За эндцатым летом, за эндцать одной пургой расстанусь легко со слезами в подушку, тоской беспричинной. А в следующей жизни я стану совсем другой: мужчиной, конечно, мужчиной. А в следующей жизни я стану блондином; рука легка, черты изящны, во взгляде — две тьмы кромешные; такой весь, как будто явился на Землю издалека — свободный, чужой, нездешний. А я изловлю такую, чтоб диковата была и горда, но грела на сотню ватт, а пела на сто килогерц; и вокруг будет много, — но хватит мне одного тогда её заводного сердца. ...И, когда она наконец прижмётся к моей груди, начнёт мне верить, начнёт исходить по бумаге строчками, — я чуткими пальцами стану искать — и сразу же находить — её болевые точки. Ей будет казаться — мир держится на волоске. Ей будет казаться — здесь вечная темнота и вечное перепутье. Ей будет больно — как никогда, нигде и ни с кем. Она всегда ко мне возвращаться будет. * Так долго ещё — не одна зима, не одна весна. Ещё так рано — не время ни с кем прощаться. Мне хочется знать наверно, мне хочется только знать, счастлив ли ты в этой жизни, мой милый. Счастлив ли.