«Сколько юношей — видишь? — статны все как один! — в ожидании; что ж ты плачешь, о чём, о ком? Не тоскуй, не грусти, красавица, выходи, выходи скорее, затворница, на балкон. Где твой голос нежный, где твой хрустальный смех? Делай выбор, девушка, — неба-то не гневи: что поделаешь, если в городе — краше всех, что поделаешь, если создана — для любви?» «Что кричите вы, люди добрые? Как не жаль? Не тревожьте барышню — плохи её дела; нужен ей не весёлый пир, не лихой кинжал, не стрела Амура, — серебряная игла. Ошивается здесь один — и взглянуть-то грех, сам урод уродом, — да только за ним молва; кто услышит речи его — пропадёт навек, — так умело, стало быть, складывает слова». «Говорят, мол, явился к нам из далёких мест — может, был шутом он, а может — и королём. У него на шляпе — серебряный бубенец, и не знает больше никто ничего о нём. Всё шатался к ней — только нынче простыл и след... Что стоите вы истуканами у окна?! Вы за ним бегите — на тот ли на этот свет, — разыщите скорей проклятого колдуна!» «Опоздали! Там, где смыкаются русла рек, дом стоит под надёжной сенью дремучих крон, — и из окон льётся хрустальный девичий смех да звенит зазывно проклятое серебро».