7 июля 1904 года. 10:05. Япония, Токио, Дворец императора «Кодзё».

Присутствуют:

Император Муцухито;

Политик, дипломат и новый премьер-министр – маркиз Ито Хиробуми.

Император Муцухито сидел на жесткой циновке, листал папку, которую принес с собой маркиз Ито и, несмотря на всю свою внешнюю невозмутимость, временами морщился будто от зубной боли. Уж настолько неприятной была собранная там информация, что Божественному Тенно изменяло даже хваленое самурайское самообладание. Он строил эту страну по кирпичикам, возводя здание ее величия из руин феодальной раздробленности. Он по лучшим европейским образцам превращал набор средневековых варварских княжеств в современное для начала двадцатого века государство с японской спецификой, и теперь был ужасно расстроен. Конечно, если все пойдет по накатанной колее, самой катастрофы ему не увидеть, но доживать последние дни и знать, что под созданное им японское государство уже заложена мина с часовым механизмом, которая рванет то ли при его сыне Есихито, то ли при внуке Хирохито, было крайне неприятно. Путь самурая, который до сей поры он сам культивировал в японской политике, рано или поздно непременно приведет к самому ожесточенному побоищу в мировой истории, в котором Япония – одна, без союзников – будет сражаться против сильнейших мировых держав и погибнет под их объединенным натиском.

Дочитав бумаги до конца, Божественный Тенно поднял глаза на своего старого-нового премьер-министра.

– Мы по возможности проверили представленную здесь информацию, – сказал маркиз Ито, – действительно второе-третье поколение японцев, уехавших на заработки на Гавайи и в Калифорнию, утрачивает духовную связь с родиной предков и врастает в местную жизнь. Наши боги, традиции и обычаи для них пустой звук. Что касается колоний, то таковая у нас пока только одна, и с момента ее обретения прошло меньше десяти лет, что совершенно недостаточно для того, чтобы делать выводы…

– Мы это понимаем, – медленно произнес Муцухито, – и спрашиваем не о том, что нам известно и так, потому что демоны такого ранга, как этот Одинцов. не лгут. Кстати, вы же виделись с ним лично. Какого вы о нем мнения?

– Божественный Тенно, – склонил голову Ито Хиробуми, – я разговаривал с ним, как сейчас с вами, и могу сказать, что господин Одинцов умело притворяется обычным человеком, однако сущность, что сидит внутри него, то и дело прорывается наружу, и в такие моменты меня будто обдавало ледяным ветром с горных вершин. И в то же время я заметил, что Великая княгиня, которую он называет своей ученицей, совсем не боится своего ужасного учителя, а, напротив, готова впитывать каждую каплю его отравленной мудрости. Мне кажется, что ее готовят к чему-то такому, что заставит содрогнуться весь мир, а не только нашу несчастную страну. Можете мне верить или нет, но так или иначе Николай скоро оставит свой трон, и сменит его именно эта женщина. Иначе зачем демон так с ней возится?

– Я вас понял, дорогой маркиз, – кивнул Муцухито, – и полностью с вами согласен. Демон-наставник земного государя – это гораздо хуже, чем просто демон, воюющий на противной нам стороне. Поэтому мы спрашиваем вас о том, имеем ли мы право рисковать нашей страной Ниппон и ее будущими поколениями ради погони за призраком процветания, который дает построение колониальной империи… Ведь там, у них в будущем, не выжила ни одна такая империя, все рассыпались в прах: что Британия, что Франция, что Голландия; одни лишь русские и янки, сумевшие заселить своими соплеменниками огромные континентальные пространства, остались возвышаться над другими народами, как горные пики над прибрежными холмами…

– Там еще есть Китай… – добавил Ито Хиробуми.

– Китай, мой дорогой маркиз, – назидательно сказал Муцухито, – это такая страна, которая уже пять тысяч лет ходит по кругу как осел, привязанный к жернову. Сегодня они ничтожны, через сто лет они велики, а еще через двести они снова впадают в ничтожество, причем каждый переход от никчемности к величию происходит у них через кровопролитнейшие смуты и нашествия варваров, которые и придают этому народу новые силы. Скажите мне, господин Ито, хотите ли вы такой судьбы нашей собственной стране или нет? Разве таков был наш идеал, когда мы, копируя лучшие, как тогда казалось, образцы, собирались превратить Японию в по-европейски современное процветающее государство, не зависящее от круговорота беспощадного времени?

– Нет, – покачал головой маркиз Ито, – когда мы были молоды, то мечтали совсем о другом. О том, что Япония останется Японией, но при этом превратится в государство, быстро развивающееся по британскому образцу, которому будет суждено доминировать над остальной Азией…

– И в чем мы тогда ошибались, мой дорогой маркиз? – вкрадчиво спросил Муцухито.

– Наверное, в том, – ответил маркиз Ито, – что забыли, что к тому моменту, как наша Япония окончательно встанет на ноги, весь остальной мир будет окончательно поделен между державами, которые уже не одну сотню лет идут по этому пути…

– Вот именно, мой дорогой маркиз, вот именно, – воскликнул Муцухито, – мы вступили в эту гонку, будучи в положении догоняющих. Чтобы обзаводиться колониями, Японии требуется отбирать их у других стран, и это сразу же делает их нашими врагами. Чем больше нам требуется колоний, тем больше необходимо вести войн, тем больше для них необходимо задействовать солдат. Чем дальше эти колонии расположены от Метрополии, тем больший флот необходим для охраны морских коммуникаций. Господин Одинцов прав – человеческие ресурсы страны Восходящего Солнца не бесконечны, и когда они истощатся, произойдет крах. В истории уже был властитель, чей маленький, но очень сильный народ, следуя по пути меча, по его приказу овладел половиной мира, а потом бесследно исчез на этих просторах, как горсть соли бесследно исчезает в текучих речных водах. Там, В том мире, откуда пришли повергнувшие нас демоны, наших потомков от полного исчезновения и растворения в окружающих народах спасло только поражение в войне за господство над Тихим океаном.

– Мы тоже потерпели поражение, – тихо произнес маркиз Ито, – так, может быть, это знак свыше, говорящий том, что нам следует сменить путь, пока не стало слишком поздно. Пусть европейские державы меряются между собой миллионами штыков и тысячами орудийных стволов – мы будем выше этого и пойдем другим путем. Если русские предлагают себя в качестве источника сырья, рынка сбыта и транспортного пути в Европу для наших товаров по их Великому Сибирскому пути, то почему бы не воспользоваться этим и не превратить нашу страну в великую промышленную державу? При наличии всего вышеизложенного наши рабочие действительно смогут производить недорогие и достаточно качественные товары, способные по всем статьям конкурировать с продукцией европейской промышленности…

– Вы совершенно правы, дорогой маркиз, – кивнул император, – к сожалению, путь войны с Россией стоил нам слишком дорого, мы потерпели поражение и понесли жестокие потери. Наш построенный с такими затратами флот на дне, армия разбита, погибли подготовленные офицеры и адмиралы. Наше счастье, что демонам вроде знакомого вам господина Одинцова, Запад, то есть Европа, интересен гораздо больше, чем мы. А иначе от страны Ниппон не осталось бы и камня на камне, и даже те оказались бы разбиты в пыль. Теперь пришло время наверстывать упущенное и работать над ошибками. А ошибок было много, слишком много, мой дорогой маркиз…

– Я признаю, – вставая и низко кланяясь, произнес Ито, – что союз Японской империи с Британией был моей ошибкой. Я рассчитывал получить от британцев поддержку для увеличения нашего политического веса на международной арене, а вместо того нас просто натравили на русских, будто обычных бойцовых псов. Я в этом раскаиваюсь и готов принести вам свои извинения…

– Садитесь, маркиз, – небрежно махнул рукой император, – если вы передо мной извинитесь, то кто же тогда будет работать? Так что приступайте к своим обязанностям и начинайте воплощать ваш план в жизнь. Военный союз с Россией должен обеспечить нам безопасность, а экономический – будущее процветание. Потом, лет через десять, по мере роста нашей промышленной мощи, мы снова начнем строить флот и тем самым сделаем наш союз с русскими более равноправным, поскольку сами сможем обеспечивать свою безопасность на морях… А пока для этого у нас нет ни кораблей, ни подготовленных для них команд. На этом пока все, дорогой маркиз, ступайте, и я надеюсь, что услышу о вашем правительстве только самое хорошее.

Маркиз Ито встал и, почти бесшумно ступая, вышел из Зала Приемов, а божественный Тэнно, будущий император Мэйдзи, раскинув в стороны руки, погрузился в медитацию, пытаясь войти в состояние сатори, чтобы гармонией поверить алгебру – то есть решить задачу, обратную той, что в свое время решал небезызвестный Сальери… Всего лишь один миг просветления гораздо ценнее целой жизни, проведенной в бесплодных логических мудрствованиях. Но так же, как и при ловле жемчуга в недружественных морских глубинах, увидев сверкнувшую крупицу истины, очень важно успеть ее ухватить и вынырнуть вместе с ней на поверхность. Иначе, как сказал один мудрец, вполне можно не вернуться обратно даже из учебного полета воображения. Император Муцухито всегда умел и ухватить, истину и вернуться с ней в мир живых. Вот и теперь он пытался нащупать для своей страны новый путь, путь мягкой силы, торгового доминирования и культурного влияния, и старый путь меча мог быть его частью, а мог и не быть.

* * *

08 июля 1904 года, утро. Великое Княжество Цусимское, дом с видом на залив Асо в окрестностях Такесики.

Во главе стола сидит Ее Императорское Высочество Великая княгиня Ольга Александровна, за ее троном (ой, простите, за креслом), положив руки на высокую спинку, стоит ее верный рыцарь и защитник полковник Новиков, он же Великий князь Цусимский или (в интерпретации некоторых джентльменов) Воин Пришельцев. По всему видно, что Великой княгине комфортно ощущать у себя за спиной надежного сильного мужчину, который не даст слабины, не сбежит и не предаст (не то что ее прежнее «сокровище» с противоестественными наклонностями, которое ей сосватали Маман и братец Ники) Все что он добыл, его кулаки, его пистолет, его военный талант, любовь и верность, все находится в ее распоряжении.

По правую руку от великой княгини сидит ее братец, Великий князь Михаил, все-таки вырвавшийся из Кореи, чтобы поддержать свою сестру в ее политических устремлениях. Кроме всего прочего, отъезд Михаила из Маньчжурской армии был организован с той целью, чтобы предоставить генералу от инфантерии Николаю Петровичу Линевичу возможность принять капитуляцию остатков находящейся в безнадежном положении корейской группировки японской армии. Сей акт призван был стать для этого прославленного генерала достойным венцом долгой беспорочной службы. Ну и что, что он академиев не кончал, зато верой и правдой отслужил России по дальним гарнизонам почти пятьдесят лет, пройдя за это время все ступеньки чинов, начиная от юнкера. Сам Великий князь Михаил, изрядно заматеревший за эти несколько месяцев, теперь совсем не походит на прежнего поручика Мишкина. От сурового взгляда его чуть выкаченных светлых глаз некоторые нерадивые генералы, бывало, прямо на месте дрюпались в обморок. Генерал Линевич как-то даже сделал Михаилу комплимент, что сейчас он стал особенно похож на своего прадеда императора Николая Палыча, которого он помнит (по портретам) очень хорошо. В свое время такие портреты висели в каждом присутственном месте Российской Империи.

Рядом с великим князем Михаилом, по его правую руку, сидит еще один Великий князь, Александр Михайлович, по прозвищу Сандро. Вот он-то как раз довольно сильно сдал и осунулся, и уже не демонстрировал былой самоуверенности и апломба. Все дело в том, что с подачи господина Одинцова и при поддержке брата Михаила Ольга уже объяснила красавчику Сандро, что будет использовать его таланты только в тех сферах, в которых его коммерческие интересы не помешают государственным интересам Российской империи. Например, это будет возможно в ходе предстоящей индустриализации. И денежки, полученные за лесную концессию на реке Ялу (порядка около двух миллионов рублей золотом) придется вложить не в крымское имение, а во что-нибудь полезное – например, в создание моторостроительного завода. А иначе этот вопрос начнет копать СИБ, которая может докопаться до такого, что любезному Сандро небо с овчинку покажется. Так что вселенская скорбь, которая сейчас отражается на лице этого высокородного гешефтмахера – она, скорее всего, как раз по тем двум миллионам, а так же по еще не случившимся мутным сделкам, которые ему уже не дадут провернуть.

В начальную часть своего царствования, в переходной период от старых порядков к новым, будущая императрица Ольга собиралась предоставлять возможность проворовавшимся высокопоставленным лицам исправлять свою карму путем вложения наворованного в промышленные и инфраструктурные проекты, важные для России. Кстати, контрибуция, которую предстояло взыскать с Японской империи по итогам проигранной войны (или же плата за беспокойство), должна была составить астрономические семьдесят миллионов золотых рублей, и на этом фоне два миллиона Сандро как-то скромно терялись. Но этой огромной денежной массой (около четырех миллиардов долларов на современные деньги) еще требовалось было грамотно управлять, чтобы, будучи правильно вложенными, они вызвали не только бурный рост российской промышленности, но и привели бы к качественно иному уровню наполнения государственной казны.

Требуется, чтобы доходы империи пополнялись не содранными вместе со шкурой выкупными платежами и пьяными деньгами, а прибылью от продажи товаров во всех ценовых сегментах – от доступных каждому крестьянину орудий труда до усыпанных бриллиантами предметов из категории люкс, на которые так падки скороспелые нувориши и блестящие аристократы. Тем более что и бриллианты в Российской империи тоже могут быть собственного производства, безо всякой голландской компании де Бирс. Но главная задача в этом деле – сделать так, чтобы обороноспособность Империи обеспечивалась усилиями ее собственной промышленности. Точка! И часть этой задачи предполагается возложить на плечи опытного управленца Великого князя Александра Михайловича. Заработать на этом тоже можно, но по сравнению с лесными концессиями это, конечно, мизер.

С другой стороны от Ольги, по ее левую руку сидит ее наставник и учитель Павел Павлович Одинцов, будущий Великий Канцлер Империи, которого некоторые еще называли главным демоном, а некоторые Политиком Пришельцев. Это именно он поставил перед собой задачу превратить неопытную стеснительную девчонку в будущую железную императрицу, и теперь шаг за шагом шел к этой цели. Каждый ее жест, поворот головы, случайное, казалось бы, слово, вызывали в нем законную гордость – моя же школа. А уж когда Ольга осаживала разошедшегося Сандро, он слушал ее голос будто соловьиную песню. Так с этими зажравшимися жирными котами и надо, а то, при слабом-то императоре Николае, обнаглели сверх всякой меры.

Рядом с Одинцовым сидит капитан первого ранга Карпенко, командующий отрядом кораблей из будущего, которому Николай все никак не решался дать за премногие великие дела звание контр-адмирала. Один только японский флот адмирала Того, утопленный в виду Порт-Артура в ходе лихой «кавалерийской» атаки, чего стоит! Банальное же дело – наградить человека по заслугам; но нет, прочее сообщество из капитанов первого ранга и адмиралов возмутится – как это выскочке орлов на погоны? А посему поздравлять с новым званием этого незаурядного флотоводца будет уже будущая императрица Ольга. Хорошо хоть неудобовспоминаемый Вирен отошел в небытие, разорванный на куски японским фугасом. Вот уж кто был самым яростным ненавистником порядков, царящих в отряде у Карпенко, и кто с хрипом и пеной у рта доказывал, что они совершенно уничтожают дисциплину на флоте и снижают его боевую ценность. Теперь покалеченный «Баян» отведен во Владивостокский док и командование над ним принял кавторанг Эссен с лихого «Новика».

– Итак, господа, – произнес Одинцов, когда все вышеназванные оказались на своих местах, – Япония признала свое поражение и подписала прелиминарный мирный договор на наших условиях. Война окончена – мы победили! При этом англичане, уже один раз побитые у Эллиотов, ведут себя ниже воды, тише травы, и вообще делают вид, что никакого вице-адмирала Ноэля и никакой такой эскадры с китайской станции в составе их флота никогда не существовало. А французы и германцы наперегонки строят нам умильные слащавые улыбки и принимают услужливые позы; но видно, что все их дружелюбие насквозь фальшиво – так же, как и монета в семнадцать копеек… И в то же время понятно, что теперь основные события будут происходить на главной сцене мирового драматического театра, то есть, выражаясь военным языком, на Европейско-Атлантическом ТВД. Кто хочет высказаться по этому поводу?

– Я думаю, – сказал каперанг Карпенко, – что Тихоокеанский регион мы успокоили надолго. Япония разбита и, как я надеюсь, изменила политический вектор на противоположный, а своими руками ни одна из европейских держав с нами воевать не будет. Вон, англичане попробовали по-тихому нагадить, так до сих пор от последствий отойти не могут. Нет, я, конечно, понимаю, что у британского короля еще много третьесортных броненосцев, построенных по принципу «числом поболее, ценою подешевле», но даже ими Британское Адмиралтейство больше не будет разбрасываться с такой легкостью. На носу европейская война с непредсказуемым набором союзников и противников. В таких условиях у джентльменов на счету будет каждый корабль линии…

– К вашему сведению, Сергей Сергеевич, – с усмешкой произнес господин Одинцов, – совсем недавно бывший первый лорд Британского Адмиралтейства – тот самый, что санкционировал авантюру адмирала Ноэля – чтобы избежать разбирательства, пустил себе пулю в висок, и теперь на его месте сидит небезызвестный вам адмирал Фишер…

– Адмирал Фишер – это хорошо, Павел Павлович, – кивнул каперанг Карпенко, – он умный, а значит, примерно понятно, чего от него можно ожидать. К тому же этот человек – апологет многобашенных линкоров-дредноутов, а следовательно, в самом ближайшем времени нас ожидает дредноутная гонка, что тоже весьма неплохо.

– Так чего же в этом такого неплохого, Сергей Сергеевич? – не понял Великий князь Александр Михайлович, – у России же совершенно нет средств на то, чтобы вступать в подобное соревнование. Насколько я помню ваши же данные, каждый из таких дредноутов типа «Севастополь» обходился нашей казне в тридцать миллионов золотых рубликов, впятеро дороже нынешних эскадренных броненосцев…

– Ну и что, – равнодушно пожал плечами Карпенко, – деньги на корабли потратили, но в бой их ни разу не выпустили, так что все четыре «Севастополя» так и простояли в Гельсингфорсе до самого конца без единого выстрела по врагу. И вообще – а нам оно надо? Быстроходные дальние крейсера-прерыватели торговли, подводные лодки, минные заградители, эсминцы и торпедные катера для обороны побережья, а также береговая авиация – вот оно, наше все. При этом дальние крейсера и подводные лодки следует базировать не в Балтике или Черном море, где им будет тесно как крокодилу в ванной, а в незамерзающей арктической военной гавани, которую как можно скорее следует построить на Мурмане в Кольской губе, разукомплектовав ради такой цели абсолютно бессмысленную с военной точки зрения базу в Либаве, которая и построена к тому же в крайне неудачном месте, где после каждого шторма рейд заносит песком и земснаряды не успевают его прочищать.

– Но все же, Сергей Сергеевич, – встопорщился Александр Михайлович, – если Британия, Франция и Германия будут строить дредноуты, то и России тоже не гоже отставать, иначе непоправимый ущерб понесет престиж нашего государства, если не случится чего-нибудь похуже…

– Дредноуты, вы говорите… – вздохнул Карпенко, – если Британия, Франция и Германия дружно начнут прыгать с крыши, вы что, тоже прыгнете вслед за ними? Я понимаю, что мощь крупных артиллерийских кораблей завораживает, но и только. К тому моменту, когда для Российской империи придет время сразиться за доминирование на морях, в ходу будут уже другие игрушки, а дредноуты первых поколений превратятся в лучшем случае в музейные экспонаты… Вы же помните, что случилось с броненосцами адмирала Того после того, как они были атакованы нашими самоходными минами. Окажись на их месте «Дредноут» и компания – эффект был бы тот же, разве что тонули бы те кораблики несколько дольше.

Немного помолчав, Карпенко добавил:

– Единственное место, где стоит строить крупные артиллерийские корабли с тяжелой артиллерией, так это Черное море, при этом имея в виду для начала задачу сокрушения тяжелыми снарядами береговых укреплений Босфора, а потом – захват и оборону Дарданелл. Но все следует сделать как у японцев на этот раз. Едва все корабли заказанной серии построены, приняты в казну и освоены командами, как сразу, не откладывая ни на минуту, начинается война с Турцией за Босфор и Дарданеллы. А иначе зачем вколачивать в столь дорогие игрушки немереное количество золотых рублей, которых, как вы сами сказали, у нас не так уж и много?

– Господа, – негромко, но очень веско произнесла Великая княгиня Ольга, – вам не кажется, что вы слишком сильно увлеклись военно-морской темой в ущерб остальному? Я могу вам обещать, что перед тем как принимать решение по столь важным вопросам, я еще не один раз посоветуюсь – в том числе и с присутствующими в этом зале особами. А теперь ответьте на мой вопрос. Сергей Сергеевич, считаете ли вы нужным перебазировать часть Тихоокеанской эскадры на Балтику, и если да, то какие корабли следует туда переводить?

– В первую очередь, Ваше императорское высочество, – подчеркнуто официально ответил Карпенко, – в европейские воды следовало бы перебросить наши подводные лодки, которым тут не место. В случае необходимости тот же «Иркутск» покроет матом всю Европу хоть прямо от кронштадтского причала. Дальности хватит. Из местных кораблей на ту же Балтику можно отправить «Цесаревича» с «Ретвизаном». Вкупе с достроенными «Бородинцами» они составят там серьезную группировку, которая, обороняясь на минно-артиллерийской позиции при поддержке эсминцев, торпедных катеров и подводных лодок, будет способна перекрыть дорогу к Петербургу хоть британскому, хоть германскому флоту. «Варяга», несомненно, стоит поднять и вернуть в строй, но отправлять их с «Аскольдом» в Европу считаю излишним. Во-первых – база на Мурмане для базирования кораблей подобного класса будет готова далеко не завтра, а во-вторых – им и здесь, на Тихом океане, вполне хватит работы по специальности. Остальные корабли Тихоокеанской эскадры вообще не стоят упоминания из-за их стремительно нарастающего морального устаревания. Такова уж их судьба – идти на разделку, не выработав и четверти расчетного срока службы, ибо архаическую форму корпуса с дурацким тараном-шпироном и паровые машины тройного расширения не устранить никакими модернизациями. Проще построить новый корабль.

– Благодарю вас, Сергей Сергеевич… – Благосклонно кивнула Великая княгиня, после чего чуть обернувшись назад и подняв глаза вверх, спросила: – А вы что скажете, господин полковник?

– После разгрома Японии, – ответил стоящий за спиной будущей императрицы Новиков, – оставшимся тут, в Манчжурии, войскам останется только гонять хунхузов, а нынешняя группировка для такой задачи избыточна. В то же время главной проблемой русской армии на данном этапе является не только дурное управление людьми наподобие Куропаткина, но и полное отсутствие боевого опыта. В то же время у частей, что дрались с японцами у Тюречена, очищали от них Корею, во втором эшелоне высаживались на Цусиме, такой опыт имеется, причем в предостаточном количестве. Те части, которые прошли через все это, выстояли и победили, уже совсем не похожи на самих себя прежних полугодовой давности.

– В первую очередь, – сказала Великая княгиня, – такой боевой опыт, господин полковник, имеется у вашей бригады морской пехоты.

– Так точно, Ваше императорское высочество, имеется, – усмехнулся полковник Новиков, – причем во вполне достаточном количестве.

– Несносный нахал… – тихо прошептала Ольга и уже громче добавила: – Части имеющие боевой опыт следовало бы перевести туда, где интересам Российской империи угрожает опасность прямого вооруженного столкновения с недружественными державами. Если что, я имею в виду Турцию и Австро-Венгрию. Но проделать это сразу не получится, как и перебросить на Балтику «Ретвизан» с «Цесаревичем». Сначала мне нужно будет сменить своего брата на троне, малость прибрать вожжи, и только потом я смогу отдавать такие приказы. А пока… – Великая княгиня на какое-то время задумалась, – мы вполне можем обойтись войсками и кораблями, относящимися к Великому княжеству Цусимскому. Над ними не властны ни мой дядюшка генерал-адмирал, ни военный министр Сахаров. Бригаду морской пехоты моего будущего мужа мы с Мишкиным можем взять с собой при поездке в Петербург в качестве личной почетной охраны. Дорога через всю Россию длинна и опасна, и, кроме того, она пригодится нам уже в Петербурге, когда после прибытия потребуется объяснять некоторым, кто на самом деле в доме хозяин. А то глядишь, эти самые некоторое вдруг решат, что пришло время устроить новое стояние на Сенатской площади, но если дать им вовремя обнюхать тяжелый кулак моего Александра Владимировича, то все обойдется без лишней крови. Павел Павлович, одобряете ли вы мое решение или считаете, что созревший нарыв требуется вскрыть как можно скорее?

– Одобряю, – кивнул будущий великий канцлер Империи, – и могу сказать, что при экстренном вскрытии нарыва, как и в тот раз на Сенатской площади, пострадают в основном люди, не причастные к сердцевине заговора и выполнявшие чужие приказы. Нет, пусть уж лучше СИБ выполняет свои обязанности и давит желающих мутного поодиночке, не устраивая никаких массовых акций, ведь весь замысел вашей рокировки с братом как раз и заключается в том, чтобы все прошло без лишнего шума. В Лондоне, Берлине, Вене и других клоаках европейского коварства не должны успеть опомниться – глядь, а на троне уже сидит императрица Ольга Первая… Впрочем, я сам буду там рядом с вами и всегда успею дать правильный совет.

– Хорошо, Павел Павлович, – согласилась будущая императрица и повернулась к сидящему рядом брату Михаилу: – А ты чего скажешь, братец Мишкин?

– А я, – ответил Михаил, – соберу всех, кто мне верен, и поеду в Петербург вместе с тобой. И пусть любой, кто пойдет против твоей воли, заранее пишет завещание. Я же с самого начала сказал тебе, что обещаю всю свою поддержку. Самому мне трон не нужен, но я же вижу, что что-то надо делать, пока Ники окончательно не загубил страну, а потому я во всем буду поддерживать тебя и тех, кто составляет твою команду. Я многому научился – как от твоего будущего мужа, так и от Павла Павловича, поэтому могу сказать, что ты на верном пути, сестрица.

– Спасибо, Мишкин, – поблагодарила Ольга брата и, внимательно оглядев присутствующих, задала последний вопрос: – Итак, господа – если Павел Павлович и мой будущий супруг выезжают с нами в Петербург, то кто же останется тут, на хозяйстве, в Великом княжестве Цусимском, ведь оно в наших замыслах играет тоже весьма немаловажную роль?

– Наместником Великого княжества Цусимского, – ответил Одинцов, – остается капитан первого ранга Карпенко. Ему строить тут базу, крепить оборону и превращать этот остров во второй Сингапур и передовой форпост Российской империи в здешних морях. В любом случае вы сами сказали, что переход отсюда корабельной группировки сейчас малоцелесообразен, а потом, по мере устаревания даже тех кораблей, которые пока считаются современными, целесообразность этого шага будет только снижаться…

– Хорошо, Павел Павлович, – согласилась Великая княгиня Ольга, – я вас поняла. Думаю, что одним из первых моих императорских указов будет присвоение Сергею Сергеевичу давно заслуженного им звания контр-адмирала… На этом почти все, господа, осталось только решить вопрос с пунктом, из которого мы отбудем в Санкт-Петербург.

– Думаю, – сказал полковник Новиков, – что в данном случае, в связи с необходимостью переброски всей бригады, больше всего подойдет Владивосток.

– А мне, – сказал Великий князь Михаил, – лучше отправиться через Дальний и Мукден. Перехвачу вас в Харбине. В Мукдене на гауптвахте томятся наши с Ольгой ненаглядные родственнички Кирилл и Андрей Владимировичи, чтобы им пусто было. Думаю, лучше всего будет забрать их с собой. Надеюсь, Сергей Сергеевич выделит мне быстроходный корабль, а Александр Владимирович – взвод своих головорезов для сопровождения?

Карпенко с Новиковым почти синхронно кивнули.

– Ваше императорское высочество, – первым сказал полковник Новиков, – я сам лично подберу вам людей, а старшим команды назначу капитана Рагуленко, вы его уже знаете…

– Ваше императорское высочество, – немного помедлив, пока закончит говорить Новиков, произнес Карпенко, – разумеется, я могу дать вам «Быстрый», и в таком случае вы сможете выехать из Дальнего почти одновременно с нами. Но все же я думаю, что вам лучше обратиться к адмиралу Макарову за «Новиком» или «Аскольдом». Скорость у них почти такая же, но зато отсутствует риск застрять в порту Дальнего из-за невозможности забункероваться мазутом.

– Понятно, Сергей Сергеевич, – согласился великий князь Михаил, – я попрошу у адмирала Макарова «Новик», и думаю, что он мне не откажет. А ты что скажешь, Ольга?

– А я скажу, – ответила будущая императрица, – что раз решение принято, то его требуется исполнять с максимально возможной скоростью. Итак, господа, мы возвращаемся в Санкт-Петербург…

* * *

10 июля 1904 года, утро. Санкт-Петербург, Петропавловская крепость, каземат для особо опасных преступников.

Борис Викторович Савинков, бывший революционер, террорист и литератор, а ныне просто заключенный-смертник.

Когда в замке моей одиночной камеры препротивно заскрежетал ключ, я уже было решил, что настал мой последний выход. Военно-полевой суд потратил на меня не больше четверти часа и приговорил к смертной казни через повешение без права апелляции или подачи прошения о помиловании. Отпрыгался (или допрыгался), мол, Борис Савинков, некоронованный король террора. Теперь мне предстояла последняя прогулка до эшафота, недолгий танец в воздухе – и все… Прощайте, мечты о великой славе и обеспеченной жизни, прощайте, верные соратники и пылкие соратницы, прощайте, надежды стать важным человеком после свержения самодержавия. Все. Укатали сивку крутые горки, поезд дальше не идет…

Я знал, что во дворе уже возвышаются виселицы, на которых после нескольких дополнительных судорог живая мыслящая материя превращалась в мертвую биомассу, подлежащую затем сожжению в огне крематория. Но здоровенные, как гориллы, надзиратели повели меня совсем не туда. После недолгого путешествия по полутемным коридорам я снова оказался перед знакомой дверью, за которой обитал мой злой гений – заместитель начальника службы имперской безопасности, капитан Мартынов.

Даже сам начальник этой СИБ, полковник Зубатов, в своем штатском костюме выглядел все-таки более человечно, как-то по-домашнему. Да и в молодости господин Зубатов тоже, говорят, сочувствовал революционным идеям, потом перешел на позиции реформизма и с тех пор старается обратить в свою веру прочих революционеров. Господин Мартынов – это нечто иное. Он, как жесткий и беспощадный механизм, делает свое дело хладнокровно и равнодушно, и не стоит ждать от него человеческого сочувствия к жертвам, попавшим в его сети. Интересно, зачем это он захотел увидеть меня в последний раз перед тем как… ну вы меня понимаете.

Раскрывается дверь, надзиратели вводят меня в кабинет и со скованными за спиной руками усаживают на железный привинченный к полу стул. Господин Мартынов – как всегда, гладко выбритый, с коротко стриженой головой – смотрит на меня своими пронзительными глазами, которые просвечивают меня насквозь не хуже лучей господина Рентгена.

– Здравствуйте, Борис Викторович, – говорит он мне несколько издевательским тоном, – ну что, готовы ли вы и к смерти, и к бессмертной славе?

Отвечаю на этот выпад не без оттенка позерства:

– К смерти, господин Мартынов, я всегда готов. Она – первейший товарищ террориста, потому что никогда заранее не известно – то ли ты ликвидируешь свой объект, то ли его охрана пристрелит тебя как собаку… Но я не понимаю, причем тут слава, да еще и бессмертная, ведь вы нас арестовали и покушение на царя не состоялось…

– А еще иногда, – издевательски добавил Мартынов, будто и не замечая моего вопроса, – бывает так, что бомба сама взрывается в руках у бомбиста и разносит его на такие мелкие куски, что потом опознать в останках человека можно будет только по обрывкам одежды.

– И так тоже иногда бывает, – согласился я, – но это неизбежный для каждого бомбиста риск, на который нам приходится идти, чтобы достичь результата…

– Сделали бы взрыватель не через задницу, – буркнул господин Мартынов, – и не пришлось бы так рисковать. Впрочем, просвещать вас на эту тему не входит в мои служебные обязанности. Должен только сказать, что некоторое время назад наша служба с санкции государя-императора объявила вам, террористам, войну. А на войне пули летят в обе стороны и бомбы взрываются не только под царскими министрами. У нас тут есть специалисты, которые все сделают четко по науке. Это я так говорю, на всякий случай. Если надумаете сбежать – знайте, что ловить мы вас не будем, пошлем вдогон пулю. А настигнуть вас она сможет в любом месте, где бы вы ни находились – хоть в Швейцарии, хоть в Североамериканских Соединенных Штатах.

– Господин Мартынов, – почти возмущенно вскричал я, – как я смогу сбежать, если прямо из этого кабинета отправлюсь на виселицу?

– Не отправитесь, – хмыкнул Мартынов, – дело в том, что государь император в своей неизмеримой милости в ознаменование победы над Японией помиловал всех членов вашей группы, приговоренных к повешению, и заменил вам смертную казнь пожизненной каторгой. Россия, блин, щедрая душа. Теперь у вас есть выбор. Или вы отправляетесь по этапу с бубновым тузом на спине, а где-нибудь на полпути конвой метко стреляет в вас якобы при попытке к бегству. Или же вы подписываете прошение о замене вам каторги участием в опасных медицинских экспериментах. А то на мышах доктор Заболотный уже все испытал, теперь нужны человеческие добровольцы. Если выживете, то с чистой совестью на свободу. Еще и книжку напишите с названием что-нибудь вроде «Записки подопытного кролика». Вот это действительно будет бессмертная слава, жертва во имя человечества, не в пример нынешней вашей известности.

– А если не выживу? – задал я вопрос.

– Ну, – развел руками господин Мартынов, – тогда, как говорят наши друзья турки, кысмет, такова воля Аллаха… Но это маловероятно. Лекарство, как я вам уже сказал, проверено, эксперименты на мышах прошли успешно, необходимо только подтверждение путем применения его на живых людях, ведь пользоваться этим препаратом будут, помимо прочих, и членов августейшей фамилии…

– Ну хорошо! – вскричал я, чувствуя что-то вроде опьянения от осознания того, что я не умру через несколько минут, – давайте я подпишу эту вашу бумагу, и дело с концом!

– Эй, фельдфебель! – чуть повысил голос господин Мартынов, обратившись к стоящему за моей спиной надзирателю, – давай сними с этого типа наручники, да поскорей.

Пока надзиратель, тихонько чертыхаясь, возился с замком моих наручников, я старался обдумать ситуацию. Отсюда, из Петропавловки, вырваться совершенно нереально, зато из какого-нибудь медицинского института, который будет проводить эксперименты, сбежать можно будет запросто. А потом ищи ветра в поле. Эти сибовцы – такие же наивные олухи, как их предшественники из охранки…

Подсунутую мне бумагу я подписал быстро, едва ознакомившись с ее содержимым; ничего сверх того, о чем говорил господин Мартынов, там не было. Три года участия в медицинских экспериментах – и вперед, на волю. Ничего, я буду на свободе значительно раньше, чем через три года, не будь я Борис Савинков… Это из могилы сбежать невозможно, но еще, быть может, из Петропавловской крепости, а из любого другого места я удеру легко.

Забрав у меня подписанную бумагу, господин Мартынов довольно хмыкнул и вдруг подпихнул по столу в мою сторону свернутую вчетверо газету.

– Помнится, – с насмешкой произнес он, – совсем недавно вы у меня спрашивали, откуда у вас взялась слава, пусть пока и не бессмертная? Вот, возьмите и ознакомьтесь, вам будет интересно…

Развернув газетку («Русский инвалид», кстати), я начал читать статейку некоего Петра Краснова, с которым, как я понимаю, СИБ поделился материалами моего дела, за исключением самых секретных моментов. Например, ничего не было сказано о том, как господин Мартынов и иже с ними вычислили нашу группу, а это значит, что предупреждения мистера Доу о предательстве Азефа были вполне правдивыми. В остальном же и сам мистер Доу, и ваш покорный слуга, как и прочие члены нашей группы, были вымазаны самой черной краской, за исключением, быть может, это придурковатой еврейки Доры Бриллиант, которую автор статейки вывел как трагическую фигуру. По его словам, она в силу своего происхождения не прошла святого крещения и не познала Божьей благодати, а значит, и не ведала что творила. Еще там содержался призыв молиться за невинную душу, которая вследствие своей внутренней слепоты впала в грех ненависти. Да уж, такая слава, что лучше не надо… Умеют господа из СИБ размазать человека и смешать с дерьмом. Кстати, Азеф в этой статейке не упоминался никак; и не значит ли это, что он и в самом деле был провокатором и сдал нашу группу этим наследникам охранки?

* * *

Четверть часа спустя. Санкт-Петербург, Петропавловская крепость.

Капитан СИБ Евгений Петрович Мартынов.

Ну вот и все фактически отпустил раба божьего Бориса Савинкова на небеси. Это он от меня почему такой окрыленный ускакал? А потому, что пока не догадывается, где расположено медицинское учреждение, в котором над ним будут ставить врачебные эксперименты. Есть неподалеку от Санкт-Петербурга такое место – форт Императора Александра Первого. Передачи по телевизору про форт Байяр видели? Так вот, форт Императора Александра Первого – это такое же прибрежное укрепление на свайно-насыпном основании, но с российской спецификой. После того как со сцены сошли деревянные парусные линкоры с гладкоствольными бомбическими пушками, против которых и предназначались укрепления подобного типа, форт этот был превращен не в парк аттракционов, подобный форту Байяр, а в лабораторию по изучению особо опасных заболеваний, неофициально называемую просто «Чумной форт».

Именно здесь в интересах всей страны готовят противочумную сыворотку Хавкина, и именно сюда мы отдали отработку технологий производства пенициллина и стрептомицина. Второе лекарство важнее, потому что это оружие против двух таких бичей местного человечества, как туберкулез и чума. Именно на отработку применения стрептомицина Даниилу Кирилловичу (Заболотному) и потребовался здоровый человеческий материал, готовый рисковать жизнью. Инфицировать подопытных туберкулезом – это долго, да и вероятность заражения очень невелика, а вот чума – совсем другое дело. Туберкулезников (причем даже тех кто уже потерял надежду) привозят в форт, так сказать, в «готовом» виде. Но это уже совсем другая история. Что касается Савинкова, Азефа и прочих деятелей террор группы, то их будут заражать различными формами чумы, доводя болезнь до самых разных стадий, лечить, потом снова заражать и снова лечить. В конце концов, их всех ждет одно – смерть и кремация, прямо там, в Чумном форте. Никто из них живым на свободу не выйдет, ибо мы еще не совсем ополоумели, чтобы живыми отпускать таких фигурантов.

Исключение сделано только для Доры Бриллиант, потому что обнаружилось, что эта особа беременна. Ей и смертную казнь должны были отсрочить до родов, а там, при условии примерного поведения, не исключено было и помилование. Ни у меня, ни у Сергея Васильевича рука не поднимется отправить на смерть беременную женщину или кормящую мать, какой бы злобной сукой она ни оказалась по жизни. Но она на самом деле всего лишь жертва обстоятельств, как и те террористки с Кавказа в двадцать первом веке, которые взрывали себя вместе с людьми по следующим причинам: потому что «старая, замуж никто не возьмет», чтобы отомстить за мужа-боевика, которого убили абстрактные «федералы». Или они шли на это, потому что брат, отец, муж, или просто уважаемый человек (главарь боевиков) сказали, что «так надо».

Тут примерно то же, только еще хуже. Еврейское общество в местечках по определению гиперэгоэстично, каждый в нем сам за себя, и каждый удавится за копейку, так что таким «тонким» натурам, как эта Дора Бриллиант, в нем особенно тяжело. А потом на ее пути оказались эсеры, которые, как говорится, подобрали и обогрели… Мы тоже так можем, если захотим. Словом, разговор с этой Дорой у меня будет отдельный. Есть тут замысел один. Кто его знает, может и выгорит дело-то…

* * *

Час спустя. Санкт-Петербург, Петропавловская крепость, каземат для особо опасных.

Дора Бриллиант, революционерка, террористка, еврейка и жертва режима.

Этот страшный человек снова пришел ко мне, а я даже не могу сказать, чтобы он немедленно пошел вон, потому что тут он хозяин, а я лишь временная постоялица, путь которой из этой камеры ведет на виселицу. Да что он так на меня смотрит?! Я знаю, что выгляжу сейчас до предела страшно и жалко. Дорогое платье, которое было на мне в тот момент, когда нас схватили, превратилось в грязную рваную тряпку, которой деревенская баба постеснялась бы мыть пол, мои длинные прекрасные волосы, черные, как вороново крыло, осалились и спутались, нежные холеные руки стали грязными, и ногти на них неровно обломаны и обгрызены. А еще от моего тела плохо пахнет, даже я сама хотела бы отойти от него в сторону. Скорее бы уж меня, наконец, повесили, чтобы я перестала так страдать и соединилась бы с великим Ничто…

Но этот страшный человек все смотрит и смотрит на меня, наверное, воображая, как я, полная жажды жизни, буду дергаться и извиваться в петле, пытаясь выгадать себе еще несколько мгновений никому не нужной жизни. Потом он выходит, но дверь в камеру не закрывается, и я слышу, как он громким начальственным голосом отдает распоряжения в коридоре. Не проходит и нескольких минут, как в мою камеру заходят две здоровенные мускулистые надзирательницы, которых тут держат на случай появления женского контингента вроде меня. Они берут меня под руки и аккуратно, чтобы не причинить лишней боли (потому что мой мучитель скомандовал «без грубостей») ведут меня за собой – но не на эшафот, а в тюремную баню. Там с меня сдирают всю одежду и безжалостно швыряют ее в жарко пылающий очаг.

Потом меня – прямо так, как есть, голую – сажают на грубый табурет. Одна из баб держит мои руки завернутыми за спину, а вторая, закатав рукава, вооружается грубой машинкой для стрижки овец. Вжик, вжик, вжик, вжик. И мои волосы летят в пылающий огонь вслед за одеждой… Потом меня бреют во всех местах ужасной опасной бритвой и моют горячей водой, грубой лубяной мочалкой и дешевым серым мылом. По мере всей этой процедуры я слабо сопротивляюсь, но бабы делают свое дело, не обращая внимания на мои слабые потуги воспрепятствовать их усилиям. Даже по отдельности они во много раз сильнее меня, а уж вдвоем спокойно вертят мое тело как кусок безвольного теста.

Неужто, думаю я, теперь так делают перед повешением, или мой мучитель извращенец и жаждет меня изнасиловать в таком вот, наголо обритом во всех местах, виде? Быть может, его возбуждают бритые голые женщины, а может, он просто хочет насладиться зрелищем моего унижения… Наверное, все это время он подсматривал за мной в специальный глазок, особенно в тот момент, когда бабы, раздвинув в стороны мои ноги, скоблили там своей бритвой…

Но вот все закончено, и на меня надевают чистое отглаженное платье из грубого полосатого ситца, на голову повязывают такую же полосатую косынку, а на ноги дают надеть башмаки из грубой кожи. Это не саван, а значит, казни через повешенье пока не будет, по крайней мере, не будет прямо сейчас.

И точно – меня выводят из бани, но тащат не обратно в мою обрыднувшую до чертиков камеру, а в кабинет к моему злейшему врагу. Я иду, едва передвигая ноги, и думаю, что теперь понятно, что он точно извращенец. Сначала он вдосталь со мной развлечется, а потом накинет мешок на голову и все же отправит на виселицу. Ведь приговор мне уже зачитали, а в нем сказано, что я приговорена к смертной казни без права апелляции или помилования. Ведь мы покушались на самое святое, что есть у этих гоев – на их царя-батюшку, который, правда, сам полностью равнодушен к их нуждам. Эти дураки поклоняются человеку, который думает только о себе, ну, или, по крайней мере, о нуждах тех, кто составляет его ближайшее окружение, а на остальных ему просто наплевать.

И вот я в этом проклятом кабинете. Поначалу я думала, что мой мучитель отошлет надзирательниц, а сам начнет рвать на мне платье, чтобы добраться до тела – и вот тогда я вцеплюсь своими пальцами в его наглую рожу, и пусть меня тогда хоть убивают на месте… Но все пошло совсем не так. Усадившие меня на железный стул надзирательницы никуда не ушли, а остались стоять за моей спиной, будто показывая товар лицом. Мой мучитель встал, вышел из-за стола и очутился прямо напротив меня. Ну все, подумала я, сейчас накинется. Я уже сразу напряглась, чтобы успеть оказать сопротивление, а он все не начинал, разглядывая меня так, как энтомолог разглядывает лучшую в его коллекции бабочку, уже приколотую булавкой к холсту. Потом он полуобернулся, взял со стола бювар и сухим, ничего не значащим, голосом начал зачитывать мне императорский указ о моем помиловании и замене смертной казни пожизненной каторгой. Вроде бы как в честь победы над Японией. Я же не хочу жить, а тут мне подсовывают такое! За что?! Мой бедный возлюбленный ушел из жизни в результате нелепейшего случая, а я даже не могу последовать за ним следом. Какая ужасная несправедливость!

До этого момента я соблюдала молчание, приберегая дыхание до того момента, когда меня начнут насиловать. Но в тот момент, когда мой враг сказал мне о помиловании, я не выдержала и принялась голосить. Я кричала этому мерзавцу о том, что я не принимаю милостей от кровавого тирана и требую, чтобы меня немедленно повесили по всем правилам, потому что, не выполнив предназначения и не уничтожив главного мучителя моего народа, я больше не хочу жить. Не хочу, не хочу, не хочу… Зачем не жизнь, если в ней не будет моего любимого?

По-моему, надзирательницы были ошеломлены: они ждали чего угодно, только не такой отрицательной реакции. Честно сказать, я сама была ошарашена силой разразившейся истерики. Но мой мучитель остановил меня всего несколькими словами.

– Молчи, дура! – рявкнул он. – Мало ли чего ты там хочешь, а чего нет! Ты беременна! Понимаешь?! Беременна!!! Тебя и без помилования никто бы не повесил… А теперь, если тебе не жалко себя, подумай о ребенке! О твоем ребенке!

– Я беременна?! – ошарашено переспросила я уже нормальным голосом, вспомнив осмотр у тюремного доктора и как долго тот потом мыл руки, будто пытался смыть с них даже малейшие следы такой дряни как я.

– Беременна, беременна, – подтвердил мой мучитель, – ты, видимо, из тех дур, которые об этом факте своей биографии узнают только тогда, когда живот у них дорастает до самого носа. Доктор говорит, что срок еще относительно небольшой, месяца три, и потому живота из-под платья пока не видно…

«Три месяца… – подумала я, – значит, мой любимый, прежде чем умереть, оставил во мне частичку себя.»

Вот теперь я хотела жить. Хотела яростно, потому что если умру я, то умрет и мой еще не рожденный малыш. Тем временем мой враг, увидев, что я успокоилась, кивнул каким-то своим мыслям. Явно он имел на меня какие-то виды в своем грязном деле душения свободы, да только не такие, о каких я подумала вначале. В самом деле, какие глупости – станет он меня насиловать, когда у него наверняка вагон баб на выбор. Ведь многим нравятся такие лощеные коротко стриженые красавцы в отглаженной форме, при орденке и с тяжелым взглядом голодного василиска, который, кажется, просвечивает сейчас меня буквально насквозь.

– Значит так, – обратился мой мучитель к надзирательницам, – поместите эту женщину в больничку. Палата одиночная. Режим щадящий. Питание улучшенное. Посещений не допускать. Исключения только для доктора, для меня и для Сергея Васильевича. Выполняйте!

После этих слов надзирательницы взяли меня под белы руки и повели в больничку. А я чувствовала себя так, будто только что умерла и сразу родилась заново. И эта только что родившаяся женщина по имени Дора Бриллиант, которой скоро предстоит стать матерью, мне еще не знакома…

* * *

11 июля 1904 года, утро. Ляодунский полуостров, порт Дальний.

Великий князь Михаил Александрович.

Разумеется, адмирал Макаров с пониманием отнесся к моей просьбе выделить быстроходный крейсер для путешествия в Дальний. Но по здравому размышлению я решил, что не стоит гнать лошадей (то есть выделенный мне «Новик») на всех парах в пункт назначения. Можно не насиловать кочегаров и машины, а двигаться прогулочной, то есть экономической, скоростью, и все равно успеть вовремя. Александру Владимировичу (Новикову) необходимо перебросить во Владивосток и погрузить в эшелоны всю свою бригаду, а в моем распоряжении всего-то двадцать пять бойцов. И литерный поезд, который мне выделяет Наместник Алексеев, составит лишь несколько вагонов, а значит, его скорость на маршруте будет выше и он домчит из Дальнего в Харбин быстрее. Достаточно отбыть с форой в двенадцать часов относительно отправки бригады из Владивостока – и можно рассчитывать быть в Харбине с опережением в два-три часа перед прибытием первого эшелона бригады полковника Новикова.

Мощь машин и скорость могли понадобиться «Новику» только в том гипотетическом случае, если бы нас попытались перехватить корабли одной из европейских держав – вот тогда самый быстрый из малых крейсеров на Тихом океане с легкостью ушел бы от погони. Господин Одинцов после того случая с эскадрой адмирала Ноэля относится к подобным вопросам с параноидальной подозрительностью. Мол, враг под каждым кустом, и он не дремлет, и это несмотря на то, что японский флот изничтожен целиком, английская эскадра в этих водах тоже аннулирована, а немцы изображают, что с ними у нас дружба-фройдшафт… Но Павел Павлович говорит, что лучше перебдеть, чем недобдеть, а те, что понадеялись на русский «авось», давно на дне рыб кормят. Правда, авось не авось, а ни одного подозрительного дыма на горизонте во время плавания из залива Асо в Дальний мы так и не увидели; погода также стояла вполне приемлемая, так что за двое суток хода мы преодолели потребное для этого расстояние и достигли нашей цели.

Во время этого плавания я, сугубо сухопутный человек, сошелся на довольно короткой ноге с капитаном второго ранга Михаилом Федоровичем Шульцем, который принял героический «Новик» после того, как его прежнего командира перевели на «Баян». Михаил Федорович, рассказывал мне о том, как тут было, пока не подошел отряд кораблей из будущего, и как они тут воевали – «Новик» и миноносцы против всего японского флота. Рассказывал он и о рейде русского флота к корейскому порту Цинампо и учиненном там кровавом побоище (когда море из-за плавающих на поверхности японских покойников напоминало суп с клецками), а также о том, что бывает, когда взрывается транспорт, под завязку набитый взрывчаткой. В этом рейде Шульц участвовал лично, причем еще до того, как был переведен на «Новик». Потом к нашей компании присоединился капитан Рагуленко, который тоже оказался неплохим рассказчиком. О своем мире он почти не рассказывал, зато мы узнали много подробностей крейсерства их отряда из центра Тихого океана до самого Порт-Артура.

Моряки – они армейских уважают немногим более, чем штатских, и у армейцев к мореманам это чувство взаимно; но вот такие, как полковник Новиков или капитан Слон (ой, простите, Рагуленко), вызывают уважение с обеих сторон. И на корабле они ведут себя как прирожденные моряки: ловко сбегают по трапам лицом вперед и не блюют, как погода становится чуть посвежее. И в то же время всем известна беззаветная храбрость морской пехоты, ее умение побеждать численно превосходящего противника, прекрасная выучка, ловкость и умение убить врага, а самому остаться в живых. Все дела, в которых успели поучаствовать эти земноводные войска, закончились победой к вящей славе России. Эта война закончена, но она не последняя в истории России, а значит. у морской пехоты впереди еще множество славных подвигов. Вот и капитан Рагуленко однажды тоже дослужится до генеральских чинов…

– Да что вы, Михаил Александрович, – замахал на меня руками герой этого рассказа, – Христос с вами! Мой потолок – это капитан (в крайнем случае, подполковник) по званию и командир батальона по должности. Полк я уже не потяну. Это Михаилу Федоровичу не избежать адмиральских орлов на плечах, а я уж как-нибудь обойдусь без подобной чести… Когда все устаканится, уволюсь в запас и устроюсь воспитывать юношество в правильном патриотическом духе. Чтобы оно не бомбистов-террористов героями считало, а тех, кто дрался под Тюреченом, штурмовал Фузан и высаживался на Цусиме… Ну а потом, когда начнется следующая война, я снова встану в строй, и кто бы ни оказался врагом России, он надолго запомнит капитана Слона…

Докурив в несколько затяжек папиросу, капитан Рагуленко метким щелчком отправил окурок в массивную бронзовую плевательницу. И ведь сколько бы раз он ни проделывал этот фокус – еще ни разу не промахнулся.

– А так, Ваше Императорское Высочество, – продолжил он, – поверьте моему слову – главным врагом русской армии являются генералы, которые и после двадцати лет службы остались все теми же поручиками. Смотришь – пузо шире плеч, мундир шит золотом, ордена в два ряда до самого пупа, вид важный до невозможности; а внутри – пустота, и в этой пустоте, сидит все тот же поручик – все такой же маленький, как и двадцать лет назад. Ему бы геройски взвод или роту в штыковую водить за веру, царя и отечество, а не командовать корпусами и армиями. А вы, Михаил Федорович, не смейтесь – среди моряков, знаете ли, таких дутых адмиралов предостаточно. У каждого есть свой потолок, выше которого не прыгнешь, и неважно, сколько лет это персонаж протирал штаны на службе. Пустое место так и останется пустым местом, независимо от выплаванного ценза и выслуги лет. Правда, у вас, моряков, с этим проще, совсем уже полного идиота море само способно проглотить и не подавиться, не допустив таким образом до адмиральских чинов. Но ведь страшны не идиоты, страшны дослужившиеся до высоких чинов посредственности. И результат у них соответствующий: проигранные сражения, потопленные или тяжело поврежденные корабли, погибшие офицеры и матросы, которые своими жизнями заплатили за начальственную дурость. Так что тщательнее надо, Михаил Александрович, тщательнее, и чуть что, списывать таких деятелей с военного флота на флот торговый – кого капитаном прибрежного каботажника, а кого и капитаном дальнего плавания, в зависимости от компетенции…

Вот за такими разговорами о пользе всего хорошего против всего плохого мы и дошли до Дальнего. Что же касается капитана Рагуленко, то ни в какую отставку его отпускать не след. Не хочет человек расти в чинах сверх предела своей компетенции – и не надо. Должность батальонного командира в кадетском корпусе для него самое то, чтобы будущие офицеры с первых же шагов по службе имели перед собой образчик для подражания. А если учесть, что бригада полковника Новикова – это только первая ласточка в создании российских земноводных войск, то, может, стоит подумать о том, что будущих офицеров морской пехоты следует обучать в специальном морском стрелковом училище (к примеру, имени адмирала Ушакова), а будущих юнкеров для этого училища воспитывать в отдельном кадетском корпусе…

Впрочем, сейчас мне не до этих размышлений, ведь вон там, на берегу, аки голодный тигр в засаде, меня ожидает Наместник Дальнего Востока Алексеев. Не усидел в Порт-Артуре, примчался на встречу. Да и попробуй тут не примчись, если пришельцы с Эллиотов съехали, флот на Цусиму ушел, да так там и остался, ибо удобно оттуда грозить соседям; а вот Наместник Алексеев остался – причем, как бы ни при делах. Ни Макаров, ни Линевич, ни тем более Новиков с Одинцовым ни советов, ни разрешения у этого человека не спрашивают. И даже железнодорожные инженеры и топографы, по указанию князя Хилкова прибывшие размечать трассу новой дороги Мукден-Тюречен-Пхеньян-Сеул, на местное начальство поглядывают как на пустое место. Мол, у них приказ от самого государя, и они его выполняют. И я тоже могу не обратить на старика никакого внимания (ибо дело мое лежит в Питере), но я все же думаю, что от того, что я переговорю с этим человеком, ничего плохого не случится. Все же в течение всего времени, пока мы разбирались с Японией, со стороны господина Алексеева к нам был проявлен режим наибольшего благоприятствования, а посему за подобное стоило отплатить подобным, то есть остановиться на пару часов и уважить Наместника личной беседой. Чай, от меня не убудет.

Как и предполагалось, адмирал Алексеев встречал меня на причале. Пегая борода лопатой, насупленные седые брови, и вообще общий вид человека, испытывающего похмелье на чужом пиру. Тогда, в самом начале, когда японцы только собирались напасть на наш флот, этот человек предполагал, что он лично поведет в бой и флот, и армию, которые немедленно разгромят супостата и сделают его триумфатором. А получилось то, что получилось. Супостат разгромлен, но роль Наместника тут минимальна. И в пору неудач, и тогда, когда нашей армии и флоту сопутствовал успех, у руля событий находились совсем другие люди, а Наместник Дальнего Востока играл роль какого-то статиста, второстепенной фигуры, которая выходит и говорит, что «кушать подано».

Для начала я передал адмиралу Алексееву личное письмо Павла Павловича Одинцова, которое тот, не читая, сунул во внутренний карман мундира.

– Ну что, Михаил Александрович, – сказал он с некоторой обидой, – значит, все-таки уезжаете, оставляете старика одного…

– Ну какой же вы старик, Евгений Иванович, – ответил я, – в старики вам записываться рано, вы мужчина в самом расцвете сил, который немало еще послужит России. Часть войск мы отсюда, конечно, выведем, нечего им тут делать, ну так не в войсках же счастье? Дел тут у вас будет – начать и кончить, так что скучать окажется некогда. Одна прокладка железной дороги из Мукдена в Сеул и дальше до Фузана чего стоит. А программа переселения крестьян из малоземельных Центральных губерний на Дальний Восток? С Порт-Артуром и Дальним – признаю, с нашей стороны промашка вышла. Артур был нужен японцам как опорный пункт для дальнейшего продвижения в Китай, и забирали мы его у них только для того, чтобы пресечь эту экспансию, а база флота из него откровенно плохонькая. Единственные достоинства – Южноманьчжурская железная дорога, связывающая Порт-Артур с центральной Россией и незамерзающая гавань. А в остальном, как говорят наши моряки, лужа лужей. Зато видели бы вы Цусимский залив Асо – сразу бы обзавидовались. Огромный, глубоководный, тоже не замерзает. И ничего, что Цусима – это остров, расположен-то этот остров по отношению к российским портам всяко ближе, чем Сингапур к Британии, а Перл-Харбор к Североамериканским штатам. Если создать там соответствующую систему укреплений, подкрепить лояльным русским населением, а также натащить побольше запасов, то в разумно-вменяемые сроки захватить эту базу будет невозможно. И в то же время Цусима как пробкой затыкает собой Корейский пролив, одновременно открывая нашему флоту выход на просторы Тихого океана. Я признаю, что биться за господство над ним нам придется не завтра, и даже не послезавтра, сперва надо превратить Дальний Восток в густонаселенную и процветающую часть России. А вот тут Евгений Иванович, вам, как Наместнику, и карты в руки… Петр Первый твердой ногой встал на Балтике, князь Потемкин-Таврический присоединил к России Причерноморье, а вы будете тем, кто обеспечит нашей стране полноценный выход к Тихому океану. Ибо мало выиграть войну, значительно важнее суметь грамотно воспользоваться условиями наступившего мира…

Короче, приободрил я Наместника по полной программе, только вот говорить про намечающуюся в ближайшее время рокировку сестрицы Ольги с Николаем счел пока излишним. Сейчас в его понимании я – Наследник Престола, а завтра, в связи со слабостью моего брата, будущий Император, а потому и слушал меня Евгений Иванович очень внимательно. При этом у меня нет никаких сомнений, что сразу после свадьбы Ольга будет вполне способна начать производить здоровых и крепких потомков мужеска пола, которые и снимут с меня тяжкую обязанность быть пятым колесом в телеге и позволят жить своей собственной жизнью. Да мои потомки, скорее всего, никогда не взойдут на российский трон, но это меня ничуть не тяготит. Пусть. Зато они сами смогут решать свою судьбу, не сообразуясь с так называемыми государственными интересами, в соответствии с которыми невестами и женихами из монархических семей торгуют будто племенным скотом на рынке.

А толку? Даже «породнившиеся» между собой державы могут сцепиться между собой в такой ожесточенной войне, что только пух и перья полетят во все стороны. Ведь вопросы войны и мира решает не абстрактный «голос крови», а вопросы государственной безопасности и контроля над торговыми путями, рынками сбыта, а также источниками сырья. Еще я пока не стал говорить о том, что сразу после воцарении Ольги мы начинаем переговоры с Цынским правительством об аренде на сто лет всей Маньчжурии, а также об обретении полного протектората над Кореей. Такая информация преждевременна, но если все это удастся, то работы тут Евгению Ивановичу хватит буквально до конца жизни, и еще останется для его преемника.

* * *

12 июля 1904 года, утро. Владивосток, железнодорожный вокзал.

Командир особой отдельной Цусимской бригады морской пехоты полковник Новиков, Александр Владимирович.

Вот и заканчиваются мои славные холостые денечки. По прибытии во Владивосток нас (точнее, Ольгу) ожидало личное письмо от ее ненаглядного братца Ники, а вместе с ним – составленное по всем правилам признание ее предыдущего брака недействительным. Ее бывший благоверный в порыве раскаяния подписал такую страшную бумагу, что Николай просто не мог не дать разрешение на аннулирование брака сестры. Кстати, аннулирование – это не развод, так что теперь официально Ольга считается девушкой, которая никогда не была замужем… Также в письме было написано, чтобы мы скорее делали свои дела и прибывали в Петербург менять караул. А то Николай уже устал ждать, да и неспокойно что-то в Северной Пальмире…

Прочитав это письмо, Ольга тут же развила бурную деятельность, которая в основном заключалась в том, чтобы побудить меня еще до отъезда провести обряд нашего с ней обручения. Мол, иначе наша совместная поездка будет выглядеть просто неприлично. Ольгу поддержал Павел Павлович, сказав, что официальный жених Великой княгини – это статус, а уж жених будущей императрицы, то есть будущий принц-консорт, это статус в квадрате. А такие статусные штуки будут нам совсем не лишними, когда придется нагибать Петербург и в одних трусах строить на подоконниках высший свет Российской империи. Одной бригады моих головорезов для этого будет недостаточно, понадобятся еще факторы нематериального плана, и ни один из них не окажется лишним.

Итак, несмотря на всю мою нелюбовь к подобным мероприятиям, пришлось смириться и, натянув на морду маску показного благолепия, отправиться в Успенский собор Владивостока – исповедоваться и причащаться перед столь важным действием в моей жизни. Исповедь у нас с Ольгой принимал не кто-нибудь, а епископ Владивостокский Евсевий. Думаю, что в случае Ольги свою роль опять же сыграл ее статус, а вот я заинтересовал его преосвященство в силу своего происхождения и личных качеств. Вряд ли он ничего не слышал о пришельцах из будущего, которые сначала образовали временную колонию на островах Эллиота, а потом провозгласили вассальное России Великое Княжество Цусимское. А я, как-никак, и есть Великий князь Цусимский, собственной персоной. То есть опять же во главе всего тот же статус или все-таки интерес к людям, не укладывающимся в обычные рамки? Не знаю, не знаю…

Епископ Евсевий, архипастырь Владивостокский и Камчатский, оказался мужчиной средних лет с обильной, тщательно расчесанной бородой, а самое главное, живыми умными глазами, за которыми угадывалась весьма деятельная натура. Вообще-то, наверное, иного человека на такой пост бы и не назначили, потому что на территории, где располагалась Владивостокская и Камчатская епархии, с легкостью могли бы разместиться такие немаленькие европейские страны (все вместе) как Франция, Португалия, Испания и, пожалуй, хватило бы, еще места для Бенилюкса. К тому же в ближайшее время к Владивостокско-Камчатской епархии для церковного окормления добавятся территории Маньчжурии и Кореи, и после того под рукой епископа Евсевия окажется территория, равная половине всей Европы. Правда, населения (особенно православного) на этой территории пока еще немного – меньше, чем в том же Бенилюксе. Но лет через двадцать, которые еще может прожить этот человек, я могу дать вам гарантию, что после тех программ, которые мы собираемся предпринять, тут яблоку негде будет упасть; такая это благодатная и отзывчивая земля, особенно при грамотном управлении со стороны как светских, так и церковных властей.

Первым к владыке на исповедь зашла Ольга. В чем она там каялась, я не знаю, это вопрос сугубо личный. Но разговор с епископом занял у нее совсем немного времени, что говорит о том, что моя невеста – человек относительно безгрешный и на покаяние ей много времени не требуется. К тому же личной жизнью мы с ней еще не жили, честно решив отложить это дело до свадьбы. Она же у меня все-таки будущая императрица, которой неприлично идти под венец с уже оттопыренным животом. Ну ничего, пройдет еще совсем немного времени, и мы эту недоработку непременно наверстаем, только это будет уже после свадьбы.

Ольга вышла вся какая-то радостная и умиротворенная, и настала моя очередь…

– Здравствуйте, Преосвященнейший Владыко Евсевий, – вежливо поздоровался я, прикрыв за собой дверь.

– И тебе тоже здравствовать, сын мой, – ответив епископ, бросив на меня острый испытующий взгляд, – как я понимаю, передо мной стоит наш будущий царь?

– Спаси меня Боже, Владыко, от такой участи, – серьезно ответил я, – я все-таки Воин, а не Властитель, а это совсем разные ипостаси. Могу дать вам слово, что если задуманная нами рокировка на троне Российской империи успешно осуществится, то моя супруга будет полностью независимой самовластной властительницей. Самое большое, что может случиться с моей стороны, это совет по тем вопросам, в которых я понимаю. Но в ее распоряжении всегда будет все, что я добыл, а также мои кулаки, мой пистолет, преданность верных мне людей и мой талант командира. И если хоть кто-то посмеет обидеть или оскорбить – хоть мою жену в частности, хоть Россию в целом – то он об этом жестоко пожалеет, будь это хоть частные лица, хоть целые государства. Это я всем могу обещать сразу. А в остальном, Ваше Преосвящество, я обещаю быть вполне обычным мужем, разделять с женой ее заботы и минуты счастья, а также быть с ней в горе и радости…

– Хороший ответ, сын мой, – кивнул епископ, – и самое главное, я вижу, что ты действительно так думаешь, а не просто пытаешься произвести на меня благоприятное впечатление. Я ведь вижу, что ты и на самом деле из тех, кто способен сокрушать целые царства, так же, как в библейские времена Иисус Навин сокрушил стены Иерихона… Страшные времена наступают в этом подлунном мире, если в него приходят такие люди как вы… Вы думаете, я не знаю о событиях этой ужасной войны? О нет, мне вполне известно, что там, где появлялись вы с вашими товарищами, японцев ожидало внезапное и полное уничтожение. Вы обрушивались на врагов как языческая Немезида, всегда добиваясь полного и окончательного разгрома…

– Страшные времена, Преосвященнейший Евсевий, – ответил я, – наступят без всякого нашего участия. Грядет Великий и Ужасный двадцатый век, и я и мои товарищи – это единственное, что стоит между Россией и надвигающимся на нее кошмаром, ибо тот, кто предупрежден, тот вооружен. Мы все жизнь свою положим и глотки зубами рвать будем, лишь бы этот мир не пережил того, что пережила Россия в нашем прошлом. На войне как на войне. Единственное, что нас заботит в таком случае, это чтобы как можно больше русских воинов выжили и победителями вернулись к своим родителям, женам и детям. А за врагов мы не в ответе. У них на это свои генералы есть, и кто же виноват в их бедах, если они сами решили воевать с Россией.

– Да уж, молодой человек, – покачал головой епископ, – а можно немножко поподробнее рассказать об ожидающих Россию бедствиях?

– Можно и поподробнее, – ответил я, – но только вы уверены, что хотите знать всю эту мерзость? Заглянув в сии бездны, вы ужаснетесь увиденному. Даже сам ад с Сатаной и чертями покажется вам понятным и родным местом, ведь сатанинские силы творят зло в силу своей природы, а люди в силу алчности, зависти и ненависти к своему ближнему, а также неумению понимать и прощать тех, кто отличается от них цветом кожи, разрезом глаз, или символом веры…

– Я уверен в себе, молодой человек, – с некоторым раздражением ответил мне епископ Евсевий, – со мною Бог, и он поможет мне вынести все, что вы сможете мне сообщить.

– Хорошо, Ваше Преосвящество, – кивнул я, – можете считать, что вы сами напросились, потом не жалуйтесь. Помните, что во многих знаниях многие печали? Знания, которые несем мы, буквально отравлены ядом. А чтобы вы понимали, что все серьезно, дайте, пожалуйста, сюда библию. Поступим как в американском суде. Все время, пока я буду говорить моя рука будет лежать на священной книге, чтобы вы видели, что я говорю правду, одну только правду… Иначе как я смогу убедить вас в искренности всего сказанного?

– Хорошо, сын мой, – согласился Преосвященный, подавая мне толстую Библию в массивном переплете, – только будьте добры, начните с символа веры. Это для того, чтобы я был уверен, что мы с вами говорим на одном языке.

– Верую в единого Бога Отца, – начал я, положив руку на Библию. – Вседержителя, Творца неба и земли, всего видимого и невидимого. И в единого Господа Иисуса Христа, Сына Божия, Единородного, рожденного от Отца прежде всех веков: Света от Света, Бога истинного от Бога истинного, рожденного, не сотворенного, одного существа с Отцом, Им же все сотворено. Ради нас людей и ради нашего спасения сошедшего с небес, и принявшего плоть от Духа Святого и Марии Девы, и ставшего человеком. Распятого же за нас при Понтийском Пилате, и страдавшего, и погребенного. И воскресшего в третий день согласно Писаниям. И восшедшего на небеса, и сидящего по правую сторону Отца. И снова грядущего со славою, чтобы судить живых и мертвых, Его же Царству не будет конца. И в Духа Святого, Господа, дающего жизнь, от Отца исходящего, с Отцом и Сыном сопокланяемого и прославляемого, говорившего через пророков. В единую святую, соборную и апостольскую Церковь. Признаю одно крещение для прощения грехов. Ожидаю воскресения мертвых, и жизни будущего века. Аминь…

Закончив с Символом Веры, я перешел к своему основному повествованию, и вот что странно – едва я начал говорить, речь моя полилась легко и свободно, будто историю двадцатого века со всеми ее ужасными подробностями излагал не я сам, а кто-то другой, хладнокровный и отстраненный, печалящийся о всех тех ненужных жертвах, которые принесла Россия за истекшие сто лет, пока ее история выписывала кровавые зигзаги…

Но рано или поздно все кончается, подошел к концу и мой рассказ. И после того как я замолчал, в епископской келье наступила полная тишина.

– Да, сын мой, – через некоторое время нарушил молчание епископ, – вы были правы, ваше знание действительно отравлено ядом сомнения…

– Иногда из яда делают лекарство, Ваше Преосвященство, – ответил я, – а лекарство, примененное в чрезмерной дозе или несвоевременно, становится ядом. И вы может быть уверены, что мы будем взвешивать каждый шаг и принимать решение исходя из сложившихся обстоятельств, имея в виду исключительно пользу России, потому что так хочет Бог. Иначе бы нас здесь не было. Говоря «Мы», я имею в виду не только своих современников – пришельцев из будущего, но и уроженцев этого времени, которые разделили наши цели и задачи и, обнажив мечи, встали с нами в один строй.

– Да, это так, – кивнув каким-то своим мыслям, согласился со мной епископ Владивостокский, – скорее всего, вы во всем правы. Благословляю вас на этот подвиг. А сам я буду думать над сказанным вами и молиться. Авось Господь надоумит меня, как следует тут поступить… А вы ступайте, и да пребудет с вами Бог.

«Ступайте, – подумал я, вставая, – я-то уйду, но встречи с вами еще ждут Павел Павлович с Дарьей Михайловной, а это совершенно отдельная история…»

Но, к моему удивлению, ни Павел Павлович, ни Дарья Михайловна не потратили много времени на исповедь, и вышли от Епископа Владивостокского довольно быстро.

Дальше был сам обряд обручения, на котором в качестве почетных гостей присутствовали офицеры моей бригады Владивостокского отряда крейсеров, снова вернувшихся в свою базу, а также члены команд «Вилкова», «Трибуца» и «Быстрого». Вполне достойная, как тогда казалось, компания. Но об этом позже. Правда, никакой особой пышностью это мероприятие не отличалось. Мундиры на офицерах повседневные, платья на дамах дорожные, суточный ресторанный загул по столь славному случаю был сочтен нежелательным, артиллерийский салют, который предлагали местные моряки, тоже. И только Ольга дала короткую телеграмму брату: «Ники, я так счастлива. Жди. Скоро увидимся». Нас ждала грузящаяся в эшелоны моя бригада, ВИП поезд и дальний путь через всю Россию до Петербурга. Рыдали на вокзале «Прощаньем славянки» духовые оркестры, а эшелоны один за другим отходили от платформ, уходя на перегон. Нас ждала зеленая улица. То есть все встречные поезда будут отстаиваться на станциях или разъездах, пока наши составы не проследуют мимо. И в самой середине колбасы из четырех эшелонов бригады – состав с особо важными персонами.

Ну и, конечно же, не обошлось без того, что это событие попало на страницы местных газет. Во время самого обряда никого из посторонних в Успенском соборе, правда, не было, но кто-то слил достаточно подробную информацию писакам, которые разразились пространными статейками. Не каждый же день в их городе на самом краю русской земли заключают помолвку со своими избранниками следующие проездом Великие княгини. Знал бы это писака истинную подоплеку событий так вообще лопнул бы от гордости…

* * *

12 июля 1904 года, около полудня. Мукден, гауптвахта при штабе Маньчжурской армии.

Великий князь Кирилл Владимирович.

Больше трех месяцев мы с братцем Бобом протираем штаны на Мукденской гауптвахте. Содержание тут у нас вполне приличное, еду нам, как великим князьям, носят прямо из ресторана, постели мягкие; но нет ни вина, ни девок, ни приличествующей нам, великим князьям, компании. Правда, при всем при этом не возбраняется получать газеты и письма, а значит, при обилии свободного времени можно заняться таким непривычным для нас занятием, как думание. С непривычки это тяжело и больно, но надо; да и делать-то все равно больше нечего.

Но думай не думай, а по любому получается, что творится сейчас что-то страшненькое. Все будто с цепи сорвались, и первый из них Мишкин. Куда делся тот молодой шалопай, поручик синих кирасир, с которым, говорят, можно было вполне приятно подвыпить в офицерском собрании? Сам я, правда, с ним не пересекался, так как посещал Морское собрание, в которое армейским офицерам вход был закрыт (и наоборот), но при этом от общих знакомых был немало наслышан о похождениях юного Мишкина. А тут, когда я увидел его в Мукдене, это был уже, право слово, какой-то не человек, а настоящий цепной пес. Шерсть на загривке дыбом, зубы оскалены и все время рычит. Зря тогда Боб за револьвер схватился. Если бы не эта глупость, наше заточение долго бы не продлилось. Выпустили бы через неделю, как миленькие, и извинились. А так выходит «покушение на наследника престола».

А все наша маменька, которая тоже полная дура – прислала нам обоим телеграммы «Бросайте все и приезжайте». А она подумала, сколько людей эти телеграммы увидят и кому они при этом доложат? А ведь у нас в России, едва узнав новость, все тут же докладывают своему начальству или просто высоким покровителям. И здесь, в Маньчжурии, тоже. Кто-то докладывает Наместнику Алексееву, кто-то пишет всесильному Витте, кто-то по старой гвардейской привычке отчитывается перед папенькой, а кто-то строчит кляузы Ники. Такие сообщения следует отсылать с особо доверенными людьми, умеющими передать письмо из рук в руки, чтобы никто не заметил, а телеграмма – это способ прокричать о своих намерениях на весь свет, ведь с ней и никакой перлюстрации не надобно. Все и так прозвучало на весь свет, не хватает только публикации в газетах. Представьте себе, светская хроника: «Настоящим сообщаем, что Великий князь «К» решил побороться за корону Российской империи…». Вот в результате такого маменькиного недоумия мы тут и загораем.

Конечно, у нас, у Владимировичей, имеется определенное преимущество для того, чтобы претендовать на российский трон. Во-первых – в Петербурге каждая собака знает, что Мишкин не хочет быть следующим царем и бегает от это чести как от огня. Для закрепления этого его желания оставалось только организовать какую-нибудь историю с его тайной женитьбой на разведенной простолюдинке (желательно еврейке) – и вопрос решен. Даже если бы он и захотел передумать, то уже бы не смог. Во-вторых – в вопросах престолонаследия, когда случай не имеет однозначного трактования, очень много значит мнение гвардии, которой, между прочим, командует мой Папа, и большинство офицеров в которой – его креатуры. К тому же мой Родитель еще при воцарении предыдущего государя был назначен пожизненным Регентом Империи, а это было бы немаловажным в том случае, если бы решалась судьба трона, оставшегося без законного наследника мужеска пола.

Но теперь все это не имеет ровным счетом никакого значения. Папа писал, что все равно бы у нас ничего не выгорело. Во-первых – Ники поддерживает его Маман, а это та еще разъяренная мегера в гневе, во-вторых – после смерти Аликс в окружении императора завелись такие люди, по сравнению с которыми знаменитый Малюта Скуратов покажется добреньким старичком. Именно вокруг них собираются отличившиеся флотские и армейские офицеры, сперва добровольно отпросившиеся на войну, а теперь, по завершении кампании, возвращающиеся к местам постоянной службы. И это еще одно новшество, вне зависимости от того ведомства, по линии которого они проходят службу; эти люди сомкнулись в плотный кружок, который поддержит кого угодно, только не нас, Владимировичей. Истинного претендента на замещение вакантной должности царя еще не объявили, но предполагается, что это будет тот же Мишкин, который изменит свое предварительное решение не садиться на трон. Женить-то его на разведенной еврейке мы не успели.

При этом эти люди очень хорошо стакнулись с вдовствующей императрицей, в результате чего все они крутят бедным Ники как безвольной куклой сразу во всех направлениях, и пробиться к нему, чтобы вставить свое слово, почти невозможно. Папа писал, что когда стало известно о политических шашнях Маман с неким мистером Роджерсом из британского посольства, то их обоих вызвали в Царское село, где Вдовствующая императрица сурово, но добродушно отчитывала наших с Бобом предков, как нашкодивших гимназистов.

Поэтому теперь наше дело – сидеть здесь, вести себя прилежно и ждать, пока все утихнет, а то ведь, помимо мукденской гауптвахты, есть места куда как пострашнее – например, казематы Петропавловской крепости, откуда узники выходят только для того, чтобы с утра по холодку прогуляться до эшафота с виселицей. Лучше плохо сидеть, чем хорошо висеть, хи-хи-хи. К счастью, на лиц такого высокого звания, как мы с Бобом, смертная казнь не распространяется. Последний раз нечто подобное было двести лет назад, когда Петр Великий приказал отрубить голову своему сыну, и после этого больше не было ни одного случая. Даже когда императрица Елисавет Петровна заподозрила своего племянника, будущего императора Петра Третьего, в шпионаже в пользу Пруссии, то она всего лишь отстранила его от государственных дел. Но это сегодня мы находимся в безопасности, чтобы не натворили, а что будет завтра? Тем более, что времена-то действительно наступают страшные, не чета прежним, поэтому лучше прикинуться паиньками, мол, оно само так вышло, случайно.

И вот сидим мы с Бобом в камере, никого не трогаем, от нечего делать лениво играя в карты на интерес, как вдруг – трам-бамм-тарарам! – по всей гауптвахте начинается шум и беготня, какие обычно предшествуют визиту какого-нибудь особо важного лица. И точно! Лязгнул отодвигаемый засов, заскрипели чуть приржавевшие петли, и на пороге нашего узилища обрисовался шалопай Мишкин собственной персоной. Но, Боже! В каком он виде! Загорелый как негр, что только подчеркивает свирепый взгляд его чуть выкаченных светлых глаз, чуб, выгоревший на солнце до полной белизны, по-казачьи торчащий из-под козырька фуражки, и ухмылочка победителя на лице…

– Ну, двоюродные братцы, алкоголики-тунеядцы, – радостно возгласил он, едва увидев наши вытянувшиеся от изумления рожи, – давайте с вещами на выход. Тот, кто не успеет на поезд, до самого Питера будет бежать за нами по шпалам. Раз-два, раз-два, раз-два…

И, отсмеявшись, добавил уже вполне нормальным тоном:

– Вы, кузены, оба, конечно, большие балбесы, и впутались в очень грязное дело, но в ознаменование победы над японцем Ники повелел забыть и простить… тьфу ты, простить и забыть. В то же время ваш Папа прислал телеграмму, в которой попросил меня доставить вас обоих в Петербург в целости и сохранности и сдать ему с рук на руки – для производства отеческого внушения. А то если вас здесь оставить, вы еще во что-нибудь такое же вляпаетесь, да так, что отмыть вас от дерьма будет уже невозможно. Так что вперед бегом и шагом марш, ничего страшнее родительских розог и оплеух вас впереди не ждет.

И этот зверюга – Мишкин? Ни за что бы не поверил! Даже тогда, три месяца назад, он уже был на себя не похож, а сейчас и вовсе будто другой человек. Такой и на трон брата сядет, и врагов в бараний рог скрутит, а также покажет всем неприятелям, где зимует лютая русская кузькина мать. Да и нам лучше его не задевать, хоть мы и не желали ему ничего плохого… Выходим из камеры, и видим, что Мишкина сопровождают самые отъявленные головорезы, каких только можно придумать. Морды наглые, взгляд оценивающий, погоны прапорские, но у каждого короткий карабин на плече и по полному банту солдатских егориев… Встретишь такого ночью в переулке, так сам ему все отдашь – и наган, и кошелек, и саму жизнь. А старший среди них был в звании капитана – такой же, как его люди, если не хуже. А Мишкин и говорит этому капитану: «Вот, Слон, знакомься, Великий князь Кирилл Владимирович – какой ни есть, а все ж родня…». После тех слов капитан-Слон, как глянул на меня своим взглядом, будто прикидывал, как половчее будет меня расстрелять, так сердце в пятки и ушло. И ведь видно, что плевать ему и на великокняжеский титул, и на моего Папа, как наплевать на все это было бы какому-нибудь амурскому тигру, напялившему на себя человечью шкуру. Явно этому Слону про меня кто-то что-то плохое рассказывал, а вот портрет показать не догадался; и вот теперь, с подачи Мишкина, он меня знает.

* * *

Час спустя, вагон литерного поезда Великого князя Михаила Александровича.

Колеса поезда простучали по выходным стрелкам станции, паровоз где-то впереди гугукнул – и впереди открылся путь на Харбин. По всем расчетам, поезд будет там еще до полуночи, с гарантией опережая идущие от Владивостока эшелоны бригады морской пехоты. А сейчас за окнами вагона расстилались унылые пейзажи выжженной солнцем маньчжурской степи, в отдалении украшенной поросшими лесом сопками. Но два человека, сидевших в купе Великого князя Михаила, вели между собой беседу, лишь изредка поглядывая на местные, уже примелькавшиеся им пейзажи.

– И что, Михаил Александрович, – спрашивал у Великого князя капитан Рагуленко, – вы с братом думаете, что этот кадр возьмется за ум и прекратит свои интриги? Да черта с два.

– Я, честно говоря, не знаю, – отвечал Михаил, – о чем думает Ники, и думает ли он вообще. С одной стороны, семейство Владимировичей не способно на что-нибудь хорошее, так же, как кошка не способна гавкать, а с другой стороны, привлечение к ответственности кого-то из Великих князей по делу о государственной измене было бы настоящим нонсенсом. Такого, по-моему, вообще никогда не бывало.

– В том то и дело, что бывало, – хмыкнул Рагуленко, – и если Иван Грозный прибил своего сына действительно сгоряча, можно сказать, ни за что ни про что, то Петр Великий вполне осознанно устроил судилище над наследником престола, после чего приказал казнить его лютой смертью…

– Ну, так то отец над сыном, и к тому же целых двести лет назад, – не согласился с собеседником Михаил, – в те времена у отца над сыном была буквально абсолютная власть, а если этот отец еще и самовластный монарх… Нет, нет и еще раз нет. Наш случай под ту историю совсем не подходит, тем более что Кир – это совсем не организатор и руководитель заговора, а всего лишь кукла, удобная для манипуляций…

Некоторое время спустя его собеседник сидел молча, будто бы размышляя.

– А ведь и точно, – наконец сказал он, – живой Кирилл Владимирович значительно лучше мертвого, потому что так мы сможем проверить, у кого еще руки тянутся к ниточкам, чтобы за них немножечко подергать. Ну не поверю я, что Кирова мамаша отказалась от мысли продвинуть свое драгоценное чадо в императоры, а британская разведка признала несбыточным свой проект по заполучению на троне Российской империи удобного царя.

Немного помолчав, капитан Рагуленко продолжил:

– Я совершенно не хочу ничего плохого этому человеку, сам бы с удовольствием распил с ним пару бутылочек мадеры, но допускать это существо до трона Российской империи у меня нет никакого желания. Он же пропьет все, что можно и что нельзя, и сдохнет от цирроза, оставив страну, опутанную долгами и невыгодными договорами. Если Николая обманывали и облапошивали, играя на доверчивости к честному слову и честолюбии, то с Кирюхой и вовсе не будут церемониться, считая, что этот подпишет все что угодно. Видел я такое во времена бурной молодости, и больше смотреть не хочу. Если вы с братом хотите, чтобы после этой истории Кирилл выжил, необходимо позаботиться о том, чтобы эту жизнь он прожил как частное лицо. И никак иначе.

– Вот я и думаю, как этого добиться, – задумчиво произнес Михаил, – может, женить Кира на какой-нибудь разведенке?

– Вряд ли это поможет, – покачал головой его собеседник, – в нашей истории он был женат не просто на разведенке – она к тому же была неправославной и недопустимо близкой родственницей; но тем не менее твой брат его простил. Когда же все рухнуло и вы с Николаем были уже мертвы, это дерьмо всплыло и принялось вонять, что оно – Всероссийский император Кирилл Первый…

– Я об этом помню, – кивнул Михаил, – и приму меры, чтобы при любом развитии событий подобное не повторилось…

* * *

12 июля 1904 года, 20:35. Тихий океан, 44 с.ш. 147 в.д., Борт атомного подводного крейсера К-419 «Кузбасс», глубина 50 метров, крейсерский ход 18 узлов.

Командир АПЛ капитан 1-го ранга Александр Степанов, 40 лет.

Наша недолгая русско-японская война закончилась. Настроения не испортило даже то, что нас сначала направили с Цусимы отдыхать на Эллиоты, потом включили в операцию по уничтожению британской эскадры, потом, не успели мы ступить ногой на берег, сразу же вовлекли в перебазирование с Эллиотов обратно на Цусиму… Короче, типичный случай нашего российского бардака, когда мы сами не знаем, чего хотим. Но даже этот бардак – ничто на фоне того удовольствия, которое мы получили, участвуя в погроме британской эскадры, а пленный адмирал Ноэль у нас на борту – это вообще воспоминание на века. Правда, потом, после этой чехарды, было две недели полноценного отдыха на Цусиме, где нашей команде постарались создать полноценный комфорт. Только после этого нам объявили о перебазировании «Кузбасса» и «Иркутска» на Балтику. Ну да, правильно – Мурманска с Североморском еще не существует, и потому базировать лодки нашего класса на «северах» пока невозможно. В любом случае, следующий тайм Большой Игры пройдет именно на европейских полях, а значит, наше с «Иркутском» место тоже там, поближе к будущим событиям грядущей Первой мировой войны. Ну а западное побережье САСШ, Сан-Франциско и Лос-Анджелес для нас пока не предмет первой необходимости.

Перед отбытием мы основательно со всеми попрощались – в первую очередь с корейским обслуживающим персоналом нашей базы, который в полном составе прибыл на Цусиму с Эллиотов. Мы пользуемся их гостеприимством совсем недавно, но уже успели оценить его в полной мере. К сожалению, на Балтике ни в одном из пунктов базирования (две подводные лодки, пусть даже и атомные, на полноценную базу не тянут) подобного сервиса у нас не будет. Слишком уж там по-европейски «свободолюбивое» местное население. Быть рабами шведов, датчан или поляков им приятнее, чем являться подданными русского царя.

Император Александр Первый создал финскую государственность как голема на пустом месте из дерьма и грязи, вдохнул в это уродливое образование жизнь, даровал чухонским дикарям законы и парламент; и все это привело только к тому, что теперь вся эта шпана, получив независимость из рук англокаксов, гавкает на нас из-за забора и уже успела целых три раза повоевать против России в войнах разной интенсивности. К примеру, в восемнадцатом году озверевшие финские нацики из щюцкора с одинаковым энтузиазмом резали как пробольшевистски настроенных русских рабочих, так и пробелогвардейских офицеров и их семьи… Заинтересованные лица (я имею в виду будущую императрицу) об этом уже проинформированы, так что теперь не удивлюсь, если скоро в жизни обитателей Великого Княжества Финляндского наступят ба-а-альшие перемены, а само это княжество прикажет долго жить…

Хотя… уютная глубокая бухта где-нибудь в шхерах, отселенное поближе к Магадану местное население, лояльный персонал базы – это как раз то что доктор прописал. Чем, к примеру, в этом качестве плохи Аландские острова? На пункт Парижского договора от 1856 года, закрепляющий их «дефортифицированный» статус, можно забить большой и толстый болт – точно такой же, какой уже был забит на остальные пункты этого замшелого трактата, касающиеся ограничений, которые России пришлось взять на себя в Черном море. А что касается двадцати тысяч этнических шведов, которые пока обитают на этих стратегически важных островах, то их можно поставить перед выбором: либо добровольный переезд в Швецию, либо не совсем добровольный – в окрестности Магадана. В любом случае, если на Аландах разместится сверхсекретная военная база, то нелояльного России населения там не останется.

Но это в идеале; сначала нам с «Иркутском» надо дойти до Атлантики и демонстрацией своего присутствия прикрыть процесс смены власти в Петербурге от любителей вмешиваться в чужие внутренние дела. Из трех возможных маршрутов – с огибанием Южной Америки мимо мыса Горн, с огибанием Африки мимо мыса Доброй Надежды и самого короткого, через Северный Ледовитый океан с проходом над Северным Полюсом – мы выбрали последний. Не только потому, что это патриотично, но, в первую очередь, из-за того, что так мы будем на месте в два раза быстрее. По предварительным расчетам, на весь путь в морских глубинах у нас всего уйдет шестнадцать суток, из которых два дня уже позади. При этом наш маршрут к северному Морскому Пути имеет весьма приблизительное отношение. Тот пролегает вдоль побережья Сибири, а мы, не связанные ничем, пойдем напрямую через полюс или его ближайшие окрестности. В советское время командиру за подобный переход давали Героя Советского Союза, как за полет в космос, а вот мы проделываем это не ради наград.

Помимо штатной команды, в качестве почетных гостей у нас на борту присутствуют два человека, каждый из которых по-своему связан с полярными исследованиями. Первый из них – это лейтенант Колчак, знаменитый не только безумной храбростью на этой войне, но и тем, что перед ее началом, в 1900–1903 годах, он участвовал в русской полярной экспедиции, по возвращении из которой в Якутске узнал о начавшейся русско-японской войне.

После известия о начале войны лейтенант Колчак немедленно подал начальству просьбу о переводе из штата Академии Наук в Морское ведомство, после чего сразу выехал в Порт-Артур. И по пути, в Иркутске (как говорится, не снимая лыж), буквально мимоходом он умудрился обвенчаться со своей невестой, которая бегала за ним целых четыре года. Все бы хорошо, да только отважный морской офицер и полярный исследователь в политике разбирался ничуть не лучше, чем свинья в апельсинах. И потому Павел Павлович Одинцов принял решение постараться держать этого человека поближе к «северам» и подальше от бурлящих столиц. Верховный правитель «в тот раз» из него получился откровенно никакой, что, собственно, признавали даже противники большевиков.

Кстати, узнав о возможности всплыть на полюсе и высадить исследовательскую партию (как описал Жюль Верн в романе «Двадцать тысяч лье под водой»), Колчак загорелся идеей организации дрейфующей экспедиции с собой в роли начальника экспедиции. Пришлось объяснять, что с бухты-барахты такие дела не делаются, и что, помимо жгучего желания, нужна тщательная подготовка. Но идею мы запомнили. Пока наши атомоходы на ходу, в гости на Северный полюс можно будет сходить не раз и не два. Но это будет потом, а пока мы заглянем на полюс с краткосрочным визитом.

Вторым нашим гостем был не менее знаменитый писатель, журналист и авантюрист Джек Лондон, который никак не мог пройти мимо такой возможности и как клещ вцепился в возможность подводного плавания через полюс. Да черт с ним, с полюсом; возможность хотя бы просто подводного плавания в семь тысяч морских миль буквально вскружила ему голову. Тут надо сказать, что личный писательский график знаменитого автора по сравнению с нашей историей претерпел существенные изменения. Если в нашем прошлом эта война не вызвала в Джеке Лондоне большого эмоционального отклика, то на этот раз он не уставал марать бумагу, занося на нее свои впечатления и главы нового романа, героями которого, как я понимаю, станем все мы, пришельцы из будущего.

Впрочем, пролив Екатерины (между Итурупом и Кунаширом) мы преодолели в надводном положении, обменявшись приветственными сигналами с крейсером «Диана», что дежурил здесь. Сонная богиня, почти бесполезная в линейном бою и малопригодная к крейсерским операциям (вот кого надо было ставить в Чемульпо, а не «Варяга»), в настоящий момент занималась освобождением Курильских островов от присутствия предыдущих хозяев, что, впрочем, не касалось миролюбивых и лояльных России айнов. Иногда операция по выдворению сопровождалась артиллерийской стрельбой и высадкой десантной роты, но чаше, едва завидев Андреевский флаг, японцы грузились на свои шхуны и улепетывали восвояси. Эта война была для них проиграна, так что незачем было и дальше ухудшать свою карму. Вот для этой дозорно-таможенной службы крейсера-богини подходили в самый раз. Сюда бы еще «Аврору» (чтоб не палила во что ни попадя) – и российские интересы в Охотском море будут под надежной защитой.

Едва «Диана» осталась за кормой, я отдал приказ на погружение. Теперь всплывать мы будем только в Беринговом проливе, на самом Северном Полюсе и в Датском проливе, отделяющем Исландию от Гренландии. А дальше, как говорится, по обстановке.

* * *

13 июля 1904 года, утро. Харбин, Железнодорожный вокзал.

Великий князь Михаил Александрович.

Стоя на перроне Харбинского вокзала, Великий князь Михаил вспоминал того Мишкина, который четыре месяца назад, 15 марта, отправлялся в путешествие с Николаевского вокзала славной столицы Российской Империи, иначе еще именуемой Северной Пальмирой. Ему, нынешнему, хотелось взять того беспутного шалопая да тряхнуть его хорошенько, чтобы скорее брался за ум. Но не протянешь же руку за четыре месяца назад и не достанешь того себя железной рукой… Главное, что ЭТОТ Великий князь Михаил Александрович совсем не тот, что раньше. Сейчас казалось, что ему не двадцать шесть лет, а вдвое больше. Эта война приняла его в свои объятья, закалила, превратила из избалованного мальчика во взрослого мужчину и теперь выплевывает обратно, на горе обсевшим российский престол жирным котам из нынешней элиты. Недаром же кузены Владимировичи, едва узрев этого нового Михаила, уставились на него как на внезапно явившегося им пришельца с Марса.

Сам он воспринимал это превращение как что-то должное, ибо все изменения, происходящие с его натурой, были постепенными и естественными, и заметить их можно было только сравнивая того «Мишкина» с этим «Михаилом Александровичем».

«А мог бы ты такой, – спрашивал он сам у себя, – принять трон вместо Ольги, впрячься в это ярмо и тащить Россию в будущее с тем же упрямым остервенением, с каким это дело делал покойный Папа?»

«Мог бы, – отвечал он сам себе, – но не как раб на галерах, как некоторые из рассказов господина Одинцова, а как викинг на драккаре, который в шторм гребет не потому, что его подгоняет бич надсмотрщика, а потому, что осознает необходимость напряжения всех сил ради общего спасения. И его товарищи рядом точно так же налегают на весло, выгребая против штормового ветра. Даже не становясь императором, я все равно впрягусь в эту упряжку и буду тащить, насколько есть сил. А если мне все-таки однажды придется занять трон (например, по причине безвременной смерти Ольги), то причастные к такому исходу об этом жестоко пожалеют. Я буду хранить свою сестру тем, что пообещаю в случае своего прихода к власти устроить всем причастным к ее гибели истинный ад на земле, и неважно кто это будет – прямые исполнители или же заказчики и выгодополучатели… Клянусь, что все это будет именно так, и не иначе, и что наши недруги еще будут сдувать с Ольги пылинки, лишь бы на их голову не обрушился я, Великий и Ужасный».

Такому взгляду на жизнь немало способствовали беседы в пути, которые Великий Князь заводил не только с капитаном Рагуленко, человеком весьма своеобразных взглядов, но и с его бойцами, бывшими контрактниками Федерации и нынешними прапорщиками Империи. Больших стратегических откровений из этих бесед едва ли можно было извлечь (по таким вопросам следовало обращаться к полковнику Новикову), но зато они показывали, какой ясный и незамутненный взгляд на жизнь исповедовали эти простые люди из будущего. Простые – это не значит глупые и необразованные; скорее они игнорировали нелепые условности и воспринимали вещи такими, какие они сесть на самом деле. Если враг не сдается, то его уничтожают, говорили они, а вор должен не гулять на свободе, а сидеть в тюрьме.

Именно поэтому, когда по приезду в Харбин навстречу Великому князю выскочил генерал-майор Хорват, главноуправляющий Китайской Восточной Железной Дороги, за которым водилось немало грешков по материальной части, Михаил обдал его таким холодом, что владыка путей и паровозов, ловкий гешефтмахер и опытный интриган моментально стушевался. Да, железнодорожный механизм КВЖД функционировал безупречно, поезда двигались строго по расписанию, а ни на самой железной дороге, ни на сопутствующих ей предприятиях никогда не случалось забастовок, так как рабочие и служащие были довольны своим начальством. Но слишком много материальных средств уходило на подмазку и притирку, благодаря чему КВЖД считалась образцом коррупционного предприятия, а о том, что Хорват и его присные воруют, не говорил только ленивый. Да Бог с ним, с Хорватом, в свою очередь СИБ доберется и до него, а пока никто не собирался, будучи в Харбине проездом, рубить сплеча топором по живому железнодорожному хозяйству. При этом никого не интересовало, что о генерале Хорвате думают два других человека, представляющих в этой компании семейство Романовых. Тут они поднадзорные, почти арестанты; и стоило кому-то из них обратиться в бегство – и сопровождающие великокняжескую компанию головорезы немедленно кинулись бы демонстрировать свою меткость.

Но вот на юге, показались дымы паровоза, тащащего первый эшелон, который только что прошел закругления и входные стрелки на станцию. Но это было еще немного не то, чего ждали Великие князья. В этом эшелоне находился всего лишь первый батальон бригады морской пехоты под командованием новопроизведенного подполковника Деникина. Поэтому он был направлен не на первый, а на второй путь, и после остановки поезда из вагонов (между прочем, обычных теплушек) вышли не изящные дамы и важные господа, а стали пружинисто выпрыгивать самые отъявленные головорезы, которых только можно придумать. Не обращая внимания на кучку великих князей, эта армия вооруженных монстров в черных беретах и камуфляжных мундирах, из-под которых проглядывали тельняшки, тут же разбежалась по своим делам. Одни составили оцепление дебаркадера, оттесняя в сторону толпу штатских, другие же с бачками, термосами и мешками метнулись по назначенным адресам за основными видами довольствия: кипятком, готовой кашей с питательного пункта, свежим хлебом, сахаром и табаком.

Михаил с усмешкой смотрел, как Владимировичи растерянно вертели головами, наблюдая за творящимся вокруг броуновским движением (которое только казалось таковым – на самом деле каждый солдат четко понимал свою задачу и шел к ней самым коротким путем). Каждый солдат должен знать свой маневр, говаривал генералиссимус Суворов; и эта истина остается верной не только в бою, но и в остальных случаях армейской жизни. Если солдат не понимает того, что делает, и вообще, для чего это надо – то тогда при любой попытке осмысленного действия начинается хаос, а командиры сбиваются с ног и хрипнут от крика.

Не успела улечься суета от первого эшелона, как на третий путь подошел следующий; и все повторилось сначала. И только третий поезд в колбасе составов, занявших перегон, оказался составленным из классных мягких вагонов, которые указывали, что именно тут путешествуют самые важные господа. Впрочем, солдат хватало и в этом эшелоне, а ВИП-пассажиры занимали только несколько вагонов в середине поезда. Да и было этих особо важных персон немного. Вот на перрон легко и грациозно, будто тигр из тайги, соскочил Великий князь Цусимский Александр Владимирович, вслед за тем он галантно подал руку своей теперь уже официальной невесте, которая, выйдя из вагона, сразу раскрыла над собой зонтик. Увидев Великого князя Михаила, полковник Новиков помахал ему рукой, после чего, с улыбающейся Ольгой под ручку, направился к нему навстречу – здороваться. На щеках у сестрицы горел румянец, и на ее лице застыло такое выражение, будто она хочет сказать «…смотри, какого мужика я смогла оторвать себе, Мишкин! Я так счастлива! Теперь он мой, и больше ничей!». При этом пальцы Великой княгини с такой силой вцепились в руку избранника, будто он мог вырваться и убежать. Она, видимо, тоже могла сравнивать себя прошлую и нынешнюю, и видеть благотворность произошедших изменений.

Следом за будущей императрицей и ее женихом на перроне собственной персоной появился Павел Павлович Одинцов со своей Дарьей Михайловной – сегодня та выглядела как настоящая светская дама. Впрочем, если сравнивать эту женщину с мамашей Владимировичей, так можно и задуматься, кто кого аристократичнее. Но Великий князь Михаил знал, что утонченная и воздушная внешность Дарьи Михайловны является весьма обманчивой. Эта женщина вооружена до зубов, очень опытна в убийствах ближних и дальних, а потому смертельно опасна – как плюющаяся ядом кобра. Впрочем, и эта пара, осмотревшись по сторонам, сочла необходимым присоединиться к компании Великого князя Михаила, Великой княгини Ольги и полковника Новикова.

– Доброе утро, Ваше императорское высочество, – приподняв шляпу, спросил Одинцов, – как прошел ваш автономный вояж?

– Утро доброе, Павел Павлович, – ответил Великий князь, – вояж прошел нормально. Вот они, два брата-акробата, Кирилл и Борис Владимировичи, собственными персонами, прошу любить и жаловать.

– Очень приятно, – сказал Одинцов, внимательным взглядом окидывая упомянутых, – надеюсь, на этот раз все прошло без эксцессов?

– Да нет, Павел Павлович, что вы, – отмахнулся Великий князь Михаил, – все прошло на высшем уровне. Кузены обещали быть паиньками и говорили, что они вообще больше никогда и ни за что так не будут…

Одинцов окинул обоих Владимировичей скептическим взглядом. Мол, обещала лиса, что не будет кур воровать, но верится ей с трудом. То есть, совсем не верится.

Великая княгиня Ольга заметила этот взгляд и тяжело вздохнула.

– Павел Павлович, – негромко произнесла она, – Кир и Боб действительно будут хорошими мальчиками и больше не будут позволять себе каких-нибудь нехороших штук. Это я вам обещаю. А если они будут плохо себя вести и впутаются еще в какую-нибудь грязную историю, то они жестоко об этом пожалеют, если, конечно, успеют…

– Ладно, сестренка, давай не будем о грустном, – сказал Великий князь Михаил, делая знак головорезам капитана Рауленко, чтобы те отвели своих подопечных в специальное купе – такое же, как у остальных ВИП-пассажиров, только с решетками на окнах и намертво запирающейся дверью.

– Ох и наплачемся мы еще с этими двумя… – со вздохом тихо произнесла Дарья Михайловна, глядя в спины уводимым Владимировича., – Они же ничего не поняли, ничему не научились, и еще не раз попробуют наверстать то, что, как им кажется, они упустили…

– Ерунда, Дашенька, – усмехнулся Одинцов, – из этих двоих получатся прекрасные липучки для мух. Ты только представь, с какой охотой будут слетаться на этих молодых людей разного рода любители мутных комбинаций, либеральные интеллигенты и фрондирующие аристократы…

– Тоже верно, Павел Павлович, – вполголоса согласился с Одинцовым полковник Новиков, – в любом случае, ликвидация этих двоих мне тоже кажется сейчас несколько несвоевременной. И хоть наши враги ни на секунду не задумаются перед тем, как уничтожить нас хоть поодиночке, хоть всех оптом, для нас такие методы неприемлемы. Так и до эскадронов смерти можно добалакаться.

Великий князь Михаил немного поморщился, но поддержал будущего зятя.

– Действительно, Александр Владимирович, – произнес он, – тут или требуется доказать участие моих двоюродных братцев в открытом заговоре, после чего вешать их прилюдно после открытого процесса, или же их смерть должна выглядеть максимально естественно, без всяких подозрений на ее насильственную природу. Впрочем, действительно, для начала их можно использовать для ловли на живца, а дальше действовать сообразно тому, что у нас там поймается. Быть может, выйдет так, что кузены и дальше продолжат жить своей никчемной жизнью: бочками будут глушить мадеру и волочиться за певичками; а быть может, с ними придется поступить по самому жесткому варианту…

* * *

13 июля 1904 года, утро. Санкт-Петербург, Петропавловская крепость.

Капитан СИБ Евгений Петрович Мартынов.

Вымытая, обстриженная наголо и одетая в грубое тюремное платье, Дора Бриллиант теперь напоминала мне уже не дикую бродячую кошку, а ощипанного цыпленка, испуганно вжимающего голову в худенькие плечи. Вот ведь свалилась на мою голову – и делай теперь с ней что хочешь… Жалко ведь дурочку. Живот на алтарь возложила, и сама не знает, зачем и для чего. Не за ради абстрактной свободы должна была пойти эта жертва, а ради дополнительных прибылей для международного банковского капитала, уже опутавшего своей паутиной весь мир. С тем же Азефом или даже с Савинковым, действующими вполне осознанно, мне гораздо проще – пулю в затылок, труп в крематорий, и дело в архив. Тоже мне – великий писатель Борис Савинков; на самом деле неискоренимый властолюбец и патологический убийца. Исчезновение такого персонажа со сцены человечество переживет с легкостью.

Тут у нас на днях сам Антон Павлович Чехов помер, царствие ему небесное. Сначала за всей суетой мы о нем немного подзабыли, потом курьер с лекарством из двадцать первого века (местный аналог еще не был испытан на людях) сломя голову мчал в Германию, где изволило лечиться светило русской литературы… А в итоге немецкий врач, пользовавший Антона Павловича, повелел выбросить «шаманское снадобье» в мусорное ведро, в результате чего великий русский писатель отдал Богу душу строго по расписанию. Конечно, этого мы так не оставим, и эскулап-убийца сам скончается от чего-нибудь вроде смертельной инъекции свинца в черепную коробку… но это желание у меня возникает больше от досады. Ведь сам по себе факт смерти германского врача-убийцы не воскресит покойного Чехова.

И вообще, лишние смерти – не наше амплуа. Если освободить мир от Азефа, Савинкова, Троцкого, Парвуса и их хозяев, то дышать в нем станет не в пример легче, но вот по поводу таких, как эта Дора Бриллиант, я подобного сказать не могу. Тут не с прыщами бороться надо (то бишь не с рядовыми исполнителями), которых руководство эсеровской боевки с легкостью вербует среди нищей еврейской молодежи, а с причинами появления всего этого безобразия. Нищета, господа – именно она толкает людей на революционные действия и уголовные преступления, и грань между этими двумя проявлениями протеста против действительности иллюзорна. Уголовники тут с легкостью идут на сотрудничество с революционерами, и наоборот. Недаром же после победы большевиков в течение длительного времени уголовников советская власть воспринимала как «классово близких», то есть почти своих.

Правда, если вспомнить наши времена, то там вполне сытенькие (и даже, можно сказать, зажравшиеся) потомки нынешних революционеров, точно так же протестовали за все хорошее против всего плохого, мечтали о разрушении страны и попутно участвовали в разных финансовых аферах, что трактуется уже с уголовной точки зрения. И при этом никакой черты оседлости, запретов на профессию и прочих ограничений там нет. Более того, любой желающий в любой момент может свалить на обетованную землю, и никто не будет его удерживать. Так в чем же разница?

А разница между тем же Азефом и Навальным – как между хищным тигром и холощеным домашним котом. Сытые мальчики и девочки ради каких-то идей не станут рисковать не то что жизнью, но и кошельком, и на акцию пойдут только будучи уверенными в собственной безнаказанности. Будь «режим» Путина действительно жестоким и кровавым, как об этом рассказывают – сидела бы вся эта публика по кухням и молчала в тряпочку. Там, в двадцать первом веке, вся эти «лутшие» люди сами по себе никого убить были не в состоянии, ибо у них духу не хватит выйти против государства один на один с оружием в руках. Они способны только гавкать из подворотни и мечтать об оккупации страны иноземным завоевателем (в двадцать первом веке – американцами) в надежде, что те по мелочи позволят им прислуживать победителям. Ну или не по мелочи – объем желаемого в таких мечтах зависит от пределов вменяемости мечтающего.

Вот смотрю я на эту Дору Бриллиант – и думаю о том, как она распорядится своей второй жизнью, которая досталась ей в силу изменившихся обстоятельств, и о том, как сделать, чтобы другие подобные ей (коих в Российской империи еще превеликое множество) не пошли по ее стопам. Революция сверху, задуманная и подготовленная Пал Палычем Одинцовым со товарищи – это, конечно, так хорошо, что просто замечательно; но не получится ли так, что со временем мы просто залечим эту язву, загнав проблему вглубь и делая вид, что ее вообще не существует? А потом, лет так через…сят, этот нарыв снова лопнет – и тогда мы (а точнее, те, кто будет находиться на наших местах к тому времени) окажемся перед лицом практически однородного с этнической точки зрения так называемого креативного класса, чрезвычайно размножившегося в тепличных условиях новой российской действительности. А то, что условия следующие полвека минимум тут будут тепличными – это я обещаю, свое дело мы делаем на совесть.

Но мы строим новое общество не ради разных бездельников и паразитов (коими этот креативный класс является в своем абсолютном большинстве), а ради тружеников: рабочих, крестьян, конструкторов, инженеров, врачей и учителей, которые своим физическим и умственным трудом будут увеличивать богатства Родины и крепить ее обороноспособность. Да, запланированная Павлом Павловичем Одинцовым общественная конструкция выглядит как капитализм, сочетающийся с абсолютной монархией, мощным госсектором и сильными социальными механизмами. Нечто вроде шведского социализма, но с российской имперской спецификой. Та самая сильная Россия, о которой мечтали Столыпин и Путин, и к которой через нагромождение марксистских догм не смог пробиться Сталин.

Но такая система, как вы понимаете, не предусматривает существования Абрамовичей, Березовских и прочих Гусинских, как и раздербана государственной собственности. Но чем богаче будет государство и его подданные, тем больше будет у креативных личностей желания раздербанить это богатство в свою пользу. При этом им будут безразличны сохранение существования государства и интересы государствообразующего этноса, потому что эти иаркие личности считают людьми только себя и себе подобных, остальное же человечество для них не более чем питательный субстрат. А вот тут, в битве за существование России, в качестве инструмента в ход как раз и пойдут бедные Доры Бриллиант, готовые отправиться с бомбой на теракт. И не обязательно это должны быть бедные еврейки. Уж нам-то известно, что представительницы горских народов взрываются ничуть не хуже, а даже лучше. И если Савинков совершенно случайно нашел одну смертницу, то при творческом развитии этого метода его последователи смогут найти достаточно большое количество женщин (вне зависимости от их национальности), которым в силу религиозного фанатизма и нищеты депрессивных местечек, из которых они родом, будет не дорога ни своя, ни чужая жизнь.

Понятно, что одними усилиями органов государственной безопасности эту самую государственную безопасность не защитить. Необходима согласованная работа всех государственных органов и, самое главное, чтобы проводимая ими политика была в интересах большей части нашего народа, а не только узкого слоя политической и экономической элиты. Каждому подданному русского царя следует понимать, что наша служба защищает не только этого царя вместе с узким слоем элиты, но и его самого, его родственников, друзей и соседей. При поддержке основной народной массы и сознательно-патриотической части общества наши возможности существенно расширятся, в противном же случае мы рискуем погрязнуть в рутине хватания и непущания, как старая охранка, которая в конце концов допустила, что царя свергли его же собственные министры и генералы.

Кроме того, терроризм – это только частный случай враждебного воздействия, помимо него в качестве основных угроз существует методика внедрения в ряды российской элиты агентов влияния (франколобби и англолобби). Экономические диверсии, в том числе и за счет инспирирования забастовочного движения. Надо очень четко различать моменты, когда рабочие борются за свои права и когда под видом этой борьбы некие лица, остающиеся за кадром, наносят удар по российской экономике или бизнесу конкурентов – а значит, опять же по российской экономике… Кроме того, не стоит забывать о борцах за свержение самодержавия, хоть с леворадикального, хоть с праволиберального фланга, а также защитников маленьких и гордых народов, которым на самом деле плевать на своих подзащитных. Для них главное, чтобы эта борьба как можно сильнее ослабила и обескровила их главного геополитического конкурента.

Но с любой из этих угроз легче и проще бороться при народной поддержке, чем при народном сопротивлении, а такие вот Доры Бриллиант это тоже часть нашего народа, несмотря на то, что они думают иначе. Они же не прилетели к нам с Венеры и не вылезли из-под земли подобно грибам после дождя. Безнадежных, как Азеф, Бронштейн-Троцкий или Парвус, требуется обнулять, за души остальных можно и побороться. По-настоящему так называемый еврейский вопрос еще две тысячи лет назад решил Иисус Христос, когда сказал, что для Бога нет ни эллина, ни иудея. Этой истины стоит придерживаться и нам. Каждого человека стоит судить только в меру его личных заслуг и прегрешений, и не иначе. А те, кто прежде был грешен, но не ведал, что творит, еще могут успеть осознать это, покаяться, загладить свою вину, и тем самым спастись – как в этой земной жизни, так и в будущей вечной жизни своей бессмертной души. Да, именно в таком духе и буду писать рапорт, посвященный этому вопросу и предназначенный лечь на стол будущей императрицы Ольги Александровны, которая прибудет в Петербург к концу месяца.

Приняв окончательное решение, я встал со стула, тут же подхваченного тюремным надзирателем, и уже было развернувшись, приготовился выйти из одиночной палаты тюремной больницы, своими габаритами больше напоминавшей гроб повышенной комфортности, но был неожиданно остановлен чуть хриплым голосом Доры Бриллиант, которая все время, что я размышлял, внимательно наблюдала за мной исподлобья.

– Господин Мартынов, – сказала она, – вы, кажется, пришли снять с меня допрос, но за все время не проронили ни слова. Почему так?

– Да нет, госпожа Бриллиант, – ответил я в тон ей, обернувшись от дверей, – у меня и в мыслях не было снимать с вас допрос, ведь следствие закончено, все соучастники задержаны и приговор вынесен. Так уж получилось, что я с самого начала знал об этом деле значительно больше, чем вы можете предположить, а потому допрашивать вас мне было без надобности. Я пришел сюда не для допроса, а чтобы подумать о том, что делать с вами и такими как вы, по результатам этого дела, да и вообще. А думать всегда проще, когда объект твоих размышлений сидит напротив, пялится черными, как перезрелые сливы, глазами и терпеливо молчит. Ненавижу болтливых женщин и, наверное, поэтому вы мне чем-то симпатичны.

– И до чего вы додумались, господин Мартынов? – с деланным равнодушием спросила Дора Бриллиант. – Неужели я представляю для вас хоть какой-то интерес, даже после того, как все уже закончилось и бумаги сданы в архив? Сказать честно, я тоже не люблю лишней болтовни, но это первое посещение за три дня, если не считать надзирательниц, которые через окошко подают мне подносы с едой. Но они не люди, а буквально какие-то механизмы, которые делают свою работу холодно и равнодушно. Вы хоть ответили на мой вопрос, а они молчали как глухонемые.

Дослушав эту тираду, концовка которой была приправлена изрядной дозой обиды, я пожал плечами и ответил:

– На самом деле, Дора, у вас есть два пути. Первый из них заключается в том, что вы продолжаете упорствовать в своих заблуждениях, и тогда в таком режиме полной изоляции вы находитесь в этой комнатке до самых родов. Потом ребенка у вас сразу забирают в приют, а вас отправляют по этапу на вечную каторгу, после чего вы можете забыть о том, что у вас были сын или дочь. Второй путь заключается в том, что вы раскаиваетесь и встаете на путь исправления – и после этого в вашей судьбе возможны благоприятные перемены. Например, пожизненная каторга будет заменена для вас ссылкой, которую вы будете проходить по месту исправления, и ребенок тоже останется с вами. А как только вы полностью искупите свою вину, то сможете зажить полноценной жизнью свободного человека… Не торопитесь давать ответ, я подожду день, два или три… если решение как следует не обдумано, его не стоит считать полноценным. До свиданья, Дора, я сам зайду к вам, когда пойму, что вы созрели для нового разговора.

С этими словами я развернулся на каблуках и при роковом молчании моей подопечной удалился прочь. За моей спиной лязгнул замок, и наступила тишина.

* * *

14 июля 1904 года, полдень. Литерный поезд Владивосток-Санкт-Петербург, станция Маньчжурия, граница Российской империи.

Великая Княгиня Ольга Александровна Романова.

Тудух-тудух-тудух – стучат колеса, отмеряя наш путь на запад. Каждый удар колеса по стыкам рельсов означает, что мы еще на четыре сажени стали ближе к Санкт-Петербургу, изнуренному ожиданием Ники, и к той великой ответственности, которую я собираюсь взвалить на свои слабые женские плечи. Еще две недели в пути – и все. Для меня это время не будет потрачено впустую. За эти дни я должна окончательно попрощаться с той прежней испуганной девочкой, которая ощутила себя совершенно беззащитной со смертью любимого Папа, и приготовиться к встрече с Ольгой-императрицей, будущей хозяйкой Земли Русской и Матерью Отечества. Время от времени та, будущая, Ольга оттесняет меня прежнюю, выходя на первый план, и тогда я начинаю опасаться, что это состояние преобладания целесообразности над человеческими чувствами во мне будет прогрессировать все больше и больше.

Павел Павлович говорит, что тут все правильно. Со всем пылом души я должна любить свою Страну и свой Народ, а к отдельным людям мне следует относиться исключительно исходя из соображений справедливости. Теперь мне необходимо помнить, что награда может быть только после подвига, и что с того, кому много дадено, и спрашивать надо по верхней планке. И самое главное, что воровать у государства, несмотря на титул и общественное положение, это так нехорошо, что приводит к летальному исходу. И тут же возникает вопрос, смогу ли я подписать смертный приговор за пару украденных миллионов кому-то вроде Сандро или у меня не поднимется рука на человека из моего круга? Лучше бы, конечно, чтобы поднялась, потому что с прощения высокопоставленных мерзавцев и начинается распад государства. Исключение в принципе справедливости можно делать только для слабых и убогих – например, по отношению к голодному сироте, укравшему булку хлеба; напротив, деткам повешенного коррупционера или казнокрада следует до дна испивать положенную чашу цикуты.

У Дарьи Михайловны взгляд на эти вещи похожий, но все же не совсем такой, как у Павла Павловича. Она во время своей прошлой военной карьеры много раз видела врагов России в перекрестье оптического прицела, была ранена и прошла все, что с этим связано. По ее мнению, кровь, пролитая за родину, смывает все грехи, или, по крайней мере, большую их часть, поэтому в военное время смертную казнь стоит заменять штрафными ротами, а в мирные дни я как императрица должна миловать тех, кто уже хотя бы один раз воевал и проливал кровь за отчизну. Исключение из этого правила может быть только одно – измена Родине, карать за которую следует по всей строгости, невзирая на прошлые заслуги. Нет и не может быть таких заслуг, которые бы оправдали предательство государственных интересов. И с этим я тоже согласна.

Несмотря на десятилетнюю разницу в возрасте, мы с Дарьей Михайловной все больше и больше становимся добрыми подругами. В истории России уже была такая женская пара на самых верхах, состоявшая из императрицы Екатерины Великой и ее приятельницы Воронцовой-Дашковой. Правда, там было немного другое. Екатерина Воронцова-Дашкова в своем альянсе с Екатериной больше преследовала меркантильные карьерные цели, чем истинно сдружилась с великой императрицей. У нас же с Дарьей Михайловной все совсем не так. Мы действительно испытываем друг к другу истинную симпатию, и я вижу, что в силу своего воспитания моя новая подруга не видит разницы между просто Ольгой и будущей государыней-императрицей Ольгой Александровной. Возможно, это и к лучшему, ведь должен же будет кто-то обдирать нарастающий на мне слой бронзовой патины и позолоты.

К тому же, в отличие от Екатерины Великой – женщины вдовой, а потому вдоволь развлекавшейся с куртизанами – я в самом ближайшем будущем собираюсь замуж, и моя подруга тоже. Ну а поскольку ее будущий муж будет играть в Империи не последнюю роль, то и Дарья Михайловна сможет вполне официально стать моей статс-дамой и одновременно наперсницей. В некоторых случаях поверять свои тайны и просить совета все же удобнее у такой же женщины как я, а не у Павла Павловича, будь он хоть в сто раз умнее, чем Дарья Михайловна. А если кто будет распускать о нас свой грязный язык, то для таких мерзавцев в Санкт-Петербурге есть Петропавловская крепость, а в ней – штаб-квартира СИБ. В подвалах места на всех болтунов хватит. Ну а пока мы делим одно купе на двоих и время незаметно течет в беседах.

Вот и сейчас мы разговариваем. Конечно же, все началось с обсуждения планов на ближайшее будущее. Вот приедем мы в Петербург, и что тогда? У Дарьи Михайловны и Павла Павловича там нет ни кола ни двора, вот я и предложила им поселиться на постоянной основе в том доме на Сергиевской улице, который Ники подарил мне после замужества. Это был мой и только мой дом, и после развода я имела полное право распоряжаться им по своему усмотрению, тем более что Ники, раздосадованный таким поворотом дел, повелел моему бывшему мужу покинуть пределы Российской империи и больше никогда тут не появляться.

Услышав это предложение, Дарья Михайловна даже замахала руками. Мол, нет, нет и еще раз нет. Для нас это слишком роскошно, и вообще, что мы будем делать с таким огромным доминой?

Скромные они, слов нет, привыкли ютиться по комнатушкам. И даже Павел Павлович, хоть у себя там он был немаленьким человеком, вкусы имеет скорее минималистские. В подобном здании он, скорее всего, разместил бы государственное учреждение или научный институт. Использовать подобный дворец для собственного жилья он считает слишком роскошным.

– Дорогая Дарья Михайловна, – с улыбочкой произнесла я, – ваш будущий муж, как канцлер империи, будет являться лицом первого класса табели о рангах, и должен будет проживать в соответствующих его статусу апартаментах, не ниже дворцового уровня. При этом не будет возбраняться, если он совместит приятное с полезным, превратив большую часть своего дворца в присутственное место… Ну а пока я могу просто пригласить друзей погостить в моем доме, даже если сама не буду жить под его крышей.

– Но это же ваш дом, Ольга, – возразила мне Дарья, – брат подарил его вам для того, чтобы вы могли создать собственную семью…

– Нет, Дарья, – отрицательно покачала я головой, – приводить в тот дом Александра Владимировича я не считаю возможным, да и он сам не согласится, потому что гордый. Тем более моим жильем в ближайшее время до конца жизни станут Зимний дворец и Гатчина. К тому же у меня не получилось свить под кровлей того дома уютное семейное гнездышко; надеюсь, что вы, Дарья в этом отношении будете счастливее меня. И торопитесь управиться со свадьбой до того, как Павлу Павловичу придется вступать в должность. Времени с того момента у него не будет даже на то, чтобы прилично выспаться…

И тут меня осенило. Решение было таким простым, а мне оно почему-то не приходила в голову. Шуба или шапка с царского плеча в качестве награды для Павла Павловича – это мелко, но вот царская свадьба будет моему Наставнику в самый раз. Да и Дарье Михайловне должно понравиться. К тому же господина Одинцова потребуется выводить «в свет», и такое мероприятие как свадьба будет тому лучшим поводом.

– Послушайте Дарья, – сказала я, – а почему бы нам не организовать двойную свадьбу? В любом случае, еще до того, как Ники оставит мне трон, я уже должна быть в законном браке, и вам тоже лучше пожениться до этого знаменательного момента. Только вот медового месяца, скорее всего, не будет: как говорит мой Александр Владимирович, в бой нам придется кидаться прямо с марша.

– Ничего страшного, Ольга, – кивнула Дарья Михайловна, – нам не привыкать идти после марша прямо в бой. На самом деле я вам очень благодарна за это предложение, ибо мой Павел Павлович относится к этой идее весьма прохладно. То он говорит, что боится умереть слишком рано и оставить меня вдовой, то у него на такие мелочи просто нет времени. Вот и живем во грехе все четыре месяца, пока мы здесь, в вашем мире…

– А до этого? – с естественным женским любопытством спросила я.

– Нет, – отрицательно покачала головой Дарья Михайловна, – я любила Павла Павловича, можно сказать, всегда, а он видел во мне только надежного сотрудника и верного боевого товарища. Если бы ТАМ мы расстались, он бы ушел к вам, а я осталась – я бы, наверное, сразу умерла, потому что мне больше незачем было бы жить, но Бог захотел сделать так, чтобы и я и он попали к вам и смогли начать все с чистого листа. Ведь ТАМ я даже не рассчитывала не то что на свадьбу, но даже на простую человеческую взаимность. Спецпредставитель президента – это рыцарь без страха и упрека, человек, лишенный обычных человеческих слабостей, герой, сердце которого надежно прикрыто бронежилетом. Ведь там по миру ходит много всякой погани, всегда готовой шантажировать свою жертву жизнями дорогих для него людей. Да и здесь. Помнишь, как совсем недавно англичане собирались захватить вас с Михаилом в плен и под угрозой вашим жизням требовать от императора Николая изменения политики Российской империи?

– Помню, – подтвердила я, – и никогда им этого не забуду. Эти мерзавцы собирались убить всех, кого бы посчитали мелкими сошками, а вас с Павлом Павловичем подвергнуть жестоким пыткам только для того, чтобы узнать некие «тайны». Теперь пусть они пеняют только на себя, ибо как аукнется, так и откликнется, а посеявший ветер обязательно пожнет бурю.

– Да, Ольга, – кивнула в ответ Дарья Михайловна, – только тут это была, так сказать, проба пера, а там, у нас, подобное безобразие вошло в норму вещей. Понятия о гуманизме, совести и чести в политике англосаксами надежно забыты, вместо них господствует голая целесообразность и беспринципность. Если им не за что зацепиться, то в ход идут грязные и кровавые провокации. Вот если самих британцев или американцев прихватывали на паленом – тогда поднимался хай до небес по поводу того, какие мы, русские, жестокие, нецивилизованные и негуманные. Причем больше будут кричать не сами янки и британцы, а их прикормленные либеральные общечеловеки. У вас тут, кстати, тоже такие имеются, и даже в большем количестве, чем это полезно для здоровья.

– Не беспокойтесь, Дарья, – ответила я, – этим вопросом мы тоже займемся. А сейчас давайте вернемся к нашим баранам. Так, значит, вы согласны на двойную свадьбу? Конечно, я понимаю, что, кроме вас, право голоса есть еще и у Павла Павловича, но с ним я поговорю отдельно. Если вы не будете против, то, думаю, он тоже согласится.

– Конечно же, я согласна, – сказала мне Дарья, – и буду очень-очень рада, что мы сделаем это вместе…

В это время наш поезд, не останавливаясь, проследовал через станцию Маньчжурия; вот за окном мелькнул пограничный столб с двуглавым орлом, и с этого момента чужая (пусть и арендованная) земля осталась позади и мы въехали на территорию Российской империи. Казалось оттого, что мы пересекли некую невидимую черту, небо над нами стало голубе, солнце ярче (хотя куда уже больше), а пожухлая от летней жары трава приобрела оттенок свежей зелени. И настроение у меня от этого стало соответствующим, праздничным и приподнятым.

– Знаешь, Дарья, – радостно воскликнула я, – я тоже очень рада – тому, что ты рада. Мы же все-таки с тобой подруги, причем настоящие, а не такие, которые объединились против третьей соперницы. Благодаря тебе я впервые почувствовала себя красивой женщиной, а то ведь раньше все считали меня ужасной уродиной и говорили, что единственное, что во мне есть красивого – это глаза. Теперь я нравлюсь моему Александру Владимировичу, а самое главное – нравлюсь себе. А еще ты даешь мне советы. Пусть не такие, как Павел Павлович, но тоже очень важные и нужные. Большое тебе за это спасибо, Дарья, и я хочу, чтобы у тебя действительно все было хорошо.

– Спасибо на добром слове, Ольга, – искренне ответила мне Дарья Михайловна, потом чуть помялась и добавила: – Но вот ведь какое дело – я хотела бы обсудить с тобой еще один вопрос, который считаю для себя первоочередным.

– Я тебя слушаю, Дарья, – сказала я, – и с радостью поговорю на любую интересующую тебя тему.

Дарья Михайловна на некоторое время сделала паузу, будто собираясь с мыслями, а потом заговорила официальным высоким штилем, медленно и весомо:

– Ваше Императорское Высочество, я хочу поговорить с вами о нас, о женщинах, точнее, о положении женщин в Российское империи, которое только едва лучше того, какое те имеют в магометанских странах, где они пока еще являются рабынями, принадлежащими отцу или мужу. В России, разумеется, такого нет, но все равно права женщин значительно отличаются от прав мужчин того же возраста или сословия. Во-первых – женщина практически лишена права на получение высшего образование. Бестужевские курсы не в счет, потому что это единственное подобное заведение на всю Россию, к тому же неполноценное, без права сдачи экзаменов, а значит, вместо нормального диплома выдающее филькину грамоту о «прослушивании курсов». Во-вторых – если даже российская женщина получила высшее образование за границей и имеет полноценный университетский диплом, она не имеет права трудоустроиться в соответствии с полученной специальностью, а значит, хочешь не хочешь, уделом работающих женщин остается низкооплачиваемый неквалифицированный труд. В-третьих – даже в случае с этим низкооплачиваемым трудом работающей женщине платят едва ли половину того, что зарабатывают ее коллеги мужского пола. Огромнейшая выгода для так называемых предпринимателей иметь за воротами своих фабрик огромную армию работниц, готовых трудиться по шестнадцать часов в день за сущие гроши. Если вы, Ольга, не сможете исправить эти три больших изъяна в российской действительности, Россия никогда не преодолеет отставание от развитых стран, ибо мы, женщины, это половина российского народа.

Ну что тут можно сказать? Права Дарья Михайловна по всем статьям. Ведь мы, женщины ничуть не глупее мужчин, и при этом превосходим их в терпении и внимании. А сила, которой у них больше – еще не самое главное, ведь недаром же говорят: «сила есть – ума не надо». Что касается заданных ею вопросов по существу, то проще всего решить вопрос женского высшего образования. Для этого достаточно разрешить «бестужевкам» сдавать экзамены за университетский курс, а в обычных «мужских» университетах открывать женские группы. А дальше все сделает так называемая «прогрессивная» профессура – в деле развития высшего женского образования ее еще придется придерживать, а не пришпоривать. Пока этого хватит, а дальше будет видно. Сейчас, когда в России неграмотны восемьдесят процентов женщин и шестьдесят процентов мужчин, нужно сначала решить эту задачу, и только потом двигаться дальше. Но без женского высшего образования тут все-таки не обойтись, потому что по опыту будущего мне уже известно, что лучшие школьные учителя – это женщины.

Правда, при этом мне предстоит выдержать небольшую войну с господином Победоносцевым и прочими сторонниками «подмораживания» России, но это уж я как-нибудь переживу. Дедушка старенький и все равно скоро помрет, а кроме этого, должен же он понимать, что бесконечно подмораживать Россию не получится, и рано или поздно все замороженное расплывется противной липкой грязью. Победоносцеву хорошо – он помрет раньше и не увидит, как все тонет в липкой трясине тотального неверия, а я-то знаю, что правильная государственная политика в этом плане, как между Сциллой и Харибдой, должна проскочить между консерватизмом, сохраняющим устои общества, и реформами, обеспечивающими возможность его развития.

Но дать женщинам высшее образование это только полдела. Гораздо сложнее сделать так, чтобы эти образованные женщины были востребованы в учреждениях и ведомствах. Начальники, от которых зависит, кого принимать на службу – все больше люди старшего возраста, консервативно настроенные и не желающие никаких перемен, а потому при прочих равных (или даже не равных) будут отдавать предпочтение соискателям мужского пола. А то женщины существа ненадежные – выходят замуж, беременеют и так далее. Одним словом, сегодня работник есть, а завтра нет. Исправить ситуацию быстро тут невозможно, разве что вводить квоту – например, на женщин-делопроизводительниц или женщин-адвокатов, но это путь в никуда. Позитивная дискриминация – это та же дискриминация, вне зависимости от уровня позитивности. Единственный способ при создании всеобщего образования и всеобщего медицинского обеспечения – создать такой дефицит учителей, фельдшеров и врачей, чтобы на вакантные должности брали всех подряд, невзирая на пол и возраст. А ведь так оно и выйдет, разве что этот процесс придется дополнительно регулировать: открывать, например, учительские и фельдшерские курсы, которые будут готовить из вчерашних гимназисток недостающие кадры, которые уже потом, заочно, можно будет доучивать до высшего образования.

Но самая тяжелая задача – это добиться для женщин хотя бы примерно равной оплаты за труд по сравнению с мужчинами. Тут мало будет одного моего повеления, потребуется каждодневный мелочный контроль за положение дел, и в первую очередь со стороны министерства труда. А оно, это министерство, укомплектовано сейчас таким рабочим персоналом, что его инспекторы прямо у себя под носом не замечают тяжелейших нарушений закона, лишь бы им заносили небольшую мзду. Как они при таких условиях будут защищать права работающих женщин, я совершенно не представляю. Скорее всего, никак. Единственным выходом будет переукомплектование министерства труда теми людьми, которые будут «гореть» на своей работе. А это всякого рода «друзья рабочего класса» – они будут выискивать тех, кто творит несправедливость в охране труда, и выводить их на чистую воду. А это значит, что на эту службу придется привлекать вчерашних революционеров и борцов за справедливость. Пусть делают то же самое, но на благо государства. Впрочем, это тяжелый, долгий и нудный путь, который, впрочем, мы неизбежно должны пройти, потому что, как Дарья сказала, иначе никак. Если мы в ближайшие десять-пятнадцать лет не догоним Европу по всем основным показателям, нас просто сожрут в очередной мировой войне. Похоже, что именно мне придется принимать у Ники страну, где две трети населения живут натуральным хозяйством, жгут лучину и пашут сохой, чтобы лет через пятьдесят сдать своему внуку-правнуку одну из двух мировых сверхдержав. Я в это верю – и буду делать все, чтобы так оно и случилось.

* * *

17 июля 1904 года, 14:20. Берингов пролив, Борт атомного подводного крейсера К-419 «Кузбасс», положение надводное, крейсерский ход 12 узлов.

Писатель и журналист, Джон Гриффит Чейни, он же Джек Лондон.

Подводный корабль русских из будущего форсирует Берингов пролив в надводном положении. Сразу после всплытия командир корабля мистер Степанов предложил мне подняться наверх, на рубку. А тут красота – небо высокое, бледное до прозрачности, только кое-где изляпанное легкими перистыми облаками, температура воздуха для этих мест самая летняя, где-то пятьдесят пять градусов по Фаренгейту (плюс четырнадцать по Цельсию). Вода на удивление лазурно-голубая, а не серо-стального цвета, как это бывает в северных морях, когда погода портится. По левому борту у нас лежит зеленая, с проплешинами снега в распадках, тундра Чукотки, по правому борту – такая же тундра Аляски; прямо по курсу – идущий мателотом подводный корабль «Иркутск», а за ним маячит его Полярное Величество Северный Ледовитый океан. Первая часть маршрута позади, впереди две тысячи миль под арктическими льдами, которые в настоящий момент маячат впереди.

Я уже четыре месяца наблюдаю за этими русскими из будущего, вижу, как они живут, воюют, а также делают другие дела. Кроме того, я стараюсь понять, что они ценят как истинно важное, а что отбрасывают в сторону, как не имеющее большого значения. Получилось, что ценят они такие человеческие качества, как честность, совесть и ум, а за ненадобностью отбрасывают деньги. Нет, они не из тех сумасшедших, которые отрицают деньги вообще и хотят снова ввергнуть мир в эпоху натурального обмена. Совсем нет. Они их ценят только как мерило произведенного труда, но, например, никогда не будут рисковать за них жизнью. Зачем? Ведь для этого есть более серьезные поводы, чем шуршащие бумажки с портретами мертвых президентов. Например, защита своей страны от напавшего на нее врага.

Моим читателям, наверное, трудно будет это понять, потому что на Америку за всю историю ее существования никто не нападал. Это мы сами, когда нашим плантаторам была нужна земля, начинали войны с индейцами, без всякого успеха пытались отобрать у англичан Канаду и вдвое уменьшили территорию Мексики. Даже там, на далекой английской прародине, попытки вторжений на острова носили единичный характер. Успешно на британской земле высаживались римляне, англы и саксы, а также покончивший с их владычеством Вильгельм Завоеватель – его высадка была последней и произошла тысячу лет назад, и с тех пор все закончилось. Отразив вторжение Великой армады, наши английские предки сами стали агрессорами, захватив по всему миру огромное количество земель.

А русские, наоборот, всю свою историю, которая вдесятеро длиннее американской, были вынуждены отбиваться от наседающих со всех сторон жестоких врагов, по сравнению с которыми самые дикие индейцы кажутся добрыми христианами. Их история начинается во мгле веков, примерно тогда же, когда семь англосаксонских королевств отбивались от натиска норманнов. Тысяча лет жестоких войн, когда каждый следующий враг оказывался хуже предыдущего, создала совершенно особенный русский национальный характер. Способ расширения государства у русских тоже не такой, как у других стран. Сначала следует нашествие, а потом русские начинают с напавшими долгую и изнурительную войну, которая может продолжаться несколько сотен лет, но непременно заканчивается полным разгромом врага и включением его территории с состав великой российской державы.

Русские терпеливы и умны. Кусочек за кусочком они будут отбирать у врага его территории – до тех пор, пока тот не ослабеет и сам не падет к их ногам. Так было с блистательной Польшей, некогда соперничавшей с Московским царством за контроль над просторами Восточной Европы. Польши больше нет, она расчленена между Россией, Австро-Венгрией и Пруссией, ныне Германией. Так было со Швецией, которая потеряла все свои земли на восточном берегу Балтийского моря и сохранилась как государство только ценой отказа от активной политики. На пути к подобному исходу находится и Турция, некогда самый страшный враг русской державы. Расчленить это государство и поглотить его территорию русские могут уже во время следующей войны, если только за несчастного Больного человека Европы не вступится коалиция сильных европейских держав. Теперь на русских рискнул напасть молодой азиатский хищник, видимо, посчитавший, что может безнаказанно вырвать пару кусков мяса из боков огрузневшего монстра. Итог закономерен. Японский флот на дне, армия разгромлена, а правители подписывают унизительный для них Цусимский договор. У русских на этот счет есть даже особая поговорка «пошел по шерсть, а вернулся стриженным».

По обрывкам разговоров и той скудной, тщательно отмеренной информации, которую мне сообщают официально, я понимаю, что японцам еще повезло. После попытки нападения британской эскадры на острова Эллиота русские торопятся развернуться лицом к европейским делам, и поэтому не стали высаживать на Японских островах десанты и требовать капитуляции от Японского императора на пепелище его сгоревшей столицы. А ведь они могли бы – будь у них лишний год, чтобы закончить войну подобным образом. Я спрашивал у мистера Одинцова, почему японцы не заупрямились и не вынудили русских завершить войну подобным образом, и он ответил, что не в обычаях японцев вести войну со стихийными бедствиями неодолимой силы, вроде тайфунов, землетрясений, цунами и извержений вулканов. Бороться с такими напастями бесполезно, считают они, их надо просто избегать, а если это невозможно, то постараться переждать. Вмешательство русских из будущего они восприняли как раз как такое стихийное бедствие, которое невозможно победить. То есть сначала, пока у них еще было чем воевать, они пытались оказывать сопротивление, а потом, когда возможности воевать оказались исчерпаны, согласились на первое же разумное мирное предложение русских.

И вот теперь, стоя на палубе русского подводного корабля, я задаю сам себе вопрос – какая держава следующей рискнет испытать на себе и русское терпение, и русскую ярость, которая проявляется в тот момент, когда терпение заканчивается? Естественным врагом русских являются англичане, но они после уничтожения их эскадры у островов Эллиота пока притихли, а все остальные находятся в раздумьях. Я задавал этот вопрос мистеру Одинцову, и он ответил буквально следующее:

«Понимаешь, Джек, мир сейчас подошел к такому состоянию, когда ничейных территорий на планете Земля не осталось. Все земли, которые хоть чего-нибудь стоят, поделены между ведущими мировыми игроками и теми, кто был таковыми в прошлом. Теперь для того, чтобы увеличить норму прибыли, европейским капиталистам нужны новые источники дешевого сырья и новые рынки сбыта. Но свободных земель, как я уже говорил, в мире не осталось. В двадцатом веке новые территории уже нельзя просто застолбить, как это делалось в прежние века; теперь за них требуется воевать с другими такими же европейскими державами.

Первой на этот путь встала именно ваша страна, под шумок с легкостью разгромившая Испанию и захватившая контроль над Кубой и Филиппинами. Быстро развивающейся американской промышленности требовалось дешевое колониальное сырье, и она его получила. При этом у ваших правителей не возникло даже мысли о том, чтобы высаживать десант в Испании и захватывать Мадрид. Зачем такие сложности, если цель войны уже достигнута и от поверженной жертвы можно даже не ждать попытки реванша. Мозги европейских стратегов устроены совершенно по-другому. С тех пор как распалась империя Карла Великого, европейские страны ощущают себя крысами, запертыми внутри канатного ящика, и ведут себя соответственно. Девяносто процентов всех войн эти страны вели между собой, и исключения только подтверждали правила. Зачем где-то на другом краю земли воевать за колонии, когда можно сокрушить находящуюся поблизости европейскую державу и получить ее колонии в виде контрибуции при заключении мирного договора? Поэтому следующая война будет общеевропейской, и на кону будет стоять не больше и не меньше как мировое господство. Последний раз подобную попытку захватить гегемонию в Европе совершал Наполеон, и кончилась она для него и для Франции весьма печально… Сейчас, когда память о тех событиях уже подвыветрилась, европейские страны присматриваются друг к другу и определяют, кого назначить наиболее удобной жертвой, а кого самой вероятной угрозой… Во второй номинации сейчас, безусловно, лидирует Германия, являющаяся естественным врагом Франции и Британии, а что касается жертвы, за счет которой будет осуществлен новый виток капиталистического развития… – Немного помолчав, мистер Одинцов добавил: – В любом случае, после победы над Японией Россия из категории возможных жертв уже вышла, к тому же нам не нужны чужие колонии, и таскать каштаны из огня для любой из европейских стран мы тоже не собираемся. Союз с Францией будет расторгнут. Нам не нужны такие союзники, которые бросают нас в самый трудный момент. Пусть французы, немцы, британцы, австрийцы, итальянцы и прочие воюют между собой, если им так нравится, а мы останемся нейтральными и будем стоять над схваткой, которая нам совсем неинтересна. Но пусть поберегутся те, кто примет наше миролюбие за мнимую слабость. Те, кто совершат такую ошибку, жестоко об этом пожалеют. Можете так об этом и написать – в будущем Россия намерена соблюдать строжайший вооруженный нейтралитет, но любая страна, которая попробует затронуть ее интересы, жестоко об этом пожалеет…»

Вот я и подумал, что если кто и способен принять миролюбие за слабость, так это наши американские правящие круги, которые уже не раз сами развязывали войны со странами, не сделавшими им ничего плохого. Случиться это может в тот момент, когда жадность наших банкиров станет больше осторожности наших политиков и военных. Да и с чего им быть осторожными, ведь последнее поражение от англичан наши войска потерпели как раз в то время, когда в Европе гремели наполеоновские войны? В случае если жертвой нападения будет избрана Россия – Боже, спаси нашу Америку, ибо больше никто спасти ее окажется не в состоянии.