Рудольфе Анайя
Благослови меня, Ультима
[66]
Десятая
Пришло лето и обожгло меня до смуглоты своею силой, а равнина и река наполнили своей красотой. Рассказ о золотом карпе продолжал тревожить мой сон. Я пошел к дому Самюэля, но его уже сдали жильцам. Соседка, старая дама, сказала мне, что Самюэль с отцом нанялись пасти овец до конца лета. Единственным путем к золотому карпу для меня оставался Сико, и потому я каждый день уходил рыбачить к реке, смотрел и ждал.
Эндрю целыми днями работал, так что я виделся с ним Нечасто, но все же было славно сознавать, что он опять дома. Леон с Джином писали редко. Мы с Ультимой каждое утро работали в саду, отвоевывая у льяносов добрую землю для посева. Говорили мы мало, но нас связывало много общего. Вечерами я бродил у реки или в раскаленных холмах льяносов.
Отец горевал — оттого, что сыновья покинули его, и пил больше. Мать тоже была несчастна. Оттого, что один из ее братьев, мой дядя Лукас, хворал. Я слышал — шептались ночами, что дядю околдовали, что ведьма навела на него порчу. Он проболел всю зиму и не поправился с началом весны. Теперь же он лежал на смертном одре.
Мои другие дядья перепробовали все, чтобы излечить младшего брата. Но доктор в городке и еще более важный доктор из Лас Вегаса были бессильны его исцелить. Просили даже священника из Эль Пуэрто применить изгоняющую молитву от порчи, и та не подействовала. Воистину, ведьмин умысел медленно убивал моего дядю!
Я слышал, — в ночи говорили, думая, что я сплю, — будто мой дядя подсмотрел сборище ведьм, творивших злобную пляску в честь Дьявола, оттого-то и был он проклят. В конце концов, решено было искать помощи целительницы, и пришли просить об этом Ультиму.
Стояло прекрасное утро, раскрывались цветы юкки, распевали пересмешники на холме, когда подъехал дядя Педро. Я выбежал навстречу.
— Антонио, — он потряс мою руку и обнял, как обычно.
— Buenos dias le de Dios, tio, - ответил я. — Мы вошли в дом, где его приветствовали мать с Ультимой.
— Как там мой папа? — спросила мать, наливая ему кофе. Дядя Педро приехал просить помощи у Ультимы, и все знали это, но обычай есть обычай, и его нужно было соблюсти.
— Он здоров и шлет приветы, — сказал дядя, поглядев на Ультиму.
— А мой брат Лукас?
— Ай, — пожал плечами в отчаянии дядя, — ему куда как хуже с тех пор, как ты его видела. Мы стоим у самого края, и не знаем уж, что и делать…
— Бедный братец Лукас! — вскричала мать, — И надо же чтоб такое случилось с младшеньким! Он такой мастер, и никто лучше не умеет прививать деревья! — Оба вздохнули. Обращались ли к людям сведущим? — спросила она.
— Даже возили к главному доктору в Лас Вегас, и все без толку! — сказал дядя.
— Ходили ли к священнику? — спросила мать.
— Священник приходил, благословил дом, но ты же знаешь нашего, из Эль Пуэрто — он не станет мериться силой с этими ведьмами! Вот и сейчас решил остаться в стороне.
Дядя говорил так, будто знал, что за ведьмы навели порчу на Лукаса. Я тоже подивился — отчего же это священник не выступит против ведовства? С ним — дар Божий, святая Дева, на его стороне и все святые матери-церкви.
— Неужто же никого нет, к кому мы могли бы обратиться! — вскричала мать. Она и дядя взглянули на Ультиму, которая молчала, слушая их разговор. Теперь она встала лицом к дяде.
— Ах, Педро Луна, ты сидишь здесь, словно старуха, теряя за разговорами бесценное время…
— Ты пойдешь? — торжествуя, улыбнулся он.
— Слава Господу! — вскричала мать. Бросившись к Ультиме, она обняла ее.
— Я пойду — с одним условием, — предупредила Ультима, подняв палец. Блеск ясных глаз приковал их к месту. — Вы должны понять, что когда кто-то, будь то ведьма или целительница, священник либо грешник, вмешивается в судьбу человека, порой приводится в действие цепь событий, над которой никто не имеет полной власти. Вам придется добровольно взять на себя эту ответственность.
Дядя поглядел на мать. Насущной их задачей было вырвать Лукаса из зева Смерти, и ради этого они готовы были взять на себя любую ответственность.
— Я возьму эту ответственность от имени своих братьев, — с расстановкой промолвил дядя Педро.
— А я принимаю твою помощь от имени своей семьи, — добавила мать.
— Хорошо, — кивнула Ультима. — Я пойду и исцелю твоего брата. — Она вышла из кухни, чтобы приготовить нужные травы и мази. Проходя мимо меня, прошептала: — Готовься, Хуан…
Я не понял. Хуан было мое отчество, но им никогда не пользовались.
— Славься, Пречистая Дева, — проговорила мать, тяжело опустившись на стул. — Она исцелит Лукаса.
— Порча глубока и сильна, — задумчиво сказал дядя.
— Ультима сильнее, — говорила мать. — Видела я, как творила она чудеса. Она обучалась у величайшего целителя всех времен, летающего человека из Лас Пастурас…
— Так, — кивнул дядя. — Даже он признавал великую силу старца из Лас Пастурас.
— Но скажи мне, кто наложил злое проклятье? — спросила мать.
— То были дочки Тенорио, — ответил дядя.
— A-а, эти злобные ведьмы, — мать перекрестилась, а я повторил ее жест. Опрометчиво было упоминать имена ведьм, не отведя зла с помощью святого креста.
— Да, Лукас рассказал папе эту историю, после того, как занемог, но только теперь, когда нам пришлось прибегнуть к помощи целительницы, отец поведал эту историю нам. То было в недобрый месяц февраль; Лукас переправился через реку в поисках потерявшихся дойных коров. По дороге он повстречал Мануэлито, сынка Альфредо, ну, того, что женился на хромоножке. Ну, как бы там ни было, Мануэлито рассказал ему, что видел коров, вблизи излучины, где тополя сходятся в непроходимые заросли, — неладное место.
Мать снова перекрестилась.
— Мануэлито сказал, что попытался вернуть коров, но они уже подошли туда слишком близко, и он испугался. Он попытался предупредить Лукаса, чтобы тот держался подальше оттуда. Темнело, и в воздухе веяло чем-то недобрым, кричали в свете рогатого месяца совы…
— Ai, Dios mio! — воскликнула мать.
— Но Лукас не послушал предупреждения Мануэлито подождать до утра. Кроме папы, Мануэлито был последним, с кем говорил Лукас. Ах, этот Лукас! Такой твердолобый, такой дерзкий — он пришпорил лошадь, да и въехал прямо в заросли… — Он подождал, пока мать добавит ему еще кофе.
— Я все еще помню, что детьми мы следили за тем, как пляшут в том самом месте зловещие огоньки, — сказала мать.
— Да, — согласился дядя. — И как раз их-то Лукас и наблюдал той ночью, только он не сидел за рекой, как мы. Он спешился и подкрался к поляне, где они виднелись. Он приблизился, и увидел, что то был не обычный огонь, а пляска ведьм. Они мелькали среди деревьев, но пламя их не жгло сухих веток…
— О, Пресвятая Дева! — воскликнула мать.
Я слышал немало историй о людях, наблюдавших колдовские огоньки. Говорили, будто ведьмы служат там Черную Мессу в честь Дьявола, и тот является и пляшет вместе с ними.
Да, и ведьмы умели принимать много других обличий! Порой они оборачивались койотом или совой. Да еще тем летом, говорили, в Куэрво фермер застрелил койота. Он с сыновьями по следам крови вышел к домику старухи, что жила в деревне. И там они обнаружили ее мертвой с ружейной раной. Фермер клялся, что вырезал на пуле крест, и это доказало, что старуха — ведьма, так что его отпустили без наказания. По старым законам, за убийство ведьмы наказания не было.
— Подобравшись поближе, — продолжал дядя, — Лукас увидел, что огоньки стали принимать форму. Явились три женщины, одетые в черное. Они разложили костер посреди поляны. Одна вынула котел, а другая — старого петуха. Они отрубила ему голову и слили кровь в котел. Потом стали готовить варево, бросая в котел множество других вещей, а сами плясали и напевали заклинания. Лукас не сказал, что они такое готовили, но передавал, будто запах был самый мерзкий из всех, что он знал…
— Черная Месса, — задохнулась мать.
— Si, — кивнул дядя. — Он помолчал, разжигая сигарету и доливая кофе. — Лукас говорил, будто они плеснули серы на угли, и пламя рванулось вверх, как черт знает что. От такого зрелища кровь стынет — ужас ветра и холод ночи, место столь зловещее и далекое от помощи христианской…
— Да-да, — подгоняла мать — а что было потом? — Рассказ заворожил нас обоих.
— Ну, вы знаете Лукаса. Он и дьявола увидит, да не поверит. Он думал, будто трое ведьм — это три грязные старухи, заслужившие христианское осуждение словом и делом, — так что вышел из-за дерева да и бросил им вызов!
— Не может быть! — выдохнула мать.
— Да! — подтвердил дядя. — И, насколько я знаю Лукаса, он, вероятно, сказал что-то вроде: «Эй, вы, мерзкие ведьмы, готовьтесь выйти против души христианской!» Я поразился храбрости дяди Лукаса. Никто в здравом уме не осмелился бы противостоять силам дьявола!
— И тут-то он признал сестер Трементина, трех дочек Тенорио.
— Ay, Dios mio! — вскричала мать.
— Да, уже давно говорили, будто они ведьмы. Сильно рассердились они, что их застигли за дьявольской мессой. Он сказал, будто они завыли, словно фурии, и кинулись к нему, напав, как дикие звери, но только он сделал верную вещь. Пока стоял за деревом, он взял два прутика и быстро связал их шнурком от ботинок. Из двух палочек он сотворил крест, и теперь держал святое распятие перед тремя злодейками, вскричав: «Хесус, Мария и Хосе!» При виде креста и звуке святого слова трое сестер упали на землю в припадке муки и боли. Они катались по земле, словно раненые звери, пока он не опустил креста. Тут они вскочили и унеслись во тьму, проклиная его.
Все смолкло. Остался лишь Лукас при свете гаснувшего огня на проклятом месте. Он отыскал у реки свою лошадь, вскочил в седло и вернулся домой. Рассказал все только папе, который просил его больше никому об этом не говорить. Но через неделю Лукас занемог. Он только смог пробормотать, что ему отомстили сестры Трементина. Все остальное время уста его сомкнуты столь плотно, что он не в силах есть. Он угасает. Он гибнет…
Они долго молчали, каждый думая о зле, павшем на их брата.
— А вы ходили к Тенорио? — спросила мать.
— Папа был против этого. Он не верил в ведьмовство. Но Хуан, Пабло и я — мы отправились к Тенорио, да только не смогли предъявить ему обвинения хоть в чем-нибудь, ведь у нас не было доказательств. Он только посмеялся над нами и заявил, что вправе застрелить нас, если мы предъявим бездоказательное обвинение; а в своем салуне он держит свору приспешников. Он заявил, что у него есть свидетели на случай, если мы затеем что-либо. Так что нам пришлось уйти. Он посмеялся над нами.
— Ах, это злой человек, — содрогнулась мать.
— Зло порождает зло, — сказал дядя. — Знали, что жена его делала глиняных кукол и протыкала их иглами. Много жителей долины заболело по ее милости… даже умерло от ее порчи. Она поплатилась за свои грехи, но успела произвести на свет троих ведьм, чтоб продолжать свое дело в нашей мирной долине…
— Я готова, — прервала его Ультима.
Обернувшись, я увидел, что она стоит и смотрит на нас С собой она захватила только маленькую черную сумку. И сама она была в черном, а головной платок закрывал лицо; сверкали лишь ее ясные глаза. Она держалась с достоинством, и несмотря на малый рост, готова была вступить в битву со всем тем ужасным злом, о котором я услыхал только что.
— Гранде, — мать подошла и обняла ее. — Нелегко то, с чем мы просим тебя, но ты — последняя наша надежда.
Ультима стояла неподвижно. — Зло нелегко уничтожить, — сказала она, — и любая помощь дорога. — Она поглядела на меня, и взгляд ее заставил меня выступить вперед. — Мальчику придется поехать со мной, — прошептала она.
— Что? — удивилась мать.
— Антонио поедет со мной, он мне понадобится, — мягко повторила Ультима.
— Я поеду, — сказал я.
— Но почему? — спросила мать.
Дядя ответил: Он — Хуан…
— Так.
— И в нем сильна кровь Луна…
— Славься, Пречистая Дева, — пробормотала мать.
— Так нужно, если ты хочешь, чтобы твой брат исцелился, — провозгласила Ультима.
Мать взглянула на брата. Дядя только пожал плечами.
— Как скажешь, Гранде, — сказала мать. — Энтони будет на пользу повидать родичей…
— Он едет не в гости, — торжественно сказала Ультима.
— Я приготовлю одежду…
— Он поедет, как есть, — сказала Ультима. И обернулась ко мне. — Ты хочешь помочь своему дяде, Антонио?
— Да, — ответил я.
— Будет трудно, — предупредила она она.
— Не страшно, — сказал я. — Я хочу помочь.
— А если люди скажут, что ты идешь на поводу у знахарки? Тебе не будет стыдно?
— Нет. Я буду гордиться, — заявил я с жаром.
Она улыбнулась.
— Идем, мы теряем драгоценное время… — Дядя и я последовали за ней наружу и забрались в грузовичок. Так началось наше странное путешествие.
— Adios, — напутствовала мать, — Siudado! Saludos a papa i а todos! Adios!
— Adios! — отозвался я, повернулся и помахал ей.
Дорога в Эль Пуэрто всегда была приятной, но сегодня она была полна странными предзнаменованиями. Фермы за рекой были безлюдны, вихри и столбы пыли застилали горизонт. Никогда не видал я ничего подобного; казалось, мы ехали в островке покоя, но дальше вокруг нас небеса хмурились. А когда мы прибыли в деревню, увидели рогатый месяц среди ясного неба, стоявший точно между двумя темными месами на юге долины!
— Луна рода Луна, — заметил дядя, нарушив молчание единственный раз за всю поездку.
— Добрый знак, — кивнула Ультима. — Вот оттого-то это место зовут Эль Пуэрто де ла Луна, сказала она мне. — Видишь: эта долина — врата, через которые луна каждый месяц совершает свой путь с востока на запад… Поэтому естественно, что люди Луна пришли в долину. Они насадили злаки и ухаживали за своей живностью, согласно лунным циклам. Проживали жизнь, пели песни, и умирали под смену лун. Луна была их богиней.
Но отчего погода такая странная сегодня? И зачем Ультима привезла меня с собой? Я хотел помочь, но как мог я это сделать? Только потому, что меня звали Хуаном? А как моя невинная кровь Луна могла помочь снять проклятие с моего дяди? Я не знал этого, но мне предстояло узнать.
Пыльный след тянулся за грузовичком, мчавшимся по пыльной улице. Мертвенно тихо было все в Эль Пуэрто. Даже собаки не лаяли на машину. А мужчин деревни не было на полях, они сгрудились за углами саманных домиков, перешептываясь, пока мы ехали мимо. Дядя правил прямо к дому деда.
Долго никто не показывался, и дядя забеспокоился. Женщины в черном безмолвно входили и выходили из дома. Мы ждали.
Наконец появился дедушка. Он медленно перешел пыльный дворик и приветствовал Ультиму. — Medica, - сказал он, — У меня есть сын, который умирает…
— Abuelo, - отвечала она, — У меня есть снадобье для твоего сына.
Он улыбнулся, протянул руку сквозь открытое окно и коснулся ее руки. — Совсем как в былые дни, — сказал он.
— Да. У нас по-прежнему есть силы бороться с этим злом, — кивнула она.
— Я заплачу серебром, если ты спасешь жизнь сына, — сказал он. — Казалось, он не замечал ни меня, ни дяди. Казалось, оба совершают какой-то обряд.
— Сорок долларов за то, чтобы обмануть смерть, — пробормотала она.
— Согласен, — ответил он. Он поглядел на близлежащие дома, где сквозь раскрытые занавески следили любопытные взгляды. — Люди пуэбло волнуются. Много лет уже целительница не приезжала для исцеления…
— Земледельцам лучше думать о земле, — просто сказала Ультима. — А теперь — пора за дело. — Она вышла из грузовичка.
— Что тебе понадобится? — спросил дед.
— Ты знаешь, — сказала она. — небольшая комната, простыни, вода, печка, атоле, чтоб подкрепиться…
— Я приготовлю все сам, — сказал он.
— В доме женщины уже голосят по покойнику, — сказала Ультима. — Отошли их.
— Как скажешь, — отвечал дед. Не думаю, чтоб ему улыбалось очистить дом от жен своих сыновей, но он знал, что когда целительница трудится над снадобьем, она заправляет всем.
— Ночью придут принюхиваться к дому животные. Койоты станут выть под дверью — прикажи сыновьям, чтоб не стреляли. Я сама справлюсь с теми, кто придет мешать исцелению.
Дед кивнул.
— Мы пойдем в дом сейчас? — спросил он.
— Нет. Сначала мне нужно поговорить с Тенорио. Он, должно быть, в своем логове, в месте, именуемом салуном? — спросила она. Дед подтвердил. — Я поговорю с ним. Сначала попытаюсь воззвать к его разуму. Он должен знать, что те, к вмешивается в судьбу, часто попадают в собственные сети…
— Я пошлю с тобой Педро и Хуана, — начал было дед, но она его прервала.
— С каких пор целительница нуждается в помощи, имея дело с псами? — отрезала она. — Пойдем, Антонио, — позвала она и двинулась вдоль по улице. Я поспешил за ней.
— Мальчик разве нужен? — крикнул вдогонку дед.
— Нужен, — отвечала она. — Ты не боишься, не правда ли, Антонио? — спросила она меня.
— Нет, — отвечал я, и взял ее за руку. Много глаз скрытно следили за нашим продвижением по пыльной, пустой улице. Салун стоял в конце ее, напротив церкви.
То был маленький, изношенный саманный домик с вывеской над входом. Вывеска гласила, что салун принадлежит Тенорио Трементина. Человек этот, подрабатывавший деревенским брадобреем по субботам, обладал сердцем чернее адской ночи!
Ультима, как видно, не боялась ни его, ни злых сил трех его дочерей. Без колебаний она толкнула дверь, я же последовал за ней. Четверо мужчин сгрудились вокруг одного из немногих столиков. Трое оглянулись и поглядели на Ультиму с удивлением. Они не ждали увидеть ее в этом недобром месте. Четвертый сидел спиной к нам, но я заметал, как задрожали его сутулые плечи.
— Я ищу Тенорио! — объявила Ультима. Голос ее был силен и уверен. Она стояла прямо, с тем же благородством, какое я часто наблюдал, когда мы бродили в льяносах. Она не боялась, и потому я старался стоять как она, изгнав страх из своего сердца.
— Чего тебе, ведьма? — прорычал человек, не смевший обернуться.
— Покажи мне лицо, — потребовала Ультима. — Что, у тебя нет мужества встретиться лицом к лицу со старухой? Для чего ты сидишь спиной ко мне?
Тощая, сутулая фигура подскочила и обернулась. Я, вероятно, вздрогнул при виде его лица. Оно было худым и напряженным, борода торчала клочьями. Глаза — черные и узкие. Недобрый блеск излучали они. Тонкие губы задрожали, когда он прорычал: «Потому что ты — bruja»! Пена появилась у края его губ.
Ультима засмеялась.
— Ай, Тенорио, ты так же безобразен, как твоя темная душа. То была правда: никогда еще не видел я человека Уродливее.
— Toma! — вскричал Тенорио. Он скрестил пальцы и сотворил крестное знамение перед лицом Ультимы. Она не отпрянула. Тенорио задержал дыхание и отпрянул сам, и трое его спутников-бродяг, уронив стулья на пол, подались назад. Они знали, что крест подействовал бы против всякой ведьмы, но он оказался бессилен перед Ультимой. Либо она не была ведьмой, либо, в их разумении, обладала силами, подвластными самому Сатане.
— Я — целительница, — тихо сказала Ультима, — я пришла, чтобы снять порчу. Это твои дочери, творящие зло, ведьмы…
— Ты лжешь, старуха! — вскричал он. Я думал, он набросится на Ультиму, но его скрюченное тело лишь задрожало от ярости. Он не смел коснуться ее.
— Тенорио! — заговорила Ультима строго. — Ты будешь глупцом, если не послушаешь меня. Мне не стоило приходить к тебе, но я пришла. Послушай же моего совета. Вели своим дочерям снять заклятие…
— Ложь! — вскричал он, словно от боли. Он повернулся остальным троим, призывая их в свидетели, но те не встали на его сторону. Они беспокойно переглянулись, а затем посмотрел на Ультиму.
— Я знаю, где и когда было наложено заклятие, продолжала Ультима. Когда Лукас зашел в салун пропустит стаканчик, да обкромсать волосы твоими зловещими ножницам! Я знаю, что твои дочери собрали отрезанные волосы, и с и помощью совершили злодейство!
Этого трое мужчин уже не вынесли. Они были в ужасе. Пряча от страха глаза, избегая взгляда Тенорио, они заторопились к выходу. Дверь с грохотом захлопнулась. Странный, темный вихрь прошел по пыльной улице и взвыл горестно, огибая угол салуна. Гроза, надвигавшаяся отовсюду, разразилась, и взметнувшаяся пыль, казалось, закрыла свет солнца. В комнате стемнело.
— Ay, bruja! — Тенорио угрожающе поднял кулак, — за то, что ты поносила моих дочерей и мое доброе имя при людях, ты умрешь! — Голос его звучал угрозой, а глаза пылали, оглядывая Ультиму.
— Я не боюсь твоих угроз, Тенорио, — сказала спокойно Ультима. — Ты хорошо знаешь, что сила перешла ко мне от el hombre volador…
При упоминании этого великого целителя из Лас Пастурас Тенорио сжался, словно получил удар в лицо от невидимой силы.
— Я думала, удастся договориться с тобой, — продолжала Ультима, — Думала, ты поймешь, что вступают в игру силы, способные разбить множество судеб, но вижу, что это бесполезно. Твои дочери не снимут заклятие, и потому мне придется применить магию превыше зла, магию, что пребудет навеки…
— А как же мои трое дочерей? — вскричал Тенорио.
— Они осмелились вмешаться в судьбу, — отвечала Ультима.
— Пусть пеняют на себя… — Она взяла меня за руку, и мы вышли на улицу. Удушливая пыль была столь густой, что заслоняла небо. Я привык к пыльным бурям ранней весны, но эта, посреди лета, была неестественной. Стонал и завывал ветер, и в центре небес солнце стояло кроваво-красной точкой. Одну руку я поднес к глазам, а другой крепко держался за Ультиму, пока мы пробивались сквозь ветер.
Я думал о злодее Тенорио, и о том, как Ультима заставила его отступить, и тут услыхал стук копыт. Будь я один, я не обратил бы на них внимания, настолько был озабочен тем, чтобы отыскать путь в пыльной буре. Но Ультима была бдительнее, чем я. Внезапно ступив в сторону, она рванула меня за собой, выдернув из-под копыт черного коня и всадника, промчавшегося мимо нас. Всадник, чуть не сбивший нас с ног, тут же исчез в облаках пыли.
— Тенорио! — закричала Ультима мне в ухо. — Спешит домой предупредить дочек.
— Остерегайся его коня, — добавила она, — его обучили топ тать насмерть… — Я понял, как близок был к увечью или гибели.
Когда мы подходили к дому дедушки, в буре наметилась передышка. Небо вокруг оставалось черным, но тучи несколько рассеялись. Женщины, уже собравшиеся в доме оплакивать дядю Лукаса, воспользовались случаем, чтобы, закрыв лицо шалями, разойтись по домам, прежде чем дьявольская буря разразится снова. Было очень странно видеть женщин в черном уходящими из дома, наружу, в ревущую бурю. Словно сама смерть спешило прочь, оставляя тело.
Мы вошли в дом. Дверь за нами захлопнулась. Во мраке нас встретил дед.
— Я уже стал волноваться, — сказал он.
— Все готово? — спросила Ультима.
— Как ты велела, — ответил он и провел нас сквозь темные тихие комнаты дома. Мигающая лампа, которую он на отбрасывала наши пляшущие тени на гладкую, чистую поверхность глиняных стен. Никогда не был дом столь тихим и пустым, как сегодня. Всегда были в нем мои дяди, тети и племянники. Теперь он был словно немая гробница.
Наконец мы добрались до маленькой комнатки. Дед встал в дверях и поманил нас. Мы вошли. Земляной пол, сбрызнутый водой, стены — из гладких саманных кирпичей. Но чистый дух земли не мог заглушить сильного запаха смерти, наполнявшего комнату. Деревянная кровать несла на себе сморщенное тело умиравшего дяди Лукаса. Он был обернут в белое, и я подумал, что он уже мертв. Казалось, он не дышал. Глаза его были как две черные впадины, а тонкий пергамент желтой кожи обтянул костлявое лицо, словно сухая бумага.
Ультима подошла к нему и коснулась лба.
— Лукас, — прошептала она. Ответа не было.
— Он лежит так уже не первую неделю, — сказал дед, — безнадежен. — В глазах его стояли слезы.
— Пока есть жизнь, есть и надежда, — кивнула Ультима.
— Так, — согласился дед. Он распрямил плечи. — Я принес все, что ты просила, — он кивнул на небольшую печку и поленницу дров. На стуле, рядом с печкой, было сложено чистое белье, а на полке — вода, атоле, сахар, молоко, керосин и прочее.
— Мужчин предупредили насчет зверей, плакальщиц отослали по домам. Я буду ждать за стенкой, и если вам понадобится что-либо, я тут…
— Никому не вмешиваться, — сказала Ультима. Она уже снимала шаль и закатывала рукава.
— Понимаю, — сказал дед. — Жизнь его в твоих руках. — Он повернулся и вышел, затворив за собой дверь.
— Антонио, разожги огонь, — приказала Ультима. Она засветила керосиновую лампу, пока я разводил огонь. Затем зажгла ароматные куренья. Потрескивал огонь, разнося очистительный запах, и комната перестала казаться столь уж похожей на гробницу. Снаружи завывала буря, и опустилась черная ночь.
Мы согрели воды в большом тазу, и Ультима обмыла дядю. Он был младшим среди других, и я всегда помнил его полным жизни и дерзости. Теперь тело его было всего лишь скелетом, обтянутым сухой кожей, а в лице читалась боль заклятия. Сначала от его вида меня замутило, но, помогая Ультиме, я забыл об этом и набрался храбрости.
— Он выживет? — спросил я, пока она завертывала его в свежие простыни.
— Его оставили так слишком надолго, — сказала она. — То будет нелегкая битва…
— Но отчего не позвали тебя раньше? — спросил я.
— Церковь не позволяла твоему деду обратиться ко мне. Церковь боялась, что… — Она не кончила фразу, но я знал, что она имела в виду.
Священник в Эль Пуэрто не хотел, чтобы люди слишком доверялись власти целительницы. Он хотел, чтобы милосердие и вера церкви были единственными путеводными огнями для жителей деревни.
Окажется ли волшебство Ультимы сильнее сил всех святых и Святой Матери Церкви? Я не знал.
Ультима приготовила свое первое лекарство. Она смешала керосин с водой и осторожно подогрела миску на огне. Взяв множество трав и кореньев из черной сумки, она бросила их в теплую, маслянистую воду. Помешивая отвар, она что-то бормотала. Я не улавливал всего, но слышал: «Заклятие Трементина обратится вспять и падет на них самих… Испытаем юную кровь Луна против старой крови былого…»
Закончив, она остудила снадобье, затем с моей помощью мы подняли дядю и заставили проглотить лекарство. Он застонал от боли, забился в судорогах, словно хотел извергнуть снадобье. Было радостно видеть в нем знаки жизни, но трудно заставить его удержать лекарство.
— Пей, Лукас, — убеждала она его, а когда он стиснул зубы, она разжала их и заставила его выпить зелье Болезненный вой заполнил комнату. Он был ужасным, но в конце концов нам удалось влить лекарство до конца. Потом Ультима накрыла его, потому что он начал потеть и дрожать одновременно. В глазах стояла тоска, как у загнанного зверя. Наконец веки опустились, и усталость погрузила его в сон.
— Так, — сказала Ультима, — мы начали наше исцеление. — Она обернулась, поглядела на меня, и я увидел, насколько она устала. — Ты голоден? — улыбнулась она.
— Нет, — ответил я. Хотя я не ел с утра, происшедшие события заставили меня позабыть о еде.
— И все же нам лучше поесть, — сказала она, — это может оказаться последней трапезой на несколько дней вперед. Они взяли свежесрезанные волосы, заклятье очень сильное, а сил у него уже немного. Разложи-ка там одеяла и устраивайся на ночь, пока я сготовлю нам немного атоле.
Я разложил одеяла поближе к стене рядом с печкой, пока Ультима готовила еду. Дед принес сахара, сливок, два батона свежего хлеба, и мы славно поели.
— Хорошо, — сказал я. Поглядел на дядю. Он мирно спал. Лихорадка длилась недолго.
— Много полезного в сине-черной кукурузной муке, - улыбнулась она. — Индейцы считают ее священной, — и почему бы нет? В день, когда мы накормим Лукаса миской атоле, он будет здоров. Разве это не святость?
Я согласился.
— Сколько это займет времени? — спросил я.
— День-два…
— Когда мы были в баре Тенорио, ты его не боялась. А здесь — ты не страшилась войти туда, где поселилась смерть…
— А ты боишься? — в свою очередь спросила она, оставила миску в сторону и заглянула мне в глаза.
— Нет, — сказал я.
— Почему?
— Не знаю, — сказал я.
— Я скажу тебе, почему, — улыбнулась она. — Потому, что добро всегда сильнее зла. Всегда помни об этом, Антонио Малейшая доля добра способна выстоять против всего зла на свете, и победить. Не нужно бояться таких людей, как Тенорио.
Я кивнул.
— А его дочерей?
— Это женщины слишком безобразные, чтобы ублажить мужчин, — ответила она, — и вот они проводят свое время за чтением Черной Книги и творя злые дела бедным, доверчивым людям. Вместо того, чтобы трудиться, они служат свои черные мессы и пляшут в честь Дьявола во тьме речной. Но они — недоучки, Антонио. — Ультима медленно покачала головой — их силе не совладать с доброй силой целительницы-курандеры. Не пройдет и нескольких дней, как они пожалеют, что отдали души дьяволу…
Снаружи раздался вой голодных койотов. Смех их звучав прямо под оконцем комнатки. Их когти скребли по саманные стенам домика. Я задрожал. Поглядел в тревоге на Ультиму, но та подняла руку, призывая слушать. Мы ждали, вслушиваясь в вой ветра да царапанье когтей и лай стаи.
И тут я услышал ее. То был крик совы Ультимы. «У-у-у-ху-у», — вскричала она, перекрывая вой ветра и, упав сверху обрушилась на койотов. Ее острые когти нашли цель, ибо злобный смех койотов сменился болезненным воплем.
Ультима засмеялась. «О-о, эти девицы Трементина. Завтра окажутся все в синяках да царапинах, — сказала она. — Но у меня впереди много дела», — заговорила она про себя. Поплотнее укрыла меня одеялами, а потом зажгла еще курений. Я устроился у стены, чтобы видеть все, что она станет делать. И хотя устал, но уснуть не мог.
Сила докторов и власть церкви на смогли излечить моего дядю. Теперь все зависело от волшебства Ультимы. Возможно ли, чтобы было больше чуда у Ультимы, чем у священника?
Веки налились тяжестью, но до конца не смыкались. Вместо сна я провалился в глубокое оцепенение. Взгляд мой застыл на дяде, и я не мог уже оторвать его. Я понимал, что творилось в комнате, но чувства были мне не подвластны. Вместо этого я оставался в каком-то сне наяву.
Я видел, как Ультима приготовила снадобье для дяди, а когда она заставила больного проглотить его, и лицо бедняги отразило боль, она отозвалась в моем теле. Я почти чувствовал во рту маслянистую горячую жидкость. Я наблюдал его судороги, но и мое тело было охвачено болезненными спазмами. Я почувствовал, что весь мокрый от пота, и попытался позвать Ультиму, но голоса не было. Я пробовал подняться, но не мог сдвинуться с места. Страдал от приступов боли, которые сотрясали дядю, и они перемежались ощущениями подъема и силы. Едва боль стихала, словно волна энергии проносилась сквозь тело. И все же я не мог двинуться. И не мог отвести глаз от своего дяди. Мы с ним словно проходили одно и то же исцеление, но я не в состоянии был объяснить этого. Я попытался молиться, но слова не шли на ум, и оставалась только неразрывная связь с дядей. Он лежал на другой стороне комнаты, но тела наши словно бы были нераздельны. Мы слились друг с другом, и объединились в общей борьбе с внутренним злом, что билось, пытаясь отразить волшебство Ультимы.
Время перестало существовать. Ультима входила и уходила. Стоны ветра и крики зверей снаружи смешивались с дымом курений и ароматом сосновых дров, пылавших в печи. Один раз Ультимы не было долго. Я слышал, как пела снаружи сова, и слышал шум ее крыл. Я увидел ее мудрый лик и хлопающие крылья в окне — и тут Ультима оказалась рядом. Ноги ее были мокры от глинистой почвы долины.
— Сова, — только и смог я вымолвить.
— Все хорошо, — ответила Ультима. Она коснулась моего лба, и ужасное напряжение, владевшее мной, казалось, спало с моих плеч. «Лихорадки нет, — прошептала она, — ты крепок. Кровь Луна густа в тебе…»
Ее рука несла прохладу, как воздух летней ночи.
Дядя простонал и заворочался на постели.
— Славно, — промолвила Ультима, — мы одолели духа смерти, теперь осталось только заставить больного извергнуть злого духа…
Она пошла к печке и приготовила новое лекарство. Это не пахло так, как первое, но было более едким. Я видел, как она добавляла новые масла, которых не брала прежде. Видел и то, что некоторые корешки были только что из земли. И впервые она стала как будто петь молитвы, а не бормотать их.
Окончив смешивать травы, она дала небольшой посудине настояться на печи, затем достала из своей черной сумки большой кусок свежей черной глины. Прикрутила керосиновую лампу и зажгла свечу. Затем сидя при ее свете, стала напевать, разминая мокрую глину. Она разделила ее на три части и тщательно обработала каждую. Когда она закончила, я увидел, что она изготовила трех кукол. Они были как живые, но я не помнил, чтоб они походили на кого-либо из моих знакомых. Затем она взяла теплого растаявшего воска со свечки и покрыла им кукол так, что те сделались телесного цвета. Когда они затвердели, она одела всех в кусочки ткани, которые достала из черной сумки.
Покончив с этим, она поставила кукол при свете мерцающей свечи, и я увидел трех женщин. Тогда Ультима обратилась к ним:
Вы сотворили зло, — пела она, -
Но добро сильнее зла,
А что вы хотели начать, прикончит вас…
Подняв троих кукол, она поднесла их к устам моего хворого дяди, и когда он дохнул на них, они словно стали извиваться в ее руках.
Я задрожал, увидев, как оживает глина.
Затем она взяла три булавки и, погрузив их в новое снадобье, воткнула булавку в каждую из кукол. Потом убрала их прочь. Остаток снадобья она заставила выпить моего дядю. Должно быть, оно было очень сильным, потому что тот кричал, когда она заставляла его глотать. Сильный запах наполнил комнату, и даже я ощутил внутри жгучую жидкость.
После этого я смог отдохнуть. Веки сомкнулись. Мышцы расслабились, и я соскользнул из сидячего положения, завернулся в одеяла. Я почувствовал, как нежные руки Ультимы укрывают меня — и больше ничего. Я заснул, и снов не было.
Проснувшись, я почувствовал себя очень слабым и голодным.
— Ультима, — позвал я. Она подошла ко мне и помогла сесть.
— Ay, mi Antonito, — дразнясь, сказала она. — Что ты за соня! Как ты чувствуешь себя?
— Проголодался, — сказал я слабо.
— Вот тебе миска свежего атоле, — усмехнулась она. Вымыла мне руки и лицо влажной тряпкой, а затем принесла тазик, чтоб я помочился, пока она заканчивала готовить горячую кашу Резкий запах темно-желтой мочи смешался с ароматом атоле Снова опускаясь на кровать, я почувствовал себя лучше.
— Как мой дядя Лукас? — спросил я. Он, казалось, мирно спал. Прежде его дыхания не было видно, а теперь грудь вздымалась ритмами жизни, и в лице пропала бледность.
— Он поправится, — сказала Ультима. Протянула мне миску сине-черного атоле. Я поел, но поначалу не смог удержать пищу Я поперхнулся, Ультима подстелила ткань прямо передо мной, и на нее я изверг отравленную зеленую жижу. Нос и глаза жгло, но мне стало лучше.
— Со мной все будет хорошо? — спросил я, пока Ультима наводила порядок.
— Да, — улыбнулась она. Выбросила грязные тряпки в мешок в дальнем углу комнаты. — Попробуй теперь, — добавила она. Я так и сделал, и на сей раз меня не вырвало. Атоле и хлеб были чудными. Я поел и почувствовал себя обновленным.
— Могу ли я чем-то помочь тебе? — спросил я.
— Просто отдохни, — сказала она, — наше дело здесь почти завершено…
И тут мой дядя сел на постели. То было устрашающее зрелище — и никогда больше мне б не хотелось снова видеть такое. Словно покойник вставал из мертвых, и белый саван был мокрым от пота, прилипнув к его истощенному телу. Он кричал, словно зверь, которому причиняют адскую боль.
— Ай-и-иииииииии!
Крик рвался сквозь искривленные губы, с которых капала пена. Глаза широко глядели из темных ям, а его тонкие скелетообразные руки молотили воздух так, словно он сражался с фуриями ада.
— Ао-ооооохха… Айииии! — Кричал он в муке. Ультима мигом оказалась рядом с ним, удерживая, чтоб он не упал с постели. Тело его извивалось в безумных спазмах, а лицо исходило мукой.
— Пусть зло выйдет вон! — вскричала Ультима ему на ухо.
— Dios mio! — были его первые слова, и тут зло изверглось изнутри его. Зеленая жижа пошла изо рта, и Наконец, наружу вылетел большой клубок волос. Он упал на пол, горячий и извивающийся, словно клубок живых змей.
То были те самые волосы, орудие заклятья!
— А-ах! — торжествующе вскричала Ультима, и чистой тканью вымела вон злобный, оживший клубок волос. — Это сгорит под деревом, где пляшут ведьмы… — пела она, и быстро сунула нечисть в мешок. Тщательно она завязала его, а затем снова вернулась к дяде. Он держался за край постели, вцепившись в дерево высохшими пальцами, словно боясь вновь впасть в жестокий паралич. Он был слаб и весь в поту, но здоров. Глаза его говорили: он знает, что он снова мужчина, человек, вернувшийся живым из ада.
Ультима помогла ему улечься. Она обмыла его и накормила — впервые за много дней. Он поглощал еду, словно оголодавший зверь. В первый раз он не удержал пищу, но оттого, что желудок отвык и был долгое время пуст. Мне оставалось только смотреть.
После этого мой дядя уснул, и Ультима собрала все вещи, готовясь к отъезду. Дело наше было сделано. Покончив с приготовлениями, она подошла к двери и позвала деда.
— Сын твой жив, старик, — сказала она. Спустила подкатанные рукава и застегнула их.
Дед наклонил голову. — Можно ли мне подать весть тем кто ожидает? — спросил он.
— Конечно, — кивнула Ультима. — Мы готовы к отъезду.
— Педро, — позвал дед. Потом он вошел в комнату осторожно подошел к постели, словно не зная, чего ожидать.
Лукас застонал и открыл глаза.
— Папа, — сказал он. Дедушка обхватил руками сына и вскричал: «Слава Господу!».
Тети, дяди и дальние родичи повалили комнату, и все; охватила радость. Весть об исцелении быстро разнеслась по Эль-Пуэрто. Дядья стали входить в комнату, чтобы приветствовать брата. Я поглядел на Ультиму и понял, что ей хочется исчезнуть отсюда как можно скорее.
— На первых порах не утомляйте его, — сказала она. Поглядела на Лукаса, который озирался вокруг удивленными, но счастливыми глазами.
— Gracias рог mi vida, - сказал он Ультиме. И тут все мои дядья встали и принялись благодарить. Дед выступил вперед и вручил Ультиме кошелек с серебром, как требовалось по обычаю.
— Я никогда не смогу отплатить тебе за спасение сына, — сказал он.
Ультима взяла кошелек.
— Быть может, когда-нибудь мужчины из Эль Пуэрто спасут жизнь мне… — отвечала она. — Пойдем, Антонио, — и поманила меня. Она сжимала черную сумку и мешок, который предстояло сжечь. Мы протиснулись сквозь любопытную, взволнованную толпу, и та раздалась, пропуская нас.
— La Curandera, — воскликнул кто-то. Некоторые женщины наклоняли головы, другие крестились. — es una mujer que no a pecado, — прошептала одна. — Hechisera — bruja…
— Нет! — оспорила последнее слово одна из моих теток. Она склонилась на пути Ультимы и коснулась подола ее платья, пока та проходила мимо.
— Es sin pecado, - последнее, что я услышал, и мы вышли наружу. Дядя Педро подвел нас к грузовичку.
Он открыл дверцу Ультиме и сказал: «спасибо». Она кивнула и мы вошли. Он завел мотор и включил огни. Два луча прорезали одиночество ночи.
— Ты знаешь рощу, где Лукас видел пляску ведьм? — спросила Ультима.
— Си, — отвечал дядя.
— Вези нас туда, — велела Ультима.
Дядя Педро, вздохнув, пожал плечами.
— Ты сотворила чудо, — и если б не это, ни за что на свете не стал бы я ехать в это проклятое место… Грузовичок рванул вперед. Мы переехали старый деревянный мост и повернули направо. Машину мотало на коровьей тропе. По обе стороны нас смыкались темные заросли-боске.
Наконец, мы прибыли к концу избитой тропы. Дядя остановил грузовичок. Нас, казалось, поглотили плотные речные заросли. Крик странной птицы прорезал болотный ночной воздух. — Дальше ехать нельзя, — сказал дядя. — Поляна ведьм прямо впереди.
— Подождите здесь, — сказала Ультима. Она взвалила на спину мешок. И исчезла в густом кустарнике.
— О, что за храбрая женщина! — воскликнул дядя. Я ощутил, как он задрожал и стал креститься, отводя зло. Вокруг нас вздымались деревья, словно гигантские скелеты, лишенные зелени, голые и белесые.
— Дядя, — спросил я. — сколько времени провели мы в комнате с дядей Лукасом?
— Три дня, — ответил он. — Ты здоров, Тони? — он погладил меня по голове. После Ультимы то было первое человеческое прикосновение за долгое время.
— Да, — ответил я.
Мы заметили, как впереди взвилось пламя. То Ультима сжигала содержимое мешка, точно там, где плясали три ведьмы, когда их заметил дядя. Запах серы распространился в застойном, влажном воздухе. Дядя снова перекрестился.
— Мы в вечном долгу у нее, — сказал он. — за жизнь нашего брата. Ну и храбра же она — пойти одной в такое место! — добавил он.
Пламя в кустах погасло и обратилось в пепел. Мы ждали Ультиму. В кабине было очень тихо. Вдруг стук испугал нас, но в окне показалось смуглое лицо Ультимы. Они вошла и сказала дяде:
— Работа наша окончена. А теперь — домой, мы устали и должны поспать.
(Продолжение следует)