Хен Гот едва не закричал в голос, когда — как бы в ответ на попытку углубиться во второй нижний уровень лабиринта — оттуда поднялось и полетело прямо на него несколько слабо светящихся и к тому же еще почти совершенно прозрачных фигур примерно в человеческий рост. Он сжался в комок на самом краешке провала, ожидая немедленной гибели, потому что решил, что наткнулся на какое-то новое, ему не известное средство охраны нижних ярусов (он не столько знал, сколько догадывался, что существовало их там не два и не три), и сейчас он, не приняв мер предосторожности (да он и не знал их), будет уничтожен — сожжен, размазан по полу или разорван в клочья. Голова вдруг стала — почудилось ему — совершенно пустой, просторной, ни одной мысли не осталось в ней — только страх, да и то не в голове он был, а где-то под желудком. Только и мог он, что смотреть на приближающиеся привидения и что-то непонятное, содержания не имеющее вышептывать вмиг посиневшими губами.

Обошлось, однако. Как воздушные пузыри, поднимающиеся с илистого дна, фигуры проскользнули мимо него со странным шорохом, походившим на легкое потрескивание, — пролетели без последствий. Один только из них — последним двигавшийся, — проплывая вверх, чуть замедлился, поравнявшись с его головой и (показалось на одно лишь мгновение) вдруг заполнил ее, так что застучало в висках — но тут же ощущение прошло, фантом же, пахнув на историка холодом, пустился догонять своих; они поднялись примерно на метр над уровнем пола, на миг замерли — и плавно двинулись по коридору в сторону, откуда пришел сам Хен Гот: к выходу, значит. Почти сразу же оттуда послышался сдавленный возглас и торопливые, убегающие шаги. Но это историка уже не волновало: раз уж сейчас с ним ничего не стряслось, то чего еще оставалось бояться? Тем более, что механизм, приведенный им в действие, продолжал исправно работать.

Хен Гот терпеливо обождал, пока плита над его головой не опустится на место, восстанавливая непрерывность пола. Как он и ожидал, здесь не было полной темноты; существовал свет, хотя и очень слабый, однако его было достаточно для постепенно адаптировавшихся глаз. То не было, разумеется, электричество; но в этой части хода, как было известно историку, с древних времен жили, размножались (хотя и ограниченно) светящиеся бактерии. В верхних, открытых для сухого воздуха ходах они давно уже вымерли: для жизни этому штамму требовалась влага. А тут, в первом нижнем ярусе, ее было достаточно: невдалеке протекал подземный ручеек. Правда, дышать в чересчур влажном и теплом воздухе было труднее, чем на верхнем, пусть и подземном, но хорошо вентилировавшемся ярусе, откуда он только что спустился. Но зато не приходилось брести совсем уж вслепую.

Прежде он бывал здесь только один раз: за неделю, пока незадолго до Десанта Композиторы Истории приводили в порядок привезенные с других планет родословные чужих вельмож, перетягивая их на Ассартскую колодку, Хен Гот, получив разрешение самого Властелина, успел если не разобраться в планах Лабиринта (просто потому, что таковых не существовало), то во всяком случае исследовать несколько ходов из числа тех, которыми совсем или почти не пользовались. Тогда, в числе прочего, он наткнулся и на этот скрытый переход и при первом знакомстве чуть не погиб: он шел по верхнему туннелю — и вдруг пол под ногами начал быстро опускаться, и историк заскользил вниз, в открывающуюся пустоту. К счастью, в последнее мгновение он увидел, что кроме колодца, в который он вот-вот упадет, внизу существует окружающая жерло провала кольцевидная площадка, почти в метр шириной, и на ней-то возможно было удержаться. Уже падая, он перевернулся в воздухе, грудью и животом упал на плоскость и, судорожно дергаясь, на нее вылез. Несколько придя в себя, стал оглядываться — и обнаружил, кроме прочего, систему рычагов, при помощи которой — как он, хотя и не сразу, сообразил — можно было ловушку использовать и в качестве входа в нижние ярусы. Потом, наверху, ему пришлось повозиться, пока он не обнаружил свободно лежавший в кладке камень, который и приводил в действие систему рычагов и противовесов. Правда, в тот раз ему довелось поблуждать, пока он не нашел нормального выхода в верхний ярус и оттуда — в само Жилище Власти; зато сейчас Хен Гот мог действовать вполне уверенно.

Он хотел лишь одного: предупредить Изара о тех опасностях, что грозили Властелину и со стороны Охранителя, и из лагеря Миграта; хотя Магистр и погиб (неприятно было вспоминать, что погиб именно от его, историка, руки, но уж такой, видно, была их общая судьба), люди его остались, а раз есть люди, то найдется и кто-то, кто их возглавит — из той же среды скорее всего. И, разумеется, сообщить о том, где находится его любимая женщина и — самое важное — его сын и Наследник. А за все это Хен Гот собирался просить очень немногого: возможности спокойно жить, не думая о куске хлеба и об ударе из-за угла, и по-прежнему заниматься историей; пусть даже не Новой (Хен Гот почти совершенно охладел к ней, увидев, к каким страшным результатам приводит борьба за новую науку), но той, истинной, какую можно было — он успел ясно увидеть эту возможность — построить на основании документов никем не изучавшегося Архива Властелинов. Ту малую его часть, что он смог, убегая, забрать с собой, он разобрал уже довольно основательно. Но — помнилось ему — в тесных комнатках оставалось еще очень много важнейших подлинных бумаг, от которых и сегодня немалое могло зависеть в жизни Ассарта и его правителей. Еще массу услуг смог бы историк оказать Властелину — и не ему одному; только бы согласились выслушать его, дав время высказаться спокойно и обстоятельно…

Пока что ему вроде бы везло. Наверное, такой нынче выдался день, хотя скорее — ночь. Узкая, с низким потолком крутая лестница, заключенная в каменную трубу, вывела его прямо на третий этаж. Судя по толстому слою пыли, ею давно не пользовались; Хен Гота это не удивляло: всяких ходов-переходов в самом Жилище и под ним накопилось за века столько, что на каждого обитателя, если сосчитать, их приходилось по два, а то и по три — что же удивительного в том, что многие давно уже выпали из обихода? О них забыли — оттого и постов никаких не стояло. К счастью.

На третьем этаже их и не должно было быть. Власть охраняют, но так, чтобы не очень-то наступать ей на пятки: Власть чувствительна и обидчива до крайности. Поэтому Хен Гот решил в первую очередь добраться до бывших своих апартаментов. Ему очень хотелось по-человечески отдохнуть. Места в Жилище Власти всегда было куда больше, чем людей, его населявших, даже считая со всею челядью: некогда ведь в этих стенах квартировало и все войско, не такое уж, кстати сказать, малочисленное. Так что вряд ли можно было ожидать, что в отсутствие историка кто-то польстился на его две комнаты — далеко не самые удобные или престижные.

Однако где-то в коридоре благосклонная судьба потеряла, видимо, его след, и везение кончилось.

Начать с того, что в прежде безлюдных переходах оказалось неожиданно много вооруженных людей. Не штатной охраны и не тарменаров. Они стояли у дверей, за которыми прежде пустовавшие комнаты были сейчас — судя по доносившимся оттуда голосам, звуку шагов и звяканью металла — плотно заселены. Завидев их, Хен Гот в первое мгновение хотел юркнуть в люк, из которого только что вылез. Но большим усилием воли заставил себя двинуться, порой даже отодвигая людей с пути, с таким видом, словно делом его жизни и было — шататься по Жилищу Власти с утра до ночи и с ночи до утра. Но на него никто и не обращал особого внимания — быть может, потому, что он не носил оружия ни поверх платья, ни под ним (проталкиваясь, он чувствовал ненавязчивые прикосновения; нащупай кто-нибудь на нем хотя бы маленький пистолетик — вряд ли его пропустили бы без объяснений).

Таким образом — без препятствий, но полный недоумения — что это за люди и почему их оказалось тут вдруг так много (судя по многим диалектам, на которых они объяснялись, народ этот собрался тут со всех краев Ассарта), Хен Гот добрался наконец до своего дворцового жилья.

Но от былого уюта в недавно — при нем — отремонтированной и обставленной комнате не осталось ничего. Здесь валялись старые матрасы и одеяла, сумки и кожаные заплечные мешки, солдатские куртки и штаны, — какая-то казарма учинилась там, где ему так хорошо думалось и отдыхалось. Это было прежде всего обидно. Стоило ему ненадолго исчезнуть — и все, начиная с Властелина, о нем забыли. Словно и не было у него никаких заслуг перед Властью и перед всем Ассартом…

Увиденное настолько испортило историку настроение, что он и думать перестал о каком-то везении. Вслед за обидой пришел гнев. И Хен Гот, выпрямившись и выпятив грудь, двинулся дальше — чтобы не кому-нибудь, а самому Властелину высказать свои чувства.

Но вместе с тем, конечно, все же предложить свои услуги. В глубине души историк всем прочим силам предпочитал законную власть — раз уж она уцелела в таких передрягах, пусть правит и дальше, а за ним-то дело не станет.

Таким образом Хен Гот быстро и однозначно разобрался в том вопросе, для решения которого собралось сюда множество людей со всей планеты. Не те, конечно, кого он видел в коридорах, но другие — кого эти, коридорные, сопровождали и охраняли.

Нахмурившись, чувствуя себя оскорбленным в лучших чувствах, историк даже не стал заходить в бывшую свою комнату и двинулся дальше, мысленно еще и еще раз произнося те слова, с которыми собирался обратиться к Властелину, чтобы сразу заинтересовать его. Нет, не с жалобами, конечно; это было бы самой большой ошибкой. «Бриллиант, в знак своей преданности Власти я принес вам самые точные сведения о том, где находится Жемчужина Леза и ваш милый сын и Наследник…»

Однако везение, видимо, покинуло его окончательно. Вместе с хорошим настроением.

В зале, служившем приемной, рядом с которым располагался кабинет самого Изара, солдаты дежурили всегда. Вот и сейчас он завидел их еще издали. И даже обрадовался. Но, приближаясь и вглядываясь, тут же разочаровался.

И не зря. Оба охранника вели себя так, как ни за что не осмелились бы, будь Властелин тут, за стеной. Один развалился на диване, другой — в кресле, задрав ноги в грубых башмаках на бесценный столик эпохи Амоз. Оба курили корешки, и дым в приемной стоял столбом. А кроме солдат в помещении не было ни души — ни даже какого-нибудь мелкого секретаришки, каким положено днем и ночью ожидать в приемной высочайших поручений. Например, вызвать кого-то из вельмож или просто принести чашку кофе…

Нет, Властелина тут не было.

Хотя, собственно, — опомнился Хен Гот — а что ему тут делать, когда до конца ночи осталось еще изрядно? Это только так говорится, что Власть бдит днем и ночью. На самом деле ночами она спит — если только не развлекается.

Решимость не исчезала. Как добраться отсюда до личных апартаментов Властелина, историк помнил. Пришлось только переходами обойти приемную — коридор, закуток, снова коридор — и он оказался в нужном месте.

Здесь охраны вообще не оказалось. Вокруг была тишина. Лишь из-под одной двери пробивался свет. Но то не были покои Властелина. Свет горел в комнатах, которые занимал Эфат, бессменный камердинер. Едва ли не бессмертный.

Историк помедлил. Потом решительно нажал на ручку двери. Потянул ее на себя. Вошел, заранее улыбаясь. Эфат всегда относился к историку хорошо.

Старый камердинер сидел в кресле перед холодным камином, откинув голову на мягкую спинку. Спал.

Историк неслышно приблизился.

Глаза спящего были открыты. И в них застыло выражение ужаса.

То был не сон, понял Хен Гот.

Он испугался.

Он вообще не любил мертвых. Тем более — умерших по неизвестной причине. И еще более — находящихся близ него.

С теми, кого застали около тела, обычно — он знал — не очень-то церемонятся.

Так же беззвучно ступая, историк направился к выходу.

Дверь распахнулась, когда он еще не успел коснуться ручки. За нею стояло двое. Он помнил их: люди эти были из специальной Службы Неприкосновенности Царственных особ, головорезы генерала Си Лена. Люди, не нуждавшиеся в огласке.

Оба одновременно шагнули вперед. Хен Готу пришлось отступить. Больше всего ему хотелось в этот миг исчезнуть, оказаться где угодно — только как можно дальше от этой комнаты, от Жилища Власти вообще. У Охранителя. У Миграта даже…

Ах да, Миграт убит.

«Это я, я сам убил его, — почему-то вспомнил Хен Гот. — Зачем я это сделал? Правда ли, что убийц всегда находят?»

Двое, медленно наступая, уже оттеснили историка почти к самому креслу, к все еще сидящему в нем Эфату. Одновременно — словно глаза их управлялись единым механизмом — посмотрели на мертвеца. Разом уперлись взглядом друг в друга.

— Готово дело, а? — сказал один.

— Чистая работа, — согласился другой.

И четыре глаза вмиг перепрыгнули на Хен Гота. Каждая пара их, казалось, притягивала историка к себе. Они стояли по разные стороны — и ему вдруг почудилось, что взгляды эти сейчас разорвут его пополам. Или совершат что-то другое, столь же страшное…

Хуже всего было то, что он не мог смотреть на обоих одновременно. Обращаться приходилось к кому-то одному. Хен Гот повернулся к правому. Собрал все силы, чтобы улыбнуться. Улыбка получилась (он сам чувствовал) неестественной, как бутерброд с песком. Он все же проговорил — даже с претензией на безмятежность:

— Проходил по коридору, вижу — свет, дай, думаю, зайду к камердинеру Эфату…

Тот, к кому он обращался, сказал напарнику:

— Ты слушай внимательно. Он, видишь ли, дай, думает, зайдет на огонек к старику Эфату…

— Дай, думает, — продолжил второй, — замочу старика. Старичок ведь не бедный был, верно?

— Столько лет при Властях, да чтобы бедный, — сказал другой. — Да я и сам помню. Значит, замочу, думает, и пошарю по шкафам да шкатулкам. Как-никак, старик всеми регалиями власти ведал — не подделками, для улицы, а подлинными, что больших-больших денег стоят… Теми, что называют Сокровищами Ассарта.

— Что вы говорите! — изо всей силы крикнул Хен Гот. — Как вы смеете!..

Тот, что стоял справа, как-то неуловимо-легко ткнул историка щепотью в поддых. Не очень больно даже, но дыхание пресеклось, и не до речей стало.

— Но не успел, мы вспугнули, — сказал правый, не обращая на скорчившегося историка ни малейшего внимания. — Убить успел, а вещички взять мы не дали.

— Придушил старика, — дополнил левый. — Глаза выкачены, как только не выпали, и лицо вон какое — нездорового, прямо сказать, цвета.

— Как говорится, краше в гроб кладут, — согласился правый. Посопел носом. — Воздух тут какой-то… не тот. Тебе не кажется?

— А этот обосрался, — сказал левый, кивнув в сторону историка. — Не утерпел. Сфинктер слабый. — Неожиданно он круто повернулся, схватил Хен Гота за рубашку под самым горлом, скрутил, мешая дыханию полностью восстановиться. — Или ты, может, скажешь, что вообще никого не убивал, а?

Хен Готу впору заплакать было — от совершенно идиотского положения, в какое он попал. Отвечать он не стал: нечего было.

— Вот так-то, — сказал правый. — Ладно. Побудь ты тут. Я его сдам страже, потом станем здесь разбираться. Ну-ка, ты! Руки за спину! — Сноровисто наложил наручники. — Шагай! Да не туда, вправо. Нынче Жемчужина правит — ее ребята станут с тобою разбираться. Вдвойне не повезло тебе, парень. Горцы — народ крутой, они из тебя понавьют веревочек… Ты сам кто такой, а?

Ответил — с хрупкой надеждой, что слышали, что поймут: не мог он, никак не мог:

— Хен Гот, Главный Композитор Истории при Властелине Изаре.

На это никакого отклика он не дождался. Словно в яму сказал.

* * *

Его запихнули в какую-то каморку. Единственно, что хорошо оказалось — что при ней был и туалет. Не совсем, но пользоваться можно было. На душе сразу хоть немного, но полегчало. Тем более, что наручники сняли.

Вволю же погоревать о своей кривой судьбе он даже не успел: пришли и снова выволокли в коридор. Не очень вежливо, но и без битья. И заковывать не стали.

Последнее обстоятельство его несколько воодушевило, так что он осмелился даже спросить:

— Это куда же меня сейчас?

Сейчас историк удовлетворился бы любым ответом, кроме одного лишь: «Казнить ведем». Ему же было сказано:

— Куда ведено.

И шли, пока сам он не стал узнавать: ба, да они уже на половине Жемчужины!

Вокруг и правда были только Горные Тарменары. Хмуро поглядывали на него, но не задевали. Он же был подведен к самой большой тут, двустворчатой двери, в которую постучали весьма бережно. На откликнувшийся оттуда голос старший из конвойных не доложил даже, но проворковал:

— По приказанию Жемчужины Власти задержанный доставлен.

Изнутри послышалось повелительное:

— Сюда его!

Створки двери распахнулись. И его чуть ли не внесли под локотки.

* * *

Ястра смотрела на него взглядом, не выражавшим любезности.

Хен Гот попытался в ответ глядеть независимо. Но трудно сказать, что из этого намерения получилось. Слишком многое мешало.

Во-первых, то, что перед ним была женщина. И не просто, но красивая женщина. По его представлениям, даже очень красивая. Он мог бы сказать даже — прекрасная. Трудно сказать, где здесь для него кончалось впечатление от собственно женщины и начиналось другое — от ее туалета; но вряд ли вообще он мог провести грань между одним и другим — как и большинство мужчин. Хен Гот боялся женщин, хотя и любил их — но издали, вблизи он терялся, переставал быть самим собой. Будь это не так — может быть, и добился бы успеха у Лезы; этого, как известно, не произошло.

Вторым обстоятельством, мешавшим историку чувствовать себя нормально, было то, что не просто женщина оказалась перед ним, но как бы само олицетворение Власти. То есть — силы. Перед силой, как опять-таки уже известно, он пасовал сразу.

Третье же заключалось в том, что он, ни сном ни духом никогда не желавший ни малейшего зла камердинеру Эфату, невольно чувствовал себя не только обвиненным, но и действительно виновным в смерти старика — потому что не видел способа тут же, на месте доказать свою невиновность. Таков был его характер.

Ему, конечно, и в голову не могло прийти, что будь он и на самом деле убийцей Эфата, Жемчужина Власти была бы ему только благодарна; знать бы ему, что у нее самой давно уже созрело намерение нейтрализовать — как принято говорить — камердинера, который, кроме услуг, связанных с гардеробом, выполнял и другую службу: именно к нему сходились, как известно, данные наблюдений и прослушиваний всех «жучков» и «клопов», которыми Изар позаботился населить все отведенное Ястре крыло Жилища Власти. Смерть, от чего бы она ни приключилась, вряд ли опередила людей, которым нейтрализация старика была поручена. Горцы, как он уже слышал, народ при необходимости жестокий.

Но он не знал этого, и уже чувствовал себя обвиненным, осужденным и даже казненным. И всем, на что он сейчас был способен, было — не сводить глаз с Жемчужины Власти, ожидая решения своей судьбы. Может быть, историк пытался взглядом передать Жемчужине свое отчаяние, а возможно — уверить в своей непричастности к убийству. Но похоже, что ничего из этих стремлений не получилось. Впрочем, и не могло получиться: Ястра уже через несколько секунд отвела от него глаза и сказала конвоирам:

— Выйдите. Ждите за дверью.

И лишь когда они вышли — ему:

— Кто ты?

Во рту у него было сухо, и он ответил не сразу:

— С позволения Жемчужины… Я — Хен Гот, Главный Композитор Новой Истории при Властелине, Бриллианте Власти Изаре. То есть был…

Теперь в ее глазах мелькнула искорка интереса: не исключено, что она его узнала.

— Ах, вот как! — проговорила она протяжно и недобро. — Главный виновник войны прибыл собственной персоной. Угрызения совести замучили? Или просто захотелось уничтожить одного из тех, кто очень много знал о твоем преступлении перед Ассартом?

— Клянусь, Жемчужина, я самый мирный человек, я не имею отношения к войне!..

— Вздор! Если бы ты не затуманил мозг Властелина своими сказками, он бы еще сто раз подумал прежде, чем пуститься на авантюру, что привела цветущую страну к полному краху. Да ты наглец, любезный историк! Смеешь оправдываться?

— Но я ведь не думал… не ожидал такого результата!

— Сядь! (Кивком указав — куда сесть.) Рассказывай все. С самого начала. Только не об истории: это не ко времени. О вине твоей в том, что Властелин пошел на такую войну, тоже известно достаточно. Начинай со времен послевоенных. Где был, с кем, что видел, что слышал, что знаешь, а что предполагаешь. Зачем явился сюда во время сбора всех донков (он невольно поднял брови, но вымолвить хоть слово не решился)? Словом — если хочешь голову сохранить на плечах — кайся пооткровеннее, чем самой Рыбе. Уяснил?

Историк дернулся было — припасть к ногам. Она вовремя предупредила:

— Говорить можешь все: здесь больше не слушают. Но резко двигаться не советую: тебя хорошо видно в прицел.

При этом подняла глаза куда-то вверх, словно видя нечто за его спиной. Историк, напуганный, не стал оглядываться.

— Прекраснейшая Жемчужина Власти, сестра-на-тверди Великой Рыбы, затмевающая своим ликом…

Она поморщилась:

— Если останется время — в конце исполнишь весь ритуал. И не заставляй торопить себя: это будет больно.

— Итак, в последние дни войны…

Ястра выслушала все до последнего слова. Правда, Хен Гот — надо отдать должное — умел, когда нужно, излагать сжато и емко. Так и было рассказано им — о Миграте (правда, об убийстве его, спящего, как-то было историком упущено), об Охранителе с его войском, что собирается в скором будущем взять Жилище Власти приступом, и наконец — о Лезе с ребенком… Может быть, докладывая о Лезе, историк руководствовался принципом: не мне — значит, никому; не мог же он не понимать, что вовсе не пирогами встретит Жемчужина мать конкурента на престол — не говоря уже о чисто женских эмоциях, в которых историк никогда не разбирался: не хватало опыта. Ястра вопросов не задавала, только слушала с неподвижным лицом. Хен Гот уверен был, что где-то крутится машинка, сказанное записывается; в этом он прав был, конечно.

И вот пришло ему время заключить свое повествование словами:

— Я рассказал все, что знаю. Без утайки.

— Если это так — хорошо для тебя, — уронила Жемчужина холодно. — Однако не все мне ясно в твоей повести.

Хен Гот внутренне сжался. «Повесть» — это что же значит: что все, им чистосердечно изложенное, на деле — всего лишь сочинение, вымысел? Это просто обидно было бы, не говоря уже о том, что — опасно.

— Жемчужина Власти, клянусь Великой Рыбой!

Она поморщилась:

— Теперь только слушай — и отвечай, кратко и точно.

— Я всегда… со всей преданностью!

— Зачем ты пришел сюда? Не ко мне же! Ты искал Изара? Или скорее всего просто ведешь разведку в пользу Охранителя, высматриваешь слабые места в защите Жилища Власти? И наконец: зачем ты убил Эфата? Чем угрожал тебе старик? Хотел тебя выдать? Отвечай!

Ничего, наверное, и не было бы страшного, признайся он: да, именно к Властелину я шел, ваша высокая политика — не для меня, я — всего лишь его служащий и стремился уверить его в своем желании служить и дальше верой и правдой… Но ему хотелось именно ее убедить в том, что он ей нужен и что появление его здесь — большая удача для нее. Уж очень хотелось сохранить не только жизнь, но и положение при Власти: однажды отведанная, пища эта потом всю жизнь будет тянуть к себе почти каждого — за исключением разве что немногих философов. Историк боялся, конечно; но страх — чувство двуличное: у одних он связывает всякую волю к сопротивлению, у других же, напротив, мобилизует все способности. У Хен Гота на сей раз — мобилизовало: он сообразил вдруг, что должен сказать, чтобы не только сохранить жизнь, но и укрепиться в ней. Надоело ведь, в конце концов, скакать с планеты на планету, шарахаться от одного атамана к другому, поминутно оглядываться — не целят ли тебе в спину… Порядок и определенность нужны ему; может быть, именно сейчас он оказался на пути к их обретению? Ястра не Ястра — какая, в конце концов, разница?

— Великая Жемчужина…

Но она не дала историку продолжить:

— Помолчи. Я думаю…

А думать и в самом деле было о чем. Если Охранитель действительно пойдет на приступ, Жилище Власти продержится недолго. Или все же выстоит?

— Ты сказал — у Охранителя крупные силы. Какие именно? Сколько у него людей? — На его нерешительный жест тут же возразила: — Я понимаю, что ты их не считал. Но должен иметь хоть общее представление!

Ну, круглым-то дураком Хен Гот никогда не был. Конечно, представление у него было.

— Если судить по числу офицеров — а он принимал каждого из пришедших к нему лично, — то может быть до восьми тысяч солдат.

Ястра чуть вскинула голову — словно ее ударили снизу в подбородок, не сильно, но достаточно ощутимо. Однако тут же совладала с собой. Лишь медленно, негромко повторила, стараясь, чтобы волнение не прозвучало в голосе:

— Восемь тысяч…

Она не ожидала, что их будет так много. Было известно, что есть солдатские банды, что кто-то их объединяет. Но чтобы дело зашло так далеко…

— Они хорошо организованы?

— Насколько я могу судить — там все, как в армии. Есть даже склады — оружия, продовольствия… На стадионе — то есть на бывшем стадионе — занимаются — шагают, бегают, схватываются друг с другом врукопашную…

— Вот как.

Она снова задумалась.

Сейчас в Жилище Власти — считая всех прибывших донков с их челядью и охраной — до четырехсот пятидесяти человек. Запасы есть. Стены достаточно крепки. Какое-то время сопротивляться, наверное, можно, хотя она (пришлось признаться себе) в этих делах понимает мало, тут нужен профессионал. Но сопротивляться хорошо, когда ждешь откуда-то помощи. Откуда может она прийти? Изар, вероятно, надеется собрать еще имеющихся на планете солдат, что расползлись по своим норам, лишившись командования. Но авторитет его среди военных сейчас на нуле. После такой войны это естественно. Так что если ему и удастся собрать хоть кого-нибудь — это произойдет очень не скоро. А кроме того…

А кроме того — не хочет она помощи от Изара. Наоборот. Ему не место во Власти. И чем хуже у него пойдут дела — тем лучше.

Сильным человеком был Миграт. Не очень-то дружественным, конечно, однако в качестве временного союзника пригодился бы. Жаль, что в тот раз, когда он предлагал союз, она, не подумав как следует, отказалась.

Еще одно осложнение: эти четыре с половиной сотни людей здесь, в ее доме, — ненадолго. Ну три дня, ну — четыре. А когда они разъедутся по своим донкалатам, у нее останется всего сотня ее тарменаров. Есть еще челядь, но из них не более тридцати способны носить оружие…

Что же делать?

Внезапно она почувствовала — как-то странно, всем своим существом: ей необходимо остаться одной. Хоть на несколько минут. И не только одной в четырех стенах; сделать так, чтобы никто, ни одна душа ее не видела. Почему, зачем? Ей самой это было непонятно. Однако, словно выполняя чей-то приказ, она позвонила, вызывая конвой:

— Выведите его. Пусть обождет в приемной. Не спускайте с него глаз. Он еще понадобится.

* * *

Ястра сидела, опустив глаза. Слышала, как затворилась дверь за историком и сопровождавшим его конвоем. Пыталась понять: что же с нею происходит? Но не успела. Снова пришел беззвучный приказ:

— Смотри на меня!

Ястра взглянула, чуть повернув голову, как бы уже зная, куда нужно смотреть и кого именно она увидит.

Женщина сидела у противоположной стены, удобно устроившись на широком диване, вольно раскинув руки. Непривычный для глаза наряд как бы переливался, скрывая тело и ноги, — и в то же время вроде просвечивал: спинка дивана неясно виднелась сквозь него. Правда, это длилось менее секунды; потом гостья как бы овеществилась и стала нормальной женщиной — может, Ястриного возраста, но, пожалуй, все-таки постарше. «Что же это за ткань? — мелькнуло у Жемчужины в голове. — Шелк? Непохоже. Синтетика? Нет, вряд ли станет такая носить химию… У нас такого не делают, это точно. Да и фасон…»

Женщина прервала ее размышления:

— Здравствуй, Ястра.

— Мы знакомы? — спросила Жемчужина, чтобы выиграть время. И тут же поняла: да. Встречались. В последние дни, даже часы войны. Тогда женщина эта возникла так же неожиданно и сидела у постели раненого, умиравшего Изара.

— Вспомнила?

— Да.

И тут же не удержалась от упрека:

— Лучше бы ты тогда его не вылечила!

Женщина не осудила ее за искренность. Сказала лишь:

— Тогда сегодня тут был бы Миграт. А ты?

Ястра покачала головой. Пробормотала:

— Не знаю… Но и сейчас плохо.

— Я знаю. Потому и решила навестить тебя.

Ястра ощутила вдруг приступ гнева: эта женщина — она же…

— Пришла полюбоваться на мою гибель? Ты все еще ревнуешь?

Женщина покачала головой:

— Нет. Хочу, чтобы ему было хорошо — пока он среди вас. И лишь прошу тебя: береги его.

Ястра в упор смотрела на гостью: верить ли ей?

— Верь мне, — кивнула та. — И еще пойми: обстоятельства сложились так, что мы должны сейчас защитить тебя.

— Вы?

— Те, кто в силах сделать это.

Ястра усмехнулась — скорее горько, чем весело:

— Тогда дайте мне армию. Или хотя бы несколько полков. Мне нужны солдаты, офицеры, генералы. А у меня — только вздорные донки. Вокруг же — враждебное войско…

— Знаю. Но у нас нет солдат. Сейчас нет. Они будут.

— Тогда — хоть денег. Чтобы я могла перекупить часть вражеского войска. Казна Ассарта опустела, все, что у меня есть, — это еда, которую можно растянуть на месяц, запас топлива в подземных резервуарах — чтобы в крайнем случае спастись на моем аграплане, и боеприпасы — не так уж много. Что ты можешь дать мне? Конечно, есть еще Сокровища Ассарта, хотя их и мало — но кому их можно доверить с пользой? Украдут, и дело с концом…

— Я смогу помочь тебе. Но не сию минуту. Помощь придет. Но до того тебе необходимо продержаться.

— Сколько я могу держаться, если они пойдут на приступ? День, два…

— Нет, этого мало. Самое малое — две недели. Да, никак не меньше. Раньше нам не успеть… И не просто продержаться, но сделать это без выстрела. Если начнется стрельба — проиграешь не только ты. Рухнет весь мир.

Ястра сочла это всего лишь метафорой. Но что сама она падет — было совершенно реальной угрозой. И смогла лишь беспомощно сказать:

— Посоветуй это им. Охранителю. Не я ведь начну…

Гостья покачала головой:

— С ним разговаривать я не стану. Он питается другим разумом и не поймет меня. Его гибель мира не пугает, она ему — как он считает — скорее на руку. Нет, продержаться — это твоя работа. Ты слабее, но ты ведь женщина — значит, умней и хитрей. Используй того человека, с кем только что разговаривала. Перехитри донков — заставь помочь тебе, если даже они этого не хотят. И попроси Ульдемира и его людей. Они не смогут одолеть в бою тысячи вражеских солдат, тем более — не применяя оружия; но сделать так, чтобы солдаты оказались телом без головы, — это, думаю, в их силах. А главное — верь в свои силы и не теряй надежды. Нельзя сдаваться заранее, нужно заранее побеждать. Прощай.

Ястра хотела было спросить еще что-то; возможно — о том, собирается ли женщина встретиться сейчас с Улем и что ему скажет. Но не промолвила ни слова — потому что обращаться было более не к кому: диван опустел, женщина исчезла без движения, без звука, ветерком не повеяло…

Жемчужина Власти глубоко вздохнула, на несколько секунд закрыла глаза, расслабилась, чтобы прийти в себя. Продержаться две недели. То есть сделать что-то, чтобы Охранитель не пошел на приступ еще полтора десятка дней. Как? Как? Легко сказать — но не просто — выполнить…

И вдруг она рассердилась. Нет, не на себя. На эту женщину. Это всякая дура сумеет: порхать и давать советы, самой не подвергаясь совершенно никакой опасности. (Она не желала думать о том, что прежде, живя на планетах, и эта женщина, надо полагать, не раз находилась под угрозой, а если бы не так — то и сейчас жила бы во плоти, а не…) Ладно, мы, горные донки, тоже на что-то годны, покажу тебе, что наши женщины не глупее и Ассарт — не самый дремучий из миров…

И позвонила нетерпеливо — раз, другой, третий:

— Пленника ко мне!

* * *

А он, сидя в приемной под дулами двух автоматов, тоже успел кое до чего додуматься. Выстроил, как говорится, систему своей защиты.

— Так что ты хотел мне сказать, Композитор? Понял ли, что тебе нужно во всем признаться? Нашел ли способ искупить свою вину?

— Я повергаюсь к твоим стопам, Правительница…

— Оставь это! Хочу услышать: зачем ты пришел сюда? Быстро!

— Жемчужина, я ведь прежде всего ученый. И мною руководил лишь научный интерес. Я боялся, что в нынешнюю пору неопределенности кто-нибудь, по незнанию, может нанести непоправимый вред великому сокровищу, что хранится здесь, в твоем Жилище, никем не охраняемое, — потому что никто о нем и не догадывается. Кроме меня.

Он заметил, что при слове «сокровище» Ястра насторожилась. Он же сделал намеренную паузу, ожидая дополнительных вопросов. И не ошибся.

— Сокровище? Что ты имеешь в виду?

— То, что копилось здесь поколениями и веками…

— Деньги? Драгоценности? Тайная казна Властелинов? Так ты за ними явился?

О, какую стойку она сделала! Не перегнул ли ты палку, историк? Не собрался ли взять на себя еще одну вину?

— Нет, Жемчужина. Нечто большее. Деньги, потраченные и потерянные, можно так или иначе вернуть. Но то, о чем я говорю…

— Короче!

— Это, Жемчужина, — Архив Властелинов. Драгоценные документы, единственные в своем роде…

Он видел, как потухают ее глаза, ярко вспыхнувшие перед тем. И поспешил продолжить, пока она не прервала его:

— Там, кроме всего прочего, старинные Установления о наследовании Власти. Я понимал, что они очень заинтересуют Жемчужину, они нужны ей именно сейчас, как никому. И если — убереги Рыба — с ними что-то произойдет — а многие, начиная с самого Властелина, прознай они об этих бумагах, не пожалели бы ничего, чтобы их уничтожить — сжечь и пепел развеять по ветру…

Нет, взгляд ее не погас совсем: искорка интереса вновь затлела в нем.

— Яснее, историк. Что ты имеешь в виду?

— Я помню ясно: в числе прочих, имелось в Архиве Уложение об изменениях в порядке наследования Власти. Принято оно было пятьсот Кругов времени тому назад: в сорок третьем году правления Великого донка Вигара Мармикского, прозванного в народе Объединителем. И в сем Уложении было сказано и записано ясно: сын Правящей Матери наследует Власть в донкалате Мармик и во всех иных донкалатах и территориях, как честно завоеванных, так и добровольно присоединившихся, а равно и тех, что впредь будут завоеваны, или иными путями приведены к покорности, либо же присоединятся по своей доброй воле. Наследует сын Матери, а не Отца! Не знаю, кто уж там чем насолил Вигару Объединителю, только именно он это Уложение подписал и Большую Печать свою приложил. Ясно ли разобралась Жемчужина в сути дела? Сын Матери, а не отца!

По тому пламени, каким заполыхали вдруг очи Правительницы, любому стало бы понятно: поняла до последней мелочи. И оценила.

— Но ты сказал — пятьсот Кругов времени тому назад? Какой же толк от этого — сегодня?

"Какой толк мне? — так следовало понять ее вопрос. — Мне — и моему сыну".

— В том-то и дело, Жемчужина, что Уложение это — иными словами, Закон, но в то же время и не совсем Закон, правильно будет назвать его волеизъявлением, приравненным к закону, — с тех пор никем не было оспорено, опровергнуто или отменено. А следовательно — продолжает действовать и по сей день.

— Уложение… — Ястра как бы попробовала это слово на вкус, медленно, по звуку, произнеся. — Но не лучше ли говорить о нем просто как о Законе — если уж они, как ты говоришь, равны по значению…

— Не совсем так, Жемчужина.

Тут историк оказался в своей стихии: истолкование исторических документов не просто было его коньком, но страстью, едва ли не оргазм он испытывал, делая неясное — понятным, якобы ненужное — драгоценным и нужным.

— Дело в том, Правительница, что в последующие времена наследование происходило главным образом все же по отцовской линии. Ничего удивительного: у правящего донка, а потом и Властелина, было куда больше средств, чтобы настоять на своем, чем у прекрасных Жемчужин. В истории известны лишь два случая, когда применялось Уложение.

— Дважды за пятьсот Кругов?

— Жемчужина совершенно права. Так вот, если бы это был Закон, то все донки и Властелины, наследовавшие по отцу, оказались бы не законными правителями, а людьми, захватившими Власть, не имея на то законного права. И таким образом, ныне правящая династия оказалась бы с начала и до конца незаконной. Но отменить Уложение тоже не представлялось возможным, пока о нем помнили: как лучше меня знает Жемчужина, все, что касалось личности и деятельности великого Объединителя, и по сей день неприкосновенно и не подлежит никакому сомнению: такова великая традиция, одна из основополагающих.

— Это верно, — согласилась Ястра.

— Таким образом, самым простым оказалось: забыть. Как будто его никогда и не было. Не напоминать. Не публиковать ни в одном Своде Законов Великого Ассарта. Так и делалось на протяжении сотен Кругов времени.

Она кивнула.

— В то же время, — продолжал Хен Гот, — уничтожить сам документ, само Уложение, никто, вероятно не осмеливался — это было бы едва ли не святотатством, поступком строго наказуемым; ну, а потом — потом, осмелюсь предположить, об этом архиве — ну, не то чтобы забыли: специалисты вроде меня помнили, что такой существовал, но просто утеряли его след: он ведь хранился там, где и сейчас находится: в комнатке в нескольких шагах от апартаментов Жемчужины Власти. И вот о существовании и местонахождении этого документа я и стремился сообщить Правительнице.

Он умолк, перевел дыхание. Ястра смотрела на него, словно пыталась проникнуть в мозг историка, разобраться во всех, до самой последней, мыслях его и мыслишках. Потом сказала медленно:

— Если я верно поняла — этот документ можно увидеть и прочитать?

Историк пожал плечами — едва заметно, в строгом соответствии с приличиями:

— Я сегодня не успел заглянуть в архив: меня задержали. Но если за истекшие месяцы никто там не хозяйничал…

— Кто бы мог?

— Люди Властелина, например…

— Ты сказал — Архив в моем крыле Жилища?

— Тут, рядом.

— Его люди не имели сюда доступа. Впрочем… — Ястра нахмурилась. — Нет. Надеюсь, что нет.

— Осмелюсь заметить: сегодня в Жилище Власти такое множество странных людей, и они заняли, похоже, все свободные помещения, может быть, и комнаты Архива…

— Разве он не был заперт?

— Был. Но один из ключей, во всяком случае, хранился у камердинера Эфата, ныне блаженствующего…

— Ты убил его, чтобы получить ключ?

— Я не убивал его, Жемчужина. Клянусь Великим Океаном, в коем все мы пребудем вечно. Мы с ним были в прекрасных отношениях. Когда я вошел, он был уже мертв. Полагаю…

— Хорошо, — отмахнулась она. — Сейчас это не важно. Отвечай: этот документ, если он существует, — не подделка?

— Жемчужина!! Весь мой опыт, все мое…

— Можно ли будет, если потребуется, предъявить его авторитетной комиссии для установления подлинности?

— Лишь бы она состояла из специалистов и они были честными людьми. Да и кроме того — ссылки на это Уложение имеются и в других источниках, куда более известных, имеющихся в других архивах, музеях, библиотеках…

— Довольно. — Ястра встала. — Прекрасно. Идем.

— Я готов, Правительница. Если я правильно понял — в архив?

— Куда же еще?

Она позвонила, вызывая солдат. Даже в своем крыле она сейчас не рисковала передвигаться без охраны.

— Возьмите ключи у старшей горничной, — приказала она старшему охраны.

* * *

Комнатка была и в самом деле в нескольких шагах, слева по коридору.

Но ключ не понадобился: дверь была уже распахнута, и внутрь втаскивали старую разобранную кровать. Похоже, здесь собирались кого-то поселить. Из прибывающих донков.

— Ла Мара! — крикнула Ястра — и, похоже, даже с легким привизгом. — Старшую горничную немедленно ко мне!

Запыхавшаяся дама подбежала через минуту.

— Жемчужина?..

— Что здесь происходит?

— Но, Жемчужина… Согласно распоряжению Правительницы, мы используем все помещения, в каких можно разместить донков и их сопровождающих. Я подумала, что эти две заброшенных комнатки…

— Это ваше дело — думать?

— Простите…

— Отвечайте немедленно: где то, что находилось здесь, когда комнаты открыли?

— Да просто ничего, Жемчужина. Старый диван, несколько стульев — ничего больше.

— А бумаги? — не выдержал историк, хотя никто не позволял ему говорить. — Картонные и дощатые ящики и коробы с бумагами? — он даже не выкрикнул это, но провизжал.

Ла Мара перевела взгляд на Ястру. Жемчужина нетерпеливо кивнула:

— Отвечайте!

— Тут и в самом деле, Жемчужина, было сколько-то старых бумаг. Довольно много.

— Где они?

Старшая горничная беспомощно пожала плечами:

— Но, Жемчужина… Полагаю, что их выбросили; что еще было с ними делать?

— Выбросили? Куда?

— Надо спросить у уборщиков. В котельную, вероятно. Истопники жаловались, что топить снова приходится дровами, да и тех мало, и они сырые к тому же…

— Всех уборщиков немедленно сюда!..

* * *

— Если бы по-прежнему подавали газ, — хмуро заявил первый истопник, — тут было бы куда больше порядка. А сейчас пришлось расконсервировать старые котлы — те, что топили углем; но угля тоже нет. И они пожирают столько дров! Правда, из развалин привозят не так уж мало обломков, но они успели отсыреть. Так что я не удивлен, если наверху бывает прохладно… Я не виноват. Мы все стараемся, как можем.

— Бумаги, Вилир!

— Да, мы пользуемся бумагой — при разжигании, а также иногда — когда очень уж плохо горит. Кстати, пора чистить дымоходы…

— Помолчите, Вилир! Где бумаги, старые бумаги, что сегодня снесли сверху — из моих покоев?

Истопник махнул рукой в сторону.

— Где-то там, думаю, в дальнем углу — туда свалили недельную сдачу из канцелярии Властелина и, кажется, еще что-то.

Ястра схватила историка за рукав:

— Идемте!

И уже на бегу — истопнику:

— Пока не растапливать! Ни малейшего огонька!

* * *

Лишь минут через сорок безуспешных поисков Хен Гот закричал — в полный голос, не в силах сдерживаться:

— Стойте, вы! Стойте! Что вы там несете?

И кинулся к ближайшему из младших истопников. Вырвал у него из рук тяжелый картонный короб. Бумаги всегда тяжелы. Заглянул.

— Ах ты, незадача! Снова счетоводство…

Вытащил несколько документов. Пробежал глазами.

— Не то, совершенно не то. Но не мог же пропасть весь архив, такое количество документов! Старинных! Неужели вам не попадались на глаза?

Истопник кивнул в сторону:

— За той кучей дров таких полно. Может, и найдете то, что ищете…

* * *

— Нет этих документов, Жемчужина! Ни одного! Весь архив исчез. То есть не совсем весь. Столетней и трехсотлетней давности счета остались, сохранились как были — в архивных коробках. Но государственной важности документы кто-то забрал подчистую. Не может же быть, что тут их жгли именно в таком порядке: сперва история, потом все остальное. Загадка — или преступление… Не знаю, что делать. Впору хоть вешаться!

Ястра осторожно, словно к хрупкой драгоценности, коснулась кончиками пальцев руки историка. Внимательно посмотрела на него. Нет, он не лгал, похоже, не играл комедию. Сказала:

— Ты был прав, Композитор. Благодарю тебя. Ты все же помог мне решить несколько важных проблем. И государственных, и моих. Документы, я надеюсь, найдутся. Мы с тобой поищем более основательно — только не сейчас: сам видишь, какой кавардак творится нынче в моем доме.

Хен Гот нерешительно, слабо улыбнулся:

— Я рад, Жемчужина, безмерно рад.

— Готов ли ты служить мне и дальше?

— Всегда!

— В таком случае, тебе придется ответить еще на несколько вопросов. И затем — выполнить одно мое поручение.

— С восторгом и радостью!

Слушая ее дальше, Хен Гот почувствовал, как его энтузиазм ощутимо убавляется.

— Ты возвратишься к этому… Словом, туда, где находится, по твоим словам, эта женщина — ну, ты понимаешь — с ее ребенком. Я хочу постоянно знать, где она и что с ней. Ты понял?

— Я вряд ли смогу приходить сюда так часто, Жемчужина… — нерешительно пробормотал он.

— Этого не понадобится. Мои люди будут регулярно навещать тебя там — не бойся, их никто не опознает. Но это — не единственное из того, что я намерена тебе поручить.

— Внимательно слушаю, Правительница…

— Это объяснит тебе человек, более меня сведущий в военных делах.

И, повысив голос:

— Пригласите моего Советника!

Вызванный вошел через минуту: находился, стало быть, поблизости от Жемчужины. Хен Гот узнал его. Но предпочел об этом промолчать: может быть, узнавать его и не следует?..

Советник же без предисловий заговорил:

— Тебе следует понять раз и навсегда: этот ваш предводитель бандитов ни в коем случае не выиграет — что бы он там ни задумывал. Но цена его поражения может оказаться разной.

— И я заинтересована в том, — перебила его Жемчужина, — чтобы мои люди понесли как можно меньше потерь. Ты понимаешь?

— Разумеется, Жемчужина. Это очень благородно…

— И в этом ты мне тоже поможешь.

— Если бы я знал, как…

Снова заговорил Советник:

— Охотно объясню. Ты вернешься в этот ваш лагерь и, конечно же, там пожелают услышать твой доклад. Я не ошибаюсь?

— Я с волнением думаю — что скажу ему. Он очень проницателен, и всякую ложь может распознать очень быстро.

— Скажи: от него действительно так много зависит?

— Вряд ли преувеличу, Советник, если скажу: зависит все. Он — это голова и сердце всего войска. Это ведь тот самый человек, что командовал и всем вторжением на Ассарт Десанта Пятнадцати…

— Гм. Да, я его вспоминаю. Но тебе и не придется лгать ему. Все, что ты скажешь ему, будет правдой. Только правдой.

Ястра улыбнулась и подала реплику:

— Но, конечно же, не всей правдой.

— Если бы Советник мог объяснить подробнее…

— Именно это я и намерен сделать. Итак, ты сообщишь, что беспрепятственно проник сюда, в Жилище Власти. Что обнаружил тут: Властелин отсутствует…

— Это он знает.

— Вот и хорошо. Далее: что люди охраны — его люди — невзирая на его отъезд, остаются серьезной силой: они прекрасно вооружены, дисциплинированы и исправно несут службу по охране и защите всех возможных мест проникновения в Жилище. Это не будет грубой ложью, не так ли?

— Вы правы.

— Кроме них тут располагается, как известно, гвардия Правительницы: Горные Тарменары. Они несут службу тем более старательно, что, как всегда, ревностно соперничают с Черными Тарменарами Властелина…

— Да, это тоже весьма правдоподобно. А если спросят — сколько в Жилище Власти тех и других?

— Скажешь, что их много и что они заняты сейчас, кроме караульной службы, главным образом тем, что, ожидая нападения, готовят — и уже приготовили — множество всяких ловушек и каверз для тех, кому удастся проникнуть на территорию Жилища.

— Но если понадобятся какие-то доказательства?..

— Они у тебя будут. Ты вернешься отсюда тем же путем, каким проник; никто тебе не помешает. И — запомни хорошенько! — скажешь, что сможешь провести таким же способом их человека, двух, но не более трех — чтобы они своими глазами убедились в твоей правдивости.

— Они смогут убедиться?

— Не беспокойся: смогут. Мало того: они беспрепятственно вернутся в лагерь и доложат о том, что видели.

— Откровенно говоря, Жемчужина, — историк перевел взгляд на Ястру, — я сомневаюсь, что мне так легко поверят. Вряд ли я смог бы в действительности действовать так свободно — если бы у меня не было здесь серьезного сторонника.

— Разве у тебя его нет?

— Не могу же я ссылаться на вас!

— Разумеется. Но я назначу твоего сторонника, и ты сможешь даже показать его людям, которых приведешь, — если, конечно, они осмелятся на такую разведку.

— Охранитель прикажет, Жемчужина.

Вместо нее вновь ответил Советник:

— Увидим. Далее: ты откровенно расскажешь, что все Жилище Власти заполнено донками и их воинами, тоже хорошо вооруженными… Я не сомневаюсь, что вашим главарям известно о прибытии донков в Сомонт.

— Было известно, что прошел караван. Сначала подумали, что это возвращается Властелин; Но у него — совсем другие машины…

— Вот и объясните, что к чему. Растолкуйте, как можно более убедительно: люди эти прибыли сюда с одной-единственной целью — поддержать Жемчужину и защитить Главный Дом Ассарта от возможного нападения. Мало того: оставшиеся в донкалатах основные силы из местных войск уже подходят к границам донкалата Мармик, чтобы, как только Охранитель двинется на приступ, ударить ему в тыл.

— Разве это правда?

— Это во многом станет правдой — ко времени, когда ты будешь докладывать.

— Не поверят, Советник: слишком далеко от границ донкалата до Жилища Власти.

— Но это будет морской десант, разве ты не понял? А что Сомонт — портовый город, Охранитель знает не хуже нас с тобой.

— Да, в это можно поверить.

— Но для большего правдоподобия надо будет растолковать им еще кое-что. Они ведь люди опытные, и если уверять их в том, что тут все идет гладко, Охранитель начнет сомневаться. Поэтому ты внушишь им такую мысль: сейчас донки едины в порыве отстоять свою столицу, и с нею — Власть. Но если им придется провести тут сколько-нибудь долгое время — по сути дела, в осаде, — они начнут нервничать. Ссориться сперва между собой, а потом, не в силах разрешить свои дрязги, невольно начнут объединяться против Власти. Иными словами — против Жемчужины. Далее: скажешь, что между нею, мною и донками на самом деле — непримиримые противоречия, что она слаба, как никогда, и ей власти не удержать. И главное: постараешься подвести их к выводу, что если их целью является захват Жилища Власти и всей Власти на Ассарте, то судьба сама идет им навстречу: не спеша с нападением на Жилище, но напротив, давая нам всем возможность и время перегрызться между собою, они смогут схватить не только Жемчужину со всеми ее людьми, но и всех донков сразу почти без всяких усилий и с самыми малыми потерями.

— А если они будут спрашивать — сколько, по моему мнению, нужно времени, чтобы взять Жилище Власти голыми руками?

— Уверь их, что через три недели тут будут съедены все запасы и начнется голод, и это сыграет роль запала: донки взорвутся. Так что главная задача их — не штурмовать, но напротив — следить, чтобы никто не мог покинуть Жилище. Вести осаду по всем правилам. И одновременно — выдвинуть хотя бы часть войск к границам донкалата Мармик, — чтобы не пропустить из пограничных донкалатов возможные подкрепления. А также — бдительно охранять побережье. По-твоему: как скоро они смогут разослать войска по этим направлениям, если примут такое решение?

— Они хорошо организованы. День, не более двух.

— Это меня устраивает. А раньше?

— Насколько я могу судить — вряд ли. Они расположены в основном достаточно далеко от центра, и нужно время, чтобы разослать приказы, составить план действий и перебросить запасы на новые места дислокации.

— Очень хорошо. Вот таковы твои задачи. Достойный человек должен не только изучать историю, он должен участвовать в ее творении, не так ли?

Историк повернулся к Ястре:

— Если бы я был настолько уверен в своих силах, Жемчужина…

— Поверь в себя. Пока здесь правлю я — всякое содействие тебе обеспечено. Что же касается Властелина Изара, то, — она прищурилась, — он очень любил Эфата. А ведь никто не доказал, что его прикончил не ты… Так что единственный человек, испытывающий по отношению к тебе глубокую благодарность, — это я. Кроме того, будущее — в моих руках. Ты сам можешь сделать вывод: в какой стороне находится твой подлинный интерес. И понять: соблюдая мои интересы, по сути дела ты борешься за свои собственные. Хочешь ли спросить еще о чем-то? Если нет — иди: дело не ждет.

— Разумеется, Жемчужина. Но могу ли спросить: а как же все-таки с архивом? С Уложением? Неужели вы…

— Если на Жилище нападут, возьмут его штурмом — ни архив, ни Уложение никому больше не понадобятся. Да и ты сам — тоже. Иди!

Историк почтительно поклонился. А что другое ему оставалось? Из сказанного Жемчужиной он понял прежде всего, что здесь, в Жилище Власти, сейчас убежища для себя не найдет. Да и так ли уж здесь надежно? Чего-то смертельно испугался Эфат. Завтра испугаться может — и тоже смертельно — он сам. А если и не испугается — когда Охранитель двинет своих солдат, всякий сможет погибнуть даже и от шальной пули. Пулеметный ветер несет смертельную простуду. Нет, в это время куда как спокойнее будет находиться в любом другом месте. Несомненно только, что удалось заложить фундамент своего будущего. Но пока поднимутся его стены, пройдет, похоже, еще немало времени.

А теперь придется возвращаться назад, радуясь уже тому, что подобру-поздорову унес ноги. Возвращаться. Не к людям убитого Миграта, разумеется. Хватит мертвецов. К живому Охранителю. Похоже, другого выхода судьба ему не оставила. Слуга двух хозяев. Или, как это еще называется, — агент-двойник? Но в этом есть и неплохая перспектива: какой бы из хозяев ни остался в живых — можно немало выиграть. Главное — уцелеть и в дальнейшем.

Он направился к выходу тем же путем, каким пришел; на этом настояла Ястра: люди Изара не должны были заметить историка. Да — размышлял он, петляя по коридорам, приближаясь к месту, где начиналась ведущая вниз лестница, — может быть, и не очень удобно будет, если Ястра как-нибудь нехорошо обойдется с Лезой. Жемчужина — женщина весьма решительная, это сразу чувствуется. Но и Леза, с другой стороны, хороша: совершенно отвернулась от него, предпочла какого-то чужеродного солдата. И это — после Властелина! Нет, пожалуй, она и не заслужила жалости. Правда, если она еще покажет, что поняла, какое глубокое чувство он к ней испытывает, и если выкажет готовность на это чувство ответить, — то, пожалуй…

Эта мысль Хен Готу понравилась, и он стал даже напевать что-то себе под нос.

* * *

Тут-то его и схватили. Сзади. Бесшумно. Умело. Завели руки за спину. Сунули в рот какую-то дурно воняющую тряпку. Двое вооруженных. И тут же потащили — он едва успевал переставлять ноги — в поперечный коридор. Хен Гот не пытался сопротивляться. Он только мычал, потом затих: воздуха еле хватало, чтобы не задохнуться. В голове мелькали какие-то обрывки мыслей: кто? Почему? Люди Ястры? Но она только что отпустила его с миром. Тарменары Изара — в отместку за смерть Эфата? Но люди носили совсем другую форму, да и акцент в тех немногих словах, которыми они обменивались, таща его, был не мармикский, скорее северно-западный, хотя и не очень выраженный. Кто-то из своры Миграта — мстить за убийство своего главаря? Но вряд ли они настолько смелы, чтобы так нагло действовать в самом Жилище Власти, да и потом — Миграт был единственным из них, кто хоть как-то разбирался в здешних входах и выходах. Кто же еще? Охранитель? Но его солдаты и вовсе не знают путей…

Его втащили в хорошо освещенное просторное помещение, где находилось до десятка так же одетых и тоже вооруженных парней. На правом плече у каждого золотом было вышито стилизованными под старину литерами: «ВДП».

Один из приведших его сказал парню, стоявшему у двери, что вела скорее всего в другую комнату:

— Доложи Смарагду: схватили одного — бродил тут по нашим местам.

Тот, у двери, нахмурился:

— Приказ был — никого не пропускать! Великий донк отдыхает.

— Вот мы и не пропустили.

— Кто он такой — спрашивали?

— Наше дело было — взять.

На сей раз вопрос был задан уже прямо историку:

— Ты кто таков? Да вытащите у него кляп изо рта!

Тряпку вытащили вовремя: историка и так уже едва не стошнило. Он с трудом отдышался, проглотил комок.

— Я — Главный Композитор Истории при Властелине Изаре…

Великая Рыба: в который уже раз приходилось ему представляться за последние дни!

— Гм, — сказал спрашивавший, и в голосе его было сомнение. — Не знаю — может, Смарагд и захочет с ним потолковать. Пойду доложу. А вы тут глядите, чтобы не улизнул.

— От нас?!

Докладчик скрылся за дверью.

— Пить хочу, — пожаловался Хен Гот.

— Потерпишь!

Терпеть пришлось еще несколько минут. Потом дверь распахнулась и тот, что ходил на доклад, появился снова. Лицо его было строгим. Выкрикнул громко:

— Почет!

Все вытянулись и тоже стали глядеть сурово.

Послышались уверенные шаги — и в комнату вошел высокий, надменно взирающий — сверху вниз — на всех, кто тут был, вельможа; даже не зная, нельзя было бы определить его иначе. Был он в тяжелом халате окробского (что за морем) шелка с золотыми разводами и клювастыми птицами. Остановился посреди комнаты Шевельнул бровью:

— Кто тут?

Историка вытолкнули вперед. Вельможа глянул на него так, что кольнуло под сердцем.

— Не слышу ни слова! — как бы с удивлением проговорил вошедший.

Хен Гот тут же получил крепкий тычок сзади, пошатнулся даже. И кто-то громким полушепотом прогудел в самое ухо:

— Говори же: «Почтительно преклоняюсь перед Великим донком, чье благородное имя — Намир Сега Эпон-а-Лиг-а-Плонт».

Историк послушно повторил, стараясь не сбиться: знал, что вельможи весьма обидчивы.

Великий донк внимательно слушал. Усмехнулся уголком рта.

— Итак, ты назвался Главным Композитором Истории, чиновником Изара?

Вот так: просто Изара. Не «Властелина». Но Хен Гот спорить не стал.

Великий донк Плонтский продолжал:

— Что же: любопытно будет с тобой побеседовать. Об истории, да и вообще — обо всем на свете.

Кивнул — никому в особенности:

— Буду с ним разговаривать у себя. На всякий случай — руки ему свяжите. И обрызгайте чем-нибудь: от него так и несет женской спальней. Наверняка лазит тут горничным под юбки, а может, и не только им, а?

Окружающие заржали — но пристойно, весьма негромко. При вельможах ржать громко позволено только лошадям.

«Великая Рыба, — подумал Хен Гот, — и почему я не умер раньше?»

Впрочем, ему и сейчас не хотелось умирать.