Ехали неспешно, перекусить же остановились в местечке Пертон приблизительно на полдороге. Пока Кейтон был в придорожной конюшне, Ренн, выйдя за харчевню, замер в немом восторге. Невысокая яблоня, кое-где уже выпустившая крохотные шершавые листики удивительного зеленовато-бронзового цвета, была ещё в цвету. Аромат цветов был едва уловим, он смешивался с запахом свежей земли и дымом тлеющего где-то за конюшней костерка, и чем-то ещё, почти неразличимым, но ощутимым, и Альберт подошёл ближе, стараясь вычленить его из симфонии весенних ароматов.

Кейтон, оставив заботы о лошадях, обогнув угол, наблюдал за приятелем. Сам он обожал весенний цвет плодовых, но сейчас, заметив восхищение Ренна, только брезгливо поморщился. Подумать только, этот толстокожий слон способен чувствовать! Альберт вдруг тихо рассмеялся, обернулся, заметил Кейтона и весело пояснил:

— Не мог понять, что за запах… Яблоневые цветы, сосновая хвоя, свежая земля, дым костра, молодые побеги травы, навоз, старая известка, ржавчина — и что-то ещё… Ну, конечно! — расхохотался он, — запах мартовских котов! Почти невычленяемая, весьма тонко звучащая нота… Но я, глупец, пока не увидел, — не понял, — он указал рукой на худого полосатого кота разбойничьего вида, крадущегося меж стеблей травы туда, где в луже весело резвились воробьи.

Кейтон молча вдохнул всей грудью.

— Ты хочешь уверить меня, что слышишь запах ржавчины?

Ренн поморщился. У них в семье — это в некотором роде «знак отличия», пояснил он, сестра чувствует запахи духов и безошибочно угадывает их, отец различает сорта табака с закрытыми глазами, он же ещё в детстве удивил домашних. В конюшне творилось что-то непонятное: лошади храпели и пугались, никто не мог ничего понять, он обошёл конюшню — и пожаловался, что пахнет железом и волками. И оказался прав — егерь повесил там капканы.

Кейтон смерил Ренна недоверчивым взглядом и предложил отправляться дальше.

Дорогой Ренн дважды пригласил его непременно посетить его и сестру в Бате, уверял, что ему будут рады и сестра, и её кузина и подруги. Мисс Эбигейл Сомервилл — очень умная и красивая девица, мисс Мелани Хилл — очень живая и обаятельная…

Кейтон вяло кивал в полудрёме.

Через пять часов они добрались до Бата. Кейтон лениво оглядывал богатые кварталы домов, чьи фасады создавали ощущение роскоши и классического декора, а Ренн любовался Королевским Театром, Римскими Банями и Палатами Ассамблеи. В отличие от лондонского, батский сезон был почти круглогодичным, людей на улицах было — не протолкнуться. Сюда приезжали обычно на несколько месяцев и, помимо купания и принятия вод, развлекались на светских раутах, знакомились и сватались. Пока женщины изучали сезонную моду и делали покупки, мужчины проводили время за карточными столами.

Миновав мост Палтни-Бридж, карета остановилась. Кейтон дождался, когда из дома милорда Ренна выскочили лакеи, сняли хозяйский сундук и понесли его в дом. Сам Энселм, вопреки сказанному ещё в Оксфорде и услышанному в дороге, вовсе не собирался встречаться здесь с Реннами.

У него были совсем другие планы.

Неожиданно Энселм услышал радостный возглас, обернулся и увидел на пороге двух девиц, заторопившихся навстречу Альберту. Кейтон понял, что это, видимо, сестра Ренна и её подруга. Он внимательно поглядел на девиц, нашёл их весьма миловидными, но не поторопился подойти к приятелю, чтобы быть представленным. Стоял поодаль молча, опустив глаза.

Однако, Ренн сам поспешно подвёл девиц к нему и познакомил их. Рейчел Ренн была, как подумал Кейтон, достойной сестрицей того, кого прозвали Наковальней. Холодные красивые черты, умный, внимательный взгляд. Сжав зубы и улыбаясь, Энселм отметил её безупречное воспитание. Какие бы чувства не испытывала мисс Ренн при виде его уродства, она не выдала их ни единым движением. Ледяные голубые глаза вежливо потеплели, она улыбнулась, обнажая прелестные зубки. Её подруга, Мелани Хилл, похожая на очаровательного рыженького котёнка, причем, эта кошачья грация читалась и в жестах и в манерах девицы, тоже приветствовала его с улыбкой, ничем не показав, что находит некрасивым. Девицы радушно пригласили его отужинать, но он отказался, — должен навестить родственницу, его давно ждут. Ренн на прощание снова заметил, что всегда будет рад видеть его, и Кейтон поклонился. Непременно.

Да, он, пожалуй, как-нибудь зайдет.

Эмили Кейтон, сестра отца Кейтона, замшелая старая дева с безупречной репутацией, встретила Энселма более чем радушно. Она обожала своего ныне, увы, единственного племянника. Сам Кейтон удивлялся — тётка Эмили, судя по портретам, в юности была очень хороша собой, но замуж так и не вышла. Впрочем, спросить, почему — он никогда то ли не удосуживался, то ли не отваживался. Да и какая разница? Сейчас Кейтон старался быть донельзя любезным, пообещал непременно сходить с ней в Королевский Театр, горячо одобрил все её планы посещения Бювета и всех её знакомых старых дев, перед которыми она собиралась им похвастаться, всех званых вечеров и балов. Соглашался же лишь потому, что имел свои планы на сегодняшний вечер. Неожиданно ему в голову пришла прекрасная идея. Он ещё раз заверил леди Эмили, что будет полностью в её распоряжении на всё время вакаций, однако сегодня имеет несколько поручений и писем в Бате и хотел бы развести их, и если не успеет допоздна — заночует у приятеля, пусть она не волнуется. Долг есть долг.

Тётка пришла в восторг от его обязательности, и он торопливо откланялся, порадовавшись своей изобретательности и доверчивости тётки. Как наивны, Боже мой, эти старые девы…

Клиффорд Райс жил по указанному им в письме адресу, и Кейтон без труда нашёл его. Вышеупомянутый джентльмен, как ни странно, хоть и был писаным красавцем, никогда не унижал достоинство Кейтона своей бесспорно привлекательной внешностью. Энселм даже склонен был любоваться чеканным профилем своего бывшего одноклассника, его выразительными зелёными глазами, сильным волевым подбородком и роскошными каштановыми волосами. Они понимали друг друга: роднили и общность взгляда на жизнь, и склонность потакать чувственности.

Приятель Райса Джастин Камэрон был невысок, строен и хрупок, чтобы не сказать субтилен, при этом тоже казался красивым, весьма нравился девицам и считался завидным женихом. Кейтон был ревнив к мужской красоте, но внешность Джастина не нравилась ему. Он не любил такие лица, слишком приторные и слащавые, лишенные мужественности. Надень парик — почти девица. С Райсом он охотно поменялся бы лицом, но с Камэроном — нет.

При этом Кейтон заметил, что время, проведённое в Бате, а Камэрон был здесь, как он понял, с начала зимы, почему-то не пошло последнему на пользу. Джастин похудел, выглядел вялым и утомлённым. Надо полагать, насмешливо подумал Энселм, ни в чём себе не отказывал, что не замедлило сказаться на его хрупком здоровье.

Камэрон и подлинно был слаб здоровьем — вечно простужался от любого сквозняка, подхватывал разные хвори и болел всегда тяжело и долго — Кейтон помнил это ещё по Вестминстеру. Мельком припомнил сказанное старым школьным врачом, мистером Джаспером Нерли, со вздохом проронившим, что при столь слабых легких Камэрону лучше бы сменить Англию на Ривьеру.

Сейчас, с приездом Райса, они оба проводили в Бате время премило: стол ломился от явств и напитков, а через час сводня должна была привести и веселых девиц. Именно на это и рассчитывал Кейтон, намереваясь основательно разговеться после поста в Оксфорде, где, как он знал несомненно, за ним приглядывали по поручению отца. Он поинтересовался, учли ли дружки, чёртовы эгоисты, его интересы, и оказалось, что миссис Ричардс были заказаны как раз три девицы — они решили, если он и не успеет подъехать — всё равно, — избыток лучше недостатка. Кейтон шутовски поклонился, благодаря приятелей за столь ревностную заботу о его нуждах.

Пока же дружки наперебой делились местными сплетнями.

— Зимний сезон, надо сказать, был на редкость скучен, я здесь с декабря, — Камэрон лениво потягивал кларет, — и, если бы ни моя добрая миссис Ричардс — умер бы с тоски. Счастье, что вы с Райсом пожаловали.

Кейтон вяло уточнил.

— Что, в этом сезоне совсем нет красавиц? Я приехал с университетским приятелем, Альбертом Ренном, у него довольно милая сестрица… Рейчел, кажется, да и подружка её мила… Разве нет?

Камэрон странно поморщился, Кейтону даже показалось, что по лицу его прошла какая-то нервная судорога.

— Эти чопорные красотки — Сомервилл, Хилл, Ренн? Знаю, — он пренебрежительно махнул рукой, — но мне такое не по душе. Больно много о себе мнят. Цены себе не сложат. Это не в моем вкусе. Много разговоров было из-за Джоан Вейзи, но эта себе так никого и не выбрала за весь сезон, — Камэрон как-то ветрено улыбнулся, — да едва и выберет…

Райс неожиданно уточнил.

— Это Вейзи, я слышал, просто красавица?

— Девица роскошна, конечно, кровь с молоком, но приданое совсем небольшое. Видимо, опекун счёл, что красота девицы сама по себе стоит немало? Но меня это не устроит. Это ты, с твоим-то состоянием, Клиффорд, мог бы попытать счастья, но мне мало двадцати тысяч и красоты впридачу.

— Отец требует, чтобы я женился на Элизабет Кимберли, — вздохнул Райс. — Дочь его друга, земли рядом, приданое прекрасное. Потребовал помолвки и вот — я жених.

— О, вот как… И ты расстроен? Девица страшна, небось, как смертный грех?

Райс почесал ладонь пальцами и лениво поморщился.

— Да нет, почему? Элайза совсем недурна, но мне кажется, я ещё не упился холостяцкой вольностью. Конечно, ничего не помешает развлекаться и после, но отец в последнее время так закрутил гайки, — в глазах Райса промелькнули досада и гнев, но тут же и исчезли. — Так говоришь, эта Вейзи красавица?

Камэрон пожал плечами.

— Мимо не пройдешь, не заметив. Броская, видная. Пожалуй, что и просто красотка. Постоянно в окружении кавалеров. Столпы общества, правда, о ней мнения не слишком лестного. Я что-то такое слышал от Комптона. Ну, да, это просто разговоры.

Кейтон, скрывая интерес, насмешливо бросил:

— Светские похвалы — вещь ненадежная. Красавицей зовут любую мало-мальски привлекательную девицу. Сколько раз я слышал славословий да прославлений каких-нибудь новоявленных красоток, а приглядишься — кроме молодости да свежести — ничего. Я не доверял бы льстивым комплиментам, пока не посмотрел бы сам.

Райс изумился.

— Чёрт возьми, Энселм, а чего ещё от девицы-то и требовать? Свежесть только и в цене.

Кейтон посмотрел на Райса, но промолчал.

— А ты собираешься жениться, Кейтон? — Камэрон бросил на Райса взгляд, не ускользнувший от внимания Энселма.

Ответил Кейтон излишне резко и отрывисто, ощущая гулкий стук сердца.

— И в мыслях того нет. — Он резко сменил тему, — но где эта чертова сводня? Почему бы не пойти в то заведение на Бристольской дороге?

— Ты удручающе циничен, Энселм, — назидательно проговорил Райс, точно читал поучение благородным девицам. Он актерствовал, и не скрывал этого, — а вот я в глубине души по-прежнему остаюсь сентиментальным романтиком и сохраняю идеалы рыцарственной старомодной любви. Я не люблю войти в бордель, получить согласно заплаченному и выйти. В этом что-то скотское. Тщеславие отвращает меня от публичного дома, где нет ни видимости сопротивления, ни подобия победы, ни надежды, что выберут именно тебя, а не другого. Нет даже непроизвольной щедрости красавицы — ласки она отмеряет в строгом соответствии с полученной суммой. А вот миссис Ричардс приведёт не профессиональных жриц любви, но юных горничных из гостиниц, кои не прочь подработать. Ухаживание за барышней на дому сохраняет все прелести любви и тонкость чувства…

Кейтон смерил его ироничным взглядом и оба расхохотались.

— Я никогда не простил бы себе, если бы упустил столь благородную забаву…

Кейтон вспомнил Ренна.

— Один мой сокурсник считает, что «кто истинно благороден, тот не прощает себе того, чего никогда не поставил бы в вину другим…». Что в головах у этих людей? — Кейтон поежился.

Райс кивнул.

— Или благородство, или благоразумие, тут каждый выбирает. Но благородство не окупает даже себя.

В эту минуту в прихожей раздался шум, появилась миссис Ричардс с тремя своими подопечными и положила конец беседе. Кейтон не любил доступных девок — необходимость пользоваться второсортными женщинами унижала самолюбие, но голод не тётка. Его амбиции были скорее заносчивы, чем слепы, он понимал степень совершаемой им мерзости, однако, убеждал себя в том, что вынужден прибегать к этим девкам ради сохранения спокойствия и здоровья.

Что бы ни болтал под воздействием винных паров Райс, увы, приведённые миссис Ричардс прелестницы были столь же недалеки, вульгарны, корыстны и мерзки, как и милашки из веселых домов. И также фальшиво смеялись они и также обожали грубые ласки, также бранились и вцеплялись друг другу в волосы по каждому пустяку. Они жадно набрасывались на еду, от них за версту разило дешевыми вонючими духами, их попытки выглядеть утончёнными аристократками смешили. Кейтон оглядел девиц в надежде выбрать, что получше, но тут же и рассмеялся про себя. С таким же успехом можно было бы метнуть жребий: одну, толстушку Нэнси, пару дней назад кто-то наградил хорошим фингалом под глазом, худышка Китти, видимо, вообще не была знакома с расческой, и её каштановая грива давно сбилась в колтун, а жгучая брюнетка Молли, хоть и была причесана и не имела синяков на физиономии, обладала пронзительно-визгливым голосом и говорила на невообразимо вульгарном диалекте. Выбирать было не из чего, и Кейтон предпочёл положиться на случай. При этом, и Энселм подлинно дивился этому обстоятельству, девицы никоим образом не выразили предпочтения кому-то из них троих, красота Райса нисколько не затронула их сердца, и Молли, вызывая отвращение вонючей эссенцией, которую считала духами, игриво прыгнула ему на колени. Кейтон вздохнул. Для шлюх он был вполне привлекателен. — Девица роскошна, конечно, кровь с молоком, но приданое совсем небольшое. Видимо, опекун счёл, что красота девицы сама по себе стоит немало? Но меня это не устроит. Это ты, с твоим-то состоянием, Клиффорд, мог бы попытать счастья, но мне мало двадцати тысяч и красоты впридачу.

Все четверо под завистливыми взглядами сокурсников кивнули, Кейтон на миг прикрыл глаза, его ресницы обрисовали тяжелые тени под глазами, он вяло пожал плечами.

После чего профессор попрощался с аудиторией и со своими новыми подопечными — до нового триместра.

Райс, не обременяя себя заботой о приятелях и не утруждая девиц обещанными ухаживаниями, опрокинул пышногрудую Нэнси на кровать и, задрав ей юбки, проявлял «все прелести любви и тонкость чувства». Камэрон делал то же самое с Китти, но Кейтон никогда не мог обнажить тело при посторонних, и хотя софа рядом пустовала, предпочёл уединиться, затащив черноволосую Молли на кровать в спальне, соседней со столовой, куда доносились пьяные стоны кокоток в гостиной, но видно ничего не было. Здесь он брезгливо уткнул Молли лицом в подушку — слушать её у него не было сил. Методично принял меры предосторожности, коими никакая страсть никогда не заставила бы его пренебречь, и лишь после позволил себе ублажить похоть.

Кейтон был противен сам себе. Господи, до чего же омерзительна эта истасканная потаскуха! Кто вчера пользовался ею? Юная горничная из гостиницы, как же… держи карман шире!

Стараясь не глядеть на зловонную мерзавку, Кейтон отвалился на кушетке и уставился в стену. Он вспомнил, как в одном из старинных фолиантов прочёл, что «плотский разврат губителен для души и тела и мерзок пред Богом. У развратника притупляется память, теряется способность к размышлениям, появляется страшное малодушие. Ни геройства, ни самоотвержения не ожидайте от такого человека, он весь делается плоть и кровь…» «Omnis cogitation libidinosa cerebrum inficit», «Всякая сладострастная мысль вредит уму», — вторил средневековый автор. «Волнение похоти развращает ум», утверждал и премудрый Соломон. Существование взаимосвязи между умом и склонностью к блуду проступало и в том, что слово «целомудрие», обозначавшее целую, неповрежденную мудрость, издавна употреблялось для обозначения телесной непорочности, потеря которой влекла за собой потерю правильного мышления, порождая его разорванность…

Сам Энселм тогда, помнится, посмеялся над этим. На нём самом блуд следа не оставил. Правда, блудить удавалось редко — он не любил потаскух и прибегал к их услугам, когда уже совершенно не мог выносить муки плоти, но на самих шлюхах неожиданно для себя самого этот закон проследил. Все они были страстны, но вовсе не телесно: они кипели внутренне, в один миг переходили от мрачного молчания к безумной радости, от почти аристократической вежливости к площадной брани, были глупы и суеверны, часами гадали себе на картах, пытаясь узнать будущее.

Словно оно у них было…

Среди тех, кто посвящали себя этому ремеслу, попадались практичные и хладнокровные бестии, но никогда не встречались умные. Вот и Молли, раскинувшись на постели после первого порыва его страсти, постоянно что-то болтала, без конца щебетала о чём-то совершенно пустом, давно оглохнув от своих бесконечных слов, тонула в океане фраз и не знала, что говорит. Она меняла свои взгляды каждые пять минут, заодно меняла и настроение, постоянно лгала. Ни одной из них, Кейтон знал это, нельзя было верить. Впрочем, он никогда и не разговаривал с ними. О чём было говорить?

Приятность блудных утех была для него обратно пропорциональна их частоте. По голоду сходило всё. Но после того, как его похоть была удовлетворена, шум кутежа смолк, и город за окнами погрузился во тьму, освещаемую только фонарями, Кейтон со злостью понял, что уснуть не сможет. Нынешний разгул оплатил Райс, но Энселм предпочёл бы заплатить по счетам сводни сам и вдвойне, только бы купить несколько часов сна…