Я сделал несколько кругов – и не увидел внизу ничего такого, что говорило бы о людских поселениях. Может быть, они и были внизу; но опыта воздушной разведки мне явно недоставало. В свое время я, пятнадцатилетний, стоял перед начальником училища штурманов бомбардировочной авиации; шла война, и за девять, помнится, месяцев (а может быть, и за год) из парня делали штурмана, способного вывести машину на цель, – но даже в то время начальник не решился зачислить мальчишку, которому не хватало, самое малое, двух лет. Начальник штаба училища, майор, пожилой, тощий, с лицом в крупных морщинах, посмотрел на меня и сказал: «Ничего, если человеку суждено летать, он будет летать». И меня выпроводили. Летать я потом научился, прыгать тоже, но сейчас это мне никак не помогало, тем более, что наблюдать приходилось с большой высоты, чтобы не действовать на нервы здешним обитателям.

Тогда я стал решать задачу с другого конца. Несомненно, был какой-то путь, какая-то тропа, по которой люди попадали в лесные поселения. Как говорили ребята, тропа эта начиналась где-то в районе ближайшего к лесу населенного пункта. А найти его было не так уж трудно.

Я посмотрел записи курсографа и выбрал направление. Как у нас на Земле в тех местах, где я жил когда-то, тут желтели поля, и вились речки, и синели озерца, и линии дорог казались проведенными по специально подобранным лекалам. Городок я увидел издалека. Это была уже окраина страны – не та, где мы приземлились, а противоположная. Небольшая страна, подумал я; и как им не одиноко на целой планете? Но тут же я сообразил, как это хорошо: задача эвакуации, хотя бы теоретически, становилась вполне реальной, наши действия приобретали четкий смысл, и можно было думать об этой стране и ее людях без хинного привкуса обреченности. Теперь городок был подо мной, замысловатый и красивый, как начертание старого японского стихотворения в оригинале. Я миновал городок и посадил катер в ближайшей же роще, там, где едва можно было протиснуть машину сквозь густые кроны.

Целый день ушел, чтобы надежно укрыть катер от случайных прохожих – а может быть, и не случайных, как знать. Потом я поел и отдохнул, даже вздремнул немного и проснулся свежим и готовым к действиям.

Стояла ночь. Сильно пахло землей, она была тепла на ощупь. Вдалеке лаяли псы. Звезды теснились в небе. В той стороне, где лежал городок, мерцали редкие огоньки.

И снова мне почудилось, что не было ни времени, ни пространства, отделявших меня от молодости, словно все, происходившее» на самом деле, придумалось или приснилось мне только что, когда я, усталый, спал на теплой и пахучей траве; но вот я встал и иду, огни родного дома ждут меня и беззвучно, но явственно говорят: поспеши, не теряй времени, торопись настичь то лучшее, что несомненно ждет тебя впереди.

«Не теряй времени, – подумал я и вспомнил старинное: – Время стоит, это ты уходишь… Как мы быстро уходим», – подумал я и невольно замедлил шаг.

Через полчаса я вошел в городок. Улицы играли в догонялки, неожиданно поворачивая и останавливаясь. Окна не светились. Я шел мимо спящих домиков, мимо тусклых фонарей, в которых горели свечи, мимо водяных колонок с примитивными ручными насосами и незаметно пересек город и вышел на окраину с противоположной его стороны.

Тут кончались домики, окруженные густыми садами, и начиналось открытое пространство, поросшее густой травой, неторопливо уходящее к самому горизонту, пересеченное лишь одной темной неширокой полосой деревьев. Возможно, то была большая дорога, но вряд ли она уходила в тот лес, куда мне нужно было попасть.

Тут я остановился. Дальше идти было, пожалуй, незачем. Шла ли эта дорога в лес, или нет, но он лежал именно в этом направлении, где-то за кромкой горизонта. Теперь следовало набраться терпения и обождать, наблюдая и запоминая. Я сел на траву и, чтобы не скучать, стал представлять, что я не один, и что течет медленный, полный скрытого смысла, а внешне поверхностный разговор; было легко придумывать свои слова, и трудно – то, что отвечала бы Анна, будь она и на самом деле здесь. Даже в моих мыслях она не очень-то хотела соглашаться со мной в вещах, казавшихся мне исполненными глубокого значения, и я ничего не мог с этим поделать, а когда я все-таки заставлял ее согласиться (в воображении это возможно), вдруг оказывалось, что это уже не она, а какой-то другой человек.

Прошел примерно час, когда мне почудилось, что впереди мелькнула и скрылась какая-то тень. Это мог быть только человек.

Я приподнялся и, стоя на коленях, стал вглядываться.

Ночной прохожий явно не хотел, чтобы его заметили. Но он был отчетливо виден в рассеянном свете звезд. Через несколько секунд тень его снова мелькнула – теперь чуть дальше. Его поведение обрадовало меня. С таким, несомненно, можно будет разговаривать без опаски. И он, конечно же, сможет объяснить, где располагается то, что мне нужно было найти.

Дав ночному прохожему отдалиться, я направился за ним. Нас разделяло расстояние метров в тридцать, и я старался сохранить дистанцию, пока мы не отойдем подальше от города.

Через несколько секунд человек снова остановился и оглянулся. На этот раз я среагировал не сразу: задумался о вещах, не имевших к нему отношения, и человек, кажется, заметил меня.

Но он не пустился бежать и не стал прятаться, а, помедлив секунду, снова двинулся, и я последовал за ним, дав себе обещание больше не отвлекаться. Не знаю почему, но то, что он не испугался меня, тоже показалось мне хорошим признаком: люди, уходящие в лес, должны были, как я считал, обладать достаточной смелостью. И вообще, все это было очень интересно, потому что свидетельствовало: кроме явной и уравновешенной жизни, о которой я, по рассказам ребят и девушек, успел уже составить представление, здесь шла и какая-то другая, в которой люди ночами выбирались из города и не очень, видимо, хотели, чтобы их заметили.

Человек впереди ускорил шаг.

Я оглянулся и заметил, что позади, где остался городок, мелькнула еще одна тень.

Человек был не один.

Теперь я улыбнулся с легким сердцем. Вряд ли появление второго путника можно было объяснить лишь случайностью.

Еще один человек показался. И еще.

Они шли, видимо, по хорошо известному им маршруту. Шли легкой, летящей походкой, держась метрах в десяти-двенадцати друг от друга.

Когда-то я много и быстро ходил, и теперь приноровился к их шагу и сократил расстояние до шедшего впереди человека тоже примерно до десяти метров.

Люди шли в полном безмолвии, но раз или два я услышал, как приглушенно звякнул металл.

Чем дальше оставался город, тем короче становились интервалы между идущими: задние подтягивались, ускоряя шаг. Вскоре они уже шагали на расстоянии метров полутора друг от друга.

Люди направлялись, судя по всему, к той полосе растительности, за которой, как мне подумалось, проходит дорога.

Потом по колонне, начавшись в ее голове, прошло какое-то новое движение. Оно приближалось, и вот шедший передо мной человек, полуобернувшись на ходу, негромко проговорил:

– Что в лесу?

– Деревья, – не очень умно ответил я, не успев подумать.

В следующее мгновение раздался тихий свист – и люди исчезли, слились с травой. Осталось только двое: тот, кто шел передо мной, и другой, что был сзади. Они подошли вплотную и схватили меня под руки.

– Кто ты? – спросил один, приблизив лицо и вглядываясь.

– Ульдемир, – назвал я свое имя. Откровенно говоря, я немного растерялся.

– Мы тебя не знаем. Куда ты идешь?

– С вами.

– А куда мы идем?

– В лес, я думаю.

– Зачем ты идешь?

Тут я подумал.

– Я отвечу, когда мы придем.

– Что ты несешь из вещей, какие не знает Уровень?

Теперь я стал уже немного соображать что к чему, и, не колеблясь, достал из кармана блок.

– Хотя бы вот это. – Я включил блок, чтобы они услышали музыку.

– Как ты это сделал?

– Долго рассказывать. Потом.

– Что ты умеешь?

«В самом деле, – подумал я, – что я умею?»

– Я знаю – как.

– Как – что?

– Как делать многое.

– Откуда ты?

«Как ответить? Но все равно, рано или поздно придется сказать».

– Я со звезд.

Теперь уже и остальные – более десятка – поднялись с земли и обступили нас, слушая.

– Непонятно. Ты предатель?

– Нет.

– Ты хотел выследить нас?

– Нет.

– Как же ты узнал о нас, если мы тебя не знаем? Говори. Если ты предатель, мы, наверное, убьем тебя.

Впрочем, в голосе человека не было уверенности.

– Как можно убить человека? – укоризненно сказал я. – Вы должны мне верить. Я со звезд.

– Странно. Как нам поверить в то, что ты со звезд? Ты такой же, как ты.

– Потому что я тоже человек. Но я был одет иначе. И у меня был спутник. В этот день, когда мы прилетели, его задержали.

– Это правда, – сказал другой человек. – На большой дороге наши встретили возчиков. Они везли старика. Его никто из наших не знал.

– Наверное, это был он! – встрепенулся я. – Куда его повезли?

– По дороге в столицу.

– Я должен его найти!

– А почему же ты пошел за нами вместо того, чтобы искать его?

– Я надеюсь, что вы мне поможете.

– Зачем?

– Знаешь, – сказал я, – это не разговор на ходу. Потому что речь пойдет о серьезных и очень важных делах.

– И все-таки, трудно поверить, что на звездах могут жить люди. Хотя говорят… Скажи, вас было только двое?

– Нас больше.

– Где остальные?

Я поднял руку к небу, хотя корабль сейчас находился, по моим соображениям, где-то под ногами.

– Там.

– На звезде? – усмехнулся гот, что вел расспросы.

– На корабле. На той машине, что привезла нас.

– Машины не возят. Они стоят на месте… Где же то, что привезло тебя?

– На орбите. Это не просто объяснить.

– Хорошо. Ты объяснишь потом. Нам и правда некогда. Ночь короткая. Глаз Пахаря уже в зените. Мы могли бы показать тебе, в какой стороне лежит столица, куда повезли твоего друга. Просто выйди на большую дорогу, что начинается в середине города, и иди по ней, не сворачивая. Но мы не можем отпустить тебя. А вдруг ты побежишь к судье и скажешь, кого ты видел здесь? Мы не хотим. Ты пойдешь с нами. Согласен?

Но теперь я уже не был уверен, не следует ли сначала пуститься на розыски Шувалова.

– А если нет?

Человек снова поколебался.

– Мы все-таки убьем тебя. Мы знаем, что людей не убивают. Но если иначе нельзя? Один человек – это меньше, чем все.

– Это правда. Я пойду с вами. Далеко идти?

– Увидишь.

– Когда же я смогу выручить своего друга?

– Решат в лесу. А может быть, его выручат те, кто, по твоим словам, сидит сейчас наверху?

«Питек и Георгий», – подумал я.

– Может быть.

– Идем, много времени ушло. Ты пойдешь тут, в середине, а вы приглядывайте за ним. Все слышали?

– Все.

– А когда тебя спрашивают: «что в лесу?» – не давай глупых ответов. Говори: «В лесу – воля».

– Я понял.

– В путь!

Они снова тронулись – той же летящей походкой. Я шел в ногу с ними, не отставая, и мне было хорошо идти в неизвестность, хоть на какое-то время забыв о необходимости решать и выбирать.

Мы прошли с полкилометра, и словно волна прокатилась по колонне, и шедший передо мной полуобернулся и, не останавливаясь, спросил:

– Что в лесу?

Теперь и я знал, что отвечать.

– Воля! – сказал я, и в свою очередь обернулся и спросил у заднего, что в лесу, и он ответил мне так же.

Через сорок минут мы вышли к полосе деревьев. Это оказалась не дорога, а река. Я видел ее с высоты, но мне почему-то почудилось, что, пока я бродил по городу, она осталась совсем в другой стороне. Два узких плота были спрятаны в камышах. Мы разместились на скользких бревнах. По двое на каждом плоту встали с шестами.

– Вперед! – скомандовал старший.

Плоты отошли от берега, и течение подхватило их.

«Вперед», – подумал я про себя. И хотя мне вовсе не ясно было, что ждет меня, удача или поражение, и как обойдутся со мной те, к кому я хотел попасть, – но сейчас мне было хорошо, и я пожалел, что я один, и некому сказать, как мне хорошо, и не от кого услышать, что и ей хорошо тоже.

Звезды еще светили вовсю, и я попытался отыскать среди них наше, настоящее солнце, хотя и знал, что оно находится на дневной половине неба и мне его не увидеть. Но все равно, было здорово знать, что оно есть.

День уже начался, когда плоты уткнулись в берег. Их вытащили на песок, и старший сказал:

– Пусть они лежат. Ночью их отведут обратно.

Снова мы двинулись колонной по одному, но теперь уже шли свободно, без напряжения, переговариваясь. Вошли в лес. Лучи пробивались сквозь листву. Перекликались птицы. Воздух еще не успел нагреться и был прохладен. Дышалось легко.

Прошли километра три. Никто не мешал мне оглядываться по сторонам. Лес был веселый. Большие деревья росли аккуратно, словно кто-то их посадил. Местами они теснились вокруг невысоких бугров, местами росли реже. Бугорки тоже возвышались не как попало, а в порядке. Заинтересовавшись, я замедлил шаг. Шедший сзади едва не налетел на меня.

– Ты что? Надо идти, не отставая.

– Слушай-ка, что это за бугорки?

– Я не знаю, я тут впервые. Потом узнаешь, если понадобится.

Прошли еще с километр, и деревья расступились. На обширной поляне был разбит лагерь – вернее, целый городок. Легкие деревянные домики выстроились рядами. Между ними виднелись постройки побольше, подлиннее. Из них доносился стук, лязг металла, голоса.

Пришедшие остановились.

– Ну вот, – сказал тот, что возглавлял колонну. – Добрались благополучно.

– Что здесь такое? – спросил я.

– Не видишь? Лес.

– Понимаю, что не море, – усмехнулся я.

– Понимаешь. Только, наверное, не все. Это не просто лес, а тот самый лес, куда люди уходят от Уровня. Как ушли мы.

– Ты не забудь: о вашей жизни я знаю очень мало. Сюда уходят. Здесь живут? Что здесь делают?

– Что делают? Что хотят.

– Ну, вот, например, что хочешь ты?

– Я кузнец. Я умею ковать железо. Делать разные вещи. Но я давно думаю: а может быть, удастся делать это быстрее? Я много раз ударяю молотом, и получается то, что мне нужно, потому что я знаю, как и куда надо бить. Но это долго. А если сделать такой молот, чтобы он имел углубление – как та вещь, которую мне надо сделать. Если Таким молотом ударить очень сильно, но только один раз – не получится ли такая вещь какая мне нужна, с одного удара?

Я улыбнулся: было приятно за него.

– Получится.

– Думаешь?

– Знаю. Получится. Ты молодец.

– Мне нравится, как ты говоришь. Но когда я хотел попробовать в кузнице, мастер сказал…

– Что не выйдет?

– Он, в общем, сказал это другими словами. Сказал так: Сакс, ты хороший кузнец. Ты очень устаешь на работе? – Я сказал: Устаю, как все, не больше и не меньше. – Тогда он спросил: Ты делаешь хорошие вещи? – И я ответил: Хорошие, это все знают. Дальше он спросил: Тебе хватает еды, одежды, у тебя остается время смотреть на солнце, говорить с детьми, любить красоту, отдохнуть, посмотреть представление, бегать, играть в мяч, петь и прочее? – Я честно сказал: Хватает, потому, что я не трачу времени зря. – Тогда он сказал: Кузнец Сакс, чего же тебе еще? Зачем надо делать что-то иначе, раз ты и так делаешь хорошо? Допустим, ты сделаешь свой молот. Но ведь ты не сможешь ударить так сильно, как нужно. – Я сказал: Мне, конечно, так не ударить, но это сможет сделать водяная или паровая машина, только молот надо делать немного иначе, без длинной ручки… – Мастер сказал: Хорошо, машина будет ударять, а что будешь делать ты? Подкладывать железо? Но разве подкладывать железо интереснее, чем самому делать из него полезную вещь? И еще: машина будет работать быстрее, чем ты, а зачем? Куда нам столько? Нам хватает того, что мы делаем. – И я не знал, что ему ответить. Я сказал так: хочу сделать такой молот потому, что мне очень хочется, я иначе не могу. – Но он меня предостерег: Смотри, – сказал он, – ты знаешь, что такое нарушение Уровня? Тебя могут послать в Горячие пески. Ты хороший кузнец, зачем тебе рыть песок? – И тогда я подумал: уйду в лес, обязательно уйду в лес и там сделаю молот. И ушел. А ты что собираешься делать?

– Еще не знаю, Сакс. Хочу поговорить с теми, кто тут главный, рассказать им кое-что… Объяснить, откуда я пришел и зачем.

– Поговори. Но тут, в лесу, мало говорить, надо заниматься работой. Если у тебя нет своей работы, это нехорошо. Тогда – Погоди, вот идет один из старших – ты как раз хотел поговорить с ним…

Старший был вовсе не стар, у него были широкие плечи и мускулистые руки лесоруба. Слушал он меня не очень внимательно.

– Старший, я пришел сюда по очень важному делу…

– Как и все, – сказал он. – Те, у кого нет важных дел, сидят дома.

– Но вся планета в опасности! И от вас во многом зависит, удастся ли предотвратить ее.

Он бросил на меня короткий взгляд.

– Мы тут судим так, – сказал он. – Чем важнее у тебя дело, тем большим доверием ты должен пользоваться. Как по-твоему, правильно?

– Наверное, – сказал я.

– Да нет, не наверное, а совершенно правильно. А как доверять человеку, которого мы не знаем?

Я пожал плечами.

– Не знаешь. А мы знаем. Мы даем человеку работу, если у него нет своей, и смотрим, как он с ней справляется. Если человек работает хорошо, мы ему верим и его выслушиваем. Если плохо…

– Ясно, – оказал я, хотя такой поворот мне вовсе не понравился. – И долго надо работать, чтобы вы поверили?

– Как кому удается. Иногда и за три дня можно понять…

«Три дня, – подумал я. – Много».

– А может быть, ты все же выслушаешь и тогда решишь?..

– Почему делать для тебя исключение? Нельзя. Иди работай. Если нет ничего другого, раскапывай бугры. Это интересно. Там есть какие-то вещи, которых мы не можем понять. Развалины домов; там кто-то когда-то жил, мы не знаем кто. Попадаются кости…

– Кости?

– Человеческие. Нехорошо, когда попадаются кости.

– Может быть, тут было просто кладбище?

– Нет, их не хоронили. Они лежат как попало.

– Странно.

– Не странно, а плохо. Очень плохо, когда кости людей валяются как попало. Смотри, не испугайся, когда будешь копать.

Чем-то известным, но, как я думал, уже забытым потянуло от его слов, забытым и нехорошим. Но сейчас я не хотел размышлять о плохом, хотя зародыш замысла возникает в мозгу чаще всего тогда, когда мы о таких вещах не думаем – или не хотим думать.

Несколько часов я просто бродил по городку, меня никто не останавливал и ни о чем не спрашивал; так же слонялись и другие, пришедшие одновременно со мной. Я подумал, что такую возможность давали нам намеренно: люди могли приглядеться, поискать что-то для себя (где жить, чем заниматься), встретить знакомых и вообще привести себя в норму после такого значительного события, каким был разрыв с Уровнем и уход в лес. И я бродил и глядел, стараясь пока не делать выводов и предположений.

Дома здесь были попроще, чем в городах, и люди одеты похуже; выцветшие, заплатанные, рубашки не были редкостью, и на лицах читалась привычная, уже неощутимая для самих людей озабоченность, какой не страдали, например, ни Анна, ни ее друзья. Но кроме того, в глазах лесного племени виднелись и что-то другое: выражение большей самостоятельности, большего достоинства, что ли. Особенно, когда человек был занят работой. А делали здесь всякие вещи. Я видел одного, который сидел и вырезал из дерева ложки: прекрасные ложки, красивее, тоньше, элегантнее, чем те, что в мое время продавали как сувениры; но дело это было понятным, и хотя ложка, конечно, вещь необходимая, особого удивления не вызывало. И тут же, в соседнем дворике, возле кое-как построенного сарайчика, молодой, с неделю не брившийся парень возился над какой-то конструкцией, назначение которой я понял не сразу, а когда понял, то не знал, плакать или смеяться: Дедал, полуголый и лохматый, ладил крылья, а Икар, сейчас ему было года три, суетился около него, помогая и мешая; а та, чьего имени миф не донес до нас, – та, что полюбила Дедала, и варила ему обед, и понесла от него, и родила Икара, и вырастила, но не удостоилась упоминания, потому что не удосужились сделать третью пару крыльев, – женщина, совсем еще юная, маленькая, хрупкая, с тяжелым даже на вид узлом волос на голове, стояла в дверях домика, опершись рукой о притолоку, и смотрела на них, пока над очагом, сложенным во дворе, вскипал котел, – смотрела, и в глазах ее было счастье, потому что она еще не знала, что третьих крыльев не будет, и она не полетит, и поэтому Икар заберется слишком близко к светилу; и потом до конца дней своих будет она думать, что, окажись она там, рядом, она бы уберегла мальчика – хотя матерям не всегда бывает дано уберечь, и женам тоже, и мне жаль их, но и я жесток в любви, как и все остальные, – в любви к женщинам и детям. Так думал я, остановившись и глядя на них, – я, владевший крыльями, пригодными для куда более долгих и опасных перелетов, чем простой подскок к солнцу; но эти крылья сделал не я, меня просто натаскали, научили владеть ими, и я был капитаном, но Дедалом не был… Я пошел дальше, пока семейство еще не обратило на меня внимания, – зашагал, представляя, как я в таком вот дворике провожу техобслуживание катера, и портативный хозяйственный комбайн шипит там, где у Дедала очаг, и Анна стоит в дверях и смотрит на кого-то, кого еще нет, но кто будет вот так же вертеться около и совать нос куда надо и куда не надо… Я грезил на ходу и, наверное, немало интересного прошло мимо внимания, пока я не опомнился и не обрел снова возможность замечать и запоминать.

Тут были кузнецы, и столяры, и ткачи, ухитрившиеся делать что-то из подручного сырья, и охотники (»Питека бы сюда», – подумал я), и хлебопеки (хлеб был нехороший, но я видел, как его делили, и понял, почему на моей планете в древние времена, преломляя хлеб, обязательно возносили молитвы); потом, решив, что для первого раза увидел достаточно, я присел под деревом и стал думать, как же мне все-таки убедить людей в том, что меня стоит выслушать, не дожидаясь, пока я проявлю себя как землекоп.

Пока я сидел задумавшись, мальчишка подошел и остановился в трех шагах; обыкновенный мальчишка лет десяти. Он смотрел на меня внимательно и строго. Я тоже взглянул на него и отвел глаза в сторону, но тут же снова посмотрел, и мне стало странно.

Нет, он вовсе не был похож на моего сына – ни лицом, ни фигурой, ни цветом глаз и волос… Но, какое-то неуловимое сходство было; есть что-то общее у всех мальчишек одного возраста. И я почувствовал вдруг, как застучало сердце, набирая обороты. Мне захотелось провести ладонью по его (жестким, наверное) волосам, и похлопать по плечу, и спросить с напускной суровостью: ну, как дела, старик? – одним словом, сделать все, что обычно делают мужчины, любящие детей, но не умеющие выразить свою любовь. Я смотрел на парня, а он – на меня; я улыбнулся, и он (не сразу, правда) улыбнулся тоже, потом застеснялся, повернулся и пошел, а я сидел и смотрел ему вслед и думал: не знаю – как, но мы должны их спасти, иначе просто нельзя. Невозможно предавать детей; в христианских заповедях не было такой: «Не предай» – и очень плохо. Но с тех пор прошло достаточно времени, чтобы ее сформулировать. Так неужели мы, знающие эту заповедь, все-таки не сможем не предать честное маленькое человечество детей?

Я почувствовал, что сидеть и предаваться размышлениям больше нельзя; надо делать. И я встал и пошел раскапывать старые курганы.

Я быстро убедился в справедливости того, что почудилось мне сразу же, когда мы шли через лес после путешествия на плотах. Это место обживалось не впервые. Здесь уже стоял когда-то город. Очень давно, но он был.

И умер он не своей смертью. Правда, мало что можно было теперь понять: я выкапывал железные предметы, но ржавчина изъела их и превратила в бесформенные обломки; иногда попадались куски пластика, но и они были в таком виде, что невозможно было определить их назначение.

Предположение постепенно превратилось в уверенность: город погиб сразу и насильственной смертью.

Мне-то вряд ли следовало особенно убиваться по этому поводу; и не такое случалось в мои времена. И все же я вдруг почувствовал, что мне охота заплакать.

Дело было не только в том, что погиб город и в нем нашли свой конец люди. Главное заключалось в том, что погибший город был – ну, как бы сказать, – совсем другим городом, если сравнивать его с теми – пустым и населенным, – в которых я уже успел побывать. Он куда больше, чем все остальное, увиденное на этой планете, напоминал земные городки моего времени, не старые, а возникавшие тогда на пустых местах.

Мне попадались остатки одежды. Они были из дышащего синтетика, не из домотканой, грубой ткани.

Встречались черепки посуды. Из таких или почти таких тарелок я ел дома. На одном обломке явственно различался вензель древней звездной экспедиции и тонкая золотая каемка.

Попадались кристаллики информатора. Я бережно собирал их. Может быть, удастся прочитать на корабле.

Нашлась фотография. Она была залита твердым прозрачным пластиком. В мое время таких еще не делали. На снимке были запечатлены люди, стоявшие около дома, шесть человек, не позировавших – снимок был неожиданным. Люди смеялись, мужчина обнимал женщину, два парня разговаривали – один стоял боком, другой в тот миг обернулся и глядел в объектив, еще один парень указывал на что-то, находившееся за кадром, а девушка рядом с ним даже присела, хохоча, так ей было весело… В перспективе виднелась улица, совсем земная улица, с тротуарами и люминесцентными фонарями. Только деревья выдавали: с длинными, гибкими иглами. Деревья были здешними.

Такая улица была здесь. И погибла.

Почему? Я не знал. Но крепло интуитивное убеждение, что это может оказаться важным не для восстановления истории планеты, а для той задачи, которую должны были решить мы.

Мне удалось набросать примерный план города. Город был невелик, жило в нем несколько сот человек – вряд ли больше. Но он был вполне благоустроенным городом.

Откуда-то он получал энергию. Откуда?

Если бы у меня были хоть самые примитивные приборы, искать источник Энергии стало бы куда легче. Но портативная аппаратура, которой я мог бы воспользоваться, лежала в багажнике большого катера, а не моего – малого, надежно укрытого сейчас близ городка, где началось мое путешествие в лес. И я решил, что надо слетать в наш лагерь к старому кораблю, посмотреть, как дела у Уве-Йоргена, запастись нужной аппаратурой, и тогда уже вернуться сюда и довести дело до конца.

Кроме того, я уже почти двое суток не видел Анны.

Уйти было нелегко; если бы это заметили, то, чего доброго, и в самом деле заподозрили бы во мне лазутчика.

Поэтому вечером я на всякий случай предупредил, что отправлюсь на дальние раскопки и заночую там. Для убедительности я взял с собой немного еды (поворчав, ее мне дали) и грубое, остистое одеяло, которым меня снабдили в первый же день.

Я и в самом деле копал, потом лег и подремал до середины ночи. Я рассчитал, что если выйти после полуночи, то к середине следующего дня я доберусь до своего катера.

Когда настало время, я свернул одеяло, спрятал его вместе с лопатой и топором в раскопе и двинулся в путь.