Тот, который не поворачивает головы, если слышит — а он-то слышит — мой тихий шуршащий шаг, тот, которого лучше было бы звать на «Вы», тот, который не станет в одежде скрывать ножа — он и сам весь оружие, весь беда, — он выходит ко мне на танец в огромный холодный зал; как мы чертим круги — о, вынеси нас вода, посмотрите на нас, имеющие глаза. До утра, до утра свет не гаснет в моём дому, до утра кто-то бьёт и бьёт во мне в медный гонг. Тот, на которого взгляда не подниму, если услышу — а я-то слышу, как ходит, ходит, да всё кругом, я руками держу затворы — чур меня, чур, я кружу по комнатам, пальцы скрещиваю во тьме; он же слышит, слышит, как я для него молчу, как никто, он умеет молчать в ответ. Людям кажется — ходим окольными тропами, ездим по городам; это танец — странный, долгий и медленный, круговой. Тот, которого, может, и не было никогда — может, я загляделась в небо над головой, и пошла она кругом? — тот, у которого каждый жест для меня открыт, — как всегда, попадает в такт; раз, и два, и три, и четыре, и пять, и шесть, и пускай будет так. Пускай просто будет так.