Дибич тяжело вздохнул. Ситуация для него час от часу менялась — и всё к худшему. Елена даже не вспоминала о нём, в её душе и сердце царил Нальянов. Сам же Андрей Данилович своим глупым поступком с запиской убитой от имени Нальянова втянул себя в уголовное разбирательство, и кто знает, чем всё кончится. Дибич раздражённо подумал, что он проиграл Юлиану по всем статьям: и в любви, и в житейском здравомыслии, да и в понимании сокровенного тоже, — даже с избытком. Особенно злило, что тот узнал о записке и догадался обо всём прочем.

Конечно, в глазах Юлиана он стал посмешищем. Да и подлецом, пожалуй, с досадой подумал Дибич. Да, это читалось в брезгливом взгляде Нальянова, ещё как читалось.

Дибич поймал себя и на том, что второй раз за месяц оказывается недалеко от покойника. Но как не думал он о Вергольде даже у его могилы, так и теперь — он совершенно не вспоминал об Анастасии Шевандиной, несмотря на минувшую ночь. Пока он не знал, что с ним была не Елена, он упивался воспоминаниями, но едва понял всё — воспоминание исказилось, свернулось, обуглилось и осыпалось прахом, как брошенный в камин пергамент.

Как ни странно, несмотря на его собственный упрёк Нальянову в равнодушии к гибели Анастасии, Андрея Даниловича это теперь тоже совсем не занимало. И кто бы ни придушил эту блудную девку, — что ему за дело? Весь вопрос был лишь в том, сколько придётся здесь проторчать. Как минимум неделю, наверное. Дибич вздохнул. Удивлялся он и братьям Нальяновым. Ладно, Юлиан, — в конце-то концов, это подлинно не его дело. Но Валериан — следователь, сыскарь. Почему он не расследует убийство? Почему никого в доме Ростоцкого ни о чём не расспрашивает? Он, похоже, и не заходил туда вовсе…

Однако было и кое-что, новое и интригующее. Разговор Елены с тётушкой подлинно заинтересовал Дибича. Княгиня Белецкая явно знала о смерти матери Нальянова куда больше Ростоцкого. «Лилька»… Судя по этому имени, Надежда Белецкая и Лилия Нальянова были подругами. Оказывается, там всё же произошло нечто примечательное. Что именно? Белецкая обвинила Юлиана в смерти матери, однако Ростоцкий сказал, что она всего лишь «по ошибке не ту микстуру выпила». Но глупо интересоваться этим у княгини. Глупо спрашивать и у Нальянова. Надо поднять связи отца и людей, помнящих события пятнадцатилетней давности. И могила… эта странная могила…

Дибич не сразу осознал, почему его так волнует услышанное от княгини Белецкой. Потом понял. Сейчас как никогда ему требовалось оружие против Юлиана, нужен был факт о Нальянове, который бы выровнял их отношения и его шансы в соперничестве за Климентьеву. И в смерти Лилии Нальяновой — ему именно этот шанс и виделся.

Мысль пришла неожиданно: конечно же, надобно расспросить графиню Клеймихель, которая приходилась ему родней по отцу. Андрей Данилович рассудил здраво: если Надежда Белецкая знает нечто, не делающее чести Юлиану Нальянову — едва ли она единственная, кто это знает. Свидетелями событий пятнадцатилетней давности могли быть многие, а значит, нужно ими поинтересоваться. Старуха Клейнмихель вполне могла бы просветить его.

Андрей Данилович без труда отпросился у Вельчевского в город, обещая вернуться на следующее утро, через час был в Питере, заехал к себе переменить платье, а утром, около одиннадцати, уже стоял на пороге особняка Екатерины Клеймихель. Если Екатерина Фёдоровна и была удивлена визитом, то не настолько, чтобы показать своё удивление. Зная резкий и откровенный характер старой графини, её иступлённую веру и уединённый образ жизни, Дибич заранее решил не искать обходных путей и уловок, а спросить напрямик, и выбранная им тактика оказалась правильной.

Он коротко рассказал о своём знакомстве с Нальяновым, поведал и о произошедшем в Павловске, откровенно признался, что этот человек, несмотря на то, что весьма заинтересовал его, временами пугает. Сам он слышал печальную историю смерти его матери, но не знает подробностей. В чём они заключаются? Отчего умерла Лилия Нальянова?

Старая графиня смерила внучатого племянника долгим мрачным взглядом.

— Умирающий в юности обычно гибнет по грехам своим да по глупости. Тут всё и совпало. Дармиловский род захудалый был, да Лилька уродилась редкой красавицей. Брак с Нальяновым выгоден был — Дармилов-то за Лилькой ничего дать не мог. Тут бы ей оценить Божью к ней милость, да каждый день Бога благодарить. Так нет же. Сыновей она ему двоих родила, а потом во все тяжкие пустилась. Но поначалу всё тихо было, дети малые, а Витольд целыми днями на службе. Она то с одним гувернёром валандалась, то с другим, но осторожничала. Потом дети подросли, старший-то особо понятливый был… Да и Лидка Чалокаева тоже пронюхала про всё: она всегда своих людей в доме братца держала. Умная баба. Ей Акушка-то, горничная Лильки, про всё доносила. Дальше не знает никто, как всё произошло, только уехала Лилька в их летнюю резиденцию, на головные боли пожаловавшись, мол, отдохнуть хочет. Остальные должны были в воскресенье приехать, да вот беда, Нальянов раньше освободился. Приехали они — Нальянов со старшим сыном да Лидка Чалокаева — в субботу на повечерии, ну, Лильку под конюхом и нашли. В Розовой спальне, аккурат на первом этаже во внутреннем дворе, там окно французское, и всё розами обвитое.

Дибич слушал, не пропуская ни одного слова, как оглушённый. Старуха несколько минут молчала, но Дибич не решался заговорить. Графиня вздохнула.

— Натурально, скандал в благородном семействе. И тут… Витольд расплакался, любил он Лильку-то, Лидка истерику закатила, требовала выгнать прелюбодейку в шею, да на развод подать, конюх, натурально, удрал, Лилька на золовку завизжала. Тут-то Юлиашка Нальянов вышел, а через четверть часа вернулся. И зубки показал. Скандал не утихал, Лидка с Лилькой переругивались, а Юлиан бутыль на стол ставит и говорит матери, что скандалы в благородном семействе никому не нужны. В этом флаконе, говорит, микстура от бессонницы, полбутыли хватит, чтобы все скандалы в землю ушли. Тут молчание повисло такое, что хоть топор вешай. Даже Чалокаева в ужасе умолкла. Витольд вздрогнул: «Это же твоя мать», — говорит. Так этот… «Мать, — отвечает, — это жена отца, а жена конюха мне матерью быть не может».

— Господи…

— Дурная история, что и говорить, — кивнула графиня. — Лилька завыла, пыталась сыну в ноги кинуться, но тот отца поднял и вышел с ним. Чалокаева за ними. Лидка, что говорить, детей-то своих отродясь не имела, она спала и видела, Юльку да Валье к рукам прибрать, но тут и она струхнула. Она только выгнать Лильку хотела, интригу для того и плела, а такое…

— И что Дармилова?

— Она в то утро за ними в Питер кинулась, думала, с сыном договорится, но какое-там. Лакей от порога ей отворот поворот дал. «Принимать не велено никогда-с» Ну, в итоге, в понедельник её на даче и нашли. Сонного этого зелья выпила она, видать, с избытком. Так даже на похоронах, — старуха вздохнула, — Валье и Витольд плакали оба, даже у Лидки нос покраснел, а этот — слезинки не проронил. Бледный был, как мертвец, только глаза светились.

— Да, милосердие там не ночевало, — выдохнул Дибич, ощутив, как в жарко натопленной комнате у него замёрзли пальцы.

— С чего он так — Бог ведает, — пожала плечами старая графиня. — С детства Юлька, говорят, кошек бродячих в дом притаскивал, жалостливый был. А тут — палач палачом. Как можно так? Я Лилию не оправдываю. Нет такому оправдания. Но не сыну же судить… Мать же всё-таки.

— А что потом?

— А что потом? — пожала плечами графиня. — Ничего. Чалокаева на племянников лапу наложила. Как ни странно, Юльку-то особенно всегда жаловала, просто души в нём не чает. Да только есть ли там душа-то?

— А Валериан?

— Младший тоже в этой семейке какой-то неладный. С головой-то у него всё в порядке. Сын Заславского, который с ним в этом, как его, Оксфорде, учился, так рассказывал, что Валериан лучший на курсе был. Да только глаза-то у него мёртвые. Совсем мёртвые.

Дибич едва не забыл поблагодарить родственницу за рассказ. Его шатало, ноги дрожали, и земля, казалось, проваливалась под ними… С трудом спустившись по парадной лестнице и добредя до угла, он без сил плюхнулся на скамью в скверике и попытался умерить дрожь, которая теперь сотрясала всё тело. «Холодный идол морали…» Да, Андрею Даниловичу удалось получить всё интересующие его сведения, но вот беда, они вовсе не дали ему оружия против Нальянова, а, скорее, откровенно напугали, наполнив душу почти мистическим ужасом.

* * *

Все тридцать с лишним вёрст, отделявшие Павловск от Питера, Дибич думал о Нальянове. Перед его глазами снова проносились сцены в поезде, ночной разговор на Шпалерной, беседа Нальянова с Вельчевским в его присутствии. Теперь слова Нирода окрасились новым смыслом. «Холодный идол морали, холодный идол морали», стучало в мозгу. Дибич понял, почему Нальянов ненавидит розы. Никакой лихорадки у него нет, просто дурное воспоминание отрочества. Ненавидит он и конюхов… тогда, в поезде, Дибич не придал значения этим словам, теперь же они проступили в полноте.

Андрей Данилович был так поглощён услышанным от старой графини, что совершенно не заметил дороги. Слова Клейнмихель сжали время пути в считанные мгновения. Все внешнее растаяло, а сам рассказ казался сном. В итоге от проделанного пути из Питера до Павловска в памяти Дибича не задержалось ничего, кроме смутных образов древесных стволов, чьих-то усадеб, заборов и станций.

Уже на подъезде к Павловску Андрей Данилович немного успокоился. Ему стало понятно, что таким, как Нальянов, лучше не переходить дорогу. Себе дороже выйдет. Как только закончится следствие — разумнее уехать. Что до Климентьевой — её-то как раз просветить на счёт «идола» не помешает.

Дибич зло усмехнулся.

Приняв эти вполне разумные решения, Андрей Данилович приказал остановить лошадей у чалокаевской летней резиденции. Пробило три часа пополудни. И тут Дибич заметил, что за те часы, пока он отсутствовал, случилось что-то ещё: на улице суетились дворовые люди с чалокаевской дачи и из дома Ростоцкого. Что-то, размахивая руками, доказывал Вельчевскому старик Ростоцкий. Деветилевич, Левашов и братья Осоргины стояли на пороге дома генерала с серыми лицами. Правда, из гостиной чалокаевской дачи неслись тихие аккорды шубертовского «Мельника», а с балкона на поднятую суету недовольно взирала сама Лидия Чалокаева, из чего Дибич заключил, что какая бы беда ни приключилась, она не коснулась «холодного идола морали».

И он не ошибся.

Поднявшись по ступеням парадной лестницы, Дибич столкнулся с Валерианом Нальяновым, который, вежливо и отстранённо кивнув ему, быстро прошёл вниз. В гостиной же сидел старший Нальянов, перебирая ноты.

— А, дорогой Андрэ, вы уже из Питера? — увидев его, небрежно бросил Юлиан. — Не вы ли увезли с собой прелестную мадемуазель Климентьеву?

— Что? — удивился Дибич, присаживаясь на диван.

— Мадемуазель пропала — с утра не могут найти. Утром сегодня Белецкие с Ростоцким телеграмму давать ходили, потом разрешения на отъезд получили, а тем временем, как говорят, Елена вышла по саду генеральскому погулять. Белецкие вернулись — вещи сложены, а девицы нет.

Дибич решил, что его разыгрывают.

— Шутите? Куда она с дачи пропасть могла?

Нальянов покачал головой.

— Не знаю.

Это просто и почти бездумно произнесённое «холодным идолом морали» слово неожиданно заставило Дибича похолодеть.

— Так она серьёзно пропала? — он вскочил. — А вы все где были?

— Утром-то? Вельчевский с братом на почту ходили, Лидия Витольдовна с ними пошла, я решил ванну принять. Потом поспал часок, газеты полистал. В Германии введён высокий таможенный тариф, пошлины на железо, бумажную пряжу и хлеб. Кроме того, наш Тургенев получил звание доктора гражданского права в оксфордском университете. Сообщено, что он один из первых русских, удостоенный этой чести. Больше ничего примечательно. На рояле побренчал, подзакусил слегка. Ванну принял.

— Какого чёрта вы принимаете ванну дважды в день? — вскипел Дибич.

— Потому что три раза я не успеваю, — охотно растолковал Нальянов.

Дибич тяжело дышал. До него только сейчас дошло, что убийца Анастасии не арестован и может продолжать убивать.

— Перестаньте ёрничать. Вы, что, думаете, что убийца — маньяк, и Елена… Елена погибла?

Нальянов зевнул.

— Отличительное свойство маньяка, дорогой Андрэ, — постоянство и неизменность. Но постоянство и неизменность проступают только со временем. Если убийца маньяк — это скоро выяснится. Девица могла и заблудиться. Валериан с Вельчевским сейчас взяли шляпку мадемуазель и поищут её с собаками.

Дибич едва сдерживал гнев.

— А вам, холодному идолу морали, это безразлично?

— Ну, почему? Это я предложил взять собаку. Кстати, о расследовании убийства Шевандиной. Её выследила Ванда Галчинская, а Вашу записку Вельчевский обнаружил вложенной в дневник убитой. Он взял образчик моего почерка и сильно интересовался вашим, потому что руку Деветилевича, Левашова, Харитонова, Гейзенберга и Осоргиных уже изучил.

Дибич побледнел и снова сел. Всё его бешенство погасло. Не составит труда найти его почерк в бумагах министерства, а как он объяснит подпись? Рассказать правду было немыслимо, но какие-то объяснения дать было необходимо. Андрей Данилович лихорадочно размышлял, забыв и об исчезновении Елены, но, как назло, ничего в голову не приходило.

— Что же делать? — растерянно спросил он сам себя, но произнёс это вслух.

Нальянов вздохнул.

— Вы же не убивали Анастасию Шевандину, хоть и подставили её под ревнивую месть пятерых влюблённых дурочек, — невесело усмехнулся он. — Но факт остаётся фактом. После ночи с вами она была жива и здорова, а раз так…

— А если я скажу Вельчевскому, что просто пошутил над девицей, а она возьми и прими всё за чистую монету? — жалобно пробормотал Дибич. — Она пришла, ну, а мне, как джентльмену, деваться было некуда?

Нальянов покачал головой.

— Не выйдет. Вельчевский же не идиот. Если бы дело шуткой и закончилось, вопросов бы не было, но убийство… убийство, увы, на любое деяние проливает свой холодный и мертвенный свет. В вашей записке стоят мои инициалы. А джентльменам свойственно подписываться своим именем. К тому же, если бы девица приняла всё не в шутку — прийти она должна была ко мне, именно так Вельчевский и подумает, уверяю вас, — лениво растолковал он.

— Ну, спальню перепутала…

— Ага, — расхохотался Нальянов. — Записка ваша и почерк ваш, инициалы зато мои, спальня снова ваша, девица в моём доме идёт в мою постель, попадает в вашу. Дивны дела твои, Господи.

Дибич вздохнул. Он не мог признаться Вельчевскому, что решил заманить к себе Климентьеву запиской от имени Нальянова. Не мог доказать, что перепутал шляпки. Не мог объяснить, что вовсе не Анастасию Шевандину ждал к себе в полночь — всего за восемнадцать часов до её смерти. Он попал в дурной капкан двумя ногами и понимал это.

— Если вам что-то мешает рассказать правду, — усмехнулся Нальянов, — правдиво солгите. И если вы не настолько щепетильны, чтобы принять от меня помощь…

Дипломат резко повернулся к нему.

— Что мне делать?

— Пусть следствие думает, что я был в курсе этой записки, — посоветовал Нальянов. — Вы можете сказать, что знали о моей связи с девицей, хотели приволокнуться за ней, имея в виду лёгкую добычу, посоветовались со мной, и я согласился, чтобы вы заманили её к себе от моего имени. Мне она была безразлична, и вы знали об этом. Она пришла, вы своё получили, а кто убил девицу на следующий день — знать не знаете. Лучшая ложь та, в которой много правды. — Глаза Нальянова болотно искрились. — Разумеется, о Климентьевой — ни слова, даже если её угораздило стать новой жертвой маньяка: вам до этого дела быть не должно.

— И вы подтвердите, что знали о записке? — оживлённо спросил Дибич. В словах Нальянова ему и вправду померещился выход.

— Что мне, подлецу, стоит солгать следствию? — язвительно рассмеялся Юлиан. — Да, дорогой Андрэ, я готов это подтвердить.

Дибич облегчённо вздохнул. Он понимал, что Нальянов проявляет по отношению к нему высокомерное великодушие, но сейчас решительно всё заслонило беспокойство о себе. Подобная история, всплыви она во всех подробностях в свете, могла здорово уронить реноме и стоить карьеры. Не говоря уже о том смешном положении, при котором он, незадачливый Казанова, ловил в сети утончённую красотку, а получил чужие объедки.

— Благодарю вас, — сказал дипломат почти искренне.

* * *

Однако заняться лжесвидетельством им довелось не скоро: Елены нигде не было. Ростоцкий был бледен, к нему вызвали врача. Эмансипированные девицы недоумевали, Лизавета и Анна испуганно жались друг к другу, Белецкий метался по даче генерала как помешаный, но только путался у всех под ногами. Харитонов, Деветилевич, Левашов и Осоргины отправились в Старую Сильвию, обошли весь парк, выкрикивая имя Елены, но никто не отозвался. Собака Ростоцкого и полицейский пёс Вельчевского взяли след, но явно вчерашний, и Валериан Витольдович с Вениамином Осиповичем, прометавшись несколько часов по поляне и местам пикника, тоже ничего не нашли, убедившись, что девица пропала бесследно.

«Холодный идол морали» в центре всего этого сумбура был воплощением спокойствия: он заказал кухарке бефстроганов и послал за бутылкой роскошного вина, потом прогулялся по чалокаевскому парку и сел обедать в одиночестве, ибо Лидия Витольдовна и Дибич всё же ушли в парк узнать об итогах поисков. Когда они вернулись — вместе с Вельчевским и Валерианом Витольдовичем, Юлиан допивал уже последний бокал.

Дибича безрезультатность поисков всё же сильно обнадёжила, к тому же он был уверен, что убийца, кто бы он ни был, никогда не стал бы нападать на Елену в то время, когда рядом были её дядя и тётя. Она жива, просто… просто… он не знал, что предположить, но верил, что Елена непременно найдётся. Она забрела в какой-нибудь храм или старую церковь в Павловске, заблудилась или повредила ногу…

— Ничего не нашли, Валье? — осведомился Юлиан тоном, который ясно говорил, что в ответе он не сомневается.

— Её нигде нет, — ответил младший Нальянов, приступая к трапезе. — А ты чем занимался, Жюль?

— Меня господин Дибич обвинил в равнодушии к следствию, — любезно улыбнувшись Андрею Даниловичу, светским тоном сообщил Нальянов, — всего-то за то, что часок понежился в ванной. Между тем, — Юлиан вытер губы салфеткой и положил её на стол, — девицу я нашёл.

Дибич в изумлении выронил вилку, звякнувшую о край тарелки, Вельчевский замер, Лидия Витольдовна усмехнулась, а Валериан, сохраняя каменное спокойствие, осведомился:

— И где она, Жюль?

— Вам всем лучше дообедать, а после сопровождать меня.

— Какого чёрта? — вспылил Дибич, с досадой отбросив салфетку. — Вы всё это время знали, что с девушкой?

— Не знал, — покачал головой Нальянов. — Она могла быть в Сильвии, заплутать в незнакомых улицах, упасть о обморок… Есть и ещё один вариант — попала в воды Славянки, и тело её кануло на дно. Однако, прогулявшись в ваше отсутствие по округе, я отверг это допущение. А теперь, когда ваши поиски окончились безуспешно, я могу с весьма большой точностью предположить, где девица.

Лидия Чалокаева единственная не придала большого значения словам племянника. Она с аппетитом ела, заботливо спросила Юлиана, что он будет на ужин, приказала принести ещё вина. Дибич заставил себя успокоиться и снова принялся за еду. Валериан поднял глаза на брата.

— Значит, она мертва? — он, казалось, утверждал это.

Дибич обмер, в глазах его потемнело. Вилка снова со звоном ударилась о тарелку.

Юлиан уверенно кивнул.

— Да, Валье.

— Это… это ваши догадки! — Дибич почувствовал, как рывками заколотилось сердце. — Чушь!

Нальянов усмехнулся и промурлыкал:

— «Белый саван, белых роз деревцо в цвету, и лицо поднять от слез мне невмоготу…»

Дибич побледнел, чувствуя, как спирает дыхание: Нальянов безжалостно процитировал песенку утопленницы Офелии. Валериан же спокойно закончил трапезу.

— Я, кажется, тебя понял, — он исподлобья взглянул на брата. — Ты полагаешь, она… в нашем пруду? У меня была эта мысль, но собаки-то не пошли туда.

Чалокаева нахмурилась, бросила встревоженный взгляд на племянников, но ничего не сказала, хоть было очевидно, что эта догадка Валериана её отнюдь не порадовала. Она не любила, когда кто-то появлялся без ведома хозяйки в её резиденции, а уж утопленницам в собственном пруду и вовсе была не рада. Чалокаева внимательно посмотрела на Юлиана. Увы, на сей раз любимый племянник не смог порадовать её.

— Они и не могли туда пойти. Она же вчера вечером промочила ноги. Едва ли у неё была с собой другая обувь. Стало быть, она надела чужие туфли или калоши, что стояли у входа.

— Этого не может быть, — Дибичу казалось, что всё, что говорит Нальянов, тот говорит специально, чтобы побесить его. — Это… это просто вздор!

Валериан же явно ни на минуту не усомнился в словах брата.

— Значит, ты уверен, что рано утром убийца выманил её из дома, они пошли через сад Ростоцкого в наш парк, и там он около пруда задушил её и сбросил в воду?

— Думаю, да. Я-то полагал, что он вывел её к реке, но, когда прошёл туда, заметил, что Савинковы вырубили на подходе к своей даче кусты и берег почти голый, да и глубина там — курице по колено. И видно всё вокруг — на выстрел. Значит, спрятал у нас, тут везде кусты, пруд в сажень глубиной.

— Выходит, она не подозревала его в убийстве Шевандиной. — Валериан допил вино и повернулся к Вельчевскому. — Я полагаю, Вениамин Осипович, нам надо проверить догадку брата.

Тот уже стоял на ногах. Чалокаева подозвала к себе лакея и что-то тихо сказала ему. Дибич, которого сильно трясло, тоже поднялся.

— Дорогой Андре, не сочтите за обиду, — Юлиан тоже поднялся, — но мы с братцем и господин Вельчевский — люди, если так можно выразиться, привычные к трупам. Я дела по убийствам ещё в отрочестве почитывал, Валье в уголовном ведомстве семь лет служит, а Вениамин Осипович — и того дольше. Вас же, как я заметил, бездыханные тела… нервируют. Может, останетесь?

— Нет! — Дибич выкрикнул это резко и зло.

Он сильно нервничал, мысль о смерти Елены Климентьевой была нестерпима, и то, что Нальяновы столь деловито и бессердечно обсуждали версию о гибели Элен, раздражало его непомерно. То же, что Нальянов припомнил ему его слабость у тела Анастасии Шевандиной, просто взбесило. Не менее злил и нарочито мягкий тон Нальянова, точно тот говорил с ребёнком.

Юлиан кивнул и уступил, не став настаивать.

— Ну, не обессудьте. Будь по-вашему.

Вошедший в комнату лакей протянул Юлиану Витольдовичу небольшую бутылку французского коньяка.

— Мерси, тётушка, — повернулся племянник к Чалокаевой. — Такая вещь лишней не бывает.

— Я Семёна за вами пошлю. Что понадобится — присылай его.

Юлиан улыбнулся тётке, любезно поцеловал ей ручку и вышел. За ним последовали и все остальные.

* * *

На дворе по-прежнему моросил дождь. Господский парк, окружавший дом, был длиною около семисот саженей, шириной и того больше. Большой пруд, над которым нависал арочный мост, наполовину скрытый ветвями прибрежных ив, лежал в шестистах саженях от дома и был огорожен со стороны Славянки каменной стеной, но со стороны генеральской дачи ограда была всего лишь живой изгородью в аршин высотой и в нескольких местах была прорежена, а в одном — и вовсе отсутствовала.

Братья Нальяновы, почти одного роста, двигались одинаково легко, почти по-кошачьи. Вельчевский же снова напомнил Дибичу борзую — он словно принюхивался к воздуху и шёл в болотных сапогах напрямик, минуя выложенные плитами дорожки. Андрею Даниловичу в парке от запаха молодой листвы, яркости свежей зелени и птичьего пения немного полегчало, он чуть пришёл в себя и подумал, что напрасно разозлился на Юлиана. Это всё нервы, мелькнуло у него в голове. Однако чем ближе они подходили к пруду, тем больше он чувствовал усталость и изнеможение и уже почти жалел, что не остался в столовой с Чалокаевой.

Сама поверхность пруда оказалась в итоге зеркальной и безмятежной. Дибич бросил торжествующий взгляд на Юлиана, но тот в это время обернулся к брату и Вельчевскому.

— С берега убийца её сбросить не мог, тут мелко, только с моста, но там глубина около сажени.

— Нет, — покачал головой Валериан, — я плавал там на исходе прошлого лета и доставал ногами до дна.

— Хорошо, — вздохнул Юлиан. — Иеремия — для купания рано, конечно, но… — он начал стягивать с себя рубашку.

— Перестань, — остановил его Валериан, — ты, что, третьего дня не наплавался? — Он сбросил куртку, рубашку и штаны. — Ты только коньяк не разбей… — он прыгнул с моста в воду.

— Вот там сначала посмотри, Валье, где ветка сломана.

— Но разве утопленник… он на дне? — растерянно спросил Дибич Вельчевского. — Мне казалось, что тело… ведь его несёт по воде…

— По течению реки недолго несёт, — кивнул Вельчевский, — а в пруду утопленник быстро идёт ко дну и остаётся там до тех пор, пока лёгкие не заполнятся водой. Вскоре внутри трупа начинается накопление газов, и тело всплывает на поверхность. Но тут не в утоплении дело. Убийца мог столкнуть живую девушку с моста, а мог задушить жертву и только потом бросить тело в воду. Картина будет разная.

Дибич в ужасе отвернулся. Его убивало то, как спокойно и уверенно эти люди говорят о смерти Элен.

Между тем, Валериан раз за разом исчезал под мостом, обшаривал всё вокруг, но не находил тела. Вода в пруду сильно помутнела, по воде шла нервная рябь.

Неожиданно Дибич услышал:

— Жюль, здесь. Кажется, нашёл.

Дибич вскочил. Вельчевский бросился к мосту, подошёл ближе к Нальянову, готовый помочь. Но Валериан сказал, что вытянет тело на берег, так проще, и поплыл к тому месту рядом с мостом, где стоял Андрей Данилович.

Вениамин Осипович и Юлиан торопливо спустились с моста и стали на берегу рядом с Дибичем. Вода у берега не была замутнена, виднелось дно. В двух саженях от берега Валериан достал ногами отмель и стал в воде по пояс. Он волок за собой тело, и там, где ступали его ноги, со дна подымались, мутя воду, голубоватые разводы ила. «Нет, нет, не может быть», уверял себя Дибич. Он был внутренне уверен, что на берег будет извлечено что угодно, только не тело той, о которой он грезил. «Это не она, не может быть…»

Валериан тем временем появился из воды по пояс, он подхватил утопленника на руки и, взрывая вокруг себя желтоватые буруны воды, вынес на берег тело Елены Климентьевой.