Съёмки нашего фильма ещё не начались, но каждый день Алёша Янкин приходил на студию. Сколько интересных вещей здесь происходило! Шли пробы грима. После проб загримированного Алёшу снимал фотограф. Он шутил, посмеивался и болтал с Алёшей о пустяках, но Алёша знал, что эти шутки сопровождают серьёзное дело, необходимое для будущего фильма. Поэтому он ловил каждое замечание гримёра, фотографа или приходившего иногда взглянуть на Алёшу Глазова. Новое ощущение, мне кажется, приходило к Алёше. Он оказался нужен. Нужен всем: режиссёру, гримёру, оператору. Я часто заглядывал в гримёрную. Алёша покорно сидел перед зеркалом, предоставляя парикмахеру хлопотать вокруг: то зачёсывать волосы наверх, то взбивать их пышным чубом, то натягивать один за другим несколько париков. Слова «поярче», «приглуши тон», «пропали глаза» звучали для Алёши таинственно. Однажды битый час Алёшу украшали веснушками, но пришёл Глазов, поморщился, и веснушки стёрли. В другой раз изменили форму носа, наклеив на переносицу какую-то накладку. Я заметил, как одеревенело лицо Алёши, как он вжался в кресло, и предложил накладку снять, но гримёрша сказала, что это лишь на первых порах неудобно и что скоро Алёша освоит нос. Но было ясно, что Алёше больше всего подходит его собственный нос. Пришёл художник, смахнул накладку, и все мы с удовольствием увидели в зеркале повеселевшее Алёшино лицо.

Пока мы занимались носом, в соседнем кресле совершалась удивительная метаморфоза. Молодой артист на глазах превращался в великого русского писателя Николая Васильевича Гоголя. Алёша освободился от нашлёпки, взглянул в зеркало и увидел там живого классика. На лице Алёши отразилось крайнее удивление.

— Чувствительно благодарю вас, — сказал Николай Васильевич гримёру. Алёше он улыбнулся хитрой улыбкой и поднялся из кресла. Красный его шёлковый халат, подпоясанный кушаком с кистями, мягкие сафьяновые вышитые чувяки — всё Алёша охватил одним взглядом.

Николай Васильевич Гоголь подошёл к Алёше, положил на плечо руку и спросил:

— Ответьте мне, милостивый государь, что за комедия без правды и злости? Неужто выдумывать сюжет, которым даже квартальный обидеться бы не мог?

Конечно, Алёша ничего не понял из сказанного, но смотрел на великого писателя с искренним восхищением. Николай Васильевич приподнял полу халата и достал из узкого карманчика суконных брюк золотую луковицу. Часы были старинные, не ходили уж лет сто, однако же щёлкнула крышка, и Гоголь внимательно посмотрел на циферблат. Он заторопился, откланялся и вышел из гримёрной. Все смотрели на Алёшу. Ведь для него одного был разыгран этот короткий спектакль. Алёша, вероятно, и сам понимал это, и мысль о том, что на несколько минут он стал партнёром в этом спектакле, поднимала его в собственных глазах. Он повертел в руках накладку, недавно сидевшую на его носу, и спросил:

— Это фильм про Гоголя снимают?

Я сказал, что фильм не про Гоголя, а по Гоголю. Снимается телевизионный фильм «Вий».

— Должен разочаровать тебя: Николай Васильевич Гоголь — роль очень маленькая. Гоголь появляется лишь в самом начале фильма, в прологе. Если хочешь, мы можем пойти и посмотреть съёмку.

— Хочу! — живо откликнулся Алёша. — Но у меня ещё примерка.

— А мы после примерки пойдём.

В сценарии нашего фильма был небольшой эпизод сна. Во сне мальчик появляется среди лошадей в настоящем ковбойском костюме, полный мужества и отваги. Ковбойский костюм был почти готов. Даже у меня захватило дыхание, когда я днём раньше увидел выстроченный, отделанный кожей с глубоким тиснением этот великолепный костюм. Что же испытает Алёша? Как, должно быть, захочется ему поскорее надеть его и как он обрадуется, увидев себя в зеркале!

Елизавета Ивановна, костюмерша нашего фильма, была в комнате, когда мы с Алёшей пришли на примерку. Перед нею на столе лежало несколько будёновок разных размеров. К одной из них она пришивала красную звезду. Оторвавшись от работы, Елизавета Ивановна подошла к кронштейну, на котором висели костюмы, и нажала кнопку. С весёлым свиристеньем металлические вешалки заскользили по кронштейну, и перед нашими удивлёнными глазами развернулся парад фраков, гусарских мундиров, длинных бальных платьев, шуб, подбитых мехом, кожаных тужурок, матросских костюмов… Движение замедлилось, конвейер остановился. Перед нами висел ковбойский костюм. Куртка с кожаными карманами распахнулась, под нею — ярко-красная рубашка, перевязанная у воротника зелёным шейным платком. На кожаном кармане куртки вытиснен рисунок — вздыбившаяся лошадь и лассо, накинутое на неё.

Елизавета Ивановна улыбнулась и спросила у Алёши:

— Нравится?

Она сняла костюм с вешалки, и Алёша осторожно дотронулся до него.

— Смелее, — подбодрил я мальчика. — Тебе в этом костюме придётся бегать, прыгать и даже скакать на лошади. Натягивай штаны и покажись нам ковбоем.

Но Алёша не мог стать ковбоем. Он смущённо улыбался нам из-под широкополой шляпы, раскрасневшийся и счастливый. Стоял он неподвижно, как будто от неосторожного движения костюм рассыплется и волшебство окончится.

— Проверь-ка карманы! — сказал я.

Алёша осторожно сунул руку в карман. Я засмеялся.

— Ты в этом костюме, как будто в чужом, как будто тебе дали этот костюм на прокат и ты должен сейчас вернуть его. А ведь это твой собственный костюм. Ты носишь его изо дня в день и так привык к нему, что не замечаешь его. Он сидит на тебе, как собственная кожа.

— Ничего, приноровится, — сказала Елизавета Ивановна. — Тебе удобно?

Она наклонилась к мальчику и принялась колдовать над ним.

— Худой ты очень, Алёша. Я уж и на примерке брюки здесь забирала, а всё широки. Ну-ка пройдись!

Когда примерка закончилась, Алёша с сожалением расстался с костюмом.

— Поторопись! Нам ведь на съёмку, — напомнил я.

О съёмках фильма «Вий» я был наслышан от Жени Гуреева, моего ученика. Он работал в фильме вторым оператором. Так как оператору здесь доставалось едва ли не больше всех (все киночудеса выпадали на его долю), Женя то и дело прибегал ко мне за советом.

Алёшу я привёл на съёмку в основном потому, что механика киночудес раскрывалась здесь самым прозаическим образом. Именно здесь можно было постичь все секреты таинственного.

В воротах, выходящих во двор студии, Николай Васильевич Гоголь беседовал с белобородым сотником в ярко-зелёной поддёвке. Сотника играл мой старый приятель, артист Пушкинского театра Хелемский. Увидев меня, он заулыбался и пошёл нам навстречу. Мы обнялись.

— Почеломкаемся, — сказал Хелемский. — Куда ты запропастился, божий человек? Дома не бываешь, на звонки не отвечаешь. А что за гарный хлопчик?

Я представил Алёшу.

— Мы пришли посмотреть на ваши чудеса.

— Чудеса! — засмеялся Хелемский. — У нас чудес предостаточно. Сейчас как раз Лариса Давыдова на помеле летает. С утра снять не могут. Не стану задерживать вас. Позвони мне сегодня вечером или завтра. Только попозже. После спектакля.

В павильоне Лариса, затянутая в костюм из чешуйчатой кожи, в парике из длинных седых волос, с лицом, неузнаваемо изменённым гримом, готовилась отправиться в ночной полёт над лесами, озёрами и деревнями. Пока что она стояла у стены и мама держала перед нею чашку горячего кофе. Ларисина мама всюду сопровождала дочь. Я окликнул Ларису. Мне хотелось познакомить её с Алёшей.

— Узнаёшь? — спросил я у Алёши.

Трудно было узнать Ларисино знаменитое лицо в злобной и уродливой маске ведьмы.

— Не пугайся, — сказала Лариса, — я не всё время такая. Иногда я превращаюсь в панночку, вот тогда ты и узнаешь меня.

— Приготовиться к съёмке! — закричал ассистент режиссёра.

— Мотор! — прозвучала команда.

…Мы с Алёшей пробыли в павильоне до самого конца съёмки.

— Устал? — спросил я мальчика. — Уроки успеешь сделать? Я сейчас позвоню в гараж и попрошу Михаила Ивановича отвезти тебя.

— Не надо, — замялся Алёша.

Вернуться домой на машине — это уж слишком!.. Непосильный груз впечатлений. Но мне хотелось, чтобы Алёша поскорее вернулся домой и добрался до дома без приключений. Поэтому я принялся звонить в гараж.

Я не предполагал того, что знакомство Алёши с нашим шофёром Михаилом Ивановичем Веселовским откроет, как говорят журналисты, новую страницу в жизни Алёши, но я твёрдо знал, что Михаил Иванович понравится мальчику и что Алёше очень полезно познакомиться с этим человеком.

Михаил Иванович был такой же неотделимой частью студии, как и многие режиссёры, операторы, художники, отдавшие кино всю свою жизнь.

Мне об этом человеке было известно многое. Ведь во время частых поездок о чём только не переговоришь!

В прошлом беспризорник, Миша Веселовский был однажды замечен ассистентом режиссёра, подыскивающим ребят для будущего фильма. Роли ему не дали. Он снимался только в массовке, но воспоминание об этих съёмках составило бы, наверное, целый роман, сочинению которого Михаил Иванович с удовольствием предаётся, когда мы колесим по дорогам. Я уже прекрасно знаю все куски этого романа, но выслушиваю всё с таким интересом, как будто Михаил Иванович рассказывает впервые. Это оттого, что Михаил Иванович насыщает свои рассказы всё новыми и новыми подробностями, населяет их новыми и новыми людьми, и всё это добрые, честные, симпатичные люди, и Михаил Иванович вспоминает о них с умилением, рассказывает прочувствованно, и, слушая его, невозможно бывает остаться равнодушным.

Попав на студию случайно, Миша остался там навсегда. Его тянуло к механизмам, всевозможной аппаратуре, а больше всего к автомобилям. Время было тяжёлое, и, чтобы помочь мальчишке, режиссёр его первого и единственного фильма устроил его на студию, в гараж. Сначала он только ухаживал за машинами, а как подрос, сам сел за руль.

Рассказы Михаила Ивановича о первом в его жизни автомобиле «линкольн» полны вдохновения. Око и понятно: в те годы таких машин было закуплено в Америке немного, в основном для «Интуриста». На студию автомобиль попал случайно. (Рассказывая об этом, Михаил Иванович непременно вспомнит про гудок «линкольна», звучащий протяжно, низко и так громко, что шарахались даже прохожие на соседних улицах. «Гудел, что собака лает. А он и был ровно собака — думающая машина. Нет, теперь уже таких нету. Перевелись».)

На «линкольне» Михаил Иванович ездил до самой войны. На войне он был шофёром в артиллерийском дивизионе, остался цел. И после войны вернулся на студию. «Маша из охраны, — рассказывал мне Михаил Иванович, — да ты знать должен, плотная такая женщина на дверях стояла, она как признает меня, как винтовку бросит! Из пропускной-то, где пропуска выдают, с гардероба посбежались, щупают, не верят, что жив. А я главным делом — в гараж. Захожу — стоит! Вот когда только я и понял, что это тебе не собака. Ведь собаки-то, почитай, все перемёрли. А он стоит».

Вряд ли на студии можно отыскать человека, который не знал бы, как Михаил Иванович по винтику собирал и отлаживал свой «линкольн», как он выехал на нём в первый раз из ворот, как Маша бежала следом и махала ему платком и как прогудел во дворе гудок, громкий, низкий, чем-то напоминающий собачий лай. Лет семь ещё ходил «линкольн», но пришёл день, и Михаил Иванович пересел на «Победу». Однако расстаться с гудком он не мог. Он переставил его на новую машину. Этот гудок путешествовал с ним вместе по разным дорогам и даже вместе с хозяином переходил с машины на машину. Потом сигналы отменили, и никто никогда гудка больше не услышит. Местные острословы говорят, что Михаил Иванович унёс его домой и по этому гудку поднимается по утрам на работу.

У Михаила Ивановича хорошая память. И хотя многие его рассказы не похожи на реальность, они достаточно точны. В памяти его хранится множество сведений: где, когда и кто снимал тот или иной фильм, какая история с этим связана, какова судьба каждого из её участников. Достаточно чуть всколыхнуть его память, и пёстрая лента живой истории развернётся перед вами.

Вот к такому человеку и усаживал я Алёшу, чтобы он довёз его в целости и сохранности.