Следующая неделя в замке выдалась дождливой и пасмурной. За окнами постоянно нависали тяжёлые грязно-серые тучи, почти всё время моросил дождь, временами переходя в ливень и лишая гостей замка возможности прогуляться.

За это время Арчибальд Хилтон почти потерял свою славу удачливого игрока: в лице неразговорчивого Джеймса Гелприна он встретил достойного соперника. Монтгомери во время долгих партий в вист и покер внимательно приглядывался к манере игры родственника Хантингтона, и всякий раз удивлялся. Гелприн играл честно, однако в столь казуистической манере, что сбивал с толку партнёров. Ему при этом необъяснимо везло: просто шла карта. За дождливую неделю в Блэкмор Холле он выиграл около трёхсот фунтов.

Фредерик Монтгомери имел несчастье убедиться, что его друг отнюдь не шутил, когда говорил о болотной вони при открытых окнах. Да, смрадный метановый дух то и дело струился от топи. В нём в смешении запаха тины и стоячей воды проступал и какой-то иной, душный и затхлый запах склепа, гнили и тления, а последней нотой неожиданно маячил ещё один — более приятный и утончённый, похожий на аромат какого-то древнего благовония. Но в итоге окна приходилось держать закрытыми днём и ночью.

Лорд Генри, когда они вдвоём всё же отважились выйти прогуляться в коротком промежутке между ливнями, рассказал, что это болото, тянущееся от соседнего леска в двух милях от Блэкмор Холла до самых его стен, отличается той странностью, что здесь не работает компас, что объяснялось, как говорили, возможными залежами железной руды. Вода в болоте и впрямь была ржаво-коричневого цвета с мутными разводами.

Дурная погода придавала дополнительную мрачность замку. Со стороны болота Блэкмор Холл казался величественным, но благоговение к мощи каменных стен рядом с ним и в нём самом быстро сменялось страхом. От сырых стен веяло сырой гнилью, на доспехах былых веков выступала напоминавшая кровь красноватая плесень, массивные кованые решётки на узких окнах в слёзных потоках дождя навевали уныние. Где-то слышалось, как капля воды приземляется на пол, словно точа неровности и шершавость камней своим холодным прозрачным плеском. Скрип поднимаемой массивной решётки резал ухо пронзительным визгливым звуком, гулкое эхо шагов терялось в запутанных пустынных коридорах, которые вели мимо бесчисленного множества комнат, свечи, вознося неровные блики на старинные гобелены на стенах, оживляли изображённые на них лица и батальные сцены. Казалось, сами стены отзываются отголосками невнятных стонов. Только в нескольких залах, обитых темно-красным атласом с золотыми узорами, жарко пылающий камин и блики огня, отражённые на старинной мебели из красного дерева, успокаивали и манили уютом.

В эти пасмурные дни Арчибальд Хилтон, отвлекаясь от карточного стола, пытался понаблюдать за герцогиней, но вот беда — он нигде не мог найти её. Едва она проходила в Зал Менестрелей, он устремлялся следом, но леди Хильды там уже не было, он замечал её в Лиловой гостиной, влетал туда — но комната была пуста.

Герцогиня, надо заметить, вообще не обременяла гостей графа Блэкмора своим присутствием, появляясь в столовой на обеде и ужине, а затем — исчезала в своих апартаментах. Порой она бродила по замку с его хозяином, лордом Генри, однажды о чём-то долго говорила в саду с Гелприном, иногда Монтгомери замечал её в коридорах одну. Она, казалось, прекрасно знала Блэкмор Холл, и когда милорд сказал об этом Корбину, тот пожал плечами и пояснил, что семья Фарелла часто гостила в замке и герцогиня ребёнком бродила по его этажам. Детская память цепкая, и миледи многое помнит. Леди Хильда потому и просила его разрешения побывать тут на исходе лета, чтобы оживить детские воспоминания.

Такое поведение герцогини мешало и Эдварду Марвиллу приступить к исполнению своего тонко продуманного плана. Как мог он выразить ей презрение и всячески избегать, когда он видел леди Хильду только дважды в день в присутствии всех гостей Корбина? При этом, однако, нельзя было сказать, что герцогиня совершенно не замечала Марвилла. За столом она несколько раз обращалась к нему с вопросами, причём довольно лестными, осведомлялась о его родне. Как оказалось, была близко знакома с одной из его тётушек, — леди Дэнхилл, старой ведьмой, самой богатой в их семье сквалыгой, у которой нельзя было выпросить даже пару пенсов. Леди Хантингтон хвалила её обширные познания и здравый смысл. Что ж, этого у тётушки Марджи и вправду было в избытке: она имела огромное собрание книг и была завсегдатаем всех аукционов, Эдвард слышал, что её собрание редкостей оценивается в баснословную сумму. Да что толку? Он не наследник — всё получит её сынок, Герберт Дэнхилл, тоже коллекционер редкостей и к тому же — редкий скряга.

Леди Хильда, надо заметить, не обделяла вниманием никого из присутствующих, беседуя со всеми спокойным и ровным тоном, задавая вежливые вопросы. О себе говорила мало, и неожиданно разговорилась лишь однажды. В этот вечер лорд Генри поведал гостям о предсмертном распоряжении лорда Кэмэлфорда, завещавшего похоронить его останки не в фамильном склепе, а под ясенем на склоне горы в Швейцарии, о чём сообщили вечерние газеты. Весьма странными были и другие распоряжения покойного.

— Казалось бы, приближение смерти и размышления о ней должны пробудить в человеке разум и помочь ему постигнуть самого себя, — улыбнулась герцогиня. — Но ничуть не бывало: мысли о смерти лишают его и той крохотной толики рассудка, что отпущена ему природой, превращая умирающего в жертву собственных заблуждений. Воры в качестве прощального дара оставляют друзьям добрый совет, врачи — рецепт тайного снадобья, писатели — рукопись, повесы — исповедь своей веры в добродетель женщин, все они на смертном одре несут ерунду, свидетельствующую об их самовлюблённости и наглости.

— Да, пожалуй, — кивнул Корбин. — Мне, кстати, довелось слышать о престранном завещании, составленном человеком с неодолимой тягой ко лжи, хоть лгал он не по злобе или хитрости, а из бескорыстного стремления упражнять фантазию. Не разрушил закрепившейся за ним репутации и последний поступок в его жизни. Он уехал за границу, там его здоровье пошатнулось, и врачи порекомендовали ему немедленно вернуться домой. Он взошёл на борт корабля и провёл оставшиеся ему несколько дней за составлением завещания, в котором отписал богатые поместья в разных графствах Англии, деньги в ценных бумагах, богатые украшения и прочие дорогостоящие вещи своим старым друзьям и знакомым. Те, не подозревая, как далеко может зайти сила привычки, некоторое время не могли уразуметь, что всё неожиданно свалившееся на них сказочное богатство никогда не существовало нигде, кроме как в праздном воображении покойного лжеца, отчеканившего больше вымышленного капитала, чем иной монетный двор — настоящих денег!

Герцогиня расхохоталась, хотя племянницы графа, ненавидевшие всё, что связано со смертью, слушали разговор, недовольно насупившись.

— Чрезвычайная цельность характера! Как трогательно столь последовательное безразличие к истине! — леди Хильда, всё ещё смеясь, покачала прелестной головкой. — Но этот случай, — продолжила она, — ничто в сравнении с завещанием одного оригинала-коллекционера, о котором мне рассказал наш адвокат Томас Пратчетт. Помните, Джеймс? — обратилась она к Гелприну. — Покойника звали Николас Грей. Он завещал своей супруге — женский скелет и сушёного василиска, дочери Элизабет — рецепт сохранения дохлых гусениц и гербарий английских сорняков. Младшей дочери Фанни — три крокодильих яйца и гнездо колибри. Племяннику был завещан рогатый скарабей, кожа гремучей змеи и египетская мумия. Старшего сына за неуважительные речи о младшей сестре, которую Грей держал подле себя в винном спирте, он лишил наследства, а младшему — передал в полное и единоличное владение все минералы, мхи, раковины и окаменелости, а также мумии гадов и чудищ, как сушёных, так и заспиртованных.

Монтгомери, улыбаясь, поведал о завещание одного сапожника из Челси, из ста записанных слов в нём — девяносто невозможно было произнести вслух даже в притоне среди отбросов общества. Зато самым забавным он счёл завещание бывшего артиста, который передал нескольких десятков тысяч фунтов одному из известных лондонских театров с условием, чтобы череп завещателя использовался в постановках «Гамлета».

В разговоре принял участие и граф Нортумберленд, рассказав, как одна женщина из Девоншира оставила все своё состояние Богу. Суд, рассмотрев завещание и не найдя оснований для его отмены, поручил местному шерифу найти бенефициара и обеспечить передачу ему наследства. Через несколько дней графство прославилось как единственное место, официально признавшее свою богооставленность. В докладе шерифа судье говорилось: «После повсеместных и тщательных изысканий мы нигде на территории графства не смогли обнаружить Бога».

— Зато власти нашего Кембриджшира, — расхохотался лорд Генри, — имеют все основания считаться единственными на земле представителями дьявола. Один из жителей Кембриджа завещал все своё имущество Сатане. Наше графство успешно отсудило все деньги себе.

Тут, однако, милорду доложили, что пришла вечерняя почта — и с ней из Лондона прибыл ящик с картинами, заказанными Корбином ещё месяц назад. Граф в восторге потёр руки, объяснив гостям, что это его новые приобретения с лондонской выставки, среди которых есть рисунок Корреджо.

Глаза герцогини блеснули неподдельным любопытством. Она поднялась и замерла у входа, ожидая, пока слуги внесут ящик.

— Вы любите Корреджо, ваша светлость? — спросил Монтгомери.

— Да, — кивнула леди Хильда.

— Но его упрекают в случайности контрастов, движения фигур — в неестественности, а лица в жеманности. — Сам Монтгомери считал, что все эти недостатки искупались чарующим светом, искусством светотени, которое вместе с неподражаемым умением передавать чувственную прелесть юной жизни, всегда завораживали его на полотнах итальянца.

— Критики ищут трафарет, Корреджо же не вмещается в него, — пожала плечами её светлость. — Сердце его было целомудренней, чем у Леонардо, в то безбожное время он был мистиком. Улыбки его лиц не двойственны, как у да Винчи, его светотень — это незримое духовное сияние. Так светится обнажённая фигурка Христа на фоне одежд Мадонны. Контуры его нежней, чем у Рафаэля, а сложность ракурсов и поз у Корреджо — отражение необычайности происходящего.

— О, вы понимаете в живописи?

— Меня учил сам граф Блэкмор, — кивнул, улыбнувшись, герцогиня.

Тем временем граф, до того выскочивший в коридор встречать присланное, влетел в зал с аккуратно упакованным рисунком и отдал распоряжение двум лакеям осторожно распаковать остальное. Монтгомери знал, что Корбин обожал живопись, весьма тонко разбирался в ней и сам неплохо рисовал. В его коллекции были Корреджо, Пармиджанино, Джулио Романо, Бернини, Пуссен, Гверчино, Рибера, Каналетто и Тьеполо.

Герцогиня торопливо подошла ближе. Приблизились к столу и гости Корбина. Мисс Монмаут удивлённо покосилась на развёрнутый дядей рисунок, на котором в рыжих линиях сангины проступала путаная группа человеческих фигур и несколько ангелов.

— И это всё? — в голосе девицы проступило разочарование.

Мисс Сэмпл тоже не нашла в рисунке ничего интересного. Герцогиня же не отрывала жадных глаз от листа пергамента.

— Какая пластика, Боже, он почти не отрывает руки от наброска, как целен силуэт фигур, как необходима каждая линия…

— А что вы скажете об этом, моя дорогая? — граф уже взял из рук лакея небольшое полотно. — Это…

— Каналетто, — подхватила герцогиня, — это небо не спутаешь ни чем. У него краску просвечивает не только прямой свет, как на окнах с цветными стёклами, но и отражённый от светлого грунта холста и слоя красок белильного подмалёвка. Эта живопись будет видна и «в невечернем свете»…

Хилтон и Грэхем молча рассматривали эскизы, этюды и картины, отнюдь не стремясь выразить своё мнения, просто опасаясь, как понял Монтгомери, ляпнуть что-то невпопад. Джеймс Гелприн, вынув лупу, внимательно разглядывал приобретения Корбина, однако он тоже не говорил ни слова. Старый герцог подумал, что почти не помнит, как звучит его голос: ни во время карточной игры, ни за обеденным столом этот человек почти не открывал рта. То, что он — не нем, доказывало только скупое приветствие, что он ронял, входя утром в столовую.

Племянницы графа в эти дни чуть успокоились. Они не замечали особого внимания герцогини к своим женихам, да и к другим гостям лорда Генри тоже, однако злились по другому поводу. Чарльз Говард и Эдвард Марвилл уделяли им обеим столь мало внимания, что это граничило с невежливостью. В четверг вечером мисс Монмаут поинтересовалась мнением Эдварда, когда лучше будет заключить помолвку — в будущую субботу или это воскресение? Мистер Марвилл сначала не расслышал, но потом сказал, что торопиться не стоит. Сьюзен Сэмпл уже три вечера сидела на террасе совсем одна, жених не считал нужным даже выйти туда, и ему случалось за целый день не сказать ей ни слова, кроме приветствия за столом и нескольких дежурных вежливых фраз.

В понедельник, три дня спустя после приезда гостей графа Блэкмора, случилось нечто странное. Точнее, странным-то оно было именно для приезжих, Генри Корбин же ничуть не удивился, но пришёл в ярость.

Его кухарка, миссис Кросби, заявила, что немедленно покидает замок: минувшей ночью снова дал о себе знать проклятый Призрак Блэкмор Холла, он появился из подвала, сверкая страшными светящимися глазами, потом взмахнул страшными нетопыриными крыльями и исчез в окне, чем довёл несчастную женщину до обморока.

Корбин был взбешён: миссис Кросби прекрасно готовила, и её уход был его сиятельству совсем не на руку. Но напрасно граф кричал, что с болота просто натянуло туману, да пара светляков попали в подвал, столь же безуспешно граф пытался уверить кухарку, что ей всё просто померещилось, тщетно взывал к благоразумию и здравому смыслу миссис Кросби, — ничего не помогало.

Впрочем, весомый аргумент всё же нашёлся. Лорд Генри обещал вдвое увеличить кухарке жалование и посулил, что Джимми Уилкс, исполнявший в замке обязанности сторожа, в вечерние часы неотлучно будет находиться с ружьём при кухне. Миссис Кросби чуть успокоилась. Таким образом, ситуацию удалось, если не исправить, но хотя бы временно упорядочить.

Но именно — временно, так как следующий день показал всю непрочность установленного порядка.

Раз в месяц, точнее, в первую субботу каждого месяца Джордж Ливси, садовник графа, наводил порядок на семейном кладбище Блэкморов, терявшемся в лежавшей сразу за болотом глубокой сырой лощине, обильно заросшей мхом и бурьяном. Садовник убирал сор с дорожек и подметал в кладбищенской часовне Блэкморов, когда-то выстроенной из светло-серого гранита, с течением лет, однако, от вечных дождей и туманов поменявшего цвет на графитово-чёрный. Ливси также прибирался в фамильном склепе, расположенном в крипте часовни.

Надо сказать, что усыпальница Блэкморов со сводчатым входом, широкими, уходящими вниз на шесть футов ступенями и тяжёлой дубовой дверью всегда пользовалась дурной славой у местных жителей, которые говорили, что по ночам оттуда раздаются то стоны, то дикий смех.

Грубое дурачье, что с них возьмёшь? Но одна странность точно была: несмотря на то, что семейная гробница запиралась на надёжный висячий замок, ключи от которого были только у садовника и графа Блэкмора, при каждом новом отпирании дверей оказывалось, что два гроба из дюжины, покоящихся в склепе, оказывались сброшенными с постаментов и сваленными в кучу в дальнем углу усыпальницы, а третий, хоть и стоял на своём месте, но бывал сдвинут.

Граф бесился, будучи твёрдо уверен, что это дело рук деревенских мальчишек. Ливси молчал, но про себя полагал, что хозяин неправ: ключей он никому не давал, замок был не сломан, да и жители деревни никогда на фамильном кладбище Блэкморов не появлялись, считая это место гиблым, своих же покойников хоронили на новом погосте возле церкви — в миле от замка.

На сей раз, увы, снова повторилась старая история: подметя после обеда, едва перестал моросить дождь, дорожку погоста, пролегавшую между замшелых, потемневших от времени кенотафов, старинных плит и урн, Ливси открыл дверь склепа и обнаружил всё те же два гроба — вне постаментов. При этом на полу, который он в прошлый раз аккуратно посыпал песком, не было никаких следов.

Садовник доложил об этом господину перед ужином, когда тот играл в вист с Монтгомери, Грэхемом и Хилтоном, а Марвилл и Говард наблюдали за игрой. Мистер же Гелприн, заметив, что с ним никто не желает играть, уединился у камина с томиком Шекспира.

Доклад Ливси не на шутку разозлил лорда Генри, но весьма заинтересовал его гостей, откровенно маявшихся от безделья.

— Как интересно, Корбин! — Арчибальд Хилтон пришёл даже в возбуждение. — А чьи это гробы?

— Пятого графа Блэкмора, Джошуа Корбина, моего прапрадеда, его племянницы, достопочтенной Вайолет Кавендиш, и его сестры Кэролайн, матери Вайолет, — морщась, точно от зубной боли, сообщил граф, — невозможно понять, чьи это нелепые шутки. Деревенские мальчишки, не иначе, балуются.

— Это нечистая сила, ваше сиятельство, — уверенно пробурчал садовник, — гроб лорда Джошуа в прошлый раз грум, конюх и я еле подняли, чтоб снова на постамент поставить, а тут — опять в углу валяется. Мальчишкам его и с места не сдвинуть, гроб-то морёного дуба, чай, весит не меньше трёхсот пятидесяти фунтов.

— Да полно вам, Джордж, там и трёхсот не будет, а то и того меньше, — отмахнулся лорд Генри.

Монтгомери тоже был весьма изумлён.

— Вы хотите сказать, Генри, что гробы… двигаются?

— Ну, движения-то никто не видел, — досадливо уточнил граф Блэкмор, — просто ещё ни один из них, как откроешь склеп, не стоял, как положено. В прошлый раз гроб матери Вайолет развернулся и лежал на боковом постаменте перпендикулярно, другой — стоял вертикально, отчего из него вывалился скелет моей дальней родственницы в полуистлевшем наряде прошлого века, а ещё один гроб, как раз Джошуа, оказался перевёрнутым и треснувшим. Выглядело всё так, как будто его швырнули через весь склеп. Но он подлинно дубовый и довольно тяжёлый.

— А ещё у трёх гробов были сдвинуты крышки, из-под которых свешивались набок руки и ноги погребённых, — мрачно наябедничал садовник.

Все столпились около Ливси и графа. Рассказ показался невероятным всем, кроме даже не оторвавшегося от книги Гелприна и Чарльза Говарда.

— Господи, а ведь я читал о таком, — глаза Говарда округлились, снова придав ему сходство с попугаем. — В Стэнтоне, в Суффолке, было что-то подобное и ещё где-то в колониях, на Антильских островах, кажется. И тоже никто ничего не мог понять.

— Да и тут ничего не поймёшь, — кивнул Корбин, — ни наводнения, ни землетрясения, а гробы перемещаются по запертому склепу.

— А можем мы поглядеть? — спросил исполненный неподдельного любопытства Перси Грэхем.

Граф оторопел.

— Да полно вам, Грэхем, на что там смотреть? Гробы и гробы. К тому же только что прошёл дождь, там всё в грязи.

— Ну что вы, в самом-то деле, Блэкмор, что нам та грязь? — Арчибальд Хилтон выдвинулся вперёд, тоже явно заинтригованный, — ещё один день взаперти мы не выдержим. Пойдёмте, прогуляемся, ведь это совсем недалеко, как я понимаю?

Генри Корбин вяло пытался отмахнуться: ему совсем не улыбалось тащиться в семейный склеп, он уверял гостей, что по такой сырости они промочат ноги, идти надо в обход по холму — почти полмили, а смотреть в склепе абсолютно не на что. Гробы, они и есть гробы.

— Я много интересного слышала о вашем фамильном склепе, — раздался от входа мелодичный голос герцогини Хантингтон, и она, в отливающем искрами шёлковом чёрном платье с серебряным шитьём, похожая на королеву, появилась в бильярдной. — Мистер Грэхем прав, лорд Генри, — миледи послала Перси сдержанную улыбку, от которой тот затрепетал, — было бы интересно посмотреть, что там. Как он выглядит, этот склеп?

— Это крипта, подземелье часовни, моя дорогая, — неохотно объяснил лорд Генри, и было заметно, что все эти разъяснения не очень-то ему по душе, — усыпальница небольшая, квадратная, шестнадцать на шестнадцать футов, углублена в землю почти на восемь футов, причём на пару футов её выдолбили в скальной породе. Стены и пол выложены камнем. В стенах — ниши для гробов, в центре — три постамента.

— И три гроба двигаются по запертому склепу? — герцогиня недоверчиво подняла соболиные брови, — этого же не может быть, ваше сиятельство.

— Ну, — скривился лорд Генри и снова нехотя уточнил, — никто не видел, что они двигаются, моя дорогая, просто гробы всё время оказываются не на месте. Я думаю, это мальчишеские шалости.

— А чем был известен этот ваш предок Джошуа? — оказалось, герцогиня слышала почти весь разговор, понял Монтгомери.

Лорд Генри покачал головой и развёл руками.

— Я штудировал в нашей библиотеке старинные летописи, изучал семейные предания, но ничего про него не нашёл. Смотрел и записи церковных книг, но около восьмидесяти лет назад в церкви был большой пожар, очень многое утеряно. Известно, что родился он в 1717 году, сын высокородной Энн, урождённой Пайн, и Ричарда Корбина, четвёртого графа Блэкмора. Ничего я не нашёл и о его сестре и племяннице.

— А в том старом хранилище на третьем этаже смотрели?

— Нет, там не искал, — виновато покачал головой граф, — просто руки пока не дошли.

— Я поддерживаю предложение графа Нортумберленда, — объявила леди Хильда, — давайте после ужина сходим туда, — глаза герцогини сияли, — это развлечёт нас, дорогой Генри, мы подлинно засиделись в четырёх стенах, да и дождь, заметьте, кончился.

Генри Корбин тяжело вздохнул, понурив голову, но тут же взглянул на герцогиню и улыбнулся.

— Вы из тех женщин, дорогая, — любезно проронил он, — которым просто невозможно отказать, какое бы безумство они не затеяли. Хорошо, господа, после ужина я проведу вас к часовне. Но кто пойдёт? Вы с нами, Фрэдди? — повернулся он к Монтгомери.

Милорд Фредерик с сомнением поглядел за окно: тучи разошлись, небо просветлело, после ужина, около восьми, будет ещё довольно светло. Не просквозит ли его? Но если надеть охотничью куртку и сапоги… Пройтись ему не помешает.

— Да, пожалуй, — согласился он, — любопытно всё же взглянуть на такое.

Говард и Марвилл тоже хотели осмотреть склеп Блэкмор Холла. Мистер Гелприн поднял на компанию свои белёсо-голубые глаза, при дневном свете напоминавшие бельма, и пожал плечами, давая понять, что не прочь прогуляться вместе со всеми. Лорд Генри вздохнул и попросил своих гостей сразу после ужина собраться здесь, в бильярдной.

— И Бога ради, господа, — он окинул взглядом всех присутствующих, — за ужином при моих племянницах об этом ни слова. Мисс Монмаут очень нервничает, когда слышит что-то о гробах, мисс Сьюзен тоже не любит разговоры о склепе. Помните об этом.

— А ваши сестры, их матери, тоже покоятся в этой усыпальнице, Генри? — поинтересовался Монтгомери.

— Разумеется, — кивнул Блэкмор, — но их гробы, слава Богу, неподвижны.