Когда я после кружки крепкого кофе и пары телефонных звонков был уже готов к выходу, Наталья все еще спала. Я засомневался немного — поцеловать ее перед уходом или нет — и решил не беспокоить. Может быть, причина была и не только в этом.

В условленном месте меня уже ждали двое. С одним из них я давно не встречался, но обниматься мы не стали, только кивнули друг другу. Это и был Иванов. Второго я видел впервые. Дальше пошли пешком. Пройти следовало два с лишним квартала. Было еще очень рано и пустынно, однако когда мы приблизились к нужному месту, то убедились, что все, кому надлежало тут быть, присутствовали — хотя заметить каждого из них можно было, только имея немалый опыт. Не доходя двух подъездов до нужного, мы приостановились. Навстречу нам приближался человек, который, поравнязшись, негромко сообщил — Все в порядке. Не выходил.

Мы переглянулись. Иванов в данной операции был старшим, и поэтому команды отдавал он.

— Ну что же — пошли, — сказал Иванов.

Сразу же, неизвестно откуда взявшись, несколько человек забежали в подъезд раньше нас. Когда мы вошли, они ждали нас возле лифтов. Иванов спросил:

— Пожарный спуск и черный ход?

— Под контролем, — ответил тот, что встретит нас у дома.

— Гаражи?

— Блокированы.

— Он дома?

— Вечером был. Видимо, лег спать, когда свет погас. Никто с тех пор не выходил, не выезжал.

— Он один был?

— Других не замечалось. Может быть, кто-то там уже находился, когда мы прибыли; не знаю.

— Разве не прослушивали?

— Прослушивали. Временами звучал телевизор или шум воды. Ничего другого.

Ну, это не очень убеждало.

— Чердак контролируется? — спросил я.

— Разумеется.

— Крыша?

— Так точно. Нет, он в квартире, не сомневайтесь.

— Берем, — сказал Иванов, но таким тоном, словно хотел дождаться еще чего-то. Моего согласия, наверное, хотя я тут не командовал. Мне же еще чего-то не хватало. Ага, вот:

— А внутри по лестнице какие-то передвижения засекали?

— Нет. Обращали внимание только на входивших и выходивших.

— Понятно, — сказал я.

Не наблюдали. Значит, нужный нам человек мог в любое время выйти из своей квартиры и войти в другую — в этом подъезде их было еще тридцать девять. Вот так-то. Войти и остаться, и сейчас спокойно сидеть там.

Почему бы и нет? Такая квартира могла быть заранее подготовлена и быть вне всяких подозрений. Уж у кого-кого, а у нынешних моих оппонентов времени и возможностей все предусмотреть было — хоть завались… Подумав о них как о врагах, я внутренне усмехнулся: знал, что, когда наша возьмет, они из противников превратятся в исправных служак властей. Но для этого нам надо было еще победить.

Я сказал:

— Пусть кто-нибудь по возможности быстро установит всех квартировладельцев этого подъезда. И соседних тоже — на всякий случай.

Балконы-то соприкасаются… Ну что же — посмотрим, что у него там…

Поднимаясь, мы заняли оба лифта, одна группа побежала по лестнице. У нужной квартиры остановились. Иванов глянул на меня. Как-то само собой командование перешло ко мне. Я предложил:

— Послушаем немного.

Он передал мне наушники. Слышимость оказалась отличной. Явственно различались неторопливые шаги — два шага, пауза, четыре шага, звук отодвигаемого стула. Обитатель негромко мурлыкал песенку. Засвистел и умолк чайник. Я сказал:

— Звоните.

Один из группы нажал на кнопку звонка. Хорошо слышно было, как он заиграл внутри. Вскоре из квартиры откликнулись:

— Минутку!..

И это тоже было слышно весьма отчетливо. Я сказал Иванову:

— Теперь вырубите у него ток. Ящик со счетчиками и предохранителями, висевший тут же, на лестничной клетке, был не под замком. Иванов сам распахнул дверцу, опустил оба рычажка.

— Звоните снова, — сказал я. На кнопку нажали. Звука не последовало: квартира была обесточена. Но через секунду снова послышалось:

— Сейчас, сейчас иду! Все было ясно.

— У него магнитофоны на батарейках, — сказал я. — А тот, что откликается, он подключил к звонковой кнопке, а надо было бы к самому звонку. Это они прохлопали.

— Вы думаете?..

— Уверен. Ладно, открывайте, смотрите, что и как — потом доложите.

— А вы?

— Я уже и так опаздываю, — сказал я. — Скомандуйте там, пусть мне подгонят машину — у молодых ноги побыстрее…

— Где вас искать?

— На открытии съезда азороссов.

Значит, он сбежал, а может быть, его сегодня там и вообще не было — так думал я, направляясь в названное Иванову место.

Это оптимизма не придавало. Хоть на полшага, но он нас обошел. Однако это вовсе не значит, что он ощутил на себе наше пристальное внимание.

Совершенно необязательно. Скорее всего сработало лишь стремление лишний раз подстраховаться от всяких непредвиденных обстоятельств, досадных случайностей и прочего. Могу держать любое пари на то, что его в той квартире и ночью не было. Искать его по всей Москве — дело пустое. Он все равно должен не позже определённого часа появиться на открытии съезда. Опоздать он не может, следовательно — сделает все, чтобы оказаться там с запасом времени, все еще раз продумать на месте и, если нужно, внести поправки. Но театр охраняется, раньше времени туда никого не пустят. А потом охрана будет бдительно следить за всеми присутствующими, и что-либо предпринять ему будет трудно. А что вообще можно предпринять? Стрелять из снайперского оружия с одной из окрестных крыш при подходе Искандера к театру? Отпадает. Потому что все крыши уже с вечера обсажены нашими. Для того чтобы пойти на это, надо быть камикадзе. Понятно же, что покушавшегося сразу схватят, если его не растерзает толпа. Тут нужен фанатик, а тот, кого я сейчас искал, обладал, насколько я мог судить, характером совсем иным.

Что остается? Взрыв. Если ты, находясь в двух десятках метров от объекта, нажмешь кнопку в кармане — никто тебя не заподозрит. И ты получишь полную возможность выразить свой ужас и благородное негодование.

Но прежде чем нажать кнопку, надо еще заложить заряд. Учитывая, что проверка каждого помещения в театре проводится четырежды в день, — заряд можно поместить в нужное место не более чем за шесть часов до начала события. И замаскировать так тщательно, что его невозможно будет обнаружить и при последней проверке непосредственно перед появлением Искандера.

А вывод? Вывод один: он должен был остаться в театре на ночь. Похоже, другого варианта просто не вырисовывалось.

Однако все работники театра, все люди съездовской команды проверены-перепроверены. Следовательно, чтобы не быть раскрытым, этому человеку нужно было либо внедриться давно, либо принять облик другого.

Это все? Не упустил ли я еще какого-нибудь варианта?

Вскоре я уже был совсем рядом. Оставалось все выяснить и проверить на месте самому.

Еще на дальних подступах к Художественному театру стала заметна толпа.

Народу собралось куда больше, чем перед любой премьерой. Были там наверняка и подлинные сторонники азороссов и Искандера, и просто любители сенсаций и всяческих торжеств. Бросалось в глаза огромное количество охранников в униформе. Я знал, что не меньше было и работников спецслужб в штатском. Ими были сейчас густо населены также все ближайшие улицы и дворы.

Когда я медленно пробирался через толпу к зданию театра, сзади кто-то вдруг схватил меня за плечо. Я обернулся и увидел Наташу.

Я догадывался, что она придет сюда. Мне и хотелось этого, и не хотелось, потому что я опасался, что не все пройдет гладко и сегодня не обойдется без крови. Кроме того, я еще не мог найти в себе однозначного ответа на вопрос: осталось ли для меня все по-прежнему после вчерашнего дня? Не то чтобы я перестал ей верить или сильно переживал из-за этой нелепой измены. Опыт научил относиться к таким вещам спокойно. Я не мог еще понять свои ощущения, а если уж сам не разобрался, то совсем бесполезно было бы говорить о них с Наташей. И потому после мгновенного колебания я позволил ей уцепиться за мой локоть.

Возле театра появилось наконец то, что раньше съезды азороссов своим вниманием особенно не баловало: тяжелые машины телевидения с параболами антенн и длинными толстыми кабелями. Похоже было, что сторонникам Искандера решили в один день возместить все то, чего они были лишены до сей поры: телекамеры устанавливались уже начиная с ближних подступов.

Прямо удивительно, какими простыми способами можно добиться крутого изменения обстановки, не без некоторого ехидства подумал я.

Но, естественно, куда более, чем телевидение, мое внимание привлекали уже начавшие приезжать люди, коим предстояло сегодня принять, возможно, исторические решения для судеб России.

Компания была любопытная — прежде всего тем что у людей, входивших в нее, было очень мало общего. Можно было бы даже сказать — ничего общего за исключением одной-единственной причины, которая и собрала их вместе.

Все делегаты сходились во мнении, что в России должна быть установлена происламская монархия. И у одного из присутствующих, очевидно, здесь была цель особая — лишить азороссов их кандидата на престол. Если бы не этот тип, о котором я знал еще не очень много, я вернее всего сидел бы сегодня в своей немецкой конторе и занимался совершенно другими делами.

Но он был, и моей задачей являлось обезвредить его.

Итак, не позже чем через полтора, от силы два часа тут должен был открыться Программный съезд партии азороссов. Хотя, как мне было известно, для партии первоначально предлагалось и другое имя: «Евразийский союз». Это подчеркивало бы связь движения с идеями классиков философии евразийства Чаадаева, Трубецкого и Соловьева. Но эти весьма умные и достойные люди ошибались только в одном: хотели идти на Восток под хоругвью православия, что было нереально по тысяче и одной причине. Азороссы эту ошибку собирались исправить — и исправили. А те люди, чьи имена, портреты, биографические и прочие данные были мне предоставлены на компакт-диске, как раз и являлись членами исполнительного комитета партии с самого дня ее возникновения.

Целью своей партия ставила не только восстановление в России монархии; таких партий на сегодня было — хоть пруд пруди. Однако азороссы ставили своей целью не просто реставрацию монархии, но и избрание на царство конкретного претендента. В этом тоже не было ничего необычного: никакая власть не существует без конкретного ее носителя. Необычное было в личности претендента, которого эта партия намерена была выдвинуть и чья биография, а также описание его происхождения, размноженные в десятках тысяч экземпляров, сейчас с успехом раздавались публике и перед театром, и внутри него.

Вообще-то формально до сих пор никакие претенденты не выдвигались. В случае положительного ответа референдума на вопрос о восстановлении монархии народ должен был выбрать себе законного монарха почти так же, как избирал парламентариев и президентов. И в соответствии с законом только после этого положительного ответа можно было начинать подготовку к избранию на царство, агитацию, выдвижение и регистрацию претендентов.

Однако проводить две всероссийские кампании подряд было бы слишком накладно. Усталый избиратель скорее всего просто не пошел бы к урнам. И поэтому власти нашли компромиссный выход: фактически претенденты были уже объявлены, и предвыборная кампания велась, но официально ничего такого не происходило. Существовала еще одна, может быть, не совсем юридически правильная особенность в предстоящем событии. Поскольку если, скажем, в две тысячи семнадцатом отрицательный результат подобного референдума можно было бы с полной уверенностью предсказать заранее — тогда никому и в голову не пришло всерьез и вслух говорить о такой постановке вопроса, то сейчас, в две тысячи сорок пятом, в год столетия Победы (все еще памятной на Руси), уже не оставалось сомнений в положительном решении проблемы восстановления монархии. Настолько не оставалось, что референдум и избрание решили практически объединить — для экономии времени и денег, что, как известно, есть одно и то же.

Итак, кандидаты, или претенденты, еще не были объявлены официально. Тем не менее один из них был известен давно и хорошо. Некоторое, достаточно продолжительное, время казалось даже, что никакой альтернативы на выборах вообще не возникнет, и этот претендент взойдет на престол по ковровой дорожке легко и безмятежно, под приветственные возгласы восторженных подданных. Претендентом этим был Алексей Романов. Тезка последнего законного престолонаследника и потомок императора Александра II по прямой или почти прямой линии. После гибели Николая II и его детей в прошлом веке, как известно, права на престол присвоил себе великий князь Кирилл Владимирович. От него и шла генеалогическая линия Алексея.

Тридцатичетырехлетний политолог, свободно, хотя и с ощутимым акцентом говорящий по-русски и женатый на великой княгине из рода болгарских Кобургов — известного германского рода, поставлявшего в прошлом монархов в любую точку Европы, где в них возникала потребность.

Информации о великом князе Алексее у меня было предостаточно. Поскольку в биографии этого претендента не было никаких секретов, никаких пятен — ни белых, ни черных. Вся его жизнь проходила на виду, так что были известны и его друзья, и любимые собаки, и фирмы, которые его одевали или чьими ракетками для тенниса и клюшками для гольфа он пользовался, и водоизмещение его яхты, и любимые блюда и напитки — и так далее, вплоть до излюбленных выражений. Все было comme il faut, или, выражаясь проще, о'кей. Известно было также (но это уже не всем), кто инвестировал деньги в его избирательную кампанию. Например, англо-голландский «Шелл», американский «Уолт Дисней Лтд» и тому подобные. Все западные правительства, все королевские дома Европы, как правящие, так и находящиеся в изгнании, успели не раз заявить — неофициально, разумеется, — что Алексей пользуется их полным признанием, обладает, с их точки зрения, всеми необходимыми правами и нужными монарху качествами, и если народы России решат вернуться к монархической форме правления, то другого столь же безусловного претендента просто невозможно себе представить.

Со своей стороны, претендент в интервью, в частных беседах высказывал мнение, что народ вряд ли захочет видеть на престоле представителя иного, не Романовского, дома. К тому же права потомков Рюриковичей или Гедиминовичей — если таковые вообще существуют — утрачены много веков назад. Факт отречения от престола Николая Александровича и вслед за ним Михаила имел место в условиях принуждения, и поэтому ликвидация монархии в России была незаконной. Поскольку дом Романовых от своих прав никогда не отказывался, то никаких причин, препятствующих воцарению этого рода, в природе не существует и быть не может. Что же касается других претендентов, принадлежащих к этому дому, то не ему, мол, великому князю и престолонаследнику Алексею, высказываться на эту тему; пусть скажет свое слово народ.

На деликатные вопросы относительно будущего политического устройства России престолонаследник отвечал, что в наше время речь может идти, разумеется, только о конституционной монархии. Конституция в России давно уже есть и нуждается лишь в некоторых изменениях — в той части, где речь идет о верховной власти и обо всем, что с этим связано.

Корреспонденты из стран, когда-то входивших в состав Российской империи, нередко задавали Алексею вопрос — не думает ли он, в случае прихода к власти, восстанавливать свою страну в прежних границах, включавших в себя Финляндию, Польшу, Украину и прочих. Претендент постоянно заверял спрашивающих об уважении им существующего порядка вещей и своей приверженности мировому статус-кво. Но корреспонденты исламских стран, ранее входивших в состав России, об этом не спрашивали и, казалось, безмолвно произносили традиционное «иншалла!». Ибо сказано в Книге, в суре «Стоящие в ряд»: «И будет вам воздано только за то, что вы совершали». Из чего следовало, что лучше ничего не совершать — пока в этом не возникнет крайней необходимости.

Листочки с краткой биографией Алексея тоже раздавались всем желающим — но только на дальних подступах к Художественному; ближе азороссы никаких вольностей своим конкурентам не дозволяли.

У меня было гостевое приглашение на съезд, и я без труда провел внутрь свою подругу. Мы с Натальей не спешили пока что занимать места в зале.

Времени до начала оставалось достаточно, и мы отправились попить кофе.

По дороге меня забавляла сегодняшняя повышенная активность телевидения.

Очевидно, где-то возник и быстро распространился слух, что на открытии съезда появится наконец и сам претендент Искандер и, не исключено, выступит с программной речью. Как бы ни относился преемник безвременно усопшего президента Объединенных телекомпаний к идее монархии и исламизации, упустить сенсацию он никак не мог бы. Правда, можно было полагать, что первый вице-президент, вот уже несколько часов исполнявший обязанности главы телевидения, придерживался вовсе не тех политических убеждений, что его бывший шеф.

Что касается меня, то я вовсе не был уверен в том, что претендент действительно принял решение присутствовать сегодня на съезде; реши он так, я бы наверняка знал. Хотя я и испытывал некоторые сомнения в собственной осведомленности. Их усиливало то, что открытие заседания все откладывалось. Выпив чашку кофе в одном из буфетов, я не смог удержаться и посетовал на неимоверную дороговизну обслуживания на съезде. Интересно знать, что думают торговцы о среднем уровне доходов делегатов и приглашенной публики. Куда остроумнее было бы сделать угощение вообще бесплатным.

Во все сгущавшейся толпе я увидел знакомую фигуру Бретонского. Мы с Наташей поспешили к нему. Он явно обрадовался нашему появлению: похоже, у него были какие-то новости и ему не терпелось поделиться ими.

— Приветствую вас, барышня. Здравствуйте, господин журналист. Смотрите.

Видите эту четверку? Обратите внимание на выражение их лиц: как будто хины объелись, не правда ли?

Четверо были — бывший нацист Зеленчук, экономист Пахомов, банкир Веревко и Сухов, военный промышленник. Все из моего списка — и все, определенно не представлявшие для меня никакого специфического интереса. Я полюбопытствовал:

— Что же их не устроило, если не секрет?

— Какие же тут секреты — все наружу… Их не устраивает — да и меня тоже, признаться, — что Лепилин захапал себе весь доклад. По сути, объявил себя главным, выдвигающим претендента — а это, как вы понимаете, в будущем чревато всякими благами… Мы все не такие уж альтруисты, у каждого из нас есть свои виды на будущее. Сейчас состоится закрытое заседание оргкомитета съезда. Думаю, что мы сможем изменить регламент, так что каждую главу будет читать другой докладчик. Демократично, вы согласны?

— Наверное, на этом заседании будет интересно…

— Нет-нет, друг мой. И не пытайтесь. Там не будет никого, кроме членов оргкомитета. И, разумеется, самых доверенных лиц. Это ведь только я, идеалист, присутствую тут в единственном числе, мыслителям не нужны помощники; у остальных — и секретари, и референты, и телохранители, и мало ли кто еще…

— Ну а почему бы вам не обзавестись в последний миг…

Бретонский покачал головой.

— Об этом надо было думать месяц назад. Такой номер не пройдет, хотя я бы с удовольствием… (На этот раз взгляд его в сторону Натальи был более продолжительным — и откровенным.) Кстати, не сработает и никакое пишущее устройство. Будьте уверены, с технической точки зрения мероприятие подготовлено на высочайшем уровне.

Это, кстати сказать, было известно мне лучше, чем ему; но я не подал вида.

Через час — то есть за час до открытия — я еще не нашел никого и ничего, что помогло бы ухватиться хоть за самый кончик той тончайшей нитки, которая провела бы по хитрому лабиринту догадок и предположений, в котором я сейчас оказался — почти неожиданно для самого себя.

Между тем делегаты и гости все прибывали; ощущая значение предстоявшего, никто из них не мог спокойно усидеть дома. Все приезжали пораньше, поскольку не каждый день и не каждый год доводится участвовать в событиях воистину исторических. Находившиеся под моим началом люди и внутри театра, и снаружи информировали меня по радио через микронаушник о некоторых вновь прибывающих, а также об обстановке вообще. Сам же я был занят основным делом: искал человека. И не находил. А время между тем утекало — и мне казалось, что прочные перекрытия Художественного театра начинают уже явственно колебаться под ногами. Специалисты искали возможную бомбу и также ничего не могли обнаружить.

Я поднялся, оставив Наташу в холле третьего этажа, куда публику еще не пускали, и тут наушник ожил в очередной раз. Еще и до этого при каждом вызове во мне что-то вздрагивало. Было страшно — вдруг мне доложат, что искомый объект благополучно прибыл и проследовал внутрь. Это означало бы наверняка провал моей версии, свидетельствовало бы о том, что он не был здесь ночью, а следовательно — не устанавливал заряд, не готовил взрыв и вообще причастен к замыслу устранения ничуть не более, чем я сам.

Отзываясь, я старался, чтобы голос звучал так И же ровно и безразлично, как всегда, независимо от обстоятельств; такое умение я вырабатывал в себе достаточно долго.

Вызов шел, однако, вовсе не от внешнего или внутреннего контроля, звонили даже не из «Реанимации», но из укрытия в Чистом переулке.

— Какого черта вы там мешкаете? Я ждал информации еще на рассвете.

Заспались, что ли? У вас все в порядке? Где Первый?

Мне ответили после краткой паузы:

— Первый здесь. С ним нормально. Однако возникли негативные обстоятельства с объектом, которого вы нам передали.

— В Нахабине? Давайте подробнее. Что там произошло?

— Неприятность.

— Серьезная?

— Да.

— Привели задержанного в чувство? Допросили?

Еле уловимая пауза была ясным сигналом того, что дело не заладилось.

— Задержанный скрылся. Вернее, мы его не задержали.

— Вы в свое уме?

— Наша группа прибыла в два двенадцать. Обнаружила тело человека, которого мы направили к вам. Убит. Больше никого. Объект скрылся. До сих пор нигде не замечен. Разрабатываем следы, но надежды мало.

В два двенадцать, так. Через одиннадцать минут после моего с Натальей отъезда. Что произошло? Усыпленный каким-то образом пришел в себя и сразу же проявил такую активность? Или возник некто третий, устранивший нашего сотрудника и утащивший спавшего?

— Способ убийства?

— Перелом шейных позвонков. Ударом, не удавкой.

— Еще чьи-то следы обнаружены?

— С уверенностью трудно сказать.

Я с трудом сдержался, чтобы не выругаться.

— Ну хоть что-нибудь вы там выяснили? Кому принадлежит дом?

На этот раз отвечавший без запинки назвал фамилию. Ответ был тем, которого я ожидал. Лучше, чем ничего.

— Так. А что нашли на ускользнувшего? Адрес хотя бы…

Мне назвали адрес. Я вздохнул:

— И на том спасибо. Будут новости — сообщайте немедленно.

Адрес тоже работал на мою версию; но черта ли мне было в этом, если все ее фигуранты исчезли и упорно не желали появляться? Можно было, конечно, предположить, что они просто отказались от реализации замысла — во всяком случае, сегодня и здесь. Но в это я не поверил ни на секунду.

Весь эффект в том, что — сегодня. И здесь.

Сегодня — потому, что завтра референдум и избрание, после которого добраться до Искандера будет еще сложнее. Здесь — потому, что…

А собственно говоря, почему все-таки именно здесь? Что заставило меня замкнуться на этой версии?

Эта простая мысль на мгновение потрясла меня. Я немедленно набрал на своем радиотелефоне номер, известный кроме меня еще, может быть, двоим, а возможно, только одному.

Мне ответили почти сразу — но и то я уже стал пританцовывать на месте от нетерпения. Я выговорил пароль и назвал себя.

— Да? — сказали в ответ доброжелательно.

Я сказал, что нужно сделать, и получил ответ:

— Спасибо. Хорошо.

После чего я опрометью кинулся вниз, едва не сшибая с ног всех встречавшихся по дороге. Иванов был снаружи. Я бросил ему:

— Дайте мне пять человек. Лучших. Со штурмовым снаряжением. Он недоуменно моргнул. Но, видимо, выглядел я убедительно. И Иванов дал команду. Через тридцать секунд мы уже мчались прочь от театра.

В переулке было по-субботнему пустынно. Мы приехали не на моей прокатной машине. Иванов мне выдал серьезный транспорт, и за рулем находился классный специалист. Он лихо затормозил, заложив вираж по двору. Машина взмахнула дверцами, и мы высыпали из нее. Я скомандовал:

— Двое — на крышу, к вентиляционному выходу. В случае чего — огонь на поражение. По возможности — не смертельно.

Проинструктированные заранее, они бросились исполнять приказ. К счастью, этажей было всего шесть.

— Остальные — за мной.

Запертая на кодовый замок дверь подъезда сопротивлялась недолго. Мы взбежали на второй этаж. Я позвонил в дверь. Обождал. Потом вынул карточку — узкую голубую полоску пластика. Не ту, что была изъята у спавшего (или притворявшегося) нынче ночью, но принадлежавшую лично мне.

Провел по щели, невольно поглядев при этом на потолок, изукрашенный лепниной и всякими узорами…

За дверью едва слышно зазвучала мелодия. Смолкла. После этого я набрал номер кода. Снова музыка. Когда она стихла, дверь глубоко вздохнула, как донельзя уставший человек. Теперь можно было отворить ее. Попробуй кто-нибудь сделать это раньше — сверху, с потолка, был бы поражен выстрелами каждый квадратный дециметр площадки. Мы вошли. Будущий государь Александр Четвертый стоял напротив входа улыбаясь. Трое парней, что были со мною, даже не сразу поняли, кто перед ними. Видали, конечно, его портреты, но всегда требуется время, чтобы отождествить неизбежно приукрашенное изображение с живым оригиналом. Я поклонился.

— Вы рискуете, государь. Неужели никто другой…

— Они несколько заняты: у нас всего лишь полчаса до выезда, а им приходится тут хлопотать по хозяйству. Так что я уж сам.

— Но я ведь предупредил вас…

— Я внял.

— И просил вас надеть противогаз. В любую минуту этот тип может…

— Он больше ничего уже не может — кроме как давать показания. Вот что касается второго…

— Он оказался не один?

— Двое.

— Значит, двое. Через крышу?

— Да, это вы угадали верно.

Он избегал называть меня по имени, не зная, видимо, в каком качестве и под каким именем я известен моим спутникам.

— Пришлось немного повозиться. Представляете — тот, что моложе, в последнее мгновение, когда их брали, не решился выстрелить в меня.

Хотя мог. А вот другой успел броситься с крыши. Мы полагали, что он разобьется, и не сразу приняли меры. Однако у него было, я полагаю, какое-то приспособление, и мы спохватились несколько поздно: он сбежал. — Вы хотите сказать, государь, что сами были там?

— Естественно. Моя охрана состоит из правоверных; да к тому же с Северного Кавказа. Что же вы хотите — чтобы я упал в их глазах, спрятавшись за их спинами в минуту опасности? — Он покачал головой, усмехнулся и добавил: — Кроме того, я с юности люблю физическую работу — как и мой великий предок Петр Алексеевич…

Глядя на него, я поверил в то, что все это — правда. Хотя в варианте "И" это было далеко не самым важным.

— Можем ли мы присоединиться к вашей охране, государь?

— Прежде всего не станем опережать события — плохая примета. А во-вторых — мои телохранители обидятся. Поезжайте на место — туда должно уже вот-вот прибыть известное вам сообщение. Я снова поклонился в знак повиновения.

— Еще одна просьба: не могу ли я взглянуть на задержанного?

— Боюсь, что он выглядит сейчас не весьма презентабельно; однако коли есть желание — отчего же нет?

Он сам провел меня по коридору. Распахнул дверь. Там были его парни и задержанный, правда, в несколько подпорченном состоянии. Еще в коридоре у меня в кармане противно запищало: сработал индикатор Изи Липсиса — догадался я, теперь уже твердо зная, кого сейчас увижу. Мне уже, откровенно говоря, надоело встречать эту рожу — столько раз попадался он на моем пути за последние дни. Да и за Наталью я был у него в долгу.

Жаль, что не мне привелось брать его, хотя он был моложе и сильнее, разумеется.

Впрочем, на самом деле все обстояло вовсе не так прискорбно для него, как мне хотелось бы. Он был в сознании и узнал меня, судя по его взгляду.

— Передать привет папочке? — спросил я его.

Он только усмехнулся, скорее просто ощерил зубы.

— Как сказать еще… — пробормотал он.

— С вашего разрешения, мир Искандер, я отправляюсь в театр, — сказал я будущему государю.

— Поезжайте, — кивнул он. — Возможно произошли еще не все напасти, что определены нам. Впрочем — «Разве же думают те, в сердцах которых болезнь, что Аллах не обнаружит их злобы?»

— «Не слабейте», — сказано там же, — откликнулся я, покидая уютную квартиру, густо нашпигованную компьютерами и их причиндалами, телефаксами, ксероксами, автоматами, пистолетами и длинными кинжалами, какие носят на Кавказе.

Когда я вернулся в театр, там внешне все выглядело совершенно благополучно: людно и шумно. Я хотел было разыскать Иванова, но он сам подошел ко мне, едва я переступил через порог.

— Он здесь, — сообщил Иванов вполголоса.

Я кивнул:

— Куда же ему еще деваться? Только следите за ним внимательно. Он человек опытный.

— Стараемся, — сказал Иванов. — У нас тут тоже не начинающие.

— Как поиски? Он пожал плечами.

— Ничего. Наверное, придумали какой-то способ, какого мы не предусмотрели. — Он озабоченно покрутил головой. — На нем — ничего, никакого металла, кроме очков и ключей, четыре раза замеряли, только что не терлись о него. Так что прямого выхода вроде бы нет.

— Надо поработать головой, — сказал я, чувствуя, как улегшееся было волнение поднимается во мне снова. — Он знает, что напарник сгорел; при этом всегда предполагается возможность, что задержанный расколется. Значит, в запасе у оставшегося должно быть что-то такое, какой-то прием, о котором не знает даже и партнер. Металла нет — это еще ничего не значит. Авторучка ведь наверняка имеется, пусть пластиковая. Или, скажем, неметаллическая иголочка…

— Предполагаете яд?

— Черт его знает, что тут предположить. Но способ должен быть. Мало ли: каблук, пуговица… Думайте! Минут через двадцать может оказаться уже поздно. Где он сейчас?

— Второй этаж, холл.

— Пойду туда.

— Не доверяете моим?

— Хочу быть рядом с ним. Как говорится — свой глаз лучше.

Иванов понимающе кивнул. Я уже повернулся было, чтобы уйти, когда он спросил:

— На кого работает наш объект, как вы думаете?

Я укоризненно глянул на него: спрашивать такое не полагалось, каждый делает свое дело. Он понял. Но я, пожалуй, даже сказал бы ему, на кого именно работает наш объект; я теперь уже знал это почти наверняка. Но не нужно, если нет настоятельной необходимости, вселять в человека сомнения в надежности и порядочности той власти, которой он служит. Работникам спецслужб, как правило, известно о всякой власти намного больше, чем остальным, и сведения эти, зачастую отнюдь не украшающие даже самых главных руководителей. Но информированность не должна переходить в полное разочарование. Разуверившийся во всем работник теряет свою ценность, становится опасным для правопорядка. Поэтому я сказал лишь:

— Предотвратим катастрофу — тогда выясним.

Иванов, правильно расшифровав мой немногословный ответ, все же не счел тему закрытой, напротив, даже обиделся, кажется, тому, что я мог заподозрить его в служебной бестактности.

— Я не из любопытства, — сказал он. — Вот посмотрел на него вблизи — и почудилось, что когда-то мы с ним пересекались.

Это было уже интересно.

— Где — вспомнили? Служба, отдых, театр, у знакомых…

— Вот это и стараюсь сейчас сообразить. Не помню пока даже — здесь или за границей где-нибудь… Понимаете — ощущение непривычное. Лицо его мне ничего не говорит. Но вот движения… Походка, манера поворачивать голову, наклонять ее при разговоре к правому плечу, стоя — этак покручивать правой ногой, словно окурок давит… Это все — клянусь, где-то я уже видел.

— Взгляд, голос?

— Голоса такого я раньше не слышал, но он может быть и скорректирован каким-то прибором или искусственно изменен.

— Запись голоса анализировали?

— Послал, сейчас этим занимаются. Дело ведь не в моем интересе. Знать бы — от какой он службы, легче было бы понять, чего бояться. У всех нас — свои почерки.

— Ладно, — сказал я, чтобы не тратить больше времени. — Меня, если понадобится, ищите около него.

— Вас понял.

Я поднялся на второй этаж. Здесь было более людно; большинство участников предпочитали почему-то именно этот холл, хотя отсюда был выход к задним рядам амфитеатра, а все, как мне казалось, должны бы стремиться занять места поближе к сцене. Что это, подумал я? Осознанное или инстинктивное ощущение того, что может произойти нечто опасное? Кто знает? Очевидно, слухи о поиске взрывчатки все же просочились. Но паника не наступила, и желание приобщиться к истории оказалось у людей, видимо, сильнее страха.

Объект своего внимания я увидел почти сразу и направился прямо к нему.

Он тоже заметил меня и, когда я приблизился, доброжелательно кивнул и улыбнулся.

— Вижу вас нынче в печальном одиночестве, — констатировал он. — Ну, как пишется?

— Так себе, — сказал я безразличным тоном человека, уставшего от всего на свете.

— Понятно — репортерская рутина. Кстати, а о замысле покушения вы уже сообщили в ваш журнал?

— Что вы имеете в виду?

Он усмехнулся:

— Слухом мир полнится. Я не вижу сегодня здесь одного из нас, членов руководства партии — от ее зарубежной секции. Вы понимаете, надеюсь, кого я имею в виду. Так вот я слышал, что он оказался американским агентом, но его раскрыли и взяли…

— Что вы говорите! До меня эта новость еще не дошла. У вас есть какие-то подробности?

— Ну откуда же? Этим делом наверняка занимаются спецслужбы. Наша партия — не правительственная организация… До нас все доходит в последнюю очередь. А вот вы должны были быть в курсе.

— Ну, — усмехнулся я, — западных журналистов тут тоже не стремятся информировать в первую очередь.

— Понимаю, понимаю…

Во время этого трепа я мысленно восхищался им: человек этот должен был понимать, что ходит по лезвию ножа, если его напарник уже схвачен.

Впрочем, наверняка тот должен был в таком случае покончить с собой. Но ведь это не всегда срабатывает. И тем не менее держался мой объект совершенно естественно; только правая нога его никак не успокаивалась, исполняя очень сдержанный шейк.

— А что вы здесь? — спросил я. — Вам же, как одному из главных, придется, я думаю, сидеть вместе с сотоварищами в президиуме?

Он ответил мне то, что я и предполагал.

— Не на сцене, — сказал он. — В первом ряду. Мы единогласно решили, что президиума не будет. Мы будем в партере. Хотя с балкона бывает куда лучше видно. Будь моя воля, я смотрел бы с балкона.

Это было уже и вовсе нахально. Сукин сын.

— Интересно, а Аргузин, президент России, почтит?..

Он пожал плечами:

— С какой стати? Хотя, как известно, к идеям азороссов он относится сочувственно. Думаю, он хотел бы еще править, несмотря на то, что правит уже два срока. Выдвигая свою кандидатуру, он хотя бы менее смешон, чем Лыткин. Но все это ерунда. У республики в России уже практически никаких шансов. Вы, может быть, заметили, что и плакатов в пользу президентов почти не видно?

Я вспомнил один на Европейском вокзале, но других припомнить не мог.

— Действительно, — согласился я. — Вот если бы Романовых не было на сцене…

— Ну, — сказал мой визави, — как бы их могло не быть?

— Я неточно выразился. Имелось в виду — если бы оба они вдруг выбыли, сошли с дорожки.

— Это маловероятно, — протянул он таким тоном, словно речь шла о пустяках. После маленькой паузы повторил: — Очень, очень маловероятно.

Практически таких шансов нет.

Он сказал — шансов, отметил я про себя. Любопытно. Весьма.

— Ну а вы? — спросил он в свою очередь. — Тоже, наверное, займете местечко поближе?

Я похлопал пальцами по своему «Никону»:

— У меня хорошая камера. Шпрокоугольник. Так что мне выгоднее находиться подальше и повыше. Может быть, залезу на балкон верхнего яруса. Самый лучший обзор; тем более что там народу будет, я надеюсь, не много.

— Разумно, — кивнул он. — Ну что же — пора мне, пожалуй, спуститься вниз. Время усаживаться.

— Может быть, встретимся после закрытия? — предложил я. — Хотелось бы задать вам еще несколько вопросов.

— Отчего же нет, — согласился он. — С удовольствием.

Он двинулся к широкой лестнице. Я смотрел ему вслед. Он старался идти не прихрамывая — но, видимо, прыжок с крыши шестиэтажного дома все же не прошел совершенно бесследно, хотя устройство, давшее возможность мягкого приземления, каким бы оно ни было, сработало, надо сказать, неплохо.

В моем распоряжении оставалось еще несколько минут. И я решил прогуляться по залу, уже почти совершенно заполненному, — прежде чем занять заранее выбранную позицию.

Люди вели себя спокойно, хотя легкое волнение витало в воздухе.

Свободнее всех, как и полагалось, держались телевизионщики, давно уже привыкшие ощущать себя выше всех условий и условностей, словно были они стихией, явлением природы, от нее неотъемлемым. Большинство тяжелых камер было уже установлено на точках, несколько человек с ручными в сопровождении ассистентов бродили по залу. Пробегая глазами таблички с названиями телекомпаний, наших и множества зарубежных, я прикидывал: кому на этот раз удалось занять лучшие позиции? «Российскому глоб-каналу»? РТР? Или, может быть, на этот раз НТК — «Национальной телекомпании»? Между ними обычно шла тихая борьба за наиболее выгодную точку в таких вот случаях, когда вызревала сенсация, хотя и относились они к одним и тем же ОТК.

Странно: на сей раз выиграл не кто-то из этих трех китов, а некто четвертый. В таком случае это была наверняка акула. Я невольно подошел поближе. «Президентский телеканал»? Гм. Я слышал о том, что такой возник специально для предвыборной кампании Аргузина и его борьбы против референдума и реставрации монархии. В выступлениях разного рода публицистов, в фильмах и даже развлекательных программах, шедших на ПТ, велась агитация за сохранение республиканского правления в России. Эта телефирма была, по моим данным, достаточно хилой. Возможно, став «Царским телеканалом», она и процветет, но пока…

Любопытствуя, я подошел поближе. И убедился в том, что, несмотря на отсутствие у ПТ богатых рекламных спонсоров, аппаратура у него была не просто хорошей, но прямо-таки шикарной: похоже, последний крик SONY, с совершенно новым дизайном и электроникой, надо полагать, не уступавшей внешности. В этом деле я кое-что смыслю и сейчас с удовольствием глядел на новый шедевр, не без труда порой распознавая знакомые вещи в их новом облике. Красиво, ничего не скажешь. Пришлось президенту потратиться напоследок. Хотя и это вряд ли ему поможет…

Так, ну а этим что управляется? Вроде бы что для чего служит, я уже понял, а лишнего ничего на этой камере, как и в любом приборе и устройстве, быть не должно. Интересно, зачем нужна эта штука? Я подошел еще ближе. Помимо обычных кабелей питания и трансляции, от камеры уходил еще один, тонкий; у других камер ничего подобного не было. В это время она начала медленно и плавно поворачиваться, хотя никто и не управлял ею. Дистанционное управление? Но зачем? Кто-то сзади тронул меня за плечо. Я оглянулся и увидел человека со значком службы порядка съездовского оргкомитета.

— Вы мешаете работать телевидению, — сказал он требовательным тоном. — Сядьте, пожалуйста, на свое место.

Спорить я не стал; место мое было наверху, и я направился туда — однако так и не добрался. Я пошел вдоль кабелей в вестибюль и оттуда — к выходу. От крыльца все провода уходили и скрывались в расположившихся поблизости вагенах, увенчанных параболами антенн, но один, тот самый, тонкий, уходил совершенно в другую сторону и вползал в неприметный микроавтобусик, приютившийся в ближайшем дворе, куда я попал, шагая вдоль кабеля. Стекла машины были тонированы и снаружи казались черными.

Не иначе как именно отсюда управляли «президентской» камерой.

Вот, значит, как обстояло дело… Не останавливаясь, я прошел в глубь двора, зашел в подъезд, поднялся на второй этаж и оглядел из окошка пустой двор. Вскоре из микроавтобуса вышли двое мужчин. По одним их спортивным фигурам можно было предположить, что телеоператор — не основная их профессия. Но я вышел и миновал их совершенно спокойно.

Я вернулся в театр, на ходу принимая решение о порядке дальнейших своих действий.

Добравшись до пустого балкона, я занял место в первом ряду, в правом углу. Отсюда мне было хорошо видно все, что следовало видеть. Правда, качественных снимков журнал от меня скорее всего не получит. Но я даже не был уверен, что это хилое издание просуществует еще пару месяцев. И черт с ним, в конце концов.

На трибуну воздвигся Сухов, военный промышленник, король танков и великий князь самоходных ракетных установок. Вот, значит, как, подумал я. Напрасным было опасение, что первым выступит, перекричав всех, Зеленчук. Фашисты умеют перекричать кого угодно; однако здесь, похоже, подходят к делу серьезно, и место человека в этой команде определяется не уровнем продуцируемых им децибеллов. Ну, посмотрим, каков из оружейника оратор. Впрочем, слушать некогда, да и все равно нового он ничего не скажет. Все выверено и отредактировано заранее. Пользуясь тем, что никому другому тут не могу помешать, я вышел на связь с Ивановым.

— Немедленно возьмите под контроль телевизионный микроавтобус (я назвал номер) — тут рядом, во дворе. Ничего не предпринимать, только наблюдать.

Кто сядет, кто выйдет, куда пойдет — словом, полную картину происходящего.

— Понятно, — ответил он. — Тут у нас новости. К театру приближается демонстрация противников ислама. Боюсь, что скоро начнут пошумливать…

— Что же, как мы и ожидали, верно? Поэтому немедленно реализуйте третью программу. «Петра Петровича» с шумом. Все остальное — тихо.

— Вас поняли. Фауст!

— Слушаю.

— Можете принять текст?

— Сейчас?

— Торопят. Сказали — очень срочно. Текста там не очень много.

Я оглядел балкон еще раз. Было вроде бы спокойно.

— Ладно, — сказал я. — Давайте — на скорости. Я готов.

— Пошел текст.

В наушнике просвистело. Я глянул на индикатор.

Записалось.

— Порядок, — сказал я. — Итак, жду событий.

— «Петр Петрович» в пути. Но… Ага, новое сообщение. К сожалению, не из ободряющих.

— Давайте.

— Задержанный сбежал.

— Тот, взятый в Чистом переулке?

— Так точно.

— Каким же образом…

— Его грузили в машину. Он был, казалось, в отключке. И вдруг словно взорвался…

Действительно, скользкий мальчик. Это значит, что теперь нужно ждать его здесь.

— Понял. Конец связи.

— Ко…

Грохот взрыва перед театром заглушил последнее слово.

Как написано в суре тридцать восьмой «Сад»: «Вот что вам обещано для расчета».

Взрыв, против моих ожиданий, не привел к панике в зале. Сухов на мгновение умолк, поднял взгляд от трибуны; видимо, кто-то просигналил ему нечто успокоительное, он кивнул и громко скомандовал:

— Все остаются на местах! Продолжаем работать. Мы находимся в полной безопасности!

И продолжил свой доклад. Начавшие было вставать люди послушно уселись.

Моим же первым движением было — рвануться к выходу, на бегу доставая из кейса «узи». На улице могла возникнуть перестрелка. Если среди демонстрантов есть вооруженные, только что прогремевший взрыв должен был послужить для них сигналом. После него, означавшего, что Искандер уничтожен, сброду осталось бы только разметать, а по возможности и совершенно выключить из игры незадачливых сторонников несостоявшегося государя. И трудно сказать, на чьей стороне оказалась бы тут милиция.

Однако я вовремя остановился. Мои предположения скорее всего были неверными. Я неторопливо спустился с балкона в фойе и подошел к стеклянной двери театра.

Взорванная машина горела, но не тем высоким и буйным пламенем, какое бывает, когда взлетает на воздух автомобиль с полными баками; у этого комфортабельного лимузина представительского класса горючего было ровно столько, чтобы добраться до того места, где его обломки сейчас и находились. Машину было жаль, как и любое другое произведение рук человеческих, но она была обречена заранее, по плану. В машине никто не пострадал, потому что людей там не было. Она управлялась по радио из автомобиля сопровождения, сохранявшего необходимую дистанцию. Никого из толпившихся перед театром также не задело — милиция позаботилась.

Конечно, пострадал находившийся в лимузине Петр Петрович, как и несколько его спутников; однако они были всего лишь куклами, достаточно грубо сделанными, поскольку лимузин был, понятно, оснащен тонированными стеклами. И вся простенькая операция эта была чистой воды провокацией — для того и осуществленной, чтобы заставить противников новой партии раньше времени выдать себя или вовсе отказаться от своих намерений. Но бдительности терять было нельзя. Мы все, участники игры, понимали, что наш враг не лыком шит и может не поддаться на такую провокацию.

Вскоре мне доложили, что демонстрация была невооруженной и довольно быстро рассеяна милицией особого назначения, которой не полагалось быть пристрастной к тому или иному соискателю власти, но всего лишь сохранять установленный порядок — чем она и занималась сейчас с полным знанием своего дела.

Среди публики, вышедшей посмотреть, что случилось, и заполнившей фойе, видимо, прошел слух о том, что все в порядке, и помещение стало стремительно пустеть — словно кто-то начал нагнетать в него сжатый воздух, выдавливавший людей в открытые двери зрительного зала. Движение это сопровождалось заметно усилившейся толкотней, гулом, какой возникает, когда внимание людей привлекается к чему-то важному.

Так оно на самом деле и было. Даже ни у кого не спрашивая, я знал, что пару минут назад у служебного входа остановились две неприметные машины, несколько человек высадились сразу изо всех дверец и мгновенно оказались внутри, где их уже ждали. Это означало, что блуждавшие весь день слухи о приезде и выступлении претендента наконец-то оправдались: престолонаследник Александр прибыл на встречу со своими будущими подданными.

Я стоял, провожая взглядом последних ускользавших из фойе участников съезда, и не спешил последовать за ними. У меня еще оставались важные дела.

Ко мне подошел человек — серенький, неприметный, в мешковатом костюме, под которым при нужде можно было бы спрятать хотя бы и противотанковый гранатомет. Я вопросительно взглянул на него. Он кивнул:

— Подтверждается.

Я сказал:

— Не думаю, чтобы он предпринял что-то немедленно. Он постарается в назначенный миг быть у всех на глазах, чтобы ясно было — он тут совершенно ни при чем. Думаю, он вообще и не собирался действовать сам.

Долинский — организатор, а не исполнитель. Его делом было техническое обеспечение, это ему удалось. Теперь он должен лишь дождаться результатов. Однако если он поймет, что операция срывается, — может, конечно, и пуститься во все тяжкие. Так что присмотр за ним нужен неослабный.

— А кто исполнитель — известно? — спросил мой собеседник.

— Они поблизости от театра, мы их пасем. Плохо только, что мы не знаем, как именно они собираются действовать.

— Не беспокойтесь. Здесь мы начеку.

Я, собственно, и не беспокоился. Человек повернулся — и через секунду растворился, перестал существовать в поле видимости. Исчезнуть намного труднее, чем внезапно появиться. Хорошая школа.

В зале все еще стоял ровный гул, что означало — Искандер пока не вышел к народу. Меня не отпускало тревожное чувство, что вот-вот придет очередное экстренное сообщение. Но пока его не было, я вошел в зал. Мне повезло найти Наташу довольно скоро. Она и мне заняла место. Она посмотрела на меня — в ее взгляде читался испуг. Я попытался улыбнуться, но получилось это, по-моему, не очень убедительно.

А зал словно взорвался. На сцену вышел Искандер, будущий император Александр IV. В этот исторический момент я захотел сказать Наташе несколько нежных слов — пока еще можно было. Сейчас мы с нею балансировали на лезвии самурайского меча. Долго на нем не протанцуешь.

И нужно было сделать что-то, чтобы мы спрыгнули не по разные стороны клинка.

— Наташа… — начал я.

Но писк связи прервал меня.

— Экстренно, — раздался в наушнике голос Иванова. — Только что зафиксировали: в наблюдаемую машину сел знакомый. Тот, кого упустили в Чистом.

Упорный, однако, парень. Не думал я, что на наших врагов работают такие фанатики.

— Может, двойник какой-нибудь? — попытался я уточнить.

— Не знаю, но вроде бы тот же. Выглядит он нормально, хотя передвигается, похоже, с некоторыми затруднениями. Пожалуй, стоило бы вам самому взглянуть.

— Иду, — ответил я.

Наташа посмотрела на меня так, словно видела последний раз в жизни. Она боялась за меня и, похоже, даже устала от этого. Я наклонился к ней. И сказал самым нежным тоном, на какой только был способен:

— Пожалуйста. Дождись меня. Она подняла брови и хотела что-то спросить, но я замахал на нее руками и заспешил к выходу.

По дороге оглянулся на камеры. Все были устремлены на Искандера. И та, автоматическая «Президентского телеканала», тоже. Я бросился бежать.

Счет пошел уже на секунды.

В вестибюле снова маячил неприметный мужчина, с которым я недавно разговаривал. Я пробормотал ему на ходу:

— Срочно передайте — государю покинуть сцену и не выходить, пока не получите по связи добро от Иванова. И второе: там камера «Президентского телеканала» — без оператора, но под охраной.

Немедленно и без суеты охрану нейтрализовать и все кабели ее отключить. Хотя бы топором, понятно?

— Если не удастся?

— Развернуть куда-нибудь — пусть глядит хотя бы в потолок. Но ни в коем случае — не на сцену! Исполняйте.

Он опять так же мгновенно, как в прошлый раз, исчез.

Я выскочил на улицу, локтем прижимая к боку прикрытый пиджаком подарок Изи.

Похоже, Липсис был связан с этим подарком незримыми нитями: через десять секунд я услышал над ухом его знакомое сопение. На бегу он спросил:

— Как ты решил брать их?

— Думал было подорвать, — ответил я, — но тут это никак не получится: дома, люди…

— Мой снайпер сидит вон там, — Изя кивнул куда-то вверх, но я даже не поглядел. Снайпер явно был ни к чему — при тонированных-то стеклах.

— Оставь, — сказал я. — Мой способ надежнее. Из кейса, моего неотвязного спутника, я извлек три баллончика.

— Дезодоранты? — поинтересовался Изя не без иронии.

— Ага, — согласился я. — Два — чтобы поплакать, третий усыпляет в секунды. Немецкое качество!

— Дверцы наверняка изнутри заблокированы.

— Учтено. Видишь — вентиляционные жабры за последним окошком? Баллоны только внешне стандартные, внутри же — повышенное давление. Пустим слезу сразу с обеих сторон — и, думаю, оттуда вылезет кто-нибудь. Тут его усыпляющим. Возьмем одного, дальше видно будет. Твоих здесь много?

Он пожал плечами:

— Чтобы съесть одну курицу — даже слишком. Но обезвредить нескольких человек смогут. Так что я готов.

— Пусть прикрывают на всякий случай. Сейчас кто-нибудь непременно покажется. — Я снял с баллончиков защитные колпачки. — Ну, дрогнули и пошли.

— А ведь нет гарантии, что и у них не припасена какая-нибудь гадость для защиты и подстраховки, — вдруг притормозил Изя.

— Ты прав, — согласился я, вспомнив, что главный-то их человек по-прежнему находился в зале — и, возможно, при крушении всех надежд пойдет на крайность, не жалея себя. — Что же ты предлагаешь?

— Ничего. Жмем на газ, и как только откроется дверца — полный вперед.

— С риском все же нарваться на пулю?

Он улыбнулся.

— Риск, безусловно, есть. Нас мало, конечно, но недаром же мы в тельняшках. Тут возразить было нечего.

В приоткрывшуюся дверцу надсадно кашлявший, со слезящимися глазами мужик не успел даже вылезти. Изя вырвал его, ухватив за руку, а я фукнул ему в лицо «Спящей красавицей», спустил на лицо рыльце приготовленного заранее противогаза и вскочил в микроавтобус.

Там было всего двое. Я едва успел уклониться от свободно падавшего в открытую дверь первого из них, напрочь отрубившегося. Второй же был в сознании и быстро ударил меня головой в грудь. Я не устоял на ногах, и он, прижимая ладони к лицу, выскочил в дверь. Я вывалился вслед за ним.

Изя надевал на «операторов» наручники и не успел ничего предпринять.

Мой обидчик прыжками, зигзагом мчался к подворотне, из которой навстречу ему выходили люди. Никто не стрелял.

Да это было и ни к чему. Моего зелья он все-таки успел вдохнуть.

Действовало оно безотказно. Беглец был в двух шагах от подворотни, когда ноги его заплелись, он взмахнул руками и упал, как бежал — лицом вниз, во весь рост. Изя вскочил.

— Не спеши, — успокоил я. — больше он не уйдет. Отбегался.

Один из подарков, сделанных мне Изей — индикатор, — надрывно пищал у меня в кармане. Да, это был действительно «меченый официант», так я мысленно окрестил его. Я сказал Липсису:

— А твоя штука ничего: работает. Глубоко ты в него засадил свою метку.

— Удерживается в организме до месяца.

— Это твои люди? Ну, командуй.

Изя отдал распоряжения своим подскочившим ребятам. И мы подошли к пытавшемуся убежать. Изя, покряхтывая, перевернул его на спину.

Подоспели люди Иванова и окружили нас, отгоняя любопытствующих. Мы посмотрели в лицо спящему.

— Масочка, — сказал Липсис.

— Очередная, — согласился я. — Сними-ка.

Он сорвал с противника тонкую маску из эластичного, теплого на ощупь пластика. Открылись другие черты.

— Я его знаю, — сказал я. — Брал его ночью в Нахабине на чьей-то даче. А потом он сбежал. И ты его видел еще до того, как твои ребята его пометили. Это официант, который был на приеме в кувейтском посольстве.

— Не зря тогда шейх попросил подстраховать тебя, — сказал Изя задумчиво.

— Занести его сейчас в автобус, что ли? А то сюда вскоре весь съезд перекочует. Ребята, ну-ка взяли!

— Только не туда, — возразил я. — Автобус нам еще и самим понадобится.

Уложите его в любую из наших машин, остальное решим потом.

Я обернулся: сзади меня тронули за плечо. Это был Иванов.

— Торопят, — сказал он. — Претендент недоволен, что ему пришлось прервать выступление. Можно дать добро?

— Подождите, — сказал я. — Посмотрим сначала, что в зале.

— Ну, пошли побыстрее, — сказал Иванов.

— Нет. Посмотрим отсюда, — предложил я.

Один из людей Лйпсйса включил в машине вентиляцию, и там уже можно было вскоре дышать. Мы с Ивановым и Изей залезли в микроавтобус.

Здесь находилось несколько мониторов. На первом была видна сцена, второй показывал зал, третий панорамировал бульвар перед театром. Но непривычный для глаза пульт, а точнее — компьютерная клавиатура, хотя и не в стандартном исполнении, управлял, как я вскоре убедился, только первой камерой, той самой, мысли о своеобразии которой и привели меня сюда. В ручную в зале перенацелить ее, видимо, не удалось.

Осторожно осваивая клавиатуру, я заставил камеру слегка поворачиваться вокруг вертикальной оси, поднимать и опускать объектив. Устройство работало прекрасно, и я позавидовал, что среди нашего оборудования еще не было таких — с перекрестием прицела в самом центре монитора, с верньерами тонкой наводки и тормозными приспособлениями, позволявшими наглухо закрепить находившуюся в зале камеру в любом положении.

— Это бы все можно и потом! — Иванов нетерпеливо переминался с ноги на ногу у меня за спиной. — Искандер нервничает!

— Еще чуточку терпения, — осадил его я. — Пока я тут копаюсь, оглядите-ка зал: там все в порядке?

— Уже смотрел. Все нормально, только терпение и у них кончается.

И в самом деле, постепенно усиливающийся гул, складывавшийся из множества голосов, явственно доносился и сюда: система была снабжена хорошими микрофонами.

— Подождите, — сказал я. — Попробую этой камерой посмотреть. У нее приближение лучше.

Липсис, осматривавший другие приборы, заметил:

— Интересно: у них антенна снаружи. Куда они транслируют?

— На спутник, куда же еще, — откликнулся я. — Где-то с нетерпением ожидают их сообщения… Ладно, ребята, не отвлекайте меня еще минуту-другую…

Иванов, глядевший в мою камеру, первым заметил:

— Смотрите-ка: вон ваша дама сидит… И в самом деле, на первом ряду балкона второго яруса сидела Наташа. Что это она покинула партер? Она выглядела грустной, и мне вдруг очень-очень захотелось быть в эти секунды рядом с нею, взять за руку и сказать что-нибудь такое, от чего она сразу улыбнулась бы и посмотрела на меня так, как только она одна умела. Но именно сейчас я никак не мог находиться там, и даже будь у меня клонированный двойник, я не доверил бы ему занять мое место ни здесь, ни рядом с нею…

А на соседнем балконе того же яруса располагался всего лишь один человек.

— Гляди, — сказал я Изе, — наш Долинский и в самом деле скромничает: не в первом ряду, как вся азороссовская шляхта, а на самой камчатке…

Скромность, как говорится, украшает… кого там? Политика?

На самом деле я отлично помнил, кого украшала скромность: большевика, вот кого.

— Думается мне, — проговорил Изя медленно, — что этот парень никогда и ничего не делает без причины.

— Просто осторожничает, — сказал Иванов.

— Ммм… — пробормотал я. — Пожалуй, правильно. Сделаем тогда так: ты, каперанг, следи за залом, а я буду — за балконом. Что-то есть в его скромности, что паче гордыни.

— А я? — спросил Иванов. Он уже полностью передал командование в мои руки.

— Можете передать добро. Пусть выходит государь.

— Ну наконец-то, — пробормотал он облегченно.

— Только охрану оставьте.

— Не надо, — сказал Изя. — Там мои. В случае чего справятся.

— Оставьте, оставьте, — повторил я.

Иванов кивнул и исчез, осторожно затворив за собою дверцу.

— Ну что же, — сказал я Липсису. — Двигаем историю дальше?

— Полный вперед! — усмехнулся капитан первого ранга в отставке.

Монитор исправно показал, как зал замер, затаив дыхание, а потом как бы единой грудью выдохнул; и это означало, что историческое заседание съезда азо-россов наконец-то приблизилось к апогею.

— …Если, конечно, гражданам России угодно будет избрать меня своим государем… — так говорил, стоя на трибуне, Искандер, наш претендент.

Овации успели стихнуть, и его внимательно слушали.

Я перевел свою камеру на Искандера. На мониторе перекрестие прицела лежало прямо на его груди. Навести аппарат можно было очень точно. Он обладал прекрасной механикой. Я быстро вернул прицел камеры на балкон.

— Завтра состоятся референдум и избрание, — продолжал претендент. — Если вам хоть в какой-то мере близко то, что я говорил, если судьба державы волнует вас — сделайте правильный выбор. Я буду говорить еще и еще, отвечать на все вопросы, какие люди захотят мне задать; мне нечего скрывать, нечего стыдиться. Все мои желания — в том, чтобы достойно продолжить дом Романовых на российском престоле — с пользою для великой страны, для великого народа. Иншалла.

Я удовлетворенно кивнул. Уверенность в том, что Россия выберет себе наконец-то достойного правителя, была почти полной.

Я включил увеличение и приблизил лицо Наташи. Она сидела по-прежнему неподвижно, словно бы внимательно слушала речь. Но смотрела она вовсе не на Искандера. На Долинского! Я заметил в ее глазах тревожный блеск. И направил камеру туда, куда был направлен ее взгляд.

Лицо профессора заняло весь экран. Оно показывало, что Делийский волнуется. Были отчетливо видны капли пота. Он беспрерывно двигал челюстями, словно жевал резинку. Раз и другой посмотрел на часы.

Я понимал его. По его расчету, сейчас должно было произойти нечто. После этого «нечто» автобусик должен был сорваться с места и затеряться в московских улицах, заметая следы, Долинский же наверняка остался бы, чтобы принять участие в неизбежной всеобщей суете.

Он ждал; но ничего не происходило. И когда истекли те минуты, что он отводил на какие-то легкие неурядицы, он понял, что ожидаемого события не произойдет.

Тогда он начал открывать «молнию» на лежавшей в соседнем кресле сумке.

Я взял средний план. Наташа чуть шевельнулась, Долинский мгновенно глянул на нее и так же сразу отвернулся. Наташа тоже полезла в свою сумку и достала пистолет — подарок Филина. Но я надеялся, что ей не придется пустить его в ход.

Долинский еще раз посмотрел на часы и, очевидно, пришел к окончательному решению. Перекрестье моего прицела оказалось у него на груди.

У Наташи что-то не заладилось: видимо, взвод пистолета заело.

А Долинский встал во весь рост. Было похоже, что он гордится своей отвагой. Мой палец лежал на нужной клавише.

Долинский глубоко вздохнул. И его руки, сжимавшие автомат, начали подниматься…

Но клавиша уже подалась под нажимом моего пальца.

Тонкий прут света вырвался из второго, сверхнормативного объектива задранной кверху камеры и ударил Долинского в грудь. Поразить его оказалось даже проще, чем противника в какой-нибудь компьютерной игре.

Падая, он успел еще изогнуться и опустился на соседнее кресло первого ряда. И это было все.

Я видел еще, как Наташа медленно убрала оружие в сумку, встала и пошла к выходу.

А заседание продолжалось. Кажется, никто так и не понял, что случилось.

Только Искандер на миг вскинул глаза — но продолжал свою речь без единой запинки. У него были крепкие нервы.

— Ладно, Изя, — сказал я. — Раз уж ты подрядился помогать мне, то оставайся тут и наблюдай. А мне надо поспешить туда.

— Я на месте претендента устроил бы хороший банкет — не в его, а в твою честь, — пробормотал Изя Липсис. — Если бы не ты…

Я махнул рукой. Я верю в благодарность, но только не со стороны вышестоящих. Да и потом — какой, собственно, благодарности мог я ожидать? У нас не было, конечно же, никакого письменного контракта.

Я ничего не просил. Просто я издавна был заряжен именно на эту работу; я ее сделал — и теперь чувствовал внутри лишь пустоту.

— Хотя думается, — сказал Липсис задумчиво, — что теперь там и без тебя могут обойтись.

— Обойтись без меня, конечно, могут, — сказал я в ответ, — но очень надеюсь, что не все. Или, точнее, — я без них всех проживу. А вот без нее — наверное, не смогу больше.

— Престарелый Ромео, — сказал Изя, оскаливая рот до ушей.

Я бегом ворвался в театр и бросился по лестнице на балкон. Навстречу мне двое парней тащили на носилках тело человека, прикрытое простынкой. Я понял, что это труп Долинского, и уступил им дорогу. Наташа сидела в холле на банкетке. Я улыбнулся ей, подошел и сел рядом, крепко сжав ее холодные пальцы, упавшие на узкое красивое колено.

Сюда из зала транслировалось выступление Искандера:

— …Необходимость тяжелого выбора для большинства из вас миновала.

Потому что не одним россиянам приходят в голову благие идеи и намерения, не одни лишь они жаждут порядка и определенности на многие и многие годы. И в благодатной, одновременно счастливой и несчастной, Грузии народ тоже возжелал восстановления своего древнего строя. Это столь естественно для древней Сакартвело. И вот совсем недавно его императорское высочество, великий князь Алексей Михайлович, прежде претендовавший на российский престол, потомок, как вам известно, не только российского, но и грузинского царского рода, получил приглашение занять престол своих предков. А сегодня мы получили известие о том, что великий князь соблаговолил дать свое согласие. Знаю, мы были слишком заняты своими собственными делами, и весть эта многих из вас застала врасплох. Однако тут, на нашем собрании, присутствует полномочный представитель Грузии, прибывший специально, чтобы объявить нам об этом событии. А посол этой страны в Москве подтвердит его полномочия. Посему позвольте мне сейчас пригласить его на эту трибуну…

— Сейчас пойдем, — шепнул я Наташе. — А то тут начнется столпотворение.

А я устал, как последняя лайка. Жажду тишины и покоя. Хорошо, что претендентов выдвигают не каждый день…

— Разве приема не будет? — так же шепотом спросила она.

— Позже. Вечером. Последний привал перед предстоящей дракой, что наверняка состоится при голосовании на референдуме. Как сказано — «Вот представлены были ему вечером легко стоящие, благородные».

— Это откуда?

— Фу, не знать таких вещей! Коран, сура «Сад». Айят тридцать первый.

— Ты читаешь в оригинале?

— Разумеется.

Пока мы спускались, мой грузинский коллега успел сказать все, что ему полагалось, и народ хлынул в нижнее фойе. Сразу стало очень шумно, но голос по трансляции все же перекрыл все прочие шумы:

— Генерала Акимова просят незамедлительно прибыть к престолонаследнику и претенденту, великому князю Александру!

Некоторые стали оглядываться, чтобы увидеть генерала, о котором многие слышали, но не видел его никто. Что было по меньшей мере странно. Потому что узреть его мог любой. Кроме разве что меня — поскольку в данный момент зеркала от меня заслоняла толпа. Я вздохнул и сказал Наташе:

— Если кто думает, что царская служба — мед, пусть попробует сам…

— А кто этот генерал? — спросила она.

— Плохо смотришь, — сказал я. — Пошли. Вот случай представить тебя завтрашнему государю. Что называется — ко двору. Будет ли другая такая возможность — неизвестно. Государи — народ своендравный…