1
О-О-О-У-У-У-Ы-Ы-Ы-Ы-Ы-У-У-У…
Это было, словно ночная песня тоскующего волка-одиночки. Вой, пробуждающий страх и смятение в душе, чувство неприкаянности и желание бросить все, кинувшись на поиски другого существа, в чьем сердце царит сейчас такая же тоска, — существа, готового принять тебя таким, каков ты есть, разделить твои радости и печали и позволить тебе принять на свои плечи груз его бед и неурядиц. Дикие звуки подчиняли себе, подавляли мысль и пробуждали инстинкты — добрые и злые разом. Исходя как бы со всех сторон одновременно, вой этот поднимался над приземистым кустарником, дымным вихрем завивался над невысоким пламенем костра, наплывал — волна за волной. Звезды, густо усыпавшие небосвод, несчитанные звезды ассартской ночи, наперебой мерцали, можно было подумать, в такт звукам, разлетающимся все дальше — над пологими склонами холма, развалинами Летней Обители Властелинов, медленно зараставшими травой, над отдаленными хуторами и деревеньками, дорогами и давно пустыми заправочными станциями, где едкий бензинный дух уже не тревожил обоняния, уступив место мертвому запаху пыли. Звезды озаряли воронки от бомб, сгоревшие в пламени недавней войны боевые и гражданские машины, изредка — лоскутья свежих посевов и куда чаще — столь же свежие бугорки с кое-как выцарапанными на могильных досках или камнях изображениями Великой Рыбы, Священной Горы или же Творящего Облака — все то, что надолго оставляет после себя ушедшая война!
Впрочем, точно ли она ушла?
Организованные военные действия прекратились, но выстрелы продолжали звучать тут и там. Человеку же, в которого попадает пуля, все равно — убит ли он по приказу, или просто кто-то, резвясь, нажал на спуск. Без цели, без смысла.
* * *
Было время, когда нам показалось, что это уже перестало быть нашим делом. Мы выполнили в чужом мире все то, что нам поручали. Сомонт не был захвачен нападавшими. Никто не проник в Жилище Власти, в его подземный лабиринт. Ни один человек — или не-человек — не добрался до запретного места, которое у здешних насельников именовалось Храмом Глубины. Властелин Изар сохранил — хотя бы формально — место главы Ассарта. Так что каждый из нас: и Рыцарь Уве-Йорген, и Питек, и Георгий, и Гибкая Рука, да и сам я в конце концов, испытали приятное ощущение людей, сделавших работу если не отлично, то, во всяком случае, весьма удовлетворительно.
Но не более того. Мне было совершенно ясно, что ни нам, ни кому другому не по силам в два счета установить здесь мир и благоденствие. В конце концов, то была задача для постоянных обитателей этой планеты, но уж никак не для нас. Настала пора отъезда. Мастер дал нам разрешение покинуть планету, да и весь этот угол Вселенной. И мы разлетелись кто куда — в те места, которые каждый по привычке продолжал считать своим домом.
Но мы пробыли там не так уж долго. Если перевести Мировое время на уже привычное нам ассартское — около четырех месяцев. А потом последовала совершенно неожиданная команда Мастера: немедленно вернуться на планету — даже без захода на Ферму. Видимо, на более подробные объяснения времени не оставалось. Мы выполнили приказ — и, похоже, такая перемена судьбы никого из нас не огорчила.
В результате мы осторожно, по одному, собрались здесь — в ассартской точке Старт-Финиш, в лесу, неподалеку от Летней Обители Власти; той самой усадьбы, до которой я (уже очень давно, кажется) с трудом доковылял на одной ноге и где приобщился (пожалуй, это можно было назвать так) к высшей власти на этой планете.
Все это прошло. А что прошло, как известно, — то будет мило…
Наш кораблик, изрядно поучаствовавший в космической драке, но уцелевший после того, как доставил нас на Землю, пошел в ремонт, а сейчас Уве-Йорген пригнал его, и «Алис» находился здесь, рукой подать — готовый к работе, однако выведенный из поля восприятия и потому невидимый даже для нас, не говоря уже о посторонних. Впрочем, каждый из нас в любой миг мог подать ему нужный сигнал на возникновение. Он находился здесь, хотя мог бы стоять на любом из уцелевших космодромов Ассарта, единственный сейчас исправный корабль этого мира.
Итак, мы прибыли. Но Мастер почему-то медлил с объяснениями и задачами. Похоже, каждый из нас если и не понимал, то уж наверняка чувствовал, что причина его молчания заключается в том, что и сам он не до конца владеет обстановкой.
* * *
После смерти старого Властелина Советник, помогавший править государством еще отцу покойного, деду Изара, уединился в своей отдаленной от столицы усадьбе и за минувшие месяцы успел уже, с помощью своих слуг, сделать жизнь в старом доме достаточно уютной и даже приятной. Можно было бы, правда, подумать, что ему не хватает общества многих людей, к которым он привык за долгие годы служения Власти. Так оно, пожалуй, и было; но время от времени его все же навещал кое-кто из старых соратников.
Вот и сейчас некоторые из них были у него в гостях. Впрочем, вернее было бы назвать это деловым визитом.
Присутствуй при этой встрече кто-либо посторонний, он, надо полагать, немало удивился бы прежде всего облику гостей. Их странным одеяниям, какие были в моде, пожалуй, пятьсот, а то и больше Кругов времени тому назад. Двое были облачены в полные рыцарские доспехи, еще двое — в долгополые кафтаны с высоко торчащими плечами, одежду людей знатных: виднелась также длинная мантия, из тех, какие носили в давние времена ученые люди, а еще один был в купеческом полукафтане — темном, без всякой вышивки и прочих украшений. Но не одежда была в них самым странным, а то, что все гости до единого были в какой-то степени прозрачными: и если немного напрячь зрение, сторонний наблюдатель смог бы разглядеть сквозь них и противоположную стену, и все, что на ней висело или у нее стояло. И непременно возникло бы у него сомнение: полно, да люди ли это вообще?
Советника, однако, облик гостей нимало не смущал, и он спокойно слушал то, что говорил ему один из рыцарей. Говорил, правда, не вслух, так что если бы кто-то и подслушивал, то не уловил бы, ни единого звука. Советник же этим способом общения владел давно.
— Высокочтимый донк и Командор, — так обращался рыцарь к Советнику. — Возможно, вам уже известно, что в скором будущем вас намеревается посетить Властелин Изар.
Советник лишь кивнул.
— Предполагаем, что он будет просить о помощи в розысках его сына — возможного Наследника. И будет настаивать на участии в этих поисках Ордена Незримых.
— Да, — сказал Советник. — На вашем участии, донк.
— Мы пришли сюда, донк и Командор, для того, чтобы предупредить вас: не следует обещать этого. Мы не станем помогать.
— Решил ли так Совет Незримых?
Рыцарь улыбнулся печально:
— Совета более нет, Командор. Как нет и самого Ордена. Мы, стоящие перед вами, — все, что от него осталось.
— Что же произошло?
— Шары, Командор. Те, что исходят из недр Храма Глубины. Их стало намного больше. Мы боролись с ними, но соотношение сил не в нашу пользу. Они мощнее, запасы энергии их — больше. Наши воины, рассеяны в схватках, превращены в беспорядочные струйки, развеянные в пространстве. Мы будем воевать до последнего. Однако исход ясен уже сейчас. Ордена Незримых больше нет, Командор. С прискорбием сообщаем вам об этом. История многих тысяч Кругов заканчивается вместе с нами. Вы остаетесь единственным, еще обладающим плотью, и вам придется взять на себя всю тяжесть спасения Ассарта.
Советник склонил голову:
— Я благодарен вам за предупреждение. Я знаю: вы будете держаться до конца. И я — тоже.
Гости склонились в глубоком поклоне. И через мгновение их не стало видно.
* * *
Мы вернулись на планету не в самый лучший для нее час.
После Десанта Пятнадцати планет Ассарт находился в глубокой разрухе. Так было, когда мы улетали. Похоже, так же обстояли дела и сейчас. Но, полагали мы тогда, пусть Властелин занимается обустройством своего государства — вкупе с Ястрой, Жемчужиной Власти. Покидая свои достаточно уютные комнаты, полагавшиеся мне по рангу в ее крыле Жилища Власти, я оставил ей составленное по всей форме прошение об отставке с высокого поста Советника Жемчужины. Другой стороны наших отношений я не касался. Они кончились.
Повторю еще раз: мы полагали, что свое дело сделали. Война умерла. Сорвались планы Охранителя и того, кто был над ним, и сам он растворился во множестве незаметных людей, перестав быть одной из фигур, с какими приходится считаться и Мастеру с Фермером, и не только им. Мы отработали и заслужили отдых. Разрешение Мастера покинуть планету было получено и использовано. Другое дело — много ли это принесло нам радости. Но это уже наши собственные проблемы и разочарования, и о них сейчас думать не время.
* * *
Далеко (по обычным меркам) от мест, где происходят описываемые события, один обратился к другому. Мастер сказал Фермеру:
— Я думал, что моим людям незачем больше возвращаться в скопление Нагор, что там все успокоилось — я подразумеваю безопасность Особой Точки. Тем более что зреют новые осложнения — в других местах, — ты о них знаешь…
— Они были всегда — и останутся, пока существует само Время, — сказал Фермер, и в голосе его не было веселья.
— Кроме того, им наверняка нужен был хороший отдых.
— Отдохнем ли когда-нибудь и мы сами?
— Это решать не нам. Так вот, я приказал им вернуться на Ассарт и находиться в полной готовности.
— Может быть, ты объяснишь, что так испугало тебя?
— На сей раз, похоже, — угроза всему Мирозданию.
— Снова — Перезаконие?
— Гораздо хуже. Те законы, меняясь, оставались нашими законами, хотя и с несколько иным действием. А грозит нам — установление других законов, в самой основе не позволяющих нам существовать такими, каковы мы есть. Возможно, дело коснется даже самой структуры вещества… А начнется с малого: с воцарения на планете, пусть сперва на одной, иной формы жизни — разумной жизни. Понимаешь, не нового вида, не рода — иной формы.
Фермер кивнул. Казалось, он остался спокойным.
— Об этом нас не раз предупреждали. Но обходилось.
— Да — потому что своевременно принимались нужные меры. Это и приходится делать сейчас.
— А не может это быть ложной тревогой?
— К сожалению, вряд ли. На Ассарте замечается намного больше энобов, чем должно быть в нормальных условиях.
Фермер озабоченно нахмурился:
— Думаешь, это — следствие последней войны?
Мастер проговорил невесело:
— Верховной Силе не важна форма, в которой она проявляется. Но мы и есть суть эта самая форма — и не хочется уступать место неизвестно кому. В конце концов, люди — не самый худший вариант. Мы, например. — Он усмехнулся.
Но Фермер, похоже, не был настроен на веселый лад:
— Идет смена? Но это же… — Он не договорил, лишь покачал головой. Потом нашел слово. — Это ужасно.
— Это еще хуже.
— Резерв Разума?
— Да.
— Однако пока это только энобы.
— Недвусмысленное предупреждение. Их появление означает: еще одна война, еще одно нападение на планету — не на государство! — то есть не обязательно внешняя атака, хотя бы междуусобица — и планета сама примет меры самозащиты. То есть еще одна сколько-нибудь значительная схватка между людьми — и механизм заработает. Это будет началом конца не только Ассарта. И не только Нагора, пожалуй…
Фермер сказал Мастеру — медленно, как если бы мысли возникали с трудом, одновременно с произнесением слов:
— Быть может, нужно пожертвовать Ассартом? Слишком далеко зашло там дело, и мне думается, что мы упустили время, когда процесс самоуничтожения можно было повернуть вспять. Нам казалось, что они спохватятся сами, не так ли? Мы не поняли вовремя, что есть страшная сила, преобладающая над доводами здравого смысла: политика и властолюбие. А теперь? Три четверти планеты — пустыня. Сохранился, по сути дела, один большой лес — и его продолжают уничтожать даже в мирное время. Может быть, выход в том, чтобы изолировать Ассарт от остальных? Пусть там действует Резерв Разума; это послужит предупреждением, наглядным пособием для всех миров. Боюсь, что у нас не хватит сил на что-то другое. Твои несколько эмиссаров — да будь их даже вдесятеро больше — ничего не смогут сделать. В конце концов, даже нам самим нужен такой опыт. А за пределы Ассарта опасность вряд ли распространится: у каждой планеты ведь свой резерв, и он вступит — или не вступит в действие только в зависимости от положения дел именно на этой планете, а не на Ассарте. Не так уж и много мы потеряем. Приобретем, возможно, больше.
Мастер ответил Фермеру:
— Всякое начало трудно. Реализовавшись — впервые в этой Вселенной — на одной планете, Резерв Разума приобретет куда больше опыта, чем мы. Это — Разум, хотя и чуждый нам. И как всякий Разум, он будет экспансивен, станет стремиться к расширению своего пространства. Прежде всего в пределах скопления Нагор. Потом — дальше. Я уверен: они найдут способ инициировать Резервы на других планетах, даже пока обстановка не станет критической. Это — первая опасность. А вторая, я думаю, заключается в том, что Ассарт в Нагоре — центр цивилизации. Он — порой намеренно, а чаще — без четкого умысла регулирует уровень цивилизации на других планетах, не позволяя им не только обогнать себя, но хотя бы сравняться. Как только он окажется во власти Резерва, он лишится своей роли — и место его займет кто-то из других миров Скопления. Он начнет проводить ту же политику сдерживания остальных. Ее можно реализовать, лишь ускоряя собственное развитие, стремясь все дальше оторваться от конкурентов. И в результате произойдет то же самое, что на Ассарте. Так что наша жертва — если мы пойдем на нее — будет первой, но никак не последней. Мы не можем так рисковать.
— Что же мы вообще можем?
— Прежде всего — узнать, как на самом деле обстоит дело на Ассарте.
— Мы знаем об этом достаточно.
— Да — если говорить о положении на поверхности планеты. В мире, населенном людьми. Но мы не можем увидеть то, что происходит в зоне Резерва Разума. Она закрыта для нас. Для взгляда отсюда.
— Но не для проникновения внутрь там, на месте, ты это хочешь сказать?
— Вот именно.
— Это возможно?
— Риск для проникающего очень велик. Но надежда сохраняется.
Фермер помолчал, размышляя.
— Если бы на это пошел один из нас… — проговорил он затем, — то какие-то шансы были бы. Но мы не можем — без разрешения Верховной Силы. Ты уверен, что мы его получим?
— Уверен, что нет.
— Почему так считаешь?
— Не знаю. Скорее всего интуиция… Да и потом — ведь Резерв Разума порожден Верховной Силой так же, как и род человеческий. А Она никому не отдает предпочтения, что бы об этом ни говорили. Потому что и Ей нужен новый опыт — свой в каждом Времени и в каждом Пространстве. Иначе Она перестала бы быть активной. Нет, она не станет ограничивать Резерв.
— Но и нас тоже, я прав?
— И нас тоже. Это — наш с тобой мир, и у нас есть право самим принимать решения — и нести за них ответственность. Тем не менее, туда не пойдешь ты и не пойду я. Потому что у нас здесь нет замены.
— Я только что хотел это сказать. Значит, один из эмиссаров?
— Да. И срочно. Нам нужно знать положение Резерва Разума на сегодня, чтобы понять — что еще в наших силах.
— Пошлешь ее?
Мастер медленно покачал головой.
— Нет. Для нее это было бы, пожалуй, легче — как для всякого человека Космоса. Но на месте обстановка может оказаться слишком сложной для женской структуры.
— Никодим?
— Нет. Он справится с препятствиями, но не сможет, боюсь, точно оценить то, что увидит, услышит и ощутит.
— И я так считаю. Структура разума ведь сохраняется и в Космосе. И не его вина, что он не в состоянии… — Фермер вздохнул. — Значит — послать планетарного?
— Да. Но, конечно, дав ему все, что мы можем.
— Догадываюсь, — сказал Фермер. — Это будет Ульдемир?
— Ты не согласен?
— Я возразил бы — если бы видел другой выход. Хочешь вызвать его сюда?
— Если окажется возможным. Я не уверен в этом: там все сейчас слишком сложно. Придется наделять его умениями отсюда.
— Всего таким способом не передашь…
— Сколько сумею. Ты поможешь, я надеюсь?
— Всем, что в моих силах. Кстати… у Резерва ведь тоже есть свои Ведущие? Такие, как мы с тобой для этой Вселенной?
— К счастью, сейчас, по-моему, нет. Ты ведь помнишь Охранителя?
— Конечно. Но разве это был он? Мне показалось, что он слишком слаб для такой деятельности. Иначе с ним не так просто было бы справиться.
— Ты забыл. Мы были такими же — пока Человеческий Разум не набрал силу. Если бы Резерв вышел на простор — Охранитель ничем не уступал бы нам. И он обретет полную мощь, как только Резерв начнет реализоваться.
— Он знает об этом?
— Сейчас — нет. Ты ведь помнишь: тогда удалось лишить его Силы. Но он все вспомнит — если Резерв выпорхнет из гнезда.
— Грустная перспектива. Как ты считаешь: там, внизу, в этом, как ты говоришь, «гнезде» — эмиссар сможет уничтожить его? Или хотя бы замедлить его реализацию?
— Нет, конечно. Самое большее — определить степень готовности. Только.
— Не очень-то утешительно.
— Других возможностей нам не дано.
Фермер даже не кивнул в ответ, а просто насупился. Он не хуже Мастера знал, что такое — Резерв Разума. И лишь после паузы заметил:
— Нужно справиться и предотвратить. Сколько бы сил это ни потребовало. Даже если…
— Это самое я и скажу им.
— И о Резерве Разума?
— Пока — нет, — ответил Мастер не сразу. — Людям, занятым делом, не нужны лишние волнения. Уровень ответственности, если она чрезмерна, подавляет. Хватит им и своих тревог.
* * *
Мы прошли тогда сквозь пояс спутников — тех немногих, что еще не сошли с орбит, но представляли собой лишь кучи лома, доживавшие скорее всего последние сотни, а то и десятки витков. Лишь три аппарата показались нам исправными. Они висели на стационарных орбитах в плоскости экватора, охватывая своим излучением всю поверхность Ассарта. Мы опознали их: то были спутники глушения, вывешенные в пространстве Десантом Пятнадцати, чтобы лишить Ассарт связи и с кораблями этой планеты, ушедшими к другим мирам, и с самими мирами, и между отдельными источниками на поверхности атакованного мира. Они почему-то уцелели. Случайно скорее всего.
А когда мы, на одном из посадочных витков, проносились над Сомонтом, столицей, то нам показалось, что город этот, хорошо знакомый, сделался центром нескольких концентрических кругов, каких нельзя было бы увидеть ни на одной из довоенных карт.
Собственно, центром являлся даже не весь Сомонт, но та группа строений, что называлась — официально и неофициально — Жилищем Власти. Война пощадила его, как известно, не случайно. И нападавшим, и оборонявшимся было важно сохранить в целости и сам Храм Глубины, расположенный глубоко внизу, и все подходы к нему.
Жилище Власти было охвачено нешироким кольцом уцелевших строений. Оно примерно совпадало с Первым городским поясом — по принятому в Сомонте делению.
Второй, Третий и прочие пояса — до самой зоны пригородов — лежали в развалинах. Снаряды, ракеты, бомбы и лазеры обеих сторон усердно потрудились на ниве разрушения.
Далее шло кольцо пригородов. Радиус его был небольшим: ни в одном месте он не достигал и двадцати километров.
А за ним начиналось уже Мертвое кольцо, ширина которого местами достигала двухсот километров. Именно сюда были выброшены основные силы Десанта Пятнадцати миров — и здесь встречены теми войсками, какие Ассарт еще смог собрать для своей защиты. Битвы начались на внешней границе этого кольца и прокатились до нынешней внутренней. Кроме других средств уничтожения, здесь поработали огнеметы — опять-таки с обеих сторон. Не осталась в стороне и химия. Она применялась не против людей, но уничтожала растительность, чтобы обеспечить сторонам свободу маневра. Трудно было сказать, сколько еще лет здесь не проклюнется ни один росток, не пролетит ни одна пчела или бабочка. Лишь немногие уцелевшие дороги пересекали это кольцо, но и по ним никто не ездил.
Последнее из воображаемых мною колец оставалось более или менее целым, как и те четыре донкалата, что граничили со столичным. Вообще-то он именовался Великим донкалатом Мармик. Он издавна принадлежал роду Мармик, из которого происходила и нынешняя династия. Великий донкалат Тамир, из которого происходила Ястра, Жемчужина Власти, располагался далеко отсюда на северо-западе, в горах, там в предгорьях до войны усердно качали нефть. С донкалатом же Мармик соприкасались: Великий донкалат Плонт, а также Окроб, Шорк и Калюск. Они не понесли значительного ущерба; однако, как и более отдаленные края, имели большие потери в людях, ушедших на Большую войну и до сих пор не вернувшихся. Это не могло не отразиться на производстве — и отразилось. На планете стало голодновато. А в Мармике и в самой столице — просто голодно. Далеко не всякий предприниматель решался пересечь Мертвое кольцо с грузом продовольствия. Да и на чем? Добывающие и перерабатывающие топливо предприятия, похоже, надолго вышли из строя — во всяком случае, других сведений не было; может быть, что-то и уцелело в Саморе, где тоже промышляли нефть и где множество людей под командой донка Яширы ушло с приближением войск Десанта в леса. Эти леса, покрывавшие весь Самор, и не позволяли разглядеть сверху, как там обстояли дела сейчас.
Все виды транспорта, похоже, бездействовали. Во всяком случае, мы не увидели ни одного поезда, корабля, локаторы не зафиксировали ни одного аграплана в воздухе. Разве что несколько куцых транспортных колонн на разных дорогах; все они следовали, похоже, к столице. На войска это не было похоже, и на продовольственные караваны — тоже. Видимо, властям не удалось ничего поправить за те месяцы, что успели пройти после формального окончания битвы до нынешнего дня.
Топливо — электричество — связь. Вслед за первым звеном этой цепи неизбежно должно было выпасть и второе, а за ним с неизбежностью последовать и третье.
Отсутствие связи означало отсутствие единой Власти.
Правда, когда я размышлял обо всем увиденном, нам еще не было известно, что в Великих донкалатах и просто донкалатах начали подниматься склонившиеся некогда, но не утратившие фамильной гордости головы.
Единого военного командования на Ассарте сейчас просто-напросто не существовало — потому что не существовало и самой армии, сильной и организованной. Причина была той же: многие военачальники, пользовавшиеся в войсках авторитетом, пали на планетах или погибли на кораблях; бомбардировки и обстрелы разрушили систему связи, а уже замеченные нами сверху спутники-глушилки и вовсе парализовали работу приемных станций на поверхности. Так что если где-то и сохранились подобия гарнизонов, то связи с ними не было.
Остававшиеся на планете, а также немногие вернувшиеся солдаты, лишенные командования и знавшие лишь, что война кончилась и надо добираться до дома, нередко не могли сделать этого из-за развала транспорта. И люди, пробиравшиеся к родным местам пешком, лесами и разбитыми городками и поселками, — идти открыто многие опасались, полагая, что местные власти могут схватить их и заставить работать на себя или же вернуть в армию, чего мало кто хотел, — люди эти чаще всего приставали к лесным и степным шайкам, не разбирая более, кто тут свой, ассарит, а кто — пришлый: солдатам всегда не трудно понять друг друга, все армии устроены на один манер, независимо от цвета знамен и языка команд. Одним словом, в мире сейчас царило неустройство. А винят в любом неустройстве именно Власть — потому что, вернее всего, так оно и есть.
Но это все нам только еще предстояло узнать.
Однако мы-то — мы свое дело сделали? Кто мог бы поспорить с этим?
* * *
Оставался, правда, у меня маленький повод для недовольства самим собой. В суматохе боев за Сомонт, а когда они смолкли — спешно собираясь покинуть планету и составляя свое прошение об отставке, я просто забыл сделать одно дело: передать Бриллианту Власти — Изару или, может быть, Жемчужине Ястре — кое-что такое, что могло заинтересовать их, когда они придут к необходимости как-то делить Власть между собою — а может быть, и еще с кем-то другим. Я забыл — и это так и осталось, помнится, в одной из уютных комнаток Жилища Власти, — не в тех, разумеется, что я занимал, будучи Советником Жемчужины, но там, где — рассчитывал я — на оставленное никто не наткнется случайно. Были в Жилище Власти такие местечки — кстати, вовсе не те, в которых хранились, если верить слухам, Сокровища Ассарта.
Кстати, как там Ястра? Родила благополучно, это было уже — сколько? Два? Нет, скорее три месяца тому назад. Тогда я находился на Земле, как и весь экипаж; считалось, что мы отдыхаем. Я не успел еще выяснить, получили ли удовольствие мои друзья от посещения родных некогда краев. Их вид вовсе не свидетельствовал об этом. Похоже, ни один не был в претензии, что нас отозвали и снова забросили дела в эти, уже знакомые места.
Хотя — кто в конце концов одержит победу в борьбе за верховную Власть в Ассарте — или же такая Власть вообще более не восстановится — для судеб Вселенной не имело ровно никакого значения.
В этом я был уверен.
* * *
Властелин Изар был хмур и озабочен. Дела в его великом государстве складывались не лучшим образом.
Все было плохо. Но хуже всего, пожалуй, — предстоящее собрание всех — или почти всех донков Ассарта, впервые за десятки, даже сотни Кругов времени решившихся выступить единым фронтом против всепланетной Власти, какую представлял он, Изар.
Намир, Великий донк Плонтский, любезный сосед, наверняка играл в этой затее главную роль.
Сейчас донки находились в пути, и не сегодня завтра следовало уже ожидать их прибытия.
Но столкнуться с ними лицом к лицу и победить можно было лишь при одном условии: имея за спиной силу не меньшую, но большую, чем у них. Да и не только у них. В донкалате, да и в самом Сомонте, бродило множество иноземных солдат — тех, кто, лишившись кораблей, не смог покинуть Ассарт и вернуться на свои планеты.
У Изара — сейчас, здесь — таких сил не было. И все это понимали.
Однако это еще не означало, что их вообще не было на планете. Они были, и надо было только найти их, предстать перед ними и повести за собой.
Такое решение Властелин и принял.
Он вызвал капитана Черных Тарменаров, своей гвардии и личной охраны.
— Мы выезжаем, капитан, — сказал он.
Офицер, казалось, не удивился.
— Каким способом, Бриллиант?
— По дорогам. Или вы считаете, что воздухом — лучше?
— Нет, Бриллиант, я так не думаю.
— Возьмем Карету Власти — и два боемобиля.
— Сколько воинов взять?
— Столько, сколько уместится. Топлива — максимум, вооружение — самое серьезное.
— Слушаюсь, Бриллиант Власти!
Капитан отдал честь, повернулся и вышел.
* * *
— О-О-О-У-У-У-Ы-Ы-Ы…
— Питек! — крикнул я. — Да уймись ты хоть ненадолго! Уши вянут!
— И в самом деле, — поддержал меня Уве-Йорген. Голос его, более звонкий, чем обычно (сказывалось выпитое, а может, и не только оно), донесся от костра. — От твоей арии наши дамы, чего доброго, в монастырь запросятся, а они тут для другого времяпрепровождения.
Два женских голоса поддержали его, два других воспротивились:
— Не мешай ты, хмурый!
— Пусть веселится! Всем — веселиться! Во имя Веселой Рыбы!..
Вой все же стих. Через несколько секунд Питек появился передо мной — первобытно-голый, из всей одежды на нем оставались даже не слипы, а лишь набедренная повязка — для нее было использовано полотенце; растрепанные волосы свисали на глаза, на груди виднелись многочисленные следы поцелуев: завербованные им дамы явно пользовались дешевой помадой. Он глубоко дышал, в густой шерсти на его торсе застряла сухая хвоя, и черный блестящий жук старался выкарабкаться из волосяных зарослей на волю. В каждой руке Питек держал по стакану. Один протянул мне.
— Не грусти, капитан. Выпей. Не пристало тебе отставать от экипажа. И прости: в такую ночь песня сама просится наружу.
Это называлось у него песней, и в его репертуаре было множество подобных. Как объяснял Питек, в его времена для каждого дела и события существовала своя особая песня, и он помнил все их до последнего звука. Правда, нам, людям других эпох, все эти звукоизвержения казались совершенно одинаковыми; вероятно, мы не обладали первобытной остротой слуха. Может быть, если бы Питек исполнял свои номера почаще, мы бы и научились разбираться; но он пел только под очень большим градусом. Тем, кто представляет, как много он мог выпить, не пьянея, легко понять, что сольные концерты его случались крайне редко. Сегодня был как раз такой случай, и он стоял передо мною и даже чуть покачивался. Но рука его, сжимавшая стакан, не дрожала.
— Выпей, капитан, — повторил он.
Я принял угощение. Это было местное деревенское пойло — не лучше и не хуже всех других такого же рода. Я выпил. С таким же успехом я мог бы выпить просто стакан воды: меня сегодня не брало. У меня был день воспоминаний, день грусти и печальных размышлений о тщете надежд и бессмысленности жизни. Такое накатывает на многих, начиная с определенного возраста. С того, через который я давно уже перешагнул, сделав, по моим прикидкам, предпоследний шаг. С возраста, когда главное в своей жизни можно увидеть, лишь оглядываясь назад, но никак не всматриваясь в будущее. И когда примиряешься с тем, что один из основных периодов твоего существования — планетарный — приближается к концу. Может быть, даже не только примиряешься, но и начинаешь ждать исхода с легким нетерпением. Хотя бы потому, что люди, дорогие тебе, уже далече, и хочется поскорее пуститься им вдогонку. А те, кто останется здесь, и без тебя обойдутся…
Мне казалось, что, улетая, с планетой я расстался без сожаления. Да, здесь была Ястра; но выбирая между мною и властью, она остановилась не на мне — и поступила правильно. Власть не старится, как люди, она всегда молода — или, точнее, ее всегда можно омолодить, если только знать рецепт. Правда, кроме Жемчужины был теперь еще и ребенок; мой, никуда не денешься. И, может быть, он и служил одной из причин моего смутного настроения. Оно преследовало меня все время, пока я находился на Земле, неожиданно чужой и непонятной. Кажется, я — да и все мы — перестали быть планетарными людьми, физически еще оставаясь ими.
А может быть, и нет.
Что же касается ребенка — я никогда не умел любить детей заранее, до их появления на свет. Мне надо было взять младенца на руки, вдохнуть его запах, услышать голос, выражающий крайнее недовольство миром, в который его вбросили, не спросившись, — чтобы по-настоящему понять, что он не только есть, но что он — кусочек меня и с этого мига я буду всегда ощущать его именно так. Поэтому сейчас, никогда еще его не видав, я всего лишь знал, что на свет появился сын — еще один, — но никак не ощущал этого. И все же было немного грустно от мысли, что, по всей вероятности, я никогда не увижу его и судьба его останется мне неведомой. Хотя — о нем наверняка позаботится могущественная мать, и удел его будет, надо полагать, блистательным.
Но будет ли? Если понадобится, Жемчужина и им пожертвует, я думаю. И уж во всяком случае никак не станет афишировать мое отцовство. Так или иначе, я вряд ли могу чем-нибудь помочь ему. А это вполне уважительная причина для того, чтобы вести себя так, как если бы его и совсем не было.
Давай забудем, капитан? Подумаем лучше о чем-нибудь веселом. О холере в Одессе, как говорил классик. Будем легкомысленны…
* * *
Ястра, Жемчужина Власти, в который уже раз перечитала наглое, прямо-таки дышавшее самодовольством прошение своего Советника — да и только ли Советника? Нет, разумеется, — оставленное ей, видимо, перед его исчезновением с Ассарта, но обнаруженное ею лишь недавно, когда ей понадобилось зачем-то заглянуть в покои, которые он занимал прежде.
Таковы мужчины. Исчезают именно тогда, когда их помощь становится более всего необходимой. Что из того, что он помогал в войне с Десантом? Самая главная война начнется сейчас: война между своими, война за Власть на планете.
Но, кажется, какие-то остатки совести у него все-таки были: недаром ей только что доложили о том, что и сам Ульдемир, и люди, сопутствовавшие ему, вновь появились на Ассарте. Наверное, память заставила его вернуться на то самое место, где они встретились когда-то: близ Летней Обители — теперь, к сожалению, лежавшей в развалинах, — как и очень многое другое после войны.
Да, он там. В какой-то степени это приятно. Но нужен он сейчас не на развалинах Обители, а здесь. В Сомонте. В Жилище Власти. Рядом с нею, Ястрой.
Он, видимо, не спешит. Даже не прислал гонца, чтобы, известить о своем возвращении.
Ничего. Мы его заставим поторопиться.
Что за негодный, отвратительный отец, кроме всего прочего! До сих пор не видел своего ребенка. Чудесного Яс Тамира.
Ястра швырнула бумагу на стол. Вызвала капитана Горных Тарменаров — своих земляков и телохранителей. Гвардейского полка ничем не худшего, чем солдаты Изара.
— Капитан! Возьмите несколько надежных воинов и мой личный аграплан. Вам известно, где он. Незамедлительно летите к Летней Обители. Там сейчас мой Советник. Он — со своими людьми. Возьмите его и привезите сюда. Остальных четверых можете доставить позже, но его — ни минуты не мешкая.
— Следует ли брать его любым способом, Жемчужина?
— Ты имеешь в виду — силой? Не знаю… это не так-то просто. Лучше иначе. Обожди.
Она подошла к столу. На листке своей бумаги размашисто написала несколько слов. Сложила листок.
— Передайте ему это. И будьте вежливы, и осторожны.
— Да, Жемчужина. Мы будем вежливы и осторожны.
* * *
— Капитан!
То был уже не Питек — тот вернулся к своим дамам, в кусты, и там вовсю развернулась любовная баталия. Меня взял за плечо Рыцарь; в отличие от Питека, он был одет по форме — той, какую носили мы здесь, на Ассарте. Уве-Йорген был полностью снаряжен для перехода в Сомонт, предстоявшего нам в самом скором будущем.
— Актуальная информация, капитан, — сказал он. — Если угодно. То, что мы не успели расшифровать сразу, — последние записи с орбиты. Мне кажется, это важно.
Мне пока ничто не казалось важным: мы ведь не знали, что еще нам предстоит тут сделать. Но приходилось оставаться капитаном даже тогда, когда ты не знал, какую команду подавать.
— Что-нибудь интересное?
— Те самые группы машин, что мы заметили сверху, но не поняли, что они там везут. Похоже, в столицу съезжаются донки — ближние и дальние. Помнится, именно в таких машинах они ездили — когда мы еще находились здесь.
— Им стоило бы сделать это "куда раньше, — пробормотал я. — А вообще это — не наше дело. У нас нет приказа.
Он крепко, до боли, стиснул мое предплечье:
— Ладно, черт с ними. Но возьми себя в руки, капитан! Не хочу видеть тебя таким. У нас же праздник сегодня, разве не так? Снова встретились, против ожидания…
Я вздохнул. Он был, конечно, прав, Уве-Йорген.
— Да, — сказал я. — Праздник. Симпозиум с девками.
Он усмехнулся:
— Твою даму, кстати, Питек тоже прихватил. Чтобы добро не пропадало. Ты же знаешь: ему всегда мало.
Я огляделся. Чуть поодаль из кустов появился Гибкая Рука; дама цеплялась за него, ноги ее заплетались — то ли много выпила, то ли индеец утомил ее. Его лицо оставалось, как всегда, невозмутимым и матовым — ни капли пота.
— Правильно сделал Питек, — сказал я. — Мне эта гимнастика ни к чему.
— Напрасно, — покачал головой Рыцарь. — Полегчало бы. Ну, дело твое, конечно. Однако, выпить за встречу надо. Таков закон.
— Надо.
— Тогда пошли.
И мы направились к костру.
* * *
Это и в самом деле должно было стать праздником. И ребята не зря организовали пикник на лоне природы, с выпивкой и дамами, подобранными, как уже говорилось, в Летней Обители Власти, — вернее, в ее развалинах.
Я уж не помню, кому первому пришла в голову мысль — отметить возвращение на Ассарт именно таким легкомысленным образом. Может быть, Питеку, но инициатором мог быть и Рыцарь, и даже Гибкая Рука. Точно знаю только, что не я. Но идея мне понравилась. Давно уже нам не удавалось посидеть так — легко, свободно, бездумно. И кто знает — придется ли еще. Девушки отправились с нами, похоже, с удовольствием, прекрасно понимая, что к чему, им достаточно было пообещать хорошее угощение. И, судя по тому, что у костра сейчас не было никого, кроме нас с Уве, да еще его дамы сердца (она, перебрав, спала тут же, свернувшись клубком, словно большая кошка), между моими коллегами и прекрасным полом установилось полное взаимопонимание.
Ночь достигла своего дна и теперь должна была начать подъем к рассвету. Наконец-то в голове приятно зашумело. Возня в кустах прекратилась, даже самые неутомимые, похоже, утихомирились…
Действительно, из зарослей появился Георгий — но в одиночестве. Лицо его выражало крайнее недовольство.
— Сбежала, — сказал он и присовокупил еще словечко, достаточно всеобъемлюще характеризующее исчезнувшую даму. — Я едва задремал, открываю глаза — ее нет.
— Наверное, ты ее напугал, — усмехнулся Уве-Йорген прежде, чем, наверстывая упущенное, оттащить свою даму от костра и улечься рядом с нею. — Не надо было кормить ее раньше времени. Сытые всегда стараются смыться.
Меня происшествие не смутило: на войне как на войне, и после войны — как после войны. Я не стал сочувствовать ему. Рыцарь, похоже, собирался исполнить свой мужской долг тут же, не уходя от теплого костра; я поймал его взгляд и, чтобы не смущать ветерана, медленно двинулся в темноту.
Мне хотелось найти то место, ту точку, где я вынырнул из сопространства, прибывая на Ассарт; ту яму, где я чуть не сломал ногу. Хотелось попрощаться с памятью, что ли?
Я нашел ее метрах в двадцати от костра. Да, отсюда я двинулся на одной, по сути дела, ноге в путь, приведший меня к Ястре — и в конечном итоге к войне…
Мысль о войне оказалась неприятной, и я повернулся и пошел на колышущийся свет костра.
Наверное, я стоял на месте приземления достаточно долго; и Рыцарь, и его дама успели уснуть. Я был один. Одиночество у ночного костра — что может быть лучше, когда у тебя такое настроение?
И вдруг неизвестно откуда подкравшийся сон свалил и меня — сразу, бесповоротно, как выстрел в упор.
* * *
Мастер смотрел на нас с легкой улыбкой — в отличие от Фермера, который с осуждением качал головой, явно выражая свои чувства.
— Извините за то, что пришлось вызвать вас таким способом, — проговорил Мастер, дав нам минуту, чтобы мы, не без изумления оглядываясь, сообразили, что находимся не где-либо, а именно на Ферме — все до единого из ассартской команды. Правда, присутствовали здесь и другие, и мы с ними были рады видеть друг Друга.
— У меня просто не было времени, — продолжал он, — ждать, пока вы вернетесь, — или хотя бы вызвать обычным порядком, — чтобы тут же отправить обратно.
Мы мельком переглянулись; услышанное нас не обрадовало.
— Что-то случилось? Но только что на Ассарте все было вроде бы в порядке… — выразил я общую мысль.
— Новая информация. И на этот раз очень серьезная опасность грозит не только Ассарту и всему его населению. Опасность, откровенно говоря, галактического размаха. Я сейчас объясню вам, но прежде скажу: вам необходимо остаться там до поры, когда можно будет улететь со спокойной совестью.
— Мы внимательно слушаем, — только и оставалось сказать мне.
— Новая информация, — начал Мастер, — заключается в том…
* * *
Когда он закончил, мы смогли только снова переглянуться. В сказанное верилось с трудом. Но сомневаться в его словах не приходилось.
— Нам кто-нибудь поможет? — хотел уточнить я.
— На серьезную помощь не рассчитывайте. Но что-нибудь сможем сделать. Однако главное — на вас. Роли там распределите сами. Все. Счастливого пробуждения под сенью дерев.
Я хотел еще перекинуться хоть парой слов с Элой, то и дело поглядывавшей на меня, но только дружески — не более. Но не успел.
Мастер прощально кивнул нам. И все исчезло.
* * *
Очень далеко от Ассарта, на окраинной планете Инара, Магистр Миграт сказал Лезе:
— Собирайся. Пришла пора возвращаться домой. На Ассарт.
Женщина кивнула; за минувшие месяцы она привыкла повиноваться сводному брату Властелина, вырвавшему ее из огня войны и привезшему на Инару. Он всегда знал, как лучше.
— А ребенок выдержит? — спросила она только.
— Можешь быть совершенно спокойна.
Она кивнула. За себя она не боялась.
— И этому скажи — когда появится, — добавил Миграт.
— Его я уже второй день не вижу.
— Вот как?
— И рыбки его тоже нет. Унес с собой.
Миграт только пожал плечами.
— Ну, дело его, — сказал он равнодушно. — Ждать не станем.
* * *
Я проснулся мгновенно, словно потревоженный зверь. Все спали — как и в тот миг, когда, бросив тела на произвол судьбы, откликнулись на зов Мастера. И я по-прежнему пребывал в одиночестве.
Одиночество оказалось, однако, не таким уж продолжительным.
Минуты, я думаю, через две его нарушили военные башмаки. Они возникли на освещенном пятачке по ту сторону костра. Шагнули и остановились. Не сами по себе, конечно. В башмаках были ноги, поддерживающие крепкий торс, оснащенный головой в шлеме и двумя руками, крепко сжимавшими направленный на меня автомат. Я покосился налево и направо. Солдат было несколько, и они взяли меня в плотное кольцо. Другие точно так же обошлись с Рыцарем и его девчонкой. Я с легкостью опознал мундиры и знаки различия. То были Горные Тарменары — гвардия Жемчужины. Парни из офицерской — Знаменной — роты. Люди, не любящие и не понимающие шуток. А тот, что остановился передо мной, был их капитаном. Мне приходилось встречать его раньше, в бытность мою Советником (и не только) супруги Властелина.
Первой мыслью было: мы вроде бы не докладывали о своем прибытии никому. Но тут же сообразил: сбежавшая девица. Видимо, нас ждали в этих краях. Но кто мог предположить, что, возвращаясь, мы направимся именно сюда? Кто мог нас вычислить?
Ответ был один: Ястра. Жемчужина Власти решила прибрать нас к рукам. Недаром говорится, что старая любовь не ржавеет.
А может быть, она и ни при чем? Просто солдаты резвятся? И вот сейчас один из них нажмет, смеха ради, на спуск — мы ведь, на их взгляд, безоружны…
Но никто не нажимал. Стоявший по ту сторону костра, убедившись в том, что замечен мною, сделал «циклоном» движение — дернул стволами вверх, приказывая встать. Я поднялся; остальные автоматы — во всяком случае, те, что находились в поле бокового зрения, — тоже изменили положение, продолжая метить в мою грудь или спину на уровне лопаток. В следующий миг двое сзади крепко взяли меня за руки. Я не стал протестовать. Пусть держат покрепче.
И вдруг странная мысль мелькнула. Не далее как час или полтора тому назад мне уже подумалось, что пришла пора рассчитаться с планетарным периодом своего бытия и перейти в новое — космическое — качество, чтобы воссоединиться со многими ушедшими. И вот сейчас возникла прекрасная возможность осуществить это как бы и не по своей вине. Все совершенно естественно: на меня нападают, я сопротивляюсь — и со мной поступают соответствующим образом. Полдюжины пуль в грудной клетке. Этого и для меня окажется вполне достаточно. Так что никто не придерется. Даже Мастер. Гибель при выполнении служебного долга — что может быть благороднее и чище?
Двое задних по-прежнему держали меня за руки. Осталось лишь, сильно оттолкнув ногами землю, взлететь, попутно выбив носком автомат из рук стоявшего передо мной, и таким образом выиграть долю секунды, нужную нападавшим для того, чтобы среагировать и вновь поймать меня в прицел. Они поймают — и представление закончится.
Получилось же не совсем так. Потому что остальные, окружавшие меня, оказались вдруг на земле, а их оружие — в руках четырех моих сотоварищей. Те двое, что стерегли Рыцаря, лежали в нокауте. Пришлось признать, что мой замысел осуществлять некому.
— Ну, что сделаем с ними? — спросил Питек. — Может, придушим, чтобы не поднимать лишнего шума? Не то девицы проснутся. А им надо выспаться, им сегодня досталось на месяц вперед.
— Разберемся, — сказал я ему. И обратился к тому, что еще пару минут тому назад стоял передо мною, вооруженный и самоуверенный:
— Чего вы хотели?
Он сперва вхолостую пошевелил челюстью: кажется, я слегка задел его ногой, выполняя прием. Но в его взгляде, не отрывавшемся от моего лица, я не заметил ни обиды, ни упрека; он понимал, что служба есть служба и на ней приходится всяко. И голос прозвучал спокойно, когда тарменар ответил:
— Было приказано вручить Советнику собственноручное послание Жемчужины Власти.
— Только-то?
Капитан уже извлек из объемистого, на длинном ремешке, планшета запечатанный розовым сургучом конверт. От бумаги повеяло знакомым, тонким ароматом, мои ноздри с удовольствием втянули его. Офицер четким жестом протянул пакет мне:
— Срочно.
Я взял пакет.
— И для этого направили чуть ли не целый взвод?
— Приказано было доставить с почетом, — проговорил он. — Да и в этом лесу стало беспокойно в последние дни…
— Сейчас уже спокойно, — сказал Рыцарь. Тарменар кивнул:
— Верю.
Уве-Йорген взглянул на меня:
— Ну что — отпустим их подобру-поздорову?
— Обожди. Прочту.
Плотный конверт распечатался с громким хрустом. Маленький листочек в нем был сложен вдвое. Косой, размашистый почерк:
«Ульдемир! Жизнь твоего сына в смертельной опасности. Моя тоже. Срочно нужна твоя помощь. Жду с нетерпением!!!»
Именно так — с тремя восклицательными знаками в конце. Эти несколько слов занимали весь листок: Жемчужина не любила ограничивать себя ни в чем.
Похоже, я на какое-то время задумался — судя по тому, что Рыцарь позволил себе тронуть меня за локоть:
— У нас не так много времени осталось, капитан. Пора собираться.
Но я уже принял другое решение. Принял с облегчением, и только теперь почувствовал, что оно отвечало до сих пор не осознанному желанию: еще раз увидеться с этой женщиной — и добиться каких-то реальных гарантий благополучия для рожденного ею ребенка; ее ребенка, но и моего тоже. А если для таких гарантий ей нужен я сам — тем лучше.
— Я увижусь с Жемчужиной, Рыцарь. Думаю, это задержит нас ненадолго. Мастер ведь не ограничил нас определенными сроками. Значит, можем располагать своим временем.
(И, кстати, — подумал я, — отдам ей то, что забыл вручить вовремя. Лучше поздно… Хотя, кажется, еще и не поздно. Правда, не исключено, что они и сами уже наткнулись на этот мой — тайник не тайник, но во всяком случае — укрытое от поверхностных взглядов местечко.)
— Хочешь снова увидеться с нею? — Уве-Йорген нахмурился. — Странные у тебя возникают намерения…
— Чего же странного? Там мой сын — хотя и не мой наследник. К тому же формально — я все еще ее Советник.
— Я не об этом, Ульдемир. Сын — это понятно, и прекрасно, что она позволяет тебе увидеть его. Но последнее время ты неоправданно рискуешь. Как вот только что.
Он смотрел на меня в упор, и я понял, что такого старого вояку, как Рыцарь, мне не провести. Наверняка ему и самому приходилось переживать подобное.
— Больше не буду, — пообещал я. — Во всяком случае, в обозримом будущем. Слово.
— Верю. Ну а что делать нам?
— Общая задача вам ясна — как и мне. Действуйте по обстановке так, чтобы можно было начать в любое время. И держите связь со мной. Ты, как всегда, за старшего.
Он кивнул, и я сказал предводителю тарменаров:
— Что у вас тут — вездеход?
— Аграплан. В двух шагах.
— В столице произошло что-нибудь… неожиданное?
Он покачал головой:
— Мне об этом ничего не известно.
— Ладно, — сказал я. — Полетели.
* * *
Маленькая машина стояла метрах в двухстах от нашего лагеря. В ней нас ожидали пилот и еще два тарменара; прочие, видимо, останутся, чтобы караулить мой экипаж; что же — помогай им Рыба! Я имел в виду, понятно, не моих людей.
Я занял указанное мне кресло. Взлетели бесшумно, вершины леса стремительно провалились, потом побежали назад — все быстрее, быстрее. Поднялись над облаками. Звездное небо над нами походило на полусферическое зеркало, хорошо отполированное, отбрасывающее на облака свет неизвестного источника, так что облака сверху казались серебряными. Далеко справа на серебре проступало розовое пятно; то пробивался свет из кратера Священной Горы, которая странным образом уже сотни лет вела себя, как хорошо отлаженный мотор на холостом ходу, который не глохнет, но и не увеличивает оборотов. Зрелище было красивым.
Потом еще один источник света возник; маленький, но прыткий, он приближался к нам по плавной кривой. Пилот и капитан обменялись словечком-другим на языке, мне не понятном. Аграплан дал крутую свечу, потом нас слегка тряхнуло. Это означало, видимо, что меры защиты приняты. Прошло несколько секунд, пилот перевел машину в горизонтальный полет и держал площадку с полминуты; потом внизу маленький огонек превратился в букет из огненных цветов — лепестки вспыхнули и опали.
— Это по нам? — спросил я капитана.
— По факту, — ответил он, усмехнувшись.
— Чужие десантники из леса?
— Да кто угодно, — сказал он, пожав плечами. — Чужие, свои, а может быть — просто ребятня. Этого добра на планете валяется невесть сколько. Вот и играют. Мы защищены, не бойтесь.
— И в мыслях не было, — искренне сказал я.
Но тут же пилот снова нахмурился.
— Что-то еще? — поинтересовался я. Но тут же увидел и сам.
Неизвестно откуда возникло и теперь летело — справа, параллельным курсом, на расстоянии метров тридцати — несколько (шесть или семь) странных светящихся шаров — размером, как показалось мне, с человеческую голову. Поверхность их, если вглядеться, переливалась.
— Что это? — невольно вырвалось у меня.
Капитан пожал плечами:
— Никто не знает. Но после войны их развелось немало. Они не нападают, но все же приходится остерегаться. Может, они взрываются?
Больше я не спрашивал. Потому что понял: это те самые энобы, о которых предупредил нас Мастер. Энергия и информация. Хорошо, если только это…
Они сопровождали нас почти полчаса. Потом резко отвернули и стали снижаться.
Ничего страшного не произошло.
* * *
Мы долетели без приключений. Приземлились, однако, не там, где я ожидал: не на крыше правого крыла Жилища Власти, где была оборудована площадка для легких аграпланов и вертушек. И даже не на площади, на которую выходил Главный подъезд. Я не обиделся: через этот вход принимали лишь высоких гостей, я же сейчас был неизвестно кем. Но все же, оказавшись на земле, я удивился: уж слишком далеко мы приземлились, на пятачке среди развалин то ли Первого, то ли Второго городского пояса. Удивительно, как удалось пилоту втиснуть машину меж хребтами изломанных бетонных плит. Хотя — вспомнилось — они же горцы, Ястрины пареньки, так что ничего странного. Мог бы сесть и поближе…
Эту мысль я высказал капитану. Он глянул на меня достаточно хмуро:
— Мы, конечно, пробились бы. Но приказано не подвергать вас риску.
— Жилище Власти, что же, захвачено? Кем?
— Властелином, — буркнул он. — Ладно, пошли.
Некоторое время я жалел о том, что не занимался альпинизмом; потом привык, отделавшись парой синяков. Правда, оба солдата подстраховывали меня. Мы одолели «хребет», спустились по противоположному его склону (когда-то здесь проходила улица) и вошли под каким-то чудом уцелевшую арку, что вела раньше, видимо, во двор, теперь же представляла собою тупик, до половины заваленный битым кирпичом. Арка была очень старой, судя по виду кирпичей; потому, наверное, и устояла.
Я подумал было, что здесь мы будем дожидаться чего-то. Но капитан не собирался задерживаться. Почти на границе завала оказался канализационный люк, присыпанный кирпичной крошкой. Я не заметил его сразу, потому что глаза не успели привыкнуть к темноте. Капитан скомандовал по-своему. Один из его солдат остался у входа, изготовив свой автомат к бою, второй стал поднимать крышку люка, сметя с нее мусор.
Потом мы спустились по скоб-трапу. Солдат, прикрывавший нас, влез последним и надвинул крышку на место. Колодец был неглубоким. Внизу оказалось сухо. Капитан зажег фонарик. Он шел первым, я — третьим, на всякий случай считая шаги. Ход постепенно расширялся, потолок уходил ввысь. Мы прошли, по моей прикидке, около двух километров, когда капитан сделал знак остановиться и стал шарить лучом фонарика по стенам.
— Наши доски, — пробормотал он. — Куда, к дьяволу, девались доски?
Я тоже стал оглядываться. У меня и раньше были подозрения, что ассариты видят в темноте хуже, чем мы, земляне.
— Вон они, впереди. Они нужны?
И я сделал шаг вперед. Он схватил меня за рукав:
— Стойте на месте.
И отдал приказание. Солдат отложил автомат, лег и стал подползать к доскам по-пластунски, прижимаясь к самой стене. Я не без удивления наблюдал. Потом солдат остановился, вытянул руки перед собой, что-то на своем наречии проговорил. Капитан ответил. Направил свет туда, где солдат уже делал что-то пальцами вытянутых рук. Он копался около пяти минут. Потом стал отползать, уже более уверенно, чем полз туда. Когда он поднялся на колени, я увидел в его руках два детонатора и тонкую проволоку — кусок около метра в длину.
Капитан, похоже, выругался — но скорее с удовлетворением. Передав ему принесенное, солдат снова пополз; на этот раз он ухватился за одну из досок и не без труда потянул на себя, вновь отползая. Я опять дернулся было, чтобы помочь, — и во второй раз был остановлен:
— Я сказал вам — не рисковать!
Доски вытащили по одной. Они были метра по три длиной и сантиметров двадцати в ширину, толщиной же дюйма полтора. «Хорошие доски для занятого постройкой дачи», — подумал я. Солдаты, теперь уже вдвоем, стали укладывать доски в виде настила на полу, и потом по одной толкать их вперед так, что конец доски оставался примерно в шаге перед нами. Досок было четыре, настил получился широким и удобным — если только не спотыкаться о пакеты взрывчатки, прочно прибинтованные к каждой доске. Непонятно только было — к чему тут настил и для чего взрывчатка на нем.
Еще команда — и первый солдат, подобрав оружие, двинулся по настилу и перешел на ту сторону. Сделал еще шаг и остановился. Пошел капитан. Потом — я. Доски были как доски. Наконец и последний участник экспедиции оказался рядом с нами. Но на этом дело не закончилось. Настил разобрали, доски по-старому сложили у стены, отсовывая их назад. Потом первый тарменар вернул детонаторы на место и зацепил конец проволоки за едва видимый крючок в полу, у самой стены.
— Можем идти, — сказал капитан.
— К чему была эта церемония? — не утерпел я.
Он усмехнулся:
— Тут — старая ловушка. Еще два шага — и человек проваливается в шахту, можно даже сказать — прямиком к Духам Горы. Пройти можно только по мостику.
— Дальше тоже будут такие сюрпризы?
— Такие — нет. Другие — возможно. Но и к другим мы готовы.
Он скомандовал, солдаты вытащили из сумок глушители и навинтили их. Из ножен были извлечены длинные кинжалы. Даже смотреть на них было страшновато.
— Идемте.
Мы двинулись в прежнем порядке.
Чем дальше мы шли, тем извилистее становился ход. Еще через километр вышли на перекресток. Свернули направо. Минут через десять остановились. Фонарик погас. Трое шепотом заговорили между собой, мне пришлось помалкивать. Я не обижался; мне хотелось лишь поскорее добраться до места, где можно будет по-человечески отдохнуть. Потом нас осталось трое: один солдат — тот, что шел последним, — растаял в темноте, за изгибом хода. Мы ждали. Было тихо. Потом послышался едва уловимый свист. Повторился. Капитан зажег фонарик. Мы двинулись дальше. Ушедший вперед тарменар поджидал нас шагах в двадцати. Капитан предупредил меня:
— Осторожно, не споткнитесь.
Но я успел уже разглядеть два тела, аккуратно уложенные к стене. Капитан провел по ним лучом. То не были тарменары Властелина.
— У них слишком мало людей, чтобы держать все проходы, — негромко сказал мне капитан. — Теперь, думаю, дойдем без задержек.
— Хотелось бы, — сказал я ему в затылок и умерил шаг, чтобы не оттоптать ему каблуки. — Но зачем вы их так — наповал?
— Это не мы, — сказал он, не оборачиваясь.
— Кто же?
Он ответил не сразу:
— Может, тут проходили Незримые. Бывает — некоторые умирают от страха. Сердце не выдерживает.
Я сделал вид, что объяснение меня удовлетворило.
* * *
Оставшиеся четверо дремали у догоревшего костра. Все было выпито, девицы ускользнули, опасаясь, наверное, солдатского пристрастия. Тарменары несли службу, охватив кострище и всех возле него редкой цепью. Было тихо и скучно.
— Чего ждем? — спросил у старшего Уве-Йорген, не очень рассчитывая на ответ.
— Машин.
— Где же они?
Тарменар немного подумал:
— Где-нибудь. Приедут.
И, еще поразмыслив, добавил:
— Лес густой.
И в самом деле, машинам пробираться сюда, выкручиваясь между деревьями, наверняка было сложно.
— Могли бы и сами дойти до просеки хотя бы. Вот как вы — сюда.
Тарменар сказал:
— Приказ.
Встал и отошел — наверное, чтобы больше не слышать вопросов.
Ждать пришлось еще не менее часа, пока не послышался звук работающего мотора. Звук многократно отражался от деревьев, и трудно было определить, с какой именно стороны приближается транспорт.
— Готовность! — негромко скомандовал старший команды своим солдатам, и они сразу же залегли, укрываясь за деревьями, изготовив оружие к бою.
Старший вернулся к костру:
— Подъем. За деревья. Лежать до команды.
Четверо нехотя поднялись, протирая глаза.
— К чему? — поинтересовался Уве-Йорген. — Есть угроза? Ребята, берем оружие.
— Отставить! — хмуро приказал старший. — Оружие — нельзя.
— А вы почему?..
— Так полагается.
— Приляжем, — сказал Питек. — Хотя я, конечно, предпочел бы более теплую компанию. Разогнали всех красавиц, черти.
— Тише, — остановил его Рыцарь. — Слушать всем. Слышите?
— Тихо, — ответил за троих Гибкая Рука.
— Машины остановились. Наверное, не могут пройти. Если…
Он не закончил — тишину нарушили хлопки. Вроде негромких аплодисментов. Один. Два. Три. Но донеслись они вовсе не оттуда, откуда можно было ждать появления машин. Хлопнуло наверху. Над головами. Ниже лесных макушек.
Рыцарь, как и все остальные, невольно поднял глаза к густозвездному небу над поляной. Но первым увидел опасность не он.
— Облако! — негромко предупредил индеец.
Звезды и в самом деле мутнели, расплывались. Небо меркло.
— Газ! — это был уже Рыцарь. — Принять меры…
Спохватились поздно: уже вдохнули. Голова пошла кругом. Отказался подчиняться язык. Не осталось сил подняться. Сладко-сладко зевнулось…
Последнее, что еще увидели глаза, пока тяжело не упали веки: солдаты на опушке. Черные Тарменары. Много. Приближались неспешно, с оружием в руках, палец — на спуске.
И тут же пришел сон. Глубокий, как в детстве после дня беготни. Мягкий. Светлый.
…Ты отдаешь ручку от себя. Послушная, как палец руки, машина наклоняет острый нос. Бомбардировщик противника в прицеле — медленный, громоздкий, как крылатая баржа. Servus, mein lieber! Большой палец сам вжимает гашетку. Und — auf wiedersehen…
Но два мчатся навстречу. Только что их не было — и вот они. Длинноклювые. Маленькие крылья — где-то в самом хвосте. Нет мерцающего диска, бешено крутящегося винта. И не видно трасс, прочерченных пулями для корректировки прицела. Но краткий взблеск пламени, струя дыма — и сейчас, сейчас ракета…
Даже во сне понимаешь: этого не может быть. Эти перехватчики — совсем из другой эпохи. Не из той, военной. Но из неимоверно затянувшегося после нее нового предвоенья.
Ничего, это ведь только сон… Ничего. Das ist garments. Der is janischt, как говорят берлинцы.
Или:
Он совсем крохотный, этот мальчик, младенец, лежащий на широких ладонях высокого рыжебородого человека. Наверное, ему страшно. Детям часто бывает страшно: они изначально знают, что мир жесток, но еще не умеют его жестокости противопоставлять свою. Но младенец не плачет, попискивает только. Может быть, инстинктивно ощущает: то, что произойдет с ним сейчас, избавит его от всей злобности мира, от необходимости защищаться от нее и причинять зло другим… А может быть, ему, голенькому, просто приятно сейчас на жарком солнце: ему не холодно…
Рыжебородый с младенцем становится над самым обрывом. И все, стоявшие позади, невольно приближаются короткими шажками, сами того не замечая. Разговоры падают до шепота, потом и вовсе стихают. Всех накрывает тишина, и писк ребенка в ней особенно слышен.
Бессмертные боги, но ведь это я лежу на жестких ладонях, и это меня сейчас — хилого, ненужного стране — меня, меня…
Громкий голос оглушает: бородатый что-то раздельно произносит. Я его не понимаю: еще не научился говорить. Затем — взрыв голосов у него за спиной. И среди них — ни одного, в котором послышалась бы жалость.
И тут же я взлетаю в воздух. Солнце на миг заставляет зажмуриться, исчезает, снова слепит — и снова его нет. Свистит ветер — сперва ласково, потом все резче и резче. Все слышнее голос моря внизу, все ближе. И…
Нет, это был не я. Не я! Я не родился хилым, я отважный воин, стоял в одном строю с Леонидом, когда нас было лишь триста.
Но это только сон. Я понимаю, что это только сон. Ничего страшного. Ты никогда не боялся, не бойся и сейчас…
Или:
Глубокая расселина. И я лежу в ней. Двинуться не могу. Наверное, переломаны кости. Сырость и холод пробираются под кожу, и я чувствую, как медленно немеет все внутри. Что там внутри? На костях почти ничего уже не осталось. Трудно есть беззубыми деснами, но я привык бы. А что еще я смог бы? Ничего. Только есть, пить и оставлять свои кучки. Такие не нужны роду. Не нужны племени. Все правильно. Только зябко. Но скоро и это пройдет.
А я ведь прекрасный охотник, я — летающий по деревьям, я — обрушивающийся на добычу с вершины, я — без промаха и дальше всех мечущий копье. Хотя — это уже не сейчас. Это — раньше.
Что такое — сейчас? Что — раньше? Когда я оступился и сорвался в расселину, мои сородичи глядели сверху, лица их оставались неподвижными; наши лица оживают, лишь когда мы преследуем дичь или врага, или спорим между собой, или подминаем под себя женщин. Когда бросают старика, все остаются спокойными.
Я ведь не сам оступился: меня подтолкнули, а я не так уж уверенно держался на ногах.
Когда это было?
Что такое — «когда»?
Да ну, все это сон, я просто крепко сплю. Я охотник, я член лучшего во Вселенной звездного экипажа, я из племени Мастера.
Тьфу, это всего лишь сон…
Или:
Это странный человек: кожа его бледна, глаза круглы. Таких нет среди известных нам племен. И язык его, его слова незнакомы и непонятны.
Мы могли бы принять его в племя. Женщину, которая была с ним, мы уже приняли. Но женщины не проходят испытаний. А мужчине придется — чтобы доказать, что он настоящий мужчина, а не притворяется. Сейчас воины готовят испытание, и в круглых глазах я вижу страх. Мужчина не испытывает страха. А если испытывает, то не показывает его другим.
Неизвестно, откуда он с женщиной взялся. До нас и раньше доходили слухи, что где-то начали появляться такие. Очень далеко. На побережье. Мы же — маленькое племя и живем в лесах. Когда-то мы обитали там, где нет деревьев, но нас оттеснили. Потому что у нас мало воинов. Меньше, чем у других. И еще меньше — женщин. Значит, мало детей, и племя останется слабым. Наверное, скоро вымрет. И мы готовы принять к себе чужака, чтобы он стал одним из нас. Но нужно, чтобы он был мужчиной…
А этот? Он кричит, увидев свою кровь, хотя никто не хочет зарезать его насмерть. Кричит, когда выдирают клочья его спутанной бороды. Кричит, когда предлагают встать на горящие уголья…
Он не мужчина, и не нужен нам. Мы убьем его. Я. Потому что это я увидел и поймал их. И его женщина теперь — моя. У нее будут от меня дети. И мне достанется его скальп. У меня много скальпов, к ним прибавится еще один.
Я готов. Но почему он начинает вдруг уменьшаться, таять… И вот — как будто бы его и вовсе не было.
Все смотрят на меня. Сейчас, сейчас я пущусь в погоню. Я найду его следы…
Почему не осталось вокруг никого из племени?
Это мне только снится, наверное. А на самом деле…
Сон. Конечно же, сон.
* * *
Люди в глубоком сне не ощущают, как их переносят и кладут в машину. Тяжелую, просторную военную машину с нарисованной на бортах металлического кузова плавно изогнувшейся рыбой с зубастым клювом. Рыба черная, и тарменары — тоже. Гвардия Властелина Изара образцово выполнила задачу.
Горных Тарменаров, спящих так же крепко, переносить не стали.
— А с этими что? — спросил, поведя рукой, Младшее Острие. — Устранить?
— Такого приказа я не получал, — ответил Острие, старший здесь. — Оставь.
— Оружие разрядить?
Но Горные Тарменары — не враги Черных, хотя и соперники.
— Не надо. Нам с ними еще драться вместе. Пусть спят. Поехали. По машинам!
Когда машина с погруженными в бронированный фургон пленниками тронулась, Уве-Йорген на четверть секунды открыл глаза. То же сделали и остальные трое.
И продолжали мирно спать. Или?..