— Когда от дерзких насмешек над твердолобостью тори незаметно переходишь к язвительным подтруниваниям над новомодными идейками либералов, это обычно означает, что тебе перевалило за пятьдесят, — миссис Флинн, тяжело опираясь на руку Черити, медленно встала из-за стола. — Вчера, когда мы прогуливались по городу, я вдруг заметила, как молодо выглядят полисмены. Совсем мальчишки. И один на Йорк-стрит имел наглость назвать меня «старой перечницей», помнишь? Как это выходит? Едва ты в этой жизни наберёшься ума, как тебя уже кличут старухой.

Черити улыбнулась, но сочла нужным поправить тётю:

— Он назвал вас «почтенной леди», тётушка Марджери.

— А это, что, не одно и то же? — риторически вопросила Марджери Флинн. — Чувствую, однако, что путной старухи из меня не выйдет. Чем старше становлюсь, тем меньше верю в мудрость возраста. Старость, оказывается, вовсе не защита от сумасбродств, — миссис Флинн позвонила и потребовала мороженого.

Черити рассмеялась и покачала головой, но не стала спорить, уже привыкнув к своеобразному юмору тёти. Впрочем, кроме юмора, тётушка обладала и немалым знанием жизни, и в делах житейских, как заметила Черити, её практически невозможно было провести.

Сразу по её приезде в Бат, едва лакей внёс сундучок Черити через порог, а горничная помогла девушке снять пальто, тётушка Марджери язвительно осведомилась:

— Что, моя дорогая племянница Вирджиния не нашла нужным навестить меня?

— Она сильно простудилась и…  — поспешно начала было Черити.

— … и потому решила поехать в Лондон с подругой, наказав сказать мне, что слегла в горячке, — с усмешкой кивнула миссис Флинн. — В принципе, я понимаю её. Эгоизм изворотлив, как хамелеон, он делит людей на тех, кто, войдя к вам в гостиную, восклицают: «Кого я вижу!», и на тех, кто говорит: «А вот и я!». В прошлый мой приезд Джин полчаса рассказывала о своих светских успехах, а потом заявила: «Но довольно обо мне, поговорим же о вас. Как вам нравится, тётушка, моё новое платье?» Кого воспитала Дороти, убей, не пойму.

Черити смутилась и не знала, что ответить, тем более что миссис Флинн нарисовала слишком точную картину случившегося. Именно так всё и было. Спустя месяц после Рождества к ним в Солсбери с нарочным прибыло печальное известие от тётушки Марджи. Она серьёзно повредила руку и просила свою сестрицу, леди Дороти Хейвуд, отпустить к ней в Бат её дочь Вирджинию, чтобы та скрасила ей одинокие вечера в болезни. Сама миссис Флинн не имела дочерей — только сына, армейского полковника.

Но кузина Джин ехать не хотела, решив провести зиму с мисс Сесили Кассиди в Лондоне. И тогда леди Дороти решила отправить в Бат дочь их с Марджи покойной сестры Эмили — Черити, которая уже семь лет жила в семье Хейвудов. Черити охотно согласилась, не смея поверить, что ей доведётся побывать в этом роскошном городе великосветских повес, праздной роскоши и изящных туалетов.

Впрочем, тётушка Марджери не только изумила Черити умом и прозорливостью, но и порадовала добротой, заметив за ужином, едва Черри отдохнула с дороги, что она становится похожа на мать. Черити понимала, что это неправда: у неё были недурные «глаза фейри», разливавшиеся по радужке синей зеленью нефрита. Но, кроме них, никакого сходства… Бледная тощая дурнушка с длинной шеей и бесцветными губами — что общего в ней может быть с матерью, признанной красавицей?

Однако добрые слова тётушки Черити оценила и по приезде постаралась облегчить ей бремя болезни. Вечерами она читала миссис Флинн, а днём писала за неё письма приятельницам и играла с ней и её знакомыми в вист. Черити была хорошим партнёром и, когда приходили подруги тёти, старалась не ударить в грязь лицом. Тётушка выздоравливала медленно, однако уже через три недели ей полегчало настолько, что она начала выезжать в свет, а спустя ещё две недели поправилась окончательно.

Черити уже хотела уехать. Однако тётка уговорила её подождать до Пасхи: она устраивала у себя званый обед, и считала, что помощь племянницы может понадобиться. И именно на этом обеде Черити познакомилась с мисс Флорой Стивенс, дочерью подруги миссис Флинн, и девицы весьма понравились друг другу.

Дома, в Солсбери, с кузиной Вирджинией дружбы у Черити так и не случилось. Хоть они с Вирджинией и мисс Сесили Кассиди много времени проводили вместе, её мнение никогда не спрашивали, а попытки вмешаться в разговор небрежно обрывали. Вначале Черити думала, что она не в состоянии сказать ничего интересного своим образованным и умным подругам, и стала больше читать, но потом услышала, как Джин и Сесили за глаза называли её уродиной и нищенкой. Это было правдой. После смерти матери у неё оставалось только две тысячи фунтов, и красавицей она, конечно, не была.

Черити от обиды долго плакала по ночам. Но что поделать? Она могла стать образованнее, но не красивей и не богаче. Черити ушла в себя, начав находить собеседников только в книгах. Пренебрежение подруг к тому же научило её считать каждый шиллинг: она понимала, что ей предстояло жить на сто фунтов в год.

После Сесили и Джин почему-то рассорились, однако в конце ноября, когда стало очевидно, что мисс Хейвуд вот-вот будет помолвлена с братом Сесили Филипом и станет миссис Кассиди, они стали снова проводить много времени вместе. И тут Черити неожиданно заметила, что общество кузины и её подруги ей самой не очень-то по душе. Девицы либо говорили о пустяках, либо — осуждали всех подряд, но стоило войти в комнату леди Дороти — превращались в скромных и кротких ангелов.

Черити не нравилось лицемерие Вирджинии и Сесили, она знала, что за её спиной скажут гадости и о ней, и под любыми предлогами уходила то в лавку за лентами, то проехаться по окрестностям, то прогуляться в парке. Когда зимние холода и снегопады стали препятствовать прогулкам, и ей волей-неволей приходилось коротать вечера в гостиной, она томилась непонятной тоской, на задаваемые ей двумя светскими красавицами вопросы отвечала невпопад, и тем лишь упрочила свою репутацию глупышки. Правда, теперь её это совсем не трогало.

Черити порой ловила себя на том, что мало понимает кузину. Временами в Джин проступало что-то такое, чего Черити просто не умела назвать. При этом без мисс Сесили отношение к ней Вирджинии было иным — почти дружеским, хоть и покровительственно-высокомерным.

Мисс Флора Стивенс, новая знакомая Черити, была полной противоположностью Вирджинии Хейвуд. Её лицо не поражало красотой, но голубые глаза, умные и серьёзные, очень её красили. Черити она понравилась ещё и потому, что напомнила изображение на старой шкатулке, доставшейся ей от покойной матери: юная девушка стояла у двери, уже надев шляпку, и смотрела в окно, размышляя, брать ли зонт. Мисс Стивенс походила на эту девушку и милым личиком, и тем задумчивым, чуть рассеянным выражением, что часто свойственно натурам, одарённым истинной добротой.

Они на полчаса, остававшиеся до приезда гостей, уединились у камина, и приятная мягкая речь и ненавязчивые вопросы мисс Флоры заставили Черити разговориться, хоть сама она считала, что в её жизни ничего интересного нет.

— Так значит, вы потеряли отца и мать? Как это тяжело…

Черити быстро покачала головой: она не любила жалеть себя. Горе не демонстрирует своих язв, унижение не пересчитывает обид.

— Да, я сирота, но у меня много родни, — оживлённо проговорила она. — И тётушка Марджери, и её сын полковник Селентайн, хоть я видела его только в детстве. Я тётушка Дороти Хейвуд. Когда матушка умерла, сэр Тимоти Хейвуд, он баронет, взял меня к себе в дом.

— О, баронет? Он из джентри?

— Нет, — Черити чуть замялась, — он просто купил поместье Кингсбери Холл, а разбогател на торговле антиквариатом.

— Но вы — мисс Тэннант-Росс. Ваш отец из джентри?

— Да, но он оставил только долги, доставшиеся ему ещё от отца, — Черити не любила говорить об этом.

— А у Хейвудов есть свои дети? — дипломатично ушла от неприятной темы мисс Стивенс.

— Да, конечно. Это моя кузина Вирджиния, она просто красавица, и мои кузены Винсент, Энтони и Льюис.

— Они все уже взрослые?

— Кузену Винсенту двадцать пять, Энтони двадцать четыре, а Льюису всего пятнадцать, он ещё учится в Итоне. Вирджиния же старше меня на полтора года, а мне только осенью исполнилось семнадцать.

— А ваша кузина, вы сказали, красавица?

— Вирджиния очень хороша, — кивнула Черити, — за ней дают тридцать тысяч, и в семье все надеются, что она сделает прекрасную партию.

— А вы сама выезжаете в свет?

Черити чуть смутилась, но быстро нашлась.

— Мне разрешают танцевать, когда балы даются у нас, но к соседям я не езжу.

— А у вас там есть подруги?

Этот невинный вопрос снова заставил Черити на минуту смутиться, но она тут же улыбнулась, дипломатично сдвинув акценты.

— Почему же нет? Вирджиния и мисс Кассиди прекрасно ко мне относятся. Мы часто гуляем в окрестностях города и возле собора. Там внутренний дворик монастыря окаймлён великолепной аркадой, в этой галерее всегда такой таинственный полумрак, и шаги так одиноко звучат под арочными сводами! Я часто брожу там, представляя себя то Розамундой в Арденском лесу, то Виолой, то Беатриче. — Черити на миг смутилась, поняв, что говорит, что-то не то, но быстро нашлась. — Бат — очень красив, но ничего подобного здесь нет, — печально закончила она.

Они заговорили о Бате, а потом их разговор прервал наплыв гостей.

К тётушке Марджери обычно приезжала степенная публика, и на сей раз большинство приглашённых вполне могли быть названы «почтенными леди и джентльменами». Черити с улыбкой задумалась, интересно, зовёт ли их леди Флинн про себя «старыми перечницами»?

Собралось около сорока человек, Черити немного скучала, но когда леди уже покинули столовую, и лакеи расставляли карточные столы, в зале неожиданно появились двое новых гостей: одетый с иголочки молодой брюнет с девушкой в необычайно дорогом тёмном платье и меховой горжетке. Джентльмен сжимал в руке шляпу и трость, и явно не собирался засиживаться.

Черити, внимательно разглядев визитёров, удивилась. Мужчина выглядел красавцем, юная леди тоже была необычайно хороша. Правда, слишком черны, как вороново крыло, были волосы обоих и слишком бледна кожа. Глаза тоже были похожими — большими, серыми, туманными. Их представили как мистера и мисс Френсиса и Сэломи Клэверинг.

Молодой человек держался непринуждённо, но сдержанно, а его сестра любезно приветствовала леди Флинн. Выяснилось, что они привезли письмо, полученное с оказией, от Селентайта Флинна его матери, и тётушка, обожавшая сына, рассыпалась в благодарностях, назвав гостя «дорогим Фрэнсисом».

Черити Клэверинги заинтересовали, хоть в чертах мистера Клэверинга, несмотря на скромность поведения и мягкость манер, ей померещилось что-то актёрское. Глаза его казались хрустальными, и совсем не менялись, о чём бы он ни говорил. В его сестре проскальзывало нечто ещё более удивительное: взгляд мисс Клэверинг был зеркален, в её прозрачных серых глазах ничего не читалось.

Черити незаметно отошла к мисс Стивенс, желая поделиться впечатлением о Клэверингах, но тут увидела, что сильно побледневшая Флора стоит в углу зала, отвернувшись от гостей и вцепившись в спинку кресла. Её застывший взгляд упирался в зеркале в Клэверингов, но за спинами гостей её почти не было видно. Черити поразили руки девушки: ногти мисс Флоры так глубоко впились в обивку кресла, что едва не порвали её.

Мисс Стивенс, видимо, была давно знакома с этими людьми, но что связывало её с Клэверингами и почему она так взволнована? Флора явно не ожидала увидеть их здесь, да Клэверингов и не было в числе приглашённых. Может, она влюблена в молодого Клэверинга? Это предположение напрашивалось: уж слишком хорош собой был этот джентльмен.

Но чувство такта помешало Черити спросить об этом свою новую подругу.

Клэверинги быстро уехали, мисс же Стивенс до конца вечера так и не смогла прийти в себя. Она не села играть, отговорившись головной болью, и миссис Флинн велела Черити принести Флоре лавандовые капли: вид у бедняжки был совсем больной. Черити предложила мисс Стивенс подняться к ней и немного отдохнуть, и мисс Флора, радуясь возможности уйти от множества глаз и сочувственных слов, охотно поднялась в комнату Черити.

Едва войдя, она почти без сил опустилась в кресло, сжавшись в комочек и напомнив нахохлившегося промокшего воробушка, и Черити торопливо подала ей рюмку успокоительных капель.

Флора не отказалась, её сильно знобило.

— Вы простудились, мисс Стивенс? — осторожно спросила Черити, надеясь вывести свою гостью из заторможённого состояния и немного успокоить.

Однако мисс Стивенс не приняла её помощи и не стала прибегать к спасительной лжи.

— Нет, благодарю вас, Черити. Я здорова. Это всё Клэверинги. Я просто не ожидала увидеть их, тихо ответила она, массируя виски.

Черити внимательно посмотрела на мисс Стивенс. Она хотела спросить, что собой представляют эти люди, но почему-то не осмелилась, чувствуя, что этим вопросом причинит Флоре боль. Неожиданно для себя самой проговорила то, что было куда как далеко от светского тона:

— Эти люди показались мне странными, мисс Стивенс. У них зеркальные глаза.

Флора вздрогнула, нервно укуталась в шаль и бросила на Черити испуганный взгляд. После нескольких минут молчания она всё же заговорила:

— А вы очень умны, Черити. Это странно для ваших лет. — И неожиданно заговорила глуше и тише. — Впрочем, что удивляться? Человек начинается с горя. Можно прожить несколько десятилетий, но так и не понять мир, но те, чью душу опалило страданием, наверное, всё же божьи избранники. Они теряют наивность, обретая умение видеть мир с чёткостью удручающей, но едва ли променяют это умение на былое неведение. Они внимают обычной суете с благодушной улыбкой человека, знающего великую тайну мира, но чаще просто молчат, понимая, что ничего не смогут объяснить непережившему боли. А понимающим — слова не нужны.

Черити совсем растерялась. Ей стало ясно, что её предположение о влюблённости Флоры в мистера Клэверинга неверно, но эти слова мисс Стивенс, выговоренные словно в прострации, откровенно напугали.

Мисс Стивенс, однако, продолжала уже спокойнее и чуть громче.

— У них действительно зеркальные глаза, — она тяжело вздохнула. — Зеркало отражает всё, но не позволяет видеть его собственные глубины.

— У зеркал нет глубин, мисс Стивенс. Это серебро на стекле и…

— … и упаси нас Бог разбить эти стекла, Черити. Они изрежут в кровь.

— Эти люди причинили вам боль? — решилась спросить Черити.

— Не мне, — покачала головой мисс Стивенс, — но близкому мне человеку. Надеюсь, ни мне, ни вам никогда больше не придётся столкнуться с ними, — Флора поднялась, прошлась по комнате и, остановившись у зеркала, прошептала. — Серебро на стекле. Лунный свет на воде. Холодно-то как, Господи, — жалобно проговорила вдруг она, кутаясь в тёплую шаль.

Черити чувствовала, что задавать вопросы не нужно: они лишь усугубят расстройство Флоры. Несмотря на то, что в комнате было сильно натоплено, она подбросила в камин полено, тем временем мисс Стивенс уже немного успокоилась и сама обратилась к ней.

— Миссис Флинн сказала, что вы в понедельник уезжаете в Солсбери? Это верно? — Черити кивнула. — Вы не будете против писем? Я аккуратная корреспондентка и всегда отвечаю вовремя. Или у вас и так много подруг?

Черити с восторгом согласилась, заверив мисс Стивенс, что подруги лишними не бывают. Она поспешно назвала свой адрес и тщательно записала название улицы и номер дома, где жила в Бате мисс Стивенс. Ведь что бы ни диктовали светские правила, запрещавшие жалобы и дурные отзывы о близких и знакомых, они не могли перевесить печальной истины. У Черити не было подруги. Никогда и ни одной.

… Черити собиралась домой. За день до отъезда, тётя — неслыханная щедрость! — дала ей целых тридцать фунтов, и Черити несколько минут просто не могла прийти в себя от изумления и ликования. Ей ни разу ещё не доводилось держать в руках больше десяти шиллингов. Она, едва тётушка уехала с визитом, побежала в лучшую в Бате модную лавку и купила несколько отрезов и редких дорогих кружев.

По возвращении, во время сборов в дорогу, Черити спросила тётушку о Клэверингах. Но у той явно не было связано с ними дурных воспоминаний. Она назвала молодого джентльмена другом детства своего сына Селентайна и обронила, что они вместе воевали в Бирме. Этим Черити и пришлось удовольствоваться.

На следующий день под напутственные слова тётушки перед Черити в последний раз мелькнули элегантные ряды домов на уютных старинных улицах, здание Королевского театра, потом чуть в стороне проплыла Куин-сквер.

Полдороги мысли Черити занимали выкройки самых восхитительных платьев из модных журналов. Черити прекрасно шила, но тётя Дороти покупала ей только серый меланж, а теперь она могла позволить себе и белоснежный батист, и полосатый муслин, и даже китайский шёлк!

В дороге, обдумывая время, проведённое ею в Бате, Черити поняла, что семь лет назад совершила ошибку. После смерти матери миссис Флинн предложила забрать Черити к себе, леди же Дороти сказала, что девочке будет лучше у них, где подрастали четверо детей. И Черити сама решила остаться у Хейвудов: казалось, что ей среди своих ровесников будет веселей. Но, увы: только Энтони не сторонился кузины, но и он едва замечал её, считая несмышлёнышем.

День был по-весеннему тёплый, Черити жадно разглядывала зеленеющие поля и новомодные наряды женщин на почтовых станциях. Они со служанкой тётушки думали заночевать в гостинице в Уорминстере, но благодаря прекрасной погоде доехали до самого Стейплфорда, где в пяти милях от центра городка была расположена гостиница «Золотая миля».

Когда они подъезжали, от парадного отъехал очень дорогой экипаж, запряжённый четвернёй. Черити недоумевая, куда на ночь глядя собрались эти путешественники, проводила карету глазами, и тут вдруг, едва ступив на землю, заметила в дорожной колее старую подкову. Сердце её переполнилось радостью, она торопливо наклонилась и подобрала её.

Наутро Черити приехала домой ещё до завтрака. Вирджиния уже вернулась из Лондона, но, как сказала горничная миссис Дороти Лиззи, они с мисс Кассиди поехали по магазинам, а леди Дороти с утра ушла на собрание прихожан. Лиззи также проболталась, что мисс Вирджиния просватана.

Черити знала, что её дядя, сэр Тимоти Хейвуд, один из самых богатых людей в округе, давно прочил свою дочь Вирджинию за Филипа Кассиди, единственного сына своего соседа, а его старший сын, Винсент Хейвуд, должен был, по его расчётам, взять в жены сестру Филипа Сесили. Сэр Бенджамин Кассиди, богатейший землевладелец, об этих планах знал и особых возражений не имел, при условии, что за Вирджинией дадут не меньше тридцати тысяч и дом за Энбриджем.

Значит, они поладили, подумала Черити. Сама она считала этот брак ошибкой, зная достаточно, чтобы… ничего не сказать. «Сначала трижды подумай, а потом промолчи», — этот принцип беседы давно был усвоен ею в семействе Хейвудов. Кто не понимает вашего молчания, едва ли поймёт слова, в этом же браке говорили только разочарование, расчёт и амбиции.

Черити навестила Мерлина, коня Льюиса, на котором, пока тот был в Итоне, ей разрешали ездить. Мерлин, считавший её хозяйкой, въявь обрадовался ей после двухмесячной разлуки. Обрадовался и кусочкам сахара, взятым для него на кухне. Покинув конюшню, Черити решила сходить на могилу матери, ибо ничуть не устала и отменно выспалась в гостинице. Она вышла из дома и направилась к церкви святого Фомы, которая лежала несколько в стороне от её привычных путей, но Черити часто бывала здесь. Любила она навещать и улицу, где когда-то жила с матерью. Сейчас, подойдя к воротам храма, сразу свернула к кладбищу, привычно прочла строки из псалма на арке украшенных замысловатым узором кованых ворот и, подобно Данте, миновавшему адский вход, вошла в сумрак погоста.

Весна с её буйством жизни, здесь, среди мрачных гранитных надгробий, позеленевшей бронзы эпитафий, заплесневевшего мрамора обелисков и чахоточного туфа поминальных плит, казалась неуместной, какой-то кощунственной, почти постыдной. А оскал заброшенного склепа семейства Крокхэм, мрачной усыпальницы со сгнившими рамами узких окон, проступал среди свежей зелени ухмылкой черепа. Ребёнком она часто бродила здесь и хорошо помнила легенду о роде Крокхэм, рассказанную матерью. Сын старого Крокхэма влюбился в свою молодую мачеху, но отец прознал об их связи и проклял обоих. И проклятие настигло грешников — они погибли, убегая: карета перевернулась и оба скатились с высокого косогора. Последним в склеп внесли самого старика, пережившего и сына, и свою молодую жену.

Сейчас тела все ещё покоились в старых тяжёлых гробах, и сладковатый запах рядом со склепом перехватывал горло, — но не духом гниения, а удушающим ароматом сухой плесени и человеческого праха. Этот запах был незабываем — в нём проступал привкус немоты и печали, заунывной молитвы и запоздалого раскаяния. Задерживаться здесь не хотелось, Черити тенью промелькнула мимо церкви и подошла к материнской могиле.

Скромное надгробие было окружено невысокой оградой, посаженная ею в прошлом году молодая ель разрослась и распушилась. Черити смахнула с плиты только несколько принесённых ветром прошлогодних листьев. Могила казалась ухоженной и убранной.

Где-то совсем рядом ударил церковный колокол.

— Черри…  — Она вздрогнула и обернулась.

На неё укоризненно смотрел Энтони Хейвуд, её кузен.

— Я и не знал, что ты уже приехала. И сразу сюда?

— Прости, я думала, что по весне здесь нужно убрать, — поспешно ответила Черити. — Не сердись. Откуда ты?

Энтони никогда не сердился на Черити. Из трёх братьев Хейвудов Энтони всегда был добр к Черити и никогда не называл дурнушкой, старший, Винсент, казался ей расчётливым и эгоистичным, и не замечал её, а младший был сорви-голова.

— Филип Кассиди вчера на охоте подвернул ногу, — пояснил он, — все испугались, что это перелом, но доктор Кардифф сказал, что просто чуть потянул связки. Филип уже может ступать на ногу и ходит. Я навещал его с Остином Стэнбриджем и Фредди Крайтоном.

— А что Вирджиния? Лиззи сказала, что… Правда ли… ?

Кузен понял и, криво усмехнувшись, кивнул.

— Да. Сэр Бенджамин договорился с отцом о помолвке Филипа и Вирджинии. Филип очень сожалеет, что с ним вышла эта неприятность, но, думаю, это ничему не помешает. А, кстати, — Энтони посмотрел тусклым взглядом, — есть и ещё новости. Миссис Кассиди сказала, что к леди Рэнделл приехали гости.

— Гости? К леди Рэнделл?

Черити подлинно удивилась: к леди Харриет Рэнделл из Фортесонхилла никогда и никто не приезжал.

— Да, леди Изабелл говорит, они приехали ещё вчера, поздно вечером. Это её племянник и племянница. А Лиззи, она ведь дочь миссис Элтон, компаньонки леди Рэнделл, мать ей сказала, что и брат и сестра собираются прогостить чуть ли не до Иоаннова дня.

— Я и не знала, что леди Рэнделл остались родственники, — пробормотала Черити, когда они вместе двинулись по аллее к часовне, — а Лиззи видела их?

— Да, но ты же знаешь её, — презрительно отмахнулся Энтони, — глаза вытаращит, руками размахивает, а понять ничего невозможно. Однако в воскресение они все будут в церкви, там мы их встретим.

— А она не сказала, как их фамилия?

— Почему? Сказала. Клэверинг.