Сверхновая американская фантастика, 1996 № 10-11

Михайлова Лариса Григорьевна

Стэблфорд Брайан М.

Нагата Линда

Тилтон Лоис

Анайя Рудольфо

Спрингер Нэнси

Ди Филиппо Пол

Сенделинг А. Е.

де Токвиль Алексис

Ефремов Иван Антонович

Кларк Артур Чарлз

Бенфорд Грегори

Пятьдесят световых лет спустя

 

 

А.Е. Сенделинг

Возвращение грифонов

[46]

В тот вечер Гунар Фрайс, представитель европейской демократии Ш… на конференции ООН в Европе, остался в своем номере и собирался ложиться спать. Он не пошел на прием, устроенный в его честь богатым соотечественником, принеся извинения по телефону. На раут Гунар послал своего помощника, пожелав ему успеха у дам и в музицировании: этот приятной наружности молодой человек, исполнявший у него обязанности секретаря и переводчика, на досуге сочинял симфонии.

Гунар поужинал в номере, подождал, когда горничная унесет поднос с посудой, запер дверь и сел за письменный стол. Как обычно, он составил конфиденциальный отчет для президента, в котором делился соображениями, слишком деликатными для передачи по телефону. Затем набросал письма жене Алисе и сыну Теодору, студенту технологического института. Когда Гунар подписал последнее письмо, была уже глубокая ночь.

Присев на край кровати, Гунар начал было стягивать носки, как вдруг какая-то сила буквально подбросила его, едва не свалив с постели. «Землетрясение!» — пронеслось в голове Гунара, пока он судорожно цеплялся за одеяло. Однако бутылки на столе не шелохнулись, с потолка не сыпалось, люстра висела неподвижно. Только кровать продолжала сотрясаться от толчков. Внезапно из-под нее высунулась огромная орлиная голова, за ней к ковру протянулись внушительного размера когтистые лапы, и наконец появилось туловище, напоминающее львиное. Значит, орел с телом льва. Впрочем, его можно было назвать и львом с орлиной головой и могучими крыльями. Орлиного в нем было больше: твердый, изогнутый клюв, голова в шапке золотистых перьев, отливающее красным оперение на груди и передних лапах. Только уши выдавали в нем льва, но и они мягко прилегали к голове.

Пощелкивая когтями, существо расправило сначала одно крыло — перья у основания чуть потрескивали, потом другое, и направилось к середине комнаты. Передние, птичьи, лапы не сгибались в суставах, в каком-то странном ритме с ними медленно и тяжело поднимались задние лапы — лапы льва Монстр двигался как бы во сне, он привалился на бок и, слегка приподняв крыло, стал неторопливо чистить перья. Затем поднял голову, оглядел комнату и в упор поглядел на Гунара. В полутьме рубиновым огнем горели глаза.

— Спать по чему-то хочется, пробормотал он. — Это. наверное, из-за перемены климата.

Более двадцати лет назад, до того, как заняться политикой, Гунар Фрайс читал в столичном университете курс лекций по древнегреческой цивилизации, и возникшее перед ним существо было ему знакомо.

— Судя по всему, вы — грифон, — произнес он. — Не так ли?

Гунар держал на ферме нескольких кошек и ручного сокола. Он привык говорить с ними ласково, уважительно. Заговорил так и с этим гигантом. И в ответ услышал.

— Совершенно верно. Самый настоящий, в отличие от женоликого сфинкса, появившегося от любви одного из грифонов к девушке из человеческого рода. До сих пор не могу понять, что он в ней нашел.

Грифон говорил на наречии, не схожем ни с одним языком мира, и в то же время как бы со всеми сразу. Но древнегреческий пронизывал его речь, как пронзает пространство грохочущая и сверкающая колесница. И он был понятен Гунару. Так бывает, когда люди говорят на разных языках и тем не менее понимают друг друга с полуслова.

— Давненько вас не встречали на земле, — проговорил Гунар, натягивая снова носки и обуваясь. — Где же вы были и что делали все это время?

— Мы жили в Индии, в горных пещерах. Грелись на солнце и стерегли золото от одноглазых аримаспов. Но мне самому хотелось бы задать подобный вопрос людям. Что же вы наделали за все это время? Хотя — О, Аполлон! — что тут спрашивать? Вы создали нации, но совсем забыли о личности. Выпустили пар из котла — и поплыли пароходы, вместо ручьев и рек теперь повсюду города… Как все меняется с течением времени!

Комната понемногу заполнялась горячим дыханием грифона, густым и острым запахом крови.

Гунар Фрайс был довольно тепло одет, но его знобило. Повернув регулятор, он прислонился спиной к обогревателю.

— Простите, — спросил он, — вы один спустились с гор?

— Одним из первых, — ответил грифон, продолжая чистить клювом перья на груди.

Мало-помалу до Гунара Франса начал доходить смысл появления нежданного гостя. В свое время грифоны были посвящены Аполлону, возили его колесницу. Аполлон — божественный прорицатель, чьи предсказания выражались загадками. И само слово «грифон» тоже означало «загадка». Но не для Гунара Фрайса, хотя он и сделал вид, что ни о чем не догадывается. Потирая зябнущие руки, он как можно простодушней спросил:

— Что же привело вас сюда?

Притворство дипломата не ускользнуло от внимания грифона. Он презрительно зашипел, из ноздрей и полураскрытого клюва вырвался пар. На минуту показалось, что в комнате заработал гейзер.

— И это спрашивает представитель международной организации? Организации, призванной способствовать процветанию человечества! Как можно говорить о каком-либо процветании, если через пять лет воздух будет отравлен атомной пылью! Мир стоит на пороге страшной неизвестности. А вы еще спрашиваете о причине нашего появления!

Да, Гунар неотступно занимался проблемами человечества. Они стали для него такими же привычными, как его секретарь и портфель… Но теперь он понял, что человечество было для него некоей абстракцией, заключенной в инструкции, отчеты, резолюции конференций… Это было аккуратно запротоколированное человечество, о котором произносились возвышенные речи. После слов грифона оно вдруг проступило четче, став как бы третьим участником разговора, и Гунар как ребенок задрожал от переполнявшего его возбуждения.

Монстр зашагал из угла в угол по комнате, которая сделалась сразу маленькой, как цирковая клетка, в которую поместили льва. Приблизившись к письменному столу, он с тяжеловесной грацией медленно повернул голову и осмотрел письма. Гунар в негодовании шагнул было к столу, но остановился, устыдившись. Грифон же отвернулся от стола, всем своим видом показывая, что вовсе не собирался читать письма дипломата, а взглянул на стол случайно. Медленно, тяжело волоча одно крыло, он двинулся дальше, и Гунар, услышав странное щелканье, обратил внимание на огромные когти зверя. При каждом шаге они оставляли четкие вмятины на ковре, прокалывая его насквозь.

Существо остановилось подле окна. Кончик его хвоста вздрагивал, что-то по-женски беспокойное чувствовалось в шевелящемся оперении. И в то же время какая-то мужская, мощная, кипучая сила тянула его вперед, даже теперь, когда он был неподвижен.

— По ту сторону улицы я вижу парк, — произнес грифон. — Откройте окно и выпустите меня.

Гунар поднял жалюзи и открыл окно. В комнату ворвалась ночь, холодная, с запахами земли и трав. В парке напротив горели фонари. Их белый свет струился сквозь голые тонкие ветви деревьев. На скамейках сидели люди, разговаривали, поглядывая на отель, где остановилось много знаменитостей. Шоферы такси и репортеры, уставшие от дневной суеты и чопорности прислуги в роскошном вестибюле, грелись у огня, который разожгли в пустом мусорном баке мальчишки — газетчики.

Грифон спрыгнул на лепной выступ под окном. Во всем его облике чувствовалась надменность и врожденная уверенность в неуязвимости существа из легенды.

«Его не тронут, — подумал Гунар, — он слишком фантастичен. Любому олуху это очевидно.»

Закрыв окно, представил, как грифон, слегка приподняв крылья, движется вдоль выступа — темная скользящая масса на фоне посветлевшего неба. Затем вернулся к письменному столу, взял ручку и в постскриптуме письма, адресованного президенту, добавил:

«Мой дорогой друг!

Сегодня вечером видел одного из грифонов. Их возвращение неожиданно, но не случайно. Они останутся, я полагаю, до тех пор, пока человечество так или иначе не решит свою судьбу.»

За окном послышался странный клич: то ли львиный рык, то ли клекот орла. Гунар продолжал: «Скоро крик грифона в больших городах станет таким же обычным, как крик петуха в деревне. И так же, как петух будит нас ото сна и напоминает каждому, что он смертен, так и грифон станет призывать человечество осознать смысл своего существования, предупреждая, что мир может быть разрушен.»

Когда Гунар проснулся, его первая мысль, как всегда, была о предстоящей конференции. Возвращаясь из ванной, он заметил, что на письменном столе нет писем: вероятно, их унес помощник. И только сейчас Гунар вспомнил о грифоне. Забавный, причудливый сон! Никогда он не работал с таким напряжением, и не мудрено, что занимавшие его проблемы материализовались во сне и явились в облике этого фантастического существа.

Гунар начал одеваться. И вдруг ему стало не по себе. А что, если грифон — не сновидение? Его сон был чутким и беспокойным. Это было скорее забытье, как будто он дремал во время сильной грозы и не видел никаких снов. Если это сказочное существо вообще появлялось, то это было наяву Но, конечно же, его не было.

Он убедится, что это был лишь сон, увидев свое письмо к президенту. Ведь там в конце стоит его подпись и нет никакого постскриптума. Гунар медленно подошел к двери, соединявшей его номер с комнатой помощника. Он чувствовал себя усталым, как к концу рабочего дня. Сколько ему лет? Пятьдесят шесть? А какова сейчас средняя продолжительность жизни у мужчин?

— Норберт, друг мой! — Гунар постучал в приоткрытую дверь. — Вы еще не отправили почту? Мои три письма?

Помощник появился в дверях.

— Успели уйти с самолетом в семь тридцать.

— И письмо к президенту?

— Да. Ведь письма были запечатаны и надписаны. Вы хотели бы внести какие-то поправки?

— Да нет, ничего… — ответил Гунар. Он взглянул на помощника. Норберт писал музыку в современном стиле. Она была дисгармоничной, но должна была, видимо, являть собой новую, высшего порядка гармонию. «Может быть, ему рассказать о грифоне? — подумал Гунар. — Рассказать легко, смеясь, как бы не придавая этому значения? Тогда нереальность всего этого окажется очевидной.»

Но Норберт в это утро был слишком взбудоражен. Его глаза казались голубее, а шевелюра пышнее, чем обычно. Он любил светские приемы и весь был в мыслях о своем вчерашнем успехе.

— Нам пора ехать, — сказал Гунар.

В машине Норберт читал ему материалы из газет, посвященные конференции. Но вот лимузин остановился перед красным сигналом светофора, и Гунар посмотрел в окно. Напротив, в полуподвале, размещалась швейная мастерская. Он увидел портного за машинкой, женщину с чашкой в руке. В тусклом свете утра полустертые буквы вывески отливали медью. И тут Гунар увидел еще одного грифона, очевидно, женского пола — у нее не было красных перьев на груди. С приподнятой как бы в ожидании грозящей опасности орлиной головой, мифическое существо медленно двигалось вдоль заграждения перед подвальными окнами.

Гунар схватил Норберта за руку, и молодой человек остановился на полуслове.

— Посмотрите! — воскликнул Гунар, будто до этого долго убеждал его. — Вот он — грифон!

Норберт повернул голову и глянул на улицу. В это время грифонша спускалась в мастерскую портного. Она толкнула дверь когтем, и какое-то время Гунар видел и орлиную голову через стекло, и львиный хвост снаружи. Прохожие не обращали на грифона не больше внимания, будь он кошкой или воробьем. Портной и его жена продолжали заниматься своими делами: мужчина все так и шил, а женщина так и пила из чашки. Гунар Фрайс был потрясен. Люди как ни в чем ни бывало продолжали заниматься своими делами, в то время как живые пророчества бродили по улицам, стучались и звонили в двери.

— Неужели их стало так много? — спросил он.

— Кого? — Норберт уже снова уткнулся в газету, но из вежливости поднял голову.

— Грифонов. Вот только что один из них зашел в швейную мастерскую, а вы его как будто даже и не заметили.

— Я никого не видел, — ответил Норберт. — О ком вы говорите? Простите, а как он выглядит?

Гунар откинулся на сиденье.

— Вряд ли вам будет это интересно, — ответил он.

* * *

Делегаты конференции ООН уже собрались в штаб-квартире на Флашинг-Медоу, и Гунар Фрайс занял свое обычное место. Помощник сел рядом. Через минуту вошел председатель, а следом за ним — грифон. Перья его были седыми и всклокоченными. Он казался массивнее и старше того, первого, в комнате Гунара. В его глазах горел желтый огонь. Грифон сел справа от председателя и обвел присутствующих величественным взглядом.

* * *

В этот вечер позвонил президент.

— Гунар, что означает эта приписка относительно грифонов? Это, вроде, из античной мифологии? К чему вы их упомянули?

Эрнест Горгас был прекрасным человеком, и никого Гунар так не уважал, как его. Но сейчас слова президента звучали вяло и бессмысленно, будто меж ними легло не только пространство, но и время. У Гунара было такое чувство, что голос исчезает, а мир летит в небытие, где уже не будет никакой истории.

Но вот в трубке снова появился голос президента, громкий и твердый и, как всегда, исполненный доброты и уважения:

— Гунар, ваша сегодняшняя речь на конференции о международном единстве — самая впечатляющая из всех слышанных мною прежде. И как вы говорили, с каким вдохновением, с каким красноречием! Прием, который вы использовали, может показаться неожиданным, но своей цели вы достигли. Я понимаю вашу скромность… но все же — зачем вы придумали эту историю с грифонами, с их предсказаниями? Гунар, друг мой, ваше назначение было самой большой моей удачей.

— Эрнест, — ответил Гунар, — человек, недостойный похвалы, не отказывается от хвалебных слов, а просто глух к ним. Нет, грифон действительно был в моей комнате прошлой ночью. Второго, более беспокойного, женского пола, я видел сегодня на улице. А третий, старше других, преисполненный мудрости и величия, сидел на ассамблее рядом с председателем и время от времени комментировал дискуссию. Он говорил громче любого из ораторов, но его не услышали. А после моего выступления грифон подошел прямо ко мне и сказал: «Какое красноречие! Сам Демосфен мог позавидовать такой речи! Перед вами меркнет вдохновение трибунов времен американской революции.» Я не воспринял эту оценку как похвалу, ибо убежден, что история не знала более тревожного времени, нежели наше. А ведь ораторов творит время, в которое они живут.

Президент молчал. После долгой паузы он заговорил, но о другом. Он расспросил о дальнейших дискуссиях и об их возможном исходе.

* * *

На следующий день среди делегатов прошел слух, что Гунар Фрайс, представитель Ш…, страдает галлюцинациями. Слух этот не вышел за пределы зала заседаний. Не узнали о нем и журналисты. И не потому, что коллеги щадили Гунара и его близких — нельзя было бросить тень на конференцию. Если один из ее участников подвержен подобному недугу, то легко заподозрить в нем и других. Кроме того, даже самом поведении Гунара на заседаниях не наблюдалось ничего экстраординарного. Его выступления были выше любой критики, он искусно вел дела, касающиеся интересов своей страны. И активно включался в дискуссии, когда речь шла о судьбах человечества…

Тем не менее день спустя Гунара Франса отозвали домой. Объясняя журналистам причину отъезда, он сообщил, что, вероятно, президент намерен обсудить с ним вопрос особой важности, который нельзя доверить ни телефону, ни письму, ни посреднику.

Гунару прислали замену — члена Верховного суда страны, молодого человека чуть старше Норберта, но серьезного настолько, что ему можно было дать все девяносто.

Фрайс вылетел на родину. Встретил его сам президент. По приезде в президентский дворец они пообедали вдвоем, затем перешли в кабинет и сели друг напротив друга.

— Гунар, — начал Эрнест. — Я не мог бы и думать о лучшем посланнике, вы работали за десятерых. Боюсь, обо мне подумают бог знает что. Во всяком случае, скажут, что я поступил опрометчиво, заботясь больше о вашем здоровье, чем об интересах нации. Но мне хочется, чтобы вы немного отдохнули Конечно, сейчас на конференции нашу страну представляет человек не вашего уровня, но он достаточно опытен. Отправляйтесь-ка вы на свою ферму, нахлобучьте старую шляпу, ходите на охоту, доите там коров, сейте пшеницу. В сельском хозяйстве каждая пара рук дорога! Побудьте дома какое-то время, Гунар!

Гунар не на шутку испугался. Подобный страх он испытал, пожалуй, лишь однажды, когда семнадцатилетним юношей уехал из родительского дома учиться и стал жить один.

Больше недели он был в каком-то шоке. Ему представлялось, что он навсегда заточен в своей новой комнате, никогда больше не увидит отца и не найдет друга.

— Неужели какой-либо мой поступок, — медленно проговорил Гунар, — вызвал ваше неодобрение? Вы полагаете, моего дипломатического опыта в должности министра иностранных дел мало, чтобы представлять нашу страну в ООН?

Президент потер лоб и отвел глаза.

— Говорят, что вам являются какие-то грифоны.

— Но ведь я сам вам об этом сообщил.

— И вы не видите в этом ничего необычного?

— Вы предпочитаете считаться с мнением тех, кому это кажется странным? Друг мой, в наше время и не такое случается.

— Но ведь вы единственный, кто их видит.

— Разве это доказательство, что они не существуют?

В его голосе прозвучало внезапное раздражение. Он достал носовой платок и намеренно громко высморкался.

— Но если мнение делегатов для вас ничего не значит, проговорил президент, — вряд ли вы захотите с ними работать в дальнейшем.

— Напротив, — ответил Гунар, наклоняясь вперед, чтобы спрятать платок в задний карман брюк. — Я им нужен. Они не смогут обойтись без меня. Придет время, поверьте мне, когда каждый там, на конференции, увидит рядом с председателем это пророческое существо. Если бы вы видели его!

— Гунар! — Президент помедлил, прежде чем сказать. — Перед поездкой домой вам неплохо бы показаться хорошему психиатру. Они еще не все соблазнились тучными пастбищами Соединенных Штатов. Во Франции или Швейцарии можно еще, пожалуй, найти одного-двух толковых специалистов.

Гунар усмехнулся:

— Ну, им-то я тоже не особенно доверюсь, если они не смогут увидеть грифонов. Я ухожу в отставку. Ради вас. Это избавит президента от волнений и неловкости, связанных с моей особой. Можете назначить другого на мой пост.

Он хотел подняться с кресла, что подходило бы случаю, но не смог. Сердце его учащенно билось.

Приступы тоски в молодости быстротечны. Он вновь увидел отца, у него появились друзья, он вырвался из заточения комнаты и перед ним открылся мир… Недолго длится и одиночество разжалованного дипломата: он возвращается к людям, у него больше нет врагов…

Бывший дипломат отправился домой ночным поездом, и вместе с ним путешествовал грифон. Когда Гунар вошел в купе, тот уже дремал на сиденье. Орлиная голова была спрятана под крыло, другое крыло и лапа свисали до пола. Гунар сел напротив и в тусклом свете подрагивавшей от толчков лампы долго смотрел на грифона…

От станции до своей фермы Гунар добирался в повозке соседа, которого встретил на привокзальной площади.

— Вот будет сюрприз для госпожи Фрайс! — воскликнул сосед и тут же поинтересовался: — Надолго к нам?

— Я просто вернулся домой, — ответил Гунар, — только и всего.

— Устали на конференции? — спросил сосед, заметив грустное лицо и поникшие плечи дипломата. — И куда только идет мир?

Не ожидая ответа, он тронул лошадей с места.

Склонив голову на руки, Гунар Фрайс заплакал. Он не смотрел по сторонам, лошадь шла знакомой дорогой, утреннее солнце начало пригревать затылок.

Несколько дней Гунар вел себя так, будто и впрямь приехал на ферму отдохнуть. Возился с трактором, заходил в коровник. Неподалеку от дома был лес. Там прятался тихий глубокий пруд, куда Гунар ходил купаться. Уединенность пруда соответствовала его теперешнему душевному состоянию. Правда, начни он тонуть и звать на помощь, вряд ли кто тут услышал бы. Но после купания он ощущал чистоту тела и душевную гармонию. Когда Гунар шел из леса домой и видел вдалеке у фермы маленькие фигурки работающих там людей, сердце его охватывала внезапная нежность к ним.

Но однажды утром Гунар увидел на крыше коровника молодого грифона Он окликнул, и тот повернул к нему свою большую, отливающую золотом голову.

— Спускайся, — ласково сказал Гунар. — Чего тебе? Молока?

Когда грифон посмотрел на него и ничего не ответил, добавил:

— Мяса?

Грифон нагнул голову и клювом почистил когти.

— Спасибо. Я сыт. Не больше двух сотен лет назад пообедал четырьмя аримаспи.

* * *

Жена хотела, чтобы Гунар повидался с сыном, собиралась вызвать Теодора.

— А может, мне лучше встретиться с ним в городе? Послушай, — вдруг воскликнул он. — Ты подала мне идею. Я выступлю перед студентами технологического института. Когда эти ребята, понимающие толк в науке, увидят моего грифона, это будет победа, поверь мне!

Алиса провожала его и плакала, Гунару тяжело было смотреть на ее искаженное страданием лицо. По другую сторону изгороди, вдоль которой они шли, двигался грифон. Он то бежал, то вдруг, едва не задевая крыльями землю, пытался лететь. «Неужели она не видит этого?» — удивлялся Гунар.

Наконец он остановился, обнял жену за плечи, отвел назад ее короткие пепельные волосы.

— Знаешь ли ты, что я люблю тебя?

— Да, — произнесла она сквозь слезы.

— Ничего страшного, если я съезжу, — сказал он. — Я делаю это для того, чтобы вернуться к тебе. А если не поеду, сможем ли мы так же любить друг друга?

Дальше Гунар пошел один, грифон большими прыжками догонял его. И так он в сопровождении грифона прибыл в столицу. Остановился Гунар в лучшем отеле.

В тот день он оделся как на ассамблею ООН: скроенный в Лондоне костюм прекрасного шотландского твида, белая рубашка, темно-красный шелковый галстук, черная фетровая шляпа и серые замшевые перчатки. Выйдя на улицу, он направился в парк, расположенный рядом с правительственными зданиями. Поднявшись на возвышение для флагштока, Гунар обратился к публике — бездомным беженцами, снующим туда-сюда посыльным, жующим свои обеденные бутерброды клеркам — с призывом обратить внимание на сидящего рядом грифона… Наступил вечер. Людская толпа завертела Гунара: одни спешили в кино, другие — на концерт… Его беспрерывно толкали, но он упорно пытался что-то рассказывать прохожим. Те, которым некуда было особенно спешить — кто нес, скажем заполненные бланки заказов на почту — останавливались. Ночью, когда улицы опустели, Гунар вернулся в отель. Грифон переночевал поблизости.

На следующий день в городе уже знали, что человек, выступавший в парке, это сам Гунар Фрайс, прибывший поведать о каком-то непонятном существе — то ли звере, то ли птице.

…Возле отеля стала собираться толпа. Многие взбирались на пожарные лестницы, крыши домов. Гунар произносил свою речь, стоя на широких ступенях, спускающихся в парк. Чрезвычайно обрадованный столь большим количеством слушателей, он говорил на этот раз с особой страстностью. Грифон, видимо, раздраженный толпой, вздрагивал каждый раз, когда Гунар упоминал о нем, и вдруг с клекотом взмыл в небо.

— Вы видите? — закричал Гунар, показывая на грифона. Гот бил крыльями, в раскрытом его клюве трепетал алый язык, а глаза пламенели в лучах послеполуденного солнца. Грифон парил некоторое время футах в тридцати над головой Гунара, затем поднялся и сел на карнизе соседнего здания.

Люди смотрели вверх, затем опускали глаза, и на их лицах отражалось недоумение. Никто, однако, не смеялся. Люди слушали серьёзно и внимательно, — помня, кем Гунар был прежде. Между тем, привлеченные толпой, появились ещё несколько грифонов. Они покружились и сели на крыши домов. На фоне светлого неба грифоны неотличимо напоминали изваяния.

Гунар Фрайс спускался по ступеням, и люди расступались перед ним. Он не упал духом. Впереди были другие города и другие слушатели. Особенно большую аудиторию он надеялся собрать в Нью-Йорке, штаб-квартире ООН.

Грифон к этому времени опустился рядом и следовал за ним. Гунар слышал хлопанье крыльев и клацанье когтей о камень. Грифон издавал гортанные звуки — что-то его тревожило.

От толпы отделились двое полицейских и направились к Гунару.

Шли они без особого желания. Им не хотелось пресекать данный факт нарушения общественного спокойствия и вмешиваться в дело, связанное с человеком такого высокого положения. Однако их обязывал к тому телефонный звонок самого Эрнеста Горгаса: «Задержите его, — приказал он, — доставьте во Дворец Правосудия и ждите дальнейших указаний. Действуйте корректно, уважая его права гражданина и помня, что он бывший дипломат».

— Гунар Фрайс, — сказал один из полицейских, — мы выполняем волю президента.

— А если я буду сопротивляться?

Второй полицейский коснулся его локтя, и Гунар подумал: «Они не смогут ничего со мной сделать». Он протянул руку назад, положил ладонь на плечо грифона и привлек его к себе.

— Выдержишь ли ты тяжесть моего тела?

Грифон кивнул, но глаза его стали тревожными.

— Когда ты просил сопровождать тебя, разве мы договаривались, чтобы я также и нёс тебя? Мы редко переносим на себе смертных.

— Так уж получилось.

Грифон нехотя поднялся на задние лапы. Гунар шагнул было к нему, чтобы обхватить руками шею и оседлать львиную часть, но полицейские уже крепко держали его за локти.

Гунара Фрайса привели в камеру, предназначенную для политических деятелей, банкиров, знаменитых адвокатов, актрис и профессоров. Там были пепельница, маленький холодильник и коробка с туалетной бумагой. Далеко не новая мебель выглядела, тем не менее, довольно внушительно. На спинках стульев еще не окончательно выцвели вышитые там когда-то звёзды. Гунара ждали адвокат и врач-психиатр, жизнерадостный и розовощёкий молодой человек.

— Договоритесь, чтобы меня выпустили под залог, — сказал Гунар адвокату. — Завтра утром меня не будет в стране.

— Как раз этого-то и боятся власти, — ответил адвокат, человек весьма компетентный и располагающий к себе. — Вы сами рассудите, Гунар, — и в его голосе послышался упрёк. — Вы всё-таки человек с положением. Уедете за границу, там послушают ваши речи и скажут: «И он был посланником?!» Это же дискредитирует нашу страну…

Врач, который до сих пор доброжелательно слушал, покуривая сигарету, вступил в разговор.

— Господин Фрайс, президент рекомендовал подвергнуть вас психоанализу. Но я не буду этого делать. Хочу только, чтобы вы ответили мне на несколько вопросов. И не для того, чтобы помочь мне как врачу, а чтобы прояснить вашу же собственную точку зрения как человека разумного и ответственного. Вы заявляете, что видите грифонов, животных из античной мифологии. Это верно?

— Верно, — ответил Гунар. — Верно и то, что я это заявляю, и то, что я их вижу.

Он взял сигарету из серебряного портсигара, протянутого доктором.

— А почему грифонов?

— А почему бы и не их? Тем более, что это грифоны, а не змеи и не слоны… Извините, но я не стану облегчать вам задачу.

— Нет-нет, — засмеялся доктор и, щёлкнув зажигалкой, поднёс огонь к сигарете Гунара. Рука доктора чуть дрогнула от смеха, глаза, рот и маленькие усики — всё улыбалось на его круглом лице. — Я не о том. Почему они возвратились, я это имею в виду. По-вашему, они толкователи нашего времени?

«Ну вот, нашёлся хоть один человек, близкий мне по духу», — подумал Гунар, не вникая в мотивы вопроса, и рассказал миф о грифоне и значении его имени, а доктор внимательно слушал и кивал головой.

— Послушайте, — продолжал Гунар, вы когда-нибудь думали о том, что мир сейчас находится на распутье, пытаясь разгадать величайшую загадку? Либо мы превратим планету в изобильный сад, либо истребим сами себя. Либо мы сотрём с лица земли всё, созданное человечеством, либо достигнем невиданного расцвета. И если вы осознаете весь ужас ситуации, то вам не покажется странным появление этого создания — существа с орлиными крыльями, телом льва и пламенным взором.

Гунар смолк, услышав шум крыльев за окном. Как он и ожидал, грифон последовал за ним и сейчас сел на крышу.

— Жаль, — вздохнул доктор, — что никто больше их не видит.

В разговор вмешался адвокат:

— Как частное лицо вы имеете полное право говорить всё, что хотите. Тем не менее, президент просит, чтобы вы дали ему слово, как другу, не произносить никаких речей ни публично, ни в узком кругу об этих ваших грифонах.

— Передайте Эрнесту, что грифоны важнее него, — ответил Гунар.

— Возьмете ли вы его в лечебницу? — спросил адвокат у доктора.

Доктор встал в знак окончания разговора и вдавил сигарету в пепельницу.

— Я предпочел бы лечить людей, лишенных такого видения.

Адвокат и доктор вышли проконсультироваться по телефону с президентом. Когда они вернулись, с ними был охранник, столь же послушно выполняющий приказ об освобождении, как и о заключении под стражу.

Гунар Фрайс взял шляпу и перчатки.

— Один из них сейчас на крыше, — сообщил он доктору. — Если вам это интересно, мы можем взглянуть на него.

Они поднимались по каменной винтовой лестнице. Это была старая тюрьма. О сегодняшнем дне напоминали лишь электричество и водопроводные трубы. Охранник отпер чердачную дверь.

Грифон лежал на парапете, свесив голову вниз. Вероятно, его занимала уличная толчея. Временами он поднимал голову и смотрел на голубей, которые ворковали, собирались в стайки, перелетали с места на место. На фоне жёлтого закатного неба грифон казался тёмным и большим: его перья ласково шевелил ветерок.

— Доктор, я в вас верю, вы его видите? — спросил Гунар.

— Вижу, — уверил доктор.

Адвокат в замешательстве кашлянул.

Гунар шагнул к грифону:

— Не могли бы мы попытаться взлететь?

Доктор побледнел. Гунар, заметив его реакцию, продолжал:

— Я вполне умещусь на его спине, а руками обхвачу шею. Я буду немного стеснять его движения, но это ничего. Вы удивлены? Я понимаю, вы его не видите… Но вот что я подумал еще там, в парке: «Если я боюсь лететь, значит сам не уверен в его существовании. А вот так, вверившись ему, я докажу, что он есть».

Доктору стало не по себе. Он оцепенел.

Только сейчас адвокат понял широту души Гунара. Он дотронулся до его руки:

— Гунар, — умоляюще сказал он. — Вы поедете первым классом. Я сам за всем прослежу. Вам разрешат уехать, более того, — отправят с миссией. Я буду говорить с президентом и в палате представителей.

Но Гунар был уже рядом с грифоном и взбирался на парапет. Охранник курил, прислонившись к двери. То, что происходило, было не его заботой — властям виднее. А Гунар Фрайс, представив, как через мгновение все трое рванутся к нему, бросился на спину грифона…

Они летели на запад, внизу проплывал город. Затем их догнала ночь, опустилась тьма. Земля была далеко внизу. И Гунар не знал, летят ли они еще над Европой или уже достигли Атлантического океана.

— Спустись поближе к земле, — прокричал Гунар.

Он не узнал своего голоса. Ветер не уносил звуки прочь, как можно было ожидать, слова звучали четко и ясно, будто в тихом недвижном воздухе. Наверно, так вещают оракулы.

— Зачем? — спросил грифон.

— Можешь ли ты отсюда различить огни?

Грифон с усмешкой посмотрел по сторонам. Гунар увидел его глаза, ярко сиявшие в ночи, чистое синее пламя. В них сражались огни города. Гунар верил, что это был Нью-Йорк…