Уже два дня, как простаивала наша съёмочная группа и мы ничего не снимали. Никто, конечно, не показывал на меня пальцем и не обвинял в этих простоях, но меня мучила мысль, что я один виноват во всём происшедшем. Ведь Алёшу привёл я.

Никто из нас не хотел верить, что Алёша, надевший ковбойский костюм, сбежал со студии сознательно. Я первый сказал Елизавете Ивановне в вечер после съёмки, когда она сбилась с ног, разыскивая мальчика:

— Не беспокойтесь! Завтра появится. И костюм и Алёша.

Но ни завтра, ни послезавтра Алёша не появился. Первым взбунтовался Яков Ильич Митин.

— У него с самого начала были воровские глаза. Когда он впервые появился, я уже с сомнением к нему отнёсся. Помните, Валечка, что мы с вами говорили тогда?

Валечка послушно кивала головой. Она припомнила первые пробы с Северцевым и призналась, что уже тогда ожидала какой-нибудь неприятности. И факт исчезновения костюма…

— Плевать мне на костюм! — кричал Глазов. — Костюм можно сделать, а героя? Кто мне сделает героя? Не верю, что Алёшка дрянь. Не верю! Ты веришь? — спросил он меня.

— Нет.

— И вы, Елизавета Ивановна, не верите. С мальчишкой что-то случилось. А мы, вместо того чтобы искать его, вспоминаем дурацкие подробности каких-то проб.

— Ты прав, — согласился я. — Я вчера разговаривал по телефону с Натальей Васильевной — учительницей Алёши. Она обещала выяснить, где может быть мальчик. Сейчас я, пожалуй, сам поеду в школу.

…В школе стояла тишина. Уже знакомая мне пожилая уборщица в синем сатиновом халате сидела в вестибюле около зеркала с вязаньем в руках. Она подозрительно оглядела меня и, заметив мою неуверенность, спросила:

— Вам кого нужно?

Я назвал Наталью Васильевну.

— На уроке она, наверное. Вот через пятнадцать минут звонок дам, вы сразу в учительскую идите. Знаете, где учительская?

Как давно это было — мой приход в школу. Ничего я тогда не знал об Алёше, и был он мне совсем чужим. Чужой была и Наталья Васильевна, маленькая учительница, похожая на девочку.

Коридоры и большой зал на третьем этаже блестели начищенными полами. Стены были увешаны плакатами. Они призывали ребят хорошо учиться.

Раздался звонок, тишина лопнула. Шум и галдение наполнили зал. Я прокладывал себе дорогу в учительскую, извиняясь и кланяясь по сторонам. Наверное, я выглядел нелепо, потому что Наталья Васильевна, стоявшая около шестого класса с журналом в руках, смотрела на меня улыбаясь.

— Сразу видно, что вам нечасто приходится бывать среди детей, — сказала она. — Я ждала, что вы зайдёте сегодня. Но, к сожалению, мне мало что удалось узнать. Два раза я была у Алёши дома, но никто, как видно, так и не был в квартире с того дня. Соседи никого не видели и ничего не знают. Единственный, кто может что-нибудь сообщить, — это Кирилл, соученик Алёши. Идёмте, я познакомлю вас.

Кирилл оказался светловолосым румяным мальчиком с голубыми меланхоличными глазами. Он толково и охотно отвечал на мои расспросы об Алёше, но мог сказать мало вразумительного об обстоятельствах, при которых видел его в последний раз. Почему-то он с особенной настойчивостью возвращался к драке на крыше вагона. Он нажимал на то, что партнёр Алёши упал с крыши и поезд переехал его пополам. Я ничего не мог понять.

— Как видно, у Алёши был сильный жар, — сказал я Наталье Васильевне. — Но куда мог он убежать, больной? Есть ли у него друзья, знакомые, родственники здесь, в Ленинграде?

Кирилл подумал и ответил, что в Ленинграде никого нет.

— Вот в Стрельне — там у Алёши кто-то живёт. Какая-то родственница. Он к ней ездил прошлым летом рыбу ловить. Она сторожихой во дворце работает.

— Где живёт? Как её зовут? — добивались мы с Натальей Васильевной, но Кирилл ничего не знал больше.

Было видно, что он изо всех сил хочет помочь нашему следствию, очень старается что-нибудь припомнить, но, как человек честный, вынужден признать, что мало знает об Алёше. Ещё раз я убедился, какой по-взрослому замкнутый человек этот Алёша, как он, верно, свыкся со своим одиночеством, если не чувствует потребности разделить его даже с другом. И это укрепило во мне желание во что бы то ни стало разыскать мальчика.

Когда Кирилл ушёл, мы с Натальей Васильевной принялись обсуждать всевозможные варианты. Ведь исчез не один лишь Алёша, но и Павла Андреевича никто не видел с того самого дня. Последний, кто видел его, был наш шофёр. Его Павел Андреевич привёз на студию. Это было в тот день, когда Алёша в ковбойском костюме ушёл со студии. Возможно, всё, что произошло тогда с Павлом Андреевичем, его участие в починке нашей машины, то, что он снова сидел за рулём, лишило его равновесия, обретённого с таким трудом, и он выпил. Возможно, что между ним и Алёшей произошло что-то, после чего Алёша бежал. Не в тот день, а на следующий. Следовательно, этот побег имел отношение к отцу. Значит, надо разыскивать не только мальчика, но и отца.

Надо срочно заявить в милицию и начать действовать самим.

— Сторожиха в Стрельне — это прямой адрес, — сказала Наталья Васильевна.

— Я поеду в Стрельну и сам всё выясню на месте.

— Будет лучше, если вы, Владимир Александрович, возьмёте на себя все дела с милицией, а я сразу после уроков поеду в Стрельну.

Договорились, что тотчас по возвращении Наталья Васильевна позвонит мне по телефону и расскажет, что ей удалось узнать.

…Вечером я рано вернулся домой. Настроение было тревожное. Целый день простояла яркая, солнечная погода. Весна, как видно, наступала на пятки. А съёмки застопорились, и неизвестно, на какой срок. В милиции мне обещали разыскать Алёшу и его отца, но о времени, когда закончатся поиски, ничего не сказали. Но больше, чем оборвавшиеся съёмки, беспокоила меня судьба мальчика. Я припоминал и пытался восстановить в памяти все подробности злополучного дня и монтировал самые разные варианты. Во всех вариантах Алёше было плохо, и я должен был искать его. А я слонялся по комнате, простаивал у окна, всматриваясь в темноту за окном и ловя прохожих на почудившемся сходстве то с Алёшей, то с Натальей Васильевной. Почему я отпустил её одну в Стрельну? Надо было поехать вдвоём, а в милицию я бы зашёл завтра.

Наконец раздался звонок. Слабый детский голос долетел, казалось, с другого конца земли.

— Откуда вы звоните?

— Я в Автово. На станции метро. Я нашла его. Нашла Алёшу. Я сейчас приеду, скажите только куда.

Мы встретились на Московском проспекте. Я ждал её у станции метро. Давно никого я не ждал и ни с кем не встречался. Наверное, поэтому и топтался неловко у входа, не зная, куда себя деть, и даже пытался читать вечернюю газету, то извлекая её из кармана, то засовывая обратно в карман. Она подошла неожиданно и выглядела усталой. Мы пошли вдоль проспекта.

Рассказывая о своей поездке, Наталья Васильевна оживилась. Голос её окреп. Вот что она мне рассказала.

Отыскать сторожиху во дворце оказалось легче, чем нам думалось. Евгению Андреевну хорошо знали в училище. Да и не только в училище, но и во всей Стрельне. Как видно, она приходилась родной сестрой Павлу Андреевичу, однако о существовании племянника никто ничего не знал. Знали, что есть у Андреевны какие-то родственники в городе, но видеть их никто не видел. Андреевна жила одиноко, замкнуто.

— И дом у неё как-то странно стоит, на отшибе. Еле разыскала. Ни адреса никто не знает, ни улицы. Говорят просто: у сторожихи Андреевны. Уже смеркается, где тут найти просто «сторожиху»! Но нашла, наконец. Стучу. Никто не открывает. Ещё стучу, выходит эта самая сторожиха, не старая вовсе женщина, но так сурово смотрит, как будто двести лет на свете жила и ничему не верит. Я ей объясняю, по какому делу, а она у меня выспрашивает: почему именно к ней приехала, откуда о ней знаю? И мне даже показалось, что сомневается, правду ли я говорю и действительно ли я — учительница Алёши. Мне и в голову, конечно, не приходит, что Алёша в доме лежит. Я пытаюсь выяснить, что она о мальчике знает. Вот так поговорили мы минут десять, и сторожиха впустила меня в дом. Комната занавеской ситцевой пополам разделена. И занавеска задёрнута. Она занавеску отдёргивает, а там на высокой кровати Алёша лежит.

Мы проходили мимо какого-то кафе. Я предложил Наталье Васильевне зайти погреться. Воспользовавшись её минутным замешательством, я толкнул дверь, и мы оказались внутри. Было накурено, шумно. Швейцар попытался преградить нам путь: «Граждане, кафе молодёжное, мест нет!» Но мы всё же зашли. За дальним столиком нашлось два места, и мы устроились среди тепла, гомона и шумной музыки из автомата.

Я достал кисет с табаком, набил трубку и разжёг её. Спокойствие возвращалось ко мне: Алёша нашёлся!

Наталья Васильевна же, наоборот, сидела неловко сгорбившись, выражение усталости и грусти как бы застыло у неё на лице. Бледное, с заострившимися чертами, с узкими чёрными полосами бровей, оно похоже было на печальную маску клоуна, прислонившегося в минуту отдыха к спинке стула. Она уже не напоминала мне девочку. Скромность, опрятность и прилежание хорошей ученицы остались в школе дожидаться завтрашнего дня. Но этот её вид тоже пробуждал во мне нежность, уже не отеческую, полную снисхождения, а братскую, схожую с дружеским участием.

— Вас, верно, ждут дома, — сказал я, искоса поглядывая на неё.

— Некому ждать, — отозвалась Наталья Васильевна и провела рукой по лицу. — Так вот, значит, увидела я Алёшу и спрашиваю у тётки: «Как он здесь оказался? Вы сами привезли его сюда?» — Она помолчала. — Как вы думаете, как он туда добрался?

— Сам. В дождь, холод, ночью. С высоченной температурой, — ответил я.

— Если вы знали, то почему же?..

— Я и не знал. Это сейчас я знаю, а раньше не знал.

Как это было похоже на Алёшу! Бежать из города, подальше от обиды… Впервые я понял его постоянную готовность обратиться в бегство и схорониться ото всех. Какое ещё средство защиты есть у тринадцатилетнего мальчишки? Кажется, Наталья Васильевна тоже впервые по-настоящему начала понимать своего ученика. Может быть, есть особая мудрость природы в том, что истинное понимание приходит к нам через страдание, своё и чужое.

— Никогда Алёша не бросил бы работы, не случись что-то серьёзное, — сказал я. — Не такой он человек, чтобы бросить нас накануне ответственной съёмки с Тамерланом. Он ведь к этой съёмке столько готовился! Значит, случилось что-то, после чего он не мог показаться на студии. Но что могло случиться? Кирилл видел у Алёши ковбойский костюм? Нет. Но ведь Алёша ушёл в костюме с единственной целью показать его ребятам — какая другая цель могла у него быть? Хотел показать — не показал. Почему? Потому что костюма уже не было. Пока Алёша спал или пока он был в школе, отец унёс костюм. А вы костюм видели?

— Нет.

— А что вам сказал Алёша? Вы дождались, пока он проснулся?

— Его разбудила тётка. Он посмотрел на меня мутными глазами и, кажется, сначала не сообразил, что происходит, откуда я взялась. Потом отвернулся. Я говорю: «Алёша, я приехала навестить тебя. Как ты себя чувствуешь?» — «Хорошо», — говорит. Буркнул даже, не сказал. Я ему сказала про ребят, что все его ждут и волнуются и чтобы он выздоравливал. Ну разве я должна была говорить ему про студию? Я боялась причинить ему боль. Спросила у Евгении Андреевны про врача. Оказывается, она врача вызывала и тот нашёл у Алёши сильное воспаление лёгких. Лекарствами он обеспечен. И врач будет навещать его. Я спросила про отца, но она уклонилась от ответа — то ли не хотела говорить о нём, то ли ничего не знает. А костюма там никакого не было. Я бы увидела.

— Костюма нет и не надо. Как сказал Глазов, костюм можно сшить заново. Глазов — это наш режиссёр.

— Как же! Знаю. Я его фильм «Похождения» дважды смотрела.

— Важно, что нашёлся мальчик.

— И я думаю, — сказала Наталья Васильевна, — пока Алёша не выздоровеет, не надо предпринимать никаких расследований. Он должен знать только, что его ждут, в него верят и его любят. Тогда он поправится.

— Значит, я ставлю в известность Глазова, что пока придётся простаивать, если только он не решит снимать какие-то эпизоды без Алёши.

— Думаю, Алёша проболеет не меньше месяца.

При слове «месяц» я похолодел. Но виду не подал.

— Месяц так месяц, — сказал я.

— А Глазов не надумает взять другого мальчика?

— Вряд ли.

Это сказано было с уверенностью, но в глубине души я сомневался, сможет ли Глазов быть верным Алёше. Ведь кино — это производство и останавливаться не может.

— Только бы он не подумал, что и дальше с Алёшей будут разные неприятности. Пожалуйста, разубедите его в этом.

Мы говорили об Алёше, но мысль о том, что, найдя Алёшу, мы не разгадали ещё тайны его исчезновения, меня не оставляла. Что произошло с ковбойским костюмом и куда подевался отец Алёши — эти вопросы так и остались пока без ответа.

Я проводил Наталью Васильевну до дома. Мы простились, обменялись любезными улыбками малознакомых людей, связанных лишь общей временной заботой. Я смотрел, как она идёт к парадной, маленькая, хрупкая, похожая на ребёнка. Дверь захлопнулась, и через минуту лифт медленно полез вверх по стеклянному пеналу.