То, зачем я охотился, наконец-то само нашло меня. Но прежде всего, пока Наташа томилась над стынущим завтраком, ожидая меня, я достал кодификатор, подключил его к телефону, что был в номере, и вышел на связь. Когда на том конце провода ответили, я сказал:

— Фауст. Играю на аккордеоне.

— Понято, — откликнулись там без всякого удивления.

— Оркестр готов. Дайте проверку.

— В лесу родилась елочка, — проговорил я первое, что пришло в голову.

— Нормально. Слушаю вас.

— Передайте немедленно: по-прежнему ожидаются все более серьезные помехи в телеобслуживании. Пришла пора принять меры незамедлительно.

— Меры какой категории?

Я не колебался ни мгновения:

— Высшей.

— Высшей… — повторили на том конце линии.

— Подключить невидимок?

— Нет необходимости. Дайте команду мюридам. Будет достаточно.

— Исполняется.

— Второе: оппонент настроен на расчистку пространства. Быть готовыми, но без моей команды действий не начинать. В течение получаса доставьте катушку-три. Мое место вы знаете. Я намерен проехать по маршруту, без катушки это бессмысленно. Буду ждать сообщений о принятых мерах. Информирую о развитии событий.

— Катушку-три в течение получаса, — ответили мне. — Высылаем немедленно. Будем ждать развития.

— И последнее: включите в сеть известного вам американца Стирлинга.

Пять минут назад он был тут у меня. Возможно, еще находится поблизости. Если нет — найдите его. Человек трех пришлите сюда — пусть без суеты проверят: он наверняка засеял окрестность. При обнаружении включите их в сеть тоже. Учтите: он непременно страхуется.

— Все поняли. Исполняем.

— Да, чуть не забыл. Моя машина стоит на точке-два. Пусть кто-нибудь пригонит ее сюда. Ключи можно передать вместе с катушкой. Конец.

— Конец. Хорошо, одно дело сделано. Почти час в моем распоряжении.

Может быть, успею хоть что-нибудь съестъ. А чтобы минуты не пропадали зря, одновременно прослушаю все хилебинские кассеты, взятые у Наташи и то, что принес мне сегодняшний посетитель.

— Наташ! Ты можешь потерпеть еще немного? — спросил я из другой комнаты. — Меня уже нет, — откликнулась она. — Несколько минут назад я в страшных мучениях скончалась от голода. Разве не чувствуешь по голосу?

— Поживи еще немного, — попросил я. — И сохрани мою жизнь. Без твоих записей я просто не могу больше. Они у тебя в сумочке, если я правильно помню?

— У тебя хорошая память, — откликнулась она без особого восторга. Было слышно, как, отодвинув стул, она встала, сделала несколько шагов — чтобы взять сумочку, наверное. — Ой!

— Что случилось?

— Тут что-то тяже… Ого! Это ты мне подсунул? что за трюки?

— Это называется пистолет. Стрелковое оружие.

— Я знаю, как это называется. Но зачем?..

— По доброте душевной. У меня есть автомат, а у тебя не было ничего.

Так что владей. Тебе приходилось пользоваться такими вещами?

— Ну, я все-таки современная женщина.

— Считаю это утвердительным ответом. Дай мне кассету, пожалуйста. И еще — сваргань какой-нибудь бутерброд, можно многоэтажный. Этакий сэндвич-небоскреб. Но кассету — сразу.

— Хорошо.

Получив желаемое, я вынул из моей сумки магнитофон, вставил Наташину кассету и включил. И стал слушать живой голос вот уже сутки как мерт-вого человека.

Запись, надиктованная старым дипломатом, оказалась и в самом деле весьма любопытной. Слушая ее, я почти сразу отключился от всего остального, что существовало в окружающем меня сегодняшнем мире.

Начиналась она с фразы: "После вручения верительных грамот недели две прошли внешне спокойно. Я входил в курс дел, выяснял, кто есть кто, и прежде всего — кто является королевским ухом и кто — устами его величества. Это было очень важно узнать до того, как я добьюсь приема у самого короля. Всякий хоть сколько-нибудь опытный дипломат понимает, что официальный министр иностранных дел или пресс-секретарь вовсе не обязательно владеют подлинной информацией о намерениях и ходе мыслей главы государства. У меня разумеется, были свои информаторы в этой стране, и вскоре я знал не только — с кем, но и как надо разговаривать.

К счастью, и Ухо государя, и Уста были его единомышленниками в области прагматического подхода к реальности. Оба советника хотя и не носили официальных министерских званий, но были ближайшими друзьями государя.

Ни тот, ни другой не несли ответственности за государственную политику, и потому способны были принимать неординарные решения. Это и было тем, что мне требовалось. Еще неделя ушла на то, чтобы устроить задуманное мною свидание с обоими этими людьми. Мне нужно было разговаривать одновременно и с тем, и с другим — я хотел не только быть услышанным, но был заинтересован и в том, чтобы самому услышать первый, непосредственный отклик на сказанное от человека, который неизбежно должен был рассуждать по той же схеме, как и его король. Для осуществления своего замысла я воспользовался праздником Российской Конституции, что давало мне возможность устроить официальный прием и на нем пообщаться с нужными мне лицами, не вызывая никаких особенных подозрений. Прием прошел вполне пристойно, я бы сказал даже, успешно.

Хотя король и не удостоил нас посещением, но его брат, он же министр иностранных дел, приехал и задержался сверх ожидаемого. Его сопро-вождали и оба нужных мне человека. Это был первый мой опыт дипломатических приемов в исламском государстве, где устраивать такого рода мероприятия сложнее, чем в христианских странах, поскольку, как известно, тут запрещено употребление алкоголя. Однако в посольстве были специалисты по организации таких сборищ и алкогольные напитки имелись в ассортименте угощений, но не на виду. Когда брат короля принц Фахд уехал, я уже успел договориться с Ухом и Устами государя, что они вскоре вернутся и войдут с бокового входа. Стол для них был накрыт в комнате рядом с моим кабинетом. Однако вместо двоих, ожидаемых мною, явилось трое. Третий, впрочем имел задачу весьма узкую: вооруженный детектором, он лишь убедился в том, что никаких пишущих аудио— и видеоустройств в комнате и вблизи нее не имеется, и скромно удалился, оставив, однако, прибор, который стал бы громко возражать, если бы какая-то электроника вдруг включилась. Все это было в порядке вещей, и я нимало не обиделся.

Я на этих переговорах был один. То, что я собирался сказать, вовсе не было поручено мне московским начальством, и узнай оно об этом разговоре — вряд ли пришло бы в восторг. Хотя — как знать. Первые полчаса беседы прошли в приглядывании друг к другу, во взаимной оценке, внешне же — в вежливой словесной распасовке, в обмене комплимента-ми нашим странам и их правительствам. В ходе этого ритуала я пытался определить, в каких отношениях друг к другу находятся эти весьма значительные персоны. Вывод был — они не пылали любовью друг к другу, но и не были врагами, какие старались бы при первом удобном случае подставить один другому ножку.

Если бы дела обстояли так, мой замысел провалился бы, не успев окончательно оформиться. Но они относились друг к другу терпимо и уважительно — как мне и докладывали прежде мои эксперты. Когда после этого получаса наступила небольшая пауза, оба вельможи одновременно взглянули на меня с вопросом в глазах, и я заговорил с таким ощущением, словно очертя голову бросаюсь в холодную воду. Я начал со слов о том, что с удовлетворением наблюдаю за успехами, которых в последние десятилетия добивается внешняя политика исламских стран.

— Вас это удивляет? — спросило Ухо.

— Отнюдь, — ответил я. — Но порою я сожалею о том, что существуют обстоятельства, мешающие исламскому миру добиваться еще больших свершений.

— Вы правоверный? — спросили Уста.

— Отнюдь нет, — сказал я. — Однако я и не христианин, во всяком случае, официально. Просто я верю в существование Бога как высшей силы. И я ни в коей мере не принадлежу — и никогда не принадлежал — к недоброжелателям вашей великой религии. Напротив, считаю, что из всех существующих она заслуживает наибольшего предпочтения.

— Приятно слышать, — сказало Ухо. — Однако мне хотелось бы отметить одно досадное обстоятельство. Мир ислама лишен возможности использовать все свои неоспоримые преимущества и в политической, и в экономической, и даже в военной облаетсти.

— Вы имеете в виду…

— Вы угадали: разобщенность исламских стран.

Оба они вздохнули почти синхронно. И ничего не сказали, ожидая следующего хода. Я продолжил:

— При всем своем богатстве. Саудовская Аравия не может быть пока безусловным лидером мусульманских стран ни в военном, ни в политическом отношении, да и в экономическом тоже: это все-таки сырьевая страна, а не производящая.

Они слушали внимательно.

— Так было угодно Аллаху, — проговорили Уста.

— В то же время, — продолжал я, — наличие безусловного и несомненного лидера в Мире ислама изменило бы ситуацию самым кардинальным образом.

Я чувствовал, что их мозги сейчас работают на всю мощь, пытаясь сообразить — куда я клоню.

— Было бы заблуждением полагать, что мы не понимаем этого, — после паузы сказали Уста.

— И если ващей целью было лишь открыть нам эту истину…

— Никоим образом. Я прекрасно знаю, что все это вам известно лучше, чем мне. Однако позвольте мне задать вопрос. Зная это — предпринимали ли мусульмане поиски выхода?

— Если обратиться к истории — то неоднократно возникали попытки объединить если не весь исламский, то тотя бы арабский мир. Вспомните хотя бы создание Объединенной Арабской Республики, включавшей в себя Египет и Сирию. К сожалению, разобщающие силы вскоре оказались сильнее объединяющих.

— И совершенно естественно, — подхватил я, — потому что Египет не обладал и сейчас не обладает таким не поддающимся сомнению перевесом над прочими, какой сделал бы центростремительные силы превалирующими.

Вот если бы в роли объединяющего центра… Прошу понять меня правильно: я вовсе не имею в виду формальное объединение двух или нескольких государств даже на конфедеративном принципе, не говоря уже о федеративном. Нет, каждая страна дорожит своим суверенитетом…

— Арабы — нация гордая и свободолюбивая, — сказало Ухо.

— Несомненно, — согласился я. — Но я веду речь о существовании среди независимых государств неоспоримого лидера — политического, военного, экономического, культурного, наконец. Лидера, по праву заслуживающего титул великой мировой державы, даже сверхдержавы! Наличие подобного ли-дера сразу изменило бы статус и всего исламского мира, не так ли?

Ухо вздохнуло.

— Одно время мы питали такие надежды — когда в Соединенных Штатах возникло сильное движение за создание на части территории этой страны исламского государства темнокожих американцев.

— Мы были очень разочарованы, когда это ожидание не оправдалось, — добавили Уста. — Движение конечно, не умерло, однако ожидать от него положи тельных результатов в обозримом будущем, увы не приходится.

Я позволил себе улыбнуться.

— Но, эмир, я и не имел в виду Америку. Хотя бы потому, что традиции ее отношений с исламским миром носят скорее негативный характер.

— По какому же пути идет караван ваших мыслей, посол?

Фигурально выражаясь, я давно уже держал в руке гранату с выдернутой чекой — и только предохранительная скоба, которую я прижимал ладонью, предотвращала взрыв. Но сейчас настал миг — и я швырнул воображаемую гранату на стол перед ними.

— Я имею в виду Россию, эмиры, — сказал я спокойно.

И граната взорвалась. На несколько секунд та они утратили дар речи.

Потом переглянулись. И покачали головами.

— Согласитесь, — не теряя времени, я кинулся в атаку, — что страна, правительство которой я здсь представляю, обладает многими, если не всеми качествами, о которых я говорил. Это большая страна, очень большая. Все еще не только сохраняющая военное могущество, но продолжающая и развивать ео, А при наличии определенных предпосылок развитие это может двинуться вперед неслыханными темпами. Страна не только вывозящая сырье, но и промышленная. Разумеется, уровень этой промышленности сегодня уступает японской, американской, западноев-ропейской. Но при наличии средств мы способны решать грандиозные задачи в исторически краткое сроки путем такого напряжения сил, на какое другие вдряд ди способны. История моей страны показала это.

Воденная и экономическая мощь неизбежно породят на свет и могущество политическое — особенно при поддержке исламского мира. Представьте себе такого лидера во главе исламских государств! Это, кстати, сразу же сплотило бы все страны ислама: для сплочения, как вы понимаете, необходим мощный центр притяжения. Россия станет им. У нас есть все для этого, кроме одного — денег. Но они есть у вас. И кроме другого: господства ислама. Но это — преодолимый недостаток.

Я невольно сделал паузу, чтобы перевести дыхание. Уста немедленно воспользовались ею.

— Но, — медленно начал он, — Россия не исламская страна. Большинство исповедующих истинную веру народов еще в конце прошлого века отделились от нее. А те, что остались, вряд ли могут сыграть серьезную роль.

— Во-первых, в России исповедует ислам порядка сорока миллионов человек, — возразил я. — Не так уж и мало. Во-вторых, да, Россия сегодня в целом не исламская страна, верно. Но я не назову ее и страной христианской, как, скажем. Соединенные Штаты. По ряду причин, о которых сейчас говорить вряд ли стоит, Россия во многом так и осталась страной языческой. Христианство, особенно православное, ныне лишено былой динамики, слишком инертно, чтобы всерьез выполнять свою миссию. Оно более чем когда-либо стало религией формальной, лишенной тех корней, что проникают в сердце каждого верующего человека и питают Церковь живыми соками. Встав на путь восстановления и приумножения своей материальной базы еще в восьмидесятые — девяностые годы прошлого века, православная церковь так и не нашла в себе сил, чтобы перенести главные усилия на нелегкий труд взращения дерева веры, которое со временем становится могучим и способно напитать своими плодами и укрыть своей тенью всех людей. Для этого требовалось подвижничество. Однако оно не привилось на почве восстановленной церкви, так и не сумевшей подняться над кругом мирских забот, кроме как на словах. Вот почему она сегодня слаба. Ислам же, в свое время взращенный подвигами многих и многих напротив, пустил глубокие корни — столь глубокие что сейчас уже никому не под силу было бы их вырвать; и корни эти дают все новые и новые побеги. Он динамичен. И если приложить некоторые усиля, то они окупятся в России очень и очень скоро.

— И все же здесь счет пойдет на столетия.

— Да — если иметь в виду ускорение ислама среди русского населения. Это действительно длительный процесс. Но я рассчитываю на его естесвенное ускорение.

— Если вы объясните нам…

— Для этого я и попросил вас оказать мне любезность побеседовать со мной. Видите ли, в ближайшие два-три десятилетия в России, весьма вероятно, будет восстановлена монархия…

Оба заметно оживились, и во взглядах, какими и обменялись, более не было скепсиса.

— Представьте себе, — продолжал я, — что воцарившийся монарх, исповедуя принцип светского государства, будет, скажем так, не без симпатии отно-ситься и к распространению ислама на всей территории страны с теми же не только формальными, но и реальными правами и свободой действий, какими обладает православие. Ну а реализация возможностей будет во многом зависеть уже от исламской помощи извне, от того, насколько вы поверите в этот вариант развития.

Они снова переглянулись.

— Сказанное вами нуждается в глубоком и всестороннем обдумывании, — проговорило Ухо короля. — И не только нами.

— На это я и надеюсь. И пока добавлю лишь одно. Для того, чтобы процесс, о котором мы только что говорили, развивался достаточно быстро и гладко — крайне полезным будет, если экономические отношения между Миром ислама и Россией проявят ясно видимую тенденцию к развитию. Я думаю, что вам стоит вкладывать деньги в Россию. Большие деньги. И делать это не украдкой, а напротив — демонстративно. С рекламой. И так, чтобы не только и не столько крупные бизнесмены почувствовали это, но и все население. Фирмы. Фонды. Кредиты на льготных условиях. Поддержка интеллигенции. Напоминание о том, что в мире существовали не только Данте и Шекспир, но и Саади, и Фирдоуси, и Омар Хайям…

Я остановился, чтобы передохнуть. Они молчали: видимо, ждали еще какого-то аргумента с моей стороны, козырного туза. И я не замедлил выложить его на стол:

— Процесс этот ведь уже начался. Однако сейчас ислам представлен в нем странами, исповедующими по преимуществу шиизм. Вы знаете о развитии все более тесных отношений России с Ираном, с Ираком… Считаете ли вы это наилучшим вариантом?

Они в очередной раз молча переглянулись. Но я решил, что сказано достаточно.

— Позвольте поблагодарить вас за крайне содержательную беседу, — сказали наконец Уста.

Мы обменялись поклонами. Я проводил их до выхода, где в ожидании стояли два длинных «линкольна». Вернувшись, я налил себе коньяку и поздравил самого себя с успешно проведенной операцией…"

Я взглянул на часы. Время улетало с неимоверной скоростью. Сегодня предстояло решить еще несколько немаловажных задач. Но отрываться от прослушивания не хотелось. К сожалению, магнитная запись — не рукопись, и ее нельзя читать по диагонали или слушать выборочно: обязательно пропустишь что-то важное. Пришлось смириться.

"После моего откровенного разговора с Ухом и Устами не прошло и трех дней, как до меня дошел любопытный слух: оба они имели долгую беседу с самим королем, в разговоре участвовал и принц Фахд; я не сомневался, что предметом обсуждения были мои откровения. Но мне нужны были не догадки и предположения, а факты. Только при наличии достоверных фактов мы в России смогли бы сделать выводы относительно дальнейшего: предпринимать ли конкретные действия, отложить ли их до лучших времен или вообще оставить эту идею как совершенно нереализуемую. Правда, в последнюю возможность очень не хотелось верить. Я был убежден, что наш план не сулит ни одной из сторон ничего, кроме множества выгод при минимальном риске. Я, однако же, понимал, что если именно таким представляется дело нам, знающим подлинную обстановку в России, то людям, воспринимающим Россию в соответствии с расхожими и, как правило, далекими от истины — мнениями, наши предложения могли показаться чистой фантастикой. И в то же время инициатива — пусть даже чисто условная — должна была следовать отсюда, Востока, а не от нас. В Москве, как все, вероятны, помнят, реальной властью (насколько вообще центральная власть могла быть реальной в центробежной федерации) в те годы обладало интеллигентское правительство; ну, если не реальной, то формальной во всяком случае.

Власть эта никак не производила впечатления жесткой и уверенной в себе, она казалась слабой — а со слабой властью мало кто хочет имет серьезные дела. Мы — «банные заговорщики», как мы сами себя то ли в шутку, то ли всерьез стали называть, — мы, похоже, нашли способ вызвать в России необходимые для успеха настроения. Однако, чтобы запустить этот процесс, мы должны были получить уверенность в том, что это будет сделано не зря, что предоставляемые нами возможности будут использованы. Наше средство лечения России принадлежало к категории одноразовых, и повторить его было бы уже невозможно. Хуже того: оказавшись выстрелом вхолостую, оно привело бы как раз к тому, чего мы жаждали избежать — к окончательному развалу страны. Способ наш был то же самое, что лечение ядом: неточность в применении вызвала бы результат, противоположный желаемому. Все это помогает понять, насколько необходимым было для меня получить точную информацию о том, что и как было сказано и воспринято в сугубо конфиденциальном разговоре короля с моими собеседниками. Российская разведка, и так достаточно стесненная в действиях на Аравийском полуострове, не могла нам помочь. Надо было, следовательно, действовать по иным каналам — и действовать быстро и наверняка, делая, как говорят шахматисты, единственные ходы в разворачивающейся блиц-партии. Хорошо, что я, предвидя подобную ситуацию, заблаговременно постарался наладить кое-какие особые связи. На Востоке в еще большей, пожалуй, степени, чем в западном мире, всякая вещь имеет свою цену, хотя далеко не обязательно — в денежном выражении. Надо только четко знать, что ты хочешь купить, кто может это продать — и на каких условиях. К счастью, я работал на Востоке уже достаточно долго, знал многие обычаи, уже не первый год вел картотеку, о существовании которой не знал, я полагаю, ни один человек.

Она и хранилась даже не в посольстве, а в моей резиденции, и не в моей персоналке, а надежно защищенная от постороннего любопытства — в памяти того компьютера, которым пользовался мой домоправитель для хозяйственных, бытовых и прочих мелких надобностей. Я использовал эту машину по ночам, когда все в доме предавались сну. Но если бы кто-нибудь даже, пробудившись в неурочный час, узрел меня на кухне — вряд ли что-либо заподозрил бы. Поглощая свои бутерброды, я имел обыкновение проверять счета, просматривать расходы. Это являлось необходимостью — иначе персонал крал бы значительно больше; а под моим контролем они воровали ровно в той степени, в какой я им это позволял (позволял для того, чтобы каждый понимал, что судьба его в значительной степени зависит от меня: воруют все, но застигнутый на месте преступления, да еще неверным, пострадает согласно шариату — шариат же шутить не любит).

Вот и на сей раз настало время прибегнуть к моим электронным досье.

Человек, которого я искал, должен был обладать множеством качеств.

Прежде всего он должен был успеть основательно у меня завороваться — чтобы я был уверен: он крепко сидит на крючке. Во-вторых, ему надлежало обладать широкими связями среди своих коллег высшей прислуги. Это можно было бы считать своего рода профсоюзом, но такой продукт цивилизации пока, хвала Аллаху, в Саудовской Аравии неизвестен. Члены этого круга не только хорошо знают друг друга, но и постоянно общаются и обмениваются информацией — хотя бы уже потому, что на Востоке пресловутый «хабар» всегда был продуктом первой необходимости. Что же касается объема и качества этой информации — здесь можно было не сомневаться, ибо давно известно, что слуги знают всегда и все. Хотя далеко не всегда готсы своим знанием поделиться. Или сделать это, во всяком случае, небескорыстно. Та информация, которя требовалась мне — с самого верха, — могла стоить неимоверно дорого. Я же не смог бы оплатить ее из посельского бюджета, поскольку эта информация не получила бы ни малейшего отражения в посольских отчетах, не смог бы, даже будь у посольства такие деньги. Заплатить из своего кармана? То есть, вернее, не из своего — мой карман не имеет ничего общего с рогом изобилия, — но из денег моей жены, которая водремя покинула дипломатическую стезю, поменяв громкий, но пустой, как барабан, титул культур-атташе на директорское кресло в некой фирме, сперва небольшой, но к тому времени, о котором идет речь, уже весьма обширной и доходной. Денег она дала бы, но не очень много. И тогда выход практически мог быть только один: торговаться, торговаться до седьмого пота, до хрипоты, разумно перемежая торговлю смутными намеками, весьма похожими на угрозы, — или следовало запастись в достаточном количестве. Задачка, словом, была на засыпку — и все же ее необходимо было решить. Искать нужного мне человека можно было только в своем обслуживающем персонале, о котором мне было известно практически все, даже то, на кого эти люди еще работали. А работать они могли на разные дипломатические и экономические разведки. Мне нужно было искать из них менее всего защищенного. И как ни странно, им оказался мой домоправитель. Он был не природным саудянином, хотя жил здесь достаточно давно, а ливанцем, и занимался экономическим шпионажем в пользу одной ливанской нефтедо-бывающей фирмы, штаб-квартира которой находилась в Эн-Нуайрии, то есть довольно далеко от Эр-Рияда. Мне, как представителю России, одного из все еще крупнейших экспортеров нефти, приходилось не раз говорить на эти темы с саудянами. Потому ливанец и служил у меня, исходя из уже упоминавшейся истины: слуги знают всё — даже и содержание самых конфиденциальных разговоров своих нанимателей.

Каким образом они узнают — бесполезно доискиваться; Восток есть Восток и был им задолго до изобретения всякой хитроумной электроники.

Итак, я вызвал своего мажордома Али бен Ахмада Сайди, и он незамедлительно прибыл. Я постарался надеть маску, выражающую крайнюю суровость и начальственный гнев, и поинтересовался: почему расходы посольства на бензин таковы, что создается впечатление, будто наши машины совершили уже по полтора кругосветных путешествия? В то время как на самом деле мы ездили не так уж много — по городу и разве что изредка куда-нибудь в Дит, что на Красном море, или в Рас-Таннуру, на побережье Персидского залива, — чтобы окунуться. Все более повышая голос я чувствовал себя совершенно правым: расходы и в самом деле были далеко за пределами приличия. Али, похоже, заранее был готов к такому разговору.

Он если и считал меня дураком — как и всякого из иноверцев, то уж не круглым. И потому он не стал выкручиваться и доказывать, что я не умею считать, но сразу перешел в контратаку и заявил, что следует трижды подумать, прежде чем, находясь в самом сердце мусульманского мира, обвинить правоверного столь нелепым и неубедительным образом. Каждому известно, что он, являясь домоправителем, не занимается лично такими низкими делами, как заправка автомобилей или снятие показателей спидометров. Он, конечно, прекрасно понимал, что я знаю, куда на самом деле девается бензин. И тем более яростно обвинял меня в стремлении опорочить честного мусульманина, оклеветать, что и на самом деле было отнюдь не безопасно. Но именно такое развитие разговора я и предвидел и потому, даже не дав ему договорить, заявил, что обвиняю его не в воровстве, но в нарушении байа, присяги на повиновение и подчинение. Я намеренно назвал заключенный с ним контракт именно этим торжественным словом, зная, что на деле познания моего мажордома в исламском праве и обычаях были крайне низки и ограничивались повседневными нуждами. Пока Али пытался сообразить, что же такое байа, я стал популярно объяснять ему — как отнесется кади ал-кудат, исламский судья, к столь серьезному нарушению шариата. А что нарушение имело место, было ясно и саому домоправителю, поскольку в контракте было недвусмысленно сказано, что он принимает на себя ответственность за исполнение обязанностей всем местным персоналом посольства, за сохранение имущества и все прочее.

Упоминание о кади ал-кудате и вовсе смутило его, и он стал искать компромисса:

— Но, сейид, разве два умных человека не могут договориться, не стремясь причинить друг другу неприятности?

Я сделал вид, что глубоко обдумываю его предложение. Потом покачал головой:

— Могли бы, если бы речь шла только о деньгах. Но ты совершил худшее: оскорбил и унизил меня. Этого я не могу простить!

— Во имя Аллаха, сейид! У меня и в мыслях не было подобного!

— Твой язык лжет, Али! Ты ведь думал, что я ничего не пойму и не узнаю, иными словами — считал меня глупее дворовой собаки. Не есть ли это глубокое оскорбление?

Он понял это по-своему: ты воруешь — отчего же у тебя не хватило ума поделиться со мной, твоим начальником? И оживился:

— О, сейид, если ты так это воспринял… Но клянусь памятью моего отца, да будет Аллах к нему милостив, я хотел тебе все сказать уже совсем скоро, и не только сказать, но и…

Последующие слова он произнес лишь мысленно, полагая, что я их и так пойму.

— Ах, Али, — проговорил я по-прежнему сурово. — Ты хочешь поставить меня на одну доску с собой, забывая, кто — ты и кто — я. Но вазир ат-тан-физ эту разницу знает; хочешь ли ты, чтобы я пожаловался ему?

Вот туг он, кажется, совсем дозрел.

— Заклинаю тебя, сейид, прошу от имени моих детей — не делай этого!

Обещаю перед ликом Всемилостивого — сделаю все, что ты прикажешь!

Только горе мне, этих денег уже нет, да будет проклят тот грязный вор, который…

Эту знакомую песенку я не стал даже слушать.

— Ах, вот как! Ну что же, я подумаю, какую плату, раз у тебя нет денег, взять с тебя за гнусное бесчестье!

Он только кивнул; я притворился, что размышляю.

— Ага, вот что: с кем ты дружен из королевского дворца?

— У меня много друзей, сейид. А что тебе нужно во дворце?

— Позавчера там собирались все вазиры, и принцы, и сам халиф — да будет Аллах доволен каждым из них. Мне интересно, о чем они говорили. И тебе придется это узнать.

Он посмотрел на меня трезвым деловым взглядом.

— Это невозможно, сейид. Пытаться узнать, что говорится близ трона, значит, призывать свою смерть, мучительную смерть. У нас не так, как у вас! Я мог бы сказать ему, что это не так; но какое ему дело?

— Ну, ну. Это все твои фантазии, Али. Скажи лучше, что не хочешь расплатиться со мной.

— Здоровьем моих детей клянусь, да будут они твоими заложниками! Если до кого-то даже долетают звуки голосов, когда заседает малый диван, — он спешит заткнуть уши и со всех лопаток убегает подальше. Нет, змея такой мысли не заползет в голову ни одному человеку во дворце!

Мне очень не хотелось ему верить, но на сей раз домоправитель, похоже, не лгал; он даже вспотел от страха.

— Ну хорошо, хорошо. Никто не знает, о чем говорили халиф и эмиры. Но ведь после этого отдавались какие-то распоряжения, и вот этого слуги уж ни как не могут не знать! А раз знают они, то знаешь и ты — или можешь узнать.

Али бен Ахмад, похоже, даже обрадовался.

— Распоряжения — так почему же сейид сразу не указал, что его интересуют распоряжения? Сразу после этого было приказано подать кофе и к нему…

— Али, ты дразнишь разъяренного льва!

— О! О! Но я и на самом деле…

Короче говоря, в последующие полчаса мне удалось по словечку вырвать у него, что в тот же день сам король вел телефонные разговоры с главами некоторых ближайших государств: Египта, Иордании, Сирии, Кувейта и других. Разговоры были непродолжительными, содержания их, естественно, никто не знал. Однако то, что вскоре после этого было повелено готовиться к приему высоких гостей, заставляло предположить, что созывался региональный саммит исламских стран.

— Хорошо, Али. И когда же главы государств должны прибыть?

— Говорят, уже через два дня.

— Теперь слушай и запоминай: я должен там присутствовать.

— Если сейиду пришлют приглашение…

— Не изображай идиота.

— Тогда как же? Вас увидят, и… — Остальное он договорил мимически.

— Надо, чтобы не увидели.

— Аллах! Аллах!

Словом, все развертывалось, как в мушкетерском романе.

— Но как же это сделать?

— Придумай.

— Сейид хочет, чтобы я попросил об этом моих Ддузей?

— Но ведь друзья тебя не выдадут?

— Нет. Но у моих друзей есть свои интересы; и никто не отдает даром того, что имеет ценность. Ни товара, ни услуги, ни… Ведь и сам сейид хочет на всем этом немало заработать, а?

Уверять, что я интересуюсь из чистого любопытства, было бы неправдой.

— Хорошо. Узнай: во что они ценят такую услугу.

— Незамедлительно, сейид.

— Но при этом запомни вот что…

— Мой слух открыт настежь!

— Если возникнут какие-то неприятности — меня в любом случае могут только выслать. А поскольку виновный всегда нужен, то…

Это он понял молниеносно.

— Не сомневайся, сейид. Мне вовсе не надоело работать в твоем прекрасном доме…

Вот таким непростым путем удалось мне если не получить нужную информацию, то, во всяком случае, сделать существенные шаги, приближаясь к ней. Я вспоминаю об этом так подробно лишь для того, чтобы дать читателю представление о том, в каких условиях приходилось мне работать…"

На этом первая кассета кончилась. Видимо, главное — информация о совещании королей, эмиров, султанов и президентов, которую Блехин-Хилебин, так или иначе, все же получил, должно было запечатлеться на новой кассете. Успел ли старик надиктовать? И действительно ли его последнюю кассету передал мне Стирлинг? Я сменил кассеты. Включил. То была действительно она.

"Мои расчеты в конце концов оправдались, хотя даже и сейчас мне не хочется вспоминать, во что это мне обошлось. Пришлось расстаться с мысльк о другой машине — идею эту я лелеял вот уже много месяцев. Но так или иначе, когда эмиры и президенты съехались на совещание, я уже находился во дворце — в таком месте, откуда видно было не очень хорошо, зато слышимость была почти идеальной. После неизбежного ритуала приветствий хозяин дома, призвав, разумеется, благословение Аллаха, начал свой доклад. Содержание приводить не стану. По сути дела, король фактически лишь изложил своими словами мою идею. Мне интересно было, как станут развиваться прения. Они, однако, начались не сразу. Минут десять слышно было только, как позванивали стаканы с водой и кофейный фарфор.

Изредка кто-то покашливал, но ни один не выказывал нетерпения высказаться. Но вот один из собравшихся, начав, естественно, с неизбежной «басмалля», открыл наконец дискуссию по существу. По-моему, это был египетский президент, хотя полной уверенности у меня нет.

— Русские всегда относились к нам доброжелательно.

Этим он как бы задал вектор обсуждения. И реплики посыпались одна за другой:

— Даже при коммунистах. Мы всегда воевали их оружием. И сейчас тоже вооружены им. Они по-прежнему делают прекрасное оружие, хвала Аллаху.

— Они не признают ислама.

— Верным будет сказать: не признавали. Но раньше они вообще ничего не признавали, кроме своего коммунистического учения. Теперь многое там изменилось.

— Иншалла. Но насколько можно верить русским? Халиф, то, о чем вы сообщили нам, официаль-ное предложение? Или…

— Официального предложения быть не могло — и не будет. Россия сама не начнет таких переговоров. И даже если об этом заговорим мы — никогда не согласится, если мы станем называть вещи их именами. Здесь в любых переговорах уместны лишь иносказания. Но важно не это. Хотим ли мы вести такую политику? Что она принесет нашему миру?

Никто пока не торопился отвечать.

— И второй вопрос, — сказал халиф. — Если мы согласимся — Аллаху же лучше известен правильный путь, — то как возможно будет воплотить эту идею в живые дела? Мне представляется, что никто не вправе будет что-либо делать от имени своей страны. Тут нужно всеобщее согласие или всеобщий отказ.

— Здесь не представлен весь исламский мир.

— И кроме того, мы лишь политики. Решать окончательно, как поступить, невозможно без улама.

— Воистину. Но никто, кроме нас, не решит — следует ли вообще привлекать к размышлениям хранителей веры. Быть может, именно об этом и следует нам обменяться мнениями. Во имя Аллаха.

— Что же, если бы это, по воле Аллаха, удалоесь — Америка не смогла бы больше вмешиваться во внутренние дела исламского мира. По моему мнению, это было бы хорошо.

— Вообще, представим себе картину мира. В нем сейчас одна сила, и военная, и экономическая, и политическая: Америка. С ней часто приходится соглашаться даже тогда, когда мы не хотели бы оказывать ей поддержку. Но для равновесия на весах судеб в мире всегда должно быть не менее двух сторон. Раньше Россия была второй — при всех ее недостатках. Сейчас…

— Сейчас она еще является военной силой. По-прежнему.

— Как знать? Сила проверяется делами; но последние дела, о которых мы можем судить, не производят такого впечатления.

— Это было уже достаточно давно. И кроме того — тогда Россия боролась с мусульманами, и Аллах был не на ее стороне. Но время прошло…

— И тем не менее Россия сейчас не кажется второй силой. Их оружие по-прежнему хорошо, но у них нет более той мощи. Им многого не хватает.

— Именно так обстоит дело. Но если бы она была сейчас второй равной силой, она не обратилась бы к нам за помощью. А ведь, по сути, дело обстоит именно так. Укажите мне, в чем я ошибаюсь.

— Нет, это представляется верным. Как и то, что мы можем дать ей многое из того, в чем она сейчас нуждается. Но что она даст нам взамен?

— Рост могущества ислама.

— Это если она пойдет на такое условие.

— Но ведь они сами предлагают это.

— Не следует ли видеть в этом некоторую хитрость? Русские вовсе не так простодушны…

— Эмиры, никто никогда не занимается поисками того, что не нужно. Не исключено, что русские поняли, что им нужна истинная вера. Если она способна поднимать на великие дела даже малые народы и слабые страны, то что же может она совершить со страной большой и богатой, вся беда которой в том, что она живет без цели и оттого плохо управляется?

— Если бы Россия вошла в исламский мир…

— Этого не случится!

— Конечно, такие вещи не происходят по приказу. Хотя русские некогда стали христианами именно таким путем. Но ведь и не нужно желать, чтобы все населяющие эту обширную страну люди признали Аллаха и его Пророка. Это дело медленное, но если не будет препятствий, если Милосердный пожелает, оно продвинется. Нам же для начала будет достаточно, если правители России заговорят от имени ислама так, чтобы было слышно всему миру.

— То есть как бы возьмут нас под крыло своего орла? Улама никогда не пойдут на это.

— Нет, не так. Они не возьмут нас, и мы не впитаем их в себя; тут произойдет как бы бракосочетание Мы — невеста с большим приданым. А роль жениха пусть играет Россия. Все вы знаете, что внутри семьи главный человек — жена. Но с соседями и властями от имени семьи разговаривает муж, и его голос должен быть громким. Все, что мы сейчас можем, — это заговорить о женитьбе. Как вы знаете, все такие разговоры начинаются с подарков. И будет хорошо, если мы не поскупимся. Это уверит другую сторону в искренности наших намерений.

— У меня нет уверенности, что они пойдут на это.

— Сейчас — скорее, чем когда-либо. Потому что их положение подобно положению побежденного. Побежденный ищет возможности переломить судьбу, Он ищет, кто подставит ему плечо и кто даст напиться воды в песках, грозящих гибелью. Нам решать: подставим ли мы свое плечо.

Снова на минуту-другую воцарилось молчание. Потом кто-то из них (по-моему, это был Ан-Нахр, представлявший Сирию) сказал:

— Если бы мы могли заручиться твердым обещанием России поддержать наши намерения в отношении Израиля…

— Это может быть одним из пунктов соглашения. Устного, конечно: никто никогда не станет подписывать подобного документа. Но это никак не станет первым пунктом. Начинать надо не с этого.

— Мировая нефтяная монополия: мы и Россия.. Это — рука на горле всего мира.

— Будут осложнения с Америкой…

— Но она не пойдет на войну. Тем более что все будет происходить с разумной постепенностью… А большим нефтяным людям Америки надо будет предложить такие условия, чтобы они почувствовали что останутся в выигрыше. Мы ведь не против их существования; мы против диктата и контроля с той стороны.

— А Объединенные Нации?

— Большинство будет за нас. И вообще — если представить, какими шагами пойдет ислам по всему миру…

— Да поможет нам Милостивый. Что же касается тех, чье ухо наклонено к устам Америки, — им придется задуматься, если кто-либо намекнет на возможность создания единой военной организации при Исламской лиге — с Россией во главе. Это будет сила не менее серьезная, чем их Североатлантический пакт.

— Если бы Россия согласилась поделиться главным оружием с некоторыми из наших стран…

— Об этом, несомненно, можно будет говорить. Хотя и вполголоса.

— Но сможем ли мы договориться с аш-шиа?

— Конечно, это будет нелегко. Но и шииты ведь тоже — правоверные.

— Каким же будет ислам в России?

— Это зависит от нас.

— Хорошо. Нефть. Военный союз. Но при всех осложнениях то, что нам нужно, мы до сих пор покупали в Америке, что-то — в Западной Европе.

Если они в ответ объявят эмбарго…

— Уже не те времена. Имеется самое малое три существенных возражения.

Первое: Дальний Восток, ставящий свои интересы выше американских и производящий сегодня большинство из того, что делают американцы, качеством не хуже, а порой лучше. Японцы и вся их орбита не откажутся от нас: у них нет своей нефти. Второе: такое эмбарго ударит по их про-мышленности больнее, чем по нам. Они будут вынуждены продолжить торговлю — пусть через третьи руки. И, наконец, последнее: надо создавать третью мировую экономическую силу. Нашу. Если к нашему сырью прибавить улучшенную за наш счет производственную базу России плюс ее хорошие мозги и рабочую силу — проблема решена.

— И тогда русские отбросят нас…

— Если мы не сумеем закрепиться в России. Но развитие экономики будет зависеть от нас. И мы не станем ничего выпускать из рук. А если важные рычаги — пусть и не все, разумеется — будут контролироваться нами… Это одно условие. И второе: надо обеспечить доброе отношение к нам русской власти.

— Нынешняя власть мне не кажется способной на такое отношение. Они взывают к религиозному чувству подданных, сами непрестанно выказывают свою преданность церкви — но, насколько можно судить, за этим не стоит глубокая вера, а лишь желание нравиться массам. И поэтому…

— Нет сомнений — они именно таковы. Но ведь это — сегодняшние правители; нам вряд ли придется иметь дело с ними. За последние тридцать лет — с начала нового века по их летосчислению — в Pоссии четыре раза приходили к власти новые группировки; на долю каждой приходится в среднем менее десятилетия. А значит, пока мы приготовимся к серьезному разговору и еще более — к решающим действиям, власть сменится самое малое один или два раза. И все, что нам нужно, — это чтобы с последней из этих властей можно было бы договориться по-настоящему.

— Если только это будет возможно.

— В этом нет ничего невозможного — если начать сегодня же, не ставя никаких политических условий, оказывать России предпочтение в делах торговых, но прежде всего — в финансовых. Думаю, наши банки, самые мощные из них, прислушаютя к нашим пожеланиям. За какие-нибудь десять лет Россия настолько привыкнет к нашему присутствию в ее производстве, финансах, торговле — что потом уже не сможет отказаться от всего этого, не создав себе крупных неприятностей. Потому что усиление нашего присутствия будет неизбежно сопровождаться вытеснением западных банков и фирм. Ведь наши условия будут куда выгоднее для этой страны, выгоднее реально, а не только на словах.

Льготные, а то и вовсе беспроцентные кредиты, не обусловленные никакими дополнительными требованиями; полнокровные инвестиции не столько в добывающую промышленность, сколько в производящую, а также и в сельское хозяйство — оно у них и сегодня в крайне плачевном состоянии; заинтересованность не в их сырье, но в готовом продукте — все это заставит их предпочитать исламский мир любым другим партнерам. Прибавьте еще и то, что, как только на Западе сообразят, что именно происходит, — они будут пытаться оказать на Россию давление, чтобы вернуть ее на путь истинный. Но у России идиосинкразия к давлению извне, в этом они очень похожи на нас, арабов. А если дела будут развиваться именно таким образом, думаю, мы — если Господь так пожелает — со временем сможем оказать немалое влияние на укрепление в России такой власти, которая будет смотреть на союз с нами более чем благосклонно.

— У меня все еще сомнения: возможна ли такая власть в России?

Обернитесь назад: за все последние десятилетия там никогда не существовало согласия между президентом и парламентом — независимо от личностей. Там правитель слишком ограничен в своих действиях…

— Лишь на первый взгляд. На деле же в России — опять-таки как и у нас — давняя традиция единоличного правления, независимо, есть ли там парламент, или его нет. И все зависит от лица. Если к власти придет некто, обладающий авторитетом у населения и наделенный правами…

— Вот если бы у них появился монарх…

— А разве я не говорил вам, что об этом тоже был разговор? Они и сами понимают, что именно такой выход явится для них наилучшим.

— Воистину это было бы хорошо. Но боюсь, если даже они захотят этого, нам от этого будет мало пользы. Им нужен монарх, которого признает весь мир, но прежде всего — они сами; то есть монарх по праву. Значит — кто-то из потомков династии, которая царствовала последней. Такие люди есть, но они — люди Запада и не приблизятся к нам.

— Так думал и я. И поручил собрать сведения. Они оказались неожиданно обнадеживающими. Есть и другие потомки. Законные более других. Их родоначальник — Алексей, сын последнего русского императора. Он спасся и жил при дворе иранского шахиншаха под именем Мир Али Сабур.

У него было мужское потомство. Я приказал найти документы, по которым можно проследить дальнейшую судьбу этой линии Романовых.

— Воистину, если бы ее представитель взошел на русский трон, он заслуживал бы имени Сахиба аз-За-мана, владыки эпохи.

— Именно так, эмиры.

— Но будет ли он мусульманином?

— Внешне — быть может, и нет. Но душой — наверняка. Ибо, по принесенным мне сообщениям, жена Мир Али и жены его мужских потомков были мусульманками. Аллах акбар.

— Аллах акбар.

— Да будет так. Итак, мы согласны в этом?

Я услышал одобрительные восклицания. Теперь я мог быть уверен в том, что брошенные мною зерна упали на плодородную почву. Сразу же после этого…"

На этом запись старого дипломата окончилась. Видимио, что-то помешало ему даже завершить фразу. И в тот же, по всей вероятности, день пуля снайпера на улице оборвала его жизнь. Неизвестно, кто стоял за руиной стрелка — мой заказчик статей или другие люди. Могло быть и еще интереснее: убили одни, а материалом воспользовались другие, первыми оказавшиеся в нужном месте. Над этим предстояло еще подумать. Я взглянул на часы. Назначенное мною время уже миновало. Курьер опаздывал. Зато появился официант, чтобы убрать посуду после завтрака. Он постучал, и Наталья впустила его. Сейчас он как раз закончил устанавливать все на своей каталке и ждал, похоже, пока я сниму наушники — чтобы подписать счет. Я кивнул. Он приблизился. Я тут же узнал его. Он положил на край стола сверточек размером со спичечную коробку.

— Ваш заказ. Я уже понял: это и была затребованная мною катушка — аппарат для обнаружения заложенных зарядов на достаточно больших расстояниях; он давал мне возможность проверить трассы предстоящих проездов. Я обязан был что-то предпринять в связи с моими предположениями и новой для меня информацией Липсиса.

— Благодарю вас.

Он кивнул, глядя на меня, как больная собака. Я не удержался и спросил:

— Вы здоровы?

— Я — да… — ответил он уныло. — В Москве произошел несчастный случай.

— С кем?

— Только что сообщили: на улице трагически погиб президент Объединенных телекомпаний…

— Каким же образом? — Он ехал в своей машине, в том самом бронированном «мерседесе», что подарил ему еще предыдущий президент…

— И что случилось?

— Машина взорвалась. Такое прискорбное происшествие! И когда только у нас наступит нормальная тихая, безопасная жизнь?..

Он смотрел мне прямо в глаза, и его взгляд выражал все, что угодно, кроме сожаления и тоски по спокойной жизни. За этим человеком я знал несксько идеально проведенных операций по нейтрализдии крупных политических деятелей за рубежом. На сей раз дело сделал кто-то другой.

Хотя — откуда мне знать? Не я выбираю людей для таких акций, мое дело — лишь написать о случившемся.

— Спасибо за новости.

— Печальные новости, господин Вебер.

— Очень печальные, разумеется.

— С вашего разрешения, я увезу посуду. Кстати, ваша машина на стоянке.

Ключи в замке.

— Сделайте одолжение, увезите. И еще раз спасибо, на этот раз за машину. — Был рад услужить.

Он повернулся и, неслышно ступая, исчез вместе со своим столиком на колесиках. Я спросил Наташу:

— Ты готова? Нам пора.

— Сейчас. Еще пять минут…

Женщина остается женщиной — ей всегда не хватает пяти минут, которые на практике оборачиваются четвертью часа. Да, кстати о женщинах…

— Наташа! Как же это ты пустила его, не сказав мне? А если бы он оказался…

Она не позволила мне закончить:

— Если бы он оказался — у него в спине сидело бы две, а может, и три пули. Почему, ты думаешь я не успела с макияжем? Я отсюда все время держала его на мушке.

— Ты чудо, а не женщина. Но ты уверена, что справилась бы с «браунингом»?

— Не уверена. Поэтому я взяла твой «узи».

На это я просто не нашел что ответить. Как было сказано в только что прослушанной мною записи, в семье управляет жена. Она не была мне женой, и мы не составляли семьи, но в этот миг я подумал, что Аллах и на самом деле милостив и милосерден. А значит, все еще возможно.

— Машина внизу, — сказал я ей. — Пошли.

— На вернисаж?

— В конечном итоге. Сперва — небольшая прогулка по городу.

Похоже было, что меня решили на какое-то время оставить в покое: машина оказалась в полном порядке. Правда, я и сам сделал для этого не так уж мало: более или менее договорился с Батистовым и не расторг устный контракт со Стирлингом. Значит, ни тот, ни другой не были сейчас заинтересованы в том, чтобы вывести меня из строя — навсегда или на время. Однако они вряд ли были главными моими недоброжелателями. Я ехал медленно, соблюдая все правила, и до дома в Чистом переулке, где теперь была резиденция Первого, то есть Искандера, мы добирались целых сорок минут. После компактных европейских городов к московским расстояниям каждый раз приходится привыкать заново. Возле дома я притормозил, но глушить мотор не стал, мы постояли минуты три, пока я пытался представить себе, как некто выйдет из этого подъезда, где будет в это время стоять его машина, где расположатся телохранители и — самое главное — из каких окон или с каких крыш будут прицеливаться чужие снайперы. В том случае, конечно, если им известно, что движение начнется именно отсюда. Потом я тронул с места и поехал еще медленнее чем до сих пор, чтобы скорость не мешала осматриваться и думать. Я размышлял вот о чем: сейчас никто, включая и меня самого, не знал предстоящего маршрута ин-тересующего лица по той причине, что маршрут вообще не был еще утвержден. Достоверно известен был лишь конечный пункт движения:

Художественный театр на Тверском бульваре. Относительно начального пункта — того, где я только что был, — я сомневался, но для пользы дела следовало предполагать, что враги его знают. Однако от пункта А до пункта Б можно было добраться по самым разным маршрутам. Да и к театру тоже можно подъехать со стороны Тверской, но не исключено, что кореж подкатит с противоположной стороны — с Большой Никитской. То есть во внимании как нападающих, так и обороняющихся оказывался огромный куок центра столицы. Заложить заряды так, что кортеж обязательно наткнется хоть на один из них, представлялось делом весьма нелегким. Но я никогда не страдал недооценкой противника и просто обяан был проверить все, хотя бы маловероятные, возможности действий с их стороны. Поэтому мы с Наташей утюжили все эти арбатские переулочки и далее — Гнездниковские, Бронне, Тверские и Никитские. Своевременно полученная мною катушка, приведенная в действие, ни разу не подала сигнала, что должно было свидетельствово: пока никакого минирования не производилось И очень хорошо: сработай катушка, могли бы пострадать и мы. Одновременно мини-камера, прилепленная мною к лобовому стеклу, исправно фиксировала фасады и крыши; в этом еще придется разобраться нашим специалистам. К концу я стал уже чувствовать, что начинаю уставать и — главное — злиться; тем более что наши люди уже дважды прошли всеми этими маршрутами и еще самое малое столько же пройдут. Но я издавна привык проверять сам, чтобы быть уверенным в качестве работы. Мы потратили на эту прогулку два с половиной часа. И мы оба одновременно вздохнули с облегчением, когда снова выбрались наконец на Кольцо, чтобы направиться на вернисаж к Дому художника, что на Крымском валу.

У входа на выставку оказалась очередь. Откровенно говоря, я не ожидал, что современное исламское искусство вызовет такой интерес. Впрочем, столь обширная экспозиция не могла не привлечь зрителей. Тут выставлялись картины, скульптура, изделия прикладного искусства не только из традиционно мусульманских стран, но и работы европейских и американских художников, работающих в самых разнообразных манерах, подчас вроде бы не удовлетворяющих этическим предписаниям истинной веры.

Однако на самом деле ислам часто бывал более терпимым к иным взглядам и традициям, чем это представляют себе несведущие. Единственным критерием отбора произведений для выставки было исповедание автором мусульманства. Мне не очень понравилось, что, поставив машину, мы должны были от ограды до входа идти по достаточно открытому месту; не люблю хорошо простреливаемых пространств. Все, однако, обошлось благополучно.

В очереди мы, разумеется, стоять не стали: я нашел служебный вход и без труда прошел вместе с Наташей через него: одно из моих многочисленных удостоверений личности сыграло нужную роль. Внутри было тоже людно. Мы бродили, разглядывая экспонаты. Кое-что тут продавалось, и кто-то уже отсчитывал деньги. Посетители, как всегда, делились на одиночек, медленно или в хорошем темпе дрейфовавших от полотна к полотну, — и группы, скапливавшиеся вокруг известных людей, оказавшихся здесь. В группах нередко разговор шел на темы, не имеющие отношения к выставке.

Мы с Наташей попутно прислушивались. Я искренне обрадовался, заметив в центре одной из групп человека, занимавшего позицию в моем списке — того самого Долинского, ученого, чье имя было покрыто неким налетом таивенности, словно старое серебро патиной.

Уже само присоединение его к группе создателей новой партии было многими воспринято как сенсация. Долинский, считавшийся уже многие годы крупнейшим в мире специалистом по философии евразийства, был типичным кабинетным ученым, на людях появлялся крайне редко, а после автомобильной катастрофы, в которой сильно пострадал он сам, жена же его погибла, ожидалось, что он и совсем замкнется. Почему-то было принято считать его старым — для широкой публики известный ученый почему-то должен быть стариком, — и полагали, что он и поведет себя соответственно. На самом же деле ему недавно исполнилось сорок семь, так что был он, по сути дела, еще молодым человеком, с удовольствием водившим машину и игравшим в теннис на своем корте на даче. Такой возраст, безусловно, требует и другой активности, кроме кабинетной. Так что меня как раз не удивляло, что он, оставшись вдовцом, стал искать какого-то побочного занятия и нашел его, прельстившись программой новой партии. Это было совершенно естественно: программа азороссов во многом проистекала из того самого евразийства, которым он давно занимался, и уже поэтому просто не могла не заинтересовать его. Ну а кроме того, как ученый, он не мог не увлечься возможностью раздобыть немалые ассигнования на науку — пусть и не на его собственную, но на науку вообще. Поговорить на все эти темы было бы безусловно, интересно, и в списке жертв моей журналистской активности Долинский занимал одно из первых мест. Поэтому, едва завидев его все еще плотно упакованную в бинты голову и темные очки, размером схожие с автомобильными фарами, я со-рвался с места, успев проинструктировать Наташу, что ей делать, и, протаранив людское скопление, в три секунды очутился рядом с ученым мужем.

Он в это время пытался деликатно убедить какую-то пожилую девицу в том, что ее взгляды на роль Бердяева в евразийстве никак не могут быть приняты всерьез. По всему облику девицы можно было безошибочно понять, что и Бердяева, и само евразийство она видала в белых тапочках, главным же для нее было то, что она — лично! — говорила не с кем-нибудь там, а с самим Долинским. Зрачки ее метались из стороны в сторону, как теннисный мяч в игре, — чтобы убедиться в том, что факт этот кем надо замечен и будет соответственно оценен. Для того же, чтобы кто-ни-будь не осмелился пропустить такое мимо внимания, она каждую свою фразу начинала: «А скажите, дорогой профессор Долинский…» Мне показалось, впро-чем, что ему это не было совершенно неприятно. Великие люди обладают и великими слабостями. Что касается меня самого, то мне достаточно было послушать их с минуту, чтобы понять: если я их перебью и отвлеку его внимание на себя, то мировая и даже российская наука от этого никак не пострадает. Я оглянулся. Наталья стояла позади меня. Встретившись с ее взглядом, я едва заметно кивнул в сторону девицы, только что включившей свое очередное: «Но послушайте, уважаемый профессор Долинский!..» Наташа опустила веки в знак того, что мое поручение принято. Сделала шажок вправо и шаг вперед, появляясь из-за моей спины. И, не останавливаясь более ни на миг, бросилась на честолюбивую соискательницу известности, как делает боксер, чтобы войти в клинч и предохранить себя от ударов.

— Таисия! Крошка моя! На лице девицы появилось странное выражение — как если бы ее собеседник заговорил вдруг на суахили. Но она еще не успела, по-моему, сообразить, что, собственно, происходит, как Наталья и действительно вошла в клинч, вместо ударов нанося противнице громкие и сочные поцелуи.

— Но позвольте… — девица попыталась оказать сопротивление.

— Тасенька! Как я рада! Не ожидала встретить тебя тут! Ты одна? А Экзакустодиан Пименович? Здоров?.. Экзакустодиан — это был, конечно, удар ниже пояса, за такие вещи полагается дисквалифицировать. Наталья перешла на театральный шепот: — Слушай, только что узнала. Вот-вот подъедет к артистическому входу…

— Кто?

— Ах, неужели неясно? Он! Не могу же я орать,.

— Он??

— Поняла теперь? Через минуту туда будет не пробиться. Мне по страшному секрету сказал старший охранник…

Так проходит земная слава. Бедный профессор мгновенно оказался забытым и брошенным на волю волн. Он недоуменно моргнул — раз, другой. На третьем мигании я подхватил его под руку.

— Профессор…

Он покачал головой:

— Каков темперамент, а? Куда это дамы бросились?

— А, чепуха. Приехал какой-то патлатый артист, не знаю. Но я очень рад возможности побеседовать с вами. Позвольте представиться…

Он выслушал меня внимательно. Я попросил об интервью.

— М-м… Откровенно говоря, не знаю. Видите ли, я себя чувствую еще не очень уверенно после… м-да. Ну и кроме того — я могу и люблю говорить только о моем предмете — это…

— Я в курсе, профессор. Но могу вам обещать: мои вопросы будут самыми простыми, вам не придется задумываться всерьез.

— Но, собственно, вы не услышите от меня ничего интересного — во всяком случае, для ваших читателей. Вряд ли евразийство способно всерьез заин-тересовать немцев.

— Наши читатели — русские, профессор, и все, что касается России, вызывает у них самые живые отклики.

— Ну, в таком случае — что бы вы хотели от меня услышать?

— Может быть, пройдемте куда-нибудь в уголок? Здесь слишком неуютно для хорошего разговора.

Я отвел его в пустое местечко, где, похоже, собирались поставить какое-нибудь изваяние, но в последнюю минуту раздумали.

— Итак, профессор… Полагаете ли вы, что нынешний путь развития, на который мы, судя по всему, вступим, был определен уже евразийцами и мы сейчас лишь реализуем их идеи?

— Гм… Думаю, что ощущение неизбежности такого движения возникло значительно раньше. И дело не только в том, что немалая часть российской аристократии имела восточные корни; но вот, к примеру…

Вы Пушкина, конечно, помните?

— Ну разумеется, как всякий русский…

— «Сказку о царе Салтане»?

— Могли бы и не спрашивать.

— Очень русское произведение, верно? Но ведь Салтан — это султан!

Отнюдь не православный го-сударь.

— Вы полагаете? Хотя — вам, разумеется, это известно лучше. А вы придаете этому значение?

— Несомненно. Потому что у Пушкина была прекрасная историческая интуиция — думаю, ее можно так назвать. «Историческая» — не обязательно значит «обращенная в прошлое». Это понимали, видимо, и другие: недаром написать «Историю Петра Великого» было поручено ему, а не, скажем, Карамзину — всеми признанному историку.

— Это чрезвычайно интересно. Скажите: именно такого рода соображения и привели вас в ряды сторонников — назовем вещи их именами — исламского государя? Современного Салтана?

— Ну, я бы не сказал, что только эти. И даже — не они в первую очередь.

Не совершайте стандартной ошибки, полагая, что ученым чужды мирские интересы — политические, экономические… А также и мирские пристрастия, симпатии и антипатии. Так вот… Меня побудила примкнуть к возникавшему течению восточной ориентации не пушкинская сказка, разумеется, и даже не выводы и прогнозы евразийцев, но в первую очередь — понимание самой простой истины: всякое движение нуждается, чтобы стать по-настоящему влиятельным и сильным, вовсе не только в двигателе и в запасе энергии. Во всяком организме, будь он естественным или искусственно созданным, должно иметься некоторое количество деталей, играющих в нем разные роли, — иначе он не будет работать. В автомобиле, например, есть мотор — силовая установка. Без нее машина — железный лом. Но даже обладая самым прекрасным мотором, машина не сможет нормально работать, если у нее не будет тормозов. То есть при каждой силе обязана состоять и антисила; трогаясь и набирая скорость, вы должны быть уверены что обладаете возможностью при надобности снизить ее или даже вовсе остановиться, а то и дать задний ход.

— Но автомобиль по сравнению с обществом, в особенности нашим, — достаточно простой механизм…

— Я привел такой пример лишь для наглядности. Я ведь сказал, что такого рода структура свойственна вообще любой мало-мальски сложной системе.

В том числе и обществу в целом, и любому его подразделению. В любом государстве всегда неизбежно существует тормоз: оппозиция. Хотя при тоталитарном режиме она вынуждена выдавать себя за что-то другое и почти не имеет возможности выступать в качестве единой силы.

Оппозиция — тормоз правительства. Но и в рамках любой организации необходима своя оппозиция, там тоже есть своя правая и своя левая сторона. Иначе организация эта, как тот же автомобиль, разовьет такую скорость, на которой перестанет быть управляемой. Так вот, я понял, что развитие ислама в России, которое наверняка ускорится в результате деятельности новой организации, нуждается в тормозе. И я решил сыграть роль этого механизма.

— Торможение организации изнутри?

— Тормозящее влияние, кстати сказать, только и может оказываться изнутри; то, что находится вовне, — это уже не тормоз, это носит иное название: например, придорожный столб не является тормозом, хотя, конечно, останавливает машину, когда она на него налетает. Тогда это не остановка, но авария, катастрофа…

— А другие организаторы движения, вы полагаете, не могут сыграть такой роли?

— Как говорят опытные шоферы: всякий дурак может ездить быстро, искусство же заключается а том, чтобы уметь ездить медленно. Хотя мотор просит газа, газа… Все участники движения — я имею в виду организаторов — естественно, рассчитывают при новом государе занять определенные посты и участвовать в выработке мнений монарха. Но, к сожалению, большинство из них сильнее заинтересовано в самом посте, чем в результатах своего влияния на царя. Возьмите хотя бы… ну, предположим, Лепилина. Опытный политик. Но из тех, кто не будет проводить свою точку зрения — за неимением оной, — но будет поддерживать все, что угодно, лишь бы в конце концов получить вожделенный титул, втиснуться в аристократию. Деньги у него есть, и потому его эта проблема мало волнует. Но ведь это и значит — пустить машину бесконтрольно ускоряться. Так бывает очень часто в подобных ситуациях: стараются поскорее достичь каких-то ощутимых результатов и воспользоваться достигнутым. Следовательно, нам грозит неоправданное ускорение внутреннего развития — в данном случае слишком поспешная исламизация. Поспешная — вовсе не значит «принудительная», такую возможность я вообще исключаю; Но и естественные процессы нередко приходится сдерживать. Потому что здесь стремительность чревата и вовсе гибельными для нации последствиями. Как и всякое очень массивное тело, Россия не любит крутых поворотов, они всегда приводят к катастрофам. Как революции прошлого века — и девятьсот семнадцатого года, и девяностых годов. России для поворота нужна дуга большого радиуса. Иначе — быть нам под откосом. Но даже и по такой дуге надо поворачивать умело, нажимать на тормоза плавно — иначе колеса заблокируются и машина пойдет юзом — вернее, ее понесет…

Собственно, для того, чтобы корректировать скорость с дорогой, и сушествуют советники.

— А вы уверены, что новый государь будет в них нуждаться? Или захочет терпеть их?

— Ни один правитель, наследственный или выборный, никогда не обходился и не будет обходиться без института советников. И среди них должны быть обладатели разных точек зрения. Это особенно важно в начальный период правления, когда государь уже обладает властью, но не успел набраться опыта ее использования. Как бы это ни называлось — диван, боярская дума или Совет Безопасности…

— Следует ли понимать это так, что вы тоже стремитесь стать советником государя?

Долинский ответил не задумываясь:

— Я этого и не скрываю. Советником, причем не самым главным, потому что вряд ли при государе сразу определится свой Ришелье. Но когда придет час выделиться — хочу, чтобы российский Ришелье носил фамилию Долинский.

— Какие же советы вы намерены ему давать? Тише едешь — дальше будешь?

— Я ведь не говорил, что собираюсь быть только тормозом, хотя он и является необходимой деталью. Скорее — комбинацией, скажем так, тормоза и гирокомпаса. Потому что лучшие в мире тормоза не помогут вам доехать до цели, если вы свернули не на ту дорогу. Из этого следует, что главным моментом является мгновение правильного поворота, по-тому что ложный путь не приведет вас к цели. А перекрестков существует множество, и запутаться в них очень легко…

Он на секунду умолк, и я воспользовался этим, чтобы задать ему вопрос не на тему:

— Скажите, такие сравнения вы используете потому, что вам самому пришлось стать жертвой автомобильной катастрофы? Он поднял брови:

— Гм. Знаете, наверное, так оно и есть — хотя я об этом не задумывался.

Но это, в конце концов, не важно. Я хотел сказать вот что: моя цель — предостеречь государя от неверных поворотов, которые могут принести ему и России множество крупных неприятностей. Именно в начальный период царствования государь может наделать больше всего ошибок — и ошибок губительных.

— Например?

— Это ведь не шутка — открыть или хотя бы лишь приоткрыть исламу путь к Центральной и Западной Европе… Ну, тут, у себя дома, — это вроде бы наше дело, это относится, так сказать, к нашим семейным проблемам и внешний мир не очень-то будет волновать. Как его, откровенно говоря, не волновало наше безбожие на протяжении почти всего прошлого века. А вот внешнеполитическая линия — это очень существенно. Конечно, мировая сила, равновеликая Америке, должна существовать — для пользы той же Америки, кстати, которой нужен хотя бы воображаемый противник.

Иначе они нередко теряют чувство меры в отношениях с другими, а это никогда не сходит с рук безнаказанно. И, безусловно, только Россия способна стать такой силой — во всяком случае, она может справиться с такой задачей намного быстрее, чем кто-либо другой. Разумеется, в этом процессе она должна и будет опираться на ислам, который снабдит ее всем, чего у нее на сегодня недостает. Но вот тут и нужен поворот неторопливый и очень, очень плав-ный; иначе мы смертельно напугаем весь Запад, а страх далеко не всегда является полезным инструмек том.

Он побуждает к резким телодвижениям, а ведь даже при самой высокой скорости движения мы не сможем подняться до нужной высоты за несколько месяцев, даже за несколько лет. И все это время нам было бы очень трудно обходиться без Америки, без Запада вообще — потому что нельзя выдавать никому в том числе и исламу, лицензию на исключительное влияние в России. А ведь нежелательный эффект можно вызвать буквально несколькими словами…

— Вы будете стараться влиять на государя в этом направлении?

— Я постараюсь доказать ему мою правоту — после того, разумеется, как получу возможность изложить ему мою точку зрения. Все другие — я уверен — будут навязывать ему другое правило: «Лови момент»… То есть жми на газ.

— Скажите, когда вы рассчитываете встретиться с Искандером? Он взглянул на меня как-то странно.

— Это необходимо было бы сделать еще до его первого публичного выступления. Чтобы не прозвучали какие-то заявления, которые окажутся на руку лишь нашим недоброжелателям.

— Иными словами, вы будете стараться как можно быстрее получить аудиенцию?

— В таком желании не было бы ничего нахального. Однако, как бы ни казалось это нелогичным — я не стану добиваться такой встречи. Буду испрашивать аудиенцию после всех прочих.

Это оказалось для меня неожиданным.

— Почему же, профессор?

— Причины чисто этические. Как правило, первыми добиваются таких встреч люди, жаждущие добиться чего-то для себя лично. Не хочу, чтобы меня сочли одним из них.

— Вас волнует общественное мнение?

— Меня волнует мнение претендента — и, надеюсь, будущего государя.

Хочу, чтобы он с самого начала отнесся ко мне без предубеждения.

Конечно, до съезда азороссов я его не увижу. Но там будут сказаны лишь самые общие слова, которых обычно никто не принимает всерьез.

Первую настоящую программу он обнародует, надо полагать, накануне избрания. Вот перед этим я и надеюсь встретиться с ним. Тем более что я — не исключено — войду в состав Всероссийской коронационной комиссии. Как один из представителей науки. Вот тогда — перед референдумом — я намерен использовать для встречи с ним любую возможность. Конечно, если бы я смог увидеть текст его речи на съезде — пусть даже не текст, хотя бы достаточно подробные тезисы — быть может, я убедился бы, что в моих советах нет актуальной необходимости. Но с текстом никого не знакомят…

В этом у меня имелись немалые сомнения, но я не стал высказывать их профессору. И, чтобы отвлечь его от этой темы, спросил:

— А вам самому, профессор, нравится ислам как мировоззрение?

Он ответил не сразу:

— Откровенно? Нет. Но как за политическим теечением я признаю за ним большую силу. Для этото не нужен Бог весть какой ум.

— Мне кажется, я понял. Вы не доверяете исламу — и потому решили оказывать сдерживающее влияние на его продвижение у нас.

— Я против всего, что может помешать мирному и плавному развитию государства.

Может быть, в этой теме еще стоило бы покопаться. Но вместо того я решил задать вопрос поострее:

— Следует ли понимать вас так, профессор, что, будь ваша воля, вы и этот вот — сегодняшний процесс растянули бы, скажем, на несколько лет?

Он медлил с ответом — похоже, решал, стоит и вообще комментировать мое предположение. Наконец неохотно выговорил:

— Сие от меня не зависит…

— Но если бы зависело?

— Как сказал Ньютон — гипотез не измышляю.

Ну что же, поговорили. К тому же у меня возникла необходимость срочно связаться с теми, кто ждал моих звонков. И я решил закончить сеанс, вежливо поблагодарив:

— Я вам крайне признателен, профессор.

— Не за что. Наоборот, это я буду очень благодарен вам, если высказанные мною мысли станут достоянием общественности в наикратчайший срок.

— Да, но мой журнал, знаете ли…

— Это долго, я понимаю, да и выходит он не в России. Но вы можете сделать краткую экспликацию, а я помог бы поместить ее в каком-нибудь популярном издании здесь, даже в завтрашнем номере.

— Не могли бы вы пояснить — в каком именно?

— Это важно для вас? Хорошо, я сообщу вам после заседания. Возможно, это будет «Третья газета»…

— Ну, еще раз — спасибо вам, профессор. Пойду разыскивать мою даму.

— Это та самая, что избавила меня от глупой собеседницы? Красивая девушка.

Он произнес это тоном знатока. Возможно, таким он и был.

Я кивнул, прощаясь, и отошел. Достав сигарету, вышел из подъезда и закурил. Огляделся. Нашарил в кармане мой аппарат. Вынул. Набрал номер на крохотном пульте. Ответили, как всегда, без запинки:

— «Реан».

— Здесь Фауст. Информация.

— Готовы.

Я нажал клавишу кодирования и вторую — скоростной передачи. Запись прошла быстро.

— Как приняли?

— Чисто. Сообщения помимо?

— Прошел по треугольнику. Пока спокойно. Но готовьте очередную группу.

— Делаем. Ваше впечатление от разговора?

— Полагаю, что выстрел вхолостую. Он не будет на встрече.

— Примем к сведению.

— Конец связи.

— Конец. Я спрятал аппарат и пошел навстречу Наташе, только что вышедшей из дверей. Значит, и Долинский отпадает. Как, впрочем, и все те, с кем я успел поговорить до него. Следует ли сделать вывод, что покушение планируется осуществить не во время встречи? А если не при встрече и не по дороге, то когда же? В зале съезда? Но там если даже и найдется отчаянный смертник, то ему не позволят даже ручку из кармана вытащить, не то что оружие. Конечно, при условии хорошей предварительной проверки. Что же, придется ее сделать. Но вообще — пока никаких доказательств серьезной операции по устранению претендента Искандера. «Поистине, в этом — весть для людей поклоняющихся!» — как сказано в суре «Хадж», аияте сто шестом… Я обнял Наташу за плечи, и мы направились было к машине.