Ей не страшно к нему: у неё работа, друзья и дом, она уже и время выкраивает с трудом, чтобы побродить по развалинам старой жизни. Надо съездить в книжный, купить пальто, и сходить туда, и придумать это, и сделать то. Но она всё откладывает на потом, и не думает даже, что это — признак. Он спокоен, улыбчив, гостеприимен — очевидно, его настиг тот же самый покой; можно смело наклеить стик «мой хороший знакомый», «друг»; рассказать, как легко оказалось его простить, как ей нравится жить одной, как царевне в башне, как гуляет сама по себе, как ей нравится этот стиль. Но, когда он её обнимет, её вдруг начнёт трясти мелкой дрожью — как на морозе в одной рубашке. Ей-то слышно, как стены падают, в ворота вламывается орда, как цунами сметает целые города, как орут сирены и бабы — «пожар! пожар!», как в Венеции поднимается к крышам домов вода, как шуршит рукав у маньяка, предвкушающего удар, — а она повторяет отчаянно: да, да, да. Никого не жалко.