Перси Грэхем проснулся с теми же мыслями, с какими отошёл ко сну. Герцогиня Хантингтон стояла перед его мысленным взором как живая. Упустить такую женщину — с его стороны это было бы верхом глупости. Но когда же следовало начать очаровывать её? Пожалуй, сразу после завтрака, решил он, ему следует уединиться с ней в гостиной и первый раз заговорить — душевно и нежно, как истинному другу.

Перси вызвал камердинера и затребовал парадный сюртук и живой цветок в петлицу. Одевшись, с улыбкой оглядел в зеркале воплощение респектабельности и мужественности. Он в наилучшем настроении, что-то мурлыча себе под нос, спустился в гостиную, ожидая, когда его пригласят к завтраку. В гостиной уже были двое — расфранченный Марвилл и мисс Сьюзен Сэмпл. Лицо девушки хранило следы мучительной бессонницы, зато барон Чирбури выглядел прекрасно в новом фраке и подходящем к нему шейном платке. Минуту спустя вошёл старик Монтгомери и хозяин замка Генри Корбин, тут же приказавший лакею ударить в гонг.

Вскоре сверху спустились Арчибальд Хилтон, расфранчённый Чарльз Говард и мисс Кэтрин Монмаут, насупленная и мрачная. Последним вошёл Джеймс Гелприн.

Генри Корбин пригласил всех к столу.

— Но где же леди Хильда, Корбин? — поинтересовался Грэхем, удивившись, что хозяин не стал ждать её прихода.

— О, — небрежно отмахнулся Генри, — не волнуйтесь, ваше сиятельство, герцогиня не любит причинять никому излишнего беспокойства и завтракает всегда на час раньше в своих покоях. Сейчас она выехала с грумом и егерем на утреннюю прогулку. Не удивляйтесь, с ружьём и собаками. Мой друг Хантингтон был заядлым охотником и приохотил супругу к своим забавам. Она, кстати, и сама очень недурно стреляет. Кажется, миледи хотела поохотиться на куропаток, не знаю точно. Или, может, на лис? — на лице Генри Корбина играла любезная улыбка, — но она, безусловно, появится к обеду. Пока же — прошу к столу.

Перси Грэхем был ошеломлён. Вообще-то, ничего особенного в том, что молодая леди любила охоту, не было, но всё же ему показалось странным, что леди Хантингтон склонна была предпочесть мужскую забаву общению с гостями Корбина. В этом промелькнул, как ему показалось, едва уловимый оттенок какого-то пренебрежения обществом, однако, поразмыслив, граф успокоился. Он не знал герцогиню и судил о должном на основании светских понятий. Возможно, её любовь к охоте — следствие одиночества в огромных замках мужа. В самом деле, она была замужем за стариком, едва ли уделявшем ей много внимания. Чем же заниматься молодой женщине? Книги и музыка могли ей наскучить…

Между тем милорд Монтгомери с неподдельным интересом, вскинув вверх седые брови, осведомился, садясь за стол:

— Леди Хильда любит охотиться, Генри? Никогда бы не подумал.

— Она гостила здесь зимой, мы несколько раз выезжали пострелять фазанов и куропаток. Она крепко держится в седле и великолепно стреляет, — спокойно ответил Корбин, — и, помнится, настреляла на пять или семь куропаток больше меня. Хантингтон тоже прекрасно стрелял, — вспомнил граф и вздохнул, — у него была очень твёрдая рука.

— Мне казалось, это неженское дело, — проронил Монтгомери, впрочем, безо всякого осуждения, — все-таки кровь…

— Я не замечал в леди Хильде никакой боязни крови, — пожал плечами Генри Корбин. — У неё очень спокойный нрав и прекрасная выдержка. В седле она похожа на амазонку. Не правда ли, Джеймс?

Гелприн утвердительно кивнул.

— Такая женщина везде будет хороша, — согласился милорд Фредерик.

Тема была оставлена, точнее, она породила другую: Корбин похвастался своими новыми приобретениями: чёрной тростниковой тростью с набалдашником из серебра и стальной огнестрельной тростью с замаскированными капсюльными замками из стали с чёрным воронением. Стреляла трость маломощными револьверными патронами. При массивности самой трости и длинном стволе стрелок почти не ощущал отдачи, а выстрел оказывался сравнительно негромким.

Монтгомери, любивший оружие, заинтересовался, и Корбин приказал лакею принести трость. Ствол был укрыт внутри деревянной палки, с дульной части закрыт извлекаемым стальным наконечником. В съёмной рукоятке имелись рычаг-взвод и складной спусковой крючок. Рычаг укладывался с внутренней стороны рукоятки.

— Понятно, что прицела тут нет, — посетовал Корбин. — За «маскировку» приходится расплачиваться удобством и меткостью стрельбы. Но у меня есть и укрытые в рукоятях револьверы, где сама трость служит замаскированной кобурой. Действовать на малой дальности револьвером куда удобнее, чем вскидывать массивную и длинную трость.

— Интересная вещица, — восхитился старый герцог, — хотя и тяжеловата. Сколько у тебя тростей в коллекции? Около сотни?

— Да, сто восемнадцать.

Однако больше никого этот разговор не заинтересовал, никто из джентльменов не задал ни одного вопроса и даже не пожелал поглядеть поближе на новое приобретение хозяина.

* * *

После завтрака леди и джентльмены были предоставлены самим себе и до обеда все просто промаялись. Перси Грэхем досадовал и злился на задержку, при этом он не мог не заметить, что столь же раздражены были и все остальные мужчины, кроме Монтгомери и хозяина поместья: Корбин и милорд Фредерик ушли в бильярдную, и оттуда то и дело раздавались смех и стук шаров, загоняемых в лузы. Все остальные не были так благодушны. Мисс Сьюзен Сэмпл удалилась к себе, Чарльз Говард ушёл в курительную, Эдвард Марвилл, старательно избегая Кейт Монмаут, поторопился зайти туда же, хоть никогда не курил, а мисс Монмаут, заметив поведение своего наречённого, тоже побледнела и выскочила вон из гостиной.

Арчибальд Хилтон мерил шагами гостиную, временами замирая у окна, выходящего на болота, потом предложил мистеру Гелприну сыграть в покер. Тот вежливо кивнул. Грэхему не хотелось играть, и ему ничего не оставалось, как взять с книжной полки какой-то том и попытаться углубиться в него, скоротав время до возвращения герцогини. Но, как назло, не читалось. Граф подумал было, что было бы недурно прогуляться с ружьём самому, но это выглядело бы нарочитым.

Выйдя из бильярдной, Монтгомери поморщился, заметив за столом Хилтона и Гелприна. С Арчибальдом было опасно садиться за один стол, он был великолепным игроком, и старый герцог подумал, что надо бы предупредить родственника Хантингтона об искусстве Хилтона. Однако оказалось, что ни в каких предупреждениях мистер Гелприн не нуждался: когда Хилтон провозгласил стрит-флэш, тот спокойно открыл карты с five of a kind, «пятью одинаковыми», явив взорам потрясённого Арчибальда каре из четырёх тузов с джокером. Обыграть Хилтона ещё никому не удавалось, и Монтгомери впервые внимательно вгляделся в лицо Гелприна. И снова узрел всё то же бледное, лишённое всякой мимики лицо, на которое даже выигрыш не нагнал ни кровинки румянца. Глаза его, как заметил Монтгомери, были того странного цвета, если голубой церулеум покрыть тонким слоем свинцовых белил, и выражения в глазах не было.

Наконец от конюшни донёсся лай собак, послышался стук лошадиных копыт по мосту, и на аллее, ведущей к замку, появились несколько всадников. Герцогиня ехала впереди, но не в женском седле и амазонке, а в мужском охотничьем костюме, правда, отделанном мехом и галунами. Леди Хильда не утрудила егеря и везла ружье сама — на ремне за спиной. К седлу была приторочена добыча: несколько перепелов и вальдшнепов. Не заходя в гостиную, леди Хантингтон уединилась в своих покоях и, видимо, выразила желание взять ванну, ибо в её апартаменты вскоре устремились подгоняемые Бартоломеей две горничные, неся кувшины с горячей водой. Спустя час герцогиня вышла и приветствовала Генри Корбина и милорда Монтгомери в бильярдной, куда прошла по внутренней лестнице, минуя гостиную.

— Дорогая моя, — лорд Генри склонился с поцелуем к её руке, — ваша склонность к охоте весьма поразила моих гостей. Даже милорд Фредерик удивился, — добавил он с улыбкой, — не правда ли, Монтгомери?

— Ну, почему удивился, — усмехнулся тот, — я лишь хотел бы поздравить вас, ваша светлость, с отличными трофеями. Мы видели ваше триумфальное возвращение, и егерь сказал, что вы ни разу не промахнулись.

— Муж научил меня стрелять, — любезно отозвалась герцогиня, — но кто из вас победил на бильярде?

— О, мы не считали, — махнул рукой Генри Корбин, — просто болтали, вспоминая старые времена. Правда, Гелприн обыграл Хилтона — вот тут мы, признаться, удивились.

Герцогиня улыбнулась, обронив, что мистер Гелприн — признанный мастер покера, потом сказала, что время до обеда проведёт в библиотеке и исчезла, оставив после себя еле слышный запах все тех же пьянящих, тяжёлых духов.

Перси Грэхем, узнав, что герцогиня вернулась в замок, поспешил пройтись по коридору мимо её покоев, но встретил не леди Хантингтон, а горничных. Спустя час он осторожно постучал в её двери, однако компаньонка миледи на ломаном английском сообщила ему, что госпожа ушла повидаться с лордом Генри, своим крестным. Заглянув в бильярдную, граф нашёл там только старика Монтгомери и Генри Корбина, причём последний, точно поняв, кого он ищет, обронил, что герцогиня Хантингтон в библиотеке.

Грэхем, путаясь в лабиринтах коридоров и лестниц, дважды сбиваясь с пути и спрашивая дорогу у лакеев, с трудом нашёл в замке вход в библиотеку. Настал миг удачи. Герцогиня сидела у окна в старом деревянном кресле и была погружена в чтение толстой книги с тяжёлым кованым переплётом и бронзовыми застёжками. Перси не показалось, что ему обрадовались: глаза леди Хильды были холодны и бесстрастны.

Она кивнула ему, сухо приветствуя.

— Ищите книгу? Здесь граф Блэкмор держит только старые фолианты.

— Я искал не книгу, миледи, я искал вас.

Герцогиня Хантингтон бросила на него взгляд, снова удивив странным выражением глаз: они казались совсем мутными, лишёнными всякого выражения.

— Вы меня нашли, — кивнула она, и голос её тоже прозвучал не по-женски низко, лишённый жеманства и кокетства, он походил на голос прокурора в суде, — и что?

Перси Грэхем немного растерялся, однако решил не упускать случай.

— Мне нужна ваша помощь, герцогиня, — вкрадчиво заговорил он, — едва я увидел вас, мне показалось, что я вижу перед собой не просто женщину, но — воплощение женственности. Я же никогда не понимал женщин, их слова казались мне легковесными, мысли загадочными, поступки — странными. Я понял, что если я и смогу постичь тайну женственности, то только с вашей помощью. Что есть женщина? Что в её глазах идеальный мужчина?

Герцогиня Хантингтон осторожно, чтобы не испортить страницы, закрыла инкунабулу, защёлкнув сбоку застёжки, и отложила книгу на столик, стоявший рядом с ней. Потом несколько секунд внимательно разглядывала Грэхема, причём под её взглядом Перси почему-то стало неуютно и холодно, и наконец заговорила.

— «Man delighted not, nor woman neither…» — проговорила она цитату из Шекспир так, точно цитировала её со сцены, — мне очень жаль, ваше сиятельство, но над подобными глупыми вопросами я никогда не удостаивала даже задуматься.

Грэхем сжал зубы. Ответ был не просто наглым, он был оскорбительным, но Перси не мог позволить себе вспылить: отчасти потому что не хотел терять эту женщину, отчасти потому что не любил проигрывать. Это чертовка оказалась умнее, чем он думал, она просто отказалась играть по предписанным им правилам, да ещё и посмеялась над ним. Он не ожидал такого и не заготовил дальнейших ходов, в расчёте на то, что всё получится, как обычно. Приходилось импровизировать на ходу, а это было опасно и чревато непоправимыми ошибками. Тем не менее, Перси, принудив себя улыбнуться, заговорил снова.

— Вы изумительны и необычны, я это понял сразу, ни одна женщина такого бы ни сказала. Стало быть, вас вообще не интересуют мужчины?

— Нет.

Она ничего больше не добавила и не уточнила.

— Но почему? — изумился он.

— «Раз королю неинтересна пьеса — нет для него в ней, значит, интереса», — с чуть заметной издёвкой проронила герцогиня новую шекспировскую цитату и снова не добавила больше ни слова.

Вообще-то Перси Грэхем был непобедим. Ни одна женщина никогда не выказывала ему и тени пренебрежения: перед ним заискивали, ему стремились понравиться, угодить, влюбить в себя. О его успехах у женщин ходили легенды. Но герцогиня Хантингтон не просто унизила его и посмеялась над ним, она явно дала понять, что насквозь видит все его уловки и ничуть не нуждается в его обществе. Перси почувствовал, как в груди закипела ярость. Герцогиня же, заметив, что больше не может уделить ему время, снова взяла со столика книгу, раскрыла застёжки и погрузилась в чтение.

Грэхем, повернувшись на каблуках, стремительно вылетел из библиотеки и понёсся к себе в покои, по дороге злобно бормоча: «Наглая чертовка… наглая чертовка…» Тем не менее, четверть часа пометавшись по комнате и обругав герцогиню последними словами, Перси пришёл в себя, чуть успокоился и, случайно взглянув на себя в зеркале, отразившем джентльмена со сжатыми кулаками и перекошенной физиономией, неожиданно расхохотался.

«Подлинно чертовка», проронил он теперь с лёгкой усмешкой, вспомнив, как великолепно держалась герцогиня, как хороша она была в строгом платье болотного цвета с изящной шнуровкой, как белоснежна была кожа холодного благородного лица, какие чёрные бесята танцевали в ледяных свинцовых глазах! Какая женщина, Боже мой, какая удивительная женщина! Любовь в нём зажглась раздражением, как от трения спички возникает пламя. Если раньше он возжелал её тело, то теперь взалкал покорить эту дерзкую душу, жажда обладания стала утончённей и прихотливей.

Тут подошло время обеда. Грэхем почувствовал странную робость при мысли, что ему придётся вновь с ней встретиться, но переборол собственное малодушие и направился в столовую. Там уже собрались почти все, минуту спустя появилась и герцогиня в синем платье с алансонскими кружевами. Грэхем сел рядом с Генри Корбином и, пока подавали первое, не поднимал глаз.

К его удивлению, за столом разговор снова зашёл о женщинах, но спровоцировал его, причём невольно, старик Монтгомери. Генри Корбин перед обедом услышал яростную брань милорда Фредерика в его покоях, заглянул к своему старинному другу узнать, что вызвало его недовольство, и увидел старого герцога, который только что дочитал присланную ему из Парижа книгу «Консуэло» знаменитой Жорж Санд. Старик забыл об обеде, швырнул книгу об стол и костерил пишущих женщин на чём свет стоит.

Корбин успокоил его и повёл в столовую, где, однако, разговор возобновился.

— Воплощённая нелепость, — возмутился Монтгомери, — все идеи этой книжонки ложные и опасные, везде длинноты и декламации, всюду напиханы музыкальные теории, оккультные науки, религиозная ересь, бредни о метемпсихозе! Это самая тягостная бессмыслица из всех, что мне доводилось читать, и чтение этого нескладного романа оставило меня утомлённым и разбитым, — пожаловался старик.

Мисс Монмаут поджала губы: роман привёл её в восторг. Мисс Сэмпл тоже нахмурилась: «Консуэло» не очаровал её, но ругань на обожаемую Жорж Санд она сочла неуважением милорда Фредерика к женщинам. Герцогиня же Хантингтон осталась спокойной, она только с ласковым участием спросила милорда Монтгомери, зачем же он, терзая себя, читал этот роман, разве неясно было по первым трём главам, что это глупости?

Монтгомери на мгновение осёкся, потом спросил леди Хильду, прочла ли она сама этот роман?

Герцогиня улыбнулась.

— Я следую запрету мужа, милорд. Хантингтон говорил, что женщина, подобно Жорж Санд, просвещающая мужчин, — пагуба нынешних времён, признак порчи инстинкта и дурного вкуса. Он особенно не терпел, когда ссылались на госпожу Ролан, на госпожу Сталь или Жорж Санд. Для мужчин упомянутые особы, говорил он, три комические фигуры и как раз сильнейшие контраргументы против женского равенства. Но не буду лгать, в роман я заглянула.

— И что? — с интересом спросил лорд Генри.

— Не дочитала, — виновато вздохнула герцогиня, — наставничество при ничтожности знаний, высокомерие, разнузданность и нескромность, всё, что раньше обуздывалось страхом перед мужчиной, здесь проступает. Разве это не проявление дурного вкуса, если женщина начинает учить истинам? — на губах герцогини заиграла улыбка. — Истинная женщина ведь совсем не хочет истины — какое дело женщине до истины? Её великое искусство есть ложь, иллюзия и красота.

— О, да, — с мечтательной улыбкой кивнул Корбин, — мы обожаем женщин, под нежными околёсицами которых наша серьёзность и глубина начинают казаться нам почти глупостью. Эти же, начиная с Ролан и де Сталь, учатся требовать, домогаются прав, но в итоге только теряют стыд, женственность и вкус.

— Да, — согласился успокоившийся Монтгомери, — со времён французской революции влияние женщины умалилось в той мере, в какой увеличились её притязания.

— Вы предлагаете женщине, дядюшка, быть бессловесным домашним животным? — мисс Монмаут обращалась к Генри Корбину, однако явно пыталась задеть леди Хильду, — но ведь даже мужчины, самые развитые и разумные, поддерживают притязания женщин, разве нет?

— Ну, ещё бы, — тут же, как кот, которого погладили против шерсти, ощерился милорд Фредерик, вмешавшись в разговор. — Среди учёных ослов много тупоумных развратителей женщин, которые советуют ей подражать мужчинам, пытаются низвести женщину до «общего образования», и даже до чтения газет и политиканства. Хотят сделать из женщин свободных мыслителей и литераторов, но лишь делают их с каждым днём всё истеричнее и… — он задохнулся возмущением, не находя слова.

— Жоржсандистее, — помогла ему герцогиня.

Генри Корбин, Эдвард Марвилл, Чарльз Говард, Арчибальд Хилтон и Перси Грэхем, до того молча слушавшие беседу, улыбнулись, этой безмолвной поддержкой герцогини выведя из себя и Кэтрин Монмаут, и Сьюзен Сэмпл. Единственный, кто не улыбнулся, был мистер Гелприн, на его лице за всё время разговора ничего не отразилось.

— Ругать свой пол — это кокетство худшего пошиба, миледи, — зло и отчётливо обронила Сьюзен Сэмпл.

Леди Хильда подняла перчатку, но ответила с благодушной улыбкой.

— Я никогда не ругаю истинных женщин, мисс Сэмпл, хоть у самих женщин при бездне личного тщеславия в глубине души всегда копошится презрение к своему полу. Я, по крайней мере, в себе это замечала. Но не стоит и недооценивать нас, тут вы правы. Женская сущность потаённа и сумеречна, — глаза герцогини странно заискрились. — То, что внушает к женщине уважение мужчины, а порой и страх перед ней, — это её хищная, коварная грация, когти тигрицы под перчаткой, не поддающаяся воспитанию внутренняя дикость, непостижимое, необъятное, неуловимое в её вожделениях и прихотях…

При этих словах леди Хильды Грэхем, слушавший её, затаив дыхание, почувствовал, как по его коже прошёл мороз, от макушки до пяток, герцогиня же спокойно продолжала тоном светской беседы.

— Страх и страсть — с этими чувствами до сих пор стоял мужчина перед женщиной, в той сердечной трагедии, что зовётся любовью. Я полагаю, что не стоит отдавать эту силу за чечевичную похлёбку равенства с мужчиной. Истинная Женщина — это смесь чистой слабости с нечистой силой, — с этими словами леди Хантингтон поднялась и ушла в гостиную.

Мисс Монмаут и мисс Сэмпл, переглянувшись, вышли за ней, оставив мужчин в столовой. Корбин вынул сигару и улыбнулся. Гелприн задумчиво достал трубку. Перси Грэхем проводил герцогиню восторженным взглядом, Говард и Марвилл не поднимали глаз от давно опустевших тарелок. Чарльз Говард ловил себя на мыслях путаных и отрывочных. Герцогиня немного пугала его, она была слишком умна, и нечего было и думать привлечь её тем глупеньким планом соблазнения, что он придумал. Пыл Эдварда Марвилла тоже сильно ослабел. Придуманный им план, на первый взгляд недурной, оказывался на деле невыполнимым. Арчи Хилтон тоже глубоко задумался. Он, хороший игрок, сейчас решил, что не стоит торопиться. Эта герцогиня — та ещё штучка.

Тут ходить надо с козырей, а их у него на руках пока что не было.