Переговоры по радио между катером N1 и кораблем экспедиции «Зонд» (Запись):

«Катер: Вызываю борт. Здесь капитан. Как слышно?

Борт: Слышимость хорошая. Здесь Рука. Как слышите вы?

Катер: Нормально. Что на борту?

Борт: У нас все в порядке. Доктор наблюдает. Установка в порядке. Моторы изготовлены.

Катер: Можете ли стартовать в любой момент?

Борт: Можем.

Катер: Контрольная сверка времени. У меня семнадцать ноль пять.

Борт: Семнадцать ноль пять точно.

Катер: Прошу отметить это время.

Борт: Отмечено.

Катер: Если на протяжении сорока восьми часов, повторяю: сорока восьми часов…

Борт: Сорок восемь часов, понял вас.

Катер: Если за это время вы не получите никаких других указаний, приказываю начать операцию воздействия. Поняли? По истечении сорока восьми часов начать операцию воздействия, если от меня или еще кого-либо из членов экспедиции и экипажа не будет получено других распоряжений.

Борт: От любого члена?

Катер: Если первый пилот сообщит о гибели капитана. Если любой другой член экипажа сообщит о гибели капитана и первого пилота.

Борт: Понял вас. По истечении сорока семи часов пятидесяти семи минут.

Катер: Правильно. Это в том случае, если наблюдения не покажут, что опасность может возникнуть раньше.

Борт: Если будет опасность, я сделаю все сразу же.

Катер: Да. Тогда не жди ни минуты. Но я надеюсь, что все обойдется.

Борт: Я тоже так думаю. Все будет в порядке, капитан.

Катер: Привет Аверову и наилучшие пожелания.

Борт: Привет всем нашим.

Катер: Принято. У меня все. Конец.

Борт: Конец».

Шувалов полагал – и, по-видимому, справедливо, – что люди, находящиеся у руководства, могут обладать многими недостатками, в том числе (как показывала история) порой очень неприятными, но быть глупыми они не могут. И в данном случае, поскольку опасность, грозившая планете, была равной для всего ее населения, независимо от его здоровья, силы, социального положения и прочего, – постольку Шувалов полагал, что руководство не станет пренебрегать ни малейшей возможностью спасения и с радостью пойдет навстречу тем, кто предложит такое спасение.

Но в его положении никакая инициатива не была возможна. Он не мог повлиять на ход событий, и оставалось лишь требовать, чтобы ему дали возможность встретиться с кем-либо из Хранителей Уровня. Однако просьбы и требования его оставались тщетными. Ему каждый раз отвечали одно и то же:

– После приговора ты сможешь просить о смягчении участи. Тогда твою просьбу рассмотрят Хранители. Пока же им не о чем с тобой разговаривать.

– Но простите! – возражал Шувалов. – Мне лучше знать, есть ли у меня поводы для разговора!

– Может быть. Но закон не позволяет Хранителям выслушивать преступников, пока суд не вынес приговора.

С законом спорить было невозможно.

Время уходило стремительно. И когда настала пора представать перед судом, Шувалов решил прибегнуть к последнему, видимо, средству, какое оставалось в его распоряжении.

Его судили в большом зале, заполненном народом. Стены и потолок зала были покрыты странной росписью, мрачные, резкие краски которой, начинаясь от пола, постепенно, чем выше, тем больше переходили в мягкие, умиротворяющие. Возможно, эта роспись заменяла символы правосудия, принятые на Земле – повязку и весы богини.

Судей было пятеро, и они находились на возвышении, однако не за столом, как казалось бы естественным Шувалову, – стола не было, они просто сидели в глубоких креслах. Кресла стояли полукругом, в центре которого находился круглый табурет, на который усадили Шувалова. Судьи оказались пожилыми, сдержанными в словах и жестах людьми. Зато публика проявляла эмоции открыто, и выражаемые ею чувства были – это стало понятно сразу – неблагоприятными для Шувалова.

Публика пришла, видимо, не ради сенсационного зрелища (как предположил было Шувалов, когда его ввели и он увидел набитый зал). Люди были искренне возмущены и встревожены, и тревога за того, кто подвергся нападению, написанная на их лицах, то и дело вытеснялась выражением не то, чтобы ненависти, но какого-то холодного отчуждения, целиком относившегося к подсудимому.

Ритуал был несложным. Публике объявили, кого будут судить и за что. Потом еще раз объяснили Шувалову, что судить будут именно его, и подробно объяснили, в чем его обвиняют. Затем стали давать показания возчики, судья и пострадавший астроном. Он говорил, и взгляд его то и дело обращался к Шувалову (хотя астроном должен был обращаться к судьям), и во взгляде этом было недоумение и сожаление.

– Итак, подсудимый, признаешь ли ты себя виновным в том, что хотел и пытался совершить убийство?

Кажется, настал момент. Шувалов встал.

– Высокий суд… – начал он.

– Ты говори просто: судьи.

– Судьи! Я признаю себя виновным.

Легкий гул прошел по залу.

– Но это – лишь малая часть преступлений, в которых можно обвинить меня!

В зале настала тишина.

– Я, систематически нарушая Уровень…

Снова гул.

– …нашел способ совершить, воистину страшное и жестокое преступление!

И снова – мертвое безмолвие.

– Последствия преступления были бы неисчислимы. Они привели бы к тому, что Уровень рухнул бы, а затем и сама жизнь ваша и всех людей сделалась невозможной. Сейчас я в ваших руках, но помните: я не один! И если совершится задуманное мной – вы все погибнете!

В зале кто-то слабо вскрикнул. Кто-то заплакал. Шувалов перевел дыхание.

– Я еще не знаю, какой способ мы применим. Потому что, судьи, мы знаем два способа, и каждым из них можно добиться такого результата.

Шувалов умолк. Он сделал паузу намеренно.

– Говори! – чуть хриплым голосом сказал судья, сидевший посередине.

– Мы можем сделать так, что огонь охватит все. Ваши дома. Мастерские. Посевы. Леса. Закипят и испарятся реки. Сама кровь закипит в ваших жилах. В жилах каждого: мужчины и женщины, старика и ребенка. Все погибнет, все сгорит, и жизнь прекратится и никогда более не возродится здесь. Вот один способ, судьи.

Он снова умолк, и тот же судья снова сказал:

– Говори же!

– А вот второй способ. Мы вызовем холод. Страшный холод. Потускнеет солнце. Ледяная кора покроет все. От холода погибнут растения и деревья. Наступят голод и страшный мороз. Реки вымерзнут до дна, и все живое в них погибнет. Некоторое время вы сможете еще укрываться от холода в помещениях, но голод погубит вас. Погибнут все. И жизнь кончится. Жизнь каждого из вас и всех вместе.

Крайний справа судья сказал:

– Но погибнешь и ты, подсудимый! И твои товарищи тоже погибнут.

– Да, – сказал Шувалов. – В том-то и дело. Ведь каждый человек должен умереть. Но мы решили: раз мы должны умереть, то пусть умрут все.

– Подсудимый… Неужели ты так ненавидишь людей?

Шувалов ответил не сразу. «Господи, – думал он, – я слишком люблю людей, даже дураков – потому что они ведь не виноваты в своей глупости, в том, что есть знание, которое оказывается слишком тяжелым для их нетренированных мозгов…» – Да! – сказал он. – Я ненавижу людей!

– И все-таки… То, что ты сказал, звучит страшно, но… Как нам поверить во все те ужасы, во все эти бедствия?

– Неужели вы не верите в то, что тот, кто мог спокойно и хладнокровно попытаться убить человека, в силах совершить то, о чем я сказал?

«Не верьте, – думал он, – пожалуйста, не верьте… Но среди тех, кто сидит в зале, найдется хоть несколько таких, кто поверит – и разговор будет не удержать, и, так или иначе, вам придется обратиться ко мне – потому что больше вам обратиться не к кому…» Судьи переговаривались вполголоса. Гул в зале нарастал.

– Подсудимый! – обратился к нему судья, сидевший в середине. – Скажи, нет ли способа предотвратить эти преступления? Чего ты хочешь? Может быть, если мы предоставим тебе свободу, и обещаем безнаказанность, и позволим уехать, куда ты пожелаешь…

Шувалов покачал головой.

– Судьи! – сказал он. – Я должен сообщить вам, что уже начал раскаиваться в том, что задумал и подготовил такое преступление. Потому что, как мне теперь кажется, люди все-таки не заслуживают такого конца. Но только я один знаю, как можно предотвратить то, что я замыслил.

– А это предотвратить можно?

– Пока еще можно.

Судья встал.

– Мы требуем, чтобы ты сказал нам – как! Пусть ты и пытался совершить страшное преступление – предотвратив другое, гораздо более ужасное, ты во многом искупишь свою вину!

– Да! Да! – кричали в зале.

– Я согласен, судьи.

– Говори!

Шувалов снова сделал паузу.

«Смешно, – думал он, – как же несложно было все придумать! Ни один человек ни за что не поверил бы, начни я снова говорить о вспышке Сверхновой – не поверил бы, хотя мои доказательства с научной точки зрения выглядели бы безукоризненно. А вот поверить в то же самое, как в следствие злого умысла, – вы в состоянии, вы готовы. Милые, простодушные, необразованные люди…» – Я скажу, судья, – произнес он важно. – Но не тебе, и никому из вас.

– Почему же?

– Потому что дело ведь касается всех людей, не так ли? Оно относится ко всему Уровню, ты согласен? И будет справедливо, если я скажу все тем, кто хранит Уровень!

Судьи посовещались вполголоса.

– Ты настаиваешь, подсудимый?

– Да. Иначе я не согласен. А затем, если Хранители захотят, я расскажу и всему народу.

Судьи снова переговорили. Потом сидевший посередине объявил:

– Приговор не будет вынесен сегодня. Мы сообщим обо всем, что сказал подсудимый, Хранителям, и они вынесут свое решение.

По залу прокатился вздох облегчения.

Искреннее всех вздохнул Шувалов. «Вот и сделано дело, – подумал он. – Наконец-то я смогу встретиться с их руководством. Объяснить. Убедить. И начать работу…» Он снова – на этот раз уже с другим чувством – обвел глазами людей, собравшихся в зале. И они тоже, не спеша расходиться, смотрели на него – кто со страхом, кто с интересом, некоторые – равнодушно, иные – со злобой. А один смотрел с улыбкой, с веселой улыбкой. Шувалов удивился: уж очень неуместно было здесь выражение симпатии. Он поднял брови. Улыбающийся встретил его взгляд, улыбнулся еще шире и прищурил глаз – и тогда Шувалов узнал Питека, и на душе у него стало совсем хорошо, и захотелось петь.

– …Впрочем, – сказал старший Хранитель Уровня, – у вас и не было возможности составить о нас правильное представление. Так уж глупо получилось… Но согласитесь сами – ваш визит был для нас по меньшей мере неожиданным. Кто мог подумать, что вы – с Земли?

Шувалов охотно кивнул. Наконец-то он разговаривал с человеком – это сразу ощущалось – своего круга. С поправкой, разумеется, на уровень знаний – и все же с человеком, мыслящим, видимо, достаточно широко и масштабно.

Хранитель устало потер лоб.

– Да, неверное представление… Вам, видимо, многое показалось произвольным, непонятным… неприемлемым. Наверное, так. Мне трудно судить об уровне вашей сегодняшней цивилизации, однако я понимаю, что все эти столетия она не стояла на месте и развивалась, видимо, не совсем в тех направлениях, что до экспедиции наших предков – так мы их называем, хотя это и неточно.

– В общем, да, – согласился Шувалов. – Земля несколько изменила цели и методы.

– Что касается нас, то у нас не было выбора. Характер нашего развития был предопределен заранее.

– Не могли бы вы рассказать подробнее?

– Да, пожалуйста, пожалуйста… На Земле, вероятно, еще помнят о нашей экспедиции?

– В основном – специалисты и историки. Помним, что было несколько экспедиций… но о результатах нам ничего не известно.

– Один из результатов – перед вами… Попытайтесь представить себе, как все происходило, – и вы поймете, что ничем иным это кончиться не могло.

Представьте себе, что крайне небольшое количество людей – не более двухсот человек – покидает Землю, чтобы никогда более на нее не вернуться. Чтобы осесть на одной из тех планет, существование которых предполагалось – только предполагалось! – в данной звездной системе. Люди летят, по сути дела, наугад. На карту поставлена жизнь. Потому что если им не повезет и планет – во всяком случае, годных для обитания – не окажется, они, возможно, и сумеют вернуться, но прилетят уже глубокими стариками – и прилетят неизвестно в какую эпоху.

Шувалов кивнул.

– Вы, конечно, понимаете, что те, кто летел, были энтузиастами, людьми в какой-то степени не от мира сего – хотя, разумеется, людьми упорными, выносливыми и умелыми. Такие сочетания встречаются. Ну и, безусловно, авантюристическая жилка у них тоже должна была быть.

Итак, они летели, предпочитая надеяться на то, что нужная планета обнаружится, на нее можно будет сесть и на ней можно будет жить. Как вы теперь видите, надежда оправдалась.

Шувалов снова кивнул.

– Они летели, чтобы обосноваться и жить. Летели, покинув достаточно высоко развитую цивилизацию. Но тут, еще до старта, вступили в силу те закономерности, с которыми раньше, в период освоения территорий Солнечной Системы, люди не встречались.

Люди понимали, что с момента старта им придется рассчитывать только на самих себя. Даже связь с Землей с каждым днем полета становилась все затруднительнее; и уже заранее было ясно, что сообщение между человечеством и его новыми поселениями в космосе будет практически невозможным: слишком много сил требовалось на снаряжение такой экспедиции, и слишком велик был процент риска. О регулярных рейсах хотя бы раз в столетие нельзя было и думать всерьез.

– Это стало возможно только сейчас, – сказал Шувалов.

– Что же, неплохо. Однако тем, кто летел тогда, рассчитывать на что-либо подобное не приходилось.

Итак, предстоящая оторванность от материнской цивилизации заставила задуматься над вопросом: какую же часть ее можно взять с собой и что из взятого можно будет сохранить и укоренить на новом месте?

– Я понимаю.

– Всякая техническая цивилизация, как вы знаете, является сложным комплексом явлений, тесно связанных между собою. И чтобы захватить с собой, скажем, такое примитивное достижение техники, как электрическую бритву, надо было взять и все необходимое для постройки на новом месте электростанции – начиная с материалов и генераторов и кончая строительной техникой, средствами транспорта, топливом, запасными частями – и так далее.

– Да, в наше время серьезно занимаются этой проблемой.

– А тогда только начинали. Итак, взять с собой пришлось бы слишком много – а на то, чтобы изготовить отсутствующее на месте, надеяться не приходилось: даже для того, чтобы сделать ту же самую бритву, нужно такое количество различных и достаточно высоко развитых отраслей техники, какое, естественно, не могло быть заброшено с Земли. Я не знаю, каков по размерам ваш корабль…

– О, вы сможете детально ознакомиться с ним…

– Заранее благодарю… Но, во всяком случае, вряд ли вы представляете, как мало можно было взять с собой в то время. Учитывался каждый грамм массы и каждый кубический сантиметр объема.

– М-да… Не хотел бы я быть на их месте.

– Я тоже. Итак, им следовало прежде всего решить: что является важнейшим при создании колонии на пустом месте и без притока сил извне. Что является жизненно важным.

– Судя по, тому, что колония прижилась, им удалось найти решение?

– Да.

– И это оказалось…

– Это были люди.

– Люди?

– Вот именно. Было установлено, что для того, чтобы не вымереть, не захиреть, не выродиться, наконец, такая колония должна прежде всего обладать определенным количеством людей – не ниже критического уровня, который тогда оценивался приблизительно в несколько тысяч человек.

– Вот как…

– Да. Но выполнить такое условие было невозможно хотя бы потому, что корабль мог взять двести человек – и самое необходимое для них. Не более.

– Воистину, задача не из самых простых.

– И все понимали, что если начинать от первичного количества в двести человек, – предположим, сто пар, – то, по естественным условиям, население колонии смогло бы достичь нужной величины слишком поздно. Вернее, оно не успело бы ее достичь – колония угасла бы значительно раньше. Здесь ведь счет шел на поколения!

– Сложно, сложно.

– Тем не менее, выход был найден. Та аппаратура, которую экспедиция взяла с собой, то немногое, что она смогла увезти, предназначалось не для производства энергии, не для обработки земли и не для резания металлов, но для производства… людей.

Шувалов, поморщился.

– Боюсь, что я не смог бы согласиться с таким решением…

– Иного выхода не имелось. А уже в то время были достаточно хорошо разработаны методы, при помощи которых любая клетка организма могла развиться в полноценный организм. Любая клетка!

– Это-то мне известно…

– Необходимые установки, взятые экспедицией с собой, обладали достаточной мощностью для того, чтобы уже в первый год произвести на свет тысячу младенцев, на второй – столько же, а при желании производство их можно было бы и расширить. Первичный материал был взят с Земли: миллионы клеток… Этим достигалось, кстати, еще одно: устранялась опасность вырождения людей, которая в ином случае непременно возникла бы в столь узкой популяции.

– Люди от Сосуда! – пробормотал Шувалов. – Вот оно что!

В голосе его была неприязнь.

Хранитель посмотрел на него.

– Я вижу, вы все еще не можете примириться с этим.

– Увы, да… Я даже не уверен, что это люди – те, о ком вы говорите. Может быть, их скорей следует называть биологическими роботами? Не будет ли так честнее?

– Вы можете называть меня и роботом, – с улыбкой согласился Хранитель Уровня, – если такой термин кажется вам более приемлемым.

– Как, и вы?..

– Как и все остальные. Возможно, не все – иногда люди рождаются у нас и обычным порядком, но крайне редко. Мы запрещаем рожать.

– Почему?

– Мы считаем, что еще не достигли такой численности, при которой опасность вырождения стала бы крайне незначительной.

– Какой же численности вы хотели достигнуть?

– Порядка десяти миллионов.

– А сейчас у вас…

– Несколько более миллиона.

– Так много? – хмуро удивился Шувалов.

– Мы считаем, очень мало.

– Ну, тут все зависит, конечно, от точки зрения… Миллион, немалое число…

– Может быть, оставим эмоциональные оценки. Итак, вот что привезли с собой люди и вот с чего начали свою деятельность.

– Но простите… Ведь для всего, что я тут вижу…

Шувалов развел руками, словно обнимая все, что находилось в помещении. Это было длинное помещение без окон, отделанное пластиком, который и через столько лет все еще оставался белым. Скрытые светильники давали рассеянный, мягкий свет. Вдоль стен стояли бесконечные ряды стеллажей, уставленных одинаковыми аппаратами, к которым тянулись толстые жгуты проводов.

– Для Сосуда…

– Вот именно, для всего этого Сосуда, для этой фабрики людей, нужна была энергия – и обойтись без нее вы никак не могли!

– Она нужна и сейчас. Поэтому небольшую силовую установку – ядерную, прямого преобразования – и топливо для нее экспедиция взяла с собой. Однако энергии должно было хватить на производство людей и еще на некоторые нужды – но никак не для того, чтобы развивать промышленность.

– Понимаю. Неужели же она…

– Да, действует и сейчас. Впрочем… Но не стоит о деталях.

– Что же еще взяла с собой экспедиция?

– Разумеется, достаточно мощный компьютер.

– Зачем?

– Прежде всего, для управления производством. Ведь оно требует строжайшего программирования и тончайших режимов, если вы хотите, чтобы рождались люди, а не монстры.

– Рождались, вы говорите?

– А как мне еще сказать? Человек рождается, иного пути у него нет. Его не собирают из деталей. Среда, в которой он развивается, вопрос достаточно важный, но не принципиальный.

– Н-ну хорошо, не станем спорить…

– Я тоже так думаю – Таким образом, первая задача – задача численности – была решена. Но мало родить людей: их ведь еще надо кормить, и вообще – надо жить!

– Да.

– И вот тут начинать приходилось действительно с самого начала. Хорошо, что психологически люди были подготовлены.

– К чему?

– К тому, что землю придется вспахивать плугами, да и то не сразу; первые два-три года, пока подрастет тягловый скот, – лопатами…

– Вы и скот тоже… запасли подобным образом?

– Нельзя же было всерьез рассчитывать на то, что природа случайно подбросит на планету лошадей и быков и людям останется только приручить их! Конечно, все было привезено с собой и вызвано к жизни таким же способом. В соседней части здания помещаются те установки. Правда, они уже давно не используются.

– Ага, скоту вы доверяете больше, чем людям?

– Просто о людях мы больше заботимся. Но вернемся к теме. Конечно, люди, что прилетели сюда, заранее, еще на Земле, научились выполнять все необходимые работы, стали прямо-таки специалистами по архаическому, домашинному земледелию… Они привезли с собой семена – злаков, овощей, трав… Тут не было места легкомыслию. Еще на Земле люди научились владеть топорами, пилами – всем первобытным инструментарием. Знали, что на месте придется начинать с ничего. Готовились долго и основательно. И тут им сразу пришлось приниматься за работу.

– Да… Но скажите, пожалуйста: ведь прошло много времени, столетия… а уровень вашей техники остался примерно тем же – и вы, кажется, не очень-то стараетесь развивать ее, повышать уровень?

– Вы правы: мы не очень стараемся.

– И даже противитесь, не так ли?

– Вряд ли есть смысл скрывать.

– Вот именно. А почему же, если позволено спросить?

– Постараюсь объяснить… Видите ли, тогда, перед стартом, было ясно, какой технический уровень будет иметь новая колония. Но оставалось не совеет ясно – какие психологические и социальные изменения вызовет переход к такой жизни.

– Вы опасались регресса?

– «Мы» – не совсем по адресу: не забудьте, что я-то если и прилетел на том корабле, то лишь в виде законсервированной клетки.

– Извините, действительно, у меня все время такое впечатление… Конечно, не «вы», а «они».

– Они предполагали, что известный регресс неотвратим. Но насколько далеко он зайдет? Какой характер будет носить? Трудно было ответить, не имея экспериментальных данных.

– Действительно.

– Прежде всего следовало позаботиться о том, чтобы не был слишком тяжким регресс социальный. Возвращаясь к технике – скажем прямо – феодализма и крепостного права, нельзя было скатиться и к социальным концепциям того периода.

– И этого удалось избежать?

– Удалось. У нас нет и не было частной собственности. Это понятие отсутствует в нашем обществе.

– Однако вы вот его знаете…

– Мы – те, кого называют Хранителями Уровня, – в процессе подготовки очень серьезно изучаем нашу историю. Вплоть до мелочей. Иначе я не мог бы рассказать вам все так подробно.

– Да, ваша информация необычайно интересна. Итак…

– Итак, исходили из того, что связь между уровнем производительных сил и социальным устройством в определенных обстоятельствах является достаточно гибкой. Кроме того, значительное внимание обращалось на то, чтобы не допустить регресса морального, нравственного. Это, в основном, удалось. Чтобы не допустить возникновения религии. Это тоже удалось.

– Очень похвально. Но все же вы не ответили на мой вопрос: почему ваш уровень не растет, мало того – почему он объявлен постоянным.

– Понять, мне кажется, нетрудно. Вам и самому ясно, что уровень производства – при условии, что не будет допускаться чрезмерной перегрузки людей на работе, – требовал весьма, весьма и весьма рационального ведения хозяйства. В каждую вещь, в каждую горсть зерна у нас вложено очень много труда…

– Естественно…

– И с самого начала не представлялось иной возможности, как все руководство хозяйством – и производство, и распределение – поручить тому же компьютеру. Людям оставалось снабжать его актуальной информацией и, в случае крайней необходимости – в основном морального характера, – вносить в его рекомендации небольшие коррективы. Впрочем, крайне редко.

– Ах, вот что…

– Именно.

– И машина справлялась?

– Да, безусловно. Только так наше общество и смогло развиваться и крепнуть. Однако…

– Я догадываюсь. Однако, хотите вы сказать, возможности компьютера не являются неограниченными.

– Прискорбно, но так.

– Он справляется с задачами не выше определенной сложности?

– Разумеется. В один прекрасный день наступило такое состояние, когда стало ясно: всякие изменения – в характере ли производительных сил, в характере ли потребления и так далее – приведут к тому, что машина перестанет справляться с задачей.

– И вы решили…

– Можно было, конечно, идти на риск: выключить машину и взять дело в свои руки.

– Но вы не пошли на это.

– Не пошли. Потому что для того, чтобы не допустить ошибок и путаницы, нужно было иметь множество специалистов. А у нас их не было. И кроме того…

– Почему же вы их не подготовили?

– Вы не дали мне договорить: и кроме того, при нашей производительности труда, мы не смогли бы прокормить такой аппарат.

– Прокормить – в широком смысле, разумеется?

– Да. Прокормить, одеть, обуть – содержать. Вы ведь могли заметить: люди у нас – на девяносто девять процентов производители. Один судья на город с прилегающим районом – вот и вся власть. Тут, в столице, больше, но не намного. Армии нет. Специальных сил по охране порядка – нет. Обходимся – благодаря тому, что нравственный уровень, существовавший в те дни на Земле, нам удалось удержать. Кстати, способ увеличения или поддержания численности населения, каким мы пользуемся, тоже дает нам возможность строго дозировать или вообще консервировать на какое-то определенное время прирост – а с другой стороны, спасает нас от потерь рабочего времени и, что очень важно, избавляет людей от стремления получить побольше – чтобы лучше обеспечить своих детей.

– Да-да… Итак, вы дошли до уровня, который при данной системе являлся оптимальным…

– Да, если вы имеете в виду уровень потребления. Но если говорить о развитии вообще, то оно вовсе не прекратилось. Просто наш способ требует времени.

– Интересно, как же вам представляется дальнейшее развитие?

– Оно запрограммировано заранее. Нужно прежде всего, чтобы население планеты достигло определенного количества. Сейчас наша задача – достичь его. Затем начнется подготовка специалистов, необходимых на следующей ступени нашего развития. Мы будем расти постепенно, но без срывов. Мы не хотим опережать течение событий, мы движемся равномерно.

– Пусть так. Но скажите: надолго ли хватит топлива для вашей силовой установки? И что вы предпримете, когда оно кончится и остановится компьютер?

– Топлива хватит ненадолго. Но это не страшит нас, и компьютер не остановится.

– Сомневаюсь, что вам удастся пополнить запасы дейтерия.

– Это не нужно. У нас есть другой источник. Солнечные батареи. Источник практически вечный. Во всяком случае, его хватит до тех пор, пока мы не создадим свою энергетику.

– Вы привезли их с собой?

– Экспедиция привезла.

– Почему же их не использовали с самого начала?

– Это было невозможно. Мы не могли селиться в пустынях. Нам нужны были оптимальные условия. А у батарей другие вкусы. Как я уже говорил, лишних людей у нас нет. И не сразу можно было отправить группы на поиски удобных мест в экваториальных пустынях. Но даже когда оно было найдено, требовалось построить линии передачи, разместить батареи нужным образом…

– И вы справились?

– Мы работаем. И закончим прежде, чем наша станция остановится.

– Жаль, что этого не будет. Было бы интересно посмотреть…

– Осуществится.

– Нет. Солнце, которое должно помочь вам, на самом деле – ваш враг. Грозит страшная беда. Вспышка…

Хранитель выставил ладонь.

– Не надо, нам рассказывали о ваших идеях. Нет, солнце не грозит нам, ничто не грозит нам.

– Послушайте же! По данным науки…

– У нас тоже есть наука. И мы верим ей.

Шувалов не то засмеялся, не то застонал.

– Да неужели после всего, что вы о нас узнали, – сказал он, – вы можете всерьез говорить о том, что ваша наука, если даже сохранить за ней это название, может всерьез спорить с нашей!

– Мы не собираемся спорить с вашей наукой. Но я думаю, что наши ученые могли бы объяснить вам…

– Ну зачем же такая потеря времени! Позвольте лучше мне объяснить вам всю глубину опасности…

– Вот это будет действительно потеря времени.

– Ну неужели мне не удастся убедить вас…

– Нет. Я ведь живу здесь дольше вас!

– Подумайте о вашем народе!

– Ему не грозит ничего. Мы не станем верить в какие-то суеверия. Наше солнце столетиями остается и останется таким, как сегодня. И достаточно о нем.

– Хорошо! – Шувалов после паузы махнул рукой. – Тогда позвольте сказать о другом. Пусть ваше солнце… пусть. Но подумайте: не лучше ли, не подвергая испытанию ни наши доводы, ни ваш народ, сразу поднять его уровень на неизмеримую высоту?

– Что вы имеете в виду?

– Я предлагаю вам переместиться в другую звездную систему – в нашу, в ту, откуда стартовали некогда и ваши предки… предки вашей цивилизации, скажем так. Миллион с небольшим человек… да мы там даже не почувствуем этого прироста: нас миллиарды! Зато все вы – насколько увереннее вы станете себя чувствовать! Совершенно другой уровень! Комфорт! Изобилие! Высокая культура! Широта мысли! Представьте, какая жизнь начнется!

Хранитель слушал его, глядя в сторону. Ответил он не сразу.

– Начнется… Для кого?

– То есть как? Для всех!

– Для пахарей, умеющих вспахивать землю на волах, простым плугом? Для кузнецов, плотников, лесорубов, конюхов… что же начнется для них?

– Ну, знаете… Я, разумеется, не могу, друг мой, сразу дать вам развернутую программу: согласитесь, что встреча с вами для нас оказалась еще большей неожиданностью, чем для вас! Но я уверен – будет сделано все, что нужно, будут приняты все меры, чтобы…

– Чтобы люди, пришедшие из архаичного, тихого, неторопливого, размеренного мира, вдруг почувствовали себя как дома в вашей – сложной, многоплановой, спешащей, орущей, громыхающей цивилизации? Но возможно ли такое вообще?

– Простите, ваше представление о земной цивилизации…

– Я смотрю с нашей точки зрения; извините меня за эпитеты, но мне она представляется именно такой – после того, что вы рассказали и показали, после того, что сохранилось в нашей памяти о той цивилизации, которую покинули основатели нашего мира… Да возможно ли такое вообще?

– Возможно ли?..

– И – нужно ли?

– Вы знаете, друг мой, право же, сама постановка вопроса…

– Я чувствую, что она вас смущает.

– Конечно. Потому что наша цивилизация, хороша она или нет, есть закономерное явление, результат определенного развития, определенного прогресса – и исходная позиция для дальнейшего развития, для дальнейшего прогресса. Да, она закономерна; такой и надо принимать ее. А ваш мир в этом плане – досадная аномалия, боковая, бесперспективная ветвь, тупик. Как же можно спрашивать – нужно ли?

– Спрашивать просто необходимо; потому что какое дело нам до того, что с вашей точки зрения мы являемся аномалией? Ведь эта жизнь – наша жизнь, и нас она устраивает! Вам она не нравится – но никто не принуждает вас принять ее…

– Хорошо, хорошо, друг мой. Такого рода дискуссия была бы оправдана, если бы у вас была возможность какого-то выбора. Но ведь у вас такой возможности нет!

– Почему вы решили?

– Надеюсь, вы поняли, что я не шутил, говоря о том, что ваше солнце неустойчиво, что ваш мир обречен! Поняли – и поверили!

– Я уже сказал вам: нет! Но и кроме того… Когда я думаю о том, что ожидает наших людей там, у вас, мне кажется, что куда – большая жестокость – сорвать их с места и, как выдернутые с корнем деревья, высадить где-то на совершенно другой почве. Но взрослые деревья, как правило, не приживаются… И потом, наши корни – здесь.

– Пусть пострадает это поколение, согласен. Но уже следующее и не почувствует, что происхождение его отличается…

– Подождите, пожалуйста. Вы все время пытаетесь настоять на том, что ваша цивилизация обладает какими-то преимуществами по сравнению с нашей и что мы должны считать большой удачей то, что сможем каким-то образом приобщиться к ней…

– То есть, я считаю наши преимущества настолько очевидными, что…

– А вот я – нет. И никто из нас тоже не сочтет. Потому что…

– Ну, ну? Любопытно будет услышать…

– Скажите откровенно: много ли счастья принесла вам ваша цивилизация? Вся техника, весь комфорт, все то, чем вы так гордитесь?

– Счастья?.. Простите, но я не знаю, можно ли оперировать такими понятиями. Отсутствие точной терминологии…

– Счастье, почтенный наш гость, счастье – категория, которой можно и нужно оперировать везде… Скажите: живя в потоке информации, на небывалых скоростях, в самых необычных средах, на иных планетах – и так далее, – живя во всем этом, стали ли вы счастливее? Душевно упорядоченное? Может быть, вы живете богаче, слов нет; и что же? Вы съедаете больше нас – но и мы не голодны; у нас меньше информации – но и меньше поводов для волнения, для духовного пресыщения… У вас искусство – но и у нас тоже, посмотрите наши скульптуры, наши полотна – возможно, они покажутся вам устарелыми, а может быть – наоборот… Ваши ткани тоньше – но и наши греют в стужу; ваши дома выше – но и в наших уютно и тепло. Мы не столь многогранны – но тем больше остается у нас времени, чтобы думать о жизни и друг о друге, и любить друг друга, и видеть то, что вокруг нас, и наслаждаться цветением яблонь весной и золотом осенней листвы… Вы считаете, что мы должны завидовать вам – но подумайте, не обстоит ли дело как раз наоборот?

– Знаете, дискутировать на такой почве…

– Да о чем и зачем нам дискутировать? Не нужно. Вы сказали то, что хотели, я ответил то, что думал, – и все. Я просто хотел, чтобы вы поняли…

– В конце концов то, что говорите вы – один из десятка диктаторов, – вовсе не обязательно…

– Диктаторов?

Хранитель невесело улыбнулся.

– Нет, гость мой, мы не диктаторы – мы просто люди, обслуживающие компьютер, люди, из поколения в поколение передающие это умение – всего лишь. Что можем мы диктовать? Только то, что читаем на выходе машины; какие же мы диктаторы? Скорее уж компьютер – но и он не диктатор: бессмысленно давать такие определения комбинации кристаллов и плат… Нет, здесь нет диктаторов, нет угнетателей, нет самодержцев… Есть не очень высоко, с вашей точки зрения, но зато разумно организованное общество, в котором нет богатства, но нет и излишеств, в котором существует равномерное распределение тех немногих благ, какими оно обладает и пользуется… Это было бы невозможно в обществе с менее высокими моральными устоями, но ведь наше – запомните: наше никогда не знало и не представляет другой возможности! Мы происходим не от дикарей, а от людей, рискнувших выйти к звездам куда раньше вас. Скажу откровенно: вы ушли намного дальше, но и потеряли, мне кажется, неизмеримо больше… Вы можете подумать, что мои слова – лишь мои слова, что они выражают только мое мнение; хорошо, поговорите с остальными Хранителями, позовите любого прохожего с улицы – расскажите им, что вы предлагаете, и выслушайте ответ…

– Мне достаточно будет сказать: я предлагаю жизнь взамен смерти, – и вопрос будет решен.

– Жизнь, какой мы не хотим, – взамен смерти, в которую мы не верим. Вопрос решен, но не в вашу пользу.

Наступило молчание. Оно тянулось долго. Шувалов сидел, опустив голову. Нет, убедить тут никого нельзя. И, волей или неволей, придется прибегнуть к другим средствам. Небольшой грех – толкнуть человека, даже сильно, очень сильно, если только таким путем можно отбросить его с пути катящейся лавины…

– Что же, – он поднял голову. – Пеняйте на себя. Вижу, что мне придется покинуть вас, не добившись успеха.

– Да.

– Я передам моим товарищам…

– Вы им ничего не передадите, – сухо сказал Хранитель.

– Неужели вы…

– Вы совершили преступление и будете за него осуждены. Думаю, вам придется самому убедиться в том, что прокладка линий от солнечных батарей идет успешно… Вы опасны, и очень. Потому что мы не можем допустить, чтобы люди начали сомневаться в правильности Уровня. Для нашего общества это – единственно возможный путь и способ развития. У нас есть только одна программа. И в ней не предусмотрено ваше появление и ваши действия, направленные против нас. Они приведут к лишним осложнениям, последствия которых трудно предвидеть. И все то, что я от вас услышал, заставляет меня идти на крайние меры. Во всяком случае, на какое-то время, пока положение не стабилизируется. Потом… Когда-нибудь потом мы встретимся снова и поговорим. А сейчас я должен извиниться. Мне пора к вычислителю – приближается время, когда мы получаем уточненную программу на следующий день. До свидания. Не бойтесь: мы не хотим вам зла, и с вами не случится ничего плохого.

Уже в дверях он обернулся:

– И с нами тоже.

Питеку не пришло в голову нарвать цветов и с ними встретить Шувалова: в его эпоху такие знаки внимания не ценились; цветов всюду росло множество, но их не ели. Он проявил всю свою ловкость и достал все-таки немалый кусок жареного мяса – по его мнению, это как раз подходило к случаю. Потом он занял наблюдательную позицию напротив дома Хранителей и стал ждать, держа мясо так, чтобы его выразительный запах не щекотал ноздри. Питек не сомневался, что Шувалов выйдет из дома свободным и торжествующим, а если и не выйдет (могло получиться и так, что он сразу же примется за дело: Шувалов не любил терять времени), то непременно вышлет кого-нибудь за Питеком, чтобы передать экипажу указания: вряд ли Шувалов сомневается в том, что Питек находится поблизости.

Но время шло, а Шувалов все не показывался, и Притек стал уже опасаться, что руководителя освободили, пока он разыскивал еду. Поразмыслив, он решил все же ждать до победного конца и оказался прав: еще через сорок минут Шувалов показался наконец на площади. К удивлению Питека, вышел он не из дома Хранителей, а появился с противоположной стороны, из того здания, что было отделано пластиком и не имело окон. Но это, в конце концов, не имело большого значения. Куда важнее было то, что вышел Шувалов не один.

Он медленно ступал, опустив голову, сразу, кажется, постарев, а перед ним, и позади него, и по сторонам шли вооруженные люди. Лица их были суровы, и они повелительными жестами отстраняли прохожих, что останавливались и с интересом глядели или же пытались подойти поближе к процессии.

Питек сжал кулаки; пахучий сок закапал из жареного мяса, но сейчас пилот даже не заметил этого. По выражению лица Шувалова и тех, кто сопровождал его, Питек понял, что Шувалова охраняли, чтобы он не убежал. Конвой, сказал бы капитан; Питек не знал этого слова, но суть происходящего была ему ясна.

Вооруженных было шестеро. Питек мгновенно прикинул, шагая за процессией на расстоянии шагов в двадцать, не нагоняя и не отставая. Справиться с ними он, пожалуй, сможет. Будь катер где-нибудь поблизости, все было бы очень просто: пока охрана приходила бы в себя, Питек с Шуваловым, вскочив в машину, – через секунду находились бы уже высоко в воздухе. Но катера не было, до условленного с Георгием срока оставалось еще более двух часов, да и приземлится он, разумеется, не тут, а за городом. Катер помочь не мог. А без него трудно было рассчитывать на успех: в городе, да к тому же в плохо знакомом городе, далеко не убежишь, а кроме того, Шувалов был бегуном не из лучших – возраст, как-никак, – и потом, охрана, опомнившись, чего доброго начала бы стрелять, и тогда все могло бы закончиться далеко не лучшим образом.

Значит, нападать сейчас не следовало. Оставалось проследить, куда отведут Шувалова, и потом попытаться освободить его без большого шума. Вряд ли все шестеро будут караулить старика – один, самое большое двое останутся с ним. А с двумя всегда можно справиться тихо, в этом Питек был уверен.

Пожалуй, надо только дать Шувалову понять, что Питек по-прежнему рядом, чтобы ученый не волновался. Решив так, пилот прибавил шаг. Догнать процессию не составило труда: Шувалов шел медленно, спутники не торопили его – может быть, и они по-своему жалели старика. Питек обогнал идущих, держась на таком расстоянии, чтобы не вызвать у них подозрений. Он вспомнил, что в руке его зажат кусок вкусного мяса. Он с удовольствием откусил. Так легче было обратить на себя внимание: невольно оглянешься на человека, который идет по улице и уплетает за обе щеки что-то очень заманчивое. Охрана оглянется; а тогда и Шувалов, может быть, посмотрит.

Так оно и получилось. Шувалов поднял голову и на мгновение сбился с шага. Питек прищурил глаз и тоже остановился, делал вид, что облик преступника его очень интересует. Охранявшие не обратили на него особого внимания: от человека с набитым ртом не станешь ожидать каких-то коварных действий. Шувалов воспользовался этим. Он повернул голову в другую сторону и крикнул – словно бы всему миру, хотя на самом деле слова предназначались только Питеку:

– Они не верят! Ничего делать не станут! Ждать нельзя!

– Молчи, старик! – тут же прозвучал окрик того охранника, что шел впереди. Но Шувалов и так умолк: он сказал все, что хотел.

Делая вид, что не обратил на слова старика никакого внимания, Питек, внутренне сожалея, уронил мясо и задержался, поднимая его и стараясь очистить от пыли. Процессия снова ушла вперед, и пилот опять последовал за нею: надо было все-таки узнать, куда же ведут Шувалова.

Они прошли квартал, свернули в боковую улицу. Там ждала телега с высокими бортами, запряженная парой, и верховые лошади. Задний борт откинули, Шувалову помогли подняться, двое вошли вместе с ним, потом борт закрылся, а остальные четверо сели на лошадей. Возница разобрал вожжи, крикнул – лошади взяли, и телега покатилась. Питек, остановившись, провожал ее взглядом, потом побежал, обгоняя прохожих. Бежать пришлось долго. Хорошо, что верховые не оглядывались, а сидящим в телеге заметить его мешали высокие борта. Наконец телега выехала из города, кучер взмахнул кнутом, и лошади прибавили. Дорога уходила на юг. Питек понял, что больше ничего на этот раз он не узнает.

Тогда он отшвырнул вывалявшийся в пыли кусок мяса, вздохнул, повернулся и быстрым шагом направился в условленное место, где должен был приземлиться катер.