…Рассказав мне эту историю, Павел Андреевич обмяк, скукожился и, пошарив дрожащей рукой в кармане пальто, достал пачку дешёвых сигарет. Я чиркнул спичкой о коробок и предложил закурить.

— Вы думаете, — сказал Павел Андреевич, глубоко и нервно затягиваясь, — какой, оказывается, отец у Алёшки! Обшарпанный, никчёмный, неподходящий отец для такого парня.

Что-то юродивое появилось вдруг в нём. Он дёрнул плечами и захихикал. Мне стало неприятно.

— Оставьте, — резко остановил я его. — Давайте обойдёмся без театральных эффектов.

— Вы думаете, это театральный эффект? — серьёзно спросил Павел Андреевич, остановившись.

Он всматривался в меня, и под этим взглядом мне отчего-то стало неловко за свою резкость.

— Я не сочувствия ищу в вас к своему положению. И не о себе рассказываю. Я рассказываю вам про Алёшку, чтобы вы поняли, что за человек он, какое у него сердце, что он со мною, вот таким, живёт. Ведь это я должен бы Алёшку тащить, а получается, что он меня по жизни тащит.

— Если вы это понимаете, то почему не измените своей жизни? — спросил я.

— Хочу изменить. Верьте мне, хочу. Вот и сегодня, как ушёл из гаража, думал: никогда туда не вернусь. А сейчас иначе думаю: может, Андрианов бы меня и пристроил кем-нибудь? Мне ведь только к делу вернуться. Как вы думаете, пристроил бы меня Андрианов?

— Может быть, — неуверенно сказал я.

— Именно может быть! Может быть! — обрадовался Павел Андреевич, упирая на слово «может». — Мне бы дождаться его. За воротами дождаться. А я ушёл. Неправильно сделал. Завтра вернусь. Завтра Тимофеич дежурит, он меня пропустит.

Мы распрощались с Павлом Андреевичем. Я не верил, что завтра у него хватит силы воли забыть пережитое сегодня и снова отправиться в гараж. И я ошибся.