С орбиты Трансцербера по-прежнему не поступает никаких известий. На Земле и даже в Приземелье все увеличивается количество людей, полагающих, что известия о «Гончем» никогда больше не дойдут до обитаемых планет.

Но на Звездолетном поясе все пока думают иначе. Они знают: не так-то просто осилить человека, даже когда его отделяют от родной планеты миллиарды километров. Пусть люди молчат; они живы. Наверное, просто переводят дыхание…

Меркулин устало глядел на экранчик. На матовой поверхности застыли цифры, но директор института не видел их. В последнее время такое случалось с ним все чаще; вместо цифр на экране виделось совсем другое.

…Полет подходил к концу. Пеленгатор улавливал все более четкие сигналы спасателей Службы Жизни, безошибочно выделяя их из плотной массы другой информации, заполнявшей эфир. Автопилот поднял лодку вверх, перевалил через окруженный стеной сигналов запретный энергетический канал

— настоящую реку энергии, текущую к распределительной станции. Затем лодка, выпустив тормозные щитки, заскользила к земле.

Густая поросль деревьев набегала снизу. Она перестала быть ровной, проявилась ее волнообразная поверхность. Затем открылась маленькая полянка; на ней виднелся оранжевый аграплан Службы Жизни.

Рядом копошились люди. В их суете было что-то тревожное. У Меркулина упало сердце, но он тотчас же успокоил себя: это ощущение следовало отнести скорее за счет стремительной потери высоты.

Неподалеку от аграплана воздушное суденышко остановилось, зависло над землей и медленно встало на лапы. Мотор умолк; в следующее мгновение, щелкнув, выключился и автомат, сделавший свое дело. Меркулин одобрительно кивнул и выбрался из машины.

Полянка оказалась не такой уж маленькой; застревая ногами в высокой траве, Меркулин не сразу достиг небольшого домика, окрашенного снаружи идиллической розовой краской. Очевидно, именно в этих стенах происходило таинство реанимации — воскрешения.

Монументальный мужчина, весь в белом и блестящем, показался на пороге домика и остановился в дверях. Он мрачно поглядел на подоспевшего Меркулина и опустил глаза. Меркулин хотел, минуя его, пройти в домик; медик отрицательно качнул головой и протянул руку, указывая направление. Меркулин медленно, с тяжким предчувствием, повернулся.

Сбоку стояли носилки на низких ножках. Они были накрыты белым, и под этим белым проступали очертания… Меркулин подступил к носилкам, замер, потом через силу сделал еще шаг. Белое покрывало было натянуто не до самого верха, остался незакрытым желтый лоб, веки и виднеющиеся из-под век полукруги радужной оболочки и зрачки — неподвижные, неживые и странно внимательные.

Усилием воли, потребовавшим физического напряжения, Меркулин оторвал взгляд от этих глаз, повернулся и стал смотреть на медика, который все еще возвышался в дверях. Меркулин сумел даже покривить губы улыбкой (движение это вызвало боль, как если бы пришлось силой раздирать сросшиеся губы), прежде чем спросил:

— Это… он?

— Да, — последовал краткий ответ.

— Жив?

Медик угрюмей качнул головой.

— Как же это?

Медик повторил безнадежное движение и переступил с ноги на ногу. Чувствовалось, что он хотел уйти — и не мог.

— Он чрезвычайно нужный работник…

Меркулин произнес эти слова и взглянул просительно, словно главным сейчас было: чтобы этот медик и остальные работники Службы Жизни (они за это время успели подойти и полукругом выстроиться за спиной прилетевшего),

— чтобы все они поняли, каким нужным работником был Коренюк, неподвижно лежавший сейчас под белым покрывалом, сколь многое сейчас зависело от него. Как будто нужно было лишь убедить их — и в следующую минуту Коренюк, зевнув, закроет эти свои страшные глаза, а потом откроет настоящие, умные и живые, и эта страшная сказка окончится.

Но спасатели молчали, так что нельзя было даже сказать — слышат ли они и понимают ли. Потом из-за спины стоявшего в дверях появился другой медик, маленький и сухой, лицо его было натуго обтянуто старой кожей. Он сначала пошевелил губами вхолостую, словно разгоняя их, чтобы без запинки произнести надлежащее. На полянке вдруг оказалась такая тишина, точно здесь никогда и не шумели деревья.

— К сожалению… — старик начал формулой, древней, как медицина, — к сожалению, на этот раз мы оказались бессильны. Исключительный случай, этого давно не случалось. Мы опоздали. — Он широко развел руками и долго держал их растопыренными, пропорционально своему недоумению и редкости приключившегося. — Да…

— Как это произошло? — Меркулин с удивлением услышал, что говорит чужим голосом, хриплым и дребезжащим.

— Он шел напрямик через лес. Не знаю, почему. Торопился? И упал в глубокую яму. Когда-то это был колодец, веке в девятнадцатом или двадцатом, а возможно, и раньше. Неудачное падение, переломы. Большинство

— не столь опасно, но шейные позвонки… Мы могли бы исправить и это, — с жалкой гордостью сказал старик. — Но при падении он повредил медифор. К тому же — яма… Мы приняли сигналы искаженными. Пришлось долго искать; наступили необратимые изменения, хотя медифор и понизил температуру до возможного в этих условиях предела.

Старик перевел дыхание и уже другим, не столь официальным голосом продолжал:

— Отвратительное состояние бессилия… — Он кивнул в сторону аграплана. — Машина набита всем, чем угодно: приборы, устройства, сердца, легкие, печени — все, вся мудрость и могущество медицины, и вот… Он совсем умер, — неожиданно детским оборотом закончил старик, и заметно было, что, выговорив страшную новость, он почувствовал облегчение.

Меркулин кивнул.

— Ему было тридцать лет… — зачем-то сказал он.

Маленький медик хотел что-то произнести, но вместо этого сошел с крыльца и пробормотал: «Свертываемся. Уничтожьте это». Его коллега, тяжело ступая, направился к аграплану, вытащил из кабины баллончик; возвращаясь назад, отстранил неподвижно стоящего на том же месте Меркулина. Раздалось громкое шипенье. Розовый домик опал, съежился, как будто был сделан из снега, дымные струйки поднялись к вершинам деревьев. Медик тщательно собрал в мешочек пепел — наверное, чтобы ничто больше не напоминало о происшествии.

— Всего лучшего, — сказал медик. — Мы летим. Если хотите осмотреть колодец — он там, в чаще, метрах в четырехстах. Его уже засыпают.

Меркулин рассеянно кивнул. Дверцы аграплана захлопнулись. Он взвился

— бесшумно ушел вертикально вверх; потом траектория его стала изгибаться туда, где в высоком небе висел вакуум-дирижабль, пост Службы Жизни. Один из многих, висевших на равных расстояниях надо всей планетой.

Меркулин вздохнул, потом направился к лодке. Движения его были неуверенными, как во сне.

Как во сне…

Меркулин часто заморгал, словно просыпаясь. Вокруг была обычная лабораторная тишина. Все те же цифры дрожали на экране. График хода работ… В институте нет больше ни одного специалиста нужного профиля. Есть кто угодно: подземники, океанисты, специалисты по воздушным сообщениям. Космиков нет.

Меркулин задумался; логическое мышление и здесь должно было оказать помощь. Логика всегда помогала — и поможет! — найти выход.

Нет специалистов; что это значит? Институт по-прежнему на месте. И все люди тоже — кроме одного. Все Элмо в порядке. Заводы-изготовители, автоматизированные до предела, освобождены от производства всякой другой продукции. Они ждут. Как только из института поступает разработка, они немедленно воплощают ее в металл и пластмассу.

Только разработки не поступают.

Беда в том, что автомат для космического завода-спутника, новая машина с производительностью, в несколько раз превышающей существующую, — это не такая уж простая вещь. И подземник, например, усевшись за Элмо Коренюка и пытаясь сделать принципиальный проект новой машины и при этом ничего не упустить из тех требований, которые предъявляются к такой машине, просто погибает под градом сведений, хранящихся в памяти Элмо, которые он не знает куда девать, как употребить в дело. Например, прочность. Для подземника это — одно; увеличивая прочность, можно идти по линии утяжеления. Но, оказывается, для Звездолетного пояса это не годится: вес там — один из основных показателей, на каждом спутнике все точно сбалансировано, каждый лишний килограмм может оказаться действительно лишним. И готовая конструкция летит на переработку. Оказывается, космики идут по линии не усиления детали, а подбора других материалов. Марками этих материалов начинена память коренюковского Элмо, но там одни марки: их характеристики Коренюк знал наизусть и не загружал ими ячейки памяти. Теперь же приходится подключать к работе чуть ли не десяток электронных справочников. А когда находится материал с нужными характеристиками, он, оказывается, именно для этой машины не годится, потому что твердость соседних деталей значительно меньше, они будут при работе изнашиваться очень быстро. Приходится искать заново…

Меркулин поморщился. Да, ералаш. Закономерный ералаш: то, что работает сейчас на Поясе, конструировалось не сразу — постепенно, вдумчиво, осторожно. Кто мог думать, что вдруг придется за считанные недели менять там все оборудование?!

Хорошо, что автоматику самого корабля должен конструировать не Меркулин; это делают сами приземельцы. Хорошо; но и то, что пришлось на долю института, достаточно плохо.

Происходи все это в обычное время, в нормальных условиях, Меркулин просто отказался бы от этого задания по причине его некорректности. Но теперь…

Теперь опасность грозит людям.

Вернее, грозила; люди, без сомнения, уже погибли; столько времени они молчат, и вряд ли без основательной причины.

Люди погибли. Но живые не хотят расставаться с надеждами. И надежды заставляют их строить корабль. Строить в небывалые сроки. А Меркулина и его сотрудников — ломать головы над конструированием проклятых автоматических линий Звездолетного пояса.

Иного выхода нет: за исключением спутника-семь, монтажного, на Поясе просто нет места для людей, да и дополнительные станки и машины некуда было бы ставить.

Меркулин поднялся и сделал несколько, шагов по лабораторий.

Это, конечно, и не нужно. Работать должны автоматы, а не люди. И Пояс получит свои автоматы. Какой ценой?

Скажем прямо: цена будет немалой.

Немалой, потому что люди института вынуждены работать значительно больше, чем ранее. Они и работают, естественно; они тоже надеются, что люди на орбите Трансцербера еще живы и что их можно спасти.

Но долго ли выдержат работники института?

Трудно сказать. Меркулин учил и воспитывал их — их, без кого Машины пока не могут решать сложные задачи конструирования. Учил и воспитывал, исходя из строгой системы. Работали с точностью до минуты. На этом было основано все. Ведь никогда не случалось ничего такого, что могло бы нарушить ритм, потребовать от человека больше, чем он привык давать.

Никогда не случалось — да и не предвиделось. Где могло произойти такое? На Земле, все закономерности которой изучены и приняты во внимание? Нет. В космосе? И его законы и особенности известны и приняты во внимание.

И вдруг в космосе происходит какая-то катастрофа. Конечно, вследствие небрежности людей, их недоверия машинам…

Приходится изменить ритм работы; к сожалению, последнее слово здесь принадлежало не Меркулину, а Велигаю.

И это бы еще ничего. Но вот непредвиденное происходит здесь, на Планете, под носом, в нескольких километрах от Института. Совершенно непредусмотренное никакими графиками.

Кто мог ожидать? Кто…

Раздался звонок. Сделав досадливую гримасу, Меркулин подошел к видеофону; он знал, кто его вызывает. И действительно, на экране уже виднелось мрачное лицо Велигая. Меркулин вздохнул.

— Я слушаю.

— Вы опаздываете с линией производства элементов главной вертикали корабля…

Меркулин пожал плечами.

— К сожалению, да.

— На сколько задержите?

— Не знаю.

— Послушайте, Меркулин…

— Я все понимаю. Но мы не можем. Вы ведь знаете…

— Хотите, мы пошлем к вам кого-нибудь из наших конструкторов?

Подумав, Меркулин покачал головой.

— Они ведь не работают на Элмо?

— Нет. С простыми вычислителями.

— Не годится. Пока они научатся, истекут все сроки.

Наступила пауза.

— Что можно сделать, Меркулин?

Меркулин через силу выговорил:

— Я готов спросить у вас: что можно сделать, Велигай?

— Поднять людей! Пусть работают интенсивнее! Как наши.

— Они не могут, — устало произнес Меркулин. — Просто не могут, физически.

— Тогда скажите: вы сделаете то, что должны, в срок? Или уже не верите в это?

— Будем стараться, — ответил Меркулин, стараясь говорить спокойно. — Будем… Два человека уже заболели. Я вынужден был отстранить их от работы. Сегодня у меня еще было, кем их заменить. Будет ли завтра?

Велигай молчал, глядя в глаза Меркулину.

— Но и я хочу спросить у вас, Велигай.

— Да?

— А вы сами — вы еще верите, что в этой работе есть смысл?

Велигай молчал; затем он пошевелился. И внезапно экран потемнел; прозвучал сигнал отбоя.

— Велигай! — позвал Меркулин. — Где вы, Велигай?

Он протянул руку к клавиатуре, чтобы восстановить связь. Потом медленно отвел ладонь.

Да ведь Велигай знает не больше. И сам наверняка не верит. Он просто не хочет об этом думать. Работает по инерции. Ну что же — его дело…

А Меркулин? Имеет ли он право рисковать своими людьми, которые не выносят сумасшедшего темпа, непредвиденной нагрузки? Рисковать ради… ради чего?

Институт — сложная машина; люди — часть ее. Если они выйдут из строя, институт остановится. А ведь институт существует вовсе не только для обслуживания Звездолетного пояса. Главным была и остается Земля.

Решай, Меркулин. Логика никогда не подводила тебя.

Что она говорит, логика?

Что отказаться от задания, конечно, нелегко. И самолюбие возражает, и с этической точки зрения…

Но с позиции целесообразности надо отказаться. А ведь всю жизнь ты руководствовался целесообразностью.

Меркулин нажал клавишу общего разговора. Вспыхнули лампочки: сейчас директора слушали во всех лабораториях.

Он подождал несколько минут, чтобы у работавших с Элмо было время прийти в себя. Потом сухо сказал:

— Я принял решение — отказаться от задания Звездолетного пояса.

Ответом была тишина. Такой мертвой тишины ему еще никогда не приходилось слышать. Меркулин даже усомнился, слышат ли его. Работает ли связь. Хотя индикаторы и горят…

— Все ли слышали? — нервно спросил он.

Тогда в динамике раздался вздох; один вздох — но он вырвался одновременно из груди каждого.

— Но так нельзя… — нерешительно произнес кто-то.

— Ведь там люди… — проговорил другой.

«А здесь? — подумал Меркулин. — Здесь — не люди? Вы сами?»

— Больше нет смысла, — сухо сказал он. — Люди наверняка погибли. Если даже у нас гибнут… Возвращаемся к своим делам.

Он выключил связь, не дожидаясь могущих последовать слов. Хотя и знал, что прямо возражать не будут. В институте не возражали директору. Потому что его уважали. И потому, что он же, в конце концов, всегда оказывался прав!

А Велигаю придется все-таки прибегнуть к тому средству, которое Меркулин предлагал еще в самом начале. Послать транссистемный корабль, ведомый автоматами. Автоматы разберутся и доложат, что произошло там, на орбите. Если там вообще еще что-нибудь сохранилось.

Что же! Это отличное средство! И будь Меркулин на месте Велигая, он бы применил его, не задумываясь…

На этот раз Меркулин не отвел руки. Он набрал номер Велигая на Звездолетном поясе. И, набрав, положил ладонь на стол: пальцы слегка дрожали.

Дверь в каюту Ирэн по-прежнему была заперта. Она все еще не возвратилась с десятого спутника. Только ли потому, что там было очень много работы? Или следовало искать какие-то другие причины?

Велигай постоял на месте, словно не зная, что предпринять. Редкий случай, конечно; тем тяжелее такое состояние. Скверно! Возраст, что ли, сказывается? Нет, возраст тут ни при чем. Просто… Ну да. Именно так. Никуда не денешься. И с каждым днем, с каждой неделей — она все нужнее. Она очень некстати уехала на десятый спутник. Совсем некстати.

Конечно, помочь там следовало. Но ведь вопросы, касающиеся Пояса, без него, Велигая, не решаются. А тут его, по сути, и не спросили. Значит, была какая-то причина.

Какая же?

Память заработала. Внезапный отъезд может означать вот что: не хочу тебя видеть. За что? Или: не хочу видеть. Не тебя. Кого-то другого…

Кого-то другого?

Кого? Кругом — все свои, друзья на жизнь и на смерть. Кроме разве что…

Нет, все не так просто. Что же, что друзья? А вдруг…

Велигай пожал плечами. Круто повернулся и направился к себе.

Связь со всеми спутниками Пояса была сосредоточена в его кабинете. Строго говоря, это был не кабинет. Это был центральный пост Звездолетного пояса, к которому с одной стороны примыкала конструкторская лаборатория Велигая, с другой — маленькая каюта, где он иногда уединялся.

Стремительными шагами он подошел к пульту видеофона и вызвал десятку.

— Ну? — спросил он тоном, не предвещавшим ничего доброго. — Ты долго будешь моих людей задерживать?

— Не держу, шеф, — последовал ответ. — У нас как? Хочешь работать — работай. А уж на каком спутнике — это дело десятое.

— Ишь, как тебе нравится, что дело десятое. А я сейчас болею за дело седьмое. Женщину нашу скоро отпустите?

Собеседник пожал плечами.

— Соединись сам с ней. Она в четырнадцатом секторе. Хочешь? Переключаю.

Теперь на экране была Ирэн.

— Здравствуй, — сказал Велигай неожиданно севшим голосом. В искусственной гортани только что-то булькнуло. Но Ирэн поняла.

— Здравствуй! — Это было сказано сердечно, хотя она и выглядела устало. Но Велигаю сейчас хватило бы и меньшего, и он вдруг почувствовал, как против воли углы резкого рта загибаются вверх, как начинают моргать тяжелые веки. Эх, Велигай, — подумал он…

— Ну, как у тебя там? — Он постарался спросить поравнодушнее: общая же связь, все-таки. И не утерпел: — Пора бы домой, а?

Она улыбнулась. Кажется, искренне.

— Сейчас трудно. Ведь от Земли пока особой помощи мы не видим…

— Да, — произнес Велигай, мрачнея. Это не ускользнуло от нее.

— Что-нибудь случилось?

— Не видим помощи — и не увидим. Ненадолго хватило Меркулина.

— Неужели?..

— Да. И упрекнуть его, строго говоря, не в чем. Задание, действительно, превзошло их возможности. А люди не смогли превзойти себя.

Ирэн кивнула.

— Что же ты собираешься делать?

— Держаться до последнего, — горько усмехнулся Велигай. «И для этого ты мне нужна сейчас, очень нужна», — следовало тут добавить, но слова эти, опять-таки, не для открытой связи. Впрочем, не было случая, чтобы Ирэн не понимала таких вещей. Она поняла и сейчас, и губы ее уже приоткрылись, чтобы произнести: «Так я сейчас же приеду», — а Велигай уже приготовился благодарно кивнуть ей. Но слова не были сказаны, лицо женщины сразу стало как будто старше.

— Тебе будет трудно, — сказала она наконец.

— Всем, — уточнил он.

— И все же — без помощи Земли мы не успеем в срок.

— Меркулин это утверждал с самого начала. Наверное, поэтому ему легче было отказаться.

— Что он предлагает?

— Все то же: послать транссистемный корабль с автоматами.

— И ты пошлешь?

— Если не будет другого выхода. Ведь работая в обычном темпе, мы едва успеем сделать треть корабля. Основные механизмы. А сам корабль?

Ирэн молчала. В глазах ее было понимание, и не только понимание, но тогда какого же черта она сидит на десятом, когда так нужна здесь?

— Да, — сказал он, чувствуя, что надо кончать разговор и не находя сил выключить канал. — Да. И все же мне немного жаль Меркулина. У него очень прочные убеждения, но… не всегда, к сожалению, правильные.

Он улыбнулся и кивнул, словно приглашая выслушать смешную историю.

— Когда мы там заседали, мне почудилось, что это — дипломатическая конференция из учебников истории. Сидят представители враждующих держав со своими консультантами и министрами — как там это называлось…

— Кто был с тобой?

— Этот — Кедрин.

— Ну, и как он там?

— Нормально. Обыкновенно… Меркулин, кажется, увлекается внешними аналогиями. Он мне сказал что-то вроде: ваши методы и традиции так же не вернутся, не лягут в основу деятельности человечества, как не вернется в космос «Джордано»… Эффектно, правда? Только трудно понять, какое отношение имеет наш корабль к традициям, к готовности человека сделать больше, чем от него ждут…

Наступила краткая пауза.

— Слушай… Я как раз хотела тебе сказать…

Велигай встрепенулся. Значит все-таки?..

Ирэн заговорила; он напряженно слушал. Сначала удивленно поднял брови

— как видно, он ожидал совсем других слов. Потом в глазах зажглись насмешливые искорки, Велигай даже пригнулся к экрану: хотя слова были и не те, но, наверное, они увлекли его. Ирэн умолкла; конструктор на миг задумался, потом сильно ударил кулаком в ладонь другой руки.

— Крепко, — сказал он. — Замечательно. То, что нужно. Слушай, звездочка: ты права. Что ж, в таком случае — не торопись. Сиди на десятом. Я переговорю с ними. Надо переключить все вычислительные мощности на разработку этой операции. Кстати, не забудь: можно использовать и вакуумные устройства. Пока это не сделано, нет смысла возвращаться на седьмой. Ты поняла?

— Да.

— Буду разговаривать с тобой два раза в день. Что-нибудь передать?

— Нет, — ответила Ирэн после краткой паузы.

— Ну вот, — сказал Велигай. — Пусть ты будешь прав, Меркулин. Но в конечном итоге…

Он не договорил и выключил аппарат.

Услышав шаги, Кедрин повернулся и торопливо пошел, почти побежал по проспекту. Свернув в первый же переулок, он остановился. Слышно было, как шаги Велигая приблизились, миновали переулок и постепенно затихли в отдалении.

Через неплотно закрытую дверь Кедрину удалось услышать конец разговора. Это было, наверное, не очень красиво, хотя и произошло помимо желания. Тем не менее, сейчас Кедрин об этом не жалел. Так вот как, оказывается, обстоят дела!

Нет, это нечестно, Велигай! А ведь казалось, что ты никогда не позволишь себе такого… Услать Ирэн на десятый спутник и держать ее там, чтобы она не могла увидеться со мной? Так не поступают.

«Сиди на десятом»! Каково? «Буду разговаривать с тобой два раза в день»!

А разве тебе одному можно с нею разговаривать? Нет, Велигай. Это у тебя не получится. Другие тоже найдут выход. Теперь они имеют на это право.

Кедрин повернулся, вышел на проспект и быстро пошел по направлению к гардеробному залу.

Решение созрело почти сразу. Переговариваться с десятым спутником можно только из Центрального поста, значит — с разрешения Велигая, или из отделения связи, где всегда полно людей. Это Кедрина не устраивало. Значит, надо встретиться с Ирэн. В конце концов, должна же она что-то решить!

Сейчас Кедрину уже казалось, что в том, что он до сих пор ничего не сказал Велигаю, виновата именно Ирэн.

Встретиться! Это было бы легко, не разделяй их тысячи километров пустоты. Расстояние между седьмым и десятым спутниками никак не назовешь маленьким.

— Да. И к тому же регулярной связи между ними нет. Она никому не нужна…

Кедрин остановился. Зачем он, собственно, идет в гардеробный зал? Скваммер тут ему не поможет. Конечно, в нем можно преодолеть и такое расстояние. Но — только при баллистическом, орбитальном полете. Это потребует чуть ли не целых суток. Лететь же по кратчайшему пути — с ускорением — нельзя: у скваммера нет таких запасов топлива.

Да, в гардеробном зале делать нечего.

Кедрин свернул и пошел по другой улице. Лишь минуты через две он понял, куда идет. И ужаснулся.

Погоди. Да понимаешь ли ты?..

Он упрямо тряхнул головой. Все понимаю. А что мне остается? Ее увидеть надо обязательно.

Но ты же не умеешь, никогда не пробовал…

Ну и что? Ты видел, как это делает Велигай. Ничего сложного. Это сможет любой человек, умеющий ориентироваться в пространстве. А этим умением он уже обладает. В скваммере это даже сложнее: меньше поле обзора, да и вообще.

Но подумал ли ты…

В следующий момент думать стало некогда. Кедрин остановился перед тяжелой дверью запасного выхода. Не восьмого, где он когда-то — кажется, очень давно, в счастливый вечер — почувствовал запах; нет, это был другой выход, тот, за которым обычно поджидал своего хозяина небольшой катер Велигая — то самое суденышко, на котором они однажды летали к Меркулину.

Дверь, как всегда, была закрыта и казалась несокрушимой. На миг Кедрин испугался: вдруг катера нет снаружи, Велигай иногда отправлял на нем кого-нибудь с заданием. Сам-то шеф-монтер только что направился совсем в другую сторону… Как узнать?

Кедрин постоял несколько секунд, восстанавливая в памяти ту обстановку, которая была, когда они садились в катер. Именно тогда он мельком — в последний раз! — увидел Ирэн. Они подошли и остановились перед дверью. Горел зеленый огонек…

Вот он, горит. Значит, выход разблокирован. Вспомни: у того, другого выхода горел красный огонек. За ним была пустота.

А тут — не пустота. Значит, установлен переходник. И на другом конце его — вход в тесную рубку катера.

Надо открыть дверь. Риска нет: если там, снаружи, ничего нет, отпирающий механизм просто не сработает.

Кедрин торопливо оглянулся; ему почудилось, что кто-то приближается сзади. Нет, коридор пуст. Надо торопиться. Все-таки ты не на необитаемом острове: кто-нибудь случайно увидит — и помешает…

Кедрин решительно замкнул рубильник отпирающего механизма.

Дверь и вправду не была заблокирована; она медленно отворилась. Сначала возникла узкая щель, за которой была чернота, и Кедрин невольно отшатнулся: а вдруг там действительно пустота, и в следующий миг воздух со свистом рванется наружу, увлекая за собой человека… Но в коридоре царил обычный штиль, а пространство за отворяющейся дверью осветилось: это в переходнике вспыхнули лампочки.

Кедрин шагнул вперед. Переходник — это была круглая труба, только под ногами оказался пол из узких пластмассовых реек. Кедрин ступал быстро, но осторожно: кто знает, насколько прочно прикреплен переходник к спутнику. В прошлый раз — с Велигаем — он шел, кажется, обычным шагом. Но тогда был Велигай…

Ах, Велигай, Велигай. Вот уж не думал…

Вот и люк корабля. Как и полагалось, он был приоткрыт. Кедрин пролез в щель и захлопнул люк за собой. Щелкнули предохранители. Интересно, а открыть его ты сумеешь? Да все равно. Там, на десятом, кто-нибудь поможет.

Он уселся в мягкое, чуть скрипнувшее под ним кресло. В рубке приятно пахло: кожей, пластиком и еще чем-то, и все это соединялось в единый устойчивый запах машины, которой пользуются часто, неприхотливой и надежной. Такая не подведет.

Кедрин постарался принять непринужденную позу: так сидел в этом самом кресле Велигай, когда они летели на Землю. Ты тогда просто любовался его движениями, и даже не подумал о том, что знание смысла и последовательности его манипуляций сможет тебе пригодиться в самом ближайшем будущем. И все же постарался запомнить: ведь у каждого человека стараешься чему-то научиться.

Посмотрим, чего стоит ученик; только не надо медлить. Тебя все еще могут вытащить из корабля. За шиворот, как щенка. Разве что не ткнут носом.

Никто ведь не разрешал брать катер…

Ну, пусть потом будет все, самое страшное. Пусть стыдят, ругают, пусть мало ли что…

Здесь Кедрин приказал мыслям остановиться. Слишком уж страшно прозвучало это «мало ли что», потому что на самом деле за ним скрывалось слишком многое. Почему-то в голову в этот миг пришла старая сказка о сестрице Аленушке и братце Иванушке. Не пей из козлиного копытца! Но я очень хочу пить, сестрица Аленушка, я гибну от жажды. Я изопью, пусть и последуют за этим страшные превращения. Вот я приближаюсь к воде губами…

Он протянул руку к рычажку с надписью «Разобщение». Так начинал Велигай. Рычажок бесшумно повернулся. Ничего не произошло. Почему? Ведь тогда на экранах было видно, как… Ах да, экраны.

Кедрин включил обзор. Справа нависал борт спутника, слева не было ничего. Впереди — свободный путь. Еще раз «разобщение». Теперь рычажок пошел туже. Экраны показали, как переходник, складываясь в гармошку, оторвался от спутника и прижался к борту катера. Красная лампочка на пульте погасла. Теперь следующее действие: нажать «компенсатор центробежного эффекта». Ну да — чтобы выровнять кораблик: вот как отшвырнул его спутник-семь!

Корабль выровнялся. Зададим ему программу полета. Кедрин повернулся к таблице, в которой были перечислены объекты Приземелья. Вот спутник-десять. Рядом значится его шифр на языке кибернетических устройств. Осторожно, по одной цифре наберем это число на клавиатуре. Велигай бы не стал делать этого, но то Велигай…

Кедрин досадливо мотнул головой. Сейчас вроде бы и не время думать об этом. Итак, все сделано? Все. Теперь нажмем вот это. Здесь так и написано: «Старт».

Двигатели включились. Спутник стал поворачиваться, уменьшаясь. Ускорение нарастало постепенно. Кедрин откинулся на спинку кресла, перевел дыхание. В голове стучало. Кажется, ничего особенного нет в этом: сел и поехал. Но как колотится сердце…

Спутник-семь остался далеко позади. Вокруг дышал космос. Голубоватое сияние рабочего пространства стало совсем неразличимым. Внезапно кораблик рыскнул; Кедрин недоуменно осмотрелся. Но все оказалось в порядке, суденышко вернулось на прежний курс. Хорошо, умная машина. Все понятно: Кедрин и раньше слышал, что около Земли вьется всякая мелкая пакость, словно мошкара вокруг лампочки. Своим тяготением планета захватывает всякий мусор, и он обращается по определенным орбитам. Катер перевалил сейчас через одну из таких орбит.

Хорошо. Но медленно, до чего медленно! Надо скорее. Странно, как мог Кедрин столько времени не видеть Ирэн? Для чего вообще он тогда жил? Ведь у всего остального нет никакого смысла, если ежечасно, каждую минуту не помнить о ней. Медленный, неуклюжий корабль. Как только терпит тебя Велигай?..

Мысли внезапно остановились, будто налетев на препятствие.

Да. Как только терпит тебя Велигай… Но какое отношение эти слова имеют к кораблю?

Ты летишь на корабле Велигая. Пользуешься уроками Велигая. Думаешь о нем. И летишь, чтобы…

У Кедрина даже дыхание перехватило: настолько неприглядными вдруг показались ему собственные действия.

Ведь он, наверное, тоже тоскует. Хозяин корабля.

Тоскует; и все-таки разговаривает с нею по связи — вместо того чтобы сесть в этот самый кораблики… Ему ведь даже не надо спрашивать разрешения. Он здесь дома — на орбитах Пояса.

Кроме того, он мог бы увидеть ее с чистой совестью: вряд ли Велигай думает о тебе в таком качестве. Ты ведь так и не сказал ему ни слова.

Предпочитаешь действовать за спиной?

Так и есть. А потом хочешь вернуться на спутник, и смотреть в глаза товарищам, и выполнять задания того же Велигая…

Ты, который иногда в мыслях склонен даже гордиться собой. Собой — честным, прямодушным, смелым…

Какая же ты дрянь, друг мой!

И еще: ты летишь к ней. Но разве она не поймет всего того, о чем ты только что думал? Поймет; и будет еще менее снисходительной к тебе.

Ты летишь, чтобы потерять все, Кедрин.

Остановись! Скорее остановись!

Вот три тумблера-близнеца. И вокруг надпись: «Тормозные». Выключим двигатель. Теперь нажмем их. Раз. Два. Три. И газ…

Кедрин стал постепенно выбирать рычаг газа. И действительно, перегрузка сказала ему, что торможение началось.

Теперь Земля неподвижно висела на экране. Кедрин поставил локти на пульт, уткнулся лицом в ладони. Он дышал тяжело, как будто только что перенес опасность, большую опасность. Да и разве это не было так?

Но как только корабль затормозился, возникла другая мысль, и разрослась, снова закрыв собою все прочее.

Ведь ты не можешь без нее. Сейчас нельзя ее видеть. А не видеть — ты в силах? Что же делать?

Внезапно он резко поднял голову.

Но ведь у корабля есть связь со спутниками! Пусть нельзя поговорить с нею из своей каюты; но отсюда, из рубки, это вполне возможно! Как ему сразу не пришла в голову такая простая мысль?

Кедрин огляделся. Рация — вот она, справа. Где мы сейчас? Справа — тот самый Угольный Мешок, черный провал в мироздании. Интересно: кораблик сейчас как раз на прямой линии, соединяющей примерно то место, где загорелась однажды зеленая звезда, и спутник-семь. Нет, не вполне точно: спутник сейчас несколько в стороне, он ведь постоянно меняет место, обращаясь вокруг Земли. Ну, все равно. Сейчас важен не седьмой спутник, а десятый. Вот он, кажется. И он сейчас находится на этой самой линии…

Сориентируем антенну поточнее. Теперь включим…

Он включил рацию. И отшатнулся.

Ему захотелось заткнуть уши: такой набор комплиментов посыпался из динамика. Прямо не верилось, что в Приземелье кто-то мог употреблять такие обороты речи. Безобразие!

Но все же интересно. Послушаем.

Нет, но какие слова!

— Вы! Сто семидесятый! Кретин вы! Сонный тюлень, каракатица, драный пес! — орал динамик. — Молокосос, вы! Сто семидесятый! Уберете вы свои потроха с дороги или нет? Больная корова! Вы слышите? Или умерли?..

Кедрин весело смеялся. Неожиданное словоизвержение ему даже понравилось. «Вот уж, действительно, нравы» — сказал бы Меркулин. А что он, собственно, ругается, хрипун этакий? Чего хочет?

Кедрин устроился поудобнее. Динамик в это время выдавал что-то в еще более высоком темпе, но по-немецки. Затем вступил другой голос, и перебранка пошла уже по-английски. Новый интересовался, не собирается ли уважаемый сэр освободить пространство для рейсового лунника. Уважаемый сэр ответил, что его самого не пускает какой-то живой покойник, удобно расположившийся в самом узле трасс, а поворачивать или резко гасить скорость сейчас нельзя, потому что он везет груз живых цыплят, и они не выдержат такого ускорения. Уважаемый сэр рычал и клокотал, в его речи гремело немецкое «р», но его собеседник, находясь на пределе возбуждения, забыл, очевидно, все другие языки, кроме родного, и даже кедринский динамик задребезжал от грозного «поррр диос!», после чего перебранка началась сначала — вернее, оба начали проклинать растяпу, застрявшего в этом самом узле трасс.

Кедрин развлекался, слушая их, еще с полминуты, а потом сообразил, что номер сто семьдесят он видел на борту этого самого корабля, и что презренный растяпа — он сам; не кто иной, как он на своем катере болтается на месте… Кедрина прошиб холодный пот. Он нажал кнопку «старт» и рванул рычаг газа с такой силой, что на миг потемнело в глазах. Он сделал это очень своевременно: через несколько минут недалеко от него пронесся, мигая выхлопами, круглый планетолет, а еще через три минуты его место занял лунник. Торжествующие проклятия гремели в динамике, и Кедрин почувствовал, что у него нет больше сил.

Снова затормозившись, он включил автоподстройку рации. Надо было все-таки разыскать Ирэн: другой такой возможности, наверное, ему не представится… В эфире слышался голос Велигая, который не спутаешь ни с чьим; конструктор разыскивал свой катер. Кедрин смог бы объяснить, где этот катер находится; но он еще не нашел Ирэн. Затем настройка сдвинулась. И внезапно Кедрин насторожился.

Такого он еще никогда не слышал; это не была открытая передача Приземелья, но и на коды лунных станций тоже не было похоже. Унылый вой — словно волк пел свою лунную песню — плавно нарастал, затем падал и нарастал снова, но если вслушаться, этот вой нес в себе что-то. Обрывки слов?

Кедрин вслушался. «Свет» — услышал он. И снова вой. «Надеемся…» Опять вой. «В порядке…» Или это лишь кажется, что тут и там проскальзывают эти слова? Но если даже это только чудится…

Кедрин уже знал основное правило Приземелья: ни один странный факт не следует оставлять без внимания. Эта передача, без сомнений, относилась к странным фактам. Поэтому Кедрин тщательно измерил и записал частоту. Он записал бы и всю передачу, но не знал, есть ли на катере устройство для этого. Поэтому, определив частоту и направление — передача, оказалось, была остронаправленной — он вздохнул и включил передатчик.

Он не стал вдаваться в подробности; это придется сделать позже. Он просто ответил на вызов Велигая и сообщил, что возвращается.

— Я не завидую тебе, мой отчаянный друг, — сказал Гур.

Кедрин пожал плечами. Откровенно говоря, он и сам себе не завидовал. Но ничего не поделаешь; Велигай ждал, и надо идти к нему.

Против ожидания, разговор начался не с катера и вообще не с Кедрина. Когда четверо расселись в креслах, Велигай сказал:

— Ну, так. Во-первых: за истекшие дни запах в окрестностях спутника не появлялся. Это позволяет надеяться, что Холодовский прав и что от этой угрозы мы избавились.

Холодовский счастливо улыбнулся.

— Да, — сказал он. — Этого больше нет. Нет больше!

— Значит, можно расширять фронт работ, не рискуя подвергнуться атаке запаха? Значит, Карло будет последним пострадавшим?

— Будет последним! — твердо ответил Холодовский.

— Ручаешься?

— Голову даю. Что угодно.

— Хорошо, — грозно проговорил Велигай. — В случае чего — сниму с тебя голову. — Курлыкающий голос резок, но все понимали, что шеф-монтер очень рад. Кедрин стал даже надеяться, что и ему, в этой связи, достанется в меньшей степени, чем он, несомненно, заслужил.

— Фронт работ, — сказал Велигай. — Нам, действительно, придется его расширить. Меркулин не верил в наш замысел — и потому оказался не в силах помочь нам. Но только наш вариант может принести успех. И вот нашелся выход. Вместо того, чтобы изготовлять заново корпус, жилые и вспомогательные помещения, мы возьмем их уже готовыми.

Он улыбнулся, и трое монтажников тоже улыбнулись как-то по-особому. Наверное, Велигай намекал на что-то, знакомое и близкое любому из них.

— Ну, на эту тему мы вкратце уже разговаривали. Конкретный план придется составить вам самим на месте. Я уже установил связь с Планетой; все необходимые технические средства нам предоставят. Медлить нельзя. Работа будет не из легких, но теперь это — единственный способ… Мы это понимаем, а?

По лицам снова прошли улыбки. Но Велигай и тут не дал им времени пережить все сказанное.

— Итак, вы трое сейчас отправляйтесь на Планету. Берите наш счастливо обретенный катер… — он скользнул взглядом по Кедрину и отвернулся, — берите катер и поезжайте. Сделайте все, как надо; будет не так просто, вы сами понимаете.

— Есть, — сказал Гур, поднимаясь. — Мы втроем? А он?

Он кивнул в сторону Кедрина, и тот почувствовал, что значит «душа уходит в пятки».

— Он? А зачем он вам? Придется больше следить за ним, чем думать о деле.

— Послушайте… — сказал Кедрин.

— А стоит ли? — усомнился Велигай. — Что бы вы ни сказали, факт остается фактом. А следовательно…

Кедрин насупился.

— Я и не собираюсь… Хочу только доложить, что мною принята странная передача…

Велигай нехотя взглянул на Кедрина.

— Какая передача?

Кедрин хотел объяснить. Но понял, что сделать это ему не удастся. И тогда он просто голосом изобразил то, что слышал — тоскливый вой… Сейчас это не было для него трудной задачей.

— Так? — спросил Велигай. — Не ошибаетесь?

— Нет. И мне показалось, что я разбираю слова. Я записал…

— Интересно… Кто-нибудь знает такой код?

Гур пожал плечами: Холодовский покачал головой. Дуглас лишь поднял брови.

— Хорошо, — сказал Велигай, резко поднимаясь. — В таком случае, я отлучусь. Мне интересно услышать это самому.

— Я покажу, — вскочил Кедрин. Велигай сухо произнес:

— Не надо… Дорогу запомнил автомат.

Он вышел. Монтажники не торопились покидать Центральный пост. Странное, мечтательное выражение возникло на лице Гура, Дуглас взволнованно улыбался, и даже Холодовский выглядел так, словно был готов предаться мечтаниям… Кедрин не мог понять, в чем дело: вряд ли известие о какой-то странной передаче привело их в такое состояние.

После паузы он решился спросить об этом. Гур покачал головой.

— Нет, конечно… хотя в этом вое, быть может, что-то и есть. Мы просто рады: снова пожить хоть несколько дней на Земле — это очень хорошо!

— А я думал, — сказал Кедрин, — что вы не любите Землю.

— Запомни, — проговорил Холодовский. — Можно жить на Земле и не любить ее. Бывает… Но жить в Пространстве и не любить Землю — нельзя. Такие здесь не удерживаются. Потому что все это: и неудобства — а там удобнее, понятно, — и опасности — а они есть, эти опасности, — можно переносить только ради Земли, которой нужны, очень нужны наши корабли.

— Но на них гибнут люди.

— К сожалению. Но, уходя в поиск, люди не думают об этом. Таковы люди. А мы верим: настанет момент — и Лобов выйдет на связь. Если у него даже нет ничего, больше ничего, совсем ничего для связи — он будет кричать, и голос его долетит до Приземелья. Это — Лобов, ты не знаешь его, а мы знаем. Мы помним его еще вторым пилотом на славном «Джордано»…

— А первым? — спросил Кедрин.

— Командовал Велигай.

«Опять», — подумал Кедрин.

— А есть ли вообще что-нибудь, в чем не участвовал бы Велигай?

— Бывают люди, мимо которых не пройти. В науке, в литературе, во всем. Он — один из таких. Тебе это как будто не нравится?

— Нет, — равнодушно сказал Холодовский, мельком взглянув на Кедрина.

— Просто наш новый товарищ — скептик по натуре. Простим ему.

— Не будет ли скептик так любезен, — вмешался Дуглас, — и не объяснит ли он, что побудило его заняться пиратством в Приземелье?

— Ответь, — посоветовал Гур. — Во всем, что касается пиратства, каперства, флибустьерства и прочего, Дуглас — непререкаемый авторитет. Его предки…

— Оставь их в покое, — проворчал Дуглас. — Сейчас вернется Велигай, и я хотел бы видеть, какие предки смогут помочь мальчику.

Кедрин молчал.

— Красноречиво, — сказал Гур после паузы. — Но Велигай вряд ли удовлетворится этим. Вот он придет…

Дверь распахнулась, вошел Велигай. Глаза его были непроницаемы. Он уселся, оглядел всех.

— Хорошо, что вы еще здесь. Поговорим о Кедрине, мы не успели сделать это. Я хотел бы знать…

— Мы тут побеседовали, — сказал Холодовский. — Обычное щенячье любопытство, шеф. Неустановившийся характер. Больше он не станет так поступать.

— Да, — сказал Кедрин, проглотив комок.

— Любопытство… — задумчиво проговорил Велигай и вздохнул. — И нетерпение… А ведь торопиться не надо, Кедрин. Даже в таких случаях…

Кедрин поднял голову. Что он имеет в виду? Но Велигай смотрел в сторону, на его неподвижном лице нельзя было прочесть ничего.

— Нельзя торопиться, — повторил Велигай, но уже другим тоном. — Но тем более недопустимо медлить. Поэтому, ребята, отправляйтесь-ка на Планету. Теперь тем более нельзя терять ни минуты.

— А что такое? — поинтересовался Гур. — Новости?

— Я был там, — ответил Велигай. — Слышал этот вой. Парню везет, ничего не скажешь. Это искаженная передача Лобова. Удалось разобрать: они все там целы. А теперь исчезайте, мне надо работать.