Инна говорила прерывистым полушепотом, от волнения не заканчивая фраз; слова торопливо набегали друг на друга. Нынче голос изменял ей - великолепный голос, хрупкий, с придыханиями, он всегда привлекал не меньше, чем облик, а порой и больше. Сейчас голос дрожал.
- Ты придешь сегодня?
- Милая...
Истомин произнес это слово, не думая над ним и не ощущая смысла; слово было привычным, да и сама Инна тоже, с ее матовой кожей, с черными кольцами волос и профессиональной точностью и выразительностью движений. Произнес, и сразу же, по прывычке, увидел слово написанным.
- Последний вечер. Последний... Почему все кончается? На Земле ты забудешь меня. Сразу...
- Нет.
- Поцелуй меня. Сейчас. Все равно, пусть видят, все равно. Не хочу терять тебя. Скажи, мы не расстанемся на Земле.
- Мы встретимся.
- Где? Когда? Говори сразу.
- Потом, Инна.
- О, я понимаю, понимаю... Не надо хитрить, милый. Старая женщина - на что я тебе там? Но все равно - спасибо.
- Ты ошибаешься...
Истомин должен был при этих словах нежно улыбнуться. Он и улыбнулся, только позже чем следовало - мыслями был уже не с ней. Он злился на самого себя, предугадывая вопрос, который ему зададут на Земле: "Ну, что вы для нас написали?" А он был где-то на полпути и потерял тут столько времени вместо того, чтобы работать.
- Дорогая... - нерешительно начал он.
- Лучше молчи, - попросила она. - Будем танцевать молча. Как быстро кончился полет...
Полуторамесячный рейс Антора - Земля завершался. "Кит", корабль класса А, три дня назад удачно вышел из сопространства почти на границе Солнечной системы и теперь, идя в режиме торможения под углом в тридцать градусов к плоскости эклиптики, пересекал последние миллиарды километров. До финиша оставались сутки с небольшим.
Чем ближе становилась Земля, тем быстрее росла уверенность в счастливом завершении полета (мысль о возможной катастрофе всегда гнездится в сознании пассажира), - и уверенности этой сопутствовал нервный подъем. Те отношения, что быстро возникают в путешествиях именно потому, что возникают случайно и ненадолго, все эти мимолетные любови, дружбы и антипатии вспыхивали в заключительный раз перед тем, как погаснуть и забыться после первых же шагов по надежной поверхности планеты.
По давней традиции, в последний перед прибытием вечер команда корабля давала бал. Ужин кончился, свет в просторном салоне и палубой выше - в саду был притушен, звучала медленная музыка и пахло морем. Ожидали капитана; кое-кто танцевал, неспешные разговоры остальных были полны Землей.
- Позволю себе заметить, администратор; власть, помоему, сродни любви - чувство, а не профессия. И вот вы, в предвкушении медового месяца...
- Знаете, лучше не надо об этом. - В голосе Карского не было ни малейшего пренебрежения, он говорил искренне. - В полете есть нечто умиротворяющее: человек отрывается от повседневного, пребывает как бы в состоянии психической невесомости. Кроме того, я еще не введен в должность и, откровенно говоря, волнуюсь.
- И напрасно, да будет мне позволено сказать так, - улыбнулся Нарев. - Не помню случая, чтобы избранный на планете кандидат после пятилетнего курса не был утвержден Советом Федерации. Но простите - не слишком ли сух наш разговор?
Он повернулся в кресле и с минуту думал, сосредоточенно глядя на дринк-пульт, пошевеливая над ним расслабленными пальцами. Администратор смотрел на резкий профиль Нарева, на его длинный, характерного разреза глаз. Впрочем, и без этого в Нареве легко угадывался уроженец Ливии в системе Тау: манера разговора выдавала его, витиеватая, гипертрофированная вежливость. Каждая из обитаемых планет Федерации сохраняла обычаи, манеры, моды и привычки, существовавшие на Земле в тот период, когда происходило заселение именно этой планеты, хотя на Земле впоследствии все успевало уже не раз измениться. Периферия консервативна, подумал .Карский. Пусть сообщение между планетами поддерживается постоянно, но прилетают и улетают единицы, а жизнь на планетах развивается в тех направлениях, какие были определены вначале; вот одна из сложностей управления Федерацией. Карский и сам чувствовал себя в первую очередь анторианцем, хотя и старался избавиться от этого ограниченного патриотизма. Ничего, пройдет со временем, подумал он успокоительно. Пройдет...
Нарев уже успел нажать клавиши и теперь ждал. Тихо шуршал механизм, потом сиреневая жидкость наполнила бокалы, Нарев протянул один администратору, откинулся на спинку кресла и поднес свой к губам. Напиток пахнул Землей, тропинками, солнцем.
- На целый год стать членом Совета, - задумчиво проговорил Карский. - По сути дела - возглавить цивилизацию! Трудно не испугаться этого.
- Я вряд ли ошибусь, сказав, что вы готовы к этому.
- Время покажет... А помните, когда ввели эту систему, казалось нелепыми избирать человека, который займет свай пост лишь через пять лет, а до тех пор будет оторван от практической деятельности. Мне и самому не верилось...
- Теперь, если я сужу правильно, вы убедились в ее целесообразности?
- Во всяком случае, это было интереснейшее время. Пять лет назад я уже мог увидеть Федерацию такой, какой она стала только теперь. Пять лет не имел дела с каждодневными задачами, но следил за развитием главных линий, учился прослеживать ветвление и эволюцию потребностей общества. Я уже тогда видел, что за эти годы человек окончательно выключится из сферы материального производства, передав его автоматам и компьютерам. Так что мы - избранные тогда - заранее готовились решать проблемы направления и использования высвобождающейся человеческой энергии - грандиозные проблемы...
- И куда же, если не секрет, собираетесь вы направить нашу энергию?
- У меня есть немало мыслей по этому поводу, но пока они еще не стали мнением Совета, вряд ли я имею право... Да и, кроме того, мы ведь лишь начнем их решать. Разрабатывать намеченные направления станут наши последователи - те, кто и завтра, и еще целый год в своих кабинетах будут продолжать и координировать линии развития, долгими часами совещаться с футурологами и прогносеологами, как делали это и мы, будут наблюдать за развитием как бы со стороны и гадать о непредсказуемых факторах, возникновение которых неизбежно... Да, система оправдывается. Если не говорить о волнении - оно кажется мне естественным, - я чувствую, что прихожу к руководству во всеоружии.
- И - сколь ни печально - только на год. Это не кажется вам обидным?
Администратор .пожал плечами.
- За год работы я неизбежно отстану. Буду координировать уже известные мне линии, но не хватит времени, чтобы следить за всем новым, что возникнет за этот год, настолько пристально, чтобы потом органично вплести его в старую сеть. Это сделают те, о ком я уже говорил - люди, избранные не пять, а четыре года тому назад. Нет, все совершенно разумно.
- Да, - согласился Нарев после паузы, - воистину, система мудра. И это подтверждается: за все время не было ни единой попытки остаться на второй срок. Или еще пример: вы летите на рейсовом корабле, хотя вам наверняка могли предоставить и отдельную машину.
Администратор улыбнулся.
- Мы здравомыслящие люди. К чему зря расходовать топливо? Но не пора ли присоединиться к обществу?
Он встал, чтобы выйти из бара в салон. Нарев покосился на него и тоже поднялся.
- Меня терзает искушение заметить, что понятие здравомыслия всегда было относительным. Как добро и зло, например.
- А вы пытались бы остаться у власти? И летали бы в одиночку на стоместном корабле?
- Я? - усмехнулся Нарев. - Если я чего-то не умею, то, увы, как раз предугадывать свои поступки.
Они неторопливо направились к выходу.
- И еще, - сказал Карский, - всегда надо немного тосковать о том, что кончается. Иначе наступит пресыщение. 4 в вашей работе не так? Кстати, я и не знаю...
Они остановились в салоне, привыкая к полутьме.
- Осмелюсь перебить вас. Вот человек, которому пресыщение не грозит, - сказал Нарев, меняя тему разговора и указывая кивком на актрису, танцующую с писателем. Карский серьезно ответил:
- Она очаровательна. Но я выбрал бы другую.
- И я догадываюсь кого. Но не соглашусь с вами. Неразумно волновать капитана в полете.
- Тем более, когда предстоит финиш, - сказал администратор и вздохнул. - Да, Земля... А вы надолго в метрополию? Вы хозяйственник?
- Питаю надежду, что вы не думаете этого, - сказал Нарев, чуть изогнув губы в улыбке. - Будь я хозяйственником, я ни в коем случае не стал бы завязывать знакомство с вами, это могли бы расценить как, попытку устроить дела своей планеты или округа.
- Вряд ли: вы не анторианин, а я буду заниматься делами именно этой планеты. Вы же, если не ошибаюсь, с Ливии?
- Голос выдает? Противный голос, правда? Рискну употребить такое определение. Но это только при земной плотности атмосферы, как тут. На Ливии наши голоса звучат прекрасно. Кстати, могу ответить тем же: такие смуглые лица, как ваше, можно увидеть лишь на Анторе... А что касается моих занятий, то я путешественник. Самая независимая профессия. Несколько романтизируя, я сказал бы: прихожу без восторга и покидаю без сожаления. И на моей Ливии не был уже много лет.
- Жаль. Я как раз собирался спросить: на этой планете недавно были какие-то осложнения, но я не успел получить информацию и не знаю деталей. Кто-то пытался встать во главе...
- Вы заставляете меня пожалеть о том, что я совершенно не в курсе дела. Живу в пути и счастлив, и не желаю иного. Хотя нет, - порой мне хочеться быть капитаном такого вот А-лайнера. Вот где подлинная независимость, и судьба окружающих зависит только от вас.
- А знаете, если верить курсу психологии, который я прошел, это ваше желание означает, что вы ощущаете в себе запас энергии и где-то обижены тем, что люди не используют ее по назначению с максимальным эффектом. Я прав?
- Значит, вы разбираетесь во мне лучше, чем я сам.
- Нет, я не замечал за собой такого.
- Простите, если я смутил вас.
- О, пожалуйста, я не в обиде.
В центре круглого экрана капелькой янтаря сияло Солнце.
- Вот он, - удовлетворенно сказал штурман Луговой. - Детка Йовис. Прошу отметить в журнале, капитан: рекорд. Еще никто не выходил на видеосвязь с системой Юпитера на таком расстоянии. Молодец я?
- Это я выясню в Управлении кадров, - пообещал капитан Устюг.
- А вообще, - продолжал штурман, - Солнечная загружена бездарно, нарушена центровка: все планеты на одном борту.
- По прибытии подай рапорт в отдел перевозок, - посоветовал капитан.
Штурман посмотрел на него со всей проницательностью, свойственной (как они сами полагают) людям, чей возраст перевалил уже далеко за двадцать.
- Вы волнуетесь, мастер!
Сколько-то мгновений они смотрели друг на друга молча. Капитан был вдвое старше и на целую голову ниже ростом, и все же чем-то они напоминали друг друга; может быть, ровным, характерного оттенка загаром, что приобретается под корабельным кварцем, или пристальностью взглядов, или неторопливой точностью движений, какой требуют корабли.
- Следить за состоянием экипажа - это моя обязанность, ответил, наконец, Устюг. - А на моем корабле принято выполнять свои обязанности и не заниматься чужими. При входе в систему обязанность штурмана - следить за курсом и своевременно брать пеленг.
Луговой улыбнулся.
- Не беспокойтесь, мастер. Пока Солнце впереди и Ригель справа, нам бояться нечего. А скажите, так глубоко интересоваться состоянием пассажиров тоже входит в обязанности капитана?
- Да, - сухо сказал Устюг. - Входит.
- Но раньше в рейсах капитан доверял это Вере. Кто же беспокоит вас на борту "Кита"? Администратор Карский? Путешественних Нарев? Физик? Или Истомин - вы решили, что он напишет о вас книгу? Не старичок же Петров привлек ваше внимание и не футболист Еремеев, хотя он и чемпион Федерации...
Капитан Устюг молча смотрел на штурмана, пытаясь понять, является ли причиной необычной болтливости предфинишная лихорадка, что треплет порой молодых судоводителей, или просто нахальство.
- Мила едет с мужем, - продолжал перечислять Луговой. Актриса влюблена не в вас. И если только мы не везем зайцев, то это может быть лишь Зоя Серова. А она...
Нет, решил капитан, никакая не лихорадка. Простое мальчишеское нахальство пополам с любопытством.
- Пост-Юпитер уже пять секунд ждет ответа, - сухо сказал он.
- Виноват, мастер, - спохватился штурман. - Прости.
- Ох, и молод ты, Саша, - Устюг вздохнул то ли с сожалением, то ли с завистью. - Вызовешь меня, как только будет связь с Землей.
- Решаюсь привлечь ваше внимание, дорогой администратор: вот человек, который не боится испортить капитану настроение. Ученые вообще немного самонадеянны, вы, конечно, уже не раз замечали это. Некоторая самоуверенность свойственна всем,кто имеет дело с фактами, неизвестными другим. Разумеется, это не относится к присутствующим... - добавил Нарев, увидев, что Карский поморщился.
Физик Карачаров подтащил кресло поближе к Зое и с размаху плюхнулся в него.
- Ути малые, - сказал он. - Крохотные девочки не должны скучать. Сейчас мы улыбнемся. Ну - раз, два! Что же вы?
Господи, и этот не прошел мимо. А ведь целый месяц казался человеком не от мира сего, жил в каких-то иных измерениях и разве что не подносил за обедом ложку к уху. Что делать? Обрить голову? Прилепить нос до пояса? И прилепила бы, не пожалела себя. Но ведь не всякое внимание надоедает, и кто-то один должен смотреть, смотреть до рези в глазах. Ради одного приходится терпеть остальных. Не сидеть же безвылазно в каюте?
Зоя вздохнула.
- Вы сегодня неузнаваемы, - любезно сказала она.- Закончили, наверное, вашу работу?
- Работу? - Физик, казалось, на миг растерялся. - Нет, к сожалению. Всегда не хватает какой-то недели... слишком быстро стали летать корабли, что ли? - Он моргнул, развел руками. - Или я живу медленно?
Вот об этом пусть и говорит.
- Почему же вы поторопились лететь?
- Вызывали соратники по школе. Научной, конечно. Там завариваются дела...
- Интересно. Расскажите.
Но он не поддался на уловку,
- С удовольствием - когда останемся вдвоем.
Это вышло хорошо, почувствовал Карачаров. Он был сегодня ловеласом, донжуаном, покорителем сердец, и обожательницы валялись у его ног. Так он воспринимал этим вечером себя и весь окружающий мир. Мир этот был условен; и его позволялось вообразить каким угодно: настоящей оставалась лишь математика и то, что можно было выразить с ее помощью. Модели своего личного мира Карачаров строил в зависимости от настроения.
- Боюсь, вы поздно спохватились, - сказала Зоя равнодушно. - Рейс кончается.
- Что такое эти полтора месяца по сравнению со временем, которое у нас впереди!
- Впереди у нас - разные времена. Я недолго буду на Земле. Сдам материалы, истории болезни со Стрелы-второй, проведу контрольный эксперимент...
- На Стреле-второй все женщины так прекрасны? Хотя, конечно, нет, вы везде будете исключением. А что с вами стряслось?
- Со мной? Ничего.
- А болезнь?
Она улыбнулась.
- Болела не я. Хотя, возможно, в науке и останется "болезнь Серовой".
Зоя постаралась, чтобы это прозвучало не слишком самоуверенно.
Физик снова стал на миг серьезным.
- Вы, значит, что-то закончили. Завидую.
- Ну, не совсем еще. Просто оттуда нет регулярного сообщения с Землей, да и с Анторой - редкое. Вот я и воспользовалась возможностью. - Она помолчала, - И потом... просто не хотелось там оставаться.
- А что же дальше?
- Умчусь куда-нибудь, где поглуше, - искать новое заболевание.
- Зачем же так далеко? Вот я: затронуто сердце...
- Фу, - сказала она, - какая пошлость.
- Могу иначе: хочу, чтобы вы были со мной.
- Вы привыкли четко выражать мысли.
- Не понимаю, почему мне прямо не сказать того, что я думаю. В науке не принята фигура умолчания. У каждого явления есть свое имя, и, отказавшись от него, вы ничего не сумеете доказать.
- Вам не кажется, что вы рискуете?
- Мне нечего бояться: женщина обижается, только если ей не воздают должного. В конце концов, поведение каждого человека - и ваше в том числе - сводится к уравнениям. А решать уравнения я привык.
- И что же из них следует? Мне, непосвященной, наверное, не разобраться?
- Кое-что могу пояснить популярно: я - гений. Понимаете? Тощий тип, сидящий рядом с вами и созерцающий ваши колени гений. Ну, признайтесь, часто ли гении пытались добиться вашей взаимности? Но я добьюсь ее.
- Ну, спасибо, - сказала Зоя. - Вы меня развлекли.
Она встала и медленно пошла по салону. Упершись ладонями в острые колени, Карачаров глядел ей вслед. В дверях стоял капитан. Зоя положила руки ему на плечи.
Устюг помедлил, ловя такт. Потом они двинулись.
Физик поднялся и, широко шагая, вышел. Он миновал коридор и поднялся в сад.
Здесь пахло тропинками, широкие листья нависали над головой. Тихо журчала вода. Кто-то стоял возле пальмы, у которой один из листьев надломился, не выдержав последней перегрузки. Это была Вера, четвертый член экипажа. Карачаров приободрился.
- Скажите, красавица, ухаживать за членами экипажа разрешается?
- За кем именно - за капитаном, штурманом? Если за инженером Рудиком, то он отделяется от корабля только при полной разборке машин.
Что такое сегодня с женщинами? Все прямо-таки готовы кусаться. Земля, - понял физик в следующий миг. Близость планеты, конец рейса. Кончается размеренная корабельная жизнь, и женщины раньше нас перестраиваются на другую частоту. Но еще целый вечер впереди.
- Значит, остаетесь вы.
Вера пренебрежительно повела плечом.
- Не отвечаете? - Он усмехнулся. - Разве можно не отвечать пассажиру?
Вера лукаво покосилась на него. И вдруг быстро и монотонно посыпались слова:
- Прошу внимания! Корабль Трансгалакта "Кит" следует очередным рейсом Антора - Земля. Основная часть пути пролегает в сопространстве. Пассажирам это не причиняет неудобств. Путь до Земли займет около полутора месяцев, дополнительную информацию получите в полете. Здесь вы окружены тем же комфортом, что в вашей квартире или в отеле. К вашим услугам салон, бар, бассейн, спортивный зал, сад, прогулочная палуба, с которой вы сможете наслаждаться видом звездного пространства - до перехода в сопространство и после выхода из него. Обстановки кают закажите по вашему вкусу - через полчаса она будет на месте. Обед в салоне в семнадцать часов по условно-галактическому времени корабля. При желании обед доставляется в каюты, выход синтезатора - справа от двери. Выбор блюд не ограничен. Дамы, безусловно, будут заинтересованы тем, что новые туалеты изготовляются на борту в течение двух часов. Прошу обратить внимание на табло - вы можете поставить по нему ваши часы. Настроить их на земной двадцатичетырехчасовой цикл можно у меня. Теперь я рада ответить на ваши вопросы.
Вера умолкла, смех распирал щеки. Высокая, бронзовокожая, красивая, она позволила физику полюбоваться собой, хотя, в общем-то, корабельная традиция не позволяла кокетничать с пассажирами.
- Ах, вот как! - сказал физик, принимая ее игру. - А скажите, корабль и в самом деле так надежен?
Вера очаровательно улыбнулась.
- Последнее слово техники. Беспредельные запасы энергии мы черпаем ее из пространства. Неограниченная автономия. И так далее.
- Вы меня успокаиваете, - сказал Карачаров с иронической улыбкой. - Весьма признателен.
- Еще вопросы у пассажира?
Физик мгновение смотрел на нее.
- Да. Вот вы... Вы очень красивая девушка. Почему вы тут? Это ведь все равно, что оседлать маятник. Неужели вы не способны на большее? Или верите, что в пространстве дольше сохраняется молодость?
На этот раз он был серьезен; может быть, это и-впрямь его заинтересовало - он и сам не знал. А может быть, просто хотел отомстить за ее шутку? Вера смотрела на него, чуть прикусив губу.
- Хотите, я отвечу сам, - предложил Карачаров. - Все очень просто. Вы - анторианка, это видно сразу. И знаете, что красивы. И хотите жить на Земле. В центре Федерации, а не на ее окраине. Только на Земле, думаете вы, вас оценят по достоинству. Оценит не кто-нибудь, а человек значительный. Если и не член Совета, то хоть его консультант. Но население Земли давно уравновешено, и, чтобы получить земное гражданство, надо что-то такое совершить. Служба в Галактическом флоте, наверное, дает такие права. Вот и все. Сколько вам еще осталось летать? Не помню, какой нужен стаж...
Вера вскинула голову.
- Извините, - сказала она официальным, лишенным окраски голосом. - Я отвечаю только на вопросы, относящиеся к рейсу. А сейчас мне пора в салон.
- Позвольте предложить вам руку, - галантно произнес Карачаров.
- Я не падаю с трапа.
Он все же проводил ее до салона; физику тоже почемуто сделалось невесело, а ей он, кажется, основательно испортил настроение. Уже войдя, Карачаров сделал попытку загладить неловкость:
- Ответьте, пожалуйста, еще на один вопрос, последний: как называется этот танец и как его танцуют?
Вера, прищурившись, глянула на него и неожиданно усмехнулась.
- О, показать я могу!
Долговязый физик готовно склонился. Но Вера, озорно стрельнув глазами, повернулась и, слегка покачивая бедрами, пошла к сидящим пассажирам. Она остановилась перед администратором, и Карский встал, смущенно улыбаясь.
"Пустой номер", - мысленно сказал Карачаров, провожая Веру взглядом. Сейчас он вдруг - незримо для других, разумеется, - стал совсем другим человеком: этаким старым циником, галактическим волком, не признающим женщин. И взгляд его сделался устало-пренебрежительным.
- Пойдем и мы? - так поняла Мила легкое движение мужа. Он не решился бы произнести это вслух: ожидал бы, пока она не выскажет желания. Но всякая его мысль - Мила стала уже привыкать к этому - немедленно находила выражение в жесте, телом он говорил, передавая мысли точнее, чем словами. Недаром же он был чемпионом Федерации!
Мила с удовольствием отдалась танцу. Валентин вел легко и строго, даже с женой не позволяя себе ни малейшей вольности, танцевал каждый раз словно на приз. С ним было хорошо на людях и хорошо вдвоем, он был добр и силен, и всякий раз она заново переживала случившееся. Мир полон чудес; оба - жители Земли, они так никогда бы и. не встретились на своей планете, затерялись бы среди миллиардов людей. Но ей понадобилось лететь на Антору - познакомиться с тамошними интерьерами, о которых многое слышала и которые и в самом деле оказались необычайно интересными; команда чемпионов мира оказалась там в то же самое время, - они совершали турне по Федерации. Нечаянно встретиться за столько парсеков от Земли - это ли не чудо? Увидев друг друга, они сразу поняли, что домой возвратятся вдвоем, и всегда будут вдвоем, всегда-всегда. Он ходил за нею всюду, кроме времени тренировок и игр, когда она сидела на трибуне стадиона. Потом команда улетела, а он задержался: наверное, не мог расстаться на тот месяц, который ей еще предстояло провести на Анторе. Он, конечно, переживал, что команда уехала без него; но в конце концов его товарищи решили, что несколько игр проведут сами. Пожелали ему счастья...
Она подняла глаза. Валентин улыбался.
- Что ты?
- Вот это па - чистый финт, понимаешь? Ну, сделаем еще раз, и ты увидишь.
На этот раз усмехнулась Мила - правда, про себя: ничего, она научит мужа разговаривать и на другие темы, нужно только время и терпение. Терпения ей не занимать, а времени у них впереди - бездна... Еще одна мысль проскользнула, тоже связнная с будущим, но она была неприятна, и Мила постаралась сразу же прогнать ее подальше.
- Отдохнем, - сказала она.
- Хочешь посидеть?
- Совершим набег на какую-нибудь компанию.
Они направилсь в бар. Там уже сидели Инна Перлинская и писатель. Истомин вскочил и поспешно придвинул ей кресло.
- Хотите выпить? Инна, Мила?
- Минеральную, - сказала Инна шелестящим, напряженным полушепотом, словно поверяла тайну. Затем повернулась к Миле. - Этот костюмчик с Анторы? Очень милый. У них, на этой планете, есть вкус. Ваш муж очень сердит? Я немного побаиваюсь его.
- О, разве можно его бояться?
- Мы ведь конкуренты. После того, как театр признал непредсказуемость развязки, когда древний принцип импровизации возвратился на сцену, мы стали серьезно конкурировать со спортом, с играми.
- Это не конкуренция, - сказал Еремеев. - Это соревнование. А спорт и есть соревнование.
- Вы обязательно должны увидеть меня - хотя бы в спектакле "Я утром должен быть уверен!" Классика, но как совремнно звучит! Вещь прошла у нас уже пятьдесят раз, и ни в одном представлении действия не повторялось дальше второй картины. Пятьдесят разных развитии, разных финалов. В каждом я находила новый поворот! Открытие сезона - через неделю, я смогу помочь вам... Спасибо, милый, - поблагодарила она Истомина. Жест был исполнен величия. - Да, представьте, я сделала прелестный комплект здесь, на корабле, - специально для открытия...
- ...Я всегда заранее знаю, забью или нет. Бывает, выйдешь на хорошую позицию, все ждут - миллионы людей! - а я чувствую: не пойдет. И отдаю пас. Раньше я все равно бил по голу, но стоит неудачно пробить - начинаешь сомневаться в себе, и потом так и уходишь с поля, не забив. - Он на миг помрачнел, голубые глаза потемнели. - На Анторе я сыграл плохо. Не видели? Никудышно. Встретился с Милой - какая тут игра... Стыдно. Вспоминаю, как грустно играл - и места себе не нахожу... - он говорил быстро, ему, видно, давно хотелось выговориться и выслушать слова утешения, не формально-вежливого, а подлинного: собеседник в таких случаях искал не слова, а мысли, которые помогли бы другому собраться о силами.
- Да, это случается, - кивнул Истомин. - Такая ситуация есть у... Вы читали Карленко?
- Карленко? Не помню. Наверное, нет.
- Что же вы читаете?
- Вообще-то много. Не помню сейчас, что было последнее. Как-то не заинтересовало. А вообще, когда-нибудь люди, наверное, будут уметь все. И хорошо сыграть, и написать...
- Это самообман, - не сразу ответил Истомин. - Сто или двести лет назад люди так же думали о наших временах: эпоха гармоничных людей... Но не гармоничные осуществляют прогресс, а те, кто направлены в одну точку. В сутках по-прежнему двадцать четыре часа, требования же стали куда выше. Литератор с техникой прошлого столетия сейчас не издал бы и первой книжки. Вот, например, Ругоев - читали?..
- Это совершенно точно. Я видел записи старых игр. Мы бы сделали их за десять минут. И тренируемся мы - спи не выдержали бы таких нагрузок.
- Когда же тут заботиться о гармоничности? Допустим, после путешествия хорошо было бы пожить где-нибудь в лесу или на озере - мячик, удочка... Но завтра на Земле я войду в свой кабинет, а у меня выработался рефлекс: там я должен писать...
- Вы себя настраиваете так? Или это от рождения?
- Да, наверное, так же, как и у вас.
- Я - другое. Меня евгенизировали. Заранее... ну, когда меня еще не было, исправили генетическую картину, чтобы я был по-настоящему пригоден для спорта. Отец мой был хороший центр и хотел, чтобы я был еще лучше. Правда, вышел из меня хав. Средняя линия, как говорят у вас.
- Это хорошо, у вас не должно возникать сомнений.
- Ну, цену себе я знаю. Умею играть в пас, обвести, отобрать, владею финтами, силовыми приемами, вижу поле, могу выбрать позицию. Дрибль, скорость, игра головой, устойчивость в стычке и удар, конечно. Чувствую мяч, как часть своего тела. И все это знаю. Завтра увидите, как меня будут встречать. Хотя сыграл я из рук вон плохо - и все же... А вас как встретят?
- Ну, таких, как я, не очень знают. Известны те, кто пишет книжки-колоды. Вам, наверное, попадались: на плотном пластике, на каждом листке с обеих сторон - законченный эпизод.
- Как же, конечно. Тасуй, как хочешь - каждый раз получается совсем новая книжка. И складно.
- А я так не умею, визия тоже не тянет. Пишу похоньку. А вы, значит, в ожидании триумфа?
- Понимаете, это не главное. Тут все вместе. Небо. Облака. Ветерок. Стадион. Много воздуха, пахнет цветами... Команда. Мяч. А ребята будут ругать. Всерьез. Иначе нельзя: играл-то плохо. Подумаю об этом - и сразу хочется: пусть не завтра, пусть на нелельку позже... Мила что подумает? Но ничего не поделаешь. Ничего.
Луговой лихорадочно вертел лимбы.
- Прелести жизни! - проворчал он. Так бурчал порой капитан Устюг. - Эй, шеф!
Он спохватился, что связь с инженером выключена, и коснулся кнопки. Центральный пост сразу словно бы увеличился вдвое: там, где только что была гладкая переборка, возникло просторное помещение, а в нем - пульт, ходовые приборы, индикаторы силовых и энергетических систем... Инженер Рудик поднял лысоватую голову. Казалось, он был совсем рядом, хотя на деле это было лишь триди-эффектом, трехмерным изображением инженерного поста, что находился в другом, не жилом, а, энергодвигательном корпусе корабля, на другом конце стометровой трубы - осевой шахты, соединявшей обе части корабля, как осиная талия. Рудик шевельнул светлыми бровями.
- Что у тебя, штурман?
- Да Земля неизвестно куда девалась, - почти совсем спокойно объяснил Луговой. - Нет ее в нужном направлении.
- Ага, - равнодушно сказал инженер, помаргивая белесыми глазками. Он кивнул и снова перевел взгляд на пульт, вытянул руку, что-то повернул, удовлетворенно выпятил губу.
- Я серьезно..
- Если говорить серьезно, - хладнокровно ответил Рудик, то такого не бывает.
- Да погоди. Мы вышли, так? Система перед нами. Юпитер находится по отношению к нам за Солнцем, на той стороне орбиты. Это понятно? А Земля - на этой, куда ближе. И вот с Юпитером я уже имею видеосвязь - через всю Систему, а с Землей нет.
- Тогда, может, это Юпитер - по нашу сторону, а Земля наоборот?
- Что я, по-твоему, не умею ориентироваться по звездам?
- Да уж не знаю. Посоветуйся с Сигмой.
Луговой пробормотал что-тр неразборчивое. Ему не хотелось обращаться к компьютеру, словно бы он был еще стажером, а не штурманом. Но пришлось.
Он задал программу определения точки по четырем ориентирам.
- Вот и хорошо, - прокомментировал Рудик.
Его перебил резкий звонок. Сигма отвергла задание.
Луговой пожал плечами. Задача была элементарной и составлена без ошибок. Он повторил ее, и компьютер снова отказался от решения.
После третьего требования звонок не умолкал целую минуту. В переводе на язык людей это означало истерику.
Пришлось отключиться от спятившего устройства.
- Ну, что скажешь? - устало поинтересовался Луговой.
- Знаешь, - сказал Рудик голосом, в котором было сомнение, - покличь-ка лучше мастера. А то как бы ты и Солнце не потерял.
Луговой обиженно засопел. Капитана известить, конечно, следовало. Но тут его осенило.
- Задам-ка я ему по трем ориентирам, - сказал он и взглянул на триди-экран, где был Рудик, - А что? Все так делают.
На этот раз автомат не стал противиться,
Они долго танцевали молча, словно бы музыка говорила за каждого из них; так бывает, когда оба хотят сказать одно и то же, но самолюбие или стеснение не позволяют начать разговор. Когда музыка смолкла, они остановились, растерянно глядя друг на друга. Молчание стало вдруг душным и вязким, секунды застревали в нем. Капитан сказал неожиданно хрипло:
- А бал ничего, удался... верно? Никто не скучает.
Зоя, словно не слыша, смотрела на него и ждала, пока он заговорит по-настоящему. Она давно уже решила, что ничего не нужно, потому что ничего не будет - просто ни к чему; но услышать слова ей хотелось, было просто необходимо.
- Зоя...
Она безмятежно улыбнулась; это стоило ей немалого усилия. Потом спохватилась, что они стоят, и люди смотрят на них.
- Пойдем...
Он понял ее и повел, взяв за локоть. Они подошли к стене там, где блестящая поверхность ее переходила в матовую. Капитан, не глядя, нажал пластинку, и матовая поверхность растаяла. Они вышли на прогулочную палубу, опоясывавшую жилой корпус корабля, и медленно пошли по ней. Палуба была прозрачна, и они ступали по звездам, звезды сияли впереди, и справа, и сверху, лишь слева была стена. Они молчали, пока светлый прямоугольник входа не скрылся за изгибом борта.
- Зоя, послушай...
Она хотела сказать что-то безразличное, даже, быть может, ироническое, но побоялась, что голос изменит ей. Устюг говорил волнуясь, захлебываясь - так говорят, наверное, раз в жизни. Зоя слушала и мысленно просила:
"Еще! Еще!"
- ...Потом понял, что и ты сама...
Говорить "нет" она не станет: ложь была бы слишком явной. Но что все это значит? Она же хотела совершенно иного, она давно уже пришла к выводу, что лучше всего держать обожателей на расстоянии: слишком больно бывает потом.
- ...Все стеснялся, боялся что ли. Мы могли быть вместе все эти дни, а теперь - последний вечер...
Да, если бы ты в самый первый вечер был настойчивее и находчивее... Такие вещи или происходят сразу, пока нет времени на размышления, или же затягиваются надолго. Впрочем, нет - я сразу же отодвинула бы тебя подальше. Не люблю банальностей.
- Не люблю банальностей, - повторила она вслух,
- Не понял, - растерянно сказал он.
- На борту корабля пассажирка падает в объятия отважного капитана - от любви к острым ощущениям и скуки. Но острых ощущений у меня с избытком хватало в лаборатории и госпиталях, - она на миг вновь почувствовала себя прежней, недаром коллеги говорили, что она эмоционально стерильна; много они знали, коллеги!.. Но миг этот был короток, и Зоя, неожиданно для себя, тихо сказала: - Я рада, что началось не так.
- Кончается, не начавшись, - мрачно поправил он.
- Зато теперь я знаю, что это для тебя не прихоть... и для меня тоже.
Такая логика всегда была ему непонятна.
- Почему же ты...
А в самом деле - почему?
- Потому, что в этом возрасте уже поздно действовать методом проб и ошибок - так это называется в кибернетике, кажется?
Он вздохнул, понимая, что упустил что-то: непосредственность, бездумное влечение первого вечера, готовность подчиниться неожиданному...
- Зоя, день еще не кончен...
Она снова безмятежно улыбнулась, успев прийти в себя. Хорошо, ее никто не принуждал, она сама решила и сделает все, как хочет. Никто и никогда не будет решать за нее. Она не уступает, наоборот - выбирает.
- Нет, завтра. На Земле.
Она сказала это с такой определенностью, что он, наконец, поверил и остановился, прижимая к себе ее локоть и глядя на звезды. Рисунок их был необычен, но капитана сейчас не интересовали те, далекие, звезды.
Он обнял ее за плечи и закрыл глаза. И, конечно, сзади кто-то затопал. Луговой. "Собака, - подумал капитан. - Ангел-хранитель!"
- Земля на связи, капитан,
Устюг вгляделся. Штурман был спокоен, как памятник Космонавту, но Устюг достаточно хорошо знал его.
- Ну, и как настроение?
В присутствии пассажира - даже Зои - нельзя было спросить прямо: что стряслось? Штурман все равно не стал бы отвечать.
Луговой понял, что оказался тут не вовремя, хотя и поступил, как положено. Но, может, особой беды и ,не было в том, что они, как оказалось, подошли к Системе не с той стороны, с какой ожидали, в конце концов, при выходе из сопространства неопределенность всегда достаточно высока, и они не превысили допустимой ошибки. Так или иначе Земля на связи, а это - главное.
- Настроение высшего класса, капитан.
- Сейчас буду.
Он взглянул на Зою, извиняясь, и она в знак прощения опустила ресницы. Устюг довел ее до входа в салон, взглянул в глаза и улыбнулся.
- Вот Земля и в виду.
- Да. - Она тоже улыбнулась. - Слово сказано.
- Мы еще встретимся до высадки, - пообещал Устюг. - И ты скажешь, где тебя найти - там, внизу.
- Искать тебе не придется.
Они были на середине салона, когда Карачаров, покосившись на них, пробормотал:
- По-моему, крайне неуместная демонстрация.
Он стоял подле кресла, в котором сидел старик Петров, сидел с таким видом, словно уже давно пустил в кресло корни. Он и в самом деле весь рейс просидел тут - так, во всяком случае, казалось остальным, - он любил слушать, а если находился собеседник, то и поговорить.
- Демонстрация? - переспросил Петров. - Просто такова жизнь.
- Что вы знаете о жизни? - сердито спросил физик. Зоя осталась одна, и он мог бы подойти к ней, но взглянул ей в лицо и понял, что не стоит. - Судя по вашей склонности к прописным истинам, вы - отставной учитель. Что знают о жизни отставные учителя?
Громко ступая, он вышел на прогулочную палубу, прижался лбом к прозрачному борту и с минуту глядел на звезды, не узнавая рисунка созвездий.
Он вернулся в салон в тот самый миг, когда из скрытых в переборках фонаторов раздался голос штурмана:
- Капитан и экипаж благодарят пассажиров за чудесный вечер. Просим в течение следующего часа занять места в коконах, чтобы не задерживать выполнение предпосадочного маневра. Желаем вам приятного финиша!
Вера, хозяйка салона, уже обходила пассажиров, сверкая улыбкой. Петров смотрел на нее, прищурив глаза. Прозвучал первый сигнал, и только теперь пассажиры по-настоящему поняли, что рейс завершается; актриса снова взглянула на Истомина, и ее опять стали одолевать сомнения. На месте выхода на прогулочную, палубу возникла матовая стенка. Медленная музыка умолкла, и через секунду зазвучал бодрый марш.
- Одну минутy! - громко сказал Карачаров. - Один миг!
Вера остановилась, глядя на него, и он улыбнулся ей. Карачарову теперь казалось, что он так и провел весь вечер львом и душой общества; что за беда, если никто этого не заметил? И закончить надо было в том же духе.
- Очаровательная хозяйка, налейте нам по бокалу. Последний тост! -он успокоительно кивнул ей. - Мы сдружились в этом путешествии, и жаль будет, если никогда больше не встретимся. Я предлагаю через год собраться в городе, куда нас доставит завтра катер. За нашу встречу!
Карский прикинул: да, через год он сможет. Он поднял бокал, и остальные подчинились его безмолвному призыву. Нарев скептически усмехался, Петров пробормотал: "Еще не сели", и актриса суеверно постучала по столу.