— Удовольствие не из дешевых, но оно того стоит. Следует учесть, что вы платите не только за перемещение вашего физического тела по времени и в пространстве, но и за саму возможность попасть на борт корабля-призрака! Редкую, заметьте, и не каждому доступную! Будь у меня хоть часть ваших э-э-э, ресурсов….

Дверь открылась, и в кабинет начальника клиентского отдела впорхнула изящная блондинка лет двадцати трех в черно-белой офисной униформе. Девушка процокала каблучками-копытцами к столу начальства, проговорила что-то вполголоса и покосилась на Павла. Тот перехватил взгляд хищницы и отвернулся к аквариуму — вмонтированная в стену емкость с морской водой литров на сто, не меньше, гипнотизировала. Созерцание размеренной, спокойной и яркой жизни рыб, моллюсков, водорослей и кораллов настраивало на медитативный лад, и Павлу в такие минуты не хотелось думать ни о чем. Тяжелые мысли и ненужные эмоции, словно устыдившись вида царственной красавицы-крылатки и вальяжного полосатого «ангела», сгорали где-то внутри, и после них на душе оставалась лишь пыльная горечь. Но Павел чувствовал: достаточно лишь одного хорошего порыва свежего ветра, как от осадка не останется и следа. И, по уверениям господина начальника КО, до этого момента оставалось совсем немного. Секретарь обиженно повела плечиком, скривила губки и не удостоила грубияна-клиента прощальным взглядом. Прошествовала мимо с оскорбленным видом и выразительно, с чувством, хлопнула дверью.

— Все в порядке, прошу вас.

На темную столешницу легла банковская карта. Павел накрыл ее ладонью, подтянул к себе и небрежно запихнул в карман пиджака. Косовский Сергей Рудольфович — это имя значилось на визитке под обозначением должности начальника клиентского отдела компании «Сколково. Хронотуризм» — проследил путь куска пластика, вздохнул негромко, но тут же перевел взгляд на клиента и радушно улыбнулся.

— Так о чем я… Ах, простите, меня сбили с мысли. Так вот, имей я, будь у меня… В общем… — господин Косовский вконец запутался и поэтому решительно обрубил фразу: — Я бы решил, что жизнь прожита не зря, а после такого путешествия можно и умереть.

— Так вы «там» не были? — Удивление Павла было искренним. Странно, уж этим-то, казалось бы, сам Бог велел. Шастай себе туда-обратно, сколько душа пожелает, пока не надоест.

— Нет, к сожалению, нет. Но, может быть, когда-нибудь… Тем более что проект засекретили и взяли под контроль власти предержащие самого высшего российского уровня! — Последние слова Сергей Рудольфович произнес верноподданическим шепотом.

«Влипли вы, друзья. Теперь мало того, что вы до конца жизни дальше Сочи не уедете, так еще и в сортир под конвоем ходить будете. Какие уж вам теперь турпоездки», — но слова сочувствия Павел решил оставить при себе. И направил беседу в иное русло:

— В моей платежеспособности вы убедились, договор подписан. Согласно выбранному тарифу я оплатил сутки пребывания на «Марии Селесте» и могу взять с собой пятнадцать килограммов груза. Единственное, с чем я еще не определился, — это срок исполнения. Миллион — это немаленькие деньги, и я должен быть уверен в том…

Павлу пришлось замолчать: Косовский замахал руками и одновременно закивал головой, выражая свое полное понимание.

— Вы можете быть абсолютно уверены в том, что окажетесь в нужном месте в нужное время. Погрешности бывают, не без этого, — система все еще проходит тестирование, и случаются досадные сбои… Но на более коротких временных промежутках, чем ваш, — торопливо поправил сам себя Сергей Рудольфович и вдохновенно продолжил: — Единственное, с чем мы можем промахнуться, — это расстояние, разброс составит километр-другой, не более того. Но там, где вам предстоит оказаться, это несущественно, мы снабдим вас всем необходимым, и вы проведете время с комфортом и в полной безопасности, а также не останетесь незамеченным. По отдельному прайсу, конечно. Но что такое оплата дополнительных услуг по сравнению с тем, что вы уже приобрели? Об этом смешно даже говорить. Нет, нет, не сейчас, — пресек начальник КО попытку Павла вновь извлечь кредитку, — в день перемещения, после того, как вам подберут экипировку и снаряжение. А этот день нам назовете вы. — Сергей Рудольфович лучезарно улыбнулся и закрыл крышку стоящего перед ним на столе ноутбука.

Павел поднялся с удобного кожаного кресла и в сопровождении хозяина кабинета вышел в приемную. Секретарь дежурно улыбнулась на прощание, пожелала всех благ и вновь прилипла к телефонной трубке. Указательным пальцем правой руки с острым, пестро раскрашенным ногтем она водила по строчкам прайса и чирикала в трубку:

— Нет, если вы выберете этот тариф, то мы ничего не сможем вам гарантировать. Точность программирования по месту и по времени нулевая, это типичная «русская рулетка» и забросить может куда угодно. Да, конечно, желающие есть, и их много. Нет, тариф «Эконом» в два раза дороже… — Последние слова донеслись до Павла уже из-за полузакрытой двери кабинета.

Косовский проводил клиента до конца коридора и сдал его молчаливому, но предупредительному и внимательному охраннику. Серьезный юноша открыл дверь с кодовым замком и теперь терпеливо ждал, когда закончится диалог начальника и клиента:

— В любое время на ваш выбор — днем или ночью, нам все равно. Как вам будет угодно. — В интонации Сергея Рудольфовича Павел расслышал те же нотки, что и в голосе оставшейся в приемной секретарши. На этом распрощались. Начальник КО резвой рысцой рванул назад, в кабинет, а Павел в сопровождении охранника направился к выходу.

«После такого путешествия можно и умереть. Что ты знаешь о смерти? О том, как она приближается, подходит издалека, останавливается напротив тебя и смотрит, но пока неуверенно, словно прикидывает, вернее, прицеливается. И долго так стоит, очень долго. Так долго, что от одной мысли о том, что это уже точно все, можно самому рвануть ей навстречу: „Давай уже, девушка с косой, не томи. Раз пришла, то чего ты там телишься? Подходи, не стесняйся. Пришла девчонка, стоит в сторонке… Хватит уже, соображай быстрей!“» — Павел чуть улыбнулся своим мыслям, снова повторяя давно отрепетированный и не раз произнесенный свой внутренний диалог. Ушла «девчонка», тоже обиделась, наверное. Не ждала, что ее встретят без должного трепета и почтения, что отнесутся к ее приходу легкомысленно и даже пренебрежительно. «Всех распугал».

Улыбка мигом исчезла. Когда он почувствовал, что поставленный ему диагноз ошибочен? В тот момент, когда результаты исследования сообщил ему порозовевший от радости и торжественности момента профессор в швейцарской клинике? Нет, раньше, гораздо раньше, за неделю или полторы до того разговора.

Павел отлично помнил этот день, вернее, его вторую половину. Как всегда, просматривал новости, и одно сообщение привлекло его внимание: «Двенадцатиметровый катамаран был обнаружен неподалеку от берега Квинсленда, Северо-Восточная Австралия. Яхта, которая покинула Эрли-Бич две недели назад, была обнаружена около Большого Барьерного рифа в прошлую среду. Когда на нее высадились, то обнаружилось, что двигатель работает, портативный компьютер и система GPS включены, даже стол сервирован, но команда, которая состояла из трех человек, на борту отсутствует. Все паруса яхты были на месте, но сильно повреждены. Три спасательных жилета и прочее спасательное оборудование было на месте. Поиск команды прекращен в прошлое воскресенье, поскольку выживших найти так и не удалось». Эту новость Павел перечитал несколько раз, потом выключил ноутбук, вышел на балкон. Состояние — словно вернулся на четверть века назад, да какие там четверть века, больше, гораздо больше.

«Нет ничего нового под солнцем. Бывает нечто, о чем говорят: „Смотри, вот это новое“, но это было уже в веках, бывших прежде нас. Нет памяти о прежнем…» Есть, еще как есть, она здесь, она никуда не делась, она вновь переносит его обратно в детство, в тот день, когда Павел еще школьником впервые услышал невероятную историю «Марии Селесты». Тот рассказ, вычитанный в одном из журналов, — это была толстенная подшивка «Вокруг света» — Павел выучил наизусть. И скоро знал об этом корабле все, начиная с момента его постройки и до того дня, когда в начале января 1885 года красавица-бригантина была превращена океанским прибоем в груду плавающих щепок. Услышанная в детстве история не отпускала, и Павел в мыслях часто возвращался к событиям почти полуторавековой давности. Именно из-за них он даже выучил английский, чтобы самостоятельно проштудировать все доступные источники: газеты, журналы, воспоминания современников. Зарубежные, естественно, советская пресса сообщения о кораблях-призраках игнорировала. И в любое время дня и ночи с закрытыми глазами мог пересказать историю судна, покинутого экипажем по невыясненной причине и найденного четвертого декабря 1872 года в четырехстах милях от Гибралтара. Грустную историю, надо сказать, несчастливую, запутанную и с подобающим финалом. Построенная в доках Новой Шотландии — провинции на востоке Канады, бригантина в момент своего рождения получила название «Амазонка» и всю свою жизнь пользовалась дурной славой. Неудачи преследовали судно с первого же его выхода в море. Сначала погиб капитан, затем корабль несколько раз менял владельцев — до тех пор, пока бригантину не выкинуло на берег во время шторма у берегов той же Новой Шотландии. После ремонта корабль попал в руки к новому хозяину — американцу, он-то и переименовал бригантину в «Марию Селесту». Под этим именем она и прославилась как корабль-призрак. Свободно дрейфующее, покинутое экипажем судно между Азорскими островами и Португалией обнаружил идущий встречным курсом корабль. На «Марию Селесту» так же, как и на этот злосчастный австралийский катамаран, с брига «Деи Грация» высадились, тщательно обыскали и осмотрели покинутое экипажем судно. Но без толку — на корабле не оказалось ни живых, ни мертвых. Лючные крышки лежали на палубе, а окна кормовой надстройки, где находилась капитанская каюта, закрыты брезентом и заколочены досками. Промежуток между палубой и переборкой полностью заполнился водой, она залила трюм, заполнив его на три с половиной фута. Других повреждений у бригантины не было. Расположение вещей, предметов, обстановка — все говорило о том, что судно в шторм не попадало. В капитанской каюте и в кубриках был порядок, все ценные вещи, деньги и драгоценности, оказались нетронуты, так же как и груз — одна тысяча семьсот один баррель спирта. Также на месте оказался судовой журнал, полугодовой продовольственный запас и трубки матросов. Зато исчезли карты, документы на груз, а также секстант и хронометр.

Делалось немало попыток объяснить всю эту чертовщину. Учрежденная Британским адмиралтейством комиссия провела обстоятельное следствие с подробным обследованием судна (в том числе и ниже ватерлинии) водолазами и тщательным опросом очевидцев. Самой привлекательной была версия пиратского нападения на корабль — именно к ней склонялись и журналисты, и следствие, и простые обыватели. Но мешало одно маленькое «но»: похитив людей и навигационные приборы (даже если учесть, что в те времена они ценились очень высоко), пираты почему-то не тронули груз спирта-ректификата. Версии: мятеж на борту, воспламенение паров спирта — не подтвердились, гипотеза о сговоре капитанов «Марии Селесты» и «Деи Грации» также оказалась несостоятельной. Единственное, в чем все сторонники и противники различных вариантов развития событий в тот роковой день были единодушны, так это в том, что экипаж покинул бригантину самостоятельно. В пользу этой вероятности говорили сразу два факта — исчезновение единственной шлюпки и отсутствие на камбузе следов приготовленной пищи. Возможно, ее прихватил с собой кок для остальных членов экипажа и пассажиров. Всего на борту «Марии Селесты» по состоянию на двадцать четвертое ноября 1872 года, если верить записи в судовом журнале, находилось десять человек. Восемь членов команды — капитан Бенджамин Бриггс, Альберт Ричардсон, помощник капитана, а также второй помощник капитана, четверо матросов, стюард и кок в одном лице. И две пассажирки — жена капитана «Марии Селесты» Сара Элизабет Бриггс и их дочь София Матильда Бриггс, двух лет от роду. И они исчезли, все до единого. Павел был готов дорого заплатить за то, чтобы узнать, что же там произошло, в этот промежуток времени с двадцать четвертого ноября 1872 года — даты последней записи в журнале капитана — и до четвертого декабря, когда судно было найдено покинутым. И вот новая, почти в точности повторившаяся через сто сорок лет история с катамараном у Большого Барьерного рифа выдернула на поверхность подзабытый уже порыв, страстное, граничащее с манией желание узнать, что же на самом деле произошло на борту «Марии Селесты», а лучше увидеть это все собственными глазами. «Если обойдется, то никаких денег не пожалею», — подумал Павел тогда, разглядывая тучи над вершинами Швейцарских Альп с балкона своей одноместной палаты. И уже через несколько дней после этого сообщения во время очередной консультации радостный, круглый и розовый, как воздушный шарик, профессор сообщает, что господин Sergeeff может не волноваться. Он абсолютно здоров, вот подтверждение — все показатели в норме, некоторые даже превышают ее. Формула крови восстановлена, вот спектрограмма и расшифровка.

Два независимых специалиста подтвердили, что опасности для жизни нет, операция в обозримом будущем не понадобится и здоровью пациента ничего не угрожает. В общем, все в порядке, диагноз-приговор снят и о нем надо поскорее забыть. И лучшее лекарство, которое ему, профессору, известно, — это путешествие, желательно кругосветное. У Павла на этот счет были свои соображения, и делиться с врачом он ими не стал. Подписал счета, собрал вещи и в аэропорт, в Москву. И уже на следующий день оказался в кабинете начальник клиентского отдела компании «Сколково. Хронотуризм». Посмотрел их прайс, обсудил его — по пунктам — с предупредительным и разговорчивым господином Косовским и решился. Второй день рождения как-никак, чего мелочиться, давайте уж по максимуму. Вопрос решился легко и непринужденно, к удовольствию обеих заинтересованных сторон. Договор, в котором турагентство обязуется оказать клиенту за соответствующую плату туристическое обслуживание, Павел подмахнул не глядя. Чего читать, и так понятно, что эти очкастые умники снимают с себя любую ответственность и «в случае непредвиденных обстоятельств» в гибели туриста виновным окажется сам турист. Бодаться с этой лавочкой бесполезно, да и выйдет, в конце концов, себе дороже. Сергей Рудольфович как бы невзначай обмолвился, что бизнесу «Хронотуризм» придан статус госпроекта, курируют его на таких уровнях, что даже обеспеченным людям и не снились, а территория института и лаборатории охраняется покруче, чем атомные станции и президентские резиденции, вместе взятые. Да и не в этом дело: обычные осторожность, осмотрительность и практичность сразу остались за порогом кабинета, здесь их присутствие было неуместно. Гарантированная возможность вернуться почти на полтора века назад и оказаться на борту корабля-призрака затмила голос разума. Не отрезвила и значительная сумма, ушедшая с кредитки на счет турфирмы, — сейчас Павел думал только об одном. Он давно смирился с тем, что есть вещи, которые нельзя купить ни за какие деньги. Здоровье, например, или лишний год жизни. Но сейчас в его мировосприятии образовалась значительная брешь, в нее уже утекли полмиллиона долларов, и еще столько же были готовы отправиться следом. И черт с ними, значит, туда им и дорога… Деньгами Павел разбрасываться не привык, цену многим вещам отлично знал и переплачивать не собирался. Но то, что предлагали эти умники, было не просто невероятным или фантастическим — здесь, в этих окруженных кольцами охраны и минными полями стенах института и лаборатории, сказка действительно становилась былью. А за возможность реализовать мечту не то что часть состояния — последнее отдашь.

Павел и отдал — как под гипнозом, сам передал в когти больше похожей на чирлидершу (только без обязательных цветных помпонов в руках), чем на секретаря-референта, красотке свою кредитку. И после того, как внес предоплату, вдруг понял, что не готов пока назвать точную дату своей переброски. Почувствовал, что сейчас ему нужно взять паузу, нужно время. Не для раздумий, чего тут думать, когда денежки уже того?.. На осознание и осмысление всего, что вскоре должно случиться. Пришлось выкручиваться, отговариваться неотложными делами и вдруг возникшими проблемами. А их и впрямь было немало — бизнес не терпит чужих рук. За время, проведенное в Швейцарии, тоже нужно платить — Павлу пришлось на время отойти от дел, и теперь ускоренными темпами он наверстывал упущенное. Просмотр отчетов, звонки, переговоры и деловые встречи съедали дни, как ржавчина уничтожает старый металл. Но ежедневно, в любую свободную секунду, в любой образовавшийся временной просвет Павел думал только о предстоящем путешествии. Он даже извлек на свет Божий красную картонную папку с потрепанными тесемками-завязками. В ней лежали его старые, сохранившиеся еще со школьных времен записи, дневники и полученные несколько лет назад фотокопии протоколов допросов капитана и матросов с судна «Деи Грация», которые и привели покинутую людьми «Марию Селесту» в Гибралтар. Павел перечитывал строки, написанные его собственным аккуратным, ровным почерком, особенно те эпизоды, которые пытался комментировать и найти им объяснение самостоятельно. Вот его давняя попытка объяснить произошедшее: «Один из вопросов, на который не нашла ответа комиссия, созданная при Британском адмиралтействе для проведения расследования, — почему иллюминаторы кормовой надстройки были закрыты брезентом и заколочены досками? При плавании из Нью-Йорка к Гибралтарскому проливу каждый вечер солнце заходит по корме судна и при этом светит в иллюминаторы кормовой надстройки. А там, в каюте, жена капитана в это время укладывает спать свою дочь, и солнечный свет мог мешать ей. Я думаю, что именно поэтому и пришлось затемнить эти иллюминаторы с помощью старого паруса, закрепленного досками». Возможно, что так оно и было на самом деле, а возможно… Чего гадать, когда стоит лишь набрать номер и произнести кодовую фразу: «Я приеду завтра».

А когда взятое на раздумье время истекло, Павел снова понял, что не готов. Это стало понятно после нескольких несложных вопросов, заданных ему уже в лаборатории, а именно: как он планирует продержаться в ледяной воде Атлантики до подхода «Марии Селесты», что возьмет с собой из снаряжения и в каком виде он предстанет перед людьми из девятнадцатого века? Ответом было лишь беспомощное молчание: всю неделю Павел думал о чем угодно, только не о фасонах мужского костюма давно прошедшей эпохи и не о климатических условиях в точке «приводнения».

Но сколковские умники — люди опытные, расчетливые и практичные — деньги за свои услуги брали не зря. Они не только обещали гарантированно переместить тело клиента во времени и пространстве, но и думали за него. О снаряжении, например, об одежде, о защитных средствах. Да еще много о чем — получивший возможность реализовать заветную, казавшуюся несбыточной мечту платежеспособный заказчик после подписания договора напоминал токующего глухаря. То есть ничего вокруг себя не видел и не слышал, поглощенный лишь предвкушением предстоящего путешествия во времени.

— Итак, расчетное время вашего прибытия в точку с заданными географическими координатами тридцать шесть градусов пятьдесят минут северной широты и двадцать семь градусов двадцать минут западной долготы. Именно там находилась «Мария Селеста» в тот день, когда была сделана последняя запись в судовом журнале бригантины. Это двадцать четвертое ноября одна тысяча восемьсот семьдесят второго года. Когда вы окажетесь в океане, температура воды будет градусов десять-двенадцать. К тому же зимой в Северной Атлантике дует постоянный норд-вест. Я думаю, что вам понадобятся спецсредства.

На стол перед Павлом лег объемистый каталог с цветными иллюстрациями. «Индивидуальные спасательные средства» — значилось на его обложке. А острие карандаша, зажатого в пальцах сотрудника «вспомогательной службы», указывало на фотографию с изображением тряпичной куклы ярко-оранжевого цвета. Павел внимательно посмотрел на иллюстрацию, потом перевел взгляд на консультанта. Молодой человек лет двадцати пяти в строгом костюме, белоснежной рубашке и черных кроссовках легко и непринужденно выдержал паузу, затем снова заговорил:

— Низкая температура окружающей среды представляет собой угрозу жизни человека не меньшую, чем опасность утопления. Даже сравнительно кратковременное пребывание в холодной воде может привести к переохлаждению организма и смертельному исходу. Для уменьшения потерь тепла телом человека в холодной воде предназначен гидротермокостюм. Предлагаемый вам образец изготовлен из водонепроницаемого материала с теплоизоляцией. Этот гидротермокостюм обеспечивает комфортное пребывание человека в воде, температура которой колеблется от ноля до плюс двух градусов по Цельсию, в течение шести часов. При этом внутренняя температура тела человека снижается в час не более чем на градус. Кроме того, здесь имеется спасательный пояс с карабином, — острие карандаша переползло в центр фотографии, — а также штуцер, при помощи которого можно стравить лишний воздух.

Павел молча следил за перемещением карандаша по бесформенным ядовитого цвета контурам индивидуального спасательного средства, но вопросов пока не задавал. Он пытался представить себя в этаком чудовищном виде на борту бригантины. Если все будет происходить именно так, как предлагает этот юноша, то до разгадки тайны дело не дойдет. Экипаж «Марии Селесты» сам добровольно покинет корабль, узрев на палубе оранжевое нечто. Или проскочит в море мимо, совершенно справедливо приняв туриста за посланника ада. Но консультант невозмутимо поправил на остром носу очки в тонкой оправе и продолжил на удивление занудным и монотонным голосом:

— Этот гидротермокостюм хорош еще и тем, что поможет вам без проблем проплыть небольшое расстояние и забраться в спасательное средство. Еще он позволяет подниматься и опускаться по вертикальному трапу и прыгать в воду с высоты до четырех с половиной метров, но вам это не понадобится. Итак, оказавшись в воде, вы первым делом извлекаете следующий элемент снаряжения…

Страницы каталога перевернулись словно сами собой, и теперь Павел послушно рассматривал выделенный ярким цветом прямоугольник с указанием габаритных размеров.

— В комплект входит спасательный надувной плот, он легкий и компактный, наполняется воздухом за считанные секунды. Баллончик с сжатым газом уже будет вставлен в клапан, нажал, выждал несколько секунд — и готово. Плот весит всего четыре килограмма, так что перегруза можно не опасаться. Итак, оказавшись на плоту, вы расстаетесь с гидрокостюмом — я бы советовал вам утопить его во избежание ненужных расспросов. Затем вы вооружаетесь вот этим, — страницы каталога вновь пришли в движение, — фальшфейером белого огня для подачи сигнала, чтобы на вас обратили внимание. Или красного — на ваш выбор. Их лучше взять сразу несколько штук — весят они немного, а сгорают быстро. Впрочем, могу предложить еще такую штуку, как огонь спасательный самозажигающийся. Веса в нем побольше, но и время действия светового сигнала составляет не менее двух часов. Для страховки можно взять сразу две или три штуки. Есть еще звуковые сигнальные средства, но я не думаю, что они вам пригодятся.

Наконец юноша иссяк, угомонился и в ожидании вопросов воззрился на клиента. Павел еще с минуту листал толстенный каталог, потом оторвался от ярких страниц и спросил:

— А что, в Северной Атлантике акулы глухие? — Но шутка не удалась.

Юноша то ли не понял ее, то ли ко всем высказываниям клиентов привык относиться со всей серьезностью.

— К сожалению, в этом вопросе я некомпетентен и ничем помочь вам не могу. Вам лучше обратиться к специалисту, я сейчас приглашу его, — и потянулся к карману своего пиджака за мобильником.

— В этом нет необходимости, — остановил его Павел, — акулу я там вряд ли встречу. Дельфинов — может быть, и то сомнительно. Но я не об этом. Я, честно говоря, только сейчас сообразил — от меня же там шарахаться будут. В том смысле, что встречают по одежке…

Договорить Павлу снова не пришлось — у консультанта после паузы открылось второе дыхание. Он все же добрался до своего мобильника, прошелестел невнятно что-то в трубку и уже ясным и звонким голосом произнес:

— Вы абсолютно правы. Но все, что касается экипировки, — это рядом, в соседнем помещении. Я вас провожу. — И вскочил из-за стола.

Пришлось подниматься, выходить из кабинета и топать в следующий — через две двери по пустому коридору. Чтобы оказаться в самом настоящем ателье, среди окутанных зашпиленными отрезами ткани манекенов, рулонов разноцветного материала на столах, портновских ножниц и измерительных лент.

— Это будет девятнадцатый век, его вторая половина, если я все правильно поняла?

Павел обернулся на голос. Из глубины помещения выплыла высокая сутулая девица с гладко прилизанными, собранными в хвост бесцветными волосами в длиннющем пестром балахоне и сапогах на шпильке. По виду — настоящий богомол, только завернувшийся в лист лопуха. Такие же замедленные движения и остановившийся взгляд, да и пластика подходящая. Как и взгляд сощуренных глаз — неподвижный, изучающий. Ассоциация со снимающим мерку сотрудником фирмы по оказанию ритуальных услуг заставила Павла передернуться, тем более что в руках у девицы он рассмотрел деревянный портновский метр. Откуда только она выкопала этот раритет — не иначе, один из предыдущих «туристов» смотался лет на пятьдесят назад и в качестве презента привез ей эту деревяшку. Но светло-желтый кусок дерева с черными рисками упокоился в углу за манекеном, а девица неторопливо обошла Павла по кругу и остановилась в исходной точке:

— Рискну предположить, что к одежде той эпохи вы предъявляете два требования — удобство и достоверность, скажем так? Прекрасно, тогда советую вам обратить внимание вот на эту ткань. — Тощая, даже костлявая конечность, обмотанная узорчатой легкой материей, указала на плотный сверток темно-серого цвета. — Это шерсть, она изготовлена в точности по старинной технологии, но с некоторыми современными добавками. Она теплая и легкая, не мнется, в ней вы будете чувствовать себя комфортно. Мы оденем вас, — девица совершила вокруг безмолвного Павла еще один рейс, — по американской моде второй половины девятнадцатого века. Тогда идеальному американскому мужчине полагалось вести себя агрессивно и выражаться сдержанно, не иметь ни тени романтической эмоциональности. Прежний мир уходил в прошлое, его герои и образцы для подражания устаревали. До войны Севера и Юга идеальным мужчиной считался высокообразованный господин без определенных занятий, ведущий праздную светскую жизнь. В руководствах по этикету его часто именовали «безупречным джентльменом», — рассуждала «богомол» и одновременно копалась в обрезках ткани на столе. Потом замолкла ненадолго, вытащила из-под лоскутов что-то вроде альбома и принялась перелистывать тяжелые страницы.

— Вот, — ткнула она пальцем в одну из фотографий под блестящей пленкой, — мне кажется, это то, что вам нужно. Комфортно и практично одновременно — униформа мужчины будущего, каким он представлялся людям того времени. Кумиром из числа современников для мужчин того поколения был Теодор Рузвельт, а он думал больше о политике, чем о модных фасонах, и в повседневной жизни предпочитал деловой костюм, состоящий из пиджака и брюк. Обычно почти весь гардероб приобретался в магазине готового платья, а для вас мы все изготовим на заказ. Повернитесь, пожалуйста, мне нужно снять мерки. — И девица с сантиметровой лентой в руках шагнула к Павлу.

— Подождите, — шарахнулся он назад, — подождите немного. Почему именно по американской, а не по французской или итальянской? А что, если меня раскусят?

— Не раскусят. Этот фасон универсален, отличия могут быть лишь в деталях, а они несущественны. Вы считаете, что люди, проведшие черт знает сколько времени в океане, будут рассматривать ваш костюм и сравнивать его с иллюстрациями в модных журналах того времени? — Это уже встрял в дискуссию молчавший до сих пор юноша-консультант. — И кто это будет делать — матросы? Им будет глубоко безразлично то, что на вас надето, — хоть мешок из-под картошки, они и пиджак от сюртука не отличат. Капитан? Его жена? Хотя она — да, наверное, сможет. Но опять же вряд ли — не думаю, что, поглощенная заботами о двухлетнем ребенке, она станет пристально изучать внешний вид незнакомца. Ей просто будет не до того, она даже не покажется на палубе в то время, когда вас вытащат из воды. Вы хоть представляете, какая в Северной Атлантике в ноябре погода?

«А ты сам-то представляешь?» — свои мысли Павел озвучивать не стал, он подчинился требованиям девицы и позволил измерить себя. Она старательно записала все цифры, потом еще минут пятнадцать обсуждали фасон. В результате получилось что-то вроде охотничьего костюма — помесь пиджака и куртки, брюки, высокие кожаные ботинки на шнуровке, выбранные по подсунутому расторопной девицей каталогу, и головной убор — нечто среднее между шляпой и кепкой. Подготовка к броску во времени входила в завершающую стадию, на изготовление «спецодежды» консультанты взяли сутки. И после того, как все дополнительные услуги были, не сходя с места, оплачены, очкарик в кроссовках вытащил из папочки и подал Павлу небольшой радостно шуршащий пакетик:

— Это бонус к заказу — вещь компактная и нужная. Спасательное покрывало, оно поместится в любом кармане, а весит всего шестьдесят граммов. Покрывало высокой прочности, оно защищает человека как от переохлаждения, так и от перегревания в течение двадцати часов, а также предохраняет его от осадков. В необходимых случаях позволяет транспортировать пострадавшего попутным транспортом в лечебное учреждение. Ну, это вам тоже не понадобится.

— Благодарю вас. — Павел взял пакетик, повертел его в руках и снова вернул консультанту: — Положите сразу в карман, пожалуйста. А то сам я могу и забыть.

Консультант проявил отзывчивость и понимание, пакет со спецсредством взял и пообещал собственноручно сложить его в один из карманов «охотничьего» костюма. А на прощание преподнес задумавшемуся клиенту еще один бонус:

— Вы легенду себе уже подготовили? Как какую? А что вы скажете тем людям, которые вытащат вас на борт «Марии Селесты», каким именем назоветесь, свою биографию, наконец? Что касается вашего появления в открытом море — придумайте что-нибудь простенькое, незатейливое. Кораблекрушение отлично подойдет, на мой взгляд. Вы английский знаете? Вот и отлично, тогда рекомендую вам выдать себя за австралийца. Тем более что и внешность ваша к этому располагает.

— Внешность? При чем здесь внешность? — в который раз за последние несколько часов растерялся Павел.

— Видите ли, в чем дело? В Австралии индекс солнечной активности равен одиннадцати единицам, тогда как у нас, в средней полосе, — всего трем. И количество солнечных дней в году там значительно больше, чем в Подмосковье. А это означает, что жители Австралии очень загорелые люди. Любому другому я бы посоветовал воспользоваться гримом, тональным кремом например, но в вашем случае это будет лишним.

— Понятно, — оборвал консультанта Павел. Ему уже был ясен ход мыслей собеседника. Действительно, узкое смуглое лицо, черные глаза и черные же (правда, чуть седеющие) густые, коротко подстриженные волосы — во всем видна кровь казачьих предков. И она сейчас поможет ему выдать себя за жителя пустынного континента и сделать еще один шаг к осуществлению детской мечты. А юноша-консультант вещал дальше.

— Если что, вдруг прижмет, вы себя и за испанца выдать сможете, — бесцеремонно заявил он.

Павел даже не нашелся, что сказать в ответ на неожиданный комплимент. Но и тут консультант оказался прав: для завершения образа идальго Павлу не хватало только лихо закрученных усов и короткой острой бородки. А собеседник тем временем продолжал:

— Таким образом, вы разом убьете двух зайцев — объясните свой современный диалект и произношение, а заодно спишете все свои странности в поведении на особенности австралийской жизни. Про нее жители Старого Света тогда мало что знали, не говоря уж о Новом.

В лучшем случае на карте бы нашли. Да, и еще — продумайте версию о том, как вы оказались в открытом море, что-нибудь правдоподобное, — уже в дверях, передавая Павла охраннику, посоветовал юноша, улыбнулся мерзко и стремительно сгинул.

Полночи Павел не мог уснуть, назойливые мысли лезли в голову и не давали успокоиться. Вся затея оказалась под угрозой — он не мог придумать ничего. На ум приходила уже феерическая чушь от нападения на гипотетический корабль гигантского кальмара или спрута до столкновения с айсбергом. Впрочем, это событие действительно произошло, но значительно позже, через сорок лет после того, как в тех же водах бригантина «Мария Селеста» снискала себе славу корабля-призрака. Сон окончательно пропал, Павел поднялся с кровати и вышел из спальни. В огромной квартире тихо и пусто, кроме него и британской красавицы-кошки, здесь сейчас никого. Зверь мирно дрыхнет в кресле, дети давно пристроены, обе жены, получившие внушительные отступные, счастливы с новыми мужьями в собственных домах на берегах теплых морей. И совета спросить не у кого, и помощи. Зато и помешать никто не может, ни высмеять и ни отговорить. Они и в клинике-то его не навещали, только старшая дочь позвонила несколько раз. А сын словно и позабыл о существовании отца, он даже о поездке в Швейцарию на лечение ничего не знал. Поговорил только с секретарем несколько раз, денег просил, как обычно. И, как обычно, получил, но только треть от необходимой суммы. «Ничего, выкрутишься», — подумал Павел и посмотрел в окно на неспящий город. Что же придумать, что? Человек в открытом море — как он там оказался? Кораблекрушение, конечно, — что еще можно придумать? А что бы сказал человек из девятнадцатого века, окажись он в сегодняшней Москве? «Сами мы не местные», если только. Можно, конечно, прикинуться экзальтированным иностранцем, тем же австралийцем по совету очкастого консультанта, так ловко раскрутившего клиента на оплату дополнительных услуг. «Буду действовать по обстановке, в крайнем случае прикинусь глухим или немым. Или все сразу — за сутки они не разберутся, не успеют, а я увижу все, что мне нужно», — здравая мысль пришла после продолжительной прогулки по прохладным темным комнатам. И сразу потянуло в сон, уже в полудреме Павлу пришло странное, даже неуместное сейчас сравнение. А чувства-то похожи: «завтра ты умрешь» и «завтра исполнится твое заветное желание», оказывается, почти не отличаются между собой. Во всяком случае, по напряжению и остроте ожидания того и другого.

— Прекрасно, просто прекрасно выглядите. Вам очень идет, — сообщил Сергей Рудольфович готовому к броску туристу. — А это ваш багаж, здесь ровно одиннадцать килограммов. Небольшой недобор, но это ничего, главное, чтобы по возвращении вы не превысили лимит. Да, впрочем, вам это и не удастся сделать. Прошу вас.

Павел взял из рук Косовского толстенький саквояж, изготовленный из водонепроницаемой ткани «под кожу», осмотрел его блестящие тугие бока, повернул язычок замка. Оставшееся снаряжение аккуратно уложено внутри, в последовательности предполагаемого использования. Консультант свое обещание не забыл, пакет с водоотталкивающим покрывалом удобно устроился в боковом кармане «охотничьего» пиджака.

— Проверьте все еще раз, на всякий случай, — Косовский хлопотал возле клиента, как встревоженная наседка, — чтобы не было потом мучительно больно, так сказать. Ничего не забыли? Хорошо, сейчас на биометрию, а потом присядем на дорожку…

— Биометрия? — слово неприятно перекликалось с осточертевшим «биохимия» и заставило Павла насторожиться.

— А как же, непременно, в обязательном порядке, — застрекотал Сергей Рудольфович, — но это не страшно, не больно и не займет много времени. Прошу вас, в лаборатории нас уже ждут.

Он приглашающе распахнул дверь своего кабинета, пропустил Павла вперед, а сам засеменил сбоку и чуть позади.

— Мы же должны идентифицировать вас на входе, произвести верификацию по возвращении, а для этого нам необходимо иметь ваши статические и динамические биометрические параметры: отпечатки пальцев, геометрия руки, сетчатка глаза, динамика воспроизведения подписи или рукописного ключевого слова, голос. Но вы не беспокойтесь, дальше этих стен информация не уйдет, за этим мы следим строго.

Процедура действительно прошла быстро, измаявшиеся от безделья лаборанты Павла надолго не задержали. И отпустили на свободу, вновь передав в руки Косовского.

— Ну, вот видите, я же говорил. А теперь сюда, пожалуйста, в эту дверку. — Сергей Рудольфович предупредительно забежал вперед, толкнул тяжелую дверь с бронированным стеклом и пропустил Павла вперед.

Тот шагнул через порог и завертел головой по сторонам.

— Сюда, пока сюда, — осторожно тронул Павла за рукав «охотничьего» пиджака Косовского, — сначала надо надеть все остальное.

Гидротермокостюм на Павла надевали сразу трое — очкастый юноша-консультант, безмолвный лаборант и Косовский. Правда, последний ограничивался лишь советами и общими замечаниями, он держался поодаль, оказывая хронотуристу и сотрудникам лаборатории лишь моральную поддержку. Пока надевали негнущиеся штанины, продевали руки в рукава и фиксировали все уплотнительными захватами, пока натягивали капюшон, выгоняли вверх воздух из штанин, Павел успел взмокнуть. Но вот наконец застегнули последнюю молнию, на голову натянули капюшон и застегнули клапан, закрывающий нижнюю часть лица. Сергей Рудольфович придирчиво осмотрел «упакованного» туриста и, судя по маслянистому взгляду, результатами остался доволен. Саквояж пристегнули к карабину спасательного пояса, и руки Павла теперь были свободны.

— Напоминаю — сначала плот, затем сигнальный огонь. И сразу избавляйтесь от гидрокостюма, чтобы избежать лишних вопросов.

На вашем месте я бы и плот утопил, чтобы избежать ненужных расспросов про странную ткань и неизвестные технологии, — распинался порозовевший от физической нагрузки консультант.

Лаборант в белом стоял поодаль и в дискуссии участия не принимал.

— А вот теперь — пройдемте, — Косовский снова оказался рядом, взял Павла под руку.

С другой стороны клиента подхватил юноша в очках, и они вдвоем повели ставшего неповоротливым и неуклюжим туриста в соседнее помещение. На этот раз стеклянная дверь перед ними, мелодично тренькнув, открылась сама, и Павел оказался в самом сердце научно-исследовательского института — фирмы «Сколково. Хронотуризм». Странное местечко: ни устрашающего вида приборов и оборудования, ни дымящихся колб и реторт, ни пробирок с цветным содержимым. Просторный зал, посередине белый, напоминающий подиум из телепередачи «Музыкальный ринг» круг под прозрачным куполом. И три безмолвных «специалиста» в белых одеждах поблизости.

— Проверьте все еще раз, — заботливо напомнил Косовский.

Чего проверять, когда все давно сдано в «камеру хранения» под расписку ответственного сотрудника лаборатории. Выключенный мобильный телефон, бумажник с наличными и кредитками, дорогие наручные часы и еще кое-какая мелочь сложены в металлический ящик и убраны в индивидуальную банковскую ячейку. Разве что пистолет проверить, на месте ли. На месте. Компактная, весом всего четыреста десять граммов, предназначенная для скрытого ношения, «Беретта-3032 Tomcat» под патрон 7,65 мм, лежала в кобуре на левой голени, укрытой штаниной из темно-серой в клетку ткани.

Да еще пара упаковок с антибиотиками в ручной клади, замаскированной под саквояж. Хоть и продлится путешествие всего сутки, лучше быть готовым ко всему. Черт его знает, что у них там, на «Марии Селесте», произошло на самом деле — вдруг это действительно был бунт или чума? Это, кстати, одна из основных версий произошедшего, что неудивительно. Чума, холера, желтая лихорадка, дизентерия и цинга в течение целых столетий считались бичом мореплавателей всех стран и континентов. Низкий уровень санитарии, отсутствие нормальных условий для хранения воды и пищи на парусниках — все это приводило к вспышкам эпидемий, нередко становилось причиной гибели всей команды корабля. «Завтра ты будешь знать все». Павел осмотрелся еще раз:

— Я готов, давайте начинать.

— Прекрасно. — Сергей Рудольфович потер ладони. — Давайте.

Некто неопределенного пола и возраста в белом облачении приближался к центру ринга и нес в обтянутых перчатками руках круглый металлический поднос. На нем — стакан с водой и крохотное фарфоровое блюдце с лежащей на нем то ли капсулой, то ли гомеопатическим шариком голубого цвета. Лаборант остановился перед Павлом и замер, зато вновь активизировался Сергей Рудольфович:

— Вот, прошу вас — то, что вы заказывали. Нанокристалл нового принципа действия, микросхема в токопроводящей биоактивной оболочке, растворяемой желудочным соком. Именно она даст вам возможность переместиться в прошлое. Вы глотаете капсулу, и, как только биоактивное покрытие кристалла начинает растворяться, он вступает во взаимодействие с энергетическим полем человека, и хронотурист, то есть вы, исчезает из настоящего. И появляетесь на борту «Марии Селесты». Вернее, не совсем на борту… — Тут речь Косовского прервалась, он закашлялся и даже покраснел. От торжественности момента, надо полагать.

Павел недоверчиво изучал предложенную пилюлю: «И вот за это я отдал такую прорву денег… Впрочем, кто мне мешал заранее выяснить, каким образом осуществляется перенос?» А Косовский вновь заворковал — плавно, настойчиво и убедительно:

— Время пребывания человека в прошлом зависит от толщины оболочки. Как только оболочка растворится полностью и желудочный сок начнет разрушать микросхему, вы вернетесь сюда, в Сколково. Не надо сомневаться или опасаться чего-либо, все давно изучено, проверено, а по результатам испытаний в микросхему и состав оболочки были внесены соответствующие дополнения и улучшения. Биоактивная оболочка кристалла растворяется практически моментально и тут же вступает во взаимодействие с организмом. А организм, то есть вы, перемещается туда, куда вам надо. В Атлантику девятнадцатого века. Ну, смелее. — Косовский извлек поднос из рук лаборанта и самолично подал металлическую тарелку Павлу.

Отступать было некуда, хоть и выглядело все несерьезно, скорее даже глупо, а еще точнее — по-идиотски. «Не садись на пенек, не ешь пирожок», — мелькнула чертовски своевременная предостерегающая мыслишка. Пенька-то как раз и не предложили, а вот что касается пирожка… Павел подхватил кончиками пальцев чудодейственный нанокристалл, бросил его в рот и проглотил, не запив водой. К туристу кинулись сразу двое сотрудников, помогли натянуть ему на руки толстые резиновые перчатки, прикрепили их к рукавам гидротермокостюма и сразу отбежали назад.

— Теперь быстренько, быстренько вот сюда, саквояжик свой не потеряйте, так, так, все правильно, — комментировал процесс подготовки к старту Сергей Рудольфович, но уже со стороны.

Он метался по периметру площадки и не сводил с хронотуриста глаз.

— Сутки, — кричал он, — помните, у вас ровно сутки! Через несколько секунд вы окажетесь в точке вашего прибытия с рассчитанными координатами! Запомните, сейчас шесть часов пятнадцать минут утра! Завтра в это же время вы вернетесь назад! Я буду ждать вас! Желаю вам приятного путешествия!

Но к его крикам Павел не прислушивался. Он по совету лаборантов присел на корточки, поставил саквояж себе на колени и обнял их руками. И замер в этой нелепой позе, еле сдерживаясь, чтобы не прекратить эту комедию. «Какая чушь! — крутилось у него в голове. — Глупость и идиотизм! Разве так все это должно происходить…» Подумать о чем-то другом Павел не успел. Желудок сжался, виски сдавило, и перед глазами полыхнули один за другим, без паузы, два ослепляющих, искрящихся фонтана. И сразу все исчезло — не постепенно, как в тумане, а резко, словно выключили свет. Длилось все долго, так долго, что Павлу показалось: еще немного — и он заснет. А потом раздался увесистый шлепок о воду и пошел дождь.

Он все лил и лил, не переставая, холодные тяжелые капли падали на лицо, заливали глаза и попадали в рот. Вкус у них был соленый — к дождю прибавились брызги морской воды, и, пока Павел извлекал и надувал плот, пока карабкался на него, он успел вдоволь нахлебаться океанской водички. Полежал на животе, отдышался и посмотрел вокруг. Но ничего, кроме рябой от дождевых кругов, мутной, стального цвета воды вокруг себя не увидел. Пропало и небо, оно слилось с волнами, соленые ледяные брызги летели сверху и снизу одновременно. Павел приподнялся на качающейся платформе, со второй попытки уселся в ее центре и принялся избавляться от гидротермокостюма. Первым делом кое-как зубами отодрал застежки перчаток и сразу передумал торопиться. Холод и ветер заставили Павла хорошенько призадуматься: а надо ли «раздеваться»? А если все, что происходит вокруг, просто инсценировка? С этих умников станется — вырубили клиента несильным снотворным, перетащили в бассейн, включили «душ»… «Ага, и ветер тоже!» Павел принялся расстегивать многочисленные молнии и кнопки на прорезиненном ярко-оранжевого цвета «скафандре». Скоро комбинезон вместе с ботинками плавал рядом с плотом, отстегнутые перчатки улетели в воду еще раньше. Но индивидуальное спасательное средство тонуть не желало, оно болталось в волнах рядом с краем надувного плота и шевелило конечностями. Вода перехлестывала через него, увлекала за собой в сторону, пыталась утащить на глубину и тут же возвращала обратно.

Павел до самого носа закутался в спасательное покрывало и то наблюдал за ярко окрашенной «шкурой» в воде, то осматривался по сторонам. Но ничего, кроме серой пелены дождя, низких облаков и беспокойной толщи воды вокруг не видел. «Шесть часов утра», — вспомнились ему слова Косовского. Неудивительно, что сейчас так темно — это предрассветные сумерки, вот и все. Скоро взойдет солнце, разгонит облака, дождь прекратится, и бригантина будет видна издалека. Поэтому огонь спасательный самозажигающийся не понадобится… Огонь! Он лежал в водонепроницаемом саквояже! Павел обернулся рывком и едва удержался на своем хлипком плавсредстве. Шуршащее, как фольга, покрывало немедленно вырвалось из рук и едва не улетело в серую муть. Павел успел удержать кусок фольги за хвост, снова завернулся в действительно сохраняющую тепло ткань и снова оглянулся, но уже осторожнее. Так и есть — саквояж исчез. «Да он же пристегнут к гидрокостюму!» — мысль мелькнула, как молния. А самой «шкуры» уже почти не видно, ее относит ветром и течением, как и сам плот. Павел улегся на живот, подполз к краю плота, опустил руки в ледяную воду и скривился от холода. И вспомнил, что, по одной из версий следствия, причиной исчезновения экипажа «Марии Селесты» стали именно соревнования по плаванию. Якобы матросы на спор решили устроить заплыв вокруг судна, а за состязанием с корабля, вернее, с наблюдательной площадки следили все оставшиеся на борту члены экипажа. В какой-то момент площадка не выдержала, подломилась, и все оказались в море. Кто не умел плавать — утонули, остальных слопали подоспевшие акулы. Зато сейчас на собственной шкуре стало понятно, что эта версия летит к чертям: «Плавать в такой воде могут только моржи». Павел по локоть засучил рукава серого «охотничьего» пиджака и теплой водолазки и теперь «греб» вслед уплывавшему гидрокостюму. Саквояж вон он, там, где и должен быть, — на спасательном поясе, только костюм перевернулся в воде и накрыл «багаж» собой. С мокрой тяжелой тканью пришлось повозиться, но в конце концов мокрый и холодный, как собачий нос, саквояж оказался на плоту.

Павел подтащил багаж к себе поближе, уселся, снова закутался в покрывало и осмотрелся по сторонам еще раз. Ничего не изменилось, если не считать того, что к дождю и тучам прибавился туман. Легкая дымка стелилась над водой, как пар над чашкой с горячим чаем, скользила над дрожащей серой рябью и густела на глазах. И никакого намека на просвет — ни в море, ни в небе. Придется включать подсветку. Павел подышал на озябшие руки, несколько раз бодро хлопнул в ладоши и потянулся к саквояжу. Но замер на полпути и, вместо того чтобы взяться за замок, согнул левую ногу в колене и потянулся к кобуре с «Береттой». Слева в невысоких волнах показалось на миг нечто темное и быстрое, мелькнуло на фоне дождя и тумана и сразу исчезло. Павел выпрямился, попытался подняться на ноги, но тут же передумал: удержаться в вертикальном положении при усилившейся качке он не смог бы. Без опаски передвигаться по плоту можно было только ползком или на четвереньках. Павел одной рукой схватил саквояж, поставил рядом с собой и накрыл «полой» накидки. Нечто появилось снова, только уже ближе, и снова на поверхности воды не задержалось. Павел крутил головой во все стороны, вглядывался в дождь и густеющий на глазах туман, но зря — все тонуло в серо-молочном мороке. За спиной что-то негромко плеснуло по воде, Павел обернулся рывком, задрал штанину и вцепился в рукоять пистолета. Но на «Беретту» надежды мало, это понятно и так. Тому, что приближалось сейчас к плоту, эти пули не страшны, оно их просто не почувствует. Часть серой, с синим отливом спины монстра поднялась над волнами, черный плавник с тихим жутковатым свистом рассек воздух и снова ушел под воду. Павел не сводил взгляд с покрытой дождевыми кругами и рябью поверхности воды. А чудовище не показывалось, оно словно почуяло страх беспомощного человека и теперь дразнило его, играло с ним в свою игру, по своим правилам. Прошло минуты полторы, не больше, когда острый, треугольной формы плавник снова взметнулся над водой, но уже в пене, и поднял вокруг себя фонтан соленых брызг. Плот закачался на поднятых волнах, и его отнесло немного назад и в сторону. «Акула? Или все же дельфин? Нет, вряд ли, они держатся стаями, а эта… это… оно одно». Павел силился вспомнить хоть одно из известных ему названий населяющих воды Атлантики морских хищников, но на ум упорно приходило только одно: «Хорошо, что это не синий кит». Павел представил себе глыбу мышц весом под двести тонн и длиной больше тридцати метров, плавающую рядом с его плотом. И тут же успокоился, пришел в себя. Да, это не синий кит, но, если эта тварь еще раз подойдет близко или хлопнет хвостом по воде, плоту все равно придет конец. А также сидящему на нем человеку — в ледяной воде ему не продержаться и получаса. Что там говорил этот умник из лаборатории? «В случае гибели человека его энергетическое поле исчезает и труп возвращается в приемную камеру Сколкова…» — да, кажется, это звучало именно так.

— Давай вали отсюда! — прикрикнул на распоясавшуюся рыбину Павел.

Мысли заставили от намерений перейти к действиям — оплачены всего сутки, и из них прошло уже… Да, а сколько, интересно, прошло? Час, полтора, два? И платил-то он не за то, чтобы в компании этой холодной и мокрой твари по волнам болтаться. Павел поплотнее завернулся в блестящее и шуршащее покрывало, открыл наконец саквояж и вытащил оттуда целый набор сигнальных средств. На этот арсенал Павел не поскупился, приобрел все, что обнаружил в каталоге, в двойном количестве. И первым делом пустил в ход красный файер, а за ним — белую «дымовуху». То ли рыбине не понравился запах, то ли ей просто надоело и она соскучилась развлекать необщительного пассажира плотика, но она быстро нашла себе новое занятие. Павел отшвырнул использованный фальшфейер в воду и потянулся за следующим, когда акула исчезла. Но убралась она недалеко — ткнулась во все еще дрейфовавший неподалеку полузатопленный гидрокостюм, поддела его носом и утащила за собой под воду. Да так и исчезла вместе со «шкурой» неведомого зверя, а Павел снова остался один.

В который по счету раз он огляделся по сторонам, пытаясь высмотреть хоть что-то в мороси и тумане, и снова уселся, обняв колени, в центре своего крохотного плота. Вокруг не происходило ничего, время словно остановилось, слышался только плеск волн и шорох дождевых капель. «Вернусь — подам на них в суд. Всю сумму назад потребую и компенсацию. Сволочи, только бы денег содрать», — строил планы мести Павел. А что чему еще оставалось делать в свое оплаченное время? Да еще и находится он неизвестно где — кто поручится, что забросили его именно в расчетную географическую точку? И где гарантия, что над головой, там, где нет ни тумана, ни облаков, не летят самолеты, а мимо не идут огромные современные суда? Не попасть бы под винты — тогда ровно через сутки в Сколково вернется то, что осталось от…

Павел насторожился и снова закрутил головой. Где-то рядом что-то происходило, кто-то приближался из тумана, но пока прятался за пеленой дождя. И медленно, очень медленно, как во сне или после наркоза, на молочно-сером фоне проступил силуэт небольшого корабля. По его оснастке можно было определить, что это бригантина — двухмачтовое судно с прямыми парусами на передней мачте и с косыми, как у шхуны, — на задней. Павлу даже показалось, что он слышит плеск крутых волн, ударявшихся в борт корабля, и легкий свист ветра в его туго натянутых вантах. Но нет, бригантина была слишком далеко, а плеск — это шум от весел приближавшейся к «потерпевшему кораблекрушение» шлюпки.

«Я — глухонемой из Австралии!» — мигом вспомнил Павел заранее подготовленную легенду и замахал руками. От резкого движения плот под ним заходил ходуном, край его опасно накренился, и через его прорезиненную поверхность перехлестнула волна. Невесомое спасательное покрывало немедленно вырвалось из рук и улетело прочь. Но Павел потери не заметил, он даже не обратил на нее внимания, не в силах отвести взгляда от подходившей к нему шлюпки. В ней находились двое, один сидел на веслах, второй стоял на коленях на передней банке и, вытянув шею, смотрел прямо перед собой.

— Сюда! — в восторге и одновременно стуча зубами от холода, проорал Павел и тут же осекся, но поздно.

По воде дружно ударили весла, шлюпка повернула нос, обошла плот и остановилась, закрыв сидящего на нем человека от ветра. Оба матроса оказались у правого борта шлюпки, вытянули руки вперед и помогли Павлу влезть внутрь. Он плюхнулся на кормовую банку, прижал к себе саквояж и уставился на своих спасителей. Они сидели напротив — оба невысокого роста, в робах, штанах из грубой серой ткани и тяжелых ботинках. На голове у одного зюйдвестка с широкими полями, рыжую шевелюру второго свободно треплет усиливающийся ветер. Оба бородатые, лица обветренные, глаза чуть прищурены, у одного в левом ухе серьга, у второго, в шляпе, над верхней губой виден старый, давно заживший белый шрам. И оба молчат, глядят то на дрожащего от холода человека на корме шлюпки, то друг на друга.

— Добрый день, очень вам признателен, большое вам спасибо! — Павел повторил эти слова на всех известных ему языках, но ответа не дождался, матросы беседу не поддержали.

Тот, который с серьгой, уселся на весла, второй матрос, на вид постарше первого, остался напротив Павла и, не стесняясь, принялся изучать чужака. И смотрел он без угрозы, без чувства собственного превосходства и без насмешки — просто рассматривал Павла, как заморскую диковину или редкого зверя. А шлюпка уже быстро шла против ветра сквозь холодный, почти зимний туман к дрейфовавшей неподалеку бригантине. Она постепенно выступала из мороси и дымки, контуры корабля приобрели четкость и цвет. Черный, как уголь, борт без полутонов и оттенков, и такого же цвета были фигуры и лица людей, смотревших с борта вниз. Эти трое, чуть в стороне, наверняка матросы, они и выглядят почти так же, как и те, что сидят вместе с ним шлюпке. Рядом еще один, но он лишь глянул быстро вниз и тут же исчез. Зато остальных Павел узнал сразу, он уже видел их раньше на старых фотографиях. Вон тот, остановившийся неподалеку молодой человек со светлыми усами, ухватившийся левой рукой за канат, это наверняка Альберт Ричардсон, помощник капитана. Самого капитана не видно, зато показавшуюся на мгновение женщину Павел узнал сразу. Сара Элизабет Бриггс собственной персоной, жена капитана, сопровождавшая мужа в его последнем плавании. Значит, здесь должна быть и их дочь — двухлетняя София Матильда Бриггс.

Шлюпка шла рядом с бортом бригантины, а Павел все сидел, задрав голову вверх. Он никак не мог отделаться от ощущения, что смотрит на мир вокруг себя словно сквозь мокрое мутное стекло. И корабль — вот он, качается на волнах совсем рядом, только протяни руку и коснись пальцами холодного мокрого дерева. И люди, те, чья странная судьба и необъяснимая смерть волновали его столько лет, тоже близко, и все они здесь, все пока живы и здоровы. И все похоже на кадры при замедленной съемке, время движется медленно, растягивается и норовит вот-вот остановиться совсем. Да еще и лица людей вдруг помутнели, расплылись в сизой дымке, и Павел почувствовал, как страх становится сильнее холода. Павлу показалось, что с борта еще не успевшего стать призраком корабля смотрят души тех, кто сгинул тогда в океане. А отступать поздно — шлюпка уже подошла к забортному трапу. Павел поднялся на затекшие от долго сидения и от холода ноги и медленно, цепляясь за поручни, начал подниматься по деревянным ступенькам вверх. Саквояж вдруг стал неподъемным, тянул вниз, ноги отказывались подчиняться, отяжелели, Павел оступился несколько раз и оглянулся назад. Но, кроме покрытой серой рябью поверхности воды, не увидел ничего, исчез даже крохотный плот. Отступать было некуда, дорога вела только вперед. А на палубе его уже ждали — высокий подтянутый молодой человек в белой офицерской форме быстро двигался навстречу новому пассажиру. А следом за ним показался другой человек, и в нем Павел узнал капитана Бенджамина Бриггса. Трое матросов сделали несколько шагов вперед и остановились, пропуская начальство. Воздух и туман сгустились, стали липкими и тягучими, люди двигались в нем плавно и медленно. Павел, как сквозь вату, услышал за спиной шаги поднимавшихся по трапу следом за ним матросов, их голоса. Он сделал шаг в сторону и обеими руками вцепился в свой саквояж, огляделся затравленно. Ему почему-то пришло на ум дикое сравнение: этот корабль — плавучее кладбище, а те, кто на нем, — как восставшие из могил мертвецы. Или не восставшие, а, наоборот, жаждущие упокоения. «Их же никто не похоронил тогда… Ты бы еще на „Летучий Голландец“ тур купил…» — здравая мысль пришла, как всегда, вовремя. Впереди оставалось еще часов двадцать, не меньше, и как прожить, как продержаться эти неполные сутки до своего возвращения в Сколково…

Справа, со стороны носового трюма, раздался сильный хлопок, затем треск и грохот. Все шедшие навстречу Павлу люди остановились, замерли на мгновение, развернулись и дружно бросились назад. Матрос, тот, с серьгой, идущий следом за Павлом, непочтительно оттолкнул его и, тяжело топая по мокрой палубе подошвами башмаков, побежал следом за всеми. Второй не отставал, и через мгновение палуба опустела, Павел остался совершенно один. Он осмотрелся еще раз, но толком ничего не понял — увидел высокие тонкие мачты, мокрые паруса на них, доски палубы под ногами — все как присыпанное пеплом. Но в ту же секунду все изменилось — взрыв словно разогнал низкие тяжелые тучи. Дождь прекратился, и сквозь прорехи в облаках на мокрые доски палубы «Марии Селесты» упали первые солнечные лучи. И все преобразилось, вернулись краски, запахи и звуки, светло-серые паруса захлопали над головой, порыв ветра едва не сорвал с головы кепку. Павел успел подхватить ее и прислушался к крикам, смог даже разобрать несколько слов. Все верно, это и был тот самый взрыв, когда в носовом трюме бригантины рванули скопившиеся там пары спирта. И поэтому люковые крышки, отброшенные взрывной волной, оказались перевернутыми. А что делается на корме? Там лючные крышки должны быть аккуратно сложены — их наверняка сняли еще раньше по приказу капитана, чтобы проветрить трюм. Ведь был еще один взрыв, и именно на корме, но гораздо слабее этого…

— Прошу прощения, позвольте представиться. Я Клаус фон Штейнен, врач. Нашему капитану сейчас не до вас, он попросил меня проводить вас вниз и помочь, если потребуется. Я исполняю обязанности врача на «Марии Селесте»…

Павел обернулся рывком и от неожиданности попятился назад, споткнулся о бухту каната и едва не грохнулся на мокрые доски палубы. И было отчего — напротив стояла ожившая, говорившая человеческим языком мумия. Человек высох до такой степени, что походил скорее на деревянное, изъеденное древоточцами изваяние. Очень высокий, ссутулившийся, с темно-коричневой сморщенной кожей на лице и руках и светлыми, выгоревшими на солнце волосами, он стоял напротив Павла и ждал ответа. И одежда на нем странная — штанины и рукава пиджачной пары слишком короткие и сильно потрепанные, ботинки изношены, одно стеклышко в очках отсутствует. А через тонкое кольцо оправы на Павла пристально и недоверчиво смотрит светло-голубой с расширенным зрачком глаз. Второй прикрыт, вернее, прищурен — человек словно глядит в воображаемый прицел. И что-то бормочет себе под нос, быстро, несвязно и нечленораздельно. Он и приветствие-то еле смог выговорить отчетливо и без дрожи в голосе.

— Благодарю вас. Я Патрик Уайт, — назвал Павел имя своего заокеанского делового партнера. — Я живу в Австралии, в Сиднее, штат Новый Южный Уэльс… — И тут же умолк, старясь припомнить, а существовал ли в 1872 году названный им город или на его месте пока была покрытая кустарником пустыня.

Но врач с географией далекого континента был знаком так же хорошо, как и с географией Луны, он просто кивнул в ответ, чуть отступил вбок, приглашая Павла пройти вперед. А сам пошел чуть позади, продолжая что-то тихо напевать себе под нос.

— Сюда, вниз и сразу направо. Осторожно, пригните голову.

Но последнее предостережение запоздало: Павел едва не свалился в темное подпалубное помещение — от удара лбом о край обитого металлом люка перед глазами на миг расцвел ворох искр. А вслед за этим мрак сгустился еще больше, и поэтому большую часть пути врач вел Павла под руку. Только у дверей каюты тот немного пришел в себя и смог оторвать ладонь от назревавшей на лбу шишки.

— Позвольте я взгляну. Нужен лед, — неживым равнодушным голосом постановил врач. — Если вы подождете немного, то я….

— Ничего страшного, я потерплю, — перебил его Павел и осторожно уселся на узкий диван, стоящий у стены тесного, с низким потолком помещения. Каюту явно проектировали для карликов или пигмеев, перемещаться в ней можно было, только втянув голову в плечи.

Врач собрался возразить, но не успел — сверху раздался резкий громкий свист и топот множества ног над головой.

— Я посмотрю. — Фон Штейнен неторопливо вышел из каюты, дверь он за собой не закрыл.

Павел поставил свой саквояж на небольшой, размерами похожий на детский столик и попытался прилечь. Надо перевести дух и попытаться собраться с мыслями. Первым делом пересчитать всех, кто находится на корабле, он видел уже девятерых, где еще один? Согласно записи в судовом журнале, на борту «Марии Селесты» во время того рокового перехода через Атлантику находилось десять человек. Из них пятеро матросов — двое в шлюпке, трое на борту, плюс капитан и его жена, плюс их дочь, плюс помощник капитана, плюс врач. Пока все сходится, но все равно здесь что-то не то. О враче в документах не говорилось ни слова, зато были сведения о втором помощнике капитана — некоем Эндрю Джиллинге…

Из коридора послышались торопливые шаги — кто-то сбежал по трапу вниз и теперь быстро шел по коридору. Павел замер на диване, вжался в его обитую темной шерстяной тканью спинку. Дверь в каюту распахнулась, и на пороге показался один из матросов — тот, кто стоял на палубе, кода Павел поднимался по трапу на борт «Марии Селесты».

— Вам надо выйти сейчас наверх, — кое-как объяснил матрос и вылетел из каюты вон.

— А в чем дело?

Вопрос остался без ответа. Павел выглянул из дверей — в коридоре темно и пусто, пахнет мокрым деревом и табачным дымом. И ни души, даже матрос-посланец куда-то исчез. И врача не видно. Павел вышел из своей каюты и двинулся вдоль деревянной переборки из темных досок. Добрался до трапа, поднял голову, посмотрел вверх, на клочок ярко-голубого неба, частично закрытого белым парусом, и двинулся дальше. Одна дверь, вторая, третья, и все закрыты. А за четвертой явно кто-то есть, и этот кто-то болен. Он постоянно стонет — то тише, то громче и, кажется, бредит. Из обрывков слов, произнесенных хриплым, срывающимся голосом, Павел ничего не понял. Он сделал еще несколько шагов вперед и остановился перед последней дверью. Стоны и неразборчивая, спутанная речь доносились именно из-за нее. Павел прислушался, постоял так немного, взялся за ручку двери и потянул ее на себя.

— Вам нельзя туда входить, он очень болен, уходите. — Врач налетел из темноты, как разъяренный кот, грубо оттолкнул Павла к стене и ткнул его пальцем в грудь: — Вам нельзя, понятно? Убирайтесь, капитан приказал готовиться к эвакуации. — Глаза врача светились в темноте, голос дрожал от злости, руки тряслись.

Павел кивнул послушно и бочком-бочком, по стеночке, двинулся прочь. «Откуда ты взялся, фон Штейнен? О тебе история умалчивает, тебя здесь нет и не должно быть. А в каюте, похоже, находится Эндрю Джиллинг, и, по словам врача-самозванца, второй помощник капитана при смерти». Павел осторожно выбрался на палубу, прищурился от ярких солнечных лучей, бивших прямо в глаза.

— Вот вы где, я искал вас. Я Альберт Ричардсон, помощник капитана. Пройдите к левому борту, сейчас начнется эвакуация.

Павел не отвечал, он уставился на человека в светлой морской форме, и хоть понимал, что выглядит глупо и даже невежливо, но поделать с собой ничего не мог. Вот он, перед ним собственной персоной старший штурман Бриггса — Альберт Ричардсон, уроженец штата Мэн, отчаянный гонщик-парусник, совершивший несколько рекордно быстрых рейсов на бостонских клиперах. Он был мастером быстрых переходов и, как гласила молва, «знал секреты всех ветров». Излишнее лихачество Ричардсона не нравилось владельцам «Марии Селесты», и они назначили капитаном Бриггса. Но Ричардсон был так влюблен в красавицу-бригантину, что предпочел остаться на ней помощникам капитана, чем совсем расстаться с судном. Ему было всего двадцать восемь лет, когда он отправился в свое последнее плавание. И вот теперь господин старший штурман, он же помощник капитана, приглашает Павла проследовать к спасательной шлюпке. И начинает проявлять нетерпение. Надо что-то отвечать, говорить, действовать — словом, выкручиваться.

— А что происходит?

Ричардсон чуть наморщил лоб и сдвинул брови. Но тут же закивал головой и ответил:

— Взрыв может повториться. Первый был такой силы, что сорвал лючные крышки с носового трюма, мы опасаемся второго. Остальные крышки по приказу капитана открыты, и он считает, что бригантина в любой момент может взлететь на воздух. Мы отойдем в шлюпке на безопасное расстояние и переждем взрыв. Жена и дочь капитана уже спустились вниз, вам тоже нельзя здесь оставаться…

Вот в чем дело! Значит, сразу после второго взрыва они собрали все необходимое и погрузили в шлюпку. Но третьего взрыва не было, да его и не могло быть. Значит, бригантину покидать незачем, надо сказать им об этом.

— Подождите. — Павел чуть отступил назад. — Вы боитесь взрыва паров спирта, не так ли? Но они уже улетучились, ведь вы сами сказали, что люки открыты, значит, опасаться нечего…

Ричардсон соображал быстро, неожиданно он с силой хлопнул Павла по плечу и кинулся к носовой части корабля. Павел рванул за ним, но бежать по неустойчивой, качающейся под ногами поверхности было тяжело и даже опасно, поэтому пришлось перейти на быстрый шаг. Павел, чтобы не оступиться и не свалиться еще раз, внимательно смотрел себе под ноги и старательно перешагивал или обходил канаты и растянутые снасти. Поэтому до носового трюма он добрался значительно позже помощника капитана. А Ричардсон с довольной улыбкой на лице уже выбирался по трапу обратно на палубу. Он прыжком выскочил на подсохшие доски и крикнул подошедшему Павлу:

— Вы совершенно правы, как вас?..

— Патрик Уайт, — повторил легенду Павел, — я живу в Австралии, в Сиднее, это в штате Новый Южный Уэльс…

— О, я был там два года назад, после гонки. Мерзкий городишко — грязь, пыль и тощие собаки на улицах. Какого черта вы там делаете, Патрик? Северо-Американские Соединенные Штаты — вот страна, где надо жить! Давайте поговорим об этом немного позже, мне надо доложить капитану. — Ричардсон уже снова унесся прочь и бросил Павла в одиночестве.

Лючные крышки лежали на палубе, аккуратно сложенные внутренней стороной вниз, — Павел убедился в этом лично. Он даже потрогал чуть влажное дерево и заглянул в трюм. Там, в полумраке, виднелись ряды бочонков — драгоценный груз «Марии Селесты». Одна тысяча семьсот бочонков ректификованного спирта — это вам не керосин. Но закрыты они, похоже, не герметично, раз спирт начал улетучиваться, характерный запах, несмотря на проветривание, еще очень резок. И не просто улетучиваться, а взрываться. «Нет, это были не пираты. Кто угодно, только не они. Ни один здравомыслящий флибустьер не оставил бы дрейфовать посреди океана судно, груженное спиртом», — еще одну версию Британской адмиралтейской комиссии Павел с чистой совестью сбросил со счетов. Так, а что тогда остается…

Павел обернулся на шум — вдоль борта навстречу ему быстро шел помощник капитана. А следом шагал, глядя себе под ноги и одновременно в сторону, врач — господин фон Штейнен. И на вопросы Ричардсона он отвечал нехотя, после длинных пауз, так, словно делал над собой усилие и заставлял себя говорить. Да и сами слова он будто выплевывал, на собеседника не смотрел и все озирался по сторонам.

— Вы уверены? — резко остановившись, выкрикнул Ричардсон, и врач затряс сивой головой.

И попытался сбежать, но помощник капитана ловко схватил фон Штейнена за рукав сильно измятого коричневого пиджака в клетку.

— Да, да, я же говорил вам, от этой заразы нет лекарств. Я не знаю, где он мог подцепить ее, все признаки налицо. Повышение температуры после сильнейшего озноба, мышечные боли, резкая слабость, головная боль, головокружение, загруженность сознания, кровавый кашель… Надо избавиться от него, и немедленно. «Была рука Господа на городе — ужас весьма великий, и поразил Господь жителей города от малого до большого, и показались на них наросты», — с подвыванием, загробным голосом произнес врач.

Он стянул с носа очки, сложил блестящие погнутые дужки и с третьей попытки затолкал их в нагрудный карман своего пиджака. И дернулся слабо, пытаясь вырваться, но Ричардсон был начеку:

— Вы должны пойти со мной к капитану. Да, и не возражайте. Вы судовой врач, вас взяли на корабль на этих условиях, так что докладывать о смерти Эндрю Джиллинга будете именно вы. — Помощник капитана заставил врача развернуться и потащил за собой.

— Подождите, — сопротивлялся фон Штейнен, — дайте мне время, я доложу ему, обязательно, но немного позже. Поймите, мне нужно подготовить бумаги…

Слово «бумаги» оказалось решающим — Ричардсон ослабил хватку, и врач быстро воспользовался моментом. И, как краб, боком, не оглядываясь, побежал навстречу Павлу. Остановился, опустив на бегу голову, словно наткнувшийся на натянутые всадником поводья конь, потоптался на месте и начал отступать назад.

— Пауки, здесь не обошлось без моих паучков, очень похоже на их работу. Но они давно покинули меня, разбежались, а им нельзя уходить, здесь слишком холодно и сыро для них. — Фон Штейнен прекратил бредить, только врезавшись спиной в мачту.

Павел и Ричардсон — каждый со своей стороны — молча наблюдали за метаниями врача. Затем помощник капитана развернулся и быстро зашагал прочь, а фон Штейнен, дождавшись его ухода, ринулся к трапу, ведущему в трюм. Павел не отставал, он рванул следом, но тут же отстал — качка помешала ему хорошенько разогнаться. Да еще приходилось лавировать между снастями, поэтому в темном подпалубном помещении Павел оказался значительно позже врача. А тот уже успел исчезнуть, вокруг было тихо, слышался только приглушенный переборками и покрытым медью корпусом бригантины плеск волн и скрип досок обшивки. И тихий, еле слышный характерный звон — он раздался справа. Павел на цыпочках двинулся в ту сторону, миновал дверь своей каюты и подкрался к соседней. Ее не захлопнули, видимо второпях, между створкой и косяком осталась приличных размеров щель. Павел прижался спиной к стене, быстро, «маятником», качнулся вперед и вбок, и так же стремительно убрался назад. Этих мгновений ему хватило, чтобы увидеть, как врач, повернувшись спиной к двери, пьет что-то из горлышка бутылки темного стекла — быстро и жадно.

И явно это что-то — не вода и не молоко. И даже не кока-кола, ее еще не успели изобрести.

«Интересное кино. — Павел сделал несколько шагов назад, вошел в свою каюту и плотно закрыл за собой дверь. — Так, что у нас получается? Эта темная лошадка в соседней каюте выдает себя за врача. Он такой же врач, как я солист ансамбля народной песни и пляски, — в этом можно не сомневаться. Но не в этом дело. Эндрю Джиллинг, второй помощник капитана, что с ним? Он явно умер от болезни, а одна из версий тех лет гласила, что причиной всего произошедшего с „Марией Селестой“ стала страшная болезнь, а именно чума, но началась она якобы в матросском кубрике. Капитан Бриггс узнал о болезни и, стремясь уберечь свою дочь, жену, себя и офицеров, запер матросов в кубрике. Но им удалось вырваться из заключения, и тогда они в свою очередь закрыли капитана в кормовой надстройке, заколотив даже окна. В отчаянии больные матросы вскрыли носовой трюм и добрались до груза. Пытаясь найти забвение в спирте, моряки перепились и уснули. Бриггсу с офицерами удалось выбраться из кают через верхние световые люки. В спешке они спустили на воду единственную шлюпку, которая потом погибла во время шторма. Оставшиеся на бригантине матросы предпочли, чтобы не мучиться, покончить жизнь самоубийством и выбросились за борт. Другие сторонники этой версии писали, что, напившись, матросы убили капитана и офицеров и, выбросив их тела в море, пытались добраться на шлюпке до одного из Азорских островов. Но шлюпку опрокинул начавшийся шторм, и моряки погибли. Если все это окажется правдой, то самое интересное еще впереди. Продержаться бы до этого момента, чтобы увидеть все собственными глазами… А кстати, сколько еще осталось?»

Павел рефлекторно приподнял рукав пиджака и посмотрел на запястье левой руки. Ну да, швейцарские часы остались в камере хранения лаборатории Сколкова. Значит, будем ориентироваться по солнцу и по времени суток. Его забросили сюда утром, а сейчас уже почти полдень. Время идет очень быстро, жаль, что эти умники не придумали, как увеличить срок пребывания в прошлом, за двадцать четыре часа можно не успеть…

Мысль прервал шум, донесшийся из коридора, — звуки тяжелых шагов, тихие голоса и жутковатый негромкий шорох. Павел приоткрыл дверь и рассмотрел в полумраке «похоронную» процессию — два матроса несли тяжелый, завернутый в парусину сверток. Шедшего первым человека Павел уже знал — это был один из матросов в подобравшей его шлюпке, с серьгой в ухе. Лица второго Павел разглядеть не успел — в коридоре было темно, к тому же люди торопились поскорее избавиться от груза. Они быстро вытащили тело Эндрю Джиллинга по трапу на палубу и скрылись из виду. За спиной что-то негромко хлопнуло, и Павел рывком обернулся. Но это оказался врач — он вышел из своей каюты, захлопнул дверь и, гордо выпрямившись и задрав снова украшенный разбитыми очками нос, прошествовал мимо Павла. Тому пришлось вжаться спиной в шершавые сухие доски обшивки, чтобы пропустить фон Штейнена к выходу. И этих нескольких секунд хватило, чтобы рассмотреть, что волосы у врача не выгоревшие на солнце и не светлые от природы, а седые, как у древнего, прожившего долгую жизнь старика. Врач сноровисто взобрался по узкому трапу вверх на палубу вслед за матросами, тащившими покойника, и исчез из виду. И все снова стихло, только хлопали высоко над головой паруса, и в борта судна негромко и ритмично били волны.

Павел постоял немного в коридоре, прислушиваясь к разнообразным звукам, потом вернулся к себе в каюту. Надо подумать, что ему делать дальше, как вести себя и что говорить. Пока капитану было не до нового пассажира, но вскоре Бенджамин Бриггс пожелает лично пообщаться со спасенным в море человеком. И черт его знает, какое направление примет их беседа, надо придумать что-то такое, чтобы сразу перехватить инициативу. «Мария Селеста» идет в Геную, груз спирта предназначен для одного из итальянских винзаводов, можно попытаться развить эту тему…

Крики, раздавшиеся прямо над головой, заставили Павла вскочить на ноги. Кричала женщина, и фоном ей вторил ребенок, в его голосе без труда читались страх и боль одновременно. Павел выскочил из каюты и, снова едва не врезавшись в металлическую окантовку люка лбом, взлетел по трапу и оказался на палубе. И чуть не свалился обратно в трюм — женщина бежала прямо на него. Она словно не видела ничего перед собой: немигающий взгляд, глаза смотрят в одну точку, длинные темные волосы растрепались и плещутся на ветру, закрывают бледное лицо. Павел успел рассмотреть блестящие от слез карие глаза женщины, ее тонкие, изогнутые, сведенные к переносице брови и мокрые полоски на щеках. На руках у женщины, прижавшись к плечу матери, плачет и бьется, как в припадке, ребенок — девочка, двухлетняя София Матильда Бриггс, дочь капитана «Марии Селесты». А растрепанная женщина в светло-зеленом длинном платье и темно-коричневом плаще — это Сара Бриггс, жена капитана, и у нее, похоже, истерика. И есть отчего — на груди ее платье испачкано бурыми пятнами и на палубу уже успели упасть несколько маленьких алых капель. Сара Бриггс, прижимая дочь к себе, пронеслась мимо Павла и теперь бежала к кормовой надстройке. Наперерез ей бросился врач, Павел даже успел разобрать его слова, что-то вроде «Постойте, дайте мне посмотреть», но тут же шарахнулся назад.

— Отойдите от меня, отойдите все! — взвизгнула Сара и даже попыталась оттолкнуть врача свободной рукой.

Но фон Штейнен успел среагировать, он ловко увернулся и как-то незаметно для Павла оказался у женщины за спиной.

— Сара, в чем дело?

Этот крик заставил Павла обернуться. По палубе быстро шли двое — Альберт Ричардсон и сам капитан Бриггс.

— Что случилось? Я же говорил тебе, чтобы ты не выходила с ней на палубу! — выкрикнул он еще раз и остановился, словно не решаясь подойти к жене на глазах у всего сбежавшегося экипажа. Зато Сару такие мелочи не смущали.

— Ничего, — злобно, в слезах проорала она в ответ, — ничего страшного, не волнуйся, дорогой! Не произошло ничего такого, что стоило бы твоего внимания! Наша дочь всего-навсего лишилась руки, вот и все! Продолжай заниматься своими делами! — И скрылась за дверью кормовой надстройки.

«Ее каюта там, все правильно», — мелькнула у Павла неуместная сейчас мысль. Но поделать с собой ничего не мог — он лишь наблюдатель, вот и все. Как сказал ему один из умников в лаборатории, пребывание в прошлом и любое воздействие на это прошлое никак не влияет на настоящее. Эти люди на корабле обречены, они все равно погибнут, ему их не спасти. Он лишь стал участником драмы, разыгравшейся посреди океана почти полтора века назад, словно «шагнул» через экран и оказался в кадре фильма.

— Я говорил вам, Бенджамин, что ноябрь — не лучшее время для путешествия в Италию. Зимняя Атлантика не для женщин и детей.

Эти слова Ричардсона вновь заставили Павла отвлечься от своих мыслей. Теперь он разглядывал капитана «Марии Селесты» — этот человек словно сошел со старой, уже почти выцветшей фотографии. Сейчас он был молод, полон сил и уверенности в себе, в команде, в своем корабле и в завтрашнем дне. Но именно в эту минуту он оказался бессилен и не знал, чем помочь жене и дочери, как сделать так, чтобы кровь остановилась, а боль утихла.

— Я знаю, Альберт, — оборвал своего помощника капитан и пристально посмотрел на Павла.

Тот растерялся, не зная, что делать, глупо махнул рукой, изобразив приветствие, улыбнулся слабо и выдохнул с облегчением. Высокий человек с небольшой каштановой бородкой, гладко зачесанными назад волосами, в сером, похожем на матросский костюме отвернулся и вместе со своим помощником двинулся прочь. На капитана в этот злосчастный день свалилось слишком много забот, да тут еще и экзальтированный «найденыш»… Ну, хоть он не бесится, не мечется по кораблю в истерике и не умирает от чумы, и слава богу.

— Это явное нарушение адаптации в совокупности с депрессивным настроением плюс сезонное аффективное расстройство. А возможно, сюда добавился еще синдром навязчивых состояний и посттравматический стресс. И я бы не исключил развитие маниакально-депрессивного психоза в его ранней стадии.

Павел не заметил, как судовой врач оказался рядом. А тот смотрел на яркую, серебристую под солнечными лучами живую поверхность воды и снова что-то лопотал себе под нос.

— Простите? — Павлу не хватило его познаний в языке, и ему пришлось попросить врача повторить сказанное им ранее. Но снова ничего толком не понял, уяснил для себя одно: жена капитана — конченая истеричка, это уже пятый или шестой «концерт» за все время плавания. Но ребенка в свое представление она вовлекла впервые, и это говорит о том, что болезнь обостряется.

Дальше фон Штейнен заговорил почти исключительно на латыни, перебирая возможные диагнозы, как бухгалтер — костяшки на счетах. Павел уже успел забыть о только что состоявшемся «спектакле» и во все глаза смотрел на «неучтенного» пассажира. Да, этот человек не врет, он действительно врач. Уж с этой братией Павлу пришлось немало пообщаться за последние полгода, только выглядит странно.

— Но кровь! Я видел кровь на палубе! — возразил Павел, а врач лишь с досадой, словно отгоняя назойливое насекомое, махнул рукой.

— Ерунда, маленькая Софи просто порезала руку, вот и все. А Сара воспользовалась случаем и устроила мужу скандал. Даже, я бы сказал, семейную сцену, — охотно пояснил фон Штейнен.

Павел решил закрепить успех и перешел в наступление. Но далеко не продвинулся — выбранный путь привел в тупик.

— А где вы учились?

Этот невинный вопрос вверг врача в бешенство. Он вцепился тонкими костлявыми пальцами в поручень трапа и прошипел в лицо Павлу:

— На медицинском факультете университета города Бристоль! Какое вам дело, Патрик, до того, где я учился, — диплома у меня нет, я его давно… потерял! Оставил где-то, не помню, где… Но если понадобится, обращайтесь — я с превеликим удовольствием вырву вам парочку зубов или вырежу аппендицит! Или перережу горло! — Фон Штенейн оскалился во все тридцать два желтых идеально ровных зуба, ринулся к трапу и, громко топая, сбежал вниз.

«Где-то я слышал, что безумие заразно». — Павел подошел к борту и уставился на белые буруны, вскипавшие у корпуса шедшей на полном ходу бригантины. Одна из версий рассматривалась в статье, опубликованной после исчезновения экипажа «Марии Селесты» в нью-йоркской «Таймс». Статейка гласила, что капитан «Марии Селесты» был душевнобольным человеком, а о тяжелом расстройстве его психики знали только близкие родственники. Болезнь якобы выражалась в периодических приступах буйного помешательства, и в эти минуты Бриггс, не помня себя, был способен на все. Однажды во время злополучного плавания у капитана начался такой приступ, и он, вооружившись старинной саблей, зарубил всех, кто находился на судне, включая дочь и жену. Когда в сознании Бриггса наступило прояснение и он понял, что произошло, он выбросил трупы в океан, замел следы, уничтожил судовые документы, забыв при этом о вахтенном журнале, и попытался уйти на шлюпке. Скорее всего, Бриггс погиб от жажды, а шлюпка его была залита волнами и затонула. Пожалуй, этот вариант развития событий исключать нельзя, надо присмотреться к капитану. Но как это сделать — ходить за ним по пятам? Этак можно снова оказаться в море на единственной имеющейся в наличии шлюпке. Именно единственной, хоть на парусниках такого тоннажа и полагалось иметь две шлюпки. Но из Нью-Йорка «Мария Селеста» вышла в этот в рейс с одной шлюпкой, вторая была сдана в ремонт: при погрузке на нее упал сорвавшийся со стропа бочонок. Поэтому вряд ли капитан, как здравомыслящий и ответственный человек, пожертвует единственным спасательным средством — он просто прикажет вышвырнуть назойливого пассажира в море. Или сделает это собственноручно.

А солнце уже подошло к зениту и даже перевалило свою высшую точку. Поймавшая попутный ветер в паруса «Мария Селеста» неслась к Гибралтару. Павел, оставшись на палубе в полном одиночестве, устроился у привязанных к наружной носовой переборке бочек с питьевой водой и смотрел то на блестевшую под солнцем рябь Атлантики, то по сторонам. Ни души, только шумит ветер в натянутых вантах, над головой хлопают паруса, а в борта корабля бьются волны. Бегущая вода манила, притягивала взгляд, и от созерцания разлетающихся бурунов было невозможно оторваться. Но тут Павел почувствовал, как у него начинает кружиться голова, перед глазами на миг потемнело и от голодного спазма свело желудок. Надо сделать паузу, передохнуть, пока события позволяют. — самое интересное, похоже, впереди, и надо быть готовым к любым неожиданностям. А для начала хорошо бы немного подкрепиться, кажется, в саквояже его ожидает сухой паек, он же завтрак туриста, заботливо предложенный консультантами из Сколкова. Павел осмотрелся еще раз, направился к трапу, легко сбежал по нему вниз и остановился в полумраке, оглядываясь по сторонам. Рядом никого и ничего, только уже успевший стать привычным легкий треск и удары волн по обшивке корпуса бригантины да смесь запахов. И основной, перебивающий их запах табака — где-то поблизости курят трубку, значит, матросский кубрик вон там, за изгибом стены коридора. Дверь в каюту врача плотно закрыта, признаков жизни фон Штейнен не подает. «Напился и дрыхнет, наверное», — порадовал себя дедукцией Павел, направился в свою каюту и открыл саквояж.

— Так, что тут у нас вкусненького? — Павел надорвал край полиэтиленовой упаковки и извлек из нее коробку с сухим пайком. Открыл и уставился на содержимое картонной емкости — два шоколадных батончика (один из них диетический), небольшое красное яблоко, малюсенькая упаковка с соком и несколько сухих хлебцев.

— Гады, — бессильно выдохнул Павел, — сволочи очкастые. Я им что, фотомодель, чтобы сухой корм лопать?

Но голод снова напомнил о себе урчанием в желудке, да еще и разболелась шишка на лбу. Нет, так не пойдет, еще не хватало вырубиться в самый ответственный момент и все пропустить. Павел схватил со стола первый батончик, разорвал фольгу и вцепился зубами в клейкую смесь шоколада, нуги и изюма. Половина обеда исчезла мгновенно, за ней последовали хлебцы и второй батончик, следом отправились яблоко и сок. Как ни странно, этого почти хватило — настроение резко улучшилось, боль в ушибленной голове прошла, и она перестала кружиться.

— Вернусь — всех поубиваю, — пробормотал Павел с набитым ртом и запихивал обратно в саквояж перепачканные шоколадом обертки батончиков, — за такие деньги такое… Нет, на лобстеров, конечно, было глупо рассчитывать, но все же… — И прикинул в уме сумму иска, которую укажет в заявлении. Получилось немало, и это не могло не радовать.

Смятая коробка с остатками упаковки вернулась в саквояж (все это пригодится потом, в качестве вещдоков), и Павел растянулся на диванчике. Хотя растянулся — это громко сказано, устроился кое-как, полусидя, закинул руки за голову и закрыл глаза. Пока все тихо, можно и вздремнуть ненадолго — не орет вроде никто, в коридоре за тонкой переборкой все тихо, наверху, кажется, тоже. Образовавшуюся паузу надо использовать с толком и хорошенько обдумать все, что видел, слышал и о чем догадывался. Несколько версий уже отпали сами собой, осталось еще несколько. Одна из них самая неприятная, она же наиболее опасная — мятеж команды. Но пока причин для такого развития событий не видно и не слышно, капитан прекрасно владеет обстановкой на корабле, несмотря на недавнюю истерику своей жены. Возможно, для бунта есть и глубоко скрытые от глаз стороннего наблюдателя причины, и все станет окончательно понятно только после того, как они заявят о себе… Дальше мысли стали путаться, заплетаться друг о друга, как ноги пьяницы, и пропали в разверзшемся черном омуте сна.

— Он давно должен был вернуться! Что, черт возьми, происходит, где он? Кто видел его? Когда? Где? — рявкнул кто-то во всю глотку за переборкой.

Павел спросонья едва не свалился на пол. Но вскочил с дивана, помотал головой, чтобы проснуться, и почти сразу сообразил — это голос Альберта Ричардсона. И, судя по тону и интонациям, с какими были сказаны эти слова, помощник капитана взбешен не на шутку. Ему что-то отвечали — вразнобой и издалека, но Павел, как ни прислушивался, разобрать ничего не смог. Поэтому он осторожно приоткрыл дверь и нос к носу столкнулся с Ричардсоном.

— Простите, Патрик, я забыл, что вас разместили здесь. Эта чертовщина начинает надоедать мне, капитан требует ответа, а мне нечего сказать ему. Если это чьи-то шутки, то клянусь, я заставлю шутников пожалеть, что они появились на свет. — Ричардсон умолк и двинулся вперед, в полумрак коридора.

— А что произошло? — крикнул Павел в спину помощника капитана и одновременно глянул на дверь каюты врача.

— Пропал один мой матрос — Мартенс, его нет нигде. Он давно должен был вернуться и доложить о выполнении приказа, но я не видел его уже больше трех часов. Тот, кто ушел с ним, Гондешаль, клянется, что ничего не знает, — не оборачиваясь, раздраженно бросил в ответ Ричардсон и скрылся за изгибом стены коридора.

«Пропал. Что значит — пропал? Как можно пропасть на корабле?» Павел еще плохо соображал со сна, он сделал шаг вперед, чтобы догнать помощника капитана и расспросить его хорошенько, но далеко уйти не успел. По ступеням трапа кто-то быстро сбежал вниз и теперь торопливо шел по коридору.

— Разрешите пройти.

Павел обернулся на голос и остановился, глупо улыбаясь. Перед ним — мрачный, побледневший и взбешенный до крайности, стоял собственной персоной капитан Бенджамин Бриггс. И проявлял нетерпение: еще немного, и он просто отпихнет «найденыша» с дороги, чтобы тот не мешался под ногами.

— Прошу вас, господин капитан. — Павел снова влип спиной в обшитые досками стены коридора, пропуская капитана дальше. И поклялся себе, что не тронется с места, пока не выяснит все до мельчайших подробностей.

Капитан быстро исчез в полумраке, за дверью каюты фон Штейнена по-прежнему тишина и покой. Зато из дальнего конца коридора послышался все усиливающийся гул голосов и топот ботинок. Первым из-за поворота показался Ричардсон, за ним шагали два матроса, оба чем-то неуловимо похожие друг на друга — лицом, походкой и манерой откровенно пялиться на незнакомого человека. Взгляды наглецов Павел проигнорировал, он ждал появления капитана. Тот замыкал процессию, шел, задрав подбородок и глядя прямо перед собой. Павел пошел ва-банк. Он подскочил к Бриггсу, перегородил ему путь и заговорил быстро, взволнованно и не забывая при этом улыбаться по-идиотски:

— Господин капитан, я до сих пор не имел возможности выразить вам свою благодарность и признательность за то, что вы не оставили меня посреди океана, не бросили на корм рыбам. Там рядом была одна, она показалась мне огромной, как кит. Вы когда-нибудь видели кита? — протараторил эту ахинею Павел и взял паузу, чтобы набрать воздуха в грудь.

— Да, видел, — кратко ответил Бриггс и попытался обойти назойливого гостя, но тот не унимался:

— В самом деле? О, простите мою навязчивость, но мне так хочется быть вам полезным, помочь вам. Возможно, от меня будет толк, если вам нужна еще дополнительная пара рук. Мне не терпится отблагодарить вас…

По взгляду капитана Павел почувствовал, что пора заканчивать свою речь. Сейчас его либо запрут в каюте до конца турпоездки, либо…

— Хорошо. Вас ведь зовут Патрик, верно? Так вот, Патрик, возможно, вы сможете нам помочь. Дело в том, что пропал один матрос — Ариан Мартенс. Я знаю его не первый год, это серьезный, не склонный к шуткам и прочим вольностям человек. Я знаю его жену, его семью, родителей. У него сын на два года младше моего Артура… Надо найти Ариана, и для этого я приказал обыскать корабль. Вы пойдете в носовой трюм и осмотрите его вместе с ним. — Бриггс указал Павлу на спину поднимавшегося перед ними по трапу матроса. — Это Волкерт Лоренсон, он друг Мартенса, и очень переживает за судьбу своего приятеля. И немного говорит по-английски. Я думаю, что вы сможете договориться с ним. Приступайте!

Эта команда капитана относилась уже ко всем. Двоих на корму увел за собой Ричардсон, а невысокий бородатый коротышка в матросской робе, чересчур длинных штанах из серой ткани и стоптанных ботинках оглядел Павла с головы до ног и махнул рукой, призывая идти следом за собой. Разговора не получилось, но Павел особо и не старался. Лоренсон первым исчез в набитом бочками со спиртом трюме и, судя по звукам шагов, обшаривал правую сторону помещения. Павлу пришлось двигаться налево. Он пробирался между рядов с бочонками, осматривал пространство между ними и, насколько мог видеть в темноте, оглядывался по сторонам. Под ногами захлюпало, и Павел посмотрел вниз. Пол оказался залит водой, и, кажется, она продолжала прибывать. Пока спасали высокие ботинки, но это ненадолго. «Отлично, не хватало еще утонуть. Надеюсь, что за оставшееся мне время вода не успеет подняться». Дальше Павел двигался осторожнее. Но уровень воды не поднимался, он оставался равномерным — сантиметров пять или немного больше. Значит, новые медные листы обшивки корпуса «Марии Селесты» действительно разошлись, а течь прекратилась после того, как доски корпуса бригантины разбухли. Ну да, все так и есть — иначе откуда здесь взяться воде? Отлично, еще одна версия получила свое подтверждение на практике. Он добрался до глухой стены носового трюма и повернул назад, ориентируясь на светящееся квадратное пятно впереди и наверху — выход из трюма. Павел неторопливо шел по мокрым, покрытым водой доскам и осматривался по сторонам. Нет здесь никого, это и так понятно. Похоже, что и Лоренсон давно сбежал, бросив дурачка-иностранца бродить среди бочек в одиночку. Ну и ладно, зато прогуляться в грузовом трюме ему разрешил сам капитан. Павел остановился перед очередной шеренгой бочонков, присмотрелся к ним. И почувствовал еле уловимый характерный запах — пахло спиртом. Странно, ведь трюм до сих пор на проветривании, лючные крышки так и лежат на палубе. Почему же он не улетучился? Либо концентрация его была слишком велика и опасность взрыва не миновала, либо…

Павел вернулся немного назад, потом снова вперед, вытянув шею и втягивая в себя воздух, как почуявший дичь спаниель. И нашел то, что искал, — открытый, с выбитым донцем бочонок со спиртом, в нем не хватало почти трети содержимого.

— Так вот как они перевозят груз! — пробормотал Павел себе под нос, осматривая находку. — Вот и доверяй после этого логистическим компаниям.

Версия с бунтом снова вышла на первый план: матросы запросто могли перепиться и устроить на корабле побоище. А последний выживший избавился от тел, сел в единственную спасательную шлюпку и был таков. А заодно за каким-то чертом прихватил с собой провизию, секстан и хронометр, но не тронул деньги и драгоценности в каюте капитана. Что было в том перечне находок, обнаруженных на пустом корабле? Связка писем, старые газеты, Библия, готовальня и пустые конверты. Не удивительно, что на это барахло никто не позарился. Но инкрустированную перламутром шкатулку с золотыми кольцами, браслетами, медальонами и ожерельем, украшенным драгоценными камнями, тоже никто не тронул. Как и несколько пачек банкнот — английских фунтов стерлингов и американских долларов.

— Ничего не понимаю. Что это за мятеж, если все ценности в салоне остались на своих местах, а на судне нет никаких следов насилия и борьбы? Во всяком случае, пока нет. — Павлу надоело топтаться одному в темноте и сырости, он почти побежал по залитому водой полу трюма к трапу.

На палубе, несмотря на свежий резкий ветер, хорошо и почти тепло, корабль идет на приличной скорости, но снова вокруг ни души. Но сейчас этот феномен легко объяснить — часть команды под предводительством помощника капитана прочесывает второй трюм, жена Бриггса безвылазно сидит в своей каюте, а врач… А что здесь делает фон Штейнен, интересно знать?

Высокую согнутую фигуру полубезумного судового врача Павел заметил издалека. Тот крался, постоянно озираясь, вдоль борта, остановился у липовых, прикрученных к переборке канатами бочек с питьевой водой и упал рядом с одной из них на колени. И резво пополз по палубе, едва не уткнувшись носом в сухие светлые доски, как взявшая след такса. Уронил с носа очки, выругался негромко, подхватил их и со второй попытки затолкал в боковой карман потрепанного пиджака.

— Эй, Клаус, что вы там нашли? Или вы снова набрались так, что не можете передвигаться как человек? С меня довольно, я немедленно… — на этом голос Ричардсона умолк.

Павел ждать продолжения не стал, а рванул на голос, но по пути немного скорректировал курс, взял чуть правее. И рядом с усевшимся на палубу врачом оказался одновременно с помощником капитана. Но Ричардсону было не до почти потерявшего человеческий облик фон Штейнена. Тот, скорчившись в три погибели и уткнувшись лбом себе в колени, сидел рядом с телами двух матросов. То, что люди мертвы, Павел понял с первого взгляда. И смерть их была мучительной — об этом говорили перекошенные лица, жутко вытаращенные невидящие глаза и еще не успевшая засохнуть кровь на разбитом виске и волосах одного из них. Павел смотрел то на одного покойника, то на другого и никак не мог прийти в себя: оба убитых выглядели абсолютно одинаково. И один из них еще недавно, менее получаса назад, звал его, Павла, за собой, осматривать по приказу капитана Бриггса носовой трюм.

— Это братья, Волкерт и Бой Лоренсон, — Ричардсон первым пришел в себя, — что за?.. Мы же искали Мартенса, где он?.. Я… — Он посмотрел на Павла.

— Они умерли, раненные травой. Она вызывает у человека дрожь и сотрясение тела и потерю разума, — подал голос врач. Он отползал по доскам палубы подальше от мертвецов и постоянно оглядывался и вздрагивал.

— Клаус, прекратите этот ваш цирк, — но угроза в голосе помощника капитана прозвучала неубедительно. Еще бы — за какие-то три с небольшим часа он потерял почти половину экипажа бригантины. И если три смерти еще кое-как можно объяснить: два трупа — вот они, а один уже давно в море, то куда делся еще один?

Павел об этом не задумывался, он смотрел на зажатый в дрожащих пальцах врача предмет — тонкий, похожий на лучину или щепку. Или на заостренную с одного конца тонкую высохшую ветку толщиной со спичку, сантиметров тридцать длиной, не больше. Фон Штейнен кое-как, цепляясь за фальшборт, поднялся на ноги, перегнулся и свесился через борт так, что едва не улетел в воду. Павел успел в последний момент, схватил врача за край пиджака и потянул назад. Тот замотал головой, промычал что-то невнятно, разжал пальцы и снова грохнулся на палубу. Руки врача уже были пусты.

— Трава, их убила трава, — запинаясь, снова проговорил он.

— Какая трава? — негромко спросил Павел. — О какой траве вы говорите?

— Strychnos toxifera или Chondrodendron tomentosum. Они вызывают паралич двигательных мышц и смерть от остановки дыхания. — Если первую часть фразы фон Штейнен произнес без запинки, то вторую смог выговорить еле-еле.

— Вы уверены? Вы видели, кто это сделал? Когда? — не отставал Павел, но врач уже был почти невменяем. Он лишь мотал головой и все порывался встать.

Павел помог ему, подал руку и рывком поднял фон Штейнена на ноги. Тот постоял немного, нашарил в кармане очки, нацепил их на нос и побрел, нетвердо ступая, в сторону ведущего вниз трапа. Павел смотрел то вслед врачу, то на приближавшегося капитана. Тот шел в сопровождении Ричардсона, а следом за ними, держась в нескольких шагах позади мужа, шла Сара Бриггс. Павел заметил, что женщина успела привести себя в порядок и переодеться — на этот раз на ней было синее платье. Но бледность с ее лица никуда не исчезла, глаза горели по-прежнему, а нижнюю губу она прикусила белыми острыми зубками.

— Что случилось? — выкрикнула она, остановилась и вытянула шею, издалека рассматривая убитых.

— Сара, уйди отсюда, сейчас же! Я тебе приказываю! — резко обернувшись, рявкнул на жену капитан.

Она отступила назад, подхватила разлетевшиеся на ветру полы плаща, запахнула их, но с места не тронулась.

— Убирайся к себе в каюту и сиди там! Немедленно!

Павлу показалось, что еще немного, и здесь появится третий труп — настолько взбешен был Бриггс. Он уже с трудом контролировал себя и сдерживался из последних сил. Ричардсон аккуратно взял капитана за локоть и чуть подтолкнул вперед. А сам так, чтоб не заметил Бриггс, махнул Саре рукой — иди, мол, отсюда, и побыстрее, пока жива. И та неожиданно послушалась, двинулась назад, сначала медленно, пытаясь рассмотреть хоть что-нибудь. Но быстро развернулась и почти побежала прочь, к кормовой части корабля. Павел проводил женщину взглядом, подождал, пока она скроется из виду, и повернулся к капитану. Тот на «Патрика» внимания не обращал, он осматривал тела убитых:

— Кто? Кто нашел? Где он? Понятно. А Мартенс? Что, тоже? — Ответов не было почти ни на один его вопрос.

Павел на всякий случай отошел за крайнюю бочку с запасом питьевой воды, остановился у переборки и быстро подвел баланс первой половины дня двадцать четвертого ноября 1872 года. Второй помощник капитана умер от неизвестной болезни, один матрос просто исчез, а братья Лоренсоны убиты из неизвестного оружия зверской убойной силы. Кем, почему — тоже неизвестно, приблизительно можно определить лишь время смерти: сразу после того, как Волкерт выбрался из носового трюма и бросил Павла в одиночестве бродить между бочонков со спиртом. Видимо, его брат тоже быстро справился с заданием и они встретились здесь. И здесь же умерли.

— Патрик, вы же ушли вместе с Волкертом Лоренсоном, — вспомнил недавние события Ричардсон, — что там произошло?

— Ничего, он бросил меня одного и сбежал, — честно ответил Павел, — он осмотрел правую часть носового трюма, а я левую. И знаете, что я обнаружил?

Но помощник капитана уже не слушал путаную, почти непонятную ему речь иностранца. Павлу пришлось заставить Ричардсона обратить на себя внимание, а для этого перейти на многозначительный, правда не совсем уместный в данной обстановке шепот.

— Послушайте, Альберт, в носовом трюме вода, и ее довольно много. Я думаю, что медные листы наружной обшивки неплотно прилегают к доскам, — сообщил Павел, но к этой новости помощник капитана отнесся без должного внимания.

— Да, я знаю. Я уже нашел ящик с набором плотницкого инструмента и после ужина сам займусь этим. Мартенса нет, а именно он и был нашим плотником, — рассеянно ответил Ричардсон, не глядя на собеседника.

— Надо убрать их, и немедленно. Мы не знаем, от чего именно они умерли, — приказал Бриггс, — я не хочу, чтобы и остальных поразила неизвестная зараза. Объяснение с властями в Гибралтаре я беру на себя.

Последние слова капитан проговорил уже на ходу: он отвернулся от покойников и теперь быстро шел в строну кормовой надстройки.

Под руководством Ричардсона убитых убрали быстро — их завернули в толстую парусиновую ткань, швы зашили и унесли на корму. За всей церемонией Павел наблюдал издалека, он благоразумно решил не мешаться под ногами у матросов. Праздное любопытство постороннего человека, да еще и иностранца, может вызвать у них лишь вполне закономерную злость и желание послать наглеца куда подальше. Поэтому Павел ограничился лишь тем, что изредка посматривал в их сторону находясь на почтительном отдалении. И старательно прислушивался к доносившимся отголоскам разговора, вернее, словам, которыми изредка перебрасывались между собой матросы. Наконец все закончилось. Ричардсон быстро прошел мимо, даже не удостоив Павла взглядом, следом за помощником капитана брели двое оставшихся в живых членов экипажа. Они тоже с самым мрачным видом протопали мимо Павла и скрылись в трюме — на пассажира никто из них внимания не обратил. Вернее, покосился один, невысокий, ниже Павла на целую голову, краснолицый матрос с сильно выступающим брюшком. По выражению его лица Павлу показалось, что тот сейчас заплачет. Павел на всякий случай сочувственно кивнул ему — совсем еще молодому человеку лет двадцати с небольшим — и улыбнулся ободряюще. И снова отвернулся, уставился на блестевшую, словно начищенная медь под ярким солнцем, поверхность океана. Звуки шагов за спиной стихли, и снова вокруг не слышно ничего, кроме шума ветра, плеска волн и шороха парусов над головой.

«Их убила трава» — что хотел сказать этот безумец? А в том, что с головой у фон Штейнена явные проблемы, Павел уже не сомневался. Да еще вспомнилась сцена, произошедшая несколько часов назад: врач со сноровкой профессионального алкоголика опустошает бутылку со спиртным. И разговор о пауках незадолго до этого. Это много объясняет и ставит на свои места — похоже, у доктора развивается делирий, он же белая горячка. Странно, что фон Штейнен видит только пауков, обычно к людям в состоянии помраченного алкоголем сознания является целый зоопарк — мыши, тараканы, собаки. Иногда в гости приходят герои сказок — эльфы, гномы, но без чертей не обходится ни один приступ. Эта часть программы является обязательной, а также голоса — они обычно отдают приказы, и им необходимо подчиняться, иначе будет плохо. Может, врач еще только в самом начале своего пути к полному безумию и поэтому пока ограничивается только пауками? В любом случае в таком состоянии он долго не протянет, и болезнь обязательно проявит себя еще не раз. Так, может, это он, не учтенный в судовом журнале пассажир, а не капитан был душевнобольным человеком и во время одного из приступов буйного помешательства зарубил всех, кто находился на судне, включая дочь и жену капитана «Марии Селесты»?

«Чем зарубил и как? Да у него руки дрожат, он и стакан-то в руках не удержит, вот и пьет из горлышка бутылки», — отмел очередную версию Павел. Но окончательно с ней не расстался — слишком темная лошадка этот доктор, чтобы поверить, что он тут ни при чем. Надо просто подождать немного…

— Я давно говорил, что этот корабль несчастливый, он приносит только горе и беды своим владельцам и капитанам. А вы знаете почему? Это все она, Амазонка, она обиделась на то, что ее прогнали, и теперь мстит всем нам. И не остановится, пока не перебьет всех, я вам точно говорю, — последние слова были произнесены придушенным и полным зловещего предчувствия голосом.

Павел повернул голову влево — рядом с ним у борта на искрящуюся поверхность воды смотрел матрос. Тот самый, кто недавно, после «похорон» братьев Лоренсонов, прошел мимо Павла, еле сдерживая слезы. В руках матрос держал пустое ведро — он что-то выплеснул в море незадолго до того, как произнес свой монолог. Лицо его снова чуть перекосилось, и Павлу в очередной раз показалось, что матрос сейчас заплачет. Но нет — внимательно присмотревшись, Павел заметил, что левая щека матроса значительно больше правой. У бедолаги, похоже, зверски болит зуб и даже появился флюс.

— Я кок этого злосчастного корабля, а также выполняю обязанности стюарда, меня зовут Эдвард Хэд, — представился молодой человек, вытащил из бокового кармана робы сделанную из темно-коричневой древесины трубку, плотно набил ее табаком из кисета и закурил.

— Амазонка? Что еще за Амазонка? — нарочито безразличным голосом поинтересовался у собеседника Павел, а сам насторожил уши.

— Так эту бригантину назвали англичане, когда построили ее. И установили на ней носовую фигуру, изображавшую обнаженную по пояс женщину с луком и стрелой. Это и была Амазонка. Она успела повидать многое, пока не села на мель из-за навигационной ошибки предыдущего ее капитана. Правда, корабль отремонтировали в сухих доках — починили корпус, усилили форштевень, переделали кормовую надстройку, но капитан поплатился за свою ошибку. Это была первая жертва Амазонки! — обернувшись украдкой, прошептал молодой человек.

Ну да, так все и было, этот юноша абсолютно прав. Во время одного из выходов «Марии Селесты» (тогда еще «Амазонки») в море бесследно исчез ее капитан. Тогда так и не удалось выяснить, куда он делся.

И произошло это за десять лет до этого самого дня — конца ноября 1872 года.

— Вот, а потом, когда корабль продали американцам, ее новый хозяин, якобы очень набожный человек, приказал убрать с носа бригантины фигуру Амазонки и переименовать судно. И нарушил один из морских законов — нельзя менять имя корабля! С тех пор нам должна покровительствовать смиренная Богоматерь, но ей, похоже, не до нас, — тяжело вздохнул юноша. И после небольшой паузы, выпустив изо рта струю сизого дыма, продолжил: — И я готов поклясться на Библии, что у нас на борту призрак Амазонки. Старая хозяйка не покидает нас, и она очень зла. А мой отец всегда говорил мне, что от разъяренной женщины можно ждать чего угодно…

«Это твой папаша верно подметил», — но произносить это вслух Павел не стал. Он вообще почти перестал дышать, чтобы неуместным или глупым вопросом не прервать разговорчивого — от страха и неопределенности, не иначе — перепуганного юношу. А тот продолжал скорбным голосом, часто вздыхал и даже перекрестился несколько раз.

— Она чертовски коварна и изобретательна, скажу я вам. Сначала она убила Рыжего Хельмута, потом у миссис Бриггс начались припадки ярости, потом заболел второй помощник капитана. Он умер сегодня, — пояснил матрос, вытащил изо рта трубку и посмотрел на Павла светло-голубыми глазами с рыжими ресницами.

— Да, я видел, как его… — Павел продолжать не стал, все было понятно и без слов.

— Вот, — кивнул еще раз юноша, — потом исчез Ариан Мартенс, потом мы нашли братьев Лоренсонов. И она не успокоится, пока не перебьет всех матросов, а потом возьмется за остальных! Мне так страшно, что я даже боюсь возвращаться в кубрик, — обернувшись еще раз, прошептал юноша и снова перекрестился левой рукой — в правой он все еще держал дымящуюся трубку.

— Мне кажется, что ты преувеличиваешь, — начал разубеждать находящегося на грани паники матроса Павел, но напрасно.

Тот сразу перебил собеседника, не дав ему произнести больше ни слова:

— Нет, я сам видел ее, Амазонку, несколько раз. Она здесь, она караулит нас в темноте, у нее в руках лук и стрелы! Она убьет нас — если не сегодня, то завтра, обязательно! — Молодой человек даже прикрыл на мгновение глаза, словно вновь увидел перед собой призрак обиженной новым хозяином судна первой хозяйки бригантины.

Юноша умолк, молчал и Павел. Что тут скажешь — похоже, версия с массовым помешательством все же имеет право на существование. И несчастный, спивающийся в одиночку фон Штейнен — это невинная шалость по сравнению с тем, что здесь происходит на самом деле. На первый взгляд, все выглядит пристойно и, кроме судового врача, люди производят благоприятное впечатление. Они не ловят пауков, не разговаривают сами с собой и не предлагают перерезать горло своему собеседнику. Возможно, что это ненадолго, ведь сегодня произошло слишком много печальных, пугающих и необъяснимых событий и вечером те, кто пока жив, наверняка захотят помянуть умерших… А заодно и приложиться к содержимому открытого бочонка со спиртом. В который раз, интересно? Судя по тому, что этот молодой человек несколько раз встречался с призраком, далеко не в первый. Тогда версия с общим алкоголизмом, а также с массовым помешательством подтверждается. Начнут они, допустим, сегодня и уже не смогут остановиться. Допьются до зрительных галлюцинаций и иллюзий, потом кому-нибудь померещится, что на палубу проник гигантский осьминог или кальмар, все похватают топоры, багры, и понесется… «Из воды появилось ужасающего вида морское чудовище, которое поднималось над водой столь высоко, что его голова была над нашей грот-мачтой. Оно имело острую морду, ревело, как кит, его плавники были большие и широкие, а тело покрывала прочная на вид шкура. Была она очень морщинистой и шероховатой. Нижняя часть зверя выглядела как у змеи, и когда оно снова нырнуло в воду, то через мгновение опять вынырнуло и, продолжая делать так, поднимало свой хвост над водой, а длинен он был, как морской корабль», — вспомнились Павлу прочитанные им когда-то давно строки, написанные одним из путешественников. И произошла эта встреча, по его словам, всего за сто лет до того, как бригантина «Мария Селеста» превратилась в корабль-призрак. Еще очень популярной в те времена была легенда о гигантском кракене — чудовище, по некоторым описаниям, являло собой гибрид рыбы и краба, с легкостью утаскивало своими щупальцами на дно морское корабли. Хотя последняя легенда не так давно получила научное подтверждение: океанологам удалось поймать на живца дивную особь гигантского кальмара длиной почти в десять метров. Не последнее место в этом бестиарии занимают морские змеи, куда уж без них: «Норвежские моряки рассказывают о великом морском змее двести футов в длину и двадцать в ширину. Он живет в пещерах, похищает домашний скот либо прыгает в море и охотится на водных гадов. С его шеи свисают длинные волосы, чешуя черная, а глаза красные. Он нападает на корабли, вытягиваясь из воды во весь рост, и глотает людей целиком». Ну, после того как примешь на грудь трижды в день стакан-другой чистого ректификованного спирта, еще и не такое привидится.

«А вообще, все эти истории чертовски похожи на массовые галлюцинации, возможно, на „Марии Селесте“ происходит нечто похожее — чистый спирт может вызвать и массовый психоз, и массовый глюк. И уже после того, как все закончится, последний выживший в неравной схватке с морским дьяволом, проспавшись, сообразит, что надо уносить ноги. Он избавится от тел, возьмет единственную шлюпку, запас провианта и смоется с корабля», — рассуждал Павел, поглядывая на ярко-синие волны океана и на стоящего рядом человека. Нет, не похож он на запойного, а делирий развивается у лиц «со стажем» не менее пяти или семи лет. Руки у мальчишки не дрожат, речь не нарушена, и рассуждает он здраво. Ну, почти здраво, если не считать того, что парень боится разъяренной, обиженной призрачной женщины. Так, что он там говорил в самом начале, с кого она начала? Рыжий Хельмут, кажется? А это еще кто такой, откуда он взялся на «Марии Селесте»? О нем, как и о Клаусе фон Штейнене, в судовом журнале не было ни слова. «Не корабль, а Ноев ковчег какой-то. Где капитан только понабрал их, интересно? И как только сам не путался в своих пассажирах?» — Павел покосился на опечаленного юношу еще раз и нарочито небрежно спросил:

— А кто такой Рыжий Хельмут? И что с ним произошло?

— Это наш кот, он давно жил здесь. А две недели назад мы нашли его, как и Лоренсонов, на палубе — дохлым, перекошенным, с раскрытой пастью и высунутым языком. Амазонка начала с него…

«На кошках тренировалась», — Павел не смог сдержать так не вовремя появившейся улыбки и отвернулся, чтобы не смутить погрустневшего еще больше юношу, а тот договорил:

— Потом все было спокойно, потом умер Эндрю Джиллинг. Дальше вы все видели сами. Это мое мнение, но лучше бы вам было остаться посреди океана, — предостерегающе произнес молодой матрос.

«Ага, за миллион долларов провести сутки в открытом море. Это можно устроить в любой день, в более комфортной обстановке и в более приятной компании. И все обойдется гораздо дешевле», — последние, сказанные матросом слова заставили Павла ухмыльнуться. Он уже собрался возразить молодому человеку, как за их спинами раздался недовольный голос Ричардсона:

— Эдвард, иди сюда, и побыстрее, сколько можно тебя ждать?!

— О, это меня! Прошу прощенья. — Юноша быстро выколотил из трубки выгоревший табак, подхватил с палубы пустое ведро и бросился на зов помощника капитана.

«Отбивной адмирал, ветчинный принц, сальная тряпка, кастрюльный комендант», — Павел мигом припомнил весь набор пренебрежительных прозвищ, которыми матросы награждали своих «кормильцев». И не зря, надо сказать. По свидетельству очевидцев, большинство коков отличалось как физической, так и нравственной нечистоплотностью. Как правило, они ходили в засаленной одежде, нередко были капитанскими осведомителями, постоянно сидели в тепле, утаивали для себя и своих любимчиков лакомые кусочки, а пищу для экипажа готовили кое-как. Но этот мальчишка производит приятное впечатление — во всяком случае, одежда на нем чистая, а страх и растерянность в голосе и взгляде кажутся искренними.

«Амазонка, Амазонка, — повторял про себя Павел, после того как снова остался в одиночестве, — почему бы тебе не оставить этих людей в покое? Если это, конечно, твои проделки? Или не твои? А чьи тогда?» Павел поежился от холода. Солнце спряталось в темную тучку, и налетевший порыв ледяного, почти зимнего ветра заставил слишком легко одетого для ноябрьской Атлантики человека сбежать с палубы. Павел направился к лестнице в трюм, пригнул голову и осторожно двинулся по ступеням вниз. Качка усилилась, а поручни здесь отсутствовали. Тут же напомнила о себе немаленькая шишка на лбу — она заныла, словно предупреждая о том, что надо быть осторожнее. Поэтому Павел не торопился и по узким деревянным ступеням спускался аккуратно и не спеша. Шум ветра и моря остался позади и наверху, вокруг снова был привычный, душный от застоявшегося воздуха полумрак. Павел сделал несколько шагов к двери своей каюты и даже успел заметить чуть поблескивавшую металлическую ручку на ней, как все исчезло. Что-то с силой толкнуло его в грудь и едва не сшибло с ног. Павел врезался спиной и левым плечом в обшитую некрашеными досками стену коридора и вскрикнул от боли. А что-то уже рвалось к выходу — молча и яростно, как попавший в капкан зверь. Оно тяжело дышало и отталкивало вдруг возникшее на пути препятствие с таким остервенением, что еще немного — и просто размажет его по деревянной обшивке. Но Павел так просто сдаваться не собирался, он сам перешел в атаку — оторвался от стены, перегородив собой дорогу, и мощным, хорошо поставленным ударом врезал противнику под дых. Тот немедленно согнулся, негромко охнув при этом, получил еще один удар — коленом в грудь и от сильного толчка в плечи отлетел назад. Но не упал, удержался на ногах, только простонал-проблеял что-то невразумительное. И прилип спиной к стене.

— Клаус, какого черта вы тут… — Павлу пришлось замолчать. Его глаза уже привыкли к полумраку трюма. Он заметил, что на полу рядом с дверью каюты врача лежит что-то темное и бесформенное. И, кажется, еще живое — оно дергается, хрипит еле слышно и пытается приподняться над досками пола. А по ним уже расползается черная лужа.

Врач по стеночке, мелкими шажками побрел прочь, он старательно отворачивался от умирающего на его глазах человека и пытался удрать.

— Стоять! — Павлу пришлось схватить врача за грудки и хорошенько встряхнуть бледного, с трясущимися губами фон Штейнена.

Но это не помогло — врач совершенно обезумел, он трясся всем телом и пытался что-то сказать, но мешали стучащие друг о дружку зубы. Павел почувствовал сильный сивушный запах, исходивший от потерявшего человеческий облик врача, и брезгливо оттолкнул того к стене. Толку от этого эскулапа сейчас все равно никакого, надо попытаться помочь несчастному самостоятельно, пока не слишком поздно.

Павел подошел к скорчившемуся на полу матросу и осторожно, взявшись за его плечо, перевернул человека на спину. И сразу понял, что все — тот уже умер. От двух ножевых ранений, и оба пришлись в живот. Кто-то дважды ударил бедолагу ножом и бросил умирать в полутемном трюме. И этот кто-то здорово рисковал: эта часть коридора пока обитаема, не то что окончательно опустевший матросский кубрик дальше по проходу. Павел сразу узнал лежащего перед ним на полу человека: он видел его несколько часов назад, рано утром, сидящим на веслах спасательной шлюпки. Они вместе с Мартенсом и привезли «найденыша» на «Марию Селесту». И оба умерли — только одного прирезали, как барана, а второй сгинул где-то.

«И кто же остался?» — мелькнула у Павла мысль. Да, кто пока еще жив? Получается, что матрос на корабле теперь только один. А также капитан, его помощник, жена капитана и его дочь. И два пассажира — один окончательно тронулся рассудком и сидит, привалившись спиной к двери каюты второго помощника капитана, умершего сегодня утром от неизвестной болезни, тоненько подвывая, как побитый щенок.

— Кто здесь? Что случилось?

Павел даже вздрогнул от звуков этого голоса. Он не слышал, как по трапу спустилась Сара Бриггс, — она сделала несколько шагов вперед и остановилась, близоруко прищурившись. И смотрела то на застывшего Павла, то на покойника у его ног.

— Мне нужен врач, фон Штейнен, вы не знаете, где его найти? Я хочу, чтобы он посмотрел руку Софии, девочка постоянно плачет… Что это? Что с ним? Почему он не двигается? — На этом дар речи покинул жену капитана. Она замолкла, но только на секунду, не больше, и заорала так, что любая деревенская кликуша позавидовала бы силе ее голоса.

Павел мгновенно оглох, он не знал, что ему делать, — под ногами лежало мертвое тело убитого неизвестно кем матроса, позади стонал, причитал и, кажется, бился головой о стену безумец. А впереди, всего в двух шагах, высокая бледная женщина выкрикнула нечто несвязное в последний раз и резко, словно у нее из-под ног выдернули опору, рухнула на пол. Наступившую после этого тишину можно было сравнить лишь с молчанием космоса — ее не нарушали даже всхлипы фон Штейнена за спиной. Зато отчетливо и громко стал слышен топот ног и взволнованные крики на палубе, потом грохот подошв по ступеням трапа — к трюму бежали сразу двое.

Бриггс ворвался в темное помещение первым, быстро осмотрелся, кинулся сначала к врачу и попытался поднять его на ноги. Но тут же бросил, ринулся мимо Павла к лежащей на полу жене, и замер на бегу, ухватился рукой за стену.

— Это Готтлиб, Готтлиб Гондешаль. Боже милостивый, что с ним?! — Бриггс склонился над мертвым телом.

— Два ножевых ранения в брюшную полость, и оба несовместимы с жизнью, — не задумываясь, установил причину смерти Павел и тут же прикусил язык.

Но капитан даже не посмотрел на пассажира, он бросился к своей жене, уложил ее на спину и несколько раз несильно хлопнул Сару по щекам. Но старался напрасно — эти манипуляции ни к чему не привели. Женщина не подавала признаков жизни, а тот, кто мог оказать ей профессиональную помощь, продолжал стонать в дальнем конце коридора. Вернее, плакать — врач рыдал, уже не скрываясь.

— Кто это его, хотел бы я знать?

Ричардсон единственный из всех присутствующих сохранил способность рассуждать здраво и действовать по обстановке. Он бесцеремонно распахнул дверь каюты врача, вошел в нее и вернулся с горящим свечным огарком в подсвечнике. Потом поставил свечу на пол и встал на колени рядом с убитым:

— Чистая работа, скажу я вам, профессиональный удар. Его прирезали, как свинью на бойне, — поделился помощник капитана результатами своих наблюдений с Павлом, и тот незамедлительно согласился. — Кому он мог помешать, интересно? У него и врагов-то не было, насколько я знаю. Да что там врагов, он и поссориться ни с кем толком ни разу не успел, это его первое плавание. Да, другие матросы задирали его, но тому все как с гуся вода.

Ричардсон поднялся на ноги, перешагнул через убитого и подошел к Бриггсу.

— Обморок, обычный обморок, — констатировал помощник капитана через несколько секунд, — ее надо отнести в каюту. И прибраться тут. Патрик, — он обернулся через плечо и дернул усом, — нужна ваша помощь.

— Конечно. — Павел с готовностью ринулся вперед, но тут Сара пришла в себя.

Она проговорила что-то еле слышно и попыталась сесть. Муж помог ей, поддержал, она вжалась спиной в стену и подогнула колени.

— Бенджамин, что происходит? Почему? — пробормотала она, но Бриггс лишь отрицательно помотал головой:

— Я не знаю, клянусь. Тебе нельзя здесь оставаться, возвращайся к себе. Софи, наверное, страшно и она плачет. — Голос капитана звучал почти умоляюще.

— Да, конечно, как скажешь. — Саре удалось подняться на ноги, но идти самостоятельно она не могла.

— Патрик, проводите ее и возвращайтесь сюда, — распорядился Ричардсон, а капитан согласно кивнул. Он уже не смотрел на жену, его внимание занимало лежащее в луже крови тело убитого матроса. И забившийся в угол, заткнувшийся наконец Клаус фон Штейнен.

Павел осторожно перешагнул вытянутые через узкий проход ноги убитого и подошел к Саре Бриггс, взял ее под руку.

— Пойдемте, я провожу вас, — негромко проговорил он, и женщина послушно двинулась рядом с ним по коридору к трапу, ведущему вверх, на палубу.

А над Атлантикой уже царствовала ночь. Павел даже остановился на мгновение, не в силах отвести взгляда от россыпи ярких звезд над головой. Он узнавал знакомые с детства контуры созвездий, только выглядели они немного по-другому, непривычно повернутые и висящие словно вниз головой. С первого же взгляда Павел легко опознал в этом мерцающем скопище обеих Медведиц, нашел Полярную звезду и Млечный Путь, но дальнейшие упражнения в астрономии пришлось прекратить. Своими всхлипываниями и тихими причитаниями Сара Бриггс нарушила все благолепие и очарование встречи со звездным небом. Да и пронизывающий ветер не позволял долго задерживаться на одном месте, поэтому пришлось пошевеливаться.

— Не надо плакать, все будет хорошо, — как заклинание повторял Павел, пока вел дрожащую от холода и только что пережитого ужаса Сару к кормовой надстройке. В темноте и при усилившейся качке передвигаться по кораблю стало затруднительно, и Павел несколько раз споткнулся почти на ровном месте.

Но Сара не позволила ему упасть, и хоть ростом она была Павлу всего лишь до плеча, но держалась увереннее своего провожатого.

— Простите, — пробормотал тот и покраснел от стыда. Хорошо, что уже ночь и женщина не заметит его побагровевшего лица.

— Вы так странно говорите, — заявила вдруг Сара, — вроде бы все понятно, но как будто на другом языке. Ах да, Бенджамин сказал, что вы иностранец!

— Да, я живу в Австралии, в Сиднее, штат Новый Южный Уэльс, — скороговоркой произнес Павел свою легенду.

— О, Австралия — это же очень далеко, верно? Тогда я понимаю, почему вы так странно одеты. Этот рисунок ткани старый, а такой фасон носили несколько лет назад, тогда Артур только родился. — И Сара вновь умолкла.

Ну да, конечно, у них же двое детей, а старшему, Артуру Бриггсу, сейчас семь лет. Он вместе со своей бабушкой остался дома, в американском городе Брэдфорде, чтобы ходить в школу, а его мать, отец и младшая сестра отправились из Нью-Йорка в Геную. Кстати, появившиеся впоследствии самозванцы почему-то очень любили выдавать себя именно за «сына капитана Бриггса», а также за чудом спасшегося кока с «Марии Селесты». В разное время в разные редакции нью-йоркских газет явились, разумеется поодиночке, сразу пять «коков». Но они, как сговорившись, несли такую чушь, что все одновременно оказались в одном полицейском участке. Зато повезло их «коллеге» — первому аферисту, сообразившему, как погреть руки на трагической и жуткой истории покинутой людьми бригантины. Именно с его подачи по газетным полосам пошла гулять складно придуманная история о чуме, разразившейся на борту бригантины. В редакции «Гералд трибюн» самозванцу даже выплатили крупный гонорар за интервью и «правдивую» историю. А через несколько дней афериста разоблачили настоящие родственники того мальчишки, что хозяйничает сейчас на камбузе корабля, но было уже поздно: лжекок благополучно исчез из Нью-Йорка вместе с денежками.

— Благодарю вас, — негромко произнесла Сара. Они остановились у дверей кормовой надстройки, и даже в темноте Павел видел, что все ее окна закрыты брезентом и заколочены досками.

— Зачем? — вопрос вырвался сам собой, Павел не собирался задавать его вслух, но не сдержался. Эта странность была одной в ряду многих и, возможно, могла пролить свет хоть на часть необъяснимых событий.

— Здесь моя каюта, перед этим плаванием Бенджамин приказал отремонтировать ее и все сделать так, чтобы нам с Софи было в ней удобно. А иллюминаторы пришлось закрыть потому, что солнце каждый вечер светило в них и Софи не могла заснуть, капризничала, плакала. Вот и пришлось сделать ставни из старой парусины и досок, — охотно пояснила Сара.

«Точно, все верно, я был прав!» Только что получившее подтверждение давнее, уже полузабытое предположение-догадка было сродни сбывшейся мечте. Одной тайной «Марии Селесты» стало меньше, хоть всю ситуацию это и не прояснило.

— Прошу вас. — Сара распахнула дверь и первой вошла в теплый, даже душный сумрак.

Павел шагнул следом за женщиной. В полумраке он сумел рассмотреть немного — диванчик у переборки, тяжелый полированный стол рядом с ним, швейную машинку с неоконченным шитьем. И детскую кроватку, к которой и бросилась первым делом Сара.

— Заснула, — шепотом сообщила она, взяла с пустой полки подсвечник с оплывшей свечой и поставила его на стол рядом со швейной машинкой.

В слабом, дергающемся свете огарка Павел заметил несколько катушек со светлыми и темными нитками и масленку, лежащие рядом на столе. И брошенную там же маленькой хозяйкой игрушку — деревянную куклу в длинном то ли платье, то ли халате. Сара взяла игрушку в руки, уселась на диван, откинулась назад и прикрыла глаза.

— Голова очень болит, — негромко произнесла она, — я, наверное, ударилась, когда падала. Посмотрите, пожалуйста. — Она убрала со лба прядь волос и повернула к Павлу бледное, со следами слез на щеках лицо.

Тот наклонился, чуть прищурился, рассматривая бледную, почему-то покрытую испариной гладкую кожу на лбу женщины и тонкие, едва заметные морщинки. И небольшой вздувшийся бугорок у левого виска, на границе роста волос, да еще небольшую ссадину рядом.

— Да, в самом деле, это шишка, но она скоро пройдет. А сейчас нужно приложить что-нибудь холодное, например лед. Я могу принести его вам, если найду, — предложил Павел свою посильную помощь.

— Нет, не нужно. Как вы сказали — шишка? Никогда не слышала, чтобы так называли появившийся от ушиба отек. Так говорят у вас в Австралии, да? — Сара попыталась улыбнуться, и ей это удалось.

«Явное нарушение адаптации в совокупности с депрессивным настроением плюс сезонное аффективное расстройство», — кажется, именно такой диагноз поставил этой женщине судовой врач. Да у него у самого крышу унесло, причем давно и далеко, тут только слепой не увидит, что Сара не истеричка и не психопатка, а измученная, уставшая и напуганная женщина. Капитан, несомненно, любит свою жену, но в нем так же сильно и чувство долга, ответственность за корабль и экипаж — это тяжкий груз. И от этого страдают оба — и пустившаяся в опасное путешествие по зимней Атлантике эта хрупкая женщина, и сам капитан злосчастной во всех смыслах бригантины.

— Мне нужно идти, помочь капитану и его помощнику. Я их должник, и поэтому считаю…

Павлу пришлось замолчать — Сара осторожно тонкими холодными пальцами обхватила его запястье.

— Подождите, — попросила молодая женщина, — посидите со мной, пожалуйста. Понимаете, мне очень страшно оттого, что все это свалилось на нас, от этого ужаса и неопределенности. Никто не может толком сказать мне, что происходит, я боюсь за свою дочь, за своего мужа и за свою жизнь, в конце концов. Не уходите. Лучше расскажите о… Как называется место, где вы живете? — Сара открыла блестящие от вновь навернувшихся слез глаза, моргнула несколько раз длинными густыми ресницами. И улыбнулась еще раз, но уже просяще.

«Москва». — Павел успел прикусить язык и быстро воспроизвел заученную легенду:

— Я живу в Австралии, в Сиднее, штат Новый Южный Уэльс…

— Вот про него и расскажите. Я люблю слушать рассказы о дальних странах, люблю путешествовать сама. Правда, это удается мне очень редко. Я дважды была в Европе — в Мадриде и в Марселе, это мое третье плавание вместе с Бенджамином.

«И последнее», — но произнести это вслух Павел не решился, вместо этого он неуверенно заговорил:

— Сидней — это крупнейший город Австралии, он расположен на юго-восточном побережье континента, — и замолчал.

Что говорить — о той поездке он почти ничего не помнил. Перелет, хоть и бизнес-классом, вытянул все силы, впечатления смешались, наложившись одно на другое, и на выходе получилась полная каша. Отдельным «кадром» запечатлелось похожее на парусник здание Сиднейской оперы и роскошные пляжи у Большого Барьерного рифа. И адская жара, помноженная на влажность, так что выйти из-под кондиционера Павел мог только под дулом пистолета. Пляжи и океанский серфинг частично компенсировали многие неудобства, но ту поездку Павел вспоминать не любил. Есть места, куда хочется возвращаться снова и снова, но Австралия к числу таких географических достопримечательностей не относилась. Но как рассказать о своих впечатлениях человеку, который и слово-то «самолет», например, ни разу не слышал? Не говоря уж о том, что видел или летал на нем. Или тот же кондиционер, или… Да много чего еще не существовало в этот момент, когда Павел мучительно выуживал из своей памяти с трудом зацепившиеся в ней сведения о Зеленом континенте.

— Сидней — очень большой и красивый город, там много высоких домов, есть театр, порт и собор — очень красивый, он построен из золотистого песчаника. И еще там есть большой аквариум, в нем я видел настоящих акул.

Павел умолк, припомнив свою недавнюю встречу с морским чудовищем, кружившим около крохотного плота. Когда это было и сколько сейчас времени? Павел осмотрелся по сторонам, но часов нигде не обнаружил. Плохо дело, надо каким-то образом выяснить, который час, хотя что это ему даст? Ну, узнает он точное время, и что с того? Все равно он вернется в лабораторию Сколкова ровно через сутки после того, как оказался на плоту в океане, и дальнейшие события запросто могут пройти без участия «туриста». Да, это будет обидно, даже глупо — вот так, почти вплотную подобраться к развязке и исчезнуть накануне долгожданного финала.

В кроватке завозился ребенок, прошептал что-то во сне, и Сара легко вскочила на ноги. Она подбежала к дочери, замерла над ней, поправила сшитое из разноцветных лоскутов одеяльце, нагнулась и поцеловала девочку в щеку.

Павел, стараясь не шуметь, вышел из каюты и аккуратно закрыл за собой дверь. И, как только мог быстро, по раскачивающейся под ногами палубе зашагал в темноте к своей каюте, поеживаясь на ходу от холода — униформа мужчины будущего для погодных условий зимней Атлантики явно не лучший выбор. Павел резво сбежал по ступням трапа вниз и остановился в темноте. Снова пусто и темно, вокруг ничего и никого — только поскрипывает деревянная обшивка стен и слышно, как бьют волны в борта корабля. Павел ощупью побрел к своей каюте, внимательно смотря себе под ноги. Заметил издалека и старательно обошел темное бесформенное пятно на досках, снова остановился и прислушался. Из каюты врача не доносится ни звука, и непонятно, там фон Штейнен или сбежал и затаился в одном из судовых помещений. Лучше бы, конечно, последний вариант — перспектива остаться наедине с обезумевшим доктором Павла не привлекала. Пусть даже между ними коридор и две переборки, но это не преграда для почти потерявшего человеческий облик человека. Павел открыл дверь, вошел в свою каюту, ощупью добрался до дивана и плюхнулся на него. Свеча в подсвечнике где-то здесь, надо только найти ее и зажечь, если в кармане найдется заботливо положенная туда сотрудниками Сколкова зажигалка. Или лучше не надо, зачем привлекать к себе лишнее внимание? Неизвестно, на что способен этот врач в состоянии измененного сознания. «А не он ли ту бочку открыл? И квасит потихоньку, в одно лицо», — мелькнула очередная мысль-догадка. Тогда фон Штейнен наверняка и сейчас там, в носовом трюме, заливает свое горе отличным спиртом. Впрочем, почему именно горе? Может, наоборот, празднует победу, ведь уложить за один день сразу пятерых человек — это вам не курицу прирезать. Или не пять? Как считать того, первого, умершего от странной болезни, от которой, по словам того же врача, нет лекарств?

Размышления прервал звук шагов по коридору и решительный стук в дверь каюты. Павел замер и на всякий случай не стал отвечать. Но тут же вспомнил, что ключ в замке на двери он не повернул и ее стоит лишь хорошенько толкнуть. И потянулся к «Беретте», лежащей в кобуре на левой голени.

— Патрик, вы здесь? — рявкнул Ричардсон из темноты коридора. — Только не говорите, что вас нет. Я этого не переживу.

— Я здесь, войдите, — выдохнул Павел и убрал руку. Первый помощник капитана — не тот человек, которого можно опасаться. Во всяком случае, пока.

— Какого черта вы сидите тут как мышь в норе, зажгите свечу, — буркнул, входя, Ричардсон. — Это становится невыносимым. Если так пойдет и дальше, то нас будут сопровождать все акулы Атлантики. Хорошенький эскорт мы приведем за собой в Гибралтар.

Ричардсон остановился на пороге, и Павел видел только силуэт первого помощника Бриггса. Тот помолчал немного и проговорил, уже тише:

— Я вот что хотел сказать — капитан приглашает вас на ужин, приходите к нам в кают-компанию. Надо как-то отвлечься от этого кошмара. Еды у нас полно — несколько бочонков с солониной, копченые окорока, овощи, сыр. В общем, почти все, что душа пожелает. Всей этой снеди нам хватило бы на полгода, если не больше. Думаю, что Бенджамин достанет из своих запасов бутылочку виски или портвейна, а Сара сыграет что-нибудь душещипательное на своей фисгармонии… Приходите, Патрик, ей-богу, попробуете стряпню Эдварда, этот мальчишка неплохо готовит, — еще раз повторил приглашение Ричардсон и умолк.

— Обязательно приду, — заверил его Павел, и тут же спросил: — А врач, фон Штейнен, что с ним? И где он? — А черт его знает, — в голосе помощника капитана появились нотки раздражения и брезгливости одновременно, — понятия не имею. Здесь где-нибудь, если не утопился до сих пор. Так для него будет даже лучше — не придется объясняться с властями. Когда мы придем в Гибралтар, я лично позабочусь о том, чтобы этот проходимец оказался в руках полиции, — задиристо заявил Ричардсон.

— Проходимец? — Павел сделал вид, что удивлен и впервые слышит о темном прошлом врача. А сам насторожил уши, готовясь получить подтверждение или опровержение своей догадки.

— Еще какой, самый настоящий аферист и мошенник, но очень хорошо умеет маскироваться и входить к людям в доверие. Я не знаю, какая муха укусила Бриггса, когда он разрешил фон Штейнену подняться на борт «Марии Селесты». И запретил мне вносить запись о нем в судовой журнал, и даже приказал поставить врача на довольствие! Впрочем, потом Бенджамин рассказал мне, что встретил это несчастного в порту, перед плаванием. Он привез сюда Сару, чтобы показать ей каюту. Сара притащила с собой дочь, и на обратном пути они все вместе наткнулись на этого докторишку. У Сары, как всегда, была очередная истерика, Софи кашляла — она к тому времени уже успела простудиться, и фон Штейнен встретился им как нельзя кстати. Он предложил им помощь, если это можно так назвать, — дал девочке выпить несколько капель какой-то настойки. А Саре он прописал другое лекарство — вы не поверите, это была связка сухих листьев, их нужно было жевать, как матросы жуют табак. Бриггс почему-то не возражал, глядя, как портовый шарлатан пичкает его жену и дочь непонятно чем. Но, как ни странно, все это сработало: кашель у ребенка прошел на следующий же день, а Сара стала намного спокойнее и веселее. Взамен этот фон Штейнен попросил капитана помочь ему — отвезти в Европу, на что Бриггс незамедлительно согласился. И вот теперь мы пожинаем плоды его доброты. — Ричардсон закончил свою речь коротким, емким ругательством.

— Так вы считаете, что это он?.. — Дальше можно было не продолжать, помощник капитана понял Павла с полуслова:

— Конечно, кто ж еще? Не Амазонка же, которую видели все, кроме меня, — ухмыльнулся Ричардсон и заторопился: — Патрик, хватит болтовни, пойдемте, пока все не остыло. Я голоден, как дикий зверь, и так же зол. Если я сейчас не выпью успокоительного, то за борт полетит еще один труп. Правда, я пока не знаю, чей именно.

После такого заявления возразить помощнику капитана Павел не решился. Он нашел на столе ключ от замка и постоял немного у стола, раздумывая, не прихватить ли с собой саквояж. Но решил этого не делать: зачем привлекать к себе лишнее внимание, тем более что все самое необходимое лежит в карманах «охотничьей» куртки-пиджака? Павел вышел следом за Ричардсоном в темный коридор, закрыл дверь и дважды повернул ключ в замке. В это время помощник капитана уже успел отойти немного в сторону и дважды с силой грохнул кулаком в дверь каюты врача, потом дернул ручку.

— Надо же, закрыто. Похоже, он здесь. Эй, фон Штейнен, или как вас там на самом деле! Не вздумайте показываться мне на глаза, это может для вас плохо закончиться! Я все сделаю так, что капитан решит, что с вами произошел несчастный случай! — сложив ладони рупором и согнувшись, проорал Ричардсон в замочную скважину.

Но ответа не получил, из темноты не донеслось ни звука.

— Надеюсь, что он не подохнет там от голода или жажды. Надо будет попросить Эдварда отнести этому негодяю что-нибудь поесть. Я не хочу, чтобы каюта и трюм провоняли мертвечиной, — доверительно и искренне сообщил Павлу помощник капитана и затопал по коридору к трапу.

Павел постоял немного у дверей каюты врача, прислушиваясь к тишине, и направился следом за Ричардсоном.

В кают-компании «Марии Селесты» оказалось тепло, светло и очень тихо. Гостей здесь уже ждали — Сара и капитан Бриггс поприветствовали вошедших Павла и Ричардсона и снова уселись за накрытый стол. Павел устроился на отведенном ему месте, осмотрелся, и у него даже на миг захватило дух. Вот так, запросто, оказаться в самом сердце бригантины, в компании людей, чья судьба уже полторы сотни лет волнует многих — тех, кто связан с морем, и тех, кто видел корабли лишь на картинках. А рисунков на выкрашенных белой краской стенах оказалось немало, и были это в основном изображения парусных кораблей и портреты моряков в офицерской форме. У дальней стены кают-компании притулилось черное пианино, рядом находился бильярдный стол. Обеденный был почти вплотную придвинут к дивану, и, чтобы пролезть к деревянной, темно-коричневого цвета тумбочке со стоящим на ней граммофоном, Павлу пришлось основательно втянуть и без того запавший от голода живот. О «завтраке туриста» давно остались лишь воспоминания и вновь вернувшаяся жажда мести. «Я вам покажу, вам этот диетический батончик боком выйдет!» — мысленно поклялся Павел, пока разглядывал простое убранство кают-компании «Марии Селесты». На самом деле тесное и узкое, с низким, нависшим над головой потолком, оно казалось уютным за счет светлой окраски стен и пола. Из общей гаммы не выбивался даже ковер на полу — он был серым, с замысловатым узором в центре.

— Бенджамин, надеюсь, ты не будешь против? — Ричардсон потянулся к стоящей на углу стола бутылке из темного стекла, сгреб ее и ловко, как шулер, вытащил из кармана своего кителя штопор.

Капитан, даже если бы и захотел, возразить все равно не успел — густая, дивно пахнущая, янтарного цвета жидкость уже лилась в расставленные рядом с тарелками рюмки из тонкого стекла.

— Эдвард, где тебя носит? — проревел, осушив свою емкость, Ричардсон, — если ты немедленно не дашь мне поесть, я выброшу тебя за борт. Акулы ждут!

Павел взял свою рюмку, чуть взболтал жидкость и принюхался.

— Это ирландский виски, — пояснил Бриггс, — я купил целый ящик еще в прошлом году и благоразумно хранил его на корабле. Но сам не помню, как уничтожил почти половину. Не один, конечно! — И покосился на жену.

Но Сара сделала вид, что не слышит слов мужа. Она улыбнулась Павлу, немного пригубила из своей рюмки и тут же поставила ее на светлую льняную скатерть, покрывавшую обеденный стол. Новое, изумрудно-зеленого цвета платье очень шло жене капитана, уложенные волосы в свете ламп отливали медью, а на лице молодой женщины Павел не видел и следа от недавно пролитых слез. Он тоже улыбнулся в ответ и занялся содержимым своей рюмки. Виски действительно был великолепен, за всю свою жизнь подобного напитка Павлу пробовать еще не доводилось. Выращенный исключительно на натуральных удобрениях ячмень, чистая, не отравленная химикатами и не нуждающаяся в фильтрации вода — да о чем тут можно говорить! Это надо смаковать, пить малюсенькими глотками, запоминая вкус, запах и ощущения от настоящего виски. И вернуться к себе уж окончательно «отравленным», зная, что уже никогда в жизни не придется испытать что-либо подобное. «Хотя почему — никогда? Вот вернусь, проведу переговоры, проверю, что они там без меня наделали, и можно будет повторить. В ту же Ирландию, например, смотаться, лет на двести назад. Просто так, отдохнуть на пару часиков в каком-нибудь „заведении“. Почем у них там час? Надо будет уточнить по возвращении, а заодно и скидку потребовать». — Павел отпил почти половину и тоже поставил рюмку на стол.

Впрочем, ненадолго — бутылка с виски опустела, но ее быстро заменили на новую. Но, кроме Ричардсона, напиваться никто не спешил: капитан осушил свою рюмку и от добавки отказался, а Сара к своей почти не прикоснулась. Она все смотрела куда-то вверх, над головами присутствующих, словно сквозь тонкие деревянные переборки и палубу пыталась разглядеть ночное небо и яркие звезды на нем.

— Сколько можно ждать?! — рыкнул побагровевший от выпитого Ричардсон.

Сара вздрогнула от звуков голоса помощника капитана, а сам Бриггс чуть поморщился:

— Потрепи, Альберт, сейчас он придет…

— Я весь день только и делаю, что терплю эту чертовщину! С самого утра, заметь, с рассвета! — в запале возразил Ричардсон и уставился на стол перед собой: — Отлично, а есть я что — руками должен? Где вилки, ножи, ложки, наконец? Или их прихватил с собой Мартенс?

— Хорошо, хорошо, только не кричи так. Я сейчас пойду и сама все принесу. — Сара вскочила со своего места и, не слушая возражений мужа, почти выбежала из каюты.

Павел услышал только стук каблуков ее туфель по доскам палубы, но вскоре затихли и они.

— Мне надо кое-что проверить. Я скоро вернусь. — Капитан поднялся с дивана и быстро вышел вслед за женой.

Павел и Ричардсон остались вдвоем.

— Подкаблучник, — недовольно выдохнул тот, — как есть подкаблучник. Сколько раз я ему говорил, что… Ладно, это их дело. Да, Патрик, я целый день собирался вас спросить: как вы оказались в открытом море? Что произошло? Вас выкинули за борт? На ваш корабль напали пираты, перебили всю команду и пассажиров, а вы — единственный выживший?

«Я глухонемой из Австралии» — эта часть легенды не годилась, поэтому Павлу пришлось импровизировать на ходу. В ход пошел запасной — простенький и незатейливый, по словам консультанта, — вариант.

— Нет, это было кораблекрушение. Наш корабль попал в сильный шторм, я бы назвал это ураганом. Мне посчастливилось найти плот… — Павел умолк, видя, что Ричардсон его не слушает.

Помощник капитана повернулся вполоборота к небольшому деревянному шкафчику за спиной, загремел ящиками:

— Понятно. Я почему-то так и подумал. Ладно, взгляните-ка лучше сюда, Патрик. Видели ли вы что-нибудь подобное? — С этими словами Ричардсон с довольным, даже торжествующим видом поднял на вытянутой руке вверх старинную саблю с сильно изогнутым клинком. — Посмотрите сюда, на эфес. Видите эту эмблему? Это герб Мальтийского ордена, если верить словам Бенджамина. А верить ему можно, он просто помешан на оружии, особенно на старинном. Он коллекционирует его, да и не только оружие — Бриггс не способен пройти мимо ни одной древней вещички. Его дом напоминает музей — там полно всякого проржавевшего добра: бронза, мрамор, старинные часы и монеты. Ну, и оружие, конечно. У него даже в спальне по стенам развешаны латы средневековых рыцарей, представляете? — И Ричардсон захохотал во все горло.

Павел молча издалека рассматривал старинный клинок: «Да, похоже, что вещь действительно редкая и дорогая. Зачем Бриггс прихватил ее с собой? Хотя если учесть, что „Мария Селеста“ направляется в Италию, то капитан, возможно, рассчитывал у местных специалистов установить точную дату и место ее изготовления? Но где ножны, это же опасно…» Размышления прервал голос Ричардсона:

— Патрик, расскажите мне о Сиднее. Я, правда, был там, но толком ничего разглядеть не успел. Этот грязный городишко вызвал во мне лишь отвращение и желание поскорее сбежать обратно в море. Как вы там живете, как развлекаетесь? По-моему, там можно только пить, таскаться по девкам и охотиться на этих тварей, которые ловко скачут на задних лапах. А передними бьют так, что запросто валят с ног здорового сильного человека, — последние слова Ричардсон произнес вполголоса, не глядя на собеседника. Помощник капитана уставился на яркую эмаль на эфесе сабли так пристально, словно видел ее впервые в жизни.

— Эти твари называются кенгуру, — сообщил Павел, а сам все старался найти повод, чтобы увильнуть от неприятного, даже ненужного разговора. Сара недавно тоже интересовалась подробностями австралийской жизни, но тогда Павлу удалось отделаться общими фразами. А Ричардсон так просто не отстанет, он вцепится в собеседника, как клещ в собаку.

— Да, в самом деле, именно так их и называли, — буркнул помощник капитана, и тут же напомнил: — Ближе к делу, Патрик, расскажите мне о вашем городишке все. Кто знает, где я осяду на старости лет, мир велик, и мне хотелось бы заранее присмотреть себе уголок поуютнее. — Колючий и едкий косой взгляд Ричардсона подтвердил худшие опасения Павла. Отступать ему было некуда.

— Сидней — очень большой и красивый город, там много высоких домов, есть театр, порт и собор — очень красивый, он построен из золотистого песчаника, — произнес он заранее отрепетированную фразу. Только про аквариум решил умолчать, но это ситуацию не спасло.

— Собор? О каком соборе идет речь? О той помойке, которую святые отцы устроили на груде головешек после пожара? Вы врете, Патрик, я просто проверял вас — там нет никакого собора, он сгорел семь лет назад, и его только собирались восстанавливать! Вы никогда не были в Сиднее! — торжествующе проревел Ричардсон, сделал короткое движение правой рукой, и острие изогнутого клинка старинной сабли коснулось кожи на горле Павла.

Он отшатнулся назад и в сторону, но это не помогло: зажатый в угол между граммофоном и надвигающимся на него вооруженным помощником капитана Павел представлял собой отличную мишень.

«Что значит — нет собора? Я что, слепой?» Павел отлично помнил светлые изнутри и покрытые коричневым налетом, как загаром, снаружи стены огромного католического собора и две его башни со шпилями. «Это сто пятьдесят лет назад его не было, вернее, сто пятьдесят лет вперед… Да какая теперь разница… Черт, как глупо все получилось!» — Павел, не отрываясь, смотрел на острие клинка. Его матовая старинная сталь гипнотизировала, не позволяла отвести глаз.

— Кораблекрушение! Так я вам и поверил! А теперь давайте-ка, расскажите мне все и подробно — как вам удалось все это провернуть. И главное, зачем, — Ричардсон говорил очень тихо, но угроза и решимость читались во всем — в движениях, голосе и взгляде помощника капитана. И зажатая в его руке сабля лишь подтверждала серьезность намерений Ричардсона вытрясти из иностранца-«найденыша» максимум информации.

— Что — это? — Павел чуть поморщился от боли — ему в спину врезался острый угол тумбочки. Но деваться было некуда — тусклый блеск металла старинного клинка заставлял сохранять спокойствие и не делать резких движений.

— Кто подослал вас сюда? С кем вы в сговоре? Вы хотели провернуть аферу? На что вы рассчитывали — на страховую премию? На вознаграждение? — Ричардсон вел допрос мастерски, он не давал подозреваемому собраться с мыслями и сказать хоть слово в свое оправдание.

Но Павел и не собирался ничего говорить, он осторожно, сантиметр за сантиметром, сгибал в колене левую ногу с закрепленной на голени кобурой, где лежала «Беретта». Этого маневра Ричардсон не заметил или не придал ему значения — помощник капитана считал, что жертва полностью в его власти. Поэтому он лишь улыбнулся снисходительно, но саблю не опускал.

— Почему вы решили, что все это совершил именно я? — Павел уже нащупал через толстую ткань рукоять пистолета и немного успокоился. Легкий хмель от выпитого слетел уже давно, голова соображала быстро и четко — ситуацию можно изменить в любой момент. Только нужно немного времени, а для этого можно попытаться «включить дурака».

— Кто же еще? Вы вечно первым оказывались возле убитых — и Лоренсонов, и Гондешаля нашли именно вы, — не задумываясь, заявил Ричардсон.

— А врач, фон Штейнен? Он тоже всегда был поблизости. Или о его присутствии на корабле вы забыли? — попытался возразить Павел, но Ричардсон лишь поморщился и с видимой досадой дернул усом.

— Этот дохляк и курицу не прирежет, не говоря уже о человеке. Вы же видели Мартенса — он был здоровенный как мул. Именно он заметил вас среди волн и первым побежал к шлюпке. Знал бы — оставил вас на корм акулам, — отрезал помощник капитана.

Но Павел сдаваться не спешил:

— Но он же врач…

— Он такой же врач, как я — английская королева. Это проходимец и шарлатан, не более. А вот вы, Патрик, настоящая темная лошадка. — Голос Ричардсона стал еще тише, и от злости уже начал звенеть.

— А тот, кто умер первым, еще утром? Его, кажется, звали Джиллинг? В его смерти вы тоже обвините меня? А Мартенс — куда я, по-вашему, мог спрятать его труп? Ведь по вашему приказу обыскали весь корабль, — аргументировано возразил Павел, но не был услышан.

Ричардсону очень нравилась его версия, и отказываться от нее он не собирался.

— Об этом вы расскажете властям, когда мы придем в Гибралтар. Они умеют задавать вопросы лучше меня, — заявил помощник капитана и сделал выпад.

Павел успел увернуться в последний момент, врезался локтем в стол и на пол свалились сразу две тарелки и раскололись на части. Ричардсон проследил взглядом траекторию их полета и на миг упустил Павла из виду. Этих секунд ему хватило, чтобы приподнять штанину и схватить пальцами холодную рукоять пистолета. Но вытащить «Беретту» он не успел.

— Альберт, прекратите немедленно! Что вы делаете?! — завизжала за спиной помощника капитана Сара. Она подбежала к столу, швырнула на него завернутые в льняную салфетку столовые приборы, поставила тарелку с нарезанными ломтями копченого окорока и, как кошка, вцепилась в плечи помощника капитана.

Тот нападения не ожидал, отшатнулся назад и неловко взмахнул саблей. Павел успел пригнуться, пропустив удар над головой, схватил со стола первое, что попалось под руку, — стакан с недопитым виски и выплеснул его Ричардсону в лицо. «Душ» произвел потрясающий эффект: помощник капитана вздрогнул, зажмурился и выронил саблю из рук. И в тот же миг ее хорошим пинком загнал под диван вернувшийся Бриггс. Он же ловко заломил своему помощнику руки за спину и отшвырнул его на диван у противоположной стены кают-компании. Ричардсон врезался затылком в переборку, и от удара на голову помощника капитана свалилась одна из акварелей в деревянной рамочке под стеклом — изображение быстроходного клипера.

— «Флайинг Клауд» — последнее американское судно, доставившее чай в Лондон, — неожиданно спокойным и трезвым голосом прокомментировал Ричардсон картинку, полюбовался на нее еще несколько секунд и аккуратно положил на стол перед собой. — Я участвовал в одной из гонок, тогда мы шли из Фучжоу в Лондон. И подтвердили свое прозвище — гончие псы океана, — до финиша мы добрались всего за три месяца. А совсем недавно я слышал, что в море исчез «Ариэль» — победитель той гонки. Он пропал, и о его судьбе, как о и судьбе экипажа, ничего не известно. — Помощник капитана, как ни в чем не бывало, налил себе половину стакана виски, сделал хороший глоток и потянулся за ножом и вилкой.

Все присутствующие молча наблюдали за ним.

— Это во время той гонки вы научились бросаться со шпагой на безоружного человека? — ехидно поинтересовалась Сара. Она хотела сказать что-то еще, но капитан оборвал ее:

— Не надо, все закончилось, и слава богу. Сегодня был тяжелый день, и неизвестно, что ждет нас завтра. Патрик, — Бриггс повернулся к Павлу, — вы не пострадали? Это очень старая вещь, и я не думаю, что ею можно пораниться…

— Нет, все в порядке, — заверил капитана Павел, — на мне нет ни царапины.

Услышав это, Ричардсон ухмыльнулся, подцепил с блюда кусок копченого окорока, разрезал его, насадил на вилку и отправил в рот. И даже прикрыл глаза от наслаждения. У Павла аппетит пропал напрочь, он сейчас почти с нежностью вспоминал свой давно проглоченный «завтрак туриста». И понял, что за жалкий батончик и упаковку сока с трубочкой готов сейчас очень дорого заплатить. Но до изобретения герметичной упаковки было еще далеко — лет сто или больше, поэтому единственно верное решение пришло быстро. Павел решил, что оставшиеся до возвращения часы он воздержится от еды — небольшая голодовка еще никому не повредила. А здесь, скорее всего, все закончится так: сейчас они напьются, Ричардсон найдет врача, убьет его и выкинет за борт. А также тех, кто попытается вступиться за фон Штейнена. Наверняка это будет Сара, она умрет следующей, потом состоится финальный поединок с капитаном — и все, очередной корабль-призрак пустится бороздить волны Атлантики. Правда, остаются еще кок и маленькая Софи, но это уже детали. Скорее всего утром, обнаружив на палубе убитых, Эдвард Хэд быстро сообразит, что в случившемся обвинят его, как единственного оставшегося в живых. И поэтому он заберет девочку, сядет в спасательную шлюпку и благополучно отчалит, прихватив с собой запас еды и воды. Правда, остается открытым вопрос: куда денутся тела убитых? «Спишут на нападение гигантского кальмара», — ничего другого, более правдоподобного, в голову Павлу не пришло.

Бриггс уселся за стол рядом с Ричардсоном, заставив того вплотную придвинуться к переборке. Сара села на краешек дивана рядом с Павлом, но ни к еде, ни к выпивке она не притрагивалась. Капитан быстро глянул на них карими, с зелеными искрами глазами и тоже потянулся к блюду с окороком. Но отдернул руку, откинулся назад и выпрямился:

— Не знаю, что и подумать. Если мы когда-нибудь доберемся до Гибралтара, мне придется потратить полгода, чтобы написать подробный отчет о нашем плавании. Исчез хронометр и секстант, разбит компас. Он валяется разбитым на корме у штурвала, а нактоуз сдвинут с места, по-моему ломом. Во время предыдущей проверки все было в порядке. Я посмотрел твою запись на грифельной доске и вспомнил, что не перенес ее в судовой журнал, — сказал Бриггс, повернувшись к своему помощнику.

Тот кивнул утвердительно, потом вытаращил на капитана глаза и перестал жевать — суть сказанного Бриггсом дошла до пьяного помощника капитана только сейчас. Он, как побитый пес, уставился сначала на Павла, потом на Сару, покосился на сидящего рядом с ним капитана и опустил глаза.

— Кто бы это мог быть, интересно? — язвительно, с нескрываемым подвохом проговорил Павел. — Неужели тоже я? Силой мысли, не иначе. А еще мне доступен редкий дар — перемещение предметов на расстоянии. И не только предметов. Или это была Амазонка — рассерженная первая хозяйка корабля? — Павел с трудом заставил себя замолчать.

Бриггс пристально смотрел на обнаглевшего «найденыша», и во взгляде капитана Павел легко прочел одно короткое слово, просьбу, а точнее, приказ: «Заткнись. Или будет хуже».

«Будет, будет», — обмен мыслями на расстоянии, к сожалению, не состоялся. Похоже, что представление достигло кульминации и вот-вот наступит развязка. А у зрителя в первом ряду, вернее, туриста, появился отличный шанс увидеть все своими глазами. И даже поучаствовать в спектакле лично.

— Фон Штейнен, все же это он, скотина, — пробормотал себе под нос Ричардсон, — я же приказал ему сидеть в своей каюте и не высовывать оттуда носу! — Оттого, что его приказ проигнорирован, помощник капитана пришел в сильное расстройство, грозившее перейти в аффект.

Но Бриггс нрав своего помощника знал прекрасно:

— Утром, Альберт, все утром. Сейчас мы наконец-то поедим, потом надо попытаться отдохнуть. Я буду дежурить первым, потом ты сменишь меня, или мы попросим нашего гостя помочь нам. — Бриггс мельком глянул на Павла.

— Конечно, с радостью, — согласился он и едва сдержался, чтобы не вызваться на дежурство первым, но решил промолчать. Пусть решают сами, а поспать немного все же придется, чтобы подойти к финалу свежим и полным сил.

— Ага, он поможет! Он тебе так поможет! — вновь взвился со своего места Ричардсон. — Он уже четверых один уложил. Да он с врачом заодно, я это только сейчас понял!

В это мгновение Павел в полной мере оценил предосторожность, проявленную Бриггсом. Капитан повернулся вполоборота, толкнул Ричардсона в грудь, и тот снова врезался затылком в доски переборки. И вынужденно притих, потирая рукой дважды раненное место.

— Патрик, не слушайте его, он пьян. Завтра, когда проспится, он будет извиняться перед вами. Пойдемте поможем Эдварду. Я думаю, что жаркое уже готово. — Сара схватила Павла за руку и потянула его за собой.

— Желаю приятно провести время! — проорал им вслед Ричардсон, а капитан отвернулся к столу и занялся окороком. И, кажется, налил себе еще виски: Павел услышал за спиной тонкий короткий звон стекла о стекло.

Сара остановилась так резко, что Павел не успел затормозить, он едва не врезался женщине в спину. И, чтобы не упасть, расставил руки и уперся ими в стенки коридора. Сара задрала голову вверх, тряхнула волосами и сказала, не оборачиваясь, глухим, странно спокойным голосом:

— Не обращайте внимания, Патрик. У Ричардсона бывают подобные припадки, но редко, очень редко. На «Ариэле» штурманом служил его младший брат, он исчез вместе с клипером и командой прямо во время очередной гонки. Все, кроме Альберта, знают, что их забрало море, и только Ричардсон отказывается в это верить. Пойдемте, камбуз находится рядом с кубриком, это недалеко.

И, подобрав подол длинного платья, побежала вперед. Павел ринулся следом за ней. По пути он успел заглянуть в распахнутую настежь дверь матросского кубрика. Павел даже чуть сбавил ход, чтобы рассмотреть все хорошенько, но в полумраке разглядеть успел немного, заметил только, что в помещении порядок, все вещи лежат на своих местах, а пол чистый. Койки матросов аккуратно заправлены, рундуки задвинуты под них, на растянутых тонких канатах развешены для просушки матросские робы. А на круглом столике в центре кубрика в глубоком деревянном блюде лежат курительные трубки — предмет гордости и особой заботы каждого моряка. Пересчитать их Павел не успел: Сара уже убежала далеко вперед, и из полумрака слышался только стук ее каблуков. И усилился волнующий запах жареного мяса — камбуз был уже близко. По полутемному коридору Павел бежал почти ощупью, но цель перед собой видел хорошо — отлично различимый на чернильно-мутном фоне ярко освещенный прямоугольник дверного проема. И силуэт женщины, застывшей на его пороге, — она словно споткнулась и замерла в неудобной позе или просто не решается перешагнуть через комингс.

— Что с вами? — выдохнул на бегу Павел и остановился рядом с Сарой.

Она закрывала собой обзор и смотрела то в переборку прямо перед собой, то на Павла, то себе под ноги — куда угодно, только не в сторону камбуза.

— Патрик, что с ним? Посмотрите, пожалуйста, — попросила она и вжалась в обшитую светлыми досками стену коридора.

— С кем? — Павел не сразу понял сути вопроса, сделал несколько шагов вперед и осмотрелся.

Кирпичная плита, на ней медный котел с кипящей водой, рядом небольшая блестящая кастрюлька, накрытая крышкой, и чайник. На стене над плитой в ряд развешена чистая посуда — сковородки, ковшики разного размера и большие кружки. Вдоль стен полно мешков, ящиков и бочек — с провиантом, не иначе. Вон в том, дальнем открытом ящике явно лежит лук, а в соседнем, кажется, морковь. В бочках, скорее всего, солонина — в девятнадцатом веке единственным средством консервирования таких скоропортящихся продуктов, как мясо и сало, была соль. Впрочем, это ситуацию почти не спасало, особенно при дальних переходах. Пересоленное мясо было почти несъедобным, тем более что из-за ограниченного количества воды на корабле его не удавалось вымочить в достаточной степени. Солонина в бочках приобретала своеобразный цвет красного дерева с прожелтью, а при дальнейшем хранении — коричневато-зеленоватый, и мясо начинало источать натуральный трупный запах. Павел вспомнил некстати, что впоследствии, когда появились консервы, матросы называли волокнистую говядину из банок «каболка» или «дохлый француз». Павел чуть скривился от отвращения и посмотрел сначала на полки, уставленные горшками и мисками, на колоду для рубки мяса, на поленницу дров, на перевернутый котел у переборки. Помещение настолько тесное и неудобное, что тут с трудом поместится один человек, и передвигаться он сможет только боком. У противоположной от плиты стены расположен большой, грубо оструганный кухонный стол, на нем лежат засыпанные мукой доски. А рядом с перевернутым низким табуретом, уткнувшись макушкой в ножку стола, скорчившись в три погибели, лежит кок. И не двигается, не отвечает на зов — словом, никак не реагирует на вторжение. И давно забыл о том, что ужин готов, — судя по запаху, мясо давно успело пригореть.

— Он что, спит? — подала голос Сара.

— Не похоже.

Павел осторожно шагнул вперед и остановился, повернувшись спиной к плите. От огня и нагретых кирпичей исходил сильный жар, дрова потрескивали еле слышно, а в котле булькала кипящая вода. Декорации еще те: позади почти адское пламя и несколько десятков литров кипятка, впереди покойник. А в том, что кок «Марии Селесты» мертв, Павел уже не сомневался. Неестественная поза, вывернутая правая рука со скрюченными пальцами, поворот головы — все говорило об этом. Осталось лишь убедиться — Павел взял кока за плечи и приподнял над полом. Голова человека мотнулась, повернулась в сторону, и Павел увидел широко раскрытый рот Хэда, его выпученные, невидящие глаза и бледную, с синим отливом кожу на его перекошенном от конвульсий лице. А перед смертью бедолагу несколько раз основательно вывернуло. Павел попытался аккуратно уложить тело обратно, но не удержал, и покойник со стуком рухнул на пол. Правая рука Хэда выпала из-под тела, и Павлу показалось, что кок с досадой ударил кулаком по усыпанным песком доскам пола. Сара вскрикнула негромко, но тут же зажала себе рот обеими руками, втянула голову в плечи и зажмурилась. Женщина попыталась отступить назад, но споткнулась обо что-то в темноте и едва не упала. Павел кинулся ей на помощь, но тоже оступился и врезался плечом в переборку в сантиметре от котла с кипятком.

— Он тоже… — Последнее слово Сара произнести не смогла.

Павел молча кивнул в ответ.

— Надо сказать им, я позову Бенджамина. — Сара развернулась, рванулась бежать, но застыла на месте. — Патрик, Патрик там кто-то есть. — Она вытянула руку вперед, указывая в темноту коридора.

Павел ринулся к двери, напоминая сам себе слона в посудной лавке: задев плечом, уронил на пол медный ковш, падая, тот зазвенел, как гонг. А в затихающих переливах звона Павел услышал только звуки чьих-то шагов — по коридору прочь от камбуза бежал человек. Павел подхватил с пола злосчастную посудину, водрузил ее на полку, но было уже поздно — беглец исчез.

— Это врач, — шепотом заявила Сара, — это он, больше некому. Нас осталось только шестеро, Софи давно спит, а Бенджамин и Альберт не будут прятаться в темноте, как крысы. Это фон Штейнен, что ему нужно? — Она подняла на Павла глаза, они сверкнули в темноте по-кошачьи, но искры в них тут же погасли.

— Этот человек слишком опасен, вам нельзя идти одной, — начал Павел, но Сара лишь замотала головой.

Из ее прически выбились несколько длинных прядей и упали женщине на лицо, но Сара легко смахнула их назад. И, не говоря ни слова, развернулась, подхватила подол длинного платья и убежала в темноту.

Павел боком, еле-еле поворачиваясь в тесном помещении, вернулся на камбуз и остановился в дверях, стараясь держаться подальше от раскаленной плиты. Он снова осмотрел камбуз — полки с посудой, мешки и ящики, посыпанный песком пол, низкий закопченный потолок. Но раз за разом взгляд сам собой возвращался к фигуре убитого кока. Он явно умер не своей смертью и, скорее всего, знал своего убийцу и подпустил его к себе близко, на расстояние вытянутой руки. Эдварда Хэда не зарезали, не задушили, он не исчез бесследно, подобно Ариану Мартенсу. Кок «Марии Селесты» стал шестой по счету жертвой — его кто-то напичкал отравой. Кто? Безумный фон Штейнен, конечно. Не Амазонка же, о призраке которой Хэд сам рассказал «Патрику» несколько часов назад? Хотя если рассуждать таким образом, то можно предположить, что Мартенса подобрал проходивший мимо «Летучий Голландец». В таком случае все становится на свои места.

Павел посмотрел на тело кока еще раз и заметил лежащую на краю стола курительную трубку Эдварда — ту самую, что несколько часов назад Хэд курил на палубе. Павел зачем-то взял ее в руки, осмотрел — обычная глиняная поделка, закопченная, пахнущая табаком и дымом. Павел собрался вернуть трубку обратно, но передумал. По знакомому пути он быстро прошел по коридору, касаясь руками переборок, и быстро добрался до матросского кубрика. Постоял немного на пороге в нерешительности, но все же вошел внутрь. И осторожно, словно боясь потревожить кого-нибудь или разбудить, положил трубку Эдварда Хэда рядом с остальными. Вышел быстро, закрыл за собой дверь и направился к кают-компании. Теперь о происшедшем надо сообщить капитану. И не забыть рассказать Ричардсону о том, что фон Штейнен действительно наплевал на приказ помощника капитана. Обезумевший врач-убийца наверняка затаился в одном из судовых помещений, и найти его надо немедленно, пусть даже на это уйдет вся ночь.

«Но кто же тогда?» — Павел уже почти смирился с мыслью, что тайна «Марии Селесты» так и останется тайной. Ничего не поделаешь, можно, конечно, повторить «тур», но зачем? Уже все понятно и так — причиной всему именно неучтенный пассажир, Клаус фон Штейнен, или как его там на самом деле. Потерявший рассудок человек за свои действия и поступки не отвечает, он просто подловил поодиночке и перебил оставшихся в живых, не пощадил и двухлетнего ребенка. А сам сел в шлюпку и затерялся в океане. «Зимняя Атлантика — не лучшее место для прогулок». — Кто это сказал? Капитан? Его помощник? Кажется, да, это был он. Надо поторапливаться. Павел вышел из матросского кубрика, прикрыл за собой дверь и в полной темноте по качающемуся под ногами полу побрел вперед. Но уже через несколько секунд сорвался на бег, бросился вперед со всей скоростью, на которую только был способен, — его подстегнул пронзительный, полный ужаса и боли женский крик. Длился он секунду, не больше, и прекратился резко, так, словно Саре не хватило дыхания или кто-то заткнул ей рот. Не разбирая дороги, Павел рванул по темному коридору на едва заметный во мраке отблеск огня, падавший из распахнутой двери кают-компании. Сутки, проведенные на «Марии Селесте», даром не прошли, Павел успел изучить и запомнить все коварные и узкие места корабельных переходов и коридоров, поэтому до кают-компании добрался быстро и почти без потерь. Если не считать разбитого колена, на которое приземлился, но всего один раз: попал в резонанс с качкой и врезался в темноте во что-то острое и твердое. И успел — в последний момент, чтобы перехватить, заставить остановиться бегущую ему навстречу Сару. Разминуться им не удалось — Павел прижался спиной к переборке и обхватил женщину за талию, Сара вскрикнула, отпрянула назад и еле удержалась на ногах.

— Что? — выдохнул запыхавшийся от бега Павел. — Что, говорите? — пришлось даже хорошенько встряхнуть женщину за плечи, чтобы заставить ее прийти в себя.

— Он убил их — Бенджамина и Альберта! Что мне делать теперь, что? Софи! Пустите меня! — Сара с силой оттолкнула Павла к переборке, и тому пришлось разжать объятия. Женщина вырвалась и кинулась прочь по проходу, застучала каблуками по ступеням лестницы трапа, ведущего вверх, на палубу.

— Стойте! Стойте, подождите меня, он может быть где угодно!

Павел мог кричать так еще очень долго: Саре было плевать и на его предостережения, и на возможную опасность. Она была уже далеко, звуки ее шагов давно стихли, а Павел все еще подпирал стенку коридора. Он смотрел на распахнутую дверь кают-компании, на яркий теплый свет, на часть покрывавшего пол ковра и все не решался сделать шаг. Минуты текли неспешно, в борта «Марии Селесты» били волны, и поскрипывали доски переборок. Где-то далеко послышался глухой стук, и Павел встрепенулся. Он вытащил из кобуры «Беретту», снял пистолет с предохранителя и сразу успокоился: против огнестрельного оружия шансов нет ни у призрачной Амазонки, ни у морских чудовищ, ни у обезумевшего фон Штейнена.

— Кто не спрятался — я не виноват, — пробормотал Павел и шагнул вперед, вошел в распахнутую дверь.

Бриггс лежал на ковре лицом вниз, рядом с телом капитана валялась трехзубая серебряная вилка. По положению тела, по вытянутым рукам и скрюченным пальцам было видно, что Бриггс пытался ползти, после того как упал с дивана, но умер, не успев добраться до двери. Ричардсон полулежал на столе в той же позе, что и кок, рядом с головой помощника капитана по столу перекатывалась пустая рюмка, на льняной скатерти расплылось янтарного цвета пятно от пролитого виски. Полупустая бутылка лежала на боку, ее содержимое частично оказалось в желудках покойников, частично впиталось в ковер на полу, здесь же вперемешку лежали осколки от разбитых тарелок и рюмок. Павел наклонился над телом капитана «Марии Селесты», взял его за руку и перевернул человека на спину. Почти та же картина, что и с коком на камбузе: глаза вытаращены, рот открыт, да еще и одежда на груди разорвана, на коже видны глубокие царапины. Бриггс умер от удушья, это несомненно, но ни странгуляционной борозды, ни следов пальцев убийцы на шее капитана Павел не видел. Как и на шее Ричардсона — труп того Павел откинул к спинке дивана, осмотрел синюшное лицо, перекошенный в предсмертной гримасе рот и ворот сорочки с вырванными с корнем пуговицами. Людей отравили, опоили какой-то нервно-паралитической дрянью, вызывающей почти мгновенную смерть от удушья. Да, эта отрава была другой, следов рвоты не видно. Чего же они наглотались и во что могли добавить яд, интересно? В виски? Вряд ли — бутылки были закрыты фабричным способом, и Павел помнил, что Ричардсону пришлось повозиться, чтобы «скрутить» емкости с виски шею. Что остается? Еда? Тоже сомнительно — тот же Ричардсон не подпустил бы фон Штейнена и близко к столу, а давно выкинул бы врача за борт. Если бы смог догнать, конечно. Почему фон Штейнен? А кто еще? Кок, чтобы потом покончить жизнь самоубийством, наглотавшись другой отравы? Сара?

Павел уселся на уголок дивана, положил «Беретту» себе на колени. «Теперь ты знаешь, как они умерли. Доволен?» Вопрос остался без ответа. Сейчас, в это мгновение, на корабле оставались четверо, и одному предстоит скоро исчезнуть. «Время! Сколько сейчас времени?» — Павел заозирался по сторонам. Большие механически часы, настоящий деревянный Биг-Бен, стоящий в углу кают-компании, показывали половину третьего ночи. «Сейчас шесть часов пятнадцать минут утра! Завтра в это же время вы вернетесь назад!» — мгновенно всплыли в памяти напутственные слова Косовского. Значит, на разгадку тайны остается три часа с четвертью. Через это время оболочка растворится полностью, желудочный сок начнет разрушать микросхему и турист вернется из своего путешествия назад. Или ему осталось не три часа, а гораздо меньше — надо учитывать наличие часовых поясов. Кажется, в 1872 году на такие мелочи внимания не обращали. И все же…

Сара появилась стремительно, она словно прошла сквозь стену и остановилась в дверях кают-компании, не решаясь перешагнуть через комингс. Она спокойно, даже не изменившись в лице, разглядывала лежащий на полу труп своего мужа. Затем мельком глянула на тело Ричардсона и перевела взгляда на Павла, вернее, на зажатый в его руке пистолет.

— Сара, вам надо уйти и запереться в своей каюте. Фон Штейнен где-то здесь, он очень опасен, — проговорил Павел и осекся.

Сара решительно покачала головой и закуталась в накинутый на плечи темно-коричневый плащ:

— Нет, Патрик, нет. Я не смогу сидеть там, как крыса в норе, и ждать, когда он доберется до нас. Софи спит, она спокойная девочка, я закрыла ее. Вот. — Сара продемонстрировала Павлу небольшой ключ и спрятала его в карман пальто. И тут же спросила — требовательно и любопытством: — Что это у вас в руках? Похоже на пистолет. Вы позволите? — Она протянула руку, и Павел, как под гипнозом передал женщине «Беретту».

— Какой маленький! И очень удобный, совсем не тяжелый. Их делают в Австралии, да? В… Я забыла, как называется ваш город.

— Нет, это итальянский. Я купил его в прошлом году, — честно признался Павел и тут же добавил: — Оставьте его пока у себя, только поставьте на предохранитель. Смотрите, что нужно сделать. — И он показал Саре, как обращаться с пистолетом.

— Благодарю вас. — Сара убрала «Беретту» в карман своего пальто. — Современное оружие мне нравится значительно больше старинного. Оно ржавое и бесполезное, а от этого, мне кажется, будет толк, — заявила она и спокойно, словно речь шла о чем-то постороннем и неважном, предложила: — Надо убрать их, и поскорее. И Хэда тоже. Не думаю, что мы попадем в Гибралтар к назначенному сроку, а ледника на «Марии Селесте» нет.

— Вы хотите, чтобы я помог вам выкинуть их в море? — не веря своим ушам, уточнил Павел, и Сара тут же ответила:

— Если вам не трудно, Патрик. Или вы можете предложить другой выход? Вам не нужно беспокоиться, все объяснения с властями я возьму на себя. В шкиперской есть второй комплект парусины, он нам пригодится. Подождите меня здесь, я сейчас все принесу.

Ошеломленный Павел остался наедине с покойниками. Да, надо признать, что Сара права: бригантина — это торговое, грузовое судно, а не плавучий морг. Правда, по правилам полагается сделать запись в вахтенном журнале о смерти на «Марии Селесте», вернее, о смертях. И делается эта запись только после доклада врача или фельдшера. Сейчас явно не тот случай, поэтому на несоблюдение некоторых правил придется закрыть глаза и провести ритуал погребения тел в море с отступлениями от традиций. По обычаю же тело зашивается в парусину, к ногам прикрепляется тяжелый груз, все помещается на специальной, чисто оструганной доске, выносится на шканцы, ставится на небольшое возвышение и покрывается флагом. Два специально назначенных матроса встают в изголовье и берут края флага в руки. По сигналу горна — специального напутственного сигнала умершему — доска приподнимается и тело выскальзывает за борт из-под флага. На церемонии обязаны присутствовать все офицеры и матросы, не занятые работой. Такая почесть отдается всем служившим на корабле и погребаемым в море, без различия положения. О погребении в море, широте и долготе места погребения также делается запись в вахтенном журнале. Но сейчас все пройдет значительно проще и быстрее. Сара уже возвращается, в коридоре слышен звук ее шагов, но она идет медленно, не торопясь. Рулон парусины, наверное, слишком тяжел для нее, надо помочь.

Но Павел так и не смог стряхнуть с себя оцепенение, вернулось странное, словно пережитое уже когда-то чувство, что он «шагнул» через экран и оказался в кадре. Но лишь сторонним наблюдателем — картинка движется, декорации меняются, люди вокруг говорят и действуют. Но не видят чужака, вернее, не обращают на него внимания — он для них не существует. Как и они для «зрителя», их жизнь для него — лишь средство развлечься и нескучно провести немного времени, вот и все. Поэтому Павел не тронулся с места, он лишь поднял голову и посмотрел в темноту за дверным проемом. И даже не удивился, когда в кают-компанию вошел фон Штейнен. Вернее, вошел — это громко сказано, доктор появлялся из мрака по частям, как материализующийся на глазах призрак. Сначала на светлые доски переборки легла худая, покрытая желтоватым загаром кисть руки, потом через комингс переступила нога в короткой, обтрепанной внизу штанине и стоптанном ботинке, потом там, где у людей находится голова, блеснуло что-то. Неярко и коротко, но Павел все же зажмурился на мгновение, а когда открыл глаза, врач из разрозненных частей уже собрался в единое целое и теперь смотрел себе под ноги. Фон Штейнена Павел не видел всего несколько часов, но человек за это время изменился так, словно минул десяток лет. Неучтенный пассажир «Марии Селесты» и утром выглядел неважно, но сейчас внешне он походил на восставшего из могилы мертвеца. Или не погребенного, что почти одно и то же. Сходство доктора с зомби усиливала оборванная, окончательно превратившаяся в лохмотья одежда и землистого цвета кожа на лице. Бледность смешалась с загаром, и получилось нечто невнятное, словно кто-то пытался осветлить глиняное изваяние.

Доктор на Павла внимания не обратил, его заинтересовали покойники. Фон Штейнен присел на корточки рядом с трупом капитана, смотрел с минуту или чуть больше на его лицо, оттянул нижнее веко и надавил пальцами на глазное яблоко покойного:

— Он не дышит, а в его глазах я вижу «кошачий зрачок», этот мертв, живой человек смотрит по-другому. Его зрачок останется круглым, живым и круглым. Теперь посмотрим второго. — Врач подобрался к телу Ричардсона.

Павел отстраненно наблюдал за манипуляциями врача — тот вел себя так, словно все произошедшее было для него в порядке вещей.

— И этот, пульса нет, кровь больше не бежит по его венам. Она скапливается на спине, и скоро там появится синее пятно, — со знанием дела заявил фон Штейнен, и уселся на пол, рядом с телом Бриггса. — Они скоро окоченеют, и вам надо поторапливаться, — сообщил врач, стянул с носа погнутую блестящую оправу для очков без стекол и бережно убрал ее в нагрудный карман своего грязного, с оторванными пуговицами пиджака.

Павел механически кивнул в ответ: осознание происходящего, как защитная реакция психики, запаздывало, и он мог пока только «записывать» информацию на носитель, но не усваивать ее. А фон Штейнен явно был в своей тарелке — он поджал под себя ноги и раскачивался теперь вперед-назад, что-то невнятно бормоча себе под нос. И то улыбался, то лицо его искажала гримаса отчаяния, страха или боли — врач говорил сам с собой, только почему-то решил озвучить свой внутренний диалог.

— Их убили, их тоже убили, как и остальных, всех, всех, кто был на корабле, — выдал фон Штейнен и замолк, уставился на Павла мутными, прищуренными глазами. И не отводил требовательного взгляда, пока собеседник не вступил в диалог.

— Кто? — зачем-то спросил врача Павел. — Вам известно, кто это сделал?

— Да, да, — радостно заговорил тот, — да, я знаю. Этих, — он ткнул пальцем сначала в тело капитана, а потом указал на труп Ричардсона, — убила Phyllobates terribillis, ужасный листолаз. Яркий, как игрушка, — красный, желтый, полосатый. Эта мелкое земноводное помещается в чайную ложку, но его яда хватает, чтобы убить ягуара. А человеку надо еще меньше, достаточно капли из его желез.

— Кто? — переспросил Павел, но врач его уже не слышал, он снова говорил сам с собой, только «беседа» приняла уже иное направление:

— Мальчишку на кухне прикончила Bufo marinus, у кока остановилось сердце. Но он мучался недолго — конвульсии, аритмия и рвота быстро заканчиваются параличом, да. Я осмотрел его — глупец, он пытался таким образом вылечить больной зуб. Теперь ему не больно, совсем не больно. — Фон Штейнен захихикал, потирая руки.

— А Лоренсоны? Кто убил братьев? — В безумной речи доктора Павлу удалось уловить крохотные искры истины. В том, что говорил врач, явно скрывалась правда, но сквозь слои потока сознания безумца до нее надо было еще докопаться.

— А, эти… Strychnos toxifera, стрихнос ядоносный. Индейцы смазывают им концы стрел, а раненное этой стрелой животное погибает от остановки дыхания. Как и Лоренсоны — в них попали стрелы, и они умерли, один за другим, от удушья при ненарушенном сознании.

— А Мартенс?

Но здесь ответа Павел не получил, фон Штейнен нахмурил брови и принялся водить пальцем по ковру, повторяя линии его узора.

— Ты не знаешь или убил его не ты? — не отставал Павел. И в тот же момент понял, что «Беретту» Саре он отдал напрасно.

Врач взвился с пола, как укушенный осой, и заорал, вернее, попытался, но на выходе получился лишь тонкий, истерический визг:

— Я никого не тронул пальцем, но это все мои вещи, мои, мои! Они исчезли, покинули меня, как пауки, — я вез их в университет, чтобы доказать, чтобы мне поверили! Кто-то украл их и выпустил из банки! Я вез их тысячи километров, а они пропали! Мне не нужно никого убивать, мне надо лишь вернуться домой, домой… — Вспышка ярости прошла, и фон Штейнен без сил после припадка привалился спиной к переборке.

Тысячи километров? О чем он говорит, какие тысячи километров? Да кто он, в конце концов? Место и время для беседы сейчас явно неподходящее, но другого не будет, да и время поджимает. Надо использовать его с толком.

— Послушайте, фон Штейнен, Клаус, я не хотел вас обидеть, честное слово. Давайте поговорим о другом. Расскажите мне о себе. Я знаю, что вы учились в университете в Брисбене…

— В Бристоле, черт возьми, в Бристоле! Неужели так трудно было запомнить это с первого раза! Да, я учился там, и сразу на двух факультетах — на медицинском и биологическом. И после того, как их закончил, несколько лет назад, меня пригласили как специалиста по естественным наукам в экспедицию, на Амазонку. И я согласился, да, согласился и сразу поехал. Там было хорошо, очень хорошо, до тех пор, пока я не поссорился с Карлом. Он пригрозил выгнать меня и сказал, что не заплатит мне жалованье. Тогда я ушел сам — я знал джунгли лучше, чем эта кабинетная моль. — Фон Штейнен даже сплюнул от злости, а воспоминание о застарелой обиде вернуло краску на его лицо. Теперь перед Павлом бесновался чуть порозовевший, но с безумным взглядом и едва понятной речью зомби. Он прокричал несколько коротких, отрывистых фраз на свистящем, похожем на птичий, языке и заговорил уже по-человечески, только очень быстро: — Я ушел, но река разлилась, и мне пришлось возвращаться. Я шел назад к лагерю другой тропой, и это сохранило мне жизнь. Их убили — всех, кто был в лагере, и, наверное, ночью. Но не тронули ничего, все собранные нами материалы остались на месте, охотники забрали только их сердца и мозг. Экспедиция Карла не пропала, не было никакого несчастного случая на Мазаруни, я единственный, кто вернулся тогда из джунглей. А в тот день, утром, я ходил среди мертвых, живой и невредимый, я не знал, что мне делать. Оставаться — смерть, уходить — тоже, возвращаться домой — виселица. Чтобы на моем месте сделали вы, Патрик?

Этот вопрос застал Павла врасплох.

— Не знаю, — честно ответил он безумцу, — наверное, попытался бы вернуться домой.

— Вот я и попытался! — Фон Штейнен задрал голову вверх и захохотал, как филин в ночи.

От его смеха по спине Павла пробежала холодная струйка липкого пота. Все понятно, все просто, как грабли: этот тронувшийся умом несчастный действительно врач, он пережил такое, что простому смертному хватило бы на девять жизней. И вот теперь, когда он оказался в безопасности, все повторилось. Немудрено, что врач пытался залить воспоминания виски, да еще наверняка и припасенными впрок амазонскими корешками да травками не пренебрегал. И эффект себя ждать не заставил: от врача и ученого осталось полуживое нечто, лишь отдаленно напоминавшее человека. «Вот кто бочку открыл!» — мелькнула в голове шальная мысль-догадка. Хотя постойте — еще вчера утром Павел сам видел, как врач прикладывался к бутылке из темного стекла. Очень похожей на ту, что валяется сейчас на столе.

— Но они вернулись за мной, нашли, выследили. И даже пробрались на корабль! — доверительно сообщил Павлу фон Штейнен и сделал шаг по направлению к собеседнику.

Павел отшатнулся, предостерегающе выставил вперед правую руку, но врач на такие мелочи внимания не обращал.

— А я ждал их, ждал и знал, что они придут! И не позволил им захватить корабль — я выкинул хронометр и секстант за борт, чтобы их не успели захватить и использовать! Я знаю, что без этих приборов не найти дорогу в море! Теперь мои преследователи утонут, как едва не утонул я в притоке великой реки, когда искал дорогу через джунгли! — торжественно провозгласил фон Штейнен, но тут же загрустил, и на его лице появилась гримаса отчаяния. — А компас я не успел спрятать — капитан вернулся раньше, чем я смог закончить свою работу.

И замолчал со скорбным лицом, уставился невидящим взглядом в переборку над головой Павла, забормотал что-то быстро и невнятно себе под нос, продолжая вести диалог с невидимым собеседником. Но пауза могла прерваться в любой момент, глаза фон Штейнена то распахивались, едва не вылезали из орбит, то вновь превращались в узкие, окаймленные редкими ресницами щели. Здесь диагноз легко поставит и неспециалист — у врача явная мания преследования, помноженная на шизофрению, плюс злоупотребление крепкими напитками. Не будем также забывать о «волшебных» зельях. По Клаусу фон Штейнену горькими слезами плачет психиатрическая больница, а именно то ее отделение, где содержат буйнопомешанных, социально опасных, утративших человеческий облик больных. Надо как-то отвлечь этого несчастного, перевести разговор на другое и ни в коем случае не говорить шизофренику, что он шизофреник. Лучше всего поговорить о том, что беспокоит несчастного. И Павел решился — он выпрямил спину, уверенно уселся на узком диване, улыбнулся ободряюще и, глядя врачу в глаза, попросил его задушевным шепотом:

— Кто пришел за вами, Клаус? Расскажите мне, и я помогу вам расправиться с ними.

— О, это страшные существа, чудовищные и грязные. Я хотел бы назвать их людьми, но не могу, — живо откликнулся фон Штейнен, сделал шаг к Павлу и уселся рядом с ним на краешек дивана. Но тут же сполз на пол и быстро вернулся к собеседнику, только в желтых от загара и грязи пальцах врач сжимал подобранный с ковра столовый нож. — Карл называл их аураке, эти индейцы — жители долин — бежали от варварства испанских конкистадоров в джунгли, но так и не смогли приспособиться к новой жизни. Они крайне любопытны и любят рассматривать незнакомые им вещи. В их характере есть лживость, но эта лживость похожа на хитрость животного, которое притворяется мертвым, для того чтобы его не трогали. Эта хитрость вызывается чувством самосохранения и самозащиты. Их жилища похожи на ульи, и каждая семья имеет по два дома сразу. Я прожил у них почти полтора года, прежде чем мне удалось сбежать.

Серебряное острие ножа с силой врезалось в столешницу, но ткань скатерти выдержала удар. Павел следил за руками доктора и особенно за превратившимся в оружие столовым прибором очень внимательно, не двигаясь и не говоря ни слова. Он верно угадал настроение безумца — тот снова говорил сам с собой, но уже громко и отчетливо:

— Да, я тоже попал к ним в руки, когда выбрался из реки на другой берег. Они ждали меня, они знали дорогу, по которой я пойду, схватили, притащили в свое стойбище и заперли меня в одной из своих хижин. Я сразу понял, что они замышляют, и перестал есть — сказал, что у меня болит зуб. И они поверили, да, поверили и даже решили подождать, пока я поправлюсь и отъемся настолько, что мною можно будет пообедать. Они даже откармливали меня, как свинью. — Врач уже не смотрел по сторонам, он сосредоточился на остатках окорока. Руками он хватал с блюда ломти копченой свинины, кидал на скатерть, разрезал их ножом и отправлял в рот. Потом дотянулся до перевернутой бутылки с виски, схватил ее, вылил остатки в первую попавшуюся под руки рюмку и одним глотком выпил ее содержимое. Помолчал немного, пережевывая еду, и снова заговорил, уже спокойнее и тише:

— А через месяц или полтора один из их воинов подавился рыбьей костью, и так неудачно, что разодрал себе глотку в кровь и даже начал задыхаться. Видели бы вы его соплеменников — они собрались вокруг несчастного и громко обсуждали, когда он умрет, они уже делили между собой его части тела — кому что достанется в пищу. А знаете, Патрик, на что они вешали корзины в своих хижинах? — Фон Штейнен отвлекся от своей трапезы и неожиданно подмигнул Павлу.

— Нет, не знаю, — честно ответил он, — думаю, что на специальные приспособления, на какие-нибудь крючки…

— Вы чертовски сообразительны! Да, именно на крючки! Но из чего они их делали? Вам в жизни не догадаться, ваши австралийские аборигены на такое вряд ли способны. Аураке — практичные и невероятно мстительны люди, члены этого племени обязаны убить и съесть врага, тем самым отомстить за смерть сородича. Идея возмездия настолько овладела ими, что индейцы готовы грызть даже камни, если те причиняли им боль. Так вот, о крючках — их делали из частей рук жертв. Их высушивали, пригибая пальцы к ладони, и прибивали к стене. В моем жилище было две таких вешалки, — поделился воспоминаниями фон Штейнен и впился зубами в последний стянутый с блюда кусок окорока.

Павел смотрел в переборку прямо перед собой и сдерживался уже из последних сил: он боялся, что его вывернет прямо здесь и сейчас, на светлую когда-то скатерть. Поэтому внимательно, не упуская ни одной подробности, изучал лежащий на столе рисунок в рамке под стеклом — изображение чайного клипера. Акварель была выполнена мастерски, в правом нижнем углу из-под края деревянной багетной рамки виднелась подпись художника и дата создания рисунка. Павлу сейчас казалось очень важным рассмотреть именно эту часть картины, он щурил глаза и вытягивал шею. Словом, делал все возможное, лишь бы не смотреть на труп капитана «Марии Селесты», на мертвого Ричардсона и на безумца, сидящего рядом. А наевшийся фон Штейнен развалился на диване рядом с Павлом, посидел так с минуту, выпрямился рывком и снова заговорил:

— Так вот, Патрик, этот несчастный умирал в грязи рядом с порогом моей хижины, и я вдруг решил помочь ему. Но сначала объявил, что попрошу своих богов о помощи. Аураке согласились, но я думаю, не из-за своей любви к ближнему, нет — они тоже любят зрелища, Патрик. Они пришли все — мужчины, женщины, старики, дети, все, кто жил в селении. Пришел вождь со своими женами и детьми — меня окружила настоящая дикая, первобытная орда. Они оставили мне крохотный пятачок, а сами столпились вокруг и орали что-то, хлопали в ладоши, а кто-то из них даже кольнул меня острием копья пониже спины. Я прочел «Отче наш», перекрестился и достал из своего саквояжа свечу, зажег ее от поданной мне головешки. Когда воск достаточно расплавился, я сначала оглушил умиравшего булыжником по голове, раскрыл ему рот, задул свечу. И впечатал застрявшую в глотке индейца кость в теплый воск. Выждал немного и выдернул прилипший к свече обломок у него из горла. Патрик, вы знаете, я разочаровал зрителей, — в голосе фон Штейнена Павел услышал грустные и одновременно торжественные нотки, — они жаждали крови, а я не дал ее им. Этот здоровяк через четверть часа пришел в себя и даже сумел подняться на ноги. Клянусь, он провалялся, отплевываясь кровью, больше суток, я говорю это вам совершенно точно. Так вот, зрители разошлись, спасенный чужими богами несчастный уполз в свою хижину, а я вернулся в свою. И на следующий день к моему жилищу выстроилась очередь — слава о могуществе моего бога разошлась быстро. Зато аураке передумали и есть меня не стали, я был нужен им живым. Но с того дня я не знал покоя ни днем ни ночью — к счастью, индейцы не тронули мой инструмент, и я мог даже делать несложные операции. Но все куда-то подевалось здесь, на этом чертовом корабле, все исчезло — и мои прекрасные скальпели, пережившие со мной то время, и мои настойки, и пауки…

Врач с досадой ударил рукоятью ножа в центр тяжелого блюда, и оно разлетелось на пять крупных осколков.

— Мне пришлось стать одним из них, чтобы выжить, — выучить их язык, есть их пищу, научиться охотиться и даже участвовать в ритуалах. Мне даже полагалась жена, и не одна, — с достоинством сообщил еще одну подробность своей жизни в джунглях врач, — и мне пришлось согласиться. У них интересные обычаи: жена и дети живут отдельно от мужа. И жена никогда не осмелится войти в хижину своего супруга и лишь смиренно приносит ему пищу на порог его жилища. Так было и со мной, но моя жена боялась меня, она всячески давала мне это понять, а ее родители меня, кажется, ненавидели. Зато они все вздохнули свободно, когда я покинул их, а этого момента мне пришлось ждать почти два года. Я сбежал, заявив однажды, что мне необходимо совершить жертвоприношение своему богу. И отправился, словно на охоту, за мной никто ни шел, не следил, не сопровождал, как обычно. И у меня все получилось — я перебрался через реку и почти через месяц блужданий по джунглям добрался до небольшого поселка. К счастью, племя, обитавшее там, оказалось мирным — они выращивали кукурузу и овощи и помогли мне построить лодку. Река привела меня к другому поселению, и там я наконец впервые за долгое время встретил белого человека. Он не стал меня ни о чем расспрашивать, а просто дал одежду и назвал мне мое новое имя. Так из Пауля Фердинанда и превратился в Клауса фон Штейнена. Этот добрый человек подсказал мне, что делать дальше, и благодаря его помощи я добрался до Нью-Йорка, где и сел на эту чертову бригантину. Я думал, что все закончилось, что все позади, но я говорил вам, что аураке очень мстительны, они помнят любое, даже самое крохотное зло и готовы мстить за него до смерти — своей или обидчика, неважно. И они настигли меня, выследили даже здесь, здесь, среди воды. — Речь врача снова стала бессвязной, глаза его распахнулись, а губы задрожали, как у готового расплакаться ребенка. Но руки фон Штейнена не дрожали, пальцы его правой руки стиснули рукоять ножа, а левой врач старательно, как расческой, приглаживал вздыбленные седые волосы на голове.

— Подождите, Клаус, простите, Пауль, — встрепенулся Павел.

Врач снова был близок к аффекту, а нож, даже столовый, в умелых руках представлял собой грозное оружие. Надо отвлечь человека от рвущих душу воспоминаний, хоть уже поздно. Шизофрения, если переводить дословно, означает «расщепление души», разум врача почти мертв, вернее, навсегда остался там, в разгромленном индейцами племени аураке лагере пропавшей на Амазонке экспедиции. Увидевший изуродованные трупы товарищей человек по определению не может пережить это без последствий для своей психики, и случившееся несколько лет назад объясняет все. Не хватает только одной детали, и пока непонятно, является ли она частью общей картины или ею можно пренебречь.

— Подождите, — еще раз успокаивающим голосом повторил Павел, — подождите. Я вспомнил, что вы говорили о пауках, что вы везли их тысячи километров, а потом они исчезли. Что произошло? — И снова шарахнулся назад, влип спиной в переборку кают-компании.

— Если бы я знал! — проревел врач. — Если бы я знал! Исчезли не только Loxosceles, они опасны, очень опасны! Их яд вызывает некроз, но это не смертельно. Но если человека укусят несколько пауков, то на его теле образуется множество язв и гангренных струпов и ему придет конец! Понимаете, Патрик, почему я так берег их, но они покинули меня! Исчезло все, все. — Фон Штейнен даже зажмурился, задрал голову к потолку и не то простонал, не то провыл коротко от боли, бессилия и осознания своего безумия одновременно. И в тот же миг со скоростью выпущенного из пращи камня метнулся к Павлу и вдавил отнюдь не тупое, а прекрасно заточенное полукруглое острие столового ножа в переносицу собеседника: — Их украли у меня, украли, и украл тот, кто преследовал меня, кто устроил все это.

Врач был абсолютно трезв — он говорил спокойно, уверенно и рассудительно, таким тоном рассуждал профессор в швейцарской клинике, когда показывал Павлу спектрограмму его крови. Или когда подавал на подпись счет — объяснял подробно, обосновывая цифру в конце каждой строки.

— Аураке? — полуутвердительно прошептал Павел, не сводя глаз с расширенных зрачков врача, за которыми лишь угадывался ореховый цвет радужки. Что он употребляет, интересно? Листья коки? Гуараны? Или что-то покрепче: священные грибы южноамериканских индейцев, например? «Тело бога» — вызывающие яркие галлюцинации психогенные грибы, которые использовали в ритуалах только избранные и посвященные — жрецы и вожди племен. А скорее всего, и то, и другое, и третье. Да еще надо помнить про виски. И про спирт из открытого бочонка в носовом трюме.

— Нет, Патрик, нет, это слишком сложно для них, здесь поработал некто более изобретательный и хитрый, чем те недоразвитые существа. Знаете, почему они не сожрали меня в первые же часы, после того как я оказался в их селении? Я плакал, я ползал на коленях в грязи и умолял их о пощаде, чем вызвал лишь отвращение к себе. Предназначенный на съедение враг, по их мнению, не должен просить о снисхождении, если он ведет себя не так, значит, он трус. А трусость врага вместе с его мясом может перейти к тому, кто его съел. Вот вам и пример хода их мысли, Патрик.

Павел чувствовал, как из раны на переносице тонкой теплой струйкой течет кровь. Он свел глаза к носу, но толком разглядеть ничего не успел — матовый блеск серебряного лезвия притягивал взгляд к себе. Врач держал нож крепко, его пальцы с обломанными грязными ногтями Павел видел в нескольких сантиметрах от своего лица. «Сколько времени? Сколько сейчас времени?» — эта мысль билась в голове, как кровь в висках. Павел покосился влево, потом вправо — вот он, деревянный Биг-Бен, но циферблат часов отсюда не виден, слышно только негромкое ритмичное тиканье. И такой же ровный дробный стук в такт механизму доносится из коридора, только он учащается, приближается, замирает, и наступает тишина. И тут же, через мгновение, она исчезает — то ли в очередном взрыве паров спирта, то ли от звука выстрела. Острие ножа проползло по переносице вверх, до линии роста волос на лбу, и отъехало к левому виску. Последнее, что слышал Павел, был глухой стук упавшего на ковер тяжелого ножа и разом навалившуюся темноту и тяжесть. Она погребла его под собой, вдавила в диван, не позволяя сделать ни единого вдоха, перед глазами замерцали зелено-алые, с рваными краями пятна. И без того низкий потолок кают-компании пошел вниз, как гигантский пресс, светлые доски стен, наоборот, расползлись по сторонам, исчезли в искрящемся тумане. Остался только голос — знакомый, встревоженный и требовательный:

— Патрик, Патрик, вы меня слышите? Вы целы? О, Боже! — Звуки пропали, но ненадолго — они вернулись вместе с потоком ледяной соленой воды, обрушившейся на голову.

Павел закашлялся, приподнялся на локтях и открыл глаза. Врач исчез, вместо него рядом с диваном стояла Сара, и в руках у нее Павел увидел большой медный ковш с круглыми боками.

— Патрик, как вы меня напугали! Я думала, что он убил вас, у вас кровь на лице, — быстро-быстро, без запинки проговорила женщина и поставила ковш на стол, прямо на осколки блюда.

Под тяжестью медной, да еще и наполненной водой посудины они жалобно хрустнули, но Сара не обратила на это никакого внимания. Она протянула Павлу руку и помогла сесть. Тот поднес ладонь ко лбу, кончиками пальцев коснулся переносицы — действительно, кровь. Она еще сочилась, а рану немного пощипывало от соленого «душа».

— Где фон Штейнен? — спросил Павел и снова закашлялся, поэтому расслышал лишь часть ответа.

— Он здесь, и все наконец кончено. Надо торопиться, Патрик, вы обещали мне помочь, — проговорила Сара и вскочила на ноги.

— Да-да, конечно. — Павел тоже поднялся и осмотрелся.

Фон Штейнен лежал под столом лицом вниз, одна рука врача скрылась под его тощим телом, вторая вытянулась и оказалась на груди мертвого Бриггса. А рядом с напольными часами, на досках пола, не покрытых ковром, Павел увидел свою «Беретту».

— Мне пришлось выстрелить, я сделала все так, как вы сказали. Только отдача оказалась очень сильной, и я выронила пистолет. Сейчас, подождите, — перехватив взгляд Патрика, ответила Сара.

Она потянулась за пистолетом, но Павел опередил женщину, вскочил с дивана, подхватил с ковра «Беретту» и убрал во внутренний карман пиджака.

— Ничего страшного, вам он больше не понадобится. Фон Штейнен, вернее, Пауль Фердинанд мертв, и ваш муж, к сожалению, тоже. — Павел пытался найти приличествующие моменту слова, но Сара перебила его:

— Я знаю. — Она мельком глянула на тела убитых, потом подняла взгляд на Павла и повторила, уже тише, но требовательно, с напором: — Я знаю, Патрик. Помогите мне.

Павел кивнул, взял со стола льняную салфетку и прижал ее к переносице. Постоял так с минуту, потом отбросил покрытую бурыми пятнами тряпку на диван и принялся за работу.

Давно наступившая ночь принесла с собой ветер и дождь. Неуправляемую бригантину швыряло на волнах, качка усилилась, под ногами в трюме хлюпала вода. Похоже, что доски под разошедшимися медными листами наружной обшивки «Марии Селесты» еще не успели разбухнуть, а заделать щель между ними было уже некому. Свернутый рулон парусины так и остался лежать в проходе рядом с дверью кают-компании, там, где оставила его напуганная жестами и действиями фон Штейнена Сара. Они все-таки втащили сверток в кают-компанию и кинули у порога. Потом попытались разрезать толстую неподатливую ткань, но скоро бросили эту затею.

— Так мы провозимся до утра, — заявила раскрасневшаяся, с растрепанными волосами женщина. Она легко вскочила на ноги, попыталась пригладить выбившиеся из прически пряди, но тут же махнула на них рукой. — Беритесь, Патрик, мы вытащим их так. Надеюсь, они простят нас.

Сара застегнула свой плащ на все пуговицы, подняла высокий воротник и схватила фон Штейнена под мышки. Павлу ничего не оставалось, как взять того под колени и, с трудом балансируя от сильной качки, двинуться к трапу по темному проходу первым. Труп врача сгинул в волнах бесшумно, как призрак, — Павел не слышал даже плеска воды за бортом. Впрочем, он и не прислушивался — назад, в трюм, возвращались бегом. Сара маячила впереди черной тенью, она обернулась только один раз, убедилась, что «Патрик» не отстает, и больше назад не смотрела. Вторым вытащили Бриггса, за ним отправился Ричардсон. Сара не плакала, руки ее не дрожали, лицо не выражало ничего, в глазах женщины не было слез. Сейчас она напоминала Павлу хорошо отлаженный и запрограммированный на определенные действия механизм. И он с равным усердием будет выполнять любую задачу — убирать мусор, грузить ящики или выносить и топить в волнах Атлантики трупы экипажа бригантины. Сара командовала ровным голосом, рассуждала логично и здраво. Все переполнявшие ее эмоции либо исчезли, либо были загнаны глубоко внутрь, чтобы, после того как все закончится, поднять голову и напомнить о себе. Павел склонялся к последней версии, но пока в облике и поведении Сары ничего не менялось. Она лишь замерла у борта на несколько мгновений дольше, чем требовалось, свесилась вниз и что-то прошептала негромко. А может, Павлу это просто показалось: поднявшийся ветер и плеск волн не позволили ему хорошенько расслышать слова женщины.

— Патрик, не стойте здесь. Вы и так промокли, не хватало еще и простудиться. Остался Эдвард, он последний, идите за мной.

На камбузе за время их отсутствия ничего не изменилось, если не считать того, что дрова в плите давно прогорели, а вода в котле почти выкипела. Тесное помещение заполняли клубы пара, он вырывался в коридор и мгновенно исчезал, растворившись в холодном воздухе. С камбуза несло гнилью, запахами подгоревшей еды и испортившихся продуктов — переполненное ведро с отбросами сейчас можно было легко найти по мерзкому «аромату». С телом Хэда пришлось повозиться — уже наступило трупное окоченение. Павел кое-как вытащил труп кока в коридор и вместе с Сарой вынес его на палубу. На этом все было кончено, тело последнего члена экипажа бригантины «Марии Селесты» рухнуло в Атлантический океан, на борту корабля остались три человека. И одному из них вскоре тоже предстояло исчезнуть.

— Патрик, возвращайтесь в кают-компанию и ждите меня там, — непререкаемым тоном распорядилась Сара, — вы промокли насквозь и можете заболеть. Еще этого нам не хватало для полного счастья. Да идите же! — Она схватила Павла за руку и потянула за собой, к трапу.

Павел послушно следовал за ней, он двигался как в тумане, ничего не видел перед собой и отвечал невпопад. Эмоции, чувства, способность реагировать на происходящее — все исчезло, осталась лишь одна нудная, неотступная и назойливая мысль. Он, Павел Сергеев, только что стал соучастником преступления и собственноручно помог избавиться от всех улик, то есть от трупов убитых. Правда, вместе с жертвами был наказан и их убийца, но легче от этого не становилось. Последние полчаса Павел даже перестал чувствовать холод, страх и вполне нормальное для данной ситуации отвращение — он сам превратился в неодушевленное существо. Но ненадолго — тепло и яркий свет керосиновых ламп в кают-компании сделали свое дело, и Павел почувствовал, что пиджак стал тяжелым и холодным, волосы на голове мокрыми прядями прилипли ко лбу. Отличная, сшитая из шерсти и кожи кепка (идеальное дополнение к костюму мужчины будущего) осталась в каюте вместе с дивным непромокаемым саквояжем. Но о том, чтобы пойти туда и забрать свои вещи, Павел даже не думал — он сбросил мокрый пиджак, уселся на диван, привалился спиной к переборке и прикрыл глаза. Все, путешествие подошло к концу, можно расслабиться и успокоиться. Убийца членов экипажа «Марии Селесты» мертв, тайна раскрыта, и одной загадкой океана стало меньше. Все получило простое и вместе с тем жутковатое объяснение. Все восемь человек стали жертвой безумца, хорошо, что хоть двоим удалось уцелеть. Саре и ее дочери наверняка удалось тогда выжить — женщина не первый раз в море, она легко могла справиться со спасательной шлюпкой. Продовольствия на борту полно, времени на подготовку к эвакуации тоже. Скоро — Павел приоткрыл глаза и посмотрел на напольные часы, — часа через три она соберет все, что сочтет необходимым, и покинет «Марию Селесту». Этот участок океана довольно оживленный, здесь ежедневно проходит множество судов — как в Европу, так и в Новый Свет, спасательная шлюпка не останется незамеченной, и ее пассажиров подберет первое же проходящее мимо судно. О том, что произошло на «Марии Селесте», Сара будет молчать всю оставшуюся жизнь, а Софи еще слишком мала, чтобы вспомнить и рассказать впоследствии хоть что-то. Возможно, Саре удалось добраться и до одного из Азорских островов. Да, скорее всего, так оно и было — Павел вспомнил об одном из протоколов допроса капитана судна, обнаружившего покинутую людьми «Марию Селесту»: «Комиссии известно, что в последнюю неделю ноября в районе Азорских островов не отмечалось штормов. Мы это знаем на основании более пятнадцати выписок из вахтенных журналов судов, находившихся в вышеуказанном районе в указанное время». Значит, Саре повезло. Неудивительно, что корвет «Кондор», отправленный тогда комиссией Британского адмиралтейства на Азорские острова с заданием обследовать побережье острова Санта-Мария и выяснить у местных жителей, не появились ли там Бриггс и его команда, никого не обнаружил. Командир корвета «Кондор», вернувшись после обследования Азорских островов, доложил комиссии, что жители острова Санта-Мария не видели никаких чужаков и ничего не знали о случившемся. Вот и разгадка… Что ж, минувшие сутки оказались, как никогда в жизни, насыщены событиями — сначала взрыв, потом серия исчезновений и смертей матросов, выходки потерявшего разум в джунглях Амазонки врача. Кстати, он что-то говорил о пропавшей в тех краях экспедиции и о несчастном случае на Мазаруни, и те слова не были бредом душевнобольного человека. «Вернусь — выясню», — пообещал сам себе Павел и еще раз посмотрел на напольные часы в углу кают-компании. Сейчас почти пять часов утра, до назначенного времени остается час с небольшим, и надо чем-то заполнить образовавшееся «окно». Интересно, как пройдет возвращение…

— Патрик, просыпайтесь. Нам немедленно надо поесть, а сначала выпить. И поживее, не заставляйте женщину ждать.

Сара уже собрала со стола грязную посуду, подобрала с ковра осколки разбитых тарелок и валявшиеся вилку и нож. Исчезла и покрытая пятнами скатерть — прямоугольный низкий стол покрывал новый, светло-серый кусок льняного полотна с вышивкой по центру. И откуда-то появились новые рюмки и столовые приборы, и даже тарелки были другие — не строгие, белые, а с красивым цветочным узором по краям.

— Вот, это все, что мне удалось найти. Немного, но, думаю, что для завтрака подойдет. — Сара отошла к двери кают-компании и со стороны полюбовалась на дело своих рук.

Павел уселся на диване и тоже смотрел на сервировку, на расставленные блюда с нарезанным сыром и копченым мясом и, украдкой, на Сару. А та, казалось, не замечала взглядов «Патрика» — она вернулась к столу, поправила складку скатерти и поменяла местами несколько тарелок. Потом хлопнула себя по лбу, тряхнула мокрыми от дождя волосами и выбежала прочь. Павел посмотрел ей вслед, затем снова на стол. Есть хотелось зверски, и хоть выбор блюд и небогат, но, для того чтобы утолить голод, этого хватит.

— Открывайте. — Сара со стуком поставила на стол перед Павлом запечатанную бутылку с виски и уселась на диван у противоположной переборки.

Пробка не желала поддаваться, и с ней пришлось повозиться. Сара с нетерпеливой улыбкой наблюдала за действиями Павла и постукивала по столу черенком серебряной трехзубой вилки. Неожиданно пробка сдалась, Павел наполнил обе стоящие на столе рюмки и поднял свою.

— Подождите, Патрик, ну что вы в самом деле! — Сара схватила свою рюмку, вытянула руку с ней через стол и легонько коснулась стеклянным боком рюмки Павла.

«Мне казалось, что это должны быть поминки. Похоже, что я ошибся».

Но возражать или говорить что-либо Павел не стал. Раздался тихий звон, Сара улыбнулась, откинулась назад и одним глотком осушила почти половину своей рюмки. Но тут же сморщилась, скривилась, зажмурила глаза и встряхнула мокрыми, даже не напоминавшими теперь былую прическу волосами.

— Надо поесть, я сейчас умру от голода.

Сара перенесла на тарелку ломоть копченого мяса, ловко разрезала его и принялась быстро жевать. Следом за мясом отправились остатки виски. Сара поставила рюмку на стол и, чуть приподняв тонкие брови, посмотрела на Павла. Тот намек сразу понял и быстро наполнил опустевшую посуду.

— Ешьте, Патрик, ешьте и пейте и ни о чем не думайте. Мы столько пережили за последние сутки, что заслужили эту передышку.

Сара, разделавшись с первой порцией мяса, потянулась за следующей. Павел тоже не устоял, голод заставил забыть об осторожности и о данном ранее себе обещании не прикасаться к еде. К тому же виски был настолько восхитителен, что все подозрения, страхи и даже усталость улетучивались сами собой. Его рюмка тоже опустела, чтобы вновь наполниться. «А почему бы и нет? Все закончилось, можно отметить это событие». Павел поднял свою рюмку и протянул ее через стол. Сара улыбнулась и ответила на приглашение — две посудины «поцеловались» с торжественным звоном.

Перебродивший ячмень и солод делали свое дело — стало тепло и легко, лампа под низким потолком загорелась ярче, а в глазах сидящей напротив женщины появились зеленые с золотом искры. «А этот Бриггс был не дурак, у него хороший вкус». Павлу на мгновение стало неловко перед сгинувшим в волнах Атлантики капитаном «Марии Селесты», но только на мгновение. Вы только посмотрите на его жену, она нисколько не опечалена потерей, ей хорошо и весело, она охотно пьет крепкий алкоголь и так же охотно, с аппетитом закусывает. Сейчас Павел словно увидел себя со стороны: на пустом неуправляемом корабле остались только двое. Впрочем, здесь есть еще и третий — дочь Сары Бриггс, но ее присутствие ничего не меняет. А эти двое — что они делают в кают-компании, на полу которой еще полтора часа назад лежали три трупа? Эти двое пьют виски, едят мясо и сыр, бригантина несется по волнам, а вся ее команда либо давно лежит на дне океана, либо мирно покоится в желудках акул. Картинка получилась жутковатая, попахивающая сюрреализмом. Хорошо, что здесь нет айсбергов…

— Сара, что вы будете делать дальше? — спросил Павел порозовевшую от выпитого Сару, но попытка проверить еще одно, уже последнее, предположение провалилась.

— Я? Даже не знаю… Хотите, я сыграю вам что-нибудь?

Сара вскочила с дивана, не забыв прихватить с собой полупустую рюмку с виски, и подбежала к пианино. Она откинула его пыльную деревянную крышку черного цвета и вытащила из-под инструмента низенький вертящийся табурет. Сара уселась на него, допила все, что оставалось в рюмке, и отдала ее Павлу. Затем задумалась на мгновение и положила свои тонкие, украшенные кольцами пальцы на клавиши.

— Правда, у меня пока получается не очень хорошо, Альберт всегда говорил, что он бы предпочел послушать кошачий концерт, чем мою игру, — кокетливо сообщила женщина и заиграла простенькую, незатейливую пьеску.

Да, покойный ныне Альберт Ричардсон был прав: слушать такое исполнение было невыносимо, даже после хорошей дозы выпитого. «Ничего, пусть бренчит. Может, от этого ей станет легче». Павлу удалось сохранить серьезное выражение лица и даже придать ему некоторую, подходящую моменту одухотворенность. К счастью, пьеска оказалась недлинной и мучения скоро завершились. Сара поклонилась слушателю и вернулась за стол. Но от порции виски отказалась, покачала головой и улыбнулась «Патрику». Павел улыбнулся в ответ и бросил быстрый взгляд на часы — до возвращения оставалось чуть больше сорока минут. «Надо как-то сказать ей». Но в одурманенную голову ничего путного не приходило. «Простите, дорогая, но я вынужден вас покинуть, мне пора домой. Нет, не в Австралию, в Москву. Но сначала я должен заехать в Сколково. Что такое Сколково? Да какая вам разница, дорогуша? О, кажется, началось, прошу простить меня» — нет, так не пойдет. Саре сейчас и без того не сладко, как бы с ней не приключилось что-то вроде припадка, когда она увидит, как «Патрик» растает в воздухе. Надо действовать мягче, ведь она останется здесь совсем одна, и помочь ей будет некому. А Сара должна позаботиться и о своем ребенке. Странно, что она ни разу за все это время не вышла, чтобы проверить, как там девочка.

Хотя нет, вот молодая женщина поднимается с места, выходит из-за стола и, кажется, собирается выйти. Но нет — Сара осталась на месте, она схватила со стола акварель с изображением клипера «Флайинг Клауд», прижала картинку к груди и закружилась в обнимку с ней, как в вальсе. И что-то напевала при этом себе под нос, но каждый раз, поворачиваясь лицом к Павлу, женщина смотрела на него пристально, даже чуть настороженно. Она словно ждала чего-то или не решалась что-то сказать — просто тянула время. «Она не выглядит убитой горем вдовой, на глазах у которой умер муж. На самом деле она чему-то очень рада, даже счастлива… Какая чушь лезет в голову… Черт, не надо было столько пить». Здравая мысль пришла в голову слишком поздно: качался уже не только пол под ногами, а также и переборки, и тяжелый стол, и пианино с открытой крышкой и длинным рядом черно-белых клавиш. На столе слабо тренькнули столкнувшиеся боками тарелки, опрокинулась пустая рюмка, из которой пил Павел, а его нож свалился на ковер.

— Я подниму.

Сара аккуратно положила акварель на скатерть, нагнулась и подхватила с ковра нож. И уселась на диван рядом с Павлом, чуть прикусила нижнюю губу и улыбнулась несмело. «Черт, как не вовремя!» — Павел едва не произнес это вслух. Время вдруг словно сорвалось с цепи и рвануло вперед со скоростью хорошего чайного клипера. До возвращения оставалось всего полчаса, и продлить «тур» невозможно ни за какие деньги. «Чек-аут» наступит с минуты на минуту, надо что-то делать — объясняться, говорить, извиняться, наконец. «Надо будет все повторить, вернуться сюда в это же время». Павел снова глянул на часы. Сейчас почти половина шестого утра, надо запомнить. Можно на сутки, можно больше, ведь бригантину найдут только через неделю… Хотя нет, двадцать четыре часа — это сейчас максимальный срок, на большее сколковские умники пока не способны…

— А вы не из Австралии, Патрик. Откуда угодно, только не из Австралии. Но мне, честно говоря, глубоко наплевать на это, — очень тихо проговорила Сара и отвела назад упавшие ей на лоб пряди каштановых волос.

— Верно, не из Австралии, — признался Павел, — я приехал из России.

— Из России? — Сара чуть наморщила лоб и посмотрела в потолок. — Я слышала название этой страны от Бенджамина.

— Если вы посмотрите на карту Северного полушария, то обнаружите ее в самом верху, подо льдами Арктики, — сообщил Павел, — не в смысле подо льдом, а на рисунке, на плане земного шара, ну, вы понимаете…

Коварство крепкого напитка из ячменя и солода проявилось в полной мере. Мысли путались, в висках застучало, а горло перехватил спазм. Павел закашлялся и потер обтянутую высоким воротом водолазки шею. Сара молча и очень внимательно наблюдала за ним и все сжимала в правой руке подобранный с пола тяжелый серебряный нож.

— Вы мне очень помогли, Патрик, вы даже не представляете, что вы для меня сделали. Я очень благодарна вам и очень признательна… — с самым серьезным видом произнесла Сара, но Павел тут же перебил ее:

— О какой благодарности вы говорите! Это я должен благодарить вас, я! За то, что не оставили меня болтаться в море на плоту в окружении акул. Там подошла одна — огромная тварь с черной спиной. — Спазм повторился, и последние слова Павел произнес невнятно.

— Может быть, принести вам воды? — заботливо предложила Сара, но Павел отрицательно помотал головой:

— Нет, просто в горле першит. Я, наверное, действительно простудился от дождя и ветра. Мне редко приходится путешествовать вот так, на парусниках, почти под открытым небом, — Павел говорил первое, что приходило ему в голову. Мысли его сейчас были только об одном: надо вернуться сюда, на покинутую людьми «Марию Селесту», обязательно надо вернуться, и как можно скорее. Может, даже и через несколько дней. Хотя тот профессор в швейцарской клинике говорил что-то о повторном обследовании, но черт с ним — и с профессором, и с обследованием. Осталось — Павел глянул на Биг-Бен в углу кают-компании — всего двадцать пять минут. Надо запомнить это время и сказать им, в лаборатории. А как объяснить свое появление здесь, практически из воздуха? «Пусть сами что-нибудь за мои деньги придумают», — с неожиданной неприязнью и даже злостью подумал Павел. Но тут же отвлекся.

— Патрик, у вас здесь рана, вы помните об этом? — Сара наконец отложила нож и осторожно, кончиками пальцев дотронулась до переносицы Павла.

— Правда? Я уже забыл! — отозвался Павел, схватил Сару за руку и сжал ее тонкие пальцы. — Я обо всем забываю, когда вы рядом. Простите, я не должен вам этого говорить. — Но опомнился он поздно.

Однако Сара не нашла в его словах ничего неуместного или оскорбительного для себя, она продолжала улыбаться и не произнесла ни слова. А голова Павла закружилась еще сильнее, он почувствовал, что ему не хватает воздуха, а пальцы его рук разжимаются сами собой. И тонкая, с гладкой прохладной кожей кисть женской руки ускользает из них… Почувствовав, что капкан ослаб, Сара медленно поднялась на ноги, но никуда не ушла — остановилась перед Павлом и смотрела на него не мигая. Так, наверное, смотрит на свою жертву змея. Вспомнив изучающий взгляд профессора в швейцарской клинике, Павел подумал, что тот, когда был студентом и препарировал лягушек, именно так — пристально и сосредоточенно — наблюдал за мучениями земноводных. Но видеть такой взгляд у молодой и привлекательной женщины, которая еще несколько мгновений назад сидела рядом и смотрела совсем по-другому… Павел почувствовал, что на лбу у него выступила испарина, а по спине снова пробежал ручеек липкого ледяного пота. «Что происходит? Осталось немногим более пятнадцати минут, всего четверть часа». Павел казался сейчас сам себе тряпичной куклой, игрушкой, брошенной ребенком на диван. И от этих жутких ощущений, и от выражения лица стоящей перед ним Сары Павлу показалось, что время идет очень медленно, даже слишком. И вот-вот готово остановиться для него навсегда.

— Что ты чувствуешь? Боль, резь в желудке, у тебя отнялись руки и ноги? — быстро, один за другим задавала вопросы Сара и так же быстро кивала, услышав утвердительный ответ.

— Да-да, все так, откуда ты знаешь? — еле ворочая языком, проговорил Павел. Кожа на его лице онемела, как после анестезии, левую сторону рта перекосило, губы растянулись и застыли в этом положении.

Сара чуть нагнулась, вгляделась в лицо Павла и отошла назад, уселась на диван у противоположной стенки кают-компании.

— Надо же, он не наврал мне, — с удивлением, вернее, с недоумением протянула женщина и снова уставилась на Павла.

— Кто? — Это короткое слово ему пришлось повторить дважды, с первого раза ничего не вышло. Горло в очередной раз сжал спазм, и заканчиваться он не собирался. Для дыхания осталось лишь узкое, диаметром с нитку или волос, отверстие, и Павел чувствовал, как через него в легкие просачивается воздух.

— Клаус, конечно, — ответила Сара, не сводя с «Патрика» взгляда. — Если я все правильно запомнила, а он еще не полностью пропил свои мозги, то этот яд, которого ты наелся, парализует все мышцы организма, в том числе и дыхательные. В первую очередь яд поражает мышцы лица и шеи, затем мышцы конечностей, туловища и в последнюю очередь парализует дыхательную мускулатуру. После этого наступает смерть.

«Клаус? При чем здесь этот несчастный? Какой яд?» — мысли Павла путались, а Сара говорила так спокойно и уверенно, словно читала по книге или повторяла заранее отрепетированную речь. И не сводила с обездвиженной жертвы взгляда. Пока все шло именно так, как она и предсказывала, — говорить Павел уже не мог, из его глотки вырывалось лишь невнятное мычание, голова отказывалась поворачиваться, а руки тяжело повисли вдоль тела. Павел вспомнил рассказ фон Штейнена, особенно поразивший его фрагмент о том, как в племени индейцев аураке обходились с пленниками. Вернее, с частями их тела — с руками, например… Ослабевшее тело вновь покрылось липким потом, к горлу подкатил тяжелый скользкий комок, но сведенные спазмом мышцы глотки заставили его сползти обратно. Павел чувствовал себя наколотым на булавку жуком — лапки еще кое-как шевелятся, но это уже рефлексы, непроизвольные сокращения мышц. Борьбу за жизнь насекомое проиграло в тот момент, когда позволило заманить себя в ловушку, вернее, сломя голову ринулось туда само.

— Патрик, вы должны понять меня. Ваша смерть — это вынужденная мера, вы сами подписали себе приговор, когда Мартенс увидел вас с форштевня. И первым ринулся к шлюпке. Кстати, он доставил мне больше всего хлопот, с ним пришлось повозиться. Я столкнула его за борт после того, как они отправили туда тело Эндрю Джиллинга, Мартенс отправился следом. Мне пришлось взять с собой Софи и большой иглой уколоть ей палец, чтобы заставить девочку заплакать. Мы с ней составили неплохой дуэт и заглушили крики Мартенса, барахтавшегося в ледяной воде.

«Боже, да она действительно сумасшедшая! Несчастный фон Штейнен был прав, тысячу раз прав. Только это не сезонное аффективное расстройство и не какой-то там синдром, стресс или психоз, а кое-что похуже». — Не в силах повернуть голову, Павел уже из последних сил косился на напольные часы, а Сара продолжала:

— Пока все пытались помочь нам с Софи, бригантина успела уйти очень далеко, и Мартенс отправился следом за беднягой Эндрю. Вот с ним у меня все получилось легко и просто. Фон Штейнен за порцию виски был готов продать душу дьяволу. Впрочем, по его рассказам, он давно расстался с ней в джунглях Амазонки, а в Европу возвращалось настоящее чудовище в облике человека. Вы бы видели, Патрик, что он вез в своем багаже! — Сара брезгливо скривила губы и дернула плечом. — Какой только дряни там не было! — продолжала она, глядя в стену перед собой и иногда — на почти парализованную жертву. Она помолчала немного, накручивая на указательный палец правой руки длинную темную прядь волос, и заговорила снова: — Одни пауки чего стоили! Врач носился с ними, как с малыми детьми, и без конца был готов говорить о них. Loxosceles — так, кажется, он их называл. Единственное, что я поняла и запомнила, — их укус ядовит, но не смертелен для человека. Но только в том случае, если это был один паук. «А что будет, если жертву укусят сразу несколько?» — подумала я и решила проверить. Я принесла фон Штейнену очередную бутылку виски из запасов Бенджамина, дождалась, когда врач напьется и уснет, и выкрала у него банку с пауками. Потом зашла в каюту Джиллинга и выпустила там этих тварей. Их было штук пятнадцать, не меньше, и они разбежались по каюте Эндрю. И покусали его, а потом передохли от холода. Тот весь покрылся язвами, у него началась лихорадка, а Бриггс почему-то решил, что у Джиллинга чума, очень испугался и запретил всем приближаться к каюте своего второго помощника. На запрет наплевал только фон Штейнен — он несколько раз в день заходил к Эндрю и, кажется, что-то заподозрил. Поэтому мне пришлось поторапливаться. — Сара вслед за Павлом посмотрела на стрелки напольных часов.

«Десять минут, всего десять минут» — за это время можно умереть и вновь воскреснуть. Павел не мог уже двигать ни руками, ни ногами, он полулежал на диване и почти ничего не видел перед собой. Взгляд сфокусировался в одной точке — на часовой и минутной стрелках Биг-Бена, и даже спокойный и ровный голос женщины доносился издалека, напоминая собой шум ветра в парусах и плеск волн за бортами бригантины:

— Да, мне пришлось поторапливаться. Тем более что на мою голову свалились еще и вы, и весь мой план оказался под угрозой. После Мартенса я прикончила братьев Лоренсонов — это оказалось самым сложным. Постоянный ветер на палубе мог помешать мне, да еще и необходимость таскать с собой эту неудобную духовую трубку. Я тренировалась раньше, но по ночам, другого времени, как вы понимаете, у меня не было. Этот дурачок-кок однажды увидел меня, и на следующий день матросы только и говорили о том, что на «Марию Селесту» вернулась ее прежняя хозяйка. — Сара усмехнулась злорадно и одновременно торжествующе и продолжила: — Если вы захотите убить кого-нибудь, Патрик, никогда не используйте духовую трубку. Это чертовски громоздкое, тяжелое и неудобное оружие, хоть и бьет оно наверняка. Фон Штейнен, когда показывал мне, как ею пользоваться, говорил, что племена, которые используют духовое ружье, никогда не возьмут в руки лук, и наоборот. Впрочем, это сейчас уже не важно, главное, Патрик, что вы опять помешали мне, когда вылезли из трюма раньше времени и побежали к Клаусу. Он тоже оказался проворным и сообразительным — подобрал стрелы и даже успел выкинуть их за борт. А Лоренсоны умерли почти мгновенно и от той же отравы, от которой скоро умрете вы. Но не так быстро — на стрелах яда было значительно больше, чем здесь. — Сара перегнулась через стол, схватила лежащий на нем серебряный нож и бросила его Павлу на колени.

И никакие силы в мире не могли заставить его отбросить прочь одно из орудий убийства. «Это не женщина, это исчадие ада и отродье гремучей змеи одновременно. Семейка Борджиа по сравнению с ней просто стайка невинных овечек. Бедняга Бриггс — интересно, он хотя бы подозревал, с каким чудовищем он делит кров и постель?» Павел сделал еще одну попытку пошевелиться, но тут же едва не задохнулся. Сара чуть склонила голову к плечу, умолкла, наблюдая за дергающейся жертвой, как птичка следит за пытающимся уползти жуком, и снова заговорила:

— Эта дрянь, по словам фон Штейнена, изготовлена индейцами северной части бассейна Амазонки, живущими на реке Солемоэ, а само ее название и означает «яд». Мне пришлось попрактиковаться, чтобы точно рассчитать количество отравы. Я думала, что она действует, только попадая в кровь, но фон Штейнен сказал мне, что это не обязательное условие. Яд можно проглотить или втереть в кожу, но он все равно подействует. Наш кот, Хельмут, был первым — он наелся отравленной селедки и благополучно издох. И стрелы с наконечниками из рыбьих зубов, смазанные ядовитой смолой, тоже не подвели. Братья Лоренсоны умерли, их похоронили, а мне нужно было избавиться от улик. Я уже выходила из каюты фон Штейнена, когда наткнулась на этого любопытного немецкого осла. Я говорю о Гондешале, он выследил меня и даже не постеснялся спросить, а какого, собственно, черта я делаю в каюте врача. И скалился, как портовый сутенер, перебирая все причины, толкнувшие меня на это. Я попросила его подождать немного, вернулась в каюту врача, нашла его саквояж с инструментами и вытащила оттуда самый большой скальпель, или как он правильно называется. Потом вернулась в коридор, сказала все еще ждущему меня Гондешалю, что сейчас все ему объясню. Он поверил, вытаращил глаза, и я дважды воткнула скальпель ему в живот. Это было совсем не сложно, Патрик, — я провела свое детство в деревне и видела, как режут кроликов, свиней и коров, и сама неоднократно помогала родственникам. Потом мне пришлось долго мыть руки и переодеваться, а скальпель я бросила за дверь каюты врача. Если бы в тот момент вы попались мне на пути, Патрик, я убила бы и вас, — заявила Сара, — но вы вернулись чертовски вовремя. Я как раз возвращалась, чтобы проверить, действительно ли этот негодяй мертв, и вы стали моим алиби, а потом любезно проводили меня в каюту.

«Господи, где были мои глаза, о чем я думал в тот момент?» — Еще не угасшая память услужливо подбросила Павлу воспоминание о его собственных недавних поступках. Но попытка закричать, выругаться да и просто застонать не удалась — пересохшее горло и онемевшие губы отказывались подчиняться. Но кто? Кто мог предположить, допустить даже на мгновение, что Сара способна совершить хоть десятую часть того, в чем призналась только что? И, похоже, это еще не все.

Сара умолкла, чуть прикрыла глаза и запрокинула голову. В наступившей тишине Павел отчетливо слышал только тиканье напольных часов и доносившийся издалека грохот. Похоже, что это гремит в такт качке неплотно прикрытая дверь матросского кубрика, каюты или камбуза — не важно. А грудь уже сдавило с такой силой, словно Павел лежал под упавшей на него бетонной плитой. Он не мог ни пошевелиться, ни произнести ни слова и чувствовал, что ему не хватает воздуха. Вдохи становились короче, тонкий, с нитку, просвет в дыхательном горле сжимался еще сильнее, а сердце пульсировало все быстрее из-за недостатка кислорода.

— Сейчас вы умрете, Патрик, хоть и ни в чем не виноваты, — грустно, но одновременно обыденно, так, словно говорила о приговоренной к отрезанию головы курице, проговорила Сара. Она прикусила нижнюю губу и неожиданно вытерла заблестевшие от слез глаза. — Мне пришлось это сделать, пришлось. Мне не хотелось убивать того мальчишку, Хэда, — он был безобидный дурачок, но меня вынудили к этому обстоятельства. Он умирал долго, и его смерть не была легкой, зато мне почти не пришлось ничего делать. У кока болел зуб, болел долго, почти неделю, и Эдвард мучился молча. Фон Штейнена он боялся так же сильно, как и выдуманной им Амазонки, тогда на помощь Хэду пришла я. В тот день я решила, что хватит поить врача виски, для этого ненормального сойдет и спирт. Я открыла один из бочонков в трюме и начала потихоньку сливать из него ректификат. Фон Штейнену было все равно, чем надираться, он был рад и этому пойлу. А вчера, перед тем как меня засек Гондешаль, я побывала в каюте врача еще раз. И нашла еще одну склянку с отравой — это яд Bufo marinus, гигантской жабы. Она ядовита вся, полностью, — кожа, внутренности и кости, смертельно опасны даже ее икра и головастики. Фон Штейнен рассказывал мне, что в Аргентине ядом некоторых видов местных жаб лечат зубную боль. Кожная слизь животных действительно иногда дает отличный болеутоляющий эффект, если ее приложить к десне возле больного зуба. Я сказала об этом Хэду и отдала ему пузырек с ядом. Правда, мне пришлось наврать, что это «лекарство» прописал ему врач, а в пузырьке — жабья слизь. Он поверил мне и испытал на себе чудодейственное средство. Мне осталось только взять со стола в кухне пузырек и спрятать его в мешок с мукой. К этому времени Бенджамин и Ричардсон были уже мертвы. Я стащила у доктора склянку с ядовитой смолой — Strychnos toxifera или Chondrodendron tomentosum — кажется, я говорю правильно, и смазала ею зубцы вилок и ножи. Наконец-то мне удалось избавиться от него.

Сара хлопнула в ладоши, вскочила с дивана и снова закружилась по кают-компании. За этим каштаново-изумрудным вихрем исчез циферблат часов, и Павел уже не видел стрелок. Он даже не мог закрыть глаза — веки не слушались, не мог произнести ни слова — губы отказывались подчиняться. Рук и ног он не чувствовал уже давно, осталось только сознание и способность понимать происходящее, понимать и запоминать.

Сара снова уселась на диван, запрокинула голову, рассмеялась, как девчонка, и заговорила — уже просто так, в пространство, глядя в потолок:

— Эта грязная лживая скотина Бриггс сломал мне жизнь, и, если бы мне дали вторую попытку, я поступила бы с ним точно так же. С ним и с этой сволочью Ричардсоном — он покрывал все похождения моего муженька, знал наперечет всех его девок во всех портах и уже открыто посмеивался надо мной. И даже предлагал свои услуги: все равно супружеской верности пришел конец, так чего стесняться? И второй помощник — Эндрю Джиллинг, он тоже старался держать меня в курсе и только что не показывал на меня пальцем, когда я появлялась на борту «Марии Селесты». Это было ужасно, Патрик, ужасно и отвратительно одновременно. Сначала я не верила им, потом плакала и ревновала, потом от позора пыталась наложить на себя руки. А потом мне стало наплевать на Бриггса и на Ричардсона с Джиллингом, но ненадолго — мне захотелось убить их. И я сделала это, сделала, пусть даже для этого мне пришлось прикончить не только их. Ведь, убей я одного только мужа, подозрение пало бы на меня, а так кто подумает, что женщина способна на такое?

«Теперь уже никто. Даже комиссия Британского адмиралтейства признала свое бессилие и прекратила попытки объяснить произошедшее на „Марии Селесте“. Адмиралы, профессиональные военные, моряки и политики и все, кто пытался разгадать загадку бригантины за последние полтора столетия, сдались перед россыпью ничем не связанных между собой фактов, никто так и не смог свести их воедино. Впрочем, исследователи рассматривали наиболее правдоподобные, на их взгляд, гипотезы. Ведь даже в тифозном бреду они вряд ли могли представить себе жену капитана „Марии Селесты“ с духовой трубкой в руках. Или со скальпелем. Или со склянкой с ядом. Все верно, и женщине точно ничего грозит. Концы надежно спрятаны в воду, а Атлантика умеет хранить свои тайны». Пальцы правой руки Павла чуть шевельнулись. Но была ли это короткая судорога, или нервные окончания в мышцах еще не парализовала амазонская отрава — непонятно. Или это — начало агонии?

Звуки голоса женщины — то громкие, то приглушенные расстоянием — накатывали, как волны прибоя на каменистый берег, переворачивали пеструю гальку и с шипением отступали назад. И в этом шелесте и плеске Павел уже с трудом различал слова — признания или исповеди убийцы своему единственному слушателю и последней жертве:

— И знаете, Патрик, кого мне жалко больше всех? Нашего кота — это был прекрасный, воспитанный и очень чистоплотный зверь. Софи так любила играть с ним, и кот ни разу не оцарапал девочку. А сегодня, вернее, вчера вечером мне пришлось дать дочке снотворного, чтобы она не плакала и не звала меня. И не отвлекала Бриггса — он ненавидел детский плач и становился невменяемым, таким же, как фон Штейнен. А вы, Патрик, вы производите впечатление приличного человека, поэтому я не позволю вам долго мучиться. Я убью вас так же, как и безумного врача, — вы оба оказались здесь случайно, и оба очень помогли мне. Я оценила эту игрушку и намерена оставить ее себе.

Сквозь заполнивший каюту зеленоватый туман Павел смог рассмотреть в руках у Сары свою «Беретту».

— Я пристрелю вас, а ваше тело скину в океан. Рыбам все равно, от чего вы умерли — от болезни, яда или пули. Они охотно обглодают ваши кости, а я со своей девочкой буду дрейфовать на «Марии Селесте» до тех пор, пока не увижу землю. Я видела карту и знаю, что до Азорских островов недалеко — не больше десяти-пятнадцати миль. Затем я спущу на воду шлюпку, возьму с собой запас еды и воды и доберусь до берега. А там я что-нибудь придумаю, у Бриггса в каюте есть деньги — английские фунты стерлингов и доллары, у меня есть кое-какие драгоценности, хотя и без них я не пропаду. Никто и никогда не узнает правды о том, что здесь произошло, пусть люди думают все, что им угодно. Я затеряюсь в этом мире, как песчинка на морском берегу, и мне плевать, что я больше никогда не увижу своего сына. Он слишком похож на своего отца, а одно его имя вызывает во мне отвращение и ненависть. Прощайте, Патрик.

Сара приблизилась к Павлу, нагнулась и коснулась губами его лба. Павел скосил глаза в сторону и через силу, как во сне или в бреду, под наркозом, поднял правую руку и схватил Сару за запястье. Женщина вскрикнула, вырвалась и отшатнулась, рука Павла тяжело рухнула на обитое шерстяной тканью сиденье дивана, пальцы сжались, как крючки «вешалки». А в них появилось что-то длинное и блестящее, и Павлу сначала показалось, что это оправа очков с разбитыми стеклами, похожая на ту, что гордо таскал на носу несчастный фон Штейнен. Сара подняла пистолет и снова вскрикнула, опустила «Беретту», лицо женщины размыло туманом, контуры фигуры расплылись, а изумрудно-зеленый цвет ее платья слился с густевшим мраком. Сара прокричала что-то — коротко, отчаянно и жалобно, но было поздно. Последняя жертва ускользнула из ее рук, сбежала, чтобы поведать миру о женской любви и коварстве, древнем, как океан, как сама жизнь и смерть. А вот и она, «девушка с косой», снова здесь, только уже близко, но так близко, на расстояние вытянутой руки она приблизилась к Павлу впервые. Подошла легкой походкой, остановилась напротив и медленно, словно нехотя, подняла голову и стащила с нее капюшон черного плаща. И улыбнулась во всю свою мерзкую бездонную пасть. Но очень быстро, словно устыдившись, прекратила гримасничать и, как хамелеон, изменила цвет — ее одежды стали белыми. Это что у нее — новая униформа? И помощники появились, причем сразу несколько… А улыбка — это не улыбка вовсе, а медицинская маска на лице человека, и тот что-то бормочет из-под нее невнятно. Но по голосу понятно, что чего-то хочет, и это что-то нужно отдать ему немедленно, прямо сейчас. Не отходя от кассы, вернее, от больничной койки, на которой пришел в себя Павел.

— С возвращением, а мы уж волноваться начали, — промурлыкал начальник клиентского отдела Косовский из-под маски, — надеюсь, вам понравилось ваше путешествие. Правда, финал немного подкачал, но это ничего, мы, знаете ли, ко всему готовы, в каком только виде наши туристы не возвращались. И не всегда целиком, знаете ли. Вы еще легко отделались, диагностика и реанимация у нас на высшем уровне, вы сразу попали к лучшим специалистам, так что не переживайте — вашей жизни больше ничего не угрожает. Отдыхайте, а я к вам еще загляну.

Представитель «Сколкова» растворился в воздухе, как черт, а на том месте, где он только что маячил, Павел увидел стойку капельницы. И тянущуюся от нее вниз прозрачную пластиковую трубку с какой-то жидкостью внутри. Павел хотел рассмотреть еще что-нибудь, попытался приподняться на локтях, но сил не хватило. Да еще и голова закружилась и запульсировала болью, поэтому пришлось быстренько улечься обратно и прикрыть глаза.

Пребывание в медицинском центре «Сколкова» для Павла оказалось непродолжительным, врачи здесь отлично знали свое дело и по некоторым параметрам могли легко дать фору своим швейцарским коллегам. Господин Косовский навещал пациента ежедневно, интересовался здоровьем и самочувствием туриста и стремительно исчезал. В одну из таких встреч по требованию Павла он принес те вещи, которые оставались в банковской ячейке. При последнем свидании, уже в своем кабинете, Сергей Рудольфович был словоохотлив и многоречив — дело касалось оплаты не включенных в первоначальный счет услуг.

— Реанимационная терапия, дополненная после идентификации яда специфическими средствами, лабораторные исследования. Еще химические антидоты, симптоматическая терапия, искусственная вентиляция легких, — нудно перечислял оказанные туристу медицинские услуги господин Косовский, сверяясь со строчками на экране ноутбука. Потом умолк на секунду, порылся в бумагах в папке перед собой, нажал одним пальцем несколько клавиш и продолжил: — Плюс МРТ — у вас подозрение на черепно-мозговую травму, плюс обработка открытой раны на лобной части головы и противогематомные мероприятия.

«Это он про синяк на лбу и шишку», — сообразил Павел и подал Косовскому свою кредитку. Тот вцепился в банковскую карточку, как гиена в кусок падали, извинился и выбежал мелкой рысью из кабинета, но очень быстро вернулся обратно.

— Вот, прошу вас. — Сергей Рудольфович мило улыбнулся и вернул Павлу кредитку. — Очень приятно было с вами пообщаться.

— Мне тоже. — Павел оторвал взгляд от рыб и кораллов, населявших аквариум за спиной Косовского, убрал кредитку и поднялся с кресла.

Косовский вскочил со стула, оббежал стол и распахнул перед клиентом дверь своего кабинета. Секретарь в приемной приторно-вежливо улыбнулась Павлу и даже соизволила проводить его до дверей в конце коридора и передать его с рук на руки охране.

— Всего доброго, — проворковала она напоследок, — мы будем рады видеть вас в «Сколково» еще раз и даже готовы предоставить вам скидку на следующее путешествие.

Павел ничего не ответил, он уже шагал за юношей в сером костюме. Тот подвел туриста к массивной стальной двери «камеры хранения» в самом торце коридора первого этажа и нажал кнопку звонка. Выждал несколько секунд, толкнул металлическую махину и пропустил Павла вперед, сам шел в двух шагах позади «объекта».

— Прошу вас. — Высокая, очень худая женщина в черно-белой униформе подала Павлу опись. — Проверьте и распишитесь. — Перед Павлом на стойку лег пластиковый пакет.

— Это не мое. — Павел отложил предложенную женщиной авторучку и с изумлением уставился на упакованный в прозрачный пластик тяжелый серебряный столовый нож и изящный, свернувшийся, как змея кольцами, золотой браслет.

— Все это было найдено при вас в тот момент, когда вы вернулись, — пояснила сотрудник «камеры хранения» и аккуратно пододвинул «артефакты» на край стойки, к клиенту. — Перевеса не было, а хронотурист, как вам известно, может перемещать на себе вещи и оставлять их в прошлом, также он может перемещать на себе предметы из прошлого навсегда. Это все принадлежит вам, забирайте. — Тон, которым все это было произнесено, сделал дальнейшую дискуссию невозможной. Да, в самом деле — Косовский что-то говорил об этом, когда давал Павлу договор на подпись. А тот пропустил это предупреждение мимо ушей, ведь не за сувенирами же он на «Марию Селесту» отправлялся. Но все получилось так, как получилось.

— Давайте.

Павел расписался в реестре, нож, запакованный в пластик, он убрал во внутренний карман пиджака. А с выскользнувшим из пакета браслетом не знал, что и делать, — пристроил его сначала в один карман, потом в другой, потом вытащил и уставился на тонкую золотую цепочку, украшенную несколькими драгоценными камнями. Застежка у браслета отсутствовала — похоже, что она разорвалась, когда Сара пыталась освободить свою руку. Часть украшения осталась на «Марии Селесте», часть была здесь. На судне осталась «Беретта» с семью патронами, саквояж, набитый фантиками от шоколадок, пиджак от охотничьего костюма «мужчины будущего» и прекрасная кепка-шляпа, сшитая из кожи и шерсти. И стреляная гильза… «Интересно, нашли ее или нет? Попали ли эти предметы в отчеты Британской адмиралтейской комиссии? Придется возвращаться», — вспомнилась ему старая примета. Второй раз? Нет, этого не будет, это не его случай. Он и так увидел и узнал все, что хотел, и даже больше. Но вместо радости и ожидаемой эйфории Павел чувствовал лишь неловкость. Не отпускало ощущение, что все это он подсмотрел в замочную скважину и в финале получил дверью по лбу от главных действующих лиц трагедии, разыгравшейся в океане почти полтора века назад. И за дело получил, между прочим, — нечего совать свой нос в чужие тайны. Но кто ж знал, что все вот так обернется?

Да, все произошло совсем не так, как он себе представлял, легкой прогулки не получилось. Да еще и «сувениры» эти… Что теперь прикажете делать с ними? Еще и врачи ценных указаний на прощание надавали — что можно, чего нельзя, на что внимание обратить. Не хотел, а все-таки придется в Швейцарию лететь, чтобы с профессором проконсультироваться. Но первым делом — в офис, «отпуск» и так слишком затянулся. А «сувениры»… Потом, сейчас не до них.

И уже поздним вечером суматошного, шумного и бестолкового дня, добравшись наконец до дома, уже в кабинете, Павел достал «добычу», положил ее перед собой на стол. «У нее все получилось, это несомненно. Штормов в те дни не было, а в спокойном море, да еще и с „Береттой“ в кармане Сара легко осуществила финальную часть своего плана. Она затерялась среди людей, как песчинка на морском берегу, исчезла, сгинула во времени. А это…»

Павел откинулся на спинку кресла и долго не сводил взгляда с укрытого прозрачным пластиком столового серебряного ножа и тусклого, желтого, с разноцветными камнями-вставками браслета. Но распаковывать нож не стал, так и убрал «сувениры» в папку из красного картона с потрепанными завязками, положил ее на самое дно сейфа. Пусть лежат здесь как напоминание, как предостережение и память. Прав проповедник: нет ничего нового под солнцем, род проходит, и род приходит, ветер возвращается на круги своя, а женщина, как тысячу или сто лет назад, сегодня и через поколения, не остановится ни перед чем как в своей любви, так и в ненависти.