в которой мистер Монтэгю получает то, без чего уже научился обходиться, и тогда, когда это уже не нужно, и ценой, которая убила всю радость обладания обретённым.

С планами поездки в Лондон Джулиану теперь пришлось распрощаться. Предсвадебные хлопоты, ускоренные по его просьбе, заняли две недели. Кэтрин стала женой мистера Чилтона. По счастью, ни одна свинья не перебежала дорогу свадебному кортежу, и юная миссис Чилтон отбыла вместе с мужем в Бат, где молодые намеревались провести медовый месяц.

В ожидании неминуемой смерти брата Джулиан замечал, как трясутся его руки при получении любого известия из имения, как падает сердце при любом шуме в передней. В это время было замечено и странное сближение мистера Монтэгю с виконтом Шелдоном. Сам Раймонд недоумевал — Джулиан всегда держался независимо и отстранённо, но теперь просто льнул к нему. Раймонд узнал от самого Монтэгю о смертельной болезни его брата Томаса, но это означало, что в скором времени Джулиан будет одним из самых богатых людей графства, и Раймонд вначале не понимал, почему у Монтэгю, который, как он знал, никогда не был близок с Томасом, столь померкший взгляд, столь поникшие плечи и столь убитый вид. Но в разговорах с университетским приятелем скоро проступили грани такого отчаяния, что Шелдон, который раньше никогда не щадил самолюбия Монтэгю, безжалостно высказываясь, теперь стал весьма осторожно выбирать слова, боясь даже ненароком обидеть или задеть Джулиана. В нём проснулось то, чего он никогда не замечал в себе раньше — братское чувство к Монтэгю.

Джулиан избегал общества, цепляясь за Шелдона как за якорь спасения, интуитивно чувствуя его устойчивость в бурях. Его тянуло к Раймонду Шелдону ещё с университетских времен, но при мысли, что кто-то может подумать, что он, нищий, заискивает в богаче Шелдоне, Монтэгю бесился и держался на расстоянии. Теперь же никто не мог бы сказать, что он ищет хоть какой-то выгоды в подобной дружбе. Умственное превосходство, выделявшее их с Шелдоном в университете из общей массы, сделало их одинокими, но если Шелдон жил в одиночестве как в келье, то Монтэгю нёс его бремя из эпатажа. Однако сейчас, когда крах в любви усугубился безжалостным пониманием своей жестокости к ближним, страшной виной перед братом, осознанием, что он просто просмотрел того, кто, возможно, был послан ему Богом как друг, самый близкий по крови, чьи узы он столь грубо и бездумно разорвал — в Монтэгю рушилось то последнее, что всегда держало Джулиана — его гордыня.

— Как будто злой демон измывается надо мной. Я получаю то, без чего уже научился обходиться, и тогда, когда это уже не нужно, и такой ценой, которая убивает всю радость обладания обретённым. Я хотел его смерти. Каин, я хотел смерти брата. Но ведь я не хочу, чтобы Томас умирал, я не нуждаюсь в деньгах и не хочу наследства ценой его смерти. Или я лгу себе?

Раймонд Шелдон, как мог, успокаивал его.

— Вы просто хотели быть первым, чтобы ни перед кем не склоняться. Всё остальное — производные. Я уверен, что вас никогда не унижали, — но вы чувствовали себя униженным, вам ни в чём не отказывали, — но вы считали себя обделённым, вас любили, — но вы ощущали себя ненавидимым. Но это фантомы гордыни. Таким же фантомом было и ваше желание смерти брата. Вы не хотели гибели человека, гордыня толкала вас просто желать первородства, а реализоваться оно могло только через его смерть.

— Я уеду в Лондон…

— Сжигать мосты можно за собой, но не перед собой. Заплатить свой долг брату и отцу вы сможете только смирением и здравомыслием, а не новыми глупостями.

— Я…боюсь. Томас при смерти.

— …Боитесь, что он умрёт при вас?

Джулиан закрыл глаза и кивнул.

— Поезжайте. Он и должен умереть при вас, Джулиан.

— Хотите сказать, что я заслужил…

— Это не кара, но вразумление… Поезжайте.

* * *

Смерть брата стала для Монтэгю мучительнейшим из воспоминаний. Томас скончался тихо, с улыбкой, одна его рука сжимала руку отца, другая — брата.

— Я не знаю, готов ли я к смерти… но я так отрешен от жизни, то глупо оплакивать меня. Молитесь обо мне. «Слово Его есть жизнь вечная…» — Брат говорил с трудом, умолк и умер. Лицо его просветлело. Джулиан испытал странное чувство — не только смертной тоски от утраченного, но и чего-то иного, необретённого, точнее, даже неосмысляемого, что прошло вдруг рядом, завораживая и пугая одновременно.

Брат оставил ему папку, в которой было лишь одна страница. «Умираю я с одним лишь сожалением, Джулиан, брат мой, что не успел и не сумел я в моей краткой жизни обрести в тебе брата. Но уповаю, что смерть моя примирит тебя со мной. Не скорби обо мне. Мы не знали друг друга, и моё понимание твоего сердца затруднено. Кто ты? Какой ты? Поздно и спрашивать. Я корю себя за слабость тех попыток сближения, которые предпринимал при жизни. Теперь, когда ты заступишь на моё место, мне кажется, сердце твое смягчится, и ты будешь достойным помощником отцу и заместишь ему моё отсутствие. Сделай это, Джулиан…» Строчки плыли в глазах Джулиана, в висках стучало. Близость смерти ударила его, обесценив то, что ещё было значимым, но эти простые строки вошли в него последней — ножевой — болью.

Сэр Этьен не мог успокоиться после смерти сына, Джулиан же чувствовал мутную непреходящую горечь и такую скорбь, что её ощутил даже отец. Он попытался выпихнуть сына из образовавшегося вокруг них смертного круга. Имением в последний год никто не занимался, и дела были в некотором упадке. «Займитесь этим, Джулиан», попросил отец. Тот на удивление быстро разобрался с делами, навёл идеальный порядок в счетах, но отвлечься удавалось только днём, ночами Джулиан плохо спал или видел кошмары. По счастью, из них ушла рыженькая плачущая Хетти. Но то, что пришло, было не лучше. Мимо него проносили тяжелые гробы, он то и дело застревал сапогами в зловонной грязи, пытаясь выбраться, хватался за гробовую повозку, та выволакивала его из грязи и влекла на погост…

Джулиан предложил отцу отремонтировать Монтэгюкастл, привести в порядок службы. Может, завершить огораживание? Тот, видя, что Джулиан просто не знает, куда себя деть, поддержал его, и с новым удивлением наблюдал, как набранные рабочие снуют, как муравьи, по двору, как носится и отдаёт приказания сын, как мелькают гружёные телеги и подводы с гранитными валунами, привезёнными из соседней каменоломни. Джулиан хотел сохранить фасад дома, напоминавший древнюю крепость, ему нравилась его горделивое величие и солидность, он заменил двери — на ещё более массивные, сумрачного мореного дуба, приказал обложить фундамент гранитом, из него же выложили ограды, закрывшие службы. Он перепланировал двор, изменил петлю подъездной дороги, разбил цветники, маленький родник был огорожен валунами, за домом из остатков гранита выложили беседку, установили во дворе новые скамьи и фонари. Отец, оглядев преображённый дом, не мог не отдать должного безупречному вкусу Джулиана, его деловой хватке и умению организовать работу, но сказать об этом сыну не пришлось — тот уже занялся огораживанием, уезжал утром, возвращался в сумерках.

Потом Джулиан решил расширить комнаты, переделать интерьеры, и отремонтировать парадную лестницу, на что ушло две недели препирательств с декоратором, когда же всё было сделано по желанию Джулиана, служанки и лакеи в изумлении осматривали новые апартаменты, в которых классическая строгость интерьеров сочеталась с простотой и удобством. Комнат стало меньше, но дом внутри приобрел странные пропорции готических замков. Опытный строитель, приглашённый Монтэгю, с удивлением отметил, что молодой хозяин безошибочно, чутьем, восстановил изначальный вид дома, убрав позднейшие пристройки и стены. Джулиан считал, что древность придает всему отпечаток того благородства, которой не возмещают ни роскошь, ни богатство, ни фантазии моды. Отец был в немом восторге, ему понравилось, что сын не забил дом новомодными безделушками, а, напротив, отдаёт предпочтение благородной старине. Сэр Этьен не мог не признать, что за два месяца Джулиан сделал больше, чем Томас за восемь лет. Сам Джулиан за это время, восстанавливая величие родовой вотчины, усилием воли отодвинул смертный круг.

Жизнь снова — вяло и апатично, но заструилась в нём.

* * *

Несмотря на то, что общество смотрело на юную леди Шелдон с восторгом, видя в ней блестящую властительницу светского общества, Патриция не пользовалась преимуществами, которое дало ей замужество. Она перестала явно томиться на светских раутах, но настолько предпочитала им домашние вечера наедине с мужем, что он наконец согласился с тем, что ей вовсе ни к чему посещать их все.

К мужу Патриция относилась с нежным обожанием, Раймонд в равной степени боготворил супругу. Его семейное счастье, которое виконт никогда не стремился выставлять напоказ, читалось, однако, в его умиротворенных жестах и взглядах, в улыбках и всегдашнем благодушии. Оба отличались сдержанностью, имели сходные чувства, а если их мнения в чем и разнились, то Патриция, любя супруга и восхищаясь его умом и образованием, всегда уступала. В итоге — и Шелдон не сразу заметил это — приобрела над ним необыкновенную власть, тайны которой супруг не постигал. День, когда он не будил её поцелуем — был прожит зря, утро без её силуэта в жемчужном пеньюаре у окна — было не утром, вечер, когда он не любовался её профилем в неверном свете свечи в шандале — был безрадостен.

Лорд Брайан, наблюдая жизнь молодых, пришёл к выводу, что его сын не сглупил в выборе супруги. Невестка нравилась свекру, была мила и скромна, и вскоре граф Шелдон признал, что сын подлинно нашёл сокровище.

* * *

Мисс Кора Иствуд по-прежнему дружила с мисс Гилмор, дорожа этой дружбой всё больше, открывая в подруге всё новые совершенства. Она не удивилась предпочтению, которое всё более явно оказывал ей молодой Льюис Карбэри, искренне радовалась за неё, но сама с каждым днём томилась всё больше.

Кора поймала себя на том, что постоянно думает о Джулиане Монтэгю. Ей доставляло теперь несколько болезненное удовольствие вспоминать его признания, вызывать в памяти его лицо, его мощные плечи с той кровавой царапиной, которую она врачевала, вспоминать трепет и тепло его кожи. Теперь она поняла, что никогда не любила Раймонда Шелдона. Её поступки определялись только тщеславием. Когда виконт Шелдон женился, в ней было задето самолюбие — но вовсе не сердце! Она даже не думала о нём, разве что уважала его бесспорные достоинства. Но отдавая дань его добродетели и красоте, Кора никогда не думала о нём как о любимом человеке.

Как о любимом… Да. Если бы не слова матери и Лоренса о мистере Шелдоне, её сердце принадлежало бы Джулиану.

Но что делать теперь? — вот вопрос, ответа на который она не находила. Как быть? Что предпринять? А ничего. Он разлюбил и забыл её. «Мы не можем вторично полюбить тех, кого однажды действительно разлюбили». Сэр Чилтон часто цитировал Ларошфуко. Кора тяжело вздыхала, не видя выхода. Томление её усиливалось, становясь в иные минуты совсем тягостным, и оно вынудило её сделать то, что запрещали осмотрительность и здравомыслие. На одном из вечеров, куда виконт Шелдон приехал без супруги, Кора Иствуд, постаравшись оказаться за столом с ним рядом, будто невзначай спросила его, не получал ли он вестей от… мистера Монтэгю?

Раймонд Шелдон посмотрел в лицо мисс Коры, сохранявшее спокойное и безучастное выражение, и на её руки, нервно теребившие платок, и с готовностью ответил, что недавно действительно получил от мистера Джулиана Монтэгю письмо из имения. Его постигла тяжелая утрата — скончался его брат Томас. Джулиан сообщил ему, что по просьбе отца, сэра Этьена, занят делами и хозяйством, несколько запущенным за последний год. Мисс Иствуд внимательно слушала его, но неожиданно на её чело легла странная тень.

— У сэра Этьена… только два сына?

— Да, Томас и Джулиан.

— Стало быть, теперь…

— Джулиан унаследует имение и восемь тысяч годовых. — Раймонд Шелдон внимательно посмотрел на мисс Иствуд, отметив про себя, что её лицо перестало быть кукольным, залегшие впадины на щеках обрисовали высокие скулы, глаза стали глубже и печальней, лицо удлинилось и в обрамлении тёмных волос казалось новым — колдовским и скорбно-красивым. Заметил он и впечатление, произведённое его словами — они не обрадовали мисс Иствуд. В глазах её промелькнуло что-то болезненное и горестное.

— И он… останется в деревне?

— Насколько я понял, у него нет пока определённых планов. Мистер Монтэгю раньше предполагал обосноваться в Лондоне, но, вы же знаете, он получил предложение от мистера Кемптона работать в полиции, — Кора ошеломлённо взглянула на него, — да-да, я сам слышал об этом от мистера Чилтона, но теперь его планы могут снова измениться. Управление таким поместьем требует немалых усилий.

Мисс Иствуд не стала продолжать разговор, переведя его на посторонние вещи, а вскоре поторопилась уехать — задолго до конца вечера, сославшись на недомогание. Уже дома, в своей спальне она обдумала услышанное и расстроилась ещё больше. Восемь тысяч годовых! Монтэгю теперь может выбрать кого угодно. Наверняка, став богачом, он отомстит ей за былое пренебрежение. Впрочем, нет. Монтэгю благородный человек и истинный джентльмен. Он не опустится до такого. Как может она так думать о нём? Но новый статус Монтэгю всё равно не радовал. Если раньше у Коры Иствуд была надежда, что после его возвращения в город ей удастся привлечь его, то теперь это становилось невозможным. Если она сделает хоть что-нибудь, чтобы обратить на себя его внимание, это будет истолковано низменно — её обвинят в расчетливости и корысти.

Кора поделилась новостями и своими размышлениями с подругой Энн. Только с ней она могла быть до конца откровенной, к тому же ей было приятно слышать уверения Энн, что мистер Монтэгю влюблён в неё. Кора оспаривала суждение подруги, но слышать его хотела вновь и вновь. Она искренне рассказала Энн о своих мыслях. Бог весть, почему она внушила себе, что была влюблена в Шелдона. Ничего подобного. С первого взгляда её сердцем завладел мистер Монтэгю, и если бы не слова сэра Чилтона, она могла бы быть счастлива. Ведь он столько раз говорил ей о своей любви! Жаль, что всё столь неудачно сложилось…

Мисс Энн Гилмор утешала подругу. Мистер Монтэгю по-прежнему любит её. Ведь в тот день он не просто сидел у её дома. Он хотел увидеть её. Как же Кора может говорить, что нелюбима? Да, теперь, когда Джулиан так разбогател и должен был унаследовать титул, положение менялось, и мисс Гилмор понимала это. Найдутся те, кто скажут, что Кора пренебрегла нищим, а теперь старается понравиться богачу. Но мнением света, если ты в полной мере осознаёшь свою правоту, можно и пренебречь, заявила Энн. Что скажут женщины типа миссис Лавертон или мисс Глэдис — понятно, но нелепо строить жизнь по их принципам.

— Мистер Монтэгю привлёк тебя благородством, а не состоянием, ты к тому же имеешь прекрасное приданое, и обвинять тебя в расчетливости могут только низкие люди.

— Но ведь ты же видела, Энн, с той самой ночи он ни разу не пригласил меня, даже не подошёл ни разу!

— Мистер Монтэгю благородный человек и не хотел пользоваться тем, что мы обе в долгу перед ним.

Кора усмехнулась.

— Если это так, то надеяться мне вообще не на что — ведь мы по-прежнему обязаны ему.

— Я думаю, что пережив такую потерю, утратив брата, мистер Монтэгю почувствует себя одиноким, и снова проявит свои чувства.

— Он разлюбил меня! Я для него теперь ничего не значу!

— Вздор это всё.