Мы взлетели, и я спросил:

– Где же искать твоих ребят?

Она немного подумала.

– Вообще-то я не знаю… – Видимо, Анна все же не решалась довериться мне до конца, и нельзя было сердиться на нее за это. – Я думаю, нам надо искать то место. А они обязательно придут туда.

– Ты так уверена?

– Да, они непременно найдут.

Я кружил над местом, откуда мы взлетели.

– Ориентируешься? – спросил я. – Вот город. Там – лес.

– Туда, – кивнула она в сторону леса.

Я пошел не по прямой, а зигзагом. Автопилот держал высоту, и я разглядывал лес со своей стороны, а она – с правого борта. Мы пролетели километров тридцать, когда Анна покачала головой; я понял, что мы забрались слишком далеко. Тогда я развернулся и пошел назад, и тут сделал то, что должен был, конечно, сделать сразу: включил анализатор и поставил его на металл. Мы пролетели примерно половину пути к городу, когда приборчик пискнул и экран его ожил. Я стал поворачивать, и Анна закрыла глаза; я заметил, что пока мы летели по прямой, она была спокойна, но как только надо было входить в вираж, девушка жмурилась: ей, наверное, не нравилось, что поверхность внизу слегка перекашивало.

Если бы не анализатор, мы не нашли бы этого места и за неделю. Меня подвела логика. Я представлял себе, что именно мы можем найти, и невольно шарил глазами в поисках если не поляны, то хотя бы основательного вывала леса. Я совсем упустил из виду, что с тех пор прошли густые сотни лет и деревья успели родиться и вырасти до весьма основательных размеров. Так или иначе, анализатор дал максимум там, где деревья стояли, «пожалуй, даже гуще, чем в других местах. Я снизился и еще раз прошел над этим местом, едва не ломая верхушки, и тут Анна не выдержала и сама схватила меня за руку:

– Ой, не надо так… Мне страшно.

Я мысленно снова похвалил ее – на сей раз за откровенность. Если хочешь похвалить человека, повод всегда найдется – как, впрочем, и тогда, когда хочешь его выругать. Анализатор опять показал максимум в том же самом месте, и я понял, что надо идти на посадку.

Понять, правда, было куда легче, чем выполнить. Деревья стояли так плотно, что протиснуть между ними машину, не повредив ее, было не просто – а может быть, и вообще невозможно. Я покружил над этим местом еще и все-таки решил не рисковать – не столько костями, сколько репутацией нашей техники, и своей – как пилота. Уве-Йорген, возможно, сел бы прямо здесь, и сел бы благополучно; просто удивительно, какое чувство машины и какая быстрота реакции были у него, хотя до зрелого возраста (а он был года на два – на три старше меня) управлял, по его словам, в лучшем случае, лошадьми. Рыцарь сел бы, а я немного увеличил радиус круга, и, сделав еще два витка, нашел наконец местечко, на котором можно было «приземлиться без особого риска.

Сел я без приключений; помедлил немного, озираясь сквозь поляроид купола. Кругом стояли деревья – хвойные, очень похожие на наши родные сосны, только иглы были подлиннее и с виду помягче, росли они пучками, слегка изгибаясь под собственной тяжестью, и торчали не только на ветках, но и на стволе – начиная, правда, метров с трех, до этого места стволы были просто покрыты корой, совсем такой, как у наших сосен. «Ну, понятно, – подумал я, – деревья они с собой не привезли, был у них, наверное, запас семян – на случай, если планета окажется голенькой, но здесь семена явно не пригодились, этого добра тут и своего хватало». Да, деревья стояли вокруг, и было их много, так что за ними вполне мог разместиться стрелковый полк – за каждым деревом по солдату, – и я бы никого не заметил. (Я подумал так, вспомнив, как наш полк однажды стоял в таком лесу.) Впрочем, если бы это был полк времен моей армейской службы, в лесу основательно пахло бы саратовской махоркой; так предположил я, мне стало весело, и я откинул колпак.

Махоркой не тянуло. Лес пахнул сам собой; о нем не скажешь, что он благоухал, лес – не какая-нибудь клумба, он пахнул всерьез, глубоко и выразительно. Я постоял несколько секунд, глубоко дыша носом – в несколько приемов, как это в свое время рекомендовали йоги, а потом – медики. Тем временем Анна тоже вылезла и остановилась подле меня. Лес как-то сразу пришелся ей впору, без всякой примерки; она выглядела в нем так же хорошо, как в комнате или возле катера, на фоне высокой травы, когда ее можно было бы снимать для рекламы наших катеров – если бы такая реклама требовалась. Я смотрел на Анну, и на миг мне захотелось, чтобы не было ни катера, ни тех обломков, которые нам сейчас предстояло увидеть, ни планеты, ни чокнутой звезды Даль, а был бы рюкзачок, свернутая палатка на двоих, пара надувных матрацев и совсем немного всякой походной мелочи, и чтобы происходило это на Земле, где-нибудь в тех краях, где сосны растут на самом берегу моря. И чтобы мы с ней стояли вот так, перед тем, как разбить здесь лагерь, наш первый лагерь, но не последний, ни в коем случае не последний.

– Анна, – сказал я ей. – Хорошо, правда?

Она кивнула. Но мы были не на Земле, а на чем-то вроде пороховой бочки, и не время было настраиваться на лирику; мы поняли это одновременно; вернее, я понял, а она почувствовала. Она отвела глаза, а я вздохнул, подошел к катеру, посмотрел на экран анализатора, засек направление, выключил прибор и защелкнул купол.

Идти надо было метров сто – сто двадцать. Мы тронулись, петляя между стволами. Я шел и думал: нос все-таки должен был бы возвышаться над вершинами деревьев – или за это время все так глубоко ушло в грунт? О чем думала Анна, не знаю. Она шла серьезная и чуть грустная; мне захотелось, чтобы она улыбнулась, и я пробормотал внезапно пришедшую на ум песенку:

Три мудреца в одном тазу

Пустились по морю в грозу…

Она посмотрела на меня и нерешительно улыбнулась, и тут же едва не упала, споткнувшись о вылезший на божий свет корень. Я «поддержал ее и отпустил не сразу, но она снова взглянула – так, что я понял: никаких шуток не будет, дело серьезное; да я и не хотел шуток. Я стал думать о другом: в тазу на этот раз было не три, а целых десять мудрецов, все как на подбор, мастера на все руки, на все ноги, на все головы. Но какое это имеет значение? Будь попрочнее старый таз, длиннее был бы мой рассказ, – так пелось дальше в той песенке; а что ожидало нас? Вдруг задним числом я разозлился; в общем виде проблема выглядит элементарной: объяснить людям, что дела плохи, что надо драпать отсюда так, чтобы пятки сверкали, – и прикинуть, как им помочь. А на практике – Шувалов исчез, а без него мы можем придумать что-нибудь никуда не годное и совсем испортить дело, – а время идет, и работает оно не на нас, а на звезду, потому что мы играем на ее поле, и пока что она ведет в счете. Может быть, конечно, Шувалова удастся разыскать быстро (и черт его дернул исчезнуть!), но ведь это издали планеты выглядят такими маленькими, что только сядь на нее – и все сразу окажется как на ладони; на деле же и самая маленькая планета ой-ой как велика, а ведь даже на Земле прилететь в свой город вовсе еще не значит – добраться домой.

Вот так я размышлял – обо всем вообще и ни о чем в частности; тем временем мы прошли намеченные сто метров, и еще двадцать, взобрались на густо поросший мощными деревьями продолговатый бугорок, спустились с него и пошли дальше – и только тогда мои мысли переключились на настоящее время, я помянул черта и его бабушку, мы остановились и повернули назад.

Потому что холмик и был тем, что мы искали – только я не сразу сообразил это. Глупо думать, что даже такая солидная по размерам вещь, как звездолет, способна проторчать сотни лет вертикально, хотя бы она и села в полном порядке, – и если ей вообще, конечно, положено стоять вертикально. Иные здания стоят и дольше, но за ними присматривают, около них всегда кормилась куча народу, а эта машина вряд ли долго оставалась под присмотром: вернее всего, сразу же после посадки ее разгрузили, раздели до последнего, а то, что никак уж не могло пригодиться, бросили. В крайнем случае, корпус какое-то время использовали под жилье, да и то вряд ли: трудно представить, что в нем было очень уж просторно, – скорее, разгуляться в нем можно было примерно так, как в старой дизельной субмарине времен войны (когда я говорю о войне, я имею в виду ту войну, которую я пережил, а не те, которые знаешь по учебникам; у каждого человека есть своя война, если говорить о моих современниках – да будет светла их память). Да и, просидев столько лет в этих стенах, люди наверняка захотели поскорее выбраться на почти совсем забытый уже простор, размять ноги и сердца. Не совсем понятно было, впрочем, почему они финишировали в лесу, а не в степи; но тут же я подумал: а где сказано, что в те дни тут был лес? У леса хватило времени, чтобы подойти сюда потом, из любопытства: что, мол, там торчит такое? Так что никаких логических несообразностей тут вроде бы не было.

Мы с Анной обошли, холмик; где-то обязательно должен был обнаружиться путь к тому, что лежало под землей. При первом обходе мы не нашли никакого лаза, во второй раз я стал повнимательнее приглядываться и вскоре нашел место, где трава немного привяла – дерн был уложен не очень аккуратно и не прижился. Клали его, видимо, недавно. Я принялся за дело, снял дерн, руками счистил слой песка – к счастью, тонкий – и обнаружил крышку из толстых, судя по звуку, досок. Она была просто положена, ни замков, ничего; я поднатужился – приятно показать, что ты еще хоть куда, – приподнял крышку, откинул ее, и под ней, целиком в соответствии с моими проницательными умозаключениями, открылся темный ход.

– Ты стой здесь, – сказал я Анне, – карауль. Я погляжу, что там такое.

Я полез. Сначала крутой, ход становился все более пологим, но идти можно было лишь согнувшись в три погибели. Я прошел метров десять и уперся в глухую стену. Сначала я решил, что тут завал, но потом постучал о стену – костяшками пальцев, кулаком, затем ключом стартера – и уразумел, что наткнулся на металл.

Откровенно говоря, я был несколько разочарован. Я надеялся, что ход приведет меня к гостеприимно распахнутому люку, я проникну в него, полажу по кораблю, подышу воздухом тысячелетий… Но люка не было, да и внутри корабль, вернее всего, тоже был плотно набит землей – вряд ли герметичность его сохранилась, когда он рухнул (с великим, надо полагать, грохотом). Здесь был глухой борт; теперь я внимательно ощупал его кончиками пальцев и ощутил знакомый шершавый слой нагара. Больше не оставалось сомнений: да, это была машина, что в свое время спустилась сюда, продавив атмосферу, и на ней-то и прибыли в окрестности веселой звезды Даль предки тех, кто живет на этой планете сейчас – предки Анны в частности, и в числе этих предков был кто-то из прямых потомков Наники (мне стало немного не по себе от этой мысли, обида и что-то вроде ревности зашевелились во мне – значит, она раньше или позже обзавелась семьей, и мое имя не значится в семейных хрониках – ну, а чего иного, собственно, можно было ожидать?).

Я вылез из туннеля. Анна стояла там, где я ее оставил. Она вопросительно посмотрела, и я сказал:

– Похоже, что мы нашли то самое.

– Я посмотрю, – решительно заявила она.

– Стоит ли, – усомнился я: мало ли, ход мог взять да обвалиться, а я вовсе не хотел рисковать ею.

Она даже не удостоила меня ответом и решительно спрыгнула.

Я постоял, оглядываясь. Никого не было, только наверху птицы изредка перепархивали с дерева на дерево. Где же охрана? – подумал я, ведь если есть какое-то место, куда надо закрыть доступ, то проще всего поставить караул – и дело сделано. Или у них тут другая логика? Может быть, я только не мог понять – какая.

Наника-Анна показалась в подкопе, я помог ей выбраться. Она тоже выглядела несколько разочарованной – впрочем, я заранее знал, что так оно и будет.

– Я не понимаю… – сказала она.

– Все в порядке, – утешил я ее. – Именно лежащая тут штука и прилетела оттуда.

И я величественно ткнул рукой в небеса.

– И на ней действительно прилетели люди?

– Люди.

– Ты это точно знаешь?

– Совершенно. Так же, как и то, что именно от этих людей происходите все вы.

(Вот тут я ошибался, но в тот миг мне это было невдомек.) – Только не возьму в толк, – добавил я, – почему от вас стараются скрыть это.

– Мы тоже не понимаем… Наверное, есть что-то… не знаю. А почему ты так уверен?

– Да видишь ли… мы ведь и сами прилетели тем же путем!

– Правда?

– Да господи…

– Я верю, верю… Тогда, значит, ты – такой человек?

– Какой?

– Ну, от которого – люди…

– Знаешь, – сказал я, – давай сперва уточним терминологию. Я все-таки не очень понимаю всю эту историю. Не можешь ли ты рассказать так, чтобы мне все было понятно – учитывая, что я не так молод и не так умен, чтобы схватывать все на лету.

– Ну, понимаешь… – нерешительно начала она.

И тут же умолкла. Потому что крикнула птица. Анна встрепенулась. Я с удивлением следил за ней. Она вытянула губы и попыталась тоже изобразить птичий крик. Откровенно говоря, будь я птицей, я не поверил бы ей ни на три копейки – до такой степени это было непохоже на птичий крик. Хотя птицы, конечно, есть всякие, но вряд ли хоть одна из них, желая спеть что-то, шипит, тужится и в результате издает что-то вроде писка недоношенного цыпленка. Тем не менее, она исполнила этот номер, – но ни одна доверчивая птица не отозвалась ей.

– Показалось, – печально сказала Анна. – Но еще рано.

Я взглянул на часы. Очень быстро летело время на этой планете. С Шуваловым могло уже случиться – ну, много чего могло с ним случиться. Может быть, следовало сразу плюнуть на ее ребят и кружить в поисках ученого? Но я знал, как плохо в таких случаях бывает без проводников и наблюдателей… Я сказал Анне:

– Ты очень красиво свистишь. Разрешаю тебе заниматься этим и в катере. Но если твои ребята не подойдут… ну, скажем, через полчаса, то больше ждать мы не сможем. Придется лететь.

Я ожидал, что она, повинуясь первому движению женского характера, сразу же спросит: «куда?». Она этого не сделала и сказала:

– Потерпи. Они вышли раньше нас, но они идут пешком. Нужно ждать еще столько времени, сколько мы уже в пути.

Примерно час, прикинул я про себя и подумал, что и часа будет маловато, если только они не собираются проделать весь путь бегом; потом оказалось, что я недооценил их. Час прошел, за это время я еще раз слазил к кораблю, поискал вход (безуспешно), а потом просто сидел и глядел на Анну. Она бродила от дерева к дереву, и временами срывала какой-нибудь листок, и нюхала его, и пробовала на вкус, а я любовался ею, стараясь, чтобы взгляд не был слишком тяжелым. Стоило немного расслабиться – и сразу начинало казаться, что это Земля, и что на дворе по-прежнему двадцатый век, и что все очень, очень хорошо.

Но час истек, и я сказал, поднимаясь:

– Анна, а с ними ничего не могло случиться по дороге? Может быть…

Я остановился на полуфразе, потому что из-за деревьев показались люди. Анна засмеялась и, мельком глянув на меня, пошла, почти побежала им навстречу.

Я остался на месте и, глядя на них, старался составить хотя бы первое представление о людях, на которых мне теперь, вероятно, придется рассчитывать.

Они – пятеро мужчин и три девушки (не считая Анны; я как-то уже не причислял больше ее к ним – она была со мной, а не с другими, и дело с концом) – были хорошо сложены, но не это бросалось в глаза прежде всего, а грациозность. Каждое движение их было красиво; у человека нашего времени оно выглядело бы слишком нарочитым, театральным, а у них получалось естественно, и сразу верилось, что иначе они и не умеют, и не должны. Тут, в лесу, они казались очень уместными, словно здесь родились и выросли и были такой же непременной его частью, как и сами деревья. Это мне понравилось. И понравилась их одежда – мы в свое время ходили так на курортах в пору летних отпусков, но у них мне не удалось найти ни одного сочетания цветов, какое можно было бы назвать безвкусным или хотя бы сомнительным. Мой вкус, конечно, не эталон, но для меня самого он достаточно важен. Так что первое впечатление получилось скорее благоприятным, и на душе у меня стало чуть легче.

Мы сидели возле катера и закусывали. То ли это был ранний обед, то ли очень поздний завтрак. В ход пошли припасы, взятые с корабля на случай, если мы с Шуваловым проголодаемся. Правда, с корабля нас уходило двое, а сейчас оказалось десять, – но, как ни странно, еды хватило: люди эти оказались умеренными в пище, хотя тощими никто их не назвал бы. Я тоже поел немного – немного из вежливости, и еще потому, что с каждой минутой беспокоился все больше, и все больше сомневался в том, что должен вот так сидеть и разговаривать вместо того, чтобы сразу же начать поиски руководителя экспедиции. Удерживало меня лишь то, что разговоры, которые начались, когда Анна нас познакомила, стоили затраченных на них минут.

Само знакомство произошло без особых недоразумений. Они сначала, насколько я мог слышать, выругали ее за то, что она не дождалась их в городе. Она оправдывалась вполголоса и кивком указала на меня. Тут они соизволили наконец взглянуть в мою сторону и, видимо, стали наводить справки по поводу новой личности. Анна ответила – и я прекрасно расслышал:

– Это мой человек.

Они, кажется, были не очень довольны, но разговоров на эту тему больше не было. Анна подвела их ко мне – я стоял, как император, принимающий послов, – и сказала:

– Покажи им.

– Пускай слазят и посмотрят, – сказал я. Потому что вовсе не считал себя хранителем фондов этого музея под открытым небом.

– Нет. Покажи то, на чем ты привез меня.

– Катер? – сказал я, уразумев. Я поколебался мгновение, но сообразил, что ничего дурного они катеру сделать просто не в состоянии: не такая это была машина. – Ну, идемте.

Я кивнул Анне, чтобы она шла вперед, пропустил остальных и замкнул колонну, чтобы сохранить известную свободу действий. Они облепили катер, как мухи – бутерброд с вареньем, и сначала очень тихо гудели и восклицали что-то вроде «ох» и «ух». Потом один из них сказал:

– Да, это, конечно, не то, что Уровень. Как ты это сделал?..

Тут, в общем, и начался разговор.

Говорить с этими ребятами – самому старшему не было и тридцати – оказалось очень забавно. Я почти сразу понял: им можно втолковать что угодно – они поверили бы всему на свете. Похоже, что вранье у них не было в ходу, не знаю только – у ребят ли или у народа вообще. Я назвал их народом, но как еще можно назвать их?

– …Так в чем же дело, ребята? – спросил я, отвинчивая крышку термоса, в котором плескался кофе. – Почему вы бродите тут вместо того, чтобы заниматься общественно полезной деятельностью, и почему ваше начальство, как говорила Анна, не особенно поощряет эти ваши экскурсии? Объясните членораздельно.

Они стали объяснять, это было интересно, и никак нельзя было прервать разговор из-за того, что меня неизвестно где ждал Шувалов и ждали люди на корабле. «Потерпят немного, – подумал я, – потому что такой информации мы больше нигде не получим: наверняка, с точки зрения здешнего начальства, такой материал явно для белых выпусков, которые нам вряд ли одолжат почитать. Ладно, обождут».

Я слушал и одновременно в мыслях систематизировал информацию, приводил ее в порядок, в каком собирался в дальнейшем изложить ее остальным участникам нашей славной экспедиции. И получилось у меня примерно вот что.

Ребята были талантливые, все восемь (девять, считая и Анну). Я сразу понял, что это так, потому что всю жизнь любил именно талантливых людей, независимо от того, в какой области проявлялся их дар; и только талантливых подлецов я не любил, хотя и отдавал им должное. Ребята были очень способные, и им страшно хотелось что-то сделать – талант всегда требует выхода, как пар в котле, и если не дать ему производить работу, он рано или поздно разнесет и котел, и все, что окажется вблизи. Но этого-то выхода ребята не получали.

– Да кто не разрешает? – допытывался я. – Родители? Школьные учителя? Начальник полиции?

Их старший подумал и пожал плечами.

– Закон, – сказал он.

– Что, есть такой закон, что ли, чтобы не придумывать ничего нового?

– Есть закон о сохранении Уровня. А ты знаешь, что такое Уровень?

– Полагаю, что знаю, – сказал я.

– Ну, вот. Уровень – это как мы живем. Мы живем сегодня так, как жили вчера. А вчера жили так, как позавчера. И завтра будем жить так, как сегодня, как вчера, как позавчера.

Тут я стал кое-что соображать.

– Ага: значит, этот ваш Уровень законсервирован?

– Как – законсервирован?

– Ну, все время один и тот же? Прогресс не допускается?

Слово это – прогресс – было им незнакомо.

– Я же говорю тебе: есть закон о сохранении Уровня. На все времена. Жить можно только так, как сейчас. Нельзя хуже. Нельзя лучше.

– А вы живете плохо, и вам хочется, чтобы было лучше?

– Ты не понимаешь. Нам вовсе не плохо. Мы не бываем голодны. В школе нас учили, что когда-то, когда еще не было Уровня, люди голодали – у них не хватало еды, значит.

Что такое голод, я помнил. И порадовался за ребят.

– Значит, вы сыты. И одеты, я вижу…

Надето на них было так немного, что проблема одежды тут, и на самом деле, вряд ли могла существовать. Погода, правда, стояла теплая.

– Конечно, одеты…

– И учитесь?

– Учимся или учились… Но учат нас тоже всегда одному и тому же. Вот я окончил школу больше десяти лет назад, а он, – старший кивнул на самого зеленого паренька, – будет еще два года учиться. Но учили нас одному и тому же, и его отца тоже учили тому же, и моего…

– И это вам не нравится?

– Может быть, и нравилось бы. Но, понимаешь… – Он задумался, словно бы колеблясь. – Понимаешь, мне трудно объяснить. Но у каждого из нас… и не только у нас, у очень многих… есть такое чувство, как будто мы жили так не всегда, как будто когда-то, давно, было иначе, все было иначе. Нам с детства говорят, что это ложное чувство, и, наверное, так оно и есть, потому что я очень хорошо знаю, что, когда он родился (снова последовал кивок в сторону паренька), все было точно так же, как сейчас, но вот он помнит, понимаешь – помнит, что было иначе. То же и со мной, и с каждым. Этого не было, но мы это помним. И одни из нас приглушают память и живут так, как надо по Уровню, а другие не могут: мы, например. Мы помним, но нам не разрешают вспоминать и говорить. А мы ищем. Ведь если что-то такое действительно было, то не может быть, чтобы не сохранилось ничего, никаких доказательств. Мы ищем и надеемся найти.

– И давно вы стали искать?

– По-моему, люди искали всегда. Но не находили.

– Искали, хотя им запрещалось?

– Раньше не запрещалось. Можно было искать везде, кроме тех мест, где быть вредно. Было одно такое место. Теперь прибавилось вот это, где мы сейчас. Здесь тоже нельзя искать.

– И что же люди делали, когда поиски кончались ничем?

– Я говорил тебе: большинство возвращалось к Уровню. Другие, их всегда было немного, покидали Уровень и уходили в лес. Не в этот лес – в другой, в дальний. Они и сейчас живут там, и их становится, говорят, все больше.

Я поразмыслил. Странно. Прогресс полностью перекрыт. Заблокирован. Никакого развития. И в то же время это не невежество. Это делается сознательно, намеренно, с расчетом. Черт его знает – почему.

– Как они живут там, в лесу?

– Говорят, что хуже нас: у них там не хватает многого. Но все они верят, что это ненадолго. Верят, что быстро достигнут Уровня и пойдут дальше.

Господи, подумал я, бедная старая Земля, вечно ты повторяешься в своих детях – даже на другом конце мироздания… Воистину, куда нам уйти от себя?.. Тут я невольно взглянул на Анну, но сразу же отвел глаза.

– Что же, – сказал я вслух, – людям, что уходят от общепринятого, порой удается достичь не таких уж плохих результатов. Значит, вы хотите пробраться к ним?

– Сначала мы должны найти здесь то, что от нас скрывают.

– Что же, – сказал я, – считайте, что вы уже нашли.

– То, что лежит там, под землей?

– Да.

– Что это? Ты знаешь?

– Знаю. Я объясню. Но сейчас у нас мало времени. Мне тоже очень хотелось бы побывать там, в лесу. Даже не то, что хотелось бы – это просто необходимо.

Это и вправду было необходимо, если вспомнить о том, что мы собирались сделать с их светилом и, значит, со всеми ними. То, что я узнал, говорило об одном: на планете кроме этого общества существовало еще и другое; спасать надо было всех людей, и, следовательно, мы не имели права ничего сделать, пока не договоримся не только с этими, но и с теми, кто живет в лесу. Вот уж действительно – чем дальше в лес, тем больше дров!

Я снова покосился на свой хронометр.

– Скажи еще вот что: что значит – люди от людей, и эти – люди из бутылки, что ли?

– Из Сосуда, – поправила меня Анна. – Я же говорила тебе!

– Да, – сказал я, – ты, конечно, говорила. Извини меня.

– Люди от людей… – повторил парень. – Понимаешь, те, кто защищает Уровень, говорят так: раз все люди рождаются в одном месте, в Сосуде, то они и могут существовать только в одном – ну, как это сказать, – в одном…

– Может быть только одно общество, – помог я.

– Наверное, так. В лесу, например, нет Сосуда, и там не должны рождаться люди. Поэтому там их никогда не будет столько, сколько в Уровне.

– Прости, – не понял я и опять невольно покосился на Анну (не хотелось при ней вести разговоры на эту тему). – Почему люди в лесу не могут рождаться нормально, как все?

– Но ведь все и рождаются в Сосуде! А в лесу нет Сосуда, я же сказал.

– А… – тут я запнулся, но в конце концов решился. – Разве детей не рожают женщины?

Они переглянулись.

– Понимаешь, – сказал уже другой парень, – память говорит нам, что так было. Мы чувствуем, что так должно быть. Не знаю, как объяснить, но мы это чувствует. Но… у нас не так.

– Ты хочешь сказать… что у вас нет любви?

Он улыбнулся.

– Есть… Нет, не думай, мы знаем, как могут рождаться дети. Люди – от людей. Но как только… как только это начинается, ну…

– Я понимаю, – поспешно заверил я.

– Считается, что это болезнь. Ну, и от нее вылечивают. Может быть, это и правда болезнь: когда в лесу это случалось, там, говорят, даже умирали. Думаешь, это неправда?

– Почему же, – хмуро сказал я. – Правда. Могли и умирать. И все же… Ладно, мы еще успеем потолковать об этом. (»Черт бы их взял, – подумал я про себя, – им и рожать не дают по-человечески, это уж совсем ни в какие ворота не лезет. Непонятно, но придется как-то понять. Однако – не сейчас».) Но ты говорил – твой отец…

– Конечно. Это тот, кто взял меня и вырастил. Ну, говори теперь ты.

Они, кажется, чего-то ждали от меня.

– В общем так, – сказал я. – Хорошо, что мы встретились. Мы – я и мои друзья там (я глянул в небо) – мы вам поможем во многом. Если и вы поможете нам. Сейчас нужно вот что. Нас прилетело двое. В городе, где мы встретились с Анной, – я не удержался, и не только посмотрел на нее, но и прикоснулся к ее плечу, – со мной был еще один друг. Он там исчез. Надо его найти. Это очень важно. С ним ничего не должно случиться. Я не знаю ваших порядков, не знаю, что может с ним случиться и чего не может. Но вы должны помочь мне разыскать его. Вам легче: вы знаете, как это сделать, а я не знаю. А мне тем временем придется на несколько часов отлучиться – слетать к нашим.

Они тоже посмотрели вверх и, кажется, не очень-то поняли, где там могут находиться мои друзья. Но вслух ни один не выразил сомнений.

– Соберемся здесь же… Ну, через шесть часов. Согласны?

– Что значит – через шесть часов?

– А, ну да… – Я прикинул: период обращения планеты вокруг оси был мне известен, двадцать шесть часов с минутами. – Это когда солнце будет примерно там.

– Хорошо. Кто-нибудь, наверное, видел. Мы узнаем.

– А ты, Анна, поедешь со мной.

– Да, – сказала она легко, словно это было заранее ясно.

– Садись, – сказал я. Сел сам, помахал им и включил стартер.

Гравиген журчал, было слышно, как свистит за колпаком потревоженный воздух. Небо темнело по мере того, как мы все дальше врезались в него. Я проверил, хорошо ли пристегнуты ремни, сказал: «Ну, потерпи теперь» – и включил основной.

Вот тут она, кажется, испугалась по-настоящему. Голубой огонь вспыхнул вокруг нас, за спиной зарождался ураган, фиолетовый след оставался за нами. Нас прижало к спинкам. Впереди загорелись звезды. Нани-Анна то закрывала, то открывала глаза, страх в ней боролся с любопытством. Вибрация прошла по катеру и затухла. Погасли язычки. Небо стало черным. Позади планета играла всеми цветами радуги. В южном полушарии ее я заметил циклон. Мы легли на орбиту. Теперь внизу был океан, кое-где острова виднелись в нем, как сор на паркете. Перегрузка исчезла, автомат перевел гравиген в режим искусственной тяжести. Я посмотрел на Анну.

Она улыбнулась, оправляясь от страха.

Я отвел глаза, потому что впереди уже знакомо мигали огоньки корабля.