Гаэтана Фаттинанти оказалась права не только в своих умозаключениях, но и в своих пророчествах. Глория Валерани уже покидала свои покои, надежно упаковав деньги в дорожный сундук, когда на неё обрушились люди д'Альвеллы. Её сына и внука схватили в комнате мессира Валерани, тоже сидящих на дорожных узлах и ожидавших наступления темноты. Оказалось, они оба уже отпросились у герцога в короткую поездку в Рим, а Глория сказала герцогине, что неважно себя чувствует и хочет провести пару недель в своём поместье.

Тристано д'Альвелла и Аурелиано Портофино уединились перед допросом в подвале, где хранились запасы герцогских вин. Здесь их не могли ни увидеть, ни подслушать, и Тристано смело признался Портофино, что боится. Боится увидеть негодяев и допрашивать их. Он боялся даже подойти к живым мертвецам, внутри которых ползают смрадные черви, набухает гной и тихо смеется сатана, грабивших живых и хладнокровно делавших из них покойников. Портофино понимал его и успокоил тем, что тоже боится. Правда, боязнь мессира Портофино разнилась со страхами мессира д'Альвеллы. Иквизитор опасался, что едва увидит мерзкую ведьму, может в гневе придушить её, а это, воля ваша, противоречило процессуальному кодексу Святой Инквизиции.

В итоге арестованных доставили в герцогскую тюрьму, и допросы первоначально провёл прокурор инквизиции Андреа Митти, но на них присутствовали и д'Альвелла, и Портофино, и Ладзаро Альмереджи, и каноник Дженнаро Альбани, и шут Песте, сидевший в углу и заворожено разглядывавший Глорию Валерани. При аресте старуха визжала, отбивалась и царапалась, как разъяренная кошка, и с ней едва справились трое мужчин. Наталио не сопротивлялся, понимая, что это бесполезно, Джулио упал в обморок.

Допросы продолжались часами, но арестованные запирались недолго: первым не выдержал Джулио, потом — Наталио. Старуха Глория на первом допросе не проронила ни единого слова — к вящей радости мессира Портофино. Его милость уже потирал руки, предвкушая пытки мерзавки, но, узнав о показаниях сына и внука, старая ведьма поняла, что молчание бесполезно.

Однако, услышав рассказ Глории, сам инквизитор подумал, что лучше бы ему этого не слышать, д'Альвелла чувствовал, что у него на голове шевелятся волосы, а Песте малодушно помышлял то сбежать с допроса, то заткнуть уши, то напиться — последний помысел был тем страннее, что Грациано никогда не хмелел.

В понимании Чумы, Глория была умна, точнее, разумна: в отличие от Черубины, она никогда не изрекала глупости и никогда их не делала. Хладнокровие и спокойствие этой женщины нравились Чуме, но к чему, Господи, это привело? Грациано заледенел, когда из допросов встала подлинная картина произошедшего, тем более страшная, что многое было необъяснимо. Где и как в эти души вошла неизлечимая порча распада?

Наталио в молодости, после смерти жены, закутил, семейное состояние таяло. Между тем, Валерани не привык отказывать себе в чем-либо, не хотел ограничивать себя. Подросший сын Джулио, воспитанный отцом-мотом, тоже полагал, что глупо лишать себя удовольствий. Но денег не хватало катастрофически, а аппетиты все возрастали. Глория же, вместо того, чтобы вразумить и умерить траты сына и внука, злилась на недостаток средств. Почему дурочка Черубина лопается от флоринов? Почему так богат муж недалекой Бьянки? Почему Фаттинанти богатеет год от года, а ей самой приходится с трудом скрывать нищету? Недоумевал и Джулио — почему он не может позволить себе те отрады и наслаждения, что были доступны его приятелям-камергерам?

Растление души есть уклонение от мудрости. Пожелав злого, ум растлевается и развращается, Дух Господень отступает от растленного, и как в мертвом теле плодятся черви, так в растленных душах расплодились, будто черви, зависть, лукавство, ненависть, злопамятство, гордыня, спесь, лихоимство, похоть, пересуды, поношения, богозабвение, бесстыдство и всякое зло, ненавистное Богу. И перестали люди сии быть образом Божиим, а стали подобием диавола. В живом теле пребывали отныне мертвые души, погребенные как во гробе. Гробы ходили, а души в них были бездыханны…

…Тиберио Комини намекнул однажды Джулио, что щедро вознаградит его, если тот согласится ублажить его. Искаженная жадностью душа колебалась недолго. Честь мужчины и достоинство дворянина стали призрачным фантомом в свете возможности легкого заработка. И сжимая зубы от услад похотливого старика, Джулио чувствовал не оскорбление, но обиду совсем иного рода. Он бесился при одной мысли о том, что вынужден зарабатывать задним проходом, тогда как сам Комини всегда позвякивает дукатами в кармане. Тиберио были нужны деньги, чтобы покупать его, Джулио, задницу, но что стоит прибрать к рукам деньги Комини, а заодно — убрать его самого? Но мысли эти развития не получили — Джулио был осторожен и понимал, что старый содомит жизнь задешево не отдаст.

Наталио тем временем всерьез задумался о продаже последнего, что было в семье — загородного дома и небольшого виноградника в Пьяндимелето. При нём было много земли, но заброшенной. За него нельзя было выручить больше пятисот флоринов, а что потом? Побираться? Валерани тяжко вздыхал. И тут он заметил в руках сына золотые, обратил внимание на роскошные покупки Джулио — седло, упряжь, новые дублеты… Откуда? Наталио проследил за сыном и быстро понял, откуда взялись деньги. Его на минуту взбесило, что старый мерзавец Комини растлил его сына, но сам Джулио, припертый отцом к стенке, зло обронил, что не приучен грабить, вот и зарабатывает, чем может! Щенок ждал оплеухи, но услышал вдруг странный вопрос, исполненный мертвенного холода и тонкого любопытства. «А сколько платит старый мужеложник?» Сынок пояснил отцу, что свидание обходится мерзкому фенхелю во флорин, но его интересуют задницы посвежее…

Но папаша вовсе не думал составлять сынку конкуренцию. В его голову пришёл тот же помысел, что и в голову Джулио. «Это сколько же флоринов должно быть в мошне Комини, если он столь щедро платит за одну ночь?» Сын тяжело вздохнул, глаза Джулио и Наталио встретились. Но тут же и опустились. Сын пробормотал, что старый мерзавец задешево флорины не отдаст… Наталио кивнул и потер рукой вспотевший лоб. Да, не отдаст. Чёрный умысел поселился в душе обоих, однако, боязнь рисковать головой остановила у роковой черты.

Но только на время…

Прошло несколько недель, и нужда снова заявила о себе — Пасха требовала расходов, и тут Наталио спросил Джулио, где старый содомит хранит деньги, и когда он в следующий раз ждёт его? Тот пожал плечами. Комини приглашал его, когда у него разыгрывалась похоть, не сверяясь с днями недели. Это было непредсказуемо. Деньги же подлец хранит у банкира Пасарди, а плату ему всегда заготавливает заранее и берёт из ларца на столе. Если оглушить его и обыскать комнаты… Чёрт его знает, что там найдется… Наталио задумался, но тут его размышления были прерваны злобным шипением.

— Недоумки… — оба испуганно вздрогнули и обернулись.

У дверного проема стояла Глория Валерани. То, что она слышала всё, было несомненно. Отец и сын переглянулись, а старуха, снова обозвав их недоумками, проронила, что их поймают через час после нападения на Комини, а дальше — суд и плаха. Оба снова переглянулись. Им не сильно понравился безапелляционный тон Глории, но и отец и сын понимали её правоту. Такие вещи с кондачка не делаются. И в то же время оба не могли не отметить странный тон Глории и тот факт, что она отнюдь не считает глупым сам замысел убить Комини — бестолковым и безрассудным ей кажется делать это непродуманно и поспешно. Джулио к тому же порадовало то, что она ни словом не обмолвилась о том не очень-то приятном для него обстоятельстве, что он стал любовником старого содомита, и потому он осторожно проронил:

— У тебя есть другие соображения, бабуля?

Наталио же просто с интересом посмотрел на мать.

Надо сказать, оба они не оспорили то наименование, что проронила по их адресу Глория. Во-первых, потому, что на самом деле всерьёз убийства всё же не замышляли, хоть мысль о нём и вынашивали, а, во-вторых, они всегда привыкли признавать за Глорией некоторое умственное превосходство, вызванное её старшинством и опытом.

— Нет, — спокойно проговорила старуха, и безапелляционно продолжила, — но вам лучше пока не дергаться.

Отец и сын переглянулись, но снова не оспорили Глорию. Та же тихо ушла.

Уединившись в своих покоях, Глория задумалась. Подслушанный разговор встревожил её. Донна Валерани замечала, что в последнее время внук стал тратить дукаты, не считая, и задалась тем же вопросом, что и сын. Теперь она узнала ответ и поняла, что это известно и Наталио. Мысль, что Джулио позволяет мерзейшему Комини вторгаться в его зад, на мгновение вызвала оторопь старухи, но при дальнейшем подслушивании разговора её оторопь сменилась злостью. Они что, безумцы?

Но получасовые сосредоточенные размышления погасили и оторопь, и приступ злобы. Мысли проносились в голове старухи спокойно и ровно. В чём-то сынок и внук, разумеется, правы. Деньги Комини им пригодились бы. Но риск не должен быть неоправданным. Какого черта рисковать головой, когда запросто и без всякого риска можно заполучить полторы тысячи дукатов? Она и сама думала об увеличении семейных доходов — но видела их на путях менее криминальных.

Камилла ди Монтеорфано. За ней давали прекрасное приданое. Но за Наталио она не пойдет, он стар для неё, а вот Джулио… Она понимала, что тот не слишком-то красив, но красноречиво расхваливала перед девицей заботливость и тонкий придворный такт своего внука. Увы, девица оставалась холодна, почти не слушая её. Теперь Глория приняла решение — Джулио должен овладеть Камиллой и жениться на ней, прибрав к рукам семьи приданое. Она сказала о своих планах Джулио и получила его моментальное согласие: этот способ позволял разбогатеть, ничем не рискуя. Глория велела внуку поджидать девицу на лестнице и с наступлением темноты попросила её спуститься к колодцу на внутреннем дворе. Внук подстерег Камиллу и набросился на неё, но тут, откуда ни возьмись, появился чёртов шут и всё испортил.

Девица пожаловалась дяде-епископу — тот герцогу, и Глория поняла, что новые попытки пока стоит отложить. Она лихорадочно искала выход и тут — не нашла, но подлинно… набрела на него. Она решила съездить в Пьяндимелето, Наталио упорно говорил о продаже дома, и она тоже понимала, что фамильную вотчину придётся продать. Но много ли выручишь?… Чтобы действительно поправить дела, нужно этот дом продать трижды, но, увы…

Глория неожиданно напряглась. А, собственно, почему — увы? Почему бы не продать дом трижды? Все, что нужно, найти покупателя, составить купчую, получить деньги — а потом быстро избавиться от дурака. А избавиться легче всего с помощью яда — нож свяжет, кровь измарает, но яд убьет наверняка и позволит замести следы. И тут вдали от замковой суеты, на пригорке за домом она заметила синие соцветия аконита. Глория разбиралась в травах, заимствовав это умение еще от бабки. Сейчас мысли в её голове бродили медленно и вязко, то цепенея, то шевелясь, подобно змеям. Она осторожно рвала ядовитые стебли, уже понимая, что использует их, но как — ещё не зная. Дважды она останавливалась — её томила испарина, на лбу выступал пот, становилось тошно и страшно. Минутами что-то кричало в ней: «прекрати!», но чёрный помысел уже угнездился в душе. Перед глазами Глории вставали сладостные картины будущего богатства и изобилия — и вскоре она успокоилась. Страх прошёл, дышать стало легче. Метаморфоза произошла.

Женщина стала ведьмой и теперь была готова хладнокровно убивать.

Мысли текли спокойно и четко, но думала Глория уже не о Комини. Никуда старый содомит не денется, его очередь дойдёт, но начать было целесообразно с целей более простых и доступных — а именно, с дурочки Черубины ди Верджилези, которая давно уже хотела приобрести загородный особняк. Яд был приготовлен в подвале дома в Пьяндимелето, — ночью, когда все слуги спали. Бутыли настойки должно было вполне хватить, но тут Глория снова задумалась. Далеко не все в замке были глупцами — и первым умным Глория считала Тристано д'Альвеллу. Устранить его не получится — глупо и рассчитывать на это. Значит, его следует отвлечь. А что отвлечёт его в наибольшей степени?

Угроза герцогу, разумеется.

Глория, вернувшись в Урбино, велела Наталио написать шифром туманное письмо в курию, сделав всё, чтобы его обнаружили, потом отравила кусок свинины, который на ужине у герцога, воспользовавшись оплошностью карлика Марчелло, просто бросила из рукава собаке на пол. Результат был блестящий. Начальник тайной службы переполошился, челядь сгрудилась вокруг дона Франческо Марии.

Тем временем на Пасхальной службе Глория сказала богатой дурочке Черубине Верджилези, что продается прекрасный загородный дом в Пьяндимелето, и расписала его так, что статс-дама, уважавшая Глорию и доверявшая ей, была в восторге. Ситуацию весьма облегчил и тот факт, что банкир Пасарди был родственником Глории и считал её честнейшей женщиной. Он подтвердил Черубине сказанное Глорией, оформил promessa di vendita и принес деньги, кои Черубина при Глории поместила в сундук в чулане.

Ключи висели у Черубины на поясе, и Глория видела их.

Подписание купчей было назначено на вторник, а в пятницу, когда вся придворная клика была занята приемом мантуанцев и хохотала над измазанным в дерьме Дальбено, после утреннего приема герцогини, Глория за полчаса до торжественной церемонии встречи герцога Мантуанского велела Наталио ожидать в её комнате, сама же нашла Черубину и уединилась с ней в её покоях. Она угостила дурочку прекрасным экзотическим вином, попутно отвечая на вопросы об удобствах в покупаемом доме… Неожиданно Черубина прервала речь, побледнела и упала на пол. Глория, как было у неё условлено с сыном, три раза постучала в стену, поторопилась впустить Наталио и запереть дверь.

Надо сказать, последнего конвульсии Черубины испугали — он был посвящён в замысел матери, но воплощение его было страшно. Но страх миновал, едва Глория сняла с пояса умершей ключи и открыла её ларь. Вид золотых монет, кои Черубина держала на мелкие нужды, взбодрил Наталио, он помог матери положить труп на постель и прибрать в комнате. Деньги она отдала сыну, спешившему на приём гостей. Наталио ушёл и, воспользовавшись тем, что все фрейлины и статс-дамы глазели на церемонию с балюстрады, Глория осторожно покинула комнату — и ее некому было заметить, тем более, что до собственной двери Глории было всего десять шагов. Затем Глория прошла в чулан. Всё, что было нужно — открыть ларь ключами Черубины, вынуть деньги из и пронести мешок к себе — и это тоже удалось сделать незаметно.

В мешке синьоры Верджилези было около тысячи флоринов.

До темноты Глория сидела в своей комнате. Простота замысла и легкость исполнения удивили её. Убить оказалось легче легкого, а доход от столь пустяшного дела был огромен. Донна Валерани задумалась. Раньше она полагала, что после первого убийства, если всё сойдет удачно, спустя месяц-другой можно будет отравить и Комини, но теперь её охватил странный азарт. Глория не видела смысла ждать. Crescit amor nummi, quantum ipsa pecunia crescit… Она, безусловно, сумеет убедить Джанмарко стать её посредником — если Черубина стала жертвой неизвестного убийцы, что ж, дом-то всё равно надо продавать… И ей легко удалось убедить родственника — Джанмарко Пасарди и помыслить не мог, что Глория причастна к свершившемуся злодеянию.

Пасарди вскоре сообщил ей, что на его предложение откликнулся мессир Антонио ди Фаттинанти, мессир Джезуальдо Белончини тоже заинтересовался домом и виноградниками. Это было прекрасно. Начать Глория решила с Белончини, считая его куда большим дураком, нежели Фаттинанти. И расчет оправдался — глупец был удивительно доверчив, и вместе сompromesso принес Наталио, квартировавшему напротив Белончини, всю необходимую сумму, не дожидаясь прихода Пасарди. Там сделку и отметили. Присутствовали и Глория, и Джулио — отец посвятил его в замысел и велел караулить коридорный пролет. Идиоту стало дурно через четверть часа, и Глория посоветовала им с Наталио выйти на террасу башни. Валерани заранее договорился с матерью, что просто сбросит тело дурака вниз.

И снова ничего не помешало.

Глория в коридоре болтала с Лавинией дела Ровере, Джулио дожидался отца внизу и слышал звук падающего в воду тела. Едва тот спустился вниз, появился Донато ди Сантуччи. Все прекрасно обошлось, отец и сын занялись подготовкой к турниру, благо теперь-то экономить не приходилось. И именно в эти дни Глория неожиданно услышала от Пасарди, что Тиберио Комини желает купить дом за городом и ему как нельзя лучше подходит Пьяндимелето.

Услышав эту новость, Глория, Наталио и Джулио переглянулись — лучшего и ожидать было нельзя…

И снова судьба благоприятствовала им — Комини панически боялся встречи с Портофино и не выходил из комнаты, не хотел афишировать сделку, думал только об отъезде — под его разбитой ногой горела земля. Наталио сообщил ему, что завтра, во время турнира, незаметно наведается к нему, и они оформят сделку — а после Валерани заверит купчую у банкира. Это позволит сделать все тайно. Это как нельзя более устраивало старого содомита. После передачи денег глупец бездумно согласился выпить. Всё, что осталось Наталио — убрать бокалы и данную матерью склянку, и рассовать деньги по карманам, бросив в камин купчую.

Зато с Антонио Фаттинанти пришлось повозиться — тот настаивал на обязательном присутствии при заключении сделки банкира Пасарди и своего нотариуса. С ним пришлось договариваться Глории, которой удалось убедить его, что сделку надо заключить тайно, ибо она сглупила — пообещала продать замок Донато ди Сантуччи. Это решило дело, и Антонио отправился туда же, где уже пребывали остальные покупатели.

Увы. На этом везение и кончилось.

Кое-что заподозрил Джанмарко Пасарди, и прислал записку с просьбой о встрече. Любопытная вертихвостка Тассони, переписывавшаяся с Бьянкой Белончини, получила от неё письмо, в котором вдова недоумевала — оказывается, перед смертью Джезуальдо взял из банка почти тысячу дукатов и сказал своему банкиру Руфино Пацци, что собирается купить виноградники и землю с домом у Наталио Валерани… А тут пустоголовая дурочка Франческа Бартолини неожиданно спросила Глорию, купила ли у неё перед смертью Черубина дом? Нельзя было терять ни секунды. С Черубиной Глория расправилась бездумно, просто пронзив кинжалом. Сына она направила к Пасарди, а Джулио заткнул рот много знавшей Иоланде, предварительно оглушив её и отменно потешившись. Угрозу представляла и Бьянка Белончини, но пока минет срок траура, никого из них в Урбино уже не будет…

Да, оставаться в замке теперь было незачем, но Глория понимала, что внезапное исчезновение всей семьи привлечет внимание, и решила немного выждать, тем временем найдя и приличный повод для отъезда…

…Глория Валерани рассказывала спокойно. Шевелились только губы, лицо оставалось странно неподвижным. Из всех её слушателей спокоен оставался только Аурелиано Портофино — на допросах в Инквизиции он наслушался исповедей хладнокровных ведьм и ничему не удивлялся. Поборов первый приступ гнева, инквизитор обрёл безмятежность и выслушивал признания Глории просто по должности. Чума был мрачен, на него временами накатывали странные приступы леденящего душу страха: спокойно повествующая о своих злодеяниях ведьма просто пугала его, пугала тем сильнее, что он привык доверять ей. Дженнаро Альбани понуро молчал, про себя читая молитву. Прокурор то и дело стирал с лысины пот и мелко дрожал. Трясся и Тристано д'Альвелла, с ужасом рассматривая женщину, чей дьявольский замысел полтора месяца не давал ему спать по ночам. Мессир Альмереджи дышал ртом, пытаясь подавить приступы тошноты. Ведьма была противна ему. Дженнаро Альбани неожиданно наивно спросил.

— Глория, а…вам… не было жалко Черубину Верджилези? Она ведь так уважала вас…

Глория Валерани окинула его тусклыми глазами и после минутной паузы ответила, пожав плечами.

— Мне нужны были деньги.

Старуха устала и не лгала, отвечала почти бездумно.

— А о ней… вы просто не думали? Она была молода, хотела жить…

Валерани чуть дернула плечом. Тон её был мертвенно холоден.

— Что мне до неё?

Дженнаро Альбани, мрачно глядя на Портофино и Чуму, вполголоса пробормотал.

— Да, они правы… Пришли новые времена — свободы от Бога, традиций и авторитетов… «Наше время преобразовало не жизнь, но умы, не реальность, а воображение…», говорят они, а потом ум и воображение, свободные от Бога, став бесовскими, преображают реальность и меняют жизнь, порождая бесовские времена.

Люди подеста под конвоем препроводили негодяев в тюрьму. Д'Альвелла, Дженнаро Альбани, Портофино, Песте и Ладзаро Альмереджи вышли из мрачного каземата и вдохнули вечерний воздух, свежий и прохладный. Из темноты выступили две женщины — донна Грандони и синьорина Фаттинанти. На сердце Ладзаро неожиданно снизошел покой.

— Ты что-то говорил о свадебной трапезе, — деловито обронил он Грациано Грандони, — завтра я венчаюсь, давай совместим — выпьем спокойно, пока новых отравителей не завелось — ибо прав, похоже, каноник-то, насчет бесовских времен…

Портофино усмехнулся.

— Полно, Ладзарино, не стоят города без семи праведников.

Альмереджи вздохнул и пригласил не завтрашнюю свадьбу начальника тайной службы и инквизитора. Тристано поглядел на лесничего, перевел взгляд на его невесту, усмехнулся и кивнул, после чего отбыл с докладом к герцогу. Портофино и Дженнаро Альбани направились в храм, Ладзаро пригласил будущую жену на прогулку под луной. Та поцеловала подругу и, взяв жениха под руку, удалилась. Мессир Грандони повёл супругу в свои покои.

— Ты расскажешь о допросе? — спросила Камилла, как только они вошли к себе.

Чума поморщился.

— Не сегодня. От этой мерзости меня может спасти или ведро аконита, или… — Он сжал её в объятьях и, торопливо развязывая шнуровку на её платье, опрокинул на ложе.

Чума в эту ночь не отводил глаз в сторону от супруги, но семикратно доказал ей свою любовь. Он овладевал ею — и не мог насытиться, падал в изнеможении — и вновь подымался. Силы ему придавали нерастраченная мужская мощь и понимание, что любовь женщины дарит не только наслаждение, но и забвение. Он не хотел думать.

Неожиданно, отдыхая от очередной любовной атаки, услышал вопрос супруги.

— Грациано, почему мессир д'Альвелла так смотрел сегодня на мессира Альмереджи?

Расслабленный наслаждением мужчина не склонен размышлять.

— Жалел, — бездумно обронил Песте, — кошмарная девица… — он осёкся, поймав гневный взгляд супруги.

— Кошмарная? Да если б не она… Ты всегда считал женщин глупыми курицами, а когда одна оказалась умнее тебя, то и хвост поджал? Да ещё и поносишь её?

Чума вяло махнул рукой.

— Боже упаси. Синьорина великолепно извлекает следствия из причин, однако причины-то, напомню, обнаружил я. Но бедняжка Ладзарино…

— Да поделом ему, прохвосту, — милосердно заметила синьора Грандони.

Чума не проявил никакой мужской солидарности и не возразил, но снова взобрался на супругу.