?

— Тому, — сказал Мерцалов, — что ему сейчас следовало бы находиться в Элисте, в тамошнем аэропорту, — проверять, как несут службу. Но наш пострел, как говорится, везде поспел.

Он, насупившись, глядел в спину Надворову, торопливо уходившему к собиравшемуся уже отчалить автобусу-экспрессу.

— Поехали, — сказал наконец генерал.

Места согласно взятым билетам оказались в просторном автобусе с затемненными стеклами; из генеральского лимузина они перебрались туда на Новой площади, и автобус сразу же покатил, чтобы через двадцать минут остановиться невдалеке от клиники, ныне называемой «Ромашка». Автобус этот был набит электроникой до такой степени, что разыскать эти самые места оказалось не так и легко — тем более, что самые лучшие были прочно заняты операторами.

— Что нам нужно видеть? — поинтересовался Мерцалов.

— По моему соображению, прежде всего две операционные. Одну — ту, что, по вашим словам, предоставлена Приюту для обслуживания Ветеранов…

— Номер шесть на плане, — сказал Мерцалов оператору.

— И вторую — где собираются оперировать нашего пациента — того, что по просьбе министерства…

— Ясно. Номер десять. Как ты думаешь — скоро?

— Считаю, они заинтересованы — как можно скорее.

— Черт, — сказал Мерцалов. — Как-то неправдоподобно все это… А без жертв обойтись сможем?

— Боюсь, — сказал Милов, — что одна, самое малое, будет. Первый ветеран.

— Что там с картинкой? — поинтересовался Мерцалов нетерпеливо.

— Готово, — откликнулся оператор.

— А они там не заметят ваши камеры? — встревожился Докинг.

— Там нет камер, — успокоил его Мерцалов. — Совсем другой принцип.

— Интересно, — сказал Докинг. — Какой же?

— Наш, — сказал Мерцалов. — К сожалению, не имею права…

— Оптика — в оконных стеклах? Догадываюсь…

— Чего не знаю, того не знаю, — сказал Мерцалов. Усмехнулся. — Мое дело маленькое: требовать, чтобы картинка была. А уж как они там ее обеспечат — их проблема.

В дверь автобуса постучали. Уверенно.

— Что за новости? — нахмурился Мерцалов. — Лейтенант, ну-ка выгляните, шуганите этого любопытного…

— Это Надворов, — сказал осторожно выглянувший из окошка Милов.

— А… Ну впустите.

— Едва нашел вас, — сказал Надворов хмуро. — Думал, вы в конторе… Что это у вас тут за представление?

Он всмотрелся в экран, потом в другой.

— А, ничего интересного. Так что, пожалуй, мешать вам не стану — у меня своих дел прорва…

— А почему ты здесь? — спросил Мерцалов. — А не в Элисте?

Надворов слегка покраснел.

— У меня невезуха, Сергей Симонович.

— В чем дело?

— Да Загорский этот… Я сделал глупость: взял его с собой, думал по дороге разговорю. А он, как только приземлились там, решил судьбу испытать — пустился в бега. Пришлось стрелять. И, к сожалению — наповал…

— Оставайся, раз пришел, — сказал Мерцалов. — Раз такая твоя судьба. Руки!

— Что?

— Руки! Перед собой! Лейтенант, наручники!

Будь в автобусе просторнее, Надворов, возможно, стал бы сопротивляться. Но тут он был втиснут между двумя электронными шкафами.

— Генерал, да что вы в самом деле…

— Потом поговорим, Банкир, — сказал Мерцалов. — Сейчас недосуг. Милов обещает интересное представление. Скажу только: с Роялистом ты опоздал — мы его успели выпотрошить. Так что зря взял ты на себя лишний грех.

— Банкир? — спросил Милов недоуменно. — Почему банкир?

— Потому что в его распоряжении был весь наш банк данных, — пояснил Мерцалов, даже не глядя в сторону Надворова. — Большой капитал. А он на него получал и немалые проценты. — Только теперь он повернулся в сторону полковника. — Вы перепугались, Надворов, и оттого бросились убивать Роялиста. Зря, все равно, мы на вас уже вышли — с другого боку. Через клинику в Лере. Так что будьте уверены, придется вам спеть от первой ноты до последней. Роялист показал, что вы с ним одновременно лежали в «Гортензии», и оперировал вас обоих доктор Юровиц; вон он — узнаете? А вы о Роялисте знали, видимо, по старым делам. Я еще не установил, кто платил за вас обоих, но не сомневайтесь — узнаю.

Надворов не ответил ничего.

— За этот пропавший килограмм вы тяжело ответите, Урбс! — сказал Берфитт. — Я тоже, но вы — больше всего. И не только деньгами…

— Могли потерять и больше.

— Не только в этом дело. Вы же след оставили!

— Кому? Бахуту? В таких следах они не разбираются.

Они заканчивали мыться. Слышно было, как по соседней

операционной прошагал первый ветеран.

— Хорошо, — буркнул Берфитт, — договорим потом. Скажу лишь: просто чудо — что вы не притащили с собой целую ораву сыщиков.

— Не притащил же, — сказал Урбс, стараясь держаться независимо.

— Ну, идемте.

Вошли в операционную. Пациент лежал, медленно дыша, закрыв глаза, без реакций — растение, не человек.

Берфитт глянул на операционное поле.

— А быстро у них все заживает…

— Видимо, потому, — сказала мисс Кальдер, — что психика не препятствует выздоровлению. Работает одна физиология. Мы сами, к сожалению, без психики никак обойтись не можем.

— Очень хорошо, — сказал Берфитт. — А где эта… эта девушка? Мисс Кальдер, кажется?

Урбс огляделся. Ее не было.

— Отдыхает, наверное. Только что была — привела этого. Конечно, она устала за дорогу — женщина все же.

— Надо найти. Отдохнет потом. Кто же без нее приведет второго и прочих?

— Найдем. — Урбс снова огляделся. — Операционная сестра на месте. Из этой клиники. Вы забыли, сэр, что мы уже не в Приюте…

Берфитт усмехнулся. Кивнул.

— Начали, — сказал он и сделал разрез. Отогнул кожу.

— Электрофорез… Подошел санитар.

— Доктор Юровиц спрашивает — когда он сможет начинать. Его больной готов.

— Нужные ткани он получит… минут через двадцать. Берфитт проговорил это, не прерывая работы.

— И ребра, глядите, почти срослись. А много ли времени прошло?..

— Видите, — сказал Милов, — где они перевозили груз?.. На экране Берфитт только что извлек из грудной полости

оперируемого пластиковый пакет. Передал Урбсу. Велел:

— Отмойте. Только осторожно, иначе… Да, что нам тут нужно? Левая почка, а еще что?

— Больше ничего, — сказал Урбс.

— Хорошо. Шьем торакс и переходим к почке. Как он там?

— Давление, пульс — нормальны. В остальном…

— Какое же у него может быть остальное? — усмехнулся Берфитт.

Мисс Кальдер спокойно вышла из подъезда клиники. Никто не следил за ней, никто не удерживал: у всех и без того хватало забот.

Выйдя на улицу, она остановила первую же проезжавшую машину. Села. И сказала водителю:

— На Большую Ордынку.

Водитель знал, что на этой улице помещаются посольства и Бахрейна, и Гвинеи-Бисау, и Ксении, и Мавритании, и Киргизстана, и Раинды… Но на всякий случай уточнил:

— Посольство Израиля? Она кивнула.

— Уезжаете?

— Уезжаю.

— Туда, в Израиль?

— Не знаю, — ответила мисс Кальдер задумчиво. — Скажут.

— Теперь вы поняли, Докинг? — сказал Милов. — Ветеран у них — это и контейнер для постороннего груза, и живое хранилище тканей для трансплантаций. Вот вам, Докинг, и решение вашей проблемы с контрабандой тканей. Допустим, транспортируют какие-нибудь, ананасы в деревянных ящичках для фруктов, а поскольку ели или осины там не растут, ящички сколачивают из дощечек красного дерева. Все законно. И никто не виноват, если досочки эти потом тоже идут в работу — попадают к мастерам… Хорошо придумано, а? Так они уже не раз проводили вас за нос, пока вы думали, что контрабанду удалось пресечь, потому что не находили привычных контейнеров. Но ткани-то продолжали поступать в клиники, не так ли?

Докинг кивнул.

— Это и ставило нас в тупик. Мы понимали, что они что-то придумали. Но сообразить, что именно, не могли. Я вам очень благодарен, Милф. Но скажите: а вы сами — что вы искали и что нашли?

— Мы? — сказал Милов удивленно. — Разве я что-то искал? Вы просто попросили помочь вам — мы и помогли.

— Да перестаньте, Милф. Мы же только что видели, как они достали из этого пациента что-то… какой-то пакет. Что там, по-вашему, было?

— Я полагаю, — сказал Милов задумчиво, — что это было какое-то средство от моли. Вы не согласны?

— Секреты, секреты, — сказал Докинг. — У вас, русских вечно секреты.

— Да ну, — сказал Милов. — Какие секреты? Завтра вы прочтете об этом во всех газетах. И тем самым для них закроется одна тема, которую они обсасывали целую неделю. Да нет, больше! Да о чем мы. Поговорим лучше о ваших успехах: вы все-таки раскрыли их уловку.

— Теперь понятно, — сказал англичанин мрачно, — почему ветераны живут, в этих приютах так мало. — Он покачал головой. — Но мне обидно, Милф, откровенно скажу вам. Это ведь была моя проблема, и мне не хватило, может быть, какого-нибудь дня, чтобы догадаться. А вам повезло.

— Ну, — сказал в ответ Милов, — не только. Хотя мне вообще-то часто везет — в том смысле, что я попадаю в какие-то происшествия без малейшего желания с моей стороны. Я ведь ехал в Африку, чтобы отдохнуть вдалеке от всяких дел. Но мне, как вы говорите, повезло.

— Я должен был сразу догадаться, — пробормотал Докинг, — когда увидел то, что написал там, на стене, Томсон Одинга: внутри — значит, в людях, а не на них…

— Он и мне помог, — кивнул Милов. — Я нашел на нем этот якобы сердечный стимулятор, на самом же деле — приемник команд. Не понимаю только, как ему самому удалось не подчиниться этому влиянию.

Докинг усмехнулся:

— Это я, пожалуй, мог бы объяснить. Наши люди проходят не только физическую и психическую подготовку, но и… Впрочем, боюсь, что не вправе информировать об этом кого бы то ни было. Очень сожалею.

— И не надо, коли так, — сказал Мерцалов хмуро. Взял Милова за плечо, отвел в сторонку, несколько позволяла теснота, и грозным шепотом спросил:

— Так это что же ты выследил — неужели бета-углерод?

Милов пожал плечами:

— Не исключено.

— Ты… ты! На кого же ты работал? Постой, постой… Готов поспорить — на Географа! На его чертову контору! Да или нет?

— Спросили бы у него, — сказал Милов. — А я человек маленький и работаю по вольному найму. Мне предложили — я согласился. А есть такие, кто ничего не предлагает. А мне жить надо.

Мерцалов помолчал, шумно сопя носом.

— Ладно, черт с тобой. А Географу я еще скажу, как только увижу…

— Сейчас увидите, — предупредил Милов. — Вон его лимузин подкатил.

— Что ему здесь надо? Это моя операция!

— Наверное, — сказал Милов, — ему надо официально оприходовать то количество бета-углерода, которое они привезли, а мы сейчас изымем. Насколько я понимаю, чтобы потом официально купить его у владельцев. Теперь-то им придется продать, не то груз снова исчезнет где-нибудь в пути, и на этот раз уже безвозвратно. А они люди понятливые.

— Вот сукины дети, — сказал Мерцалов неизвестно в чей адрес. — Да, еще возни будет с этими инвалидами. Но у нас они проживут подольше, а? Кстати, я узнал в аэропорту одного парня. Менотти. Когда-то давно он служил в карабинерах, в Италии, и тогда мы пересеклись по одному делу. Воистину, все течет, все изменяется… или изменяет.

Впрочем, это пустяк. Погоди. — Он смотрел теперь на экран. — По-моему, у них там проблемы. Что это они так засуетились? А тут… Какого черта? Кто ломится?

— Да все старые знакомые, — сказал вошедший в автобус Географ. — Привет, высокопревосходительство. Давненько не виделись, верно? А проблемы у них возникли потому, что та девушка с аппаратом исчезла, а без нее они никак не могут поднять своих ветеранов. И это очень хорошо. Потому что эти парни, если ими управлять, не только перевозят грузы и поставляют ткани для пересадок, но еще и дерутся. А сейчас они тихие. И такими останутся.

Мерцалов несколько встревожился:

— Как же это мы ее упустили? Нам ведь теперь самим придется возиться с этими инвалидами: оперировать всех, извлекать то, что им там вшили, лечить потом. Если девушка скрылась с аппаратом, что мы с ними станем делать?

— Аппарат у нас тоже есть, — сказал Милов.

— А девушки нет, — поддразнил Географ. — И не будет. Она наверняка сейчас на пути в свое посольство. Или уже там. Милая такая девица. И мы, понятное дело, ей препятствий чинить не будем: сотрудник дружественной нам Службы — пусть себе едет с миром. Тем более, что нам она в чем-то помогла, смогла бы больше — сделала бы больше. Не всегда выходит так, как хочется.

Милов спросил:

— Это с ней мне надо было встретиться там, на месте?

— Все возможно, Турист.

— Жаль, что не встретился, — сказал Милов.

— Я вот Еве позвоню! — пригрозил Географ. — Ну что же, генерал, пора брать с поличным?

— Даю команду группе захвата. Пошли?

— Идемте, — согласился Милов. — Ничто так не согревает, как встреча со старыми знакомыми, разве не так?

— Воистину, — проговорил Мерцалов.

И слегка закряхтел, вылезая из автобуса: это было далеко не так удобно, как выпархивать из служебного «мерседеса». Но служба и в Москве — служба, ничего не поделаешь.