19 июля 1904 года, вечер. Великобритания, Лондон, Даунинг-стрит 10.

Генри Кэмпбелл-Баннерман, лидер либеральной партии в Парламенте и свежеиспеченный премьер-министр Его Величества.

Еще утром Генри Кэмпбелл-Баннерман был лидером парламентской оппозиции, борцом за все хорошее против всего плохого и главным критиком правящего премьера Артура Бальфура и его кабинета, а вечером он уже сам получил в руки вожжи и стал премьер-министром Его Величества. Нельзя сказать, что это случилось совсем неожиданно. Признаки того, что недовольство предыдущим правительством перехлестывает через край, были видны невооруженным взглядом. Газеты шипели и плевались ядом, парламентарии глухо роптали, члены правительства один за другим отказывали в поддержке своему премьеру, и только народ безмолвствовал. На то он и народ, о своей роли в управлении Британии он вспоминает только тогда, когда в британских портах перестают швартоваться корабли с хлебом и колониальными товарами, а в окрестные моря начинают просто кишеть вражескими каперами.

Правда, что-то такое робко вякнули родственники военных моряков, служивших на кораблях китайской станции, потребовавшие расследования и компенсаций. Но их голоса утонули в громком газетном гвалте, когда все издания, независимо от их направленности требовали расследовать инцидент при Эллиотах, но только исходя не из шкурных желаний маленьких людей, а из интересов Великой Британской Империи. К тому же это весьма неоднозначное деяние британского флота вызвало резкую реакцию сопредельных держав, опасавшихся за свои заморские владения. Казалось, возвращаются времена Френсиса Дрейка и Джона Хокинса, когда Британия силой оружия на морях брала все, что ей понравится. Теперь по всей Европе слышится лязг передергиваемых затворов и наблюдается тревожная суета на военно-морских базах. Наибольшее беспокойство проявило одно мощное европейское государство с очень маленькими заморскими территориями, но при этом о с очень большими амбициями.

Узнав об инциденте при Эллиотах и его итогах, кайзер Вильгельм произнес в рейхстаге энергичную речь, потребовав дополнительных инвестиций – то есть, простите, ассигнований на военно-морской флот. Кроме того, он заявил, что приказал адмиралу Тирпицу запланировать на конец июля большие морские маневры, и не где-нибудь на Балтике, подальше от английских глаз, а прямо в Северном море, под носом у британского флота. На эти маневры были также приглашены корабли русского Балтийского флота: эскадренный броненосец «Император Александр III», эскадренный броненосец «Ослябя», а также крейсера «Аврора», «Олег» и «Светлана» – то есть те современные корабли, которые к лету 1904 года были уже полностью достроены и находились в боеготовом состоянии.

Но в самом двусмысленном положении оказались французы, не знающие, куда им податься. То ли к Британии, договор с которой обеспечивает безопасность африканских колоний, но в тоже время не защитит от германских гренадер, уже горланящих воинственные песни за Рейном. То ли к России, которая способна гарантировать ненападение германцев, но тогда, в свою очередь, плакали французские колонии. К тому же неизвестно – после отказа Франции поддержать их в войне против Японии примут ли русские обратно к себе блудного попугая. Император Николай (вот пготивный) по этому вопросу упорно отмалчивается, из-за чего на набережной Кэ д'Орсе уже готовы впасть в истерику. Британии же еще предстояло решить, какой из двух вариантов ей более выгоден. Без приданого в виде франко-русского союза Франция была Британии неинтересна. И в то же время британскому Форин Офису пока было непонятно, как далеко пойдут французы в замаливании своих грехов перед русскими. Не получится ли так, что об англо-французском «Сердечном Согласии» можно будет забыть не на несколько лет, а уже навечно, ибо французы, напуганные грохотом прусских военных барабанов за Рейном, сделаются послушными любому повелительному окрику из Петербурга.

К тому же новый премьер не знал, какую политику теперь должна проводить сама Великобритания. Его предшественник, уходя в отставку под депутатское топанье ногами и крики «Позор!» и «Долой!», оставил на своем месте большую кучу дерьма, разгребать которую теперь придется ему, Генри Кэмпбеллу-Баннерману. Виданное ли дело – отставленный премьер (как это обычно бывает) даже не стал лидером оппозиции, а под газетные вопли о расследовании и расправе покинув пост, вылетел из общественной жизни и политики отсиживаться в своем загородном имении. А все из-за того, что русские недолго думая вывалили перед газетчиками (в первую очередь германскими) все грязные подробности историй с подготовкой покушения на царя Николая и попыткой нападения британского флота на острова Эллиотов.

Живой британский адмирал, попавший в плен во время разбойного налета и теперь направо и налево дающий то показания следствию, то интервью журналистам – это вам не хухры-мухры. Бывший первый лорд адмиралтейства после такой истории уже застрелился, а его преемником выбрали человека, не имевшего к той истории никакого отношения. Аналогичное бурление говен происходило сейчас и в Форин Офисе, ибо инициатива об устранении русского самодержца исходила именно оттуда. Там, правда, пока никто не застрелился, но король Эдуард при назначении нового премьера уже выразил свое неудовольствие качеством британской дипломатии, не говоря уже о том, что покушение на любого из монархов, даже турецкого султана, это так плохо, что об этом нельзя даже думать. А ну как русским в качестве ответной любезности придет в голову поощрить ирландских фениев взорвать уже его, британского короля? Жизнь любого монарха священна и неприкосновенна, а иначе в мире наступит такой разгул терроризма, что хоть святых выноси.

В любом случае анонима Джона Доу при обнаружении ожидала хорошо намыленная веревка, а Кит Петти-Фицморис маркиз Лэнсдаун в качестве британского министра иностранных дел доживал последние дни, несмотря на то, что некогда тоже принадлежал к либеральной фракции. Поэтому теперь новому премьер-министру в первую очередь требовалось решить, кого следует назначить на ставшее вакантным место. Пока Кэмпбелл-Баннерман склонялся к кандидатуре своего старого соратника по либеральной партии Эдуарда Грея, десять лет назад, во времена четвертого премьерства Гладстона, исполнявшего обязанности заместителя министра иностранных дел. На настоящий момент этот весьма перспективный молодой (42 года) политик либеральной направленности депутатствовал в палате общин и являлся сторонником активной внешней политики и колониальной экспансии. В силу того, что Эдуард Грей никак не был запачкан действиями предыдущего кабинета, он сразу после назначения мог приступить к улаживанию ситуации в духе вечных британских интересов. Если у кого и может получиться загладить у русских послевкусие от действий предыдущего британского кабинета и постараться не допустить создания русско-германского союза, так это только у него.

А это была главная задача, стоявшая перед новым правительством. В настоящий момент Британия не имела ни искренних союзников, ни подчиненных младших партнеров, и была не готова сражаться с любым из своих соперников по отдельности, не говоря уже о противостоянии с гипотетическим Континентальным Альянсом, который мог возникнуть из русско-германского союза путем присоединения к нему… Франции. Ели британские дипломаты могли задумать и почти довести до воплощения французскую свадьбу с русским приданым, так почему германцам не может прийти в голову аналогичная идея, потребовать от русских, чтобы те привели французскую кобылу в их немецкую конюшню… В случае осуществления такого прогноза Великобританию неизбежно постигнет катастрофа. К такому альянсу немедленно присоединятся все те, кто имеет к просвещенным мореплавателям свои счеты.

Конечно, Британия обладает самым сильным военным флотом в мире, но большая часть боевых кораблей размазана по удаленным морям и служит для охраны самых протяженных морских коммуникаций в мире. В то же время ее основные противники (Германия и Россия), не имеющие жизненно значимых заморских территорий, будут способны сжать свои флоты в один кулак и ударить напрямую по британской Метрополии. На отсутствие сильных сухопутных армий эти две континентальные державы тоже не жалуются, так что следующим шагом после захвата господства в Северном море и Британском Канале (Ламанше) последуют десанты на побережье самих Британских островов. Сценарий в случае своего воплощения для Британии получается воистину апокалипсический.

К тому же, исходя из данных британской разведки, захват Цусимы был всего лишь репетицией гораздо более серьезных десантных операций на европейском театре военных действий. Именно поэтому созданную для этой операции бригаду морской пехоты после завершения войны с Японией не расформировали, а, напротив, спешно перебрасывают на Балтику, скорее всего, для того, чтобы по ее образцу наштамповать новых похожих десантных частей. Народа в русских селениях вполне хватит, а вот Британии отражать вторжение полуголых размалеванных боевой раскраской головорезов будет нечем. Предотвратить такое развитие событий требуется любой ценой, даже если понадобится отдать на флот последние пенсы и затянуть пояса. Новый первый морской лорд адмирал Фишер говорил, что у него в адмиралтействе лежит проект сверхброненосца, который даже в одиночку сможет противостоять целой вражеской эскадре. Да каждый такой корабль влетит в круглую сумму; но разве можно говорить о деньгах, когда на кону безопасность Империи?

* * *

20 июля 1904 года, 20:05. Северный полюс, Борт атомного подводного крейсера К-419 «Кузбасс», положение надводное.

Полярный исследователь и морской офицер Александр Васильевич Колчак.

Стоя на палубе подводного корабля, заваленной крошевом битого льда, я ошарашено осматривался по сторонам и не верил своим глазам. Северный Полюс – мечта всех российских, британских, американских и прочих полярников – лежал вокруг меня как на ладони. Бескрайние белые пространства во все стороны до горизонта, неяркое низкое солнце в белесоватом небе – и тишина, нарушаемая только свистом ветра. Чуть поодаль, в соседней полынье, надо льдом торчит черная рубка второго подводного корабля. Короткая остановка, чтобы осмотреться и понять, что Северный полюс теперь вполне достижим. Об этом мы с господином Степановым уже разговаривали, и не раз. Подводный корабль доставит экспедицию со всем ее имуществом, запасом продуктов, теплыми вещами, приборами и инструментами прямо в точку высадки на Полюсе, после чего начнется ее ледовый дрейф в сторону Гренландии. А там только успевай делать наблюдения…

Я вообще-то подобной идеей загорелся еще на Цусиме, когда впервые услышал о подводном походе подо льдами в стиле «Двадцати тысяч лье под водой». Тогда я сразу предложил по-быстрому собрать такую экспедицию из имеющихся под рукой храбрецов и фанатиков полярных путешествий (коих немало на русском императорском флоте) и вместе с ними отправиться в дрейфующее плавания во льдах. Но Александр Викторович (каперанг Степанов) на корню пресек мой неуместный энтузиазм. Мол, такую самодельную экспедицию он на Северный полюс, разумеется, доставит – пятьдесят процентов проблем долой, с этим он согласен. А дальше что? Ни найти нормальное полярное снаряжение (а это главное), ни провести специальные тренировки будущих участников по выживанию в арктических условиях тут не получится. Нет уж, отпевать нас как без вести пропавших он не хочет, а посему экспедицию целесообразнее отложить этак на год, и использовать это время для тщательной подготовки всего, что может понадобиться при подобном дрейфе. А тренироваться можно будет грядущей зимой на льду какого-нибудь из российских озер, каких немало в нашем Приполярье. Морозы и все прочее где-нибудь под Архангельском бывают ничуть не хуже, чем на полюсе. Если какой-то предмет экипировки и окажется непригодным, то в паре верст от ближайшего жилья это будет не так страшно, как посреди Ледовитого океана. И баста! Разговор окончен. Потренируйтесь сперва на кошках, Александр Васильевич, а потом посмотрим.

И хоть я считал себя уже опытным полярником, но все же не нашел, что на это возразить, ибо на полюс, собственно, ни я, ни кто-то из моих товарищей еще не замахивался. Так что сейчас у нас всего лишь ознакомительный визит на самую макушку планеты, с обещанием через год вернуться туда уже по-настоящему. Александр Викторович говорит, что кроме подводного корабля, сюда можно проникнуть на мощном ледоколе, способном ломать многолетние паковые льды, и по воздуху (после достаточного развития авиации). При этом он добавил, что на дирижабли он бы не полагался, ибо дующие над полярным океаном сильные ветры будут играть надувной сигарой как ребенок игрушкой. Аэропланы и только аэропланы, которые со временем превратятся в серьезные летательные машины, смогут относительно безопасно доставлять на Северный Полюс полярные экспедиции.

А сейчас… думаю, что затею с аэропланами лучше отложить лет на двадцать-тридцать; а вот построить сверхмощный ледокол теоретически возможно, хоть и стоить он будет как три перворанговых эскадренных броненосца. Но вот просто путешествовать на полюс на эдаком дорогущем корабле – это все равно что использовать тот же броненосец для рыбалки. Имея подобный корабль или лучше два, во весь рост можно поднимать задачу круглогодичной навигации по Северному морскому пути. С того же Дальнего востока в европейские моря общий путь можно сократить примерно вдвое, если идти через Суэцкий канал, и втрое, если огибать мыс Доброй Надежды. А это экономия времени, экономия топлива, а еще независимость от сующих нос во все щели британцев…

Британцы в частности, и вообще англосаксы – это тут, среди русских из будущего, такая больная тема, которой лучше не касаться. Мол, это великобританское государство изначально враждебно России и видит в ней только конкурента в борьбе за мировое господство, что на самом деле есть невероятная дурь. Зачем России, уже контролирующей одну пятую часть суши, еще и такая головная боль, как мировое господство? Хотя правда и то, что пока она существует, больше ни у кого такого господства не выйдет. Наполеон, уже придавивший своим сапогом всю Европу, именно в России потерпел свое главное поражение, после чего начал проигрывать одно сражение за другим.

Но наши потомки говорят, что англичанам бесполезно объяснять такие вещи. Их банкиры и промышленники жаждут новых прибылей. Во-первых – они боятся, что наш Великий Сибирский Путь в будущем отберет у морских перевозок, которые сейчас контролируются англичанами, значительную долю грузов, ибо из Берлина в Токио по железной дороге, даже с перевалкой грузов на корабли в Дальнем или Владивостоке, значительно ближе и быстрее, чем через Суэц. Во-вторых – англичане сами были не прочь контролировать наши транспортные пути, владеть нашими полями, лесами и месторождениями всего того, что скрывают наши недра. Еще со времен до Петра Великого они неплохо запустили свою лапу в наши лесные богатства, и теперь вывоз леса через Архангельск контролируется именно британскими компаниями. Мол, тамошние наши жители, от богатеньких купцов до мужиков, готовы плюнуть в рожу любому, кто скажет про англичан хоть что-нибудь хорошее, ибо от них там просто не продохнуть. Что ж, вполне возможно, что это и правда, хотя я лично не стал бы сгущать краски.

Хотя… состоялась ту у меня на днях беседа с местным корабельным «жандармом». Оказывается, на кораблях из будущего имеется и такой человек, должность которого называется «начальник особого отдела», и в его обязанности вменяется не столько отыскивать крамолу в умах сослуживцев, сколько беречь безопасность государства во всех ее проявлениях. Например, именно он хранит в сейфе секретные документы и самолично уничтожает их, если наступает такая необходимость. И без его санкции невозможно выстрелить самым страшным оружием подводного корабля – особой самоходной миной, которая на дальности до пятисот кабельтовых способна уничтожить целую вражескую эскадру, идущую походным ордером. При этом прочие господа офицеры из будущего руку своему «жандарму» все же пожимают, не в пример тем порядкам, что заведены на нашем флоте. Сначала мне было дико, а потом привык. Ведь в чужой монастырь со своим уставом не ходят. К тому все, кто погружается под воду в стальном гробу, одинаково ходят под Богом – вне зависимости от своей должности, звания и положения в обществе.

Кстати, зовут этого чрезвычайно неудобного для некоторых господина Константином Андреевичем Ивантеевым. Если отбросить разницу в сто с небольшим лет между нашими временами, то мы с ним оказываемся погодками. Вечно хмурый и неулыбчивый, он носит среди команды прозвище «Кот Наоборот». Это такой тонкий юмор в сторону Льюиса Кэрролла и его Чеширского кота. Мол, Кот, то есть Константин, здесь, а улыбка где-то потерялась. У Чеширского кота все было как раз наоборот. Еще господина Ивантеева называют котом за бесшумную походку. Нет, он не крадется, как об этом любят писать в авантюрных романах, а идет обычным шагом, только делать это у него получается совершенно без звука. По сравнению с ним все остальные – это просто носороги, ломящиеся через джунгли. Сам он говорит, что тех, кто, как и он, ступил на госбезопасную стезю, специально учат подобным вещам, чтобы в случае необходимости они могли беззвучно подкрасться к какому-нибудь злоумышленнику. И вот с этим человеком у меня состоялась примечательная беседа.

– Я хоть и не цыганка и ничего не понимаю в хиромантии, – сказал мне Кот Наоборот, – но даже не глядя на линии вашей руки, исходя исключительно из моих профессиональных знаний, могу сказать, что все у вас будет хорошо только в том случае, если вы будете держаться подальше от политики и поближе к северным морям. Позвольте дать вам совет – избегайте дел с англичанами и разными там иностранцами, какими бы правильными на тот момент вам ни казались их предложения. В политике, вы, мон шер, разбираетесь не больше чем свинья в апельсинах, и если вам не повезет вляпаться в это грязное дело, то мы обязательно с вами снова пересечемся, правда, уже не по столь приятному поводу, как познавательная прогулка по полярным водам…

Немного помолчав, мой собеседник добавил:

– Нырок в прорубь на Ангаре, с пулей от «нагана» в череп – это совсем не тот конец жизни, который можно назвать счастливым. И хоть здесь уже все изменилось, но кто его знает – не получим ли мы, в результате какого-либо вашего глупого решения, и на этот раз те же самые яйца, но только в профиль… В Арктике же вы, напротив, как у себя дома. Если все будете делать правильно, то лет так через…цать быть вам там командующим Северным Ледовитым флотом и начальником Севморпути – одним словом, царем, Богом и высшим воинским начальником. И вот тогда я могу вам гарантировать, что помрете вы очень нескоро, в своей собственной постели, в окружении внуков-правнуков. Или, быть может, вашу жизнь унесет какая-нибудь лихая экспедиция, вроде той, какую вы пытались предложить Александру Викторовичу в самом начале. Но даже тогда вы помрете мучеником науки и Героем России, а не проклятым всеми персонажем, имя которого даже нельзя вспомнить в приличном обществе. Так что, Александр Васильевич, задумайтесь над тем, что я вам сказал, ибо в нашем ведомстве никого не предупреждают по два раза…

Вот – как хочешь, так и понимай. Неужели меня в будущем ждало что-то ужасное, в результате чего меня должны были просто пристрелить и спустить тело под воду, или Константин Андреевич сгустил краски? Вообще-то последнее вряд ли. Обычно господа из будущего болезненно честны в своих словах и говорят одну только правду, да только не всю. Я уже заметил, что разговоров о том будущем, которое я прожил в их мире, избегает не только господин «жандарм» но и остальные господа офицеры. С одной стороны, я могу пойти наперекор их желанию, и разными путями все же добыть информацию о своем будущем, которое от меня скрывают… Что касается политики, то с этой дамой я вообще незнаком. Мы с ней ходим по разным улицам и даже не собираемся встречаться. Быть может, впереди у меня еще будет жаркая любовь, и моя возлюбленная окажется какой-нибудь бомбисткой-террористкой, из-за чего я окажусь замешанным, к примеру, в покушение на Государя императора… С другой стороны – к чему мне это знать? Ведь все уже изменилось; и то, что было ТАМ, уже не повторится ЗДЕСЬ. Не лучше ли просто жить и следовать данному мне совету, ведь все, что я могу узнать о своей жизни в ином мире, не возымеет никакой практической ценности. Задача стать величайшим исследователем Арктики и адмиралом Полярного флота, как мне кажется, значительно важнее и интереснее… вот и Джек Лондон, который сейчас строчит карандашом в своем блокноте, тоже согласен с утверждением, что для тех, кто вдохнул воздух Севера, политика – это просто нудная преснятина…

* * *

21 июля 1904 года, утро. Царское Село, Александровский дворец.

Капитан СИБ Евгений Петрович Мартынов.

Последнюю неделю мы метались как савраски, высунув языки, разрабатывая непосредственное окружение Великого князя Владимира Александровича, а если точнее, то его супруги Великой княгини Марии Павловны по прозвищу Михень. Это дело пахло совсем не керосином, а гораздо хуже… По сравнению с тем, что вызревало в этом болоте, стояние на Сенатской площади могло показаться веселым детским утренником. Тут пахло настоящим активным вооруженным мятежом, в котором были задействованы в основном офицеры Преображенского полка. Заговорщики планировали захват Николаевского вокзала с целью взять литерный ВИП-поезд в круговую засаду и, захватив врасплох охрану, истребить всех пассажиров, оставив в живых только обоих Владимировичей… Но так как местная аристократия конспирации нихрена не обучена (не восемнадцатый век на дворе), то «потекло» у заговорщиков сразу и изо всех щелей. Самовлюбленный болтун – это находка не только для шпиона, но и для сотрудника госбезопасности.

Единственное, чего мы не собирались допускать, так это стрельбы одних русских солдат по другим русским солдатам – такая дурь, как подавление уже созревшего заговора картечными залпами, совсем не в нашем стиле. Ведь мы же помним, как господа офицеры (особенно гвардейские) относятся к серой солдатской массе. По их мнению, это замученное шагистикой быдло обязано слепо выполнять приказы командиров и не задавать лишних вопросов… Превентивный арест главных фигурантов – это, конечно, дело нужное, но не менее важно было продемонстрировать наличие на нашей стороне превосходящей силы, чтобы удержать ситуацию на грани применения вооруженного насилия.

Единственной такой силой, которую можно было противопоставить Гвардии, были моряки. Поскольку командующий Балтийским флотом вице-адмирал Бирилев (на самом деле ни рыба ни мясо) несколько дней назад отбыл на броненосце «Император Александр III» для участия в совместных российско-германских учениях, то сейчас старшим военно-морским начальником в Петербурге и окрестностях являлся начальник Морского Технического Комитета вице-адмирал Федор Васильевич Дубасов. В настоящий момент в его распоряжении находились команды достраивающихся и ремонтируемых на питерских верфях боевых кораблей, которые в нашем прошлом составили вторую Тихоокеанскую эскадру, а теперь им предстояло радикально усилить Балтийский флот. Но поскольку местные снобы адмиралы просто так общаться с сотрудниками госбезопасности (а тем более получать от них указания) категорически не желали, то вводную встречу пришлось устраивать в Царском Селе, куда адмирал Дубасова вызвал царь по поводу соблюдения графика достройки эскадренных броненосцев «Орел», «Князь Суворов» и «Бородино»…

Напуганный информацией о созревшем заговоре, Николай согласился, что адмирал Дубасов, решительный до свирепости – тот единственный, который сможет удержать ситуацию под контролем и не допустить гнойного прорыва. И вот мизансцена в одной из гостиных Александровского дворца: самодержец, его нынешнее второе Я (товарищ Иванов), ваш покорный слуга и несколько опешивший от неожиданности вице-адмирал, не ожидавший столь внезапной встречи с двумя людьми, ставшими уже притчей во языцех по всему Санкт-Петербургу.

Михаил Васильевич Иванов был известен как человек, прибывший неизвестно откуда, за появлением которого в царском Селе последовала смерть императрицы Александры Федоровны. После смерти жены император заперся в Царском Селе как улитка в раковине, поверяя свои мысли все тому же таинственному капитану первого ранга Иванову и не принимая никого из тех, кто бывали его собеседниками в прежние времена. Государь в трауре – заявлялось для всех желающих пробиться к Николаю на прием. Второй посетительницей, имевшей беспрепятственный доступ в Царское Село, была вдовствующая государыня Мария Федоровна, регулярно навещающая сына. В связи с этим некоторые особо умные сплетники даже заподозрили между господином Ивановым и вдовствующей императрицей сердечный комплот, что, конечно же, было неправдой, но зато давало нам возможность брать кое-кого за язык и шить дело. Ведь статью «за оскорбление величеств» никто не отменял.

Что же касается вашего покорного слуги, то ему даже представляться не требовалось. Кто в Санкт-Петербурге не знает самого главного душителя свободы – держиморду, Цербера и Аргуса в одной экономичной упаковке, арестовавшего уже, кстати, за казнокрадство и шашни с террористами целую кучу самой высокопоставленной дряни? Сейчас наши люди, которых мы позаимствовали в министерстве финансов (правда, без согласия министра Коковцева) копали в Новом Адмиралтействе и на верфи Галерного острова, подводя под каторжные работы погрязшее в казнокрадстве и приписках руководство этих двух предприятий. За то время, пока Балтийский завод построил два броненосца серии «Бородино», Галерная верфь и Новое Адмиралтейство смогли сдать только по одному. На верфи Нового Адмиралтейства был построен и печально знаменитый броненосец «Ослябя», строительство которого обошлось дороже, чем его двух систершипов «Победы» и «Пересвета», построенных на Балтийском заводе. И опять та же картина. За то время, пока «Новое Адмиралтейство» строило один броненосец, Балтийский завод успел сдать два, да к тому же со значительно лучшим качеством. Но это я так, к слову, на тему того, что заочно мы с адмиралом Дубасовым были уже знакомы – через некоторых его подчиненных, по которым плакали то ли каторга, то ли виселица.

Но разговор начал не адмирал, который пока не понимал, чего он него хотят, а император Николай.

– Федор Васильевич, – просто сказал он, – я позвал вас совсем не для того, чтобы спросить отчета о строительстве броненосцев. Война окончена, и вместе с ней закончились причины для спешки. Дело, видите ли, в другом. Как нам стало известно, в Санкт-Петербурге назревает маленький такой государственный переворот в интересах семейства Владимировичей. Не думаю, что мой дядя в курсе всего происходящего; по данным имперской безопасности, во главе заговора стоит его супруга, Великая княгиня Мария Павловна, поставившая целью протолкнуть на императорский трон своего сына Кирилла Владимировича…

При этих словах адмирал Дубасов непроизвольно скривился, будто отведал чего-то несвежего. Было видно, что ТАКАЯ кандидатура в императоры ему не была приемлема ни с какой стороны, не говоря уже о том, что сам по себе силовой переворот – это не тот метод, которыми он предпочел бы решать подобные вопросы. У нас уже были данные, что этот человек относился к кругу высших государственных сановников, которые в свое время предпочли бы видеть на троне покойного ныне Великого князя Георгия Александровича, а после его смерти переключили свои симпатии на Великого князя Михаила. Николай тоже заметил это выражение лица, но воспринял его несколько по-своему.

– Знаете, Федор Васильевич, – тихо сказал он, – после смерти моей любезной Аликс мне собственная жизнь была не дорога, но я помню свой долг перед подданными. А значит, во избежание расшатывания государственных устоев, смуты, брожения умов и прочих последствий попыток узурпации власти попрошу вас в критический момент принять на себя обязанности генерал-губернатора и начальника военного гарнизона Санкт-Петербурга, и в сотрудничестве с имперской службой безопасности, не дожидаясь начала событий, навести в городе железный порядок. Но только попрошу вас о том, чтобы мухи были отделены от котлет, истинные мятежники – от подневольных им людей и случайных очевидцев. Впрочем, всем этим займутся люди Евгения Петровича, а вы, используя в качестве вооруженной силы матросов из подчиненных вам команд строящихся кораблей, обеспечите им возможность беспрепятственной работы. Помните, что долю насилия следует отмерять по силе сопротивления: не стоит стрелять в того, кто и сам уже сдается на милость правосудия. Мы не хотим, чтобы на улицах нашей столицы русские матросы стреляли в русских солдат только из-за того, что кучка великосветских бездельников, никогда не слышавших свиста пуль и взрывов гранат, решила поиграть в делателей королей…

После последних слов императора Дубасов приосанился. В отличие от некоторых чисто паркетных адмиралов и генералов, в далекой молодости ему доводилось участвовать в настоящих боях и, более того, он вышел из них победителем.

– Ваше Императорское Величество, – с некоторой обидой сказал он, покосившись в мою сторону, – ваше повеление будет выполнено. Но только скажите – чем таким особенен стоящий передо мной господин, что это я должен быть у него на посылках, а не он у меня?

– Евгений Петрович Мартынов, – несколько занудно ответил император Николай, – несмотря на свой внешне незначительный чин, особенен тем, что пользуется нашим монаршим доверием, и все, что он делает, делает по нашему приказу и на благо Российской империи. И, кроме того, он знает, что требуется делать в подобных случаях, а вы нет. Так что, Федор Васильевич, делайте, пожалуйста, то, что вам сказали. Вы обеспечиваете порядок в городе, чтобы отдельные выступления мятежников не переросли в общий бунт, а господин Мартынов изымает заговорщиков и устраивает для них в подвалах Петропавловки персональную преисподнюю, после чего передает в распоряжение военно-полевого суда. Но это вас уже касаться не будет; ваша задача – сделать так, чтобы во время всей этой комбинации никто не успел ничего понять. Сделайте так, и вам будет наше монаршее благоволение.

– Будет исполнено, ваше Императорское Величество, – еще раз покосившись в мою сторону, сказал Дубасов, и на этом аудиенция была закончена.

Император Николай вместе с хранящим молчание каперангом Ивановым вышли через одну дверь, а нас с адмиралом Дубасовым дворцовый лакей попросил пройти через другой выход.

– Ну-с, господин Мартынов, – сказал адмирал, выйдя на крыльцо, – давайте, объясняйтесь. Полностью: кто вы, что вы, откуда взялись и зачем все это нужно… И извольте дать мне настоящие объяснения, а не ту сахарную водичку, которой вы пользуете остальных. В противном случае – это я вам обещаю – я по вашим просьбам не пошевелю и пальцем, ибо втемную участвовать ни в чьих интригах не собираюсь.

– И вы, Федор Васильевич, – с профессиональным интересом спросил я, – готовы оставить без выполнения прямое распоряжение самодержца всероссийского? Не ожидал от вас, не ожидал… Хотя там, в Артуре, даже получив приказ на боевой выход, многие моряки забивали на него толстый болт и, отговариваясь то нехваткой угля, то неисправностью машин, продолжали жрать мадеру и волочиться за дешевыми девками.

– Вы были в Артуре? – с интересом спросил Дубасов.

– Да был, – ответил я, – но после уничтожения эскадры адмирала Того был вынужден срочно выехать в Санкт-Петербург. Однако общее впечатления у меня тогда сложились преотвратительные. Одним словом, это можно описать как разброд и шатания. Адмирал Макаров, на что уж жесткий и волевой командир, и то сбивался с ног. Публичный дом на гастролях, а не боевая эскадра.

Неожиданно Дубасов сдавленно хихикнул.

– Эка вы как, господин Мартынов, наших разгильдяев! – просмеявшись сказал он, – признаюсь, расслабились мы в мирное-то время. Думали, не посмеет япошка, а оно вот как вышло. А тут еще этот вооруженный резерв имени господина Витте, будь он неладен…

– Что же касается Артура, – кивнул я, – то сейчас там все нормально. Стоило только помочь Макарову чуть прикрутить гайки, и публичный дом снова превратился в боевую эскадру. И даже вешать на рее никого не пришлось. Иначе ни побоище у Цинампо, ни штурм Цусимы не прошли бы как по нотам. Раз, два – и в дамках. А что касается господина Витте, то с ним мы побеседуем отдельно. Сдается мне, что его длинные уши в нынешнем заговоре тоже торчат из-за занавески.

И вот тут до Дубасова наконец дошло. Медленно, конечно, но лучше поздно, чем никогда.

– Постойте, господин Мартынов, – сказал он, – вы сказали, что прибыли в Артур сразу после уничтожения эскадры адмирала Того?

– Можно сказать, – ответил я, – что я сам был одним из участников той операции, правда, несколько опосредованным, потому что корабль, на котором я имел честь служить, не принимал участия в атаке на японский флот. Вот Михаил Васильевич Иванов, которого вы только что видели рядом с государем, это совсем другое дело. Он лично командовал «Быстрым», который влепил реактивную «рыбку» под мостик японскому флагману «Микасе» и вознес на небеси так много попившего русской крови адмирала Того. Читали, наверное, в газетах, как это было… Так что на вопрос «откуда» я вам, надеюсь, уже ответил. А из этого вопроса проистекают ответы и на все остальные.

– Постойте, господин Мартынов, – недоверчиво произнес Дубасов, – но это не ответ, а только его половина. Ведь никто так достоверно и не знает, откуда взялся этот ваш отряд кораблей и что он из себя представляет. А то, знаете ли, когда тебе объясняют, что два вспомогательных крейсера с легкостью утопили четыре бронепалубника, два броненосных крейсера и шесть броненосцев, то голова начинает идти кругом, ибо в нормальной системе вещей таковое попросту невозможно, как невозможна кошка, охотящаяся на слонов…

– Федор Васильевич, – устало сказал тогда я, – а вы точно уверены, что вам нужны эти знания и что вы готовы поклясться спасением души, что никогда и ни перед кем не разгласите того, что вам тут будет сказано? Не одни вы ломаете голову над этим вопросом. Тем же самым озадачены и те, кто ни при каких обстоятельствах не будет желать России добра. К тому же это страшная информация, которая может вас сильно огорчить и опечалить. Во многих знаниях многие печали, и это вам, как православному человеку, должно быть известно не хуже чем мне.

– Я точно уверен, – отчеканил Дубасов, – что выполнение поручения, данного мне государем-императором, возможно только на условиях полной откровенности. В противном случае я сейчас возвращаюсь во дворец и заявляю, что по причине своей полной неосведомленности об истинной подоплеке дела отказываюсь от данного мне поручения, и если это потребуется, попрошу принять мою отставку.

– Даже так, Федор Васильевич?! – хмыкнул я. – Ну что же, вы, можно сказать, сами напросились…

С этими словами я протянул адмиралу Дубасову свое служебное удостоверение. Не нынешнее, из 1904 года, где я был замначальником СИБ, а то, из прошлой жизни, в две тысячи семнадцатом году выданное мне при назначении на «Николай Вилков» начальником особого отдела. С минуту адмирал ошарашено пялился в корочки, потом поднял на меня очумелый взгляд.

– Так, значит, вы… – только и смог вымолвить он.

– Да, Федор Васильевич, – подтвердил я, – вы все правильно поняли – все мы, выигравшие для вас войну с японцами, родом из двадцать первого века. Уж больно противно было наблюдать, как вы, русские, с треском проигрываете войну каким-то японцам, которые только что вылезли из феодализма. Отсюда и наше знание того, «что, куда и сколько», а также мощь оружия, позволившая двум крейсерам пустить на дно целую японскую эскадру. И учтите – обратившись к вам по вопросу подавления возможного мятежа, государь-император проявил определенное доверие, ибо репутация ваша до самой смерти осталась незапятнанной. Цените, не каждый может похвастаться подобным фактом своей биографии, многие, сейчас еще совсем безгрешные, в будущем так извалялись в дерьме с ног до головы, что буквально клейма ставить негде.

– Да уж, – сказал Дубасов, – даже голова кругом идет. Умеете вы, господин Мартынов, ошарашить человека. Присесть бы сейчас…

Тут я, честно сказать, слегка струхнул. А ну как адмирал, который, несмотря на свой бравый вид, далеко уже не молод, преставится сейчас от волнения – и все тогда, пишите письма…

– Да вон, Федор Васильевич, – сказал я, – беседочка со скамеечками. Пойдемте, присядем, а то ведь в народе говорят, что в ногах правды нет.

До беседки адмирал дошел почти сам, там присел на скамейку и первым делом уставился на меня проницательным взглядом светлых глаз.

– Простите, господин Мартынов, – сказал он, – запамятовал, как вас там государь-император представлял по имени-отчеству?

– Евгений Петрович, – подсказал я.

– Так вот, Евгений Петрович, – вздохнул Дубасов, – обратил я внимание на одну вещь. Печать у вас в документах русская, с двуглавым орлом, и это факт. Да только что это за государство такое – Российская Федерация, почему не империя, и почему вы там в погонах поручика, а тут уже капитан?

– На второй вопрос ответить проще, – сказал я, – капитаном меня поздравил уже здесь государь-император Николай Александрович, за верную службу Империи и умелую борьбу с бомбистами-террористами. Перед ответом на первый вопрос должен напомнить, что во многих знаниях многие печали, и что вы сами должны решить, нужен вам на самом деле ответ на этот вопрос или вы предпочтете оставить все так как есть, пребывая в неведении…

– Да нет уж, – сказал Дубасов, – говорите. Я уж и сам догадываюсь – в чем дело, да только хочу услышать ответ от вас.

– Да, – сказал я, – вы совершенно правы – там, в двадцать первом веке, Российской Империи больше нет. Она умерла еще за сто лет до нашего отбытия сюда, и одной из причин ее гибели была проигранная война с Японией. Другая причина ее гибели самоликвидировалась при первом нашем появлении в Царском селе…

– Евгений Петрович, – прервал меня Дубасов, – говоря так, вы имеете в виду покойную императрицу Александру Федоровну?

– В общем да, – ответил я, – хотя, если говорить по большому счету, не только ее. Она была всего лишь узловой точкой, концентратором напряжений, с которого началось разрушение государственного механизма.

– А что такое концентратор напряжений, – с интересом спросил Дубасов, – впервые слышу такое выражение.

– Зато вы его много раз видели, – ответил я, – концентратор напряжений – это такая точка конструкции, где, как в точке, собираются все нагрузки и откуда по конструкции начинают расходиться трещины. Вы думаете, почему на кораблях иллюминаторы круглые, а не прямоугольные? Все дело в том, что каждый прямой угол является таким концентратором напряжений, в котором собираются колебания, передающиеся ударами о корпус волн и вибрациями машины. Нет углов – нет и проблем. Так вот – Александра Федоровна в силу своих особенностей была таким углом. Подробностей не просите, это личное семейное дело его Императорского Величества и его покойной супруги. Когда мы сюда ехали, то долго думали, как будем нейтрализовать разбегающиеся во все стороны трещины, и что предпринимать для ликвидации самых тяжелых последствий. Но Господь без всякого нашего участия предложил нам свой вариант, в котором этих проблем не будет вовсе. Теперь Государь Император потерял всякое желание править, которое в нем подстегивала покойная супруга, собирается уйти на покой в частную жизнь, уступив трон своей сестре Ольге Александровне, из-за чего вся эта гвардейская камарилья так и разволновалась…

– Кстати, – опять прервал меня Дубасов, – почему на трон должна вступить Ольга, а не Великий князь Михаил? Женщин на престоле Российской империи не было уже так давно, что это даже можно счесть неправдой…

– А потому, Федор Васильевич – ответил я, – что если вы предложите трон Великому князю Михаилу, то услышите в ответ весьма определенные выражения, и это не будут слова благодарности. Он категорически не хочет садиться на место своего брата, но при этом поклялся, что будет полностью поддерживать сестру. Вот вам и вся подоплека событий, как вы этого хотели. В дополнение могу вам пообещать, что скоро за первыми двумя последуют и остальные причины гибели Империи, случившейся в нашем прошлом. Дайте только срок. Мы, собственно, тут работаем как пожарная команда по предотвращению отнюдь не светлого будущего, и только в таком качестве нас и надо воспринимать. Все, что мы делаем – это пытаемся дать России возможность избежать ужасных катаклизмов и спасти множество жизней, которые иначе бы погибли в мясорубке грядущих войн и революций. Надеюсь, этого вам достаточно?

– Да, Евгений Петрович, – сказал адмирал Дубасов, поднимаясь со скамейки, – если дело обстоит действительно так, как вы описали, то можете рассчитывать на мое полное содействие. А теперь извините, я должен удалиться и немного подумать над тем, что вы мне сказали.

* * *

21 июля 1904 года, четыре часа пополудни. Санкт-Петербург, Петропавловская крепость.

Капитан СИБ Евгений Петрович Мартынов.

Едва я вернулся из Царского Села, как получил записку дежурного надзирателя о том, что подследственная Дора Б. просила меня о встрече. Сказать честно, разговор с адмиралом Дубасовым ужасно меня вымотал, но… а что собственно, но? Почему я, не отдохнув и не перекусив, должен бежать к этой цыпе, которую от знакомства с пеньковым галстуком избавила только неуместная доброта императора Николая и неожиданная беременность? Ведь если бы не эти внешние обстоятельства, я, быть может, и пожалел бы ее, так сказать, в уме, но не ударил бы и палец о палец ради того, чтобы спасти ее шею от петли. И только тогда, когда Николай помиловал своих несостоявшихся убийц, я быстренько запихал Азефа вкупе с Савинковым туда, откуда они никогда уже не смогут вырваться, и только после этого принял участие в судьбе Доры Бриллиант, по принципу, что нет отбросов, есть кадры…

Попросив принести прямо себе в кабинет то ли поздний обед, то ли ранний ужин, я задумался над тем, а какие у меня, собственно, вообще планы по поводу этой девицы? Ну вот согласится она сотрудничать, а дальше? В боевке такие, как она, это одноразовый расходный материал на одну акцию – одной террористкой больше, одной меньше; много их еще маются по местечкам. Ну, внедрим мы ее в группу, готовящую, например покушение на московского генерал-губернатора, так ее же в первую очередь и обнулят. Была мыслишка подсунуть эту еврейскую красотку месье Парвусу, который еще тот бабник, падкий на таких вот роковых девиц, но из-за своей беременности и ее последствий девушка еще год будет оставаться вне игры. Проживет ли этот самый Парвус еще год, или мы ликвидируем его раньше без всяких хитростей. Мы же ведь не старая охранка, которая ходила вокруг цели по принципу «видит око, да зуб неймет». Пока в России взрываются бомбы и гремят выстрелы, мы ровно теми же средствами будем бороться с террористами прямо в их европейском логове; и пусть тамошние власти это терпят, если сами не хотят участвовать в отлове тех, кто решил, что им можно все.

Хотя вряд ли война с гидрой терроризма закончится за год или даже за десять лет. И Парвус, с прочими деятелями так называемого революционного движения – это только ширма, а не настоящие генералы террора. Настоящие генералы там, где концентрируются большие деньги, где делят мир, где продают и покупают политиков, где алчность смешивается с патологической ненавистью, где люди, как осел за подвешенной перед носом морковкой, бегут за ускользающим призраком мирового господства. С этими господами можно воевать только их оружием, которым являются биржевые спекуляции, мировые финансовые кризисы, инсайдерская информация о грядущих политических пертурбациях, военных вторжениях и прочих событиях, так или иначе заставляющих волноваться биржи. Когда курсы стабильны, то никто ничего не зарабатывает, или эти заработки совершенно ничтожны с точки зрения акул капитала. А вот когда биржи лихорадит, когда ажиотаж сменяется паникой и все напоминает американские горки – вот тогда-то лопоухие простаки теряют свои деньги, а «знающие люди» невиданно обогащаются за их счет.

Возможность поиграть в эти игры на японской войне мы уже упустили. Слишком все было тогда скоротечно, а у нас банально не было ни специалистов, ни денег, ни серьезного опыта. Зато теперь мы готовы. Мы – это пришельцы из будущего, вооруженные знанием закономерностей исторического и экономического развития на сто лет вперед и ставящие целью изменить развитие человечества в лучшую сторону. Союзников в этой войне у нас нет, ибо никто еще не понимает, куда ведут мир наши враги, имя которым легион, и на их стороне такие свойства человеческого характера, как лень, подлость, алчность, похоть, ненависть и желание объяснить неудачи не собственными ошибками, а происками врагов… Нет, когда каждый день ловишь настоящих, засланных из-за бугра, террористов, подрывных элементов и вредителей, сомнения в существовании врагов как-то отпадают. Зато каков соблазн свалить на их счет еще и плоды собственного недомыслия, лени, нераспорядительности и воровства. Когда начинаешь разбираться досконально, то понимаешь, что именно казнокрадство во всех его видах и спайка казнокрадов между собой (рука руку моет) являются главной угрозой существованию Российской империи, по сравнению с которой бледнеют и терроризм, и революционные движения, и сепаратизм окраин. С самыми высокопоставленными особами из этой кодлы мы поквитаемся при подавлении заговора Владимировичей, а вот со всеми остальными придется разбираться уже в рабочем порядке.

Быть может, Дора Бриллиант пригодится нам на этом поприще, как эдакая роковая красавица-брюнетка, разъезжающая по российским губернским городам, после визита которой с местным бомондом начинают происходить различные неприятности – вроде отставок, посадок и скоропостижных смертей. Придать ей для связи какого-нибудь «влюбленного поклонника» из наших рядов, который, к примеру, будет изображать контуженного офицера-ветерана японской войны, и пусть таскается за ней следом как привязанный. Такая преданность роковой красавице должна наверняка возбудит в потенциальных поклонниках дополнительный интерес и желание доказать, что такие шикарные женщины отнюдь не для «серой армейской скотинки», а как раз для таких всем довольных и обеспеченных господ, у которых все схвачено и за все заплачено.

Думаю, это наиболее рациональный вариант, да и сама Дора сможет подвести под этот процесс идеологическую базу. Мол, не против революционеров она борется (и без нее есть кому), а против богатеньких буратин, прожигателей жизни и казнокрадов, швыряющих миллионы на устриц с шампанским, в то время как беднота (в том числе и еврейская) живет впроголодь. Но это если не брать мужиков, для которых вероятность умереть от голода бывает весьма велика, а уж крестьянские детишки в голодающих губерниях и вовсе мрут как мухи. Все это еще во времена прошлого царствования стыдливо велено именовать недородами, в то время как недородом такие неурожаи могли считаться во времена царя Алексея Михайловича (агрономическая техника с тех пор ничуть не изменилась) в то время как на одну пахотную десятину в тогда приходилось вдесятеро меньше едоков. Да и хлебный экспорт в то время находился в зачаточном состоянии.

Средств на борьбу с этим безобразием выделяется совершенно недостаточно, а то, что выделяется, либо разворовывается чиновниками и ушлыми гешефтмахерами, либо гноится по нераспорядительности. И с этим нам тоже придется бороться радикальными способами, иначе государственная хлебная монополия, которую Павел Павлович вставил в программу действий будущей императрице, рискует обернуться своей прямой противоположностью. Этого требует не только хлебная монополия, но и любое созидательное действие на благо России. А потому уничтожение коррупции (по возможности полное) является необходимым условием успеха нашей миссии в целом…

Быстро прикончив совсем недурственный, правда, немного остывший, обед, я вызвал служителя, чтобы тот забрал поднос, после чего направился в тюремную больничку. По дороге мне пришла в голову мысль, что, быть может, я зря беспокоился, и мне сейчас сообщат, что девушка Дора, несмотря ни на что, решила сложить голову на алтаре борьбы с «кговавым самодегжавием», и что никакого сотрудничества между ней и таким царским сатрапом как я, нет и быть не может. Однако встретили меня вполне радушно, даже пару раз приветственно хлопнули ресницами. Это в наше время такие пышные и густые ресницы – признак чистейшей синтетики, а тут каждый (или каждая) носит то, что ему или ей досталось от природы, неважно, что это: бицепсы, грудь или ресницы.

* * *

Тогда же и там же.

Дора Бриллиант, революционерка, террористка, еврейка и жертва режима.

Так, значит, все это действительно работает… Я сказала служительнице, которая принесла мне обед, что хочу видеть своего мучителя, и, хоть та даже не подала виду, что услышала меня, но вот он стоит передо мной в дверях моей больничной камеры, чуть покачиваясь с носка на каблук своих до блеска надраенных штиблет. Несмотря на весь этот его блестящий, отглаженный и начищенный вид, призванный демонстрировать свежесть и работоспособность, видно, что мой палач очень устал и держится на ногах только усилием воли. Очевидно, борьба с революционерами – совсем не легкое занятие, способное свалить с ног даже человека, который прежде казался сделанным из стали.

– Я вас слушаю, Дора… – низким глухим голосом говорит он. – Вы действительно хотите сообщить что-то важное или это просто проверка связи?

Ах, он еще и пытается шутить, пусть даже его юмор неуклюж и солдафонски прямолинеен. Я пару раз хлопаю ресницами и опускаю голову, как будто ужасно смущаюсь. На самом деле я действительно испытываю сильное неудобство, потому что собираюсь сообщить этому человеку о том, что ради будущего своего ребенка, который вот-вот должен зашевелиться у меня в чреве, я готова сделать все что угодно, в том числе и предать своих товарищей.

Но то, что я действительно ощущаю, и то, что изображаю – это два разных чувства, и я надеюсь, что мой мучитель не будет настолько проницательным, что поймет существующую между ними разницу. Ведь если моего ребенка отберут после рождения, то его отдадут в сиротский приют или в семью к каким-нибудь гоям; он вырастет среди гоев и сам станет гоем, а это значит, что лучше бы он умер, ибо для любого представителя моего гонимого народа нет участи худшей, чем эта. Я иду на предательство только ради того, чтобы воспитать моего ребенка как истинного представителя богоизбранного народа, чтобы он вырос и продолжил мое дело борьбы с фараоном и его слугами.

Но ни в коем случае нельзя допустить, чтобы мой мучитель хотя бы в самом малом смог догадаться о том, что я его обманываю, потому что тогда наш договор окажется недействительным, а я отправлюсь на вечную каторгу, и мой ребенок навсегда будет потерян для нашего народа. Поэтому, склонив голову как можно ниже, я как бы с большим трудом выдавливаю из себя слова, которые поставят меня по другую сторону Добра и Зла.

– Господин Мартынов, – говорю я низким грудным голосом, – должна вам сообщить, что ради своего ребенка я согласна на любое ваше предложение…

Произнеся это, я опустила голову еще ниже и даже немного втянула ее в плечи, как будто ожидая удара. Сейчас главное – не смотреть ему в глаза, потому что тогда он сразу пронзит меня своим взглядом голодного василиска, и тогда все тайное станет явным. Я трепещу перед этим взглядом. Каждый раз, когда он на меня смотрит таким образом, мне кажется, что я стою перед ним совершенно голая, а он при этом ведает о самых тайных моих мыслях и побуждениях. Поэтому сейчас лучше изобразить стыдливость – она неплохо получалась у меня прежде, получится и сейчас.

Мой мучитель чего-то ждет некоторое время, потом хмыкает и говорит вполне будничным голосом:

– Я очень рад за вас, Дора, и надеюсь, что вы никогда не пожалеете о принятом вами решении. Со своей стороны могу обещать, что вам не придется работать против бывших ваших товарищей. Так что совесть ваша останется чиста. У вас будет совсем другая стезя, это я вам обещаю. В скором времени вас переведут в другое место, где с вами начнут работать всерьез. А сейчас до свидания, у меня много дел. Мы еще с вами увидимся, но не сегодня.

Итак, он ушел, а я осталась, и на сердце у меня отчего-то было гадливо. Никогда прежде я не испытывала этого грызущего чувства, и даже не знала, что это такое. Быть может, я заболела и нужно позвать доктора?

* * *

22 июля 1904 года, 20:35. Гренландское море, 78 с.ш. 3 в.д., Борт атомного подводного крейсера К-419 «Кузбасс», положение надводное, крейсерский ход 12 узлов.

Командир АПЛ капитан 1-го ранга Александр Степанов, 40 лет.

Наш поход под арктическими льдами закончился, и теперь вокруг нас открытые воды Гренландского моря – того самого, что находится между Шпицбергеном и Гренландией. Основная масса плавучих льдов концентрируется западнее нашего местонахождения, у побережья Гренландии. Есть, конечно, отдельные льдины и даже айсберги и вокруг нас, но их так немного, что море можно назвать чистым. Даже местные утлые парусные суденышки в полярный день, когда видимость миллион на миллион, чувствуют себя тут в безопасности. Причем настолько в безопасности, что к началу двадцатого века именно с таких парусных шхун европейские китобои почти полностью истребили поголовье гренландского кита. Бывали годы, когда британские, голландские, норвежские и американские китобои добывали в европейских полярных водах по две с половиной тысячи китов в год. Доход одних только американских китобоев от этого промысла за девятнадцатый век составил около миллиарда долларов, то есть примерно по десять миллионов в год, по тем временам просто астрономическая сумма. И сейчас с рубки кое-где видны китовые фонтаны; правда, о несметных стадах, о которых писали путешественники еще в шестнадцатом-семнадцатом веках, речи не идет.

Помимо китов, эти воды чрезвычайно богаты рыбой. Мы хоть и не рыбацкий сейнер, но стада трески на ГАКе (гидроакустический комплекс) виды прекрасно. Если удастся наложить лапу на Шпицберген (о, простите, Грумант), пока он еще ничейный и объявить окрестные воды своей исключительной экономической зоной, то продовольственная безопасность России будет обеспечена в значительной степени. Базы рыболовецкого флота и крейсеров пограничной охраны на Шпицбергене, база Северного Ледовитого флота и крупный торговый и рыболовецкий порт в Кольской губе на Мурмане, железная дорога от Мурмана на Питер и страна обеспечена рыбой и прочими морепродуктами. К тому же на Шпицбергене, то есть Груманте, имеются месторождения каменного угля. На первом этапе, когда базирующиеся на острова флотилии будут состоять из старых кораблей с паровыми машинами тройного расширения и котлами на угольном отоплении, топливо для них можно будет поставлять напрямую с местных шахт. А после появление новых кораблей с дизельными и турбинными двигателями снабжение жидким топливом можно будет обеспечить при помощи установки гидрогенизации угля, смонтированной прямо при базе…

Тут вопрос даже не технический (все условия для выполнения изложенной программы имеются в наличии), а в том, хватит ли у новой российской государыни «тяму» заявить: «это мое!» и стукнуть кулаком по столу. Флот, готовый подкрепить эти претензии, у России (по причине отсутствия Цусимы), теперь имеется, политический авторитет тоже. Есть чем внушать супостату уважение. Да и мы тоже не просто так погулять вышли; нас боятся, а значит, уважают. Я, кажется, понял идею Павла Павловича. Вот выпустит Джек Лондон книгу о путешествии через Арктику на русской подводной лодке – и все поймут, что с нами лучше не ссориться, ибо выйдет себе дороже. Теперь от руководства страной требуется понимание того, что Арктика – это наш задний двор, и нам там рулить. Заранее отбросить вероятного противника от наших рубежей, обеспечить продовольственную и военную безопасность, а также условия для опережающего развития. Русский медведь просыпается, и если кто не спрятался – он не виноват.

Стоящий рядом лейтенант Колчак полностью согласен со всеми моими предложениями. Западная Арктика – Баренцево, Норвежское и Гренландское моря – почти круглогодично свободна ото льда. С одной стороны, для освоения и охраны этой акватории не потребуется строить судов специального ледового класса, как для «внутренней» Арктики, и ледокол тут только средство страховки, а не повседневная необходимость. С другой стороны, эти моря являются как бы дверью к богатствам Сибири, и надежный контроль за ними позволит избежать многих неприятностей. Как только мир узнает о кимберлитовых трубках в Западной Якутии (а особенно в Архангельской губернии), у некоторых европейских «партнеров» от жадности может сорвать крышу. Как это бывает, современное на этот момент человечество уже наблюдало во времена англо-бурской войны, когда просвещенные мореплаватели решили, что золотые и алмазные россыпи на территории бурских республик Трансвааль и Оранжевая им нужнее, чем законным владельцам. Если ты слабый и нищий, у которого ничего нет на продажу, то это только твои проблемы, никто о тебе и не вспомнит. Но если вдруг у слабого завелось что-то ценное, то он почти покойник, потому что тут же найдутся желающие «отнять и поделить», и будут это отнюдь не последователи бородатых классиков марксизма. Одним словом: хочешь мира – готовься к войне, и чем раньше, тем лучше.

В принципе мы могли тут и не всплывать, сеансы радиосвязи можно проводить и с перископной глубины, лишь едва выставляя антенну над поверхностью воды. И вообще, в глубинах атомаринам и привычней, и безопасней. Единственное, чего стоит там опасаться, так это айсбергов, которые под водой раз в десять больше, чем над водой. В шельфовой зоне они, бывает скребут «килем» по дну, и тогда в донных отложениях образуются канавы глубиной двадцать и шириной в двести метров, которые могут тянуться на несколько километров. Но айсберги под водой опасны только местным подводным лодкам, которые в подводном положении пока еще слепые и глухие, мы же этот айсберг заметим еще издалека и обойдем на безопасном расстоянии. Просто это всплытие, с одной стороны, необходимо нам из чисто психологических соображений, с другой стороны, пусть на нас посмотрят еще попадающиеся в этих водах китобои и рыбаки. Если мы все же взялись пугать здешний народ, то делать это следует основательно, по всем правилам.

Представляю, что подумала команда голландской паровой китобойной шхуны, когда в непосредственной близости от места их охоты в строе кильватера из воды выскочили еще два «кита», движущиеся по меридиану точно на юг. Чтобы ни у кого не возникло сомнений в том, «что это было», сразу после всплытия и «Кузбасс» и «Иркутск» распустили над рубками Андреевские флаги. О русских подводных кораблях, делавших с японцами (и англичанами) все что захочется, в Европах уже наслышаны, так что шхуна тут же сворачивает свою охоту и, отчаянно коптя единственной трубой, удирает на восток под прямым углом к нашему курсу. Счастливого пути, сегодня вы нам не интересны.

Одно только плохо. Радио на торговых, а тем более на рыболовецко-китобойных судах еще не распространено (радиостанции ставят только на фешенебельных трансатлантиках). Из этого следует, что о своем испуге голландцы смогут сообщить миру не раньше, чем зайдут в ближайший порт, откуда эту новость передадут по телеграфу. К тому времени мы успеем отметиться в значительно более обитаемых местах, так что если это сообщение и не станет причиной паники, то керосину в огонь плеснет основательно.

Идем дальше на юг, ровно по меридиану; и как только голландцы пропадут из виду, опять уйдем на глубину. Попугали бедных – и хватит. Теперь наш курс ведет на юг вдоль побережья Норвегии в Северное море до широты пятьдесят шесть градусов. Общее время в пути – семьдесят пять часов. Судоходство в тех водах очень интенсивное, так что на маршруте мы еще не раз продемонстрируем наличие своего присутствия. Там же, в конечной точке, нас будет ждать встреча с крейсером «Аврора», из состава объединенной германо-российской группировки, проводящей учения в Северном море. «Аврора» передаст нам некоторое количество свежих продуктов, почту, а также примет на борт двух пассажиров… Лейтенант Колчак отправится в Петербург делать доклад в Географическом обществе о путешествии подо льдами, а Джек Лондон продолжит знакомиться с русским национальным характером, только на кораблях русского императорского флота.

Случится рандеву с «Авророй» примерно в ночь с двадцать пятого на двадцать шестое июля. К тому времени эшелон с будущей императрицей, полковником Новиковым, Павлом Павловичем и прочими участниками операции «Рокировка» будет находиться на полпути между Москвой и Санкт-Петербургом. В настоящий момент они уже миновали Челябинск и приближаются к Уфе. Самое главное – так синхронизировать обе операции, чтобы тогда, когда в Зимнем дворце будет проходить смена караула, все внимание европейцев обратилось на Атлантику и примыкающие к ней моря. Пусть лежат и боятся, потому что так задумано. Пугать так пугать.

* * *

25 июля 1904 года, полдень. Москва, Николаевский вокзал.

Полковник морской пехоты Александр Владимирович Новиков.

За две недели пути надоедливое тудуханье колес окончательно въелось мне в печенки и даже длительные, около часа, остановки на станциях в крупных городах не спасали положение. Но все это ерунда; раньше, до постройки железной дороги, на перекладных из Владивостока в Москву можно было добираться не меньше полугода, и быстрее было доплыть на пароходе вокруг всей Азии через Суэцкий канал, Дарданеллы, Босфор и Одессу, чем проехать напрямую через Россию. А еще раньше, во времена матушки Екатерины, когда не было вообще никаких дорог, с Камчатки в Петербург гонцы могли ехать по два-три года. Вот так-то… А сейчас, значит, еще ничего – не восемь часов на аэробусе Аэрофлота в двадцать первом веке, но тоже вполне терпимо. К тому же когда еще довелось бы повидать Россию из края в край, пересечь Байкал на железнодорожном пароме и поглядеть на красоты сибирских гор… А также на то, чего глаза бы мои не видели – то есть на нищету трудового народа и лизоблюдство и подхалимаж власть имущего класса перед теми, кто стоит в пищевой цепочке на более высокой ступени, чем они. В Сибири бедность все же не так бросается в глаза, разве что среди новопоселенцев, ведь там нет главной причины бедности – дефицита пахотной земли, но после того как поезд пересек Уральский хребет, на станциях и полустанках, которые поезд миновал без остановки, представали такие вопиющие картины, что не хотелось смотреть в окно.

Одно дело – слушать рассказы солдатика своей бригады, призванного на службу из нищей деревеньки, где годами народ перебивается с лебеды на крапиву, а сам он впервые мясо попробовал уже в армии. Слышать, но не воспринимать этот рассказ сердцем, потому что тот солдатик уже откормлен, доволен жизнью, подтянут и молодцеват, и для него самого жизнь в родной деревне вспоминается как страшный сон.

Совсем другое дело – видеть в окно просящих подаяние истощенных детей в рубище, и понимать, что будь ты хоть богат как Крез, всем не подашь. И тем противнее становятся сальные лыбящиеся рожи губернаторов, полицмейстеров да градоначальников на Челябинском, Уфимском, Казанском или Нижегородском вокзалах. А тусующиеся возле местных начальников «лутшие» люди – купцы, скототорговцы и хлебные спекулянты – и вовсе вызывали у меня рвотный рефлекс. Ну вот, честное слово, рука сама тянулась к табельному браунингу, чтобы расстегнуть кобуру с размаху со всей пролетарской ненавистью влепить рукоятью меж заплывших поросячьих глаз… Но тоже надо понимать, что всех голодных самолично не накормишь, всех кровососов-вампиров рукоятью пистолета не перебьешь. Рукоять измочалится, а им как классу хоть бы хны.

Нет, тут государственный подход нужен. И Ольга Александровна, невеста моя, со мной в этом согласна. Ей тоже рвут сердце голодающие крестьянские дети и разжиревшие на их крови гешефтмахеры. Тут надо учесть и то, что на станцию просить хлеба посылают самых маленьких, от которых еще нет пользы «в хозяйстве», отчего это зрелище выглядит еще страшнее. Зато людишки, облепившие представителей власти как клещи собаку, делают свое малые и большие гешефты из близости к губернатору, градоначальнику или полицмейстеру. Любые средства, выделенные хоть на борьбу с голодом, хоть на всеобщее образование и медицинское обеспечение, хоть на повышение обороноспособности, будут восприняты ими как корм, и тут же на девять десятых распилены по собственным карманам в соответствии с иерархией. И мало написать хорошие законы (это мы тоже проходили); нужны еще люди без страха и упрека, которые при общенародной поддержке стояли бы на страже этих законов и карали нарушителей невзирая на лица.

Неужто мы не видели эту плесень в двадцать первом веке? Видели, и не раз! Там с такими гешефтмахерами и их «высокими» покровителями хотя бы борются; правда, нерешительно, бессистемно, боясь повредить так называемому бизнесу. Как правило, под раздачу попадают те гешефтмахеры, что зарвались настолько, что не ставят ни во что не только закон, но и президента с его «вертикалью», а значит, начинают колоть глаза, и за них берется «тяжелая артиллерия». Но этого совершенно недостаточно. Для того, чтобы поднять страну на дыбы и заставить ее совершить рывок вперед, этот класс коррупционеров-спекулянтов-ростовщиков должен подвергнуться полному уничтожению, до основания, как будто его и не было. Если частный капитал в производстве и сфере услуг терпеть еще можно, и, более того, он там прямо необходим (ну не государственное это дело – гостиницы с ресторанами), то коррупционеры-спекулянты, пытающиеся срастись с властью, есть первейшие враги хоть «социалистического отечества», хоть «Империи», хоть нашей родимой «демократии», будь она неладна.

Было дело, посоветовался я по этому вопросу с Павлом Павловичем, и тот мне сказал, чтобы я не волновался. Соответствующий орган с широчайшими полномочиями уже существует и даже приступил к работе. Короче, каждому свое. Нам – защищать страну от внешнего врага, а бойцам невидимого фронта бороться с врагами внутренними, в которых уже числятся и так нелюбимые мною гешефтмахеры, коррупционеры и их покровители. Дайте только срок. Потому что для того, чтобы зачать и родить ребенка, требуется десять месяцев, а чтобы воспитать и обучить его – не меньше двадцати лет. Быстро только кошки множатся, а дела, результат которых рассчитан на века, должны определяться на длительный срок, а не на краткосрочные кампании. Иногда стоит двадцать лет готовить армию, чтобы потом все решить за один день. Так, кажется, говорил одноглазый македонский царь Филипп, папа моего тезки, покорителя персов Александра.

Разумеется, за один день сейчас ничего не решишь – на дворе не четвертый век до нашей эры; но мысль, в общем, правильная. Грядущий перелом мировой истории необходимо готовить загодя, шаг за шагом укрепляя свои позиции и выигрывая один конфликт за другим. При этом не стоит рассчитывать на достижение такой вершины, на которой можно расслабиться и перевести дух; борьба за будущее России будет вечной. Выше, дальше, быстрее, сильнее, только вперед и вперед, чтобы, оглядываясь назад, мы видели пройденный путь, от которого кружится голова, а сияющие вершины, к которым надо стремиться, всегда оставались бы впереди. Не перманентная революция, как у господина Троцкого, который еще станет клиентом наших СБистов, а перманентная эволюция, которой и в живой природе нет ни конца, ни края. И то, что мы не наблюдаем ее вокруг себя, значит, что мы еще слишком мало живем.

Вот так, набираясь по пути и здоровой пролетарской ненависти (как раз призванной определять наши дальнейшие действия), и терпения (которое позволит нам не наломать дров), мы добрались до столицы нашей Родины Москвы. В эти времена она является так называемой «второй столицей»; правда, никаких министерств или ведомств тут не размещается, просто подразумевается, что царь может приехать и, сколько захочет, жить в Кремле, а некоторые обязательные официальные мероприятия (например, коронации) могут проходить только в Москве. В связи со своим столичным статусом, а еще с тем, что Москва все же оставалась главным городом русского государства, которое органично развивалось вокруг нее начиная с четырнадцатого века, управляет второй столицей не какой-нибудь городничий, а дядя нынешнего царя, московский генерал-губернатор и командующий войсками московского военного округа Великий князь Сергей Александрович. Его супруга, принцесса Гессен-Дармштадская Элла, старшая сестра покойной императрицы, в православии Великая княгиня Елизавета Федоровна, в возрасте вполне сознательного детства воочию наблюдала, как от вызванного случайным ушибом кровотечения умирает ее любимый брат Людвиг, страдавший гемофилией. Ольга говорит, что это зрелище произвело на нее настолько глубокое впечатление, что она поклялась навсегда остаться бездетной. Мол, именно это обстоятельство и стало причиной многочисленных слухов о нетрадиционной сексуальной ориентации ее супруга. Не знаю, я там свечку не держал, и не верить своей будущей супруге оснований не имею. Кому как не ей, знать, что такое педик в семье.

В Москву поезд пришел в два часа ночи. Обычно местные города (не то что буйные столицы нашего времени) в это время уже крепко спят. Поэтому на Казанском вокзале, куда пришел поезд из Нижнего Новгорода, нас встречали только дюжие городовые, да великокняжеская чета и никто более. Ни хищно-алчной бизнес-братии, ни корреспондентов московских газет, ни прочих представителей политического бомонда Первопрестольной на перроне вокзала не наблюдалось. Как мне показалось на первый взгляд, несмотря на двадцать лет брака и сорокалетний возраст (по местным временам почти старуха), Великая княгиня до сих пор влюблена в своего мужа, хотя тот держится с ней достаточно холодно и отстраненно. Впрочем, эта встреча была весьма мимолетной и заняла лишь то короткое время, в течение которого мы рассаживались по экипажам, чтобы отправиться в выделенные нам кремлевские квартиры.

В Кремле, куда мы приехали к трем часам ночи, выяснилось, что помещения для женской половины нашей команды выделены в противоположном крыле дворца, чем те, что предназначались для нас, мужчин. И правильно: ведь ни одна из наших пар, включая Дарью Михайловну и Павла Павловича, еще не была венчана, а, следовательно, размещение нас не то чтобы в одном, но хотя бы в близкорасположенных помещениях считалось бы глубоко безнравственным. При этом, когда мы расставались, Дарья Михайловна шепнула мне на ухо, что она проследит за тем, чтобы с моей драгоценной невестой не случилось ничего страшного. И в самом деле, лучшей охраны для будущей императрицы и не придумаешь. При Дарье Михайловне постоянно находятся пистолет «Гюрза» из нашего времени, два браунинга, образца 1903 года, а также все ее умения лишать негодяев жизни на всех дистанциях – от рукопашного боя до дальности в сотню метров. С одной стороны моя комната одной стеной соседствовала с апартаментами Павла Павловича, а с другой – с комнатами Великого князя Михаила. Еще дальше располагались апартаменты Великого Князя Александра Михайловича, которого в семействе московского генерал-губернатора не любили, а только терпели. Так уж получилось, что Павел Павлович отошел ко сну сразу, а Великий князь Михаил напросился ко мне с бутылочкой коньяка немного перетереть за жизнь. А почему бы и нет? Сам я был слишком сильно возбужден для того чтобы уснуть сразу, и тоже решил расставить некоторые точки над «и». Ведь Михаил в самом ближайшем времени станет одним из самых близких наших с Ольгой родственников, и от его позиции будет зависеть очень многое.

– Ну что, зятек, – сказал он, разбулькивая коньяк по бокалам, – как дальше-то жить будем?

– Обыкновенно, – ответил я, принимая бокал из его рук и вдыхая острый, чуть смолистый аромат, – война закончилась победой, теперь нам надо выиграть мир.

– В смысле? – спросил Ольгин брательник, чокаясь со мной.

– В самом прямом, – ответил я, – одерживать победы в войнах у России еще с грехом пополам получается. Петр Великий унасекомил шведов, Елисавет Петровна – прусскаков, Екатерина Великая – турок, Александр Павлович – французов… А что было после этих войн, не напомните? Петр Первый закрепил за Россией половину Прибалтики, хотя если бы не распылялся, мог бы добиться гораздо большего, вплоть до ликвидации шведского королевства. При этом он еще ЗАПЛАТИЛ побежденным за отвоеванные у них земли. Вы представляете себе такой афронт – платить побежденным? Елисавет Петровна до конца войны с пруссаками банально не дожила, а ее преемник взял – и, как у нас говорят, слил результаты победоносной семилетней войны королю Фридриху. И все; в следующий раз Кенигсберг и Берлин мы брали уже в сорок пятом году двадцатого века. Единственная императрица, которая, кроме военных побед, добивалась политических успехов, была Екатерина Великая и то только потому, что воевали за нее генералы и адмиралы, которые разбирались в этом деле гораздо лучше своей императрицы, а она закрепляла их успех дипломатическими демаршами…

– Так значит, – после маленького глотка, сказал Михаил, – мы с тобой должны воевать, а сестрица – добиваться наилучших результатов от наших побед? Тоже скажу тебе, Александр Владимирович, вполне недурственная идея…

Я тоже пригубил коньяку и ответил:

– Ну почему только мы вдвоем, Миша? Есть еще на Руси таланты, определенно есть. Из готовых генералов-адмиралов на данный момент это Кондратенко, Брусилов, Макаров, Иессен и известный вам уже безумный храбрец генерал Келлер. Во втором эшелоне, в чинах от полковника до капитана у нас еще один Келлер, двоюродный брат первого, Маннергейм, Деникин, фон Эссен, Эбергард… и это только верхушка айсберга. Сколько их еще в нашей истории: погибших на полях Манчжурии, спившихся после поражения, сгинувших безвестно в круговерти первой русской революции, с нашей легкой руки по-прежнему продолжают стоять в строю… А вот задача найти среди этих неизвестных нам с тобой людей еще никому неизвестные таланты, будет посложнее, чем открыть зеленую улицу тем, которые и так, безо всякой нашей помощи, сумели выбиться в дамки…

– И это тоже верно, – подтвердил Михаил, – в этой войне из целой кучи генералов дельных оказалось всего ничего. Старики Штакельберг и Линевич, Кондратенко и Келлер. И все. И если из Куропаткина еще можно было сделать начальника тыла, то остальные годились только для мирного времени, а как началась война, так сразу выяснилось, что генералов в России много, а воевать-то и некому. Насколько я понимаю, в начале следующей войны с германцами было то же самое.

– Как и в начале послеследующей, – подтвердил я, – той самой, которую у нас называли Великой Отечественной. Генералов много; девяносто процентов из них перезрелые поручики, которым в лучшем случае командовать ротой, если не взводом. В этом у нас, однако, между различными войнами имеется общая закономерность.

– Э нет, – покачал головой Михаил, – я ведь вашу историю не только по приключенческим книжкам изучал. У вашей Великой Отечественной с другими войнами есть одна большая и толстая разница. Не прошло там и полутора лет, как поручики в генеральских чинах оказались пристроены по назначению, кто на тыловые должности, а кто и в могилу. Тех, кто был получше, но у кого банально не хватало опыта и знаний, доучили прямо на поле боя, а на первый план выдвинулись гении маневренной войны и мастера таранного удара. Эти люди железной суворовской когорты были способны по указанию Верховного Главнокомандующего вертеть земной шар в любом направлении – хоть с востока на запад, хоть с севера на юг…

– Да, – кивнул я, – были. Но, по большому счету, все решали не они, поэтому-то и Победа в нашей истории осталась мимолетным светлым эпизодом, оплаченным четырьмя годами жесточайшей войны и целыми реками русской крови. Все это – и жертвы, и героизм, и победы – десятилетием спустя оказались мимоходом слиты в сортир в беспощадной схватке партийных кланов за власть… Но не побеждать в той войне нашим предкам было нельзя, потому что тогда наш народ и вовсе перестал бы существовать. В наше время поговаривали, что Советский Союз победил в Великой Отечественной войне, а Вторую Мировую выиграли американцы. Тонкую смысловую разницу между словами «победили» и «выиграли» объяснять надо?

– Да нет, пожалуй, – покачал головой Михаил, – и так понятно. Победа, она ведь бывает и пирровой, а выигрыш – это всегда выигрыш, забирай и пользуйся.

– Примерно так, – согласился я, – но это не отменяет нашей главной задачи. Кстати, Миша, ты профессора Менделеева знаешь?

– Видал, – кивнул Михаил, – он у сестрицы Ксении часто бывает, которая привечает разную ученую братию. Смешной такой старикан с длинной седой бородой…

– Этот старикан, – сказал я, – настоящая глыба мысли и человечище. Он, кстати, не только изобрел пироколлодийный порох, равно пригодный к снаряжению выстрелов для двенадцатидюймовок и ружейных патронов, но еще является специалистом во многих науках, считая демографию. Так, он предсказывал, что к концу двадцатого века на территории Российской империи будет проживать больше миллиарда человек народу, из которых восемьсот миллионов будут русскими…

– Насколько я понимаю по вашей интонации, – хмыкнул Михаил, – эти прогнозы не оправдались.

– Даже более чем не оправдались, – ответил я. – Сто сорок миллионов всего, из них восемьдесят миллионов русских в «узком смысле». Вполне достаточно для какой-нибудь европейской страны размером с Францию, но совершенно недостаточно для огромных российских просторов. При этом сомневаться в компетентности Дмитрия Ивановича у меня нет оснований. Виноваты не неточности в расчетах, а политические пертурбации, которые потрясали мир и Россию в двадцатом веке, а также откровенная халтура некоторых наших вождей, включая и вашего брата. Россия как объект недвижимости только тогда чего-нибудь стоит, когда населена многочисленным процветающим народом, способным отстоять ее от различных внешних поползновений. Чем больше у вас людей, чем лучше они накормлены, оснащены и вооружены, тем меньше будет в мире желающих покуситься на вашу собственность. А то, что у нас есть сейчас, ничего, кроме стыда и злости, не вызывает. Зажравшаяся, ожиревшая верхушка, сидящая на шее изголодавшегося народа. И не надо не говорить про то, что народ ленив и глуп. Ведь у меня в бригаде служат парни, набранные в тех же русских деревнях, и они не являются ни лентяями, ни тупицами. Зато многих из них перед началом настоящей службы пришлось откормить и обучить, но тем интереснее получается результат.

– Туше, – воскликнул Михаил, – я тоже с тобой согласен, что русский народ умен, предприимчив, способен к учению и в то же время не злобен и, главное, не злопамятен. Но там, у нас в верхах, некоторые очарованные так называемой просвещенной Европой, считают русского мужика за белого дикаря, с которым можно говорить только языком кнутов и топоров…

– А потом, – сказал я, – когда мужик разок поговорит с ними о том же самом и на том же языке, они будут орать «А нас за что?» и тонкими, скользкими от собственной крови пальцами будут пытаться выдернуть из живота вонзившийся туда солдатский штык. Но впрочем, это уже крайний случай, который имел место в нашей реальности.

– Но это уже не наш метод, – строго сказал Михаил.

– Действительно, не наш, – согласился я, – ведь на обучение каждого заносчивого «благородия» хоть в Морском Корпусе, хоть в Павловском училище, хоть где бы то ни было, были затрачены, в конечном счете, народные деньги, по копейкам податями собранные с мужиков. Тут тщательнее надо, чтобы благородия были благородными не только по названию, но и по сути, и чтобы они были авангардом русского народа на пути в Великое светлое будущее, а не погонщиками по дороге в ад.

– А вот тут, – Михаил назидательно поднял вверх палец, – нам поможет собранная на войне лейб-кампания. Офицеры, лично преданные тебе и мне, единомышленники, подобно нам с тобой считающие сложившееся положение нетерпимым, а еще те, кто думает, что затхлые старики слишком уж засиделись на своих постах и что их пора бы подвинуть в отставку…

– А вот с последними, Миша, надо бы поосторожнее, – сказал я, – чистых карьеристов, конечно, можно использовать как таран, но потом их сразу требуется выводить за скобки. По-другому никак, потому что такой карьерист опаснее пригретой за пазухой ядовитой змеи. И ведь никогда не угадаешь, когда он посчитает выгодным тебя укусить и переметнуться к новому покровителю.

Михаил хмыкнул и снова разлил в бокалы коньяк.

– Один из этих, по твоему выражению, чистых карьеристов, – сказал он, – моя дядя Ник Ник младший, который явно что-то пронюхал и сейчас находится в Москве. Я получил от него записку с просьбой о встрече. В Царское Село к Ники у него пробиться не получилось, и он решил попытать счастья со мной. Должен сразу сказать, что тебя он, скорее всего, воспринимает не более чем деталь интерьера, случайное увлечение сестры, которое вскоре будет забыто.

– Однозначно, – сказал я, – резать тут надо, не дожидаясь перитонита. Если я верно помню историю первой мировой, то именно этот твой дядя Ник Ник в угоду французам слил кампанию четырнадцатого года, сняв войска с австрийского направления и бросив их на лобовой штурм силезских укрепрайонов. Безнадежный штурм, надо сказать, ибо вскрывать долговременные укрепрайоны иначе, как завалив их трупами своих солдат, тогда еще не умели. А ведь в тот момент, когда он свернул первую галицийскую операцию и начал наступление в Силезии, австрийская армия была фактически разгромлена, путь на Будапешт открыт, а Австро-Венгрия оказывалась на грани выхода из войны… Только вот французам совсем не хотелось заканчивать войну в такой конфигурации, когда у них оккупирован весь север, враг стоит в семидесяти верстах от Парижа и вдруг русские заявляют, что война окончена их победой. Чем все это закончилось в окончательном итоге, ты помнишь…

– Да уж, – произнес Михаил, почесав затылок, – весело. Нас с тобой он предаст с той же легкостью, как Ники, ибо иного определения, чем предательство, я такому поступку не нахожу.

– Некоторые, – сказал я, – называют это верностью союзническому долгу. Но это неважно. Такие люди, как твой дядя Николай Николаевич, только себя воспринимают в качестве пупа земли, а все остальные для них как бы и не существуют. Так что он и не подумает, что кого-то там предал, просто принял наиболее выгодное решение, а бесцельно погибшие при этом русские солдаты для него меньше чем ничто, серая скотина, которая должна безропотно идти в бой по приказу таких небожителей как он.

– И что ты посоветуешь? – озабоченно спросил Михаил, – ведь я не могу бесконечно избегать этой встречи. К тому же он напросится в наш поезд, и мы не сможем ему отказать.

– А не надо, Миша, ничего избегать, – сказал я, – просто прикинься собой прежним, лопоушистым поручиком гвардейских синих кирасир, который славно поразвлекся на войне. И смело вали все гениальные решения на Наместника Алексеева, главнокомандующего Линевича и генерала Кондратенко. И вообще ты тут ни при чем и никаких планов не вынашиваешь, кроме того, чтобы, добравшись до Питера, снова удариться в запой и загул со своими старыми собутыльниками по гвардейским пирушкам. Но только смотри не переиграй. Все должно быть в меру, чтобы твой дядюшка не обнаружил, что над ним нагло надсмехаются. Сделать тебе он, конечно, все равно ничего не сможет, но поймет, что подозрения его были оправданы и дело тут нечисто. А это может привести к весьма неприятным последствиям.

– Понятно, – сказал Михаил, вставая, – должен тебе сказать, что Ник Ник увивается за Анастасией Николаевной, женой герцога Георгия Лейхтенбергского и дочерью Николы Черногорского. Она да ее сестрица Милица (жена его брата, великого князя Петра Николаевича) раньше были первыми подружками Никиной супруги Аликс и были замечательны тем, что умели разговаривать не делая пауз, подобно пулемету Хайрема Максима выдавая очереди по шестьсот слов в минуту. Таким образом, через Аликс они оказывали влияние и на Ники, но теперь, когда ее больше нет, эта лавочка закрылась и поезд дальше не идет…

– Если я не ошибаюсь, – сказал я, – но твой дядя Ник Ник некоторое время спустя женится на одой из черногорок, скорее всего на той самой Анастасии. Что перед этим случится с ее мужем, я банально не помню – то ли он даст ей развод, то ли просто помрет… То есть эта компания до самого конца держала руку на пульсе семьи твоего брата, оставив ее лишь накануне катастрофы. Среди перечня телеграмм, требовавших от твоего брата отречения, была и телеграмма за подписью командующего Кавказским фронтом великого князя Николая Николаевича.

– Вот дерьмо! – эмоционально воскликнул Михаил и тут же на полтона ниже добавил, – а я думал, что мы хоть как-то сможем использовать его в своих замыслах…

– Конечно, сможем, – пожал я плечами, – например, натравим на другого твоего дядю Владимира Александровича, а потом по результатам скандала спишем их обоих в отставку. Но только делать это должны не мы с тобой (потому как в таких вопросах дилетанты), а Павел Павлович, потому как ему по должности положено и квалификация позволяет. Так что, прошу тебя, прикинься на данном этапе простаком. А вдруг этот твой дядя Ник Ник вообще не по своей инициативе к тебе подход ищет, а по просьбе любезной герцогини Станы? И вообще, черт его в таком случае, знает, кто у этой операции конечный бенефициар…

– Чего-чего? – переспросил Михаил.

– Ну то есть тот человек, – пояснил я, – который эту интригу изначально замыслил и кто надеется получить от нее наибольший профит. Мы же сейчас не знаем, куда тянутся ниточки от герцогини Лейхтенбергской – то ли в Париж, а то ли прямо в Лондон.

– Тогда понятно, – кивнул мой собеседник и снова опустился в кресло, – теперь скажи, а что ты думаешь о дяде Сергее?

– Ну, – ответил я, сделав небольшой глоток коньяка, – твой дядя не педик, как этого хотели бы некоторые, и далеко не дурак, хотя гением его тоже не назовешь. На этом список его достоинств исчерпывается и начинаются сплошные недостатки… Насчет недостатков шучу. Не зря же эсеры из всех Романовых грохнули только его одного. С одной стороны он полностью предан твоему брату, а с другой стороны, я хочу, чтобы Ольгины коронационные торжества организовывал кто-нибудь другой, потому что второй Ходынки нам не надо. Думаю, что ум, честь и совесть твоего дяди Сергея ходит с ним рядом и иногда влюблено заглядывает ему в глаза… Наверняка всеми своими планами он делится со своей женой и внимательно выслушивает ее мнение.

– Из твоих слов я понимаю, – вздохнул Михаил, – что с дядей Сергеем тоже откровенничать особо не стоит?

– Особо откровенничать нам с тобой не стоит ни с кем, – назидательно сказал я, – контакты с такими персонажами – это дело Ольги (зря, что ли, она тренировалась на Александре Михайловиче) и Павла Павловича, если она сочтет нужным привлечь его к разработке. А наше дело сейчас – идти спать; время позднее, а завтрашний, точнее уже сегодняшний, день будет полон забот.

– Ну, – сказал Михаил, аккуратно разбулькивая остатки коньяка, – тогда давай по последней, и все. За нас с вами и за хрен с ними!

Утро началось бодренько, как раз в стиле местного дворянского бомонда, который ложится спать перед рассветом и дрыхнет до обеда. Встали в девять, завтрак в десять, собрались на вокзал. И, кстати, еще один сюрприз для местных «небожителей» – ночью, когда никто не видел, моя бригада взяла под охрану центр Москвы и Кремль. Ну а что – кремлевского полка тут еще нет, а те солдатики, которые стояли на часах у входа в Кремль, просто не посмели оказать сопротивление прославленным ветеранам сражения у Тюречена и высадки на Цусиму.

Так и представляю себе… Вот стоит такой воин Вася из деревни Нижние Задрищенки с винтовкой у входа в Спасскую башню и тихо себе кемарит с открытыми глазами. Но осторожно. Ночь кругом и никого, но ротный может проверить, а тогда, если заловит спящим, греха не оберешься. По морде настучит – это как пить дать, а еще часов на восемь под винтовку, днем по самой жаре. Это вам не ночной прохладой на посту стоять. Там и не такие орлы падали без чувств; но водой отольют, и снова стой. Стоит, значит, солдатик, с ноги на ногу переминается, а на него вдруг откуда ни возьмись колонной по четыре, в ночной тиши, в тельняшках и странных пятнистых мундирах в ногу идет рота не то солдат, не то матросов. Идут тихо, будто кошки, звук от шагов такой невнятный и амуниция пригнана так, что ничего не стукнет и не брякнет; а у каждого на груди «егорий» – у кого один, а у кого и два… И ахвицер с ними – морда лютая, глаза выкачены, пенсне блестит, стек в руке, даром что всего лишь поручик. Анненский темляк на шашке, а также два орденка («Владимир с мечами» и «Георгий») говорят, что офицер тоже не прост, под стать своим солдатам.

– Стой, кто идет? – сдавленно пищит очнувшийся от ночной дремы часовой.

– Рота тихоокеанской бригады морской пехоты, – звучит ответ офицера, – личная охрана ея Императорского высочества Великой княгини Ольги Александровны…

Попробуй таких останови! Дрозды-с! То есть командиром первой роты в батальоне у Деникина служит у нас небезызвестный Михаил Гордеевич Дроздовский, пребывающий пока в звании поручика, который ради отправки на фронт прервал свое обучение в Академии Генштаба. Я к нему присмотрелся. Никакой излишней строгости, или там рукоприкладства нет и в помине. Нормальный командир и солдатами своими любим. А то с чего бы они с гордостью стали называть себя «дроздами»… А что с интеллигентской плесенью был чрезмерно резок, так я и сам такой…

Представьте себе проспект Сахарова в январе две тысячи двенадцатого, до краев забитый офисным планктоном, и тут же – поздний Дроздовский и его «дрозды» из жаркого девятнадцатого года. Жаркая ненависть в глазах и команда «коротким коли!». Это я о том, какого зверя из бездны каждый раз там, дома, пытались разбудить наши доморощенные «борцы с коммунизмом», когда взывали к призракам прошлого. Но сейчас поручик Дроздовский еще не такой злой и, кроме того, прекрасно усвоил наш постулат «не надо делать их мертвыми, просто сделайте их смешными». Поэтому Дроздовский нашей выучки не стал бы колоть толпу на Сахарова штыками, а просто напугал бы ее так, чтобы планктон просто разбежался куда попало, оскальзываясь на поворотах и по пути заполняя штаны остатками своей жизнедеятельности. Сие гораздо гуманнее и делает из «врагов режима» клоунов, а не мучеников.

Здесь «планктон» тоже имеется, и еще какой откормленный, дает о себе знать экология и дешевизна натуральных продуктов. Некоторые представители этого вида достигают тут веса хорошего хряка. Только вот без «фейсбуков» и кураторства ЦРУ («Радио Свобода») эти самые «представители» все не так организованы и наглы. Сами они на улицы не выходят, все больше подгавкивает из подворотни, то есть из разного рода либеральных газетенок. Все дело в том, что санкционированных митингов тут еще не бывает, а на несанкционированных манифестациях казаки, бывает, бьют нагайкой прямо по холеной морде, а это больно. Но, одним словом, ну его к черту, этот «планктон», не о нем сейчас речь.

За завтраком и после оного мы имели честь снова видеть «дядю Сережу» и его половину. В то время как Великий князь Сергей Александрович надулся на нас как мышь на крупу за то, что мы этой ночью нагло узурпировали власть в центре Москвы и даже в самом Кремле установили свои порядки, его супруга Елизавета Федоровна показалась мне женщиной вменяемой. И вот, когда завтрак закончился, я попросил Ольгу вызвать ее на тет-а-тет. Мол, другого пути обеспечить безопасность сразу двух представителей царствующей фамилии я не видел и не вижу. И вообще, все это временно; вот уедем мы в Питер, и ждите тогда своего разлюбезного Каляева, пусть взрывает вас бомбой и оптом и в розницу… Вы уж потерпите, а потом как-нибудь…

Кстати, о Каляеве мне шепнул Павел Павлович – мол, этот тип состоял у Азефа в группе подстраховки, о которой не знал Савинков, но его все равно взяли. После того как с Каляевым закончат в Питере, его обязательно свозят в Москву, чтобы «дядя Сережа» воочию смог взглянуть на свою смерть, после чего борец за прибыли международных финансовых спекулянтов будет повешен за шею и упокоится в братской безымянной могиле, предназначенной для разных моральных уродов. С борцами за счастье рабочего класса мы будем разбираться позже и в индивидуальном порядке (кого-то накажем, кого-то помилуем, а кого-то и привлечем к работе), а вот такие, как Каляев, не вызывают у нас ни сочувствия, ни понимания, ни жалости. Виселица для таких, по моему мнению, это еще слишком гуманно.

Одним словом, после того как Ольга немного пошепталась с «тетей Эллой», использовав какие-то особые «женские» аргументы, та уже не смотрела в мою сторону как, простите, Ленин на буржуазию… Вместо того Елизавета Федоровна подошла и поговорила со своим супругом, который по ходу того разговора бросал на меня и Ольгу пристальные взгляды, полные пронизывающего любопытства. Но мы чо, мы ничо… Едем в Питер, чтоб там пожениться и обрести нормальное семейное счастье. Что касается Ольги, то та цветет и пахнет. Куда делась несчастная забитая дурнушка? Не знаю. Сейчас она просто королева. В то время, пока шла война и наше «жениховство» было абстрактным проектом по скрещиванию твердого с квадратным, у Ольги оставались определенные сомнения – стоит ли все это затевать? Ну детский сад, право слово: мальчик с девочкой решили дружить и парой ходят под ручку. Правда, между ними не без симпатии, но все равно… Но потом, после Цусимы, когда у меня стало побольше времени на то, чтобы заняться своей невестой, мы оба поняли, что я действительно ее, а она моя, и вот тогда-то все у нас запахло и расцвело. Особенно это проявилось в поезде, когда целых две недели мы могли тратить это время только друг на друга. Ну чем вам не предсвадебное путешествие? Михаил видит эту переглядку и, в свою очередь, подмигивает нам с Ольгой. Так что, дядя Ник Ник, ошибся ты – возможно, фатально, потому что грядут такие перемены, что тот, кто не с нами, будет против нас… Кстати, тебя на этот междусобойчик почему-то не пустили. Странно…

В этот момент Великий князь Сергей Александрович оставляет свою супругу и, изображая надменную решимость, идет в нашу сторону. Именно «изображая» – сковывающий великого князя страх виден сразу и невооруженным глазом. Так дилетанты входят в клетку с тиграми; и те, ощущая исходящие от них острые волны адреналина, понимают, что перед ними жертва, и рвут их на куски. Вот и сейчас, чем ближе ко мне подходит московский «хозяин», тем сильнее заметны его колебания. Ага, мой ученик – то есть Великий князь Михаил – прекращает беседовать с Павлом Павловичем и быстрым скользящим шагом занимает позицию справа от меня, будто готовясь поддержать огнем с фланга.

– Господин Новиков? – спрашивает Сергей Александрович, оглядывая меня с ног до головы.

– С вашего позволения, – отвечаю я, – полковник морской пехоты Александр Владимирович Новиков, Великий князь Цусимский, кавалер орденов Святого Георгия и Святого Владимира с мечами и бантом.

– И еще, – добавляет подошедший Михаил, – Александр Владимирович – герой сражения при Тюречене и десанта на Цусиму, а также официальный жених моей сестры Ольги и мой лучший друг и учитель.

– Мы тут ненадолго, – говорю я, – отправление нашего поезда назначено на полдень, так что всякие ваши беспокойства по поводу нашего пребывания считайте излишними. Мы не собираемся каким-то образом узурпировать вашу власть, но в связи с тем, что здесь, в Кремле, находятся сразу двое членов Царствующего Дома, особо интересующих иностранную разведку, мы с Великим князем Михаилом Александровичем сочли необходимым на время нашего пребывания предпринять экстренные меры безопасности. Мимо моих людей муха не пролетит, а не то что пройдет террорист с бомбой. И вам тоже об этом стоило бы задуматься. По странному совпадению, вы – единственный Великий князь, который интересует террористов в качестве мишени. Упавшая прямо на колени бомба, которая в мгновенье разорвет вас на куски, это совсем не то, что я назвал бы приятным подарком. Так что вы подумайте…

– Да, дядя Сергей, – добавил Михаил, – именно так. Подумайте. Как нам сказали, Каляева, который должен был бросить ту бомбу, уже арестовали, но он не один там такой храбрый и безжалостный. Найдутся и еще желающие выполнить приказ руководства партии социалистов-революционеров и бросить бомбу в Великого князя.

– Вы, Сергей, – сказала Ольга, не по-женски прямо глядя на своего дядюшку, – всегда поддерживали моего брата Ники, в то время как остальные Великие князья были в оппозиции. Именно по этой причине про вас распускают самые гадкие слухи, и именно поэтому вас приговорили к смерти бомбисты-террористы и их покровители.

– Ох, и вы тоже об этом, любезная Ольга, – вздохнул Великий князь.

– Да, именно об этом, – упрямо повторила Ольга, – вы, дядя Сергей, неплохой человек, но способны понаделать таких глупостей, что их потом слон с разбегу не перепрыгнет.

– Оля, – сказал я, – да что ты его уговариваешь, как маленького. Твой дядя уже взрослый мальчик и должен понимать меру ответственности за свои поступки. Дай ему время подумать, и он сам примет наилучшее для себя решение. А сейчас не забывай, что нас на Николаевском вокзале ждет поезд. К московским вопросам ты еще вернешься, а сейчас у тебя впереди Санкт-Петербург и брат Николай Александрович.

– Да, именно так, – сказал Михаил, – а если террористы успеют раньше, чем дядя Сергей до чего-нибудь додумается, то, значит, именно такова была Воля Божья. Кисмет.

После этих слов мы все развернулись и вслед за Павлом Павловичем с Дарьей Михайловной направились на выход. А там, то есть во дворе, где мы должны были сесть в коляски, чтобы отправиться на вокзал (ибо с местными автомобилями проще застрелиться, чем ехать), разворачивалась своя мизансцена. Пока мы там, наверху, сверяли свои отношения с Сергеем Александровичем и его супругой, тут, внизу… Короче, увидев происходящее, я понял, почему «дядя Ник Ник» так и не сумел добраться до Великого князя Михаила. Его, как не имеющего особого пропуска, банально не пропустили во дворец солдаты поручика Дроздовского. Действо сопровождалось криками: «сгною, растопчу, уничтожу, запорю!», которые перемежались довольно лексически бледными и однообразными, на мой взгляд, матерными конструкциями. Примерно таким языком в двадцать первом веке разговаривали со своими оппонентами в тырнете разного рода либеральные личности повышенной одухотворенности, которые при первом же возражении переходили на самую грязную и неразборчивую брань. Но уж кого-кого, а «дроздов» и самого поручика Дроздовского бранью не удивить. Вот он стоит, поигрывая стеком, и на лице у него – выражение глубочайшей скуки. Да, Михаил Гордеевич у нас самый преданный монархист, но при этом его монархический пиетет распространяется только на действующего государя, в чуть меньшей степени – на его мать, вдовствующую императрицу, а так же на родных братьев и сестер императора Николая. И все. При этом Великого князя Михаила Дроздовский дополнительно еще уважает как храброго человека и понимающего военачальника и кое в чем старается его копировать. Вот и кавалерийский стек, который он сейчас вертит в руках, тут тоже как лыко в строку. А остальных Романовых, включая того же «дядю Сандро», «дядю Сергея» и «дядю Ник Ника» полковник Дроздовский уже воспринимает как простых смертных, в его глазах не имеющих особых преимуществ перед прочими подданными Империи. Потому-то все великокняжеские вопли для него пустой звук. Нет пропуска – гуляй в сторонку.

Но вот Николай Николаевич, только что набравший воздуха в грудь перед очередной тирадой, вдруг увидел спускающуюся с крыльца нашу компанию – и осекся, будто из него выпустили воздух. По-моему, в первый момент он банально не узнал Михаила, а когда узнал, то не поверил своим глазам, насколько сильно тот изменился.

– Поручик Дроздовский, – негромко сказал я, – доложите, что тут происходит.

– Господин полковник, – так же негромко ответил Дроздовский, – ну вы же сами все видите и слышите. Вот этот персонаж, назвавшийся Великим князем Николаем Николаевичем, пытался пройти на охраняемую территорию, не имея соответствующего пропуска. В результате он был остановлен солдатами под угрозой применения оружия и принялся угрожать им только за то, что они несли службу в соответствии с уставами и вашими указаниями. После моего появления, когда я подтвердил, что не стану пропускать этого человека без пропуска и уж тем более не буду наказывать своих солдат за исполнение ими служебных обязанностей, брань и угрозы обрушились уже на мою голову.

– Но, Мишкин… – обиженным боровом взревел Великий князь Николай Николаевич, при этом почему-то косясь на поручика Дроздовского и его стек.

– Нет больше поручика Мишкина, дядя Ник Ник, – в ответ жестко сказал Михаил, – был, да весь кончился. Теперь есть Великий князь Михаил Александрович, наследник престола, генерал-лейтенант и бывший специальный представитель государя-императора на Дальнем Востоке. Бывший – это потому, что враг разбит и война закончилась на наших условиях. Должен сказать, что я слышал, о чем вы тут орали, и сразу скажу, что никого наказывать не буду. Не хватало еще наказывать солдат за образцовое несение службы. И вообще у меня нет желания с вами разговаривать, так что вы можете идти, чтобы не отравлять уши наших дам образчиками своего сквернословия.

Николай Николаевич хотел было что-то сказать, потом махнул рукой и, резко развернувшись, зашагал в другую сторону, туда, где в тени деревьев был припаркован его собственный экипаж. Вот и все… И только спускавшийся вслед за нами Сергей Александрович укоризненно вздохнул и покачал головой. Происходящее ему активно не нравилось, но, как и все безвольные люди, он ничего не мог поделать с окружающей действительностью.

Конечно, после такой выходки этого Николай Николаевича было бы невредно задержать и допросить, кто надоумил его ломиться к Михаилу с такой энергией, что даже скрещенные штыки винтовок не казались бы достойным препятствием? Но время нынче еще не то, и даже вежливая беседа с Ник Ником в соответствующем ведомстве могла бы вызвать большой скандал. Поэтому – улыбаемся и машем… Впрочем, это было наше последнее приключение в Москве, если не считать того, что сопровождая наши пролетки на вокзал, бойцы Михаила Гордеевича конфисковали для своих нужд трамвай, который, переполненный будто бочка сельдями, и довез их от Красной Площади с шиком, треском и звоном, до самого Николаевского вокзала. А потом поручик Дроздовский сунул вагоновожатому мятую пятерку – за проезд, скажем так, ста солдатских рыл сразу.

И все – под паровозный гудок и прощальный звон сорока сороков ровно в полдень наш поезд отошел от перрона Николаевского вокзала, чтобы меньше чем через сутки финишировать на Николаевском вокзале в Санкт-Петербурге. Последний завершающий рывок нашей эпопеи – если где и есть риск непредсказуемого развития событий, то это здесь, вблизи от столицы. Правда, как сказал Павел Павлович, наша новообразованная госбезопасность обещала взять ситуацию с нашим прибытием под свой контроль. Мол, никаких особых неприятностей не ожидайте. Все будет в лучшем виде и враг не пройдет…

* * *

25 июля 1904 года, 23:30. Пролив Скагеррак, 58 сш. 10 вд. крейсер «Аврора».

Капитан первого ранга Евгений Романович Егорьев.

Задача выйти в определенную точку в проливе Скагеррак и произвести рандеву с подводным крейсером «Кузбасс» звучала бы для меня абсолютной галиматьей, если бы в силу некоторых обстоятельств я не был заранее осведомлен о том, что собой представляет этот «Кузбасс». Но давайте по порядку.

Последние несколько лет перед войной с Японией я командовал учебными судами… Сначала, до 1901 года это был старый учебный корабль «Воин», предназначенный для морской практики гардемаринов, потом я сменил его на современный, только что построенный учебный транспорт «Океан», на котором для нашего флота обучали кочегаров и прочих нижних механических чинов. Перед самой войной «Океан» под моей командой даже успел совершить учебный поход из Кронштадта в Порт-Артур, имея на борту пятьсот учеников машинной школы, которых тут же распределили по кораблям Первой Тихоокеанской эскадры. Потом, когда японцы напали на Порт-Артур, «Океан» начали переоборудовать в транспорт снабжения для сопровождения отправляемых на Дальний Восток подкреплений. Но в марте война с Японией стала складываться в нашу пользу, зато возможные осложнения наметились со стороны Европы, в результате чего идея с отправкой подкреплений в Порт-Артур забуксовала, а потом ее (то есть отправку) и вовсе отменили. А зачем туда что-то отправлять, если японский флот на дне, а наши ходят по всему Желтому морю гоголем и делают что хотят.

Газеты писали о тех событиях довольно смутно. Единственное, что сначала было известно точно, это что героями разгрома японской эскадры стали два быстроходных вспомогательных крейсера, поразивших японские броненосцы особыми скоростными дальноходными минами… Мы, балтийцы, все никак не могли взять в толк, как такое вообще могло получиться и какая дальность и, главное, точность должна быть у самодвижущихся мин, чтобы одним залпом удалось потопить всю японскую эскадру? Правда, некоторые допускали, что эти самые вспомогательные крейсера оснащены несколькими десятками, если не сотней, минных аппаратов каждый, установленных рядами, как пушки на старинных парусных линкорах. Дали залп одним бортом, заложили циркуляцию на шестнадцать румбов и отстрелялись снова. От веера из нескольких десятков мин не увернется ни один броненосец, хватило бы дальности.

Не буду пересказывать все домыслы и вымыслы, связанные с этим известием, но примерно месяц спустя после разгрома японского флота я получил письмо от своего единственного сына Всеволода, которое несколько приоткрыло завесу тайны. Дело в том, что он еще в 1902 году закончил Морской корпус, был произведен в мичманы, и вместе с крейсером «Богатырь» отправился на Дальний Восток для прохождения службы. В Порт-Артуре его сначала назначили флаг-офицером в штаб командующего Тихоокеанской эскадрой вице-адмирала Старка, а с началом войны перевели на ту же должность в штаб командующего Владивостокским отрядом крейсеров контр-адмирала Карла Иессена…

Не следует путать значение этого выражение с английской калькой, flag officer, эквивалентной русскоязычному термину «флагман».

Именно находясь на борту крейсера «Россия» в составе свиты адмирала Иессена, 18 марта сего года мой сын, сопровождая своего начальника, впервые ступил на палубу подводного крейсера «Кузбасс», блокировавшего укрывшуюся в заливе Асо эскадру адмирала Камимуры. В этом письме, написанном уже после возвращения «России» во Владивосток, мой сын вполне подробно расписывал как сам «Кузбасс», так и царящие на нем порядки.

«Странное ощущение, папа, – писал он, – попасть на корабль, где нет нижних чинов, одни лишь господа офицеры, потому что даже тамошние кондуктора (старшины) имеют такой высокий образовательный и культурный уровень, что их сразу было решено произвести в прапорщики по Адмиралтейству. В общем же подводный крейсер «Кузбасс» производит одновременно впечатление и уютного дома, и идеальной боевой машины, и японцам проще совершить массовое самоубийство-харакири, чем выходить с ним на бой. Мог ли я, который мальчишкой читал о приключениях профессора Аронакса и гарпунера Неда Лэнда на корабле капитана Нэмо, хотя бы вообразить, что однажды сам окажусь в подобной ситуации?»

Так что с господином Степановым, командиром этого подводного корабля, я уже заочно знаком, хотя тоже, подобно моему сыну, даже не воображал, что нам когда-нибудь доведется свидеться. Потом (перед самым выходом на совместные учения с немецким флотом) произошли неожиданные изменения и в моей собственной судьбе. Видимо «Под Шпицем» (в Адмиралтействе) решили, что я уже достаточно покомандовал учебными судами и что мне пора на мостик боевого крейсера, в результате чего меня «рокировали» с капитаном первого ранга Иваном Владимировичем Сухотиным, до того момента командовавшим крейсером «Аврора». Его назначили на мое место на «Океан», а меня, соответственно, вознесли на мостик «Авроры». Мол, нате вам, Евгений Романович, командирствуйте, только не опозорьтесь, завтра поход и учения с германцами, на которые наши корабли пригласил лично сам кайзер Вильгельм. И вообще, многие говорят, что все это «шу-шу-шу» неспроста. Как только Россия выиграла войну, так стала видной невестой, и за ней тут же начали увиваться самые выгодные женихи. Так что не на учения мы идем, хе-хе, а, так сказать, на смотрины.

До выхода из Кронштадта, где «Аврору» ремонтировали после неудачного похода в составе отряда Вирениуса, оставалось всего несколько дней, так что пришлось немало побегать; но мы успели. До отхода из Кронштадта мы даже успели слегка отпраздновать прелиминарный мирный договор и соответственно нашу победу. Все было трезво и вполне прилично. Матросы представили свою самодеятельность, попели народных и морских песен, сплясали, а в конце показали сценку – как ихний микадо просит у нашего государя Николая Александровича прощения. И за старое, и за новое, и еще на три года вперед. Смеялись до слез. В общем, мое новое командирство началось вполне удачно, тем более что Иван Владимирович Сухотин не был плохим командиром, и хозяйство на крейсере находилось во вполне приличном состоянии. Просто после неудачного похода с разворотом на полпути он несколько устал, в силу чего «Под Шпицем» решили, что ему нужен отдых и поправление расшатанных нервов, желательно в спокойной обстановке. Но кто-то что-то недоучел, и «Океан» так же отправился с нашим отрядом в качестве транспорта снабжения.

Уже в Копенгагене, когда мы готовились к переходу в Вильгельмсхафен, наша «Аврора» получила отдельное задание – встретить в проливе Скагеррак подводный крейсер «Кузбасс», передать на него почту и принять на борт нескольких человек. Вот и выдался случай свидеться со своим заочным знакомцем, и своими глазами увидеть все чудеса, о которых так восторженно писал мой сын.

И вот настала светлая июльская ночь. На небе, скорее темно-синем, чем черном, горели только самые яркие звезды, пролитым молоком над головами растекся Млечный Путь, в котором не рассмотреть было отдельных звезд, а в южной стороне неба, почти над самым горизонтом, висела сияющая как боевой прожектор полная луна. При таком хорошем освещении вполне отчетливо видны и очертания береговой линии, и торговые суда, движущиеся по проливу в обоих направлениях. Впрочем, как раз ярко освещенные каботажные пароходы можно было разглядеть без всяких проблем. Скагеррак – одна из самых оживленных морских торговых артерий в мире, и движение тут такое же интенсивное, как в праздничный день по Невскому проспекту. Не самое подходящее место для тайной встречи с подводным кораблем из будущего… Секретность, хе-хе, которую так любят потомки, тут не соблюсти, поскольку через пролив шляется кто попало и куда попало.

А может, так и задумано, чтобы встречу «Кузбасса» и «Авроры» видела каждая пробегающая по проливу собака? Например, в том случае, если паника на берегах одного не столь далекого острова не просто желательна, но и обязательна. Капитаны трампов, оказавшихся у нас в пределах видимости, а особенно матросы-рулевые, которые стоят ночную вахту, непременно поделятся своими впечатлениями с собутыльниками в портовых тавернах, а потом и с газетчиками. Все должны знать, что Ужас Токийского Залива уже здесь, в этих водах, и что ему ничего не стоит точно так же разнести Портсмут, Лондон и Ливерпуль… Не знаю, не знаю; хотя любая другая причина такой нарочитой беспечности происходящего говорили бы о том, что господин Степанов и его начальник господин Одинцов – полные дураки, а это явно не так. Вот и мы им слегка подыграем. Прикажу-ка я помимо ходовых огней, необходимых для навигации, зажечь на лежащем в дрейфе крейсере полное электрическое освещение, чтобы нас было видно издалека.

И вот, минута в минуту, как и говорилось в имеющемся у меня предписании, чуть покрытые легкой рябью воды пролива расступились – и на поверхность во всей своей смертоносной красе, рассекая волны, появился китообразный силуэт, блестящий мокрыми черными боками. В этот момент нас наблюдали не меньше чем с пяти пароходов, причем один из них был пассажирским. Так как этого визита мы ждали, то паровой катер, спущенный на воду, уже стоял у тапа с разведенными парами. На кораблях американской, германской или французской постройки катера уже давно бензиновые, а у нас по старинке паровые… Едва подводный корабль «Кузбасс» лег в дрейф в паре кабельтовых от нас, тоже зажег освещение и поднял флаг, я торопливо спустился по трапу в катер (тюки с почтой уже находились на месте), и мы отчалили.

На «Кузбассе» нас уже ждали. Сверху на катер сбросили швартовы и шторм-трап. Немного непривычно было лезть по покатому, едва выступающему из воды борту, но я справился. При этом поверхность обшивки подводного корабля показалась мне действительно похожей на кожу живого существа – очевидно, она была сделана из материала, похожего на толстую резину. Капитан первого ранга Степанов ожидал меня на палубе прямо у трапа в окружении своих офицеров, и, на первый взгляд, он не показался мне человеком, который смог с легкостью разворотить Токийскую бухту – так, что в ней не осталось живого места. Правда, большую часть разрушений сами японцы относят на счет взрыва парохода, груженого мелинитом, но все равно первопричиной того взрыва стал стоящий передо мной человек.

– Здравствуйте, Евгений Романович, – поприветствовал он меня, – премного рад вас видеть.

– И я, Александр Викторович, – ответил я, – тоже рад вас видеть. Мой сын писал мне о вас много хорошего…

– Сын? – переспросил каперанг Степанов.

– Да, – подтвердил я, – сын. Мичман Всеволод Егорьев, состоящий в настоящий момент флаг-офицером при контр-адмирале Карле Петровиче Иессене.

– А, вспомнил, – сказал Степанов, – конечно же, мичманец Сева. Весьма любознательный молодой человек. Наш особист даже заподозрил в нем японского или британского агента. Насилу удалось его убедить, что любознательность вашего сына связана только с его весьма юным возрастом и тем неподдельным интересом, который тот проявляет к морскому делу… Впрочем, хорошо все, что хорошо кончается…

При этом я обратил внимание на очень неприятный взгляд, который на меня бросил невысокий, коротко стриженый хмурый офицер крепкого телосложения. Наверное, это и был тот самый «особист», который заподозрил моего сына в таком непотребстве как сговор с врагами России. Но это чувство было мимолетным, потому что, глядя на то, как из катера извлекают тюки с почтой (в основном там были только газеты, российские и иностранные), господин Степанов переменил тему, спросив о здоровье государя-императора. Тогда я ответил, что на здоровье Николай Александрович не жалуется, правда, с момента кончины супруги находится в печали, из-за чего совсем не окидает своего Царскосельского дворца.

– Это хорошо, что государь на здоровье не жалуется, – коротко и непонятно ответил каперанг Степанов, который вдруг, приложив руку к уху, снова переменил тему. – Вы уж, Евгений Романович, не обессудьте, что в низы вас не зову, чаи в капитанской каюте погонять. Времени нет совсем. На все дела на поверхности нам отведено не более четверти часа, и они почти истекли. Вот, будьте знакомы – американский газетчик и писатель Джек Лондон, а также ваш коллега русский морской офицер Александр Васильевич Колчак, который в связи с окончанием войны желает снова послужить России по научной части. Пока не вернетесь в Кронштадт, можете временно включить его в команду. Весьма грамотный и храбрый офицер, хотя последнее его качество вам вряд ли понадобится. Берите этих двоих и немедленно отправляйтесь к себе на «Аврору», а у нас появились срочные дела…

Не успел наш катер пройти и половины расстояния между нашими кораблями, как «Кузбасс» на палубе которого больше не было ни единого человека, снова стал погружаться под воду. Вот последний раз плеснула волна над рубкой – и снова рядом с нами нет, как не было, никакого подводного корабля; и только два человека, которые сошли с его борта, напоминают о том, что он не был банальным бредом воображения. Как-то все скомкано и почти неприлично. И только когда мы уже поднялись на «Аврору», старший офицер крейсера Аркадий Константинович Небольсин сообщил, что с юга в нашем направлении быстро движется неизвестный военный корабль без огней, невыясненной национальной принадлежности.

Наверное, такая экстренная торопливость каперанга Степанова, стремившегося как можно скорее покинуть поверхность вод, объяснялась именно с приближением этого корабля. Флага незнакомец не показывал и огней не зажигал, но благодаря достаточно светлой ночи в его обводах все же удалось опознать бронепалубный крейсер британской постройки. Убедившись, что цель его гонки ускользнула, британец заложил крутую циркуляцию и направился в том же направлении, откуда прибыл. Вот такая вот история.

* * *

26 июля 1904 года, 01:30. Малая Вишера, литерный ВИП-поезд, салон-вагон.

Полковник морской пехоты Александр Владимирович Новиков.

Мы должны были следовать без остановок до самого Петербурга, но перед станцией Малая Вишера, когда до цели оставалось уже всего ничего, наш поезд стал замедлять ход. Поскольку четыре эшелона моей бригады и ВИП поезд занимали весь перегон, то несоблюдение интервала между движущимися в одном направлении поездами могло привести к крайне неприятным последствиям, а проще говоря – к крушению.

– Не извольте беспокоиться, господин полковник, – склонился передо мной вызванный в салон-вагон начальник поезда, – все предусмотрено. В Малой Вишере мы примем дополнительного пассажира, а чтобы не случилось помехи движению, пропустим вперед один воинский эшелон.

Вот те на. Всю дорогу от Владивостока до этой самой Малой Вишеры, располагающейся в ста шестидесяти верстах от Петербурга, мы двигались неизменным порядком. Впереди – два эшелона с первым и вторым батальонами моей бригады, потом наш ВИП-поезд, а уже за нами – эшелоны с третьим и четвертым батальонами. Было у меня предчувствие, что если нам без особых проблем удалось преодолеть девяносто девять процентов пути, то на оставшемся одном проценте что-нибудь непременно произойдет. Ведь если наши противники пронюхали о планах «рокировки», ибо у аборигенов по части секретности вода в попе абсолютно не держится, то предпринимать против нас что-то вредное они будут уже в непосредственных окрестностях столицы Российской империи – то есть там, где они наиболее сильны.

Так уж получилось, что перед тем как стало известно об этой внеплановой остановке и желающем подсесть таинственном пассажире, мы с Михаилом сидели в салон-вагоне и под поздний чаек вели «душеспасительные» разговоры на разные темы. Причем в чайнике был именно крепкий духовитый цейлонский чай, а не перелитый туда для маскировки коньяк, как это иногда делают некоторые алкоголики. Женщины давно спят и вообще, а нам просто захотелось поговорить – ибо мандраж перед прибытием к цели, и вообще… В конце пути нам предстоит встреча с Николаем Вторым, а я до сих пор не знаю, как к нему относиться. Для Михаила и Ольги он любимый старший брат, а кто он для меня? Богом данный нам Император Всероссийский, легитимный глава Российского государства, или просто человек, который за четверть века своего правления просрал все, но так ничего не понял и не раскаялся? Две проигранных войны там, в нашем прошлом, и три русских революции лежат и на его совести. Когда я вел своих орлов в атаку на японские позиции, то делал это во исполнение присяги России, которая началась не в девяносто первом году и не в семнадцатом, и закончится тоже не с нашей смертью.

Помимо этого, тема нашей беседы касалась будущего самого Михаила. Не мальчик ведь, а уже взрослый муж, показавший себя в огне сражений; давно пора бы взяться за ум и жениться. И не на ком попало, а в соответствии со статусом, ибо если не он сам, так хотя бы его дети будут заполнять собой скамейку запасных в наследовании на престол. На первых порах певички и актриски были бы вполне допустимы в качестве постельных партнерш, главное, не подхватить от них никакой венерической дряни и не наплодить бастардов. Быстрый перепихон по взаимному согласию для молодых людей – дело житейское и при соблюдении двух указанных выше простых правил не влечет негативных последствий. Но вот ухлестывать за женами своих подчиненных, спать с ними и уводить их из семьи – это так плохо, что не укладывается вообще не в какие рамки. Не спи там, где работаешь и не работай с той, с кем спишь. Даже от большой любви. Ферштейн?

И вот на этой оптимистической ноте нас и настигло известие о внезапной остановке в Малой Вишере. Тотчас же об этом был проинформирован Павел Павлович, а Дарью Михайловну попросили на всякий случай побыть вместе с Ольгой. Следующим о грядущей остановке проинформировали поручика Дроздовского, чья рота следовала вместе с нашим поездом и составляла как бы внутреннюю лейб-гвардию. Последовал приказ усилить бдительность и в случае длительной остановки выставить караул на перроне. В случае каких либо враждебных действий со стороны неустановленных лиц огонь из всех видов оружия открывать без предупреждения…

Таким образом, мы, можно сказать, изготовились к наихудшему варианту, но все обошлось без особых эксцессов. Когда наш поезд почти остановился у перрона станции «Малая Вишера», а по второму пути, по ту сторону вокзала, грохотал по рельсам обгоняющий нас эшелон номер три, на подножку нашего вагона вскочил молодой человек, затянутый в мундир черного цвета. На беглый взгляд, его обмундирование показалось мне чем-то средним между экипировкой гестаповцев и нормальным морским мундиром. Едва повиснув на подножке вагона и уцепившись за поручень, этот человек махнул рукой машинисту, и наш поезд снова начал набирать ход, стремясь встроиться в интервал между третьим и четвертым эшелонами. Как оказалось, это к нам пожаловала недавно образованная служба имперской безопасности во главе с заместителем начальника, хорошо знакомым мне по «Николаю Вилкову», капитаном Мартыновым. Правда, тогда он был лишь старшим лейтенантом, но в ходе командировки в местный Петербург мальчик изрядно заматерел и приобрел повадки эдакого маленького Малюты Скуратова. Короткая стрижка, леденящий взгляд, негромкий, но уверенный голос. Представляю, как жидко срались оказавшиеся в его кабинете разные революционно-либеральные личности. Но, впрочем, на этот раз дело было не в них. Не тот масштаб.

Пройдя в салон-вагон, капитан Мартынов быстро, по-свойски, поздоровался с Павлом Павловичем, со мной и с Великим князем Михаилом. С последним он был знаком по исторической встрече на Байкале, когда Великие князья ехали на Дальний Восток посмотреть на нас, таких собой хороших, а наши посланцы мчались в Санкт-Петербург, чтобы врезать правду-матку в глаза императору Всероссийскому.

– Итак, товарищи, и вы, ваше Императорское высочество… – начал было говорить капитан Мартынов, но я его перебил.

– Высочество у нас тоже «товарищ», – сказал я, – так что, товарищ капитан госбезопасности, давай по-простому и без преамбул с политесами. Время, как понимаешь, позднее…

– Для нас время никогда не позднее, – хмыкнул Мартынов, – тут такое дело, товарищи: к вашему приезду в Питере созрел заговор, во главе которого стоит мамаша Великого князя Кирилла Владимировича, в узких кругах больше известная под именем «тетка Михень». До невозможности упрямая, властолюбивая, и в тоже время недалекая особа. Уж мы ее пугали-пугали, и все без толку. Император лично, насколько смог, устраивал ей выволочку за неуместные амбиции, а она, едва вернувшись из Царского села, снова за старое… Типа что вы меня пугаете, все равно ничего не сделаете…

– Да, – кивнул Михаил, – Михень, она такая. И дядей Владимиром вертит как захочет…

– Про Великого князя Владимира Александровича, – сказал Мартынов, – сказ особый, но его мнения никто не спрашивает, потому что всем из-за кулис рулят англичане. В заговоре почти весь офицерский состав Преображенского полка, притом, что остальная гвардия придерживается как бы нейтралитета. Но можете радоваться. За нас – моряки, которых возглавляет адмирал Дубасов. В Питере, у достроечных стенок заводов, стоят три броненосца и два крейсера. Их команды – наш чистый актив. Есть еще гвардейский флотский экипаж и гарнизон Кронштадта. Добавляем сюда вашу бригаду – и получаем чистый перевес в силах. Но это так, гипотетически. На самом деле никто из нас не хочет, чтобы заговор перерос в открытый мятеж со стрельбой и уличными боями. Такой исход, чтобы русские стреляли в русских, устроит только наших неприятелей британцев.

– Все это верно, молодой человек, – кивнул Павел Павлович, – но все же что конкретно вы нам предлагаете?

– Целью заговора, – тихо сказал капитан госбезопасности Мартынов, – является освобождение Кирилла и Бориса Владимировичей и одновременно уничтожение законных претендентов на трон из старшей ветви, ради чего на Николаевском вокзале будет устроена засада из нескольких рот преображенцев, на сто процентов верных заговорщикам. В то же время британцам известно, что вы следуете в Петербург не одни, а в сопровождении таких головорезов, что вырежут засаду и даже не вспотеют, поэтому эшелоны с морпехами, следующие до и после вашего поезда, решено отправить по кольцевой ветке на Варшавский вокзал. Пока командиры батальонов, оставшиеся без начальства, спохватятся, пока разберутся в обстановке, на Николаевском вокзале все уже будет кончено.

– Понятно, – сказал я, – вместо нас в мясорубку попадет наш третий батальон…

– Да нет, – мотнул головой Мартынов, – никто никуда не попадет. Мы тоже шампанское «Вдова Клико» не лаптем хлебаем. На стрелке кольцевой линии сидят наши люди, поэтому все пять ваших поездов последуют на Варшавский вокзал, который уже контролируют караулы, составленные из моряков «Князя Суворова» и «Бородина». В то же время на Николаевский вокзал прибудет поезд-пустышка, уже сформированный на запасном пути механического судостроительного завода. И из живых душ на том поезде, один в один похожем на императорский литерный, будут присутствовать только ничего не знающая паровозная бригада, машинист, его помощник и кочегар. Хотел бы я посмотреть на рожи господ заговорщиков в тот момент, когда они поймут, что упустили свои жертвы и проиграли партию вчистую…

– Неплохой план, молодой человек, – кивнул Павел Павлович, – но, насколько я понимаю, на этом ничего не закончится. Просто ситуация перейдет в патовую фазу и заговорщикам не останется ничего иного, как перевести ситуацию в состояние открытого мятежа – по крайней мере, на этом будут настаивать их британские кураторы. А там как карта ляжет.

– Ничего у них, Павел Павлович, уже не ляжет, – покачал головой Мартынов, – в тот момент, когда вы все прибудете на Варшавский вокзал и, соединившись с нашими моряками, окажетесь в безопасности, мы начнем вторую фазу операции… Государь император уже подписал секретный указ, назначающий вице-адмирала Дубасова петербургским генерал-губернатором и гарнизонным начальником с воистину диктаторскими полномочиями, и действовать этот указ начнет с момента его опубликования в завтрашних утренних газетах. А дальше все по дедушке Ленину. Мосты, почта, телеграф, телефон, вокзалы, и, самое главное – занять гнездо заговорщиков, Владимирский дворец, и наглухо блокировать британское посольство, тем более что они у нас под боком. Все должно произойти синхронно. На Николаевский вокзал прибывает поезд-пустышка, в то время как вы оказываетесь на Варшавском вокзале, а по Санкт-Петербургским улицам бегут мальчишки-газетчики, выкрикивающие сразу несколько сенсаций кряду, а также шагают отряды вооруженных моряков, занимающих один стратегический объект за другим…

– Постойте-постойте, господин Мартынов, – заинтересованно произнес Михаил, – какие такие сенсации? Вы вроде говорили о том, что новость будет только одна – о назначении адмирала Дубасова петербургским генерал-губернатором…

– А теперь, товарищи, сядьте, – сказал Мартынов снимая фуражку, – такие новости стоя не слушают. Как вы понимаете, пытаясь устранить Ольгу Александровну и Михаила Александровича, заговорщики никак не могли забыть о действующем государе императоре, который, несмотря на всю свою апатию, даже в случае успеха заговора, вполне способен был доставить им хлопот. Так вот – два дня назад мы взяли киллера, сиречь наемного убийцу, который, будучи одет в мундир гвардейского офицера, собирался проникнуть на территорию Царского села и во время утренней прогулки ликвидировать императора Николая. Что самое интересное – ни к каким эсерам и вообще революционерам этот персонаж отношения не имеет и работает не за идею, а за деньги. Американец российского происхождения, промышляющий подобными делами на границе Североамериканских штатов с Мексикой, где закон – понятие еще достаточно условное…

После этих слов капитан госбезопасности сделал паузу и обвел присутствующих внимательным взглядом.

– Так вот, – продолжил он, – мы посоветовались с пациентом, то есть с нынешним государем-императором, и вместе с ним решили, что лучшего повода для передачи власти не придумать. Пусть несостоявшийся убийца клянется и божится, что он никогда и не за что не стал бы исполнять подобного заказа, но пусть будет посему. Приехав в Петербург за легкими деньгами, он сам выбрал свою судьбу. Запланированное британцами покушение состоится точно в срок, и на месте преступления останется убийца с двумя револьверами, убитый выстрелом из винтовки в сердце, и тяжелораненый император. Потом, узнав о начавшемся мятеже и не надеясь выжить, Николай Александрович подпишет немедленное отречение в пользу своего брата Михаила, а уже тот без промедления отречется в пользу сестры Ольги. И известия обо всем этом должны быть одновременно во всех утренних газетах, вместе с указом о назначении вице-адмирала Дубасова генерал-губернатором. Сразу должен сказать для Михаила Александровича: на самом деле его брат не будет подвержен никакому риску и все его «ранения» будут чистой воды имитацией. И вообще, вся эта операция – его собственное желание…

– Понятно, – кивнул Павел Павлович, – подавление гвардейского мятежа – это, конечно, не Кровавое воскресенье, но император Николай все равно не хочет иметь с этим ничего общего. Мол, он тут ни при чем и лежал в это время раненый, при смерти. Что ж, желание понятное, хотя и не оставляющее нам возможности для маневра. А вы что скажете, товарищи?

И ведь что самое характерное – посмотрел после этих слов товарищ Одинцов именно в мою сторону, будто я тут главный.

– А я чего, – сказал я, – я ничего; и когда потребуется – выполню свой долг до конца. Это у присутствующего тут Михаила надо спрашивать, не передумал ли он уступать власть своей сестре. Но если даже если он и передумал, то, думаю, ни я, ни Ольга особо против не будем, ибо высшая власть для нас совсем не самоцель, а только средство сделать Россию могучей, богатой и процветающей…

– Да, нет уж, друг мой, – нервно засмеялся Михаил, – давайте не будем ничего менять. Раз уж вы с сестрицей вдвоем взялись за этот гуж, так не ныряйте теперь в кусты. А я буду вашим верным другом и надежным помощником. Я лишь беспокоюсь о Ники, ведь этот американец, по словам господина Мартынова, действительно опасный человек.

– Да что вы, Ваше Императорское Высочество, – махнул рукой Мартынов, – никто живого убийцу близко к вашему брату не подпустит. Как вы вообще могли подумать о таком! Бег по плохо натянутому канату – это совсем не в нашем стиле. На место преступления принесут уже готовый труп и обставят все так, будто, защищаясь от нападения неизвестного, одетого в мундир гвардейского офицера, ваш брат застрелил его из винтовки, хотя и сам получил в ответ пулевое ранение. Доктор, который подтвердит эту историю, уже подготовлен, охрана также проинструктирована соответствующим образом.

– Ну, тогда ладно, – согласился Михаил, – я не возражаю и считаю необходимым проинформировать о происходящем сестру. Прямо сейчас и немедленно. У Ольги должно быть время на то, чтобы свыкнуться с мыслью, что уже несколько часов спустя на ее плечи ляжет груз ответственности за будущее России…

– Да, – сказал Павел Павлович, – вы тут оставайтесь, а я пройду и лично скажу Дарье, чтобы она разбудила Ольгиных горничных и поднимала саму нашу будущую императрицу. И еще – кто-нибудь, не сочтите за труд позвонить в вагон-ресторан и заказать нам всем побольше кофе. Думаю, что спать нам в эту ночь уже не придется…

* * *

Полчаса спустя, там же. Великая Княгиня Ольга Александровна Романова.

Дарья Михайловна разбудила меня около двух часов ночи. Поезд был на ходу, колеса мерно стучали по стыкам, а я спросонья все никак не могла понять, что говорит мне моя нынешняя подружка-наперсница и будущая первая статс-дама Российской Империи.

– Проснитесь, Ваше Императорское Высочество, – говорила мне она раз за разом, а позади нее, с одеждой наготове стояли уже мои верные Ася и У Тян.

– Что, что, что случилось, Дарья? – спросонья бормочу я, еще не понимая, на каком свете сейчас нахожусь.

Ведь только что во сне я мирно пила чай в кругу семьи. За круглым столом сидели Папа, маман, Ники, Алики, со своими девочками, Жорж, Мишкин и Ксения. Мы ждали моего Александра Владимировича, который задерживался по служебным делам. Я хотела показать своей семье, самым дорогим для меня людям, какой у меня красивый, умный и замечательный жених. При этом я понимала, что сплю, а также что папа умер еще до свадьбы Ники, и поэтому никак не может сидеть за одним столом с его дочками, а также что Жорж и Алики сейчас тоже взирают на нас из горних чертогов, но мне было все равно. Я была в кругу своих. Ах, Жорж, Жорж, какая жалость, что тебя сейчас с нами нет! Ты же был самым разумным, внимательным и рассудительным из всех нас. Если бы ты был жив, то Павел Павлович именно из тебя лепил бы идеального государя, спасителя династии и Империи, а я смогла бы строить свое простое женское счастье. Но тебя нет, Ники оказался непригоден к роли государя, на переломе эпох твердой рукой вздымающего Россию на дыбы, Михаил просто боится, а Ксения больше похожа на курицу, хлопочущую над своими цыплятами. Значит, мне, как простой русской бабе, на которую, говорят, я очень похожа, придется входить в горящие избы, останавливать скачущих коней и таскать за бороды зажравшихся бояр, отправляя их прямиком на плаху (хотя у нынешних бояр и бород, считай, что и нет…)

И вот из такого, казалось бы, мирного и пасторального сна, при этом наполненного тревожными ожиданиями и бесполезными сожалениями, меня и вырвал голос Дарьи Михайловны. Просто так, из-за какого-либо пустяка будить бы меня она не стала.

– Павел Павлович, – наконец, сказала Дарья Михайловна, когда увидела, что я уже полностью проснулась, – просит Ваше Императорское Высочество немедленно привести себя в порядок и пройти в салон-вагон, где вас уже ожидают ваш брат Михаил, жених Александр Владимирович, сам Павел Павлович и человек, прибывший из Петербурга со срочным сообщением. Павел Павлович говорит, что дело очень серьезное…

Дело действительно, наверное, очень серьезное и именно поэтому Дарья вдруг начала выражаться совсем не свойственным ей высоким штилем. Я думала, что это начнется чуть позже, когда мы приедем и немного поживем на свободе – в доме, который оказался полностью в моем распоряжении, после того как бывший муж, бросив все, торопливо отъехал за границу. Я думала, что смогу спокойно показать своим новым друзьям Петербург начала двадцатого века, и мы вчетвером, никем не узнанные, побродим по его проспектам и набережным, посмотрим на могучую Неву, несущую свои воды в Финский залив, полюбуемся на памятник Петру Великому, вздымающему на дыбы пришпоренную Россию…

Но мы еще не в Санкт-Петербурге, а дела уже наваливаются такие, что от них никуда не деться даже в два часа ночи, а не то чтобы просто погулять на столичных улицах. И даже любезная подруга Дарья так официальна, будто находится на службе. Надо вставать, отдаваться в умелые руки горничных, а потом идти туда, куда зовет долг… Видимо, есть серьезные дела, которые за меня не сделает ни Павел Павлович, ни Александр Владимирович, ни братец Мишкин, ни кто-либо иной.

Когда я, умытая, причесанная и одетая в дорожное платье, в сопровождении Дарьи Михайловны, шедшей на шаг позади, пришла в салон-вагон, то там присутствовали не только все перечисленные, но и еще один смутно знакомый мне офицер в черной форме. С большим трудом, но я все же смогла вспомнить, где и когда я могла его видеть. Это был господин Мартынов, с которым мы встретились по пути в Порт-Артур, казалось, целую вечность назад. В то время как мои старые спутники смотрели на меня спокойно, с уверенностью, что я готова ко всем испытаниям, взгляд этого человека был испытующе-пронизывающим, как будто он сомневался в моей способности справиться с возложенной задачей.

– Ваше Императорское Высочество, – также официально обратился ко мне Павел Павлович, – это заместитель начальника службы имперской безопасности капитан Евгений Петрович Мартынов, прибывший из Петербурга в малую Вишеру, чтобы перехватить наш поезд и предупредить о творящихся в Столице делах. Одним словом, насколько я понял из его слов, в должность всероссийской императрицы и правительницы Империи вам придется вступать сразу после прибытия в Санкт-Петербург…

– Павел Павлович, – встревожено перебила я моего наставника, – скажите, пожалуйста, что-то случилось с Ники?

– Нет, что ты, Ольга, успокойся, – вместо Павла Павловича ответил мне Мишкин, – с Ники все нормально, он жив и здоров. Все обошлось…

– Что обошлось? – взмолилась я. – Павел Павлович, Мишкин, Сашка, да скажите те же, наконец, что случилось или должно было случиться?

Сказав это, я осеклась. Дело в том, что уже давно, еще до нашего переселения на Цусиму, я мысленно называла моего Александра Владимировича Сашкой, так же, как маман называла моего дорогого папа, но вслух это слово у меня вырвалось впервые, наверное, от слишком большого волнения.

– На государя-императора готовилось покушение, – как бы не заметив моей неловкости, сказал господин Мартынов, – но нам удалось предупредить враждебный замысел и взять террориста живьем еще до того, как он смог приблизиться к вашему брату. Но это только часть всей правды…

– Вся правда, Ваше Императорское Высочество, – сказал Павел Павлович, – состоит в том, что в Санкт-Петербурге созрел и готов прорваться заговор высокопоставленных особ, тоже желающих изменения политики Российской Империи, но в направлении прямо противоположном тому, что было задумано нами. Вывеской, можно сказать ширмой, заговорщиков выступает семейство Владимировичей, возглавляемое Великой княгиней Марией Павловной, просто одержимой идеей посадить на трон одного из своих сыновей. Но это только первый слой, так сказать, для профанов, в то время как за кулисами, у приводных ремней, шестеренок и прочих машин стоят настоящие заказчики этого представления из британского посольства. Для них добиться успеха в этом выступлении и усадить на трон своего кандидата в цари – это последняя возможность оправдаться перед своим Парламентом за все, что они уже успели натворить в русско-английских отношениях. Заговорщики, Ваше Императорское Высочество, посчитали, что наше прибытие в Петербург является наиболее удобным моментом для их выступления. В основном такое мнение сложилось у них из-за того, что с нами прибывают Кирилл и Борис Владимировичи, которых, как они думают, сразу после прибытия должны засадить в Петропавловскую крепость… Поэтому на Николаевском вокзале нас ждет засада из подчиняющихся заговорщикам подразделений Преображенского полка. Владимировичей планируется освободить, а прочих уничтожить… На случай, если мы не сдадимся и будет бой, в котором погибнут оба Владимировича, у англичан еще есть третий претендент из Владимировичей – Великий князь Андрей…

– А еще, – сказал господин Мартынов, – наша Алла Викторовна, я имею в виду госпожу Лисовую, делая наш маленький бизнес, успела оттоптать уже столько ног, что местные миллионщики за бесцеремонность и смертельную хватку иначе как рыжей акулою ее и не называют… И сделать с ней тоже ничего невозможно, потому что крышей этой весьма ушлой дамочки является государь-император Николай Александрович, с которым она умудрилась закрутить роман.

– У Ники роман с Аллой Викторовной? – удивилась я.

– Так точно, Ваше Императорское Высочество, – кивнул господин Мартынов, – у Лисовой тот же типаж, что и у покойной императрицы, вот император Николай на нее и запал. Они не афишируют свои отношения, но скрыть этот секрет Полишинеля невозможно. По крайней мере, тот режим наибольшего благоприятствования, который государственная власть по прямому императорскому указанию оказывает госпоже Лисовой, циркулирующие в деловой среде слухи относят именно на счет связи Лисовой с императором. Поэтому очень многие представители отечественной и иностранной буржуазии видят в этом перевороте возможность уничтожить опасного конкурента…

– К черту буржуазию, – сказал Павел Павлович, – с ней мы будем разбираться потом. Сейчас важно то, что заговорщики сами дают нам в руки повод разом отрубить все нужные головы, а также возможность провести ускоренную рокировку между вами и вашим братом Николаем…

– В каком смысле ускоренную, Павел Павлович? – не поняла я.

– Ники, – сказал Мишкин, – хочет инсценировать покушение на свою священную персону и свое тяжелое ранение, после чего, якобы на смертном одре, он пишет отречение в мою пользу. А я, в свою очередь, как только мы вместо Николаевского вокзала прибудем на Варшавский, тут же отрекаюсь, сестренка, в твою пользу. И все это в условиях чрезвычайного положения и генерал-губернаторских полномочий у адмирала Дубасова, который не осведомлен об этой маленькой хитрости и примет все за чистую монету. Раз-два – и в дамках. Так что с момента прибытия в Петербург можешь считать себя императрицей, и я первый принесу тебе присягу на верность. Единственное, о чем надо позаботиться в таком случае, так это о том, чтобы мера ярости нашего адмирал-диктатора не превысила определенную планку. Не стоит вдребезги разносить британское посольство и дворец Владимировичей корабельной артиллерией, и вешать пойманных мятежников на фонарях без суда и следствия. Во всем есть мера, в том числе и в подавлении мятежа, и превышать ее ни в коем случае не нужно.

– Понятно, Мишкин, – кивнула я, прикусив губу.

Мне еще что-то говорили, а я в ответ только механически кивала. То, что еще совсем недавно казалось хотя и близкой, но все же несколько отдаленной перспективой вдруг встало передо мной во весь рост. От будущего императорства меня отделяли всего несколько часов, необходимых, чтобы наш поезд прибыл на Варшавский вокзал столицы. Еще немного – и я перестану принадлежать самой себе. Жизнь моя круто изменится; из нее исчезнут слова «хочу» и «не хочу», зато вместо них появятся «надо» и «не надо», «выгодно» и «невыгодно». Можно сказать, что именно сейчас я окончательно становлюсь взрослой, самостоятельно отвечающей за свои поступки. Ведь я, наблюдая за нашим дорогим папа, поняла то, чего так и не понял Ники. Не только страна целиком и полностью принадлежит своему монарху, но и монарх точно так же принадлежит своей стране, а иначе дело может кончиться плохо.

– Да, – сказала я, – я все поняла и сделаю все как надо, не поколебавшись ни на мгновенье. А сейчас позвольте остаться мне одной, чтобы привести мысли в порядок. Извините!

С этими словами я развернулась и направилась обратно в свое купе. В моем распоряжении было еще три часа времени, после чего Великая княгиня Ольга исчезнет, и появится императрица Всероссийская Ольга Александровна. Дарья Михайловна пошла следом за мной, но я ее не прогоняла. Мне было страшно и хотелось выговориться, но перед Павлом Павловичем так открыть свою душу я не могла, Дарья мне все же была ближе и роднее.