26 июля 1904 года, 08:05. Санкт-Петербург, Варшавский вокзал.

Полковник морской пехоты Александр Владимирович Новиков.

Все произошло именно так, как обещал капитан Мартынов. На подъезде к Петербургу, сразу за песчаным карьером, наш поезд свернул на стрелке налево в сторону Путиловского завода, а также Балтийского и Варшавского вокзалов, при этом на повороте, когда поезд чуть замедлил ход, капитан Мартынов сиганул с подножки как заправский железнодорожник. Два раза перекувыркнулся через голову, потом поднялся на ноги и, чуть прихрамывая, пошел к людям, собравшимся неподалеку от стрелки. Как он объяснил сам, ради чистоты эксперимента на Варшавском вокзале вплоть до нашего появления никто (а в особенности адмирал Дубасов) не должен был видеть его в нашей компании. Такова тактика и стратегия тайных операций.

Но это была только одна сторона вопроса. Другая заключалась в том, что за час до прибытия я вызвал к себе в купе поручика Дроздовского и приказал ему привести роту в полную боевую готовность. Раздать бойцам норму патронов как при боевом десантировании, снарядить магазины к пулеметам Мадсена и быть готовыми при поступлении приказа вести бой в полном окружении до того момента, когда к нам на выручку прорвутся остальные силы бригады. Не знаю, как прочие, а я до конца так и не поверил в то, что план капитана Мартынова удастся осуществить в полном объеме, ведь на море случаются разные неожиданности, компенсировать которые возможно только полной боевой готовностью.

– А в чем, собственно, дело, Александр Владимирович? – невозмутимо спросил меня Дроздовский, поблескивая стеклышками очков. – С каким таким врагом мы должны будем вести бой в самой столице Российской империи?

– С самым опасным врагом, Михаил Гордеевич, с внутренним. – ответил я. – Господин поручик, ставлю вас в известность о том, что у нас есть сведения о том, что в Санкт-Петербурге среди части гвардии созрел заговор вроде декабристского, который ставит своей целью низвержение ныне правящей ветви дома Романовых и возведение на императорский трон одного из сыновей Великого князя Владимира Александровича. Якобы новый монарх должен даровать России некие «свободы», которые на самом деле превратят нынешнее российское государство в подобие семибоярщины при сохранении на троне слабого царя. Чтобы такой, с позволения сказать, монарх смог усидеть на троне больше трех дней, заговорщикам требуется не только убить ныне правящего царя, но и уничтожить всех его братьев, сестер и племянников. Наша задача в таких условиях носит прямо противоположный характер – сохранить жизнь Ольге Александровне и Михаилу Александровичу и доставить их в безопасное место. Надеюсь, вы представляете себе сложность и ответственность стоящей перед вами задачи?

Поручик Дроздовский внимательно посмотрел на меня и с серьезным видом кивнул. Таким, как он, категорически отвратительны как революционная анархия, и до предела лживая, построенная на демагогии демократия, так и безудержно жадная олигархия, поедающая страну на корню. При этом совершенно неважно, какой класс лежит в основе олигархического строя – старая аристократия или же банковский капитал. Семибоярщина ничуть не лучше семибанкирщины. Михаил Гордеевич благоговеет перед монархией и для спасения ближайших родственников монарха готов выполнить любой приказ, а не только в преддверии различных неожиданностей находиться в полной боевой готовности…

– Да, Александр Владимирович, – негромко отвечает он, смерив меня взглядом, – вы можете быть уверены во мне и моих людях, мы не подведем.

Сказав это, он уходит, чтобы отдать своим людям соответствующие приказания, а я понимаю, что этот человек будет с нами до конца, не важно, одержим мы победу или потерпим поражение. Именно на таких, как Дроздовский, должен держаться трон, а не на краснобаях, подхалимах и нечистых на руку лжецах, как это было в царствование Николая Второго, которое уже идет к концу. Когда наш поезд уже подходил к Варшавскому вокзалу, в отдалении послышалась ружейная стрельба залпами. Неужто, подумал я, поезд-обманка пришел на Николаевский вокзал, мятежники обнаружили подставу и теперь вымещают свою злобу на ни в чем не повинных вагонах? Но, как говорят, поздно пить сироп, когда печень отвалилась, и злобой проигранному делу уже не поможешь…

Еще вчера Павел Павлович объяснил мне, что Варшавский вокзал в дореволюционном Петербурге – это все равно что Шереметьево-два в советское и в наше время. Именно с Варшавского вокзала уходили поезда до станции Вержболово в Польше, являвшейся главными воротами Империи в Европу. Именно отсюда богатенькие нувориши, знатные аристократы и даже бедные студенты отправлялись в Берлин, Париж и Лондон: одни – чтобы прожигать жизнь, другие – чтобы обретать драгоценные знания, недоступные им в университетах Российской империи. Но сейчас весь аристократический лоск и шик Варшавского вокзала как-то померк. Внутреннее оцепление вокзала, вагонного двора и крытого дебаркадера составляют ранее прибывшие тремя предыдущими эшелонами морские пехотинцы моей бригады. Их спокойный и уверенный вид с первого взгляда сказал мне, что все под контролем и непосредственной угрозы нет и в помине. Три батальона морской пехоты в полной боевой готовности при пулеметах Мадсена в каждом отделении – это страшная сила, и, если что, их одних хватило бы на совершение переворота.

Но они были там не одни. Во внешнем оцеплении на подступах и вокруг вокзала стоят вооруженные винтовками Мосина матросы с достраивающихся и ремонтируемых кораблей. Порядку там было гораздо меньше, у каждой роты был свой командир, а общего руководства не наблюдалось даже в зачатке. Адмирал Дубасов указал ротным командирам, кому какой участок занимать, и на этом счел свою функцию исчерпанной. Пока его люди просто контролируют территорию от сих до сих, все еще терпимо, но если дело дойдет до боестолкновений, то получится сплошная партизанщина и раздрай.

Поезд въехал под своды дебаркадера – и я вижу самого вице-адмирала. Он стоит в парадном мундире, взирая на приближающийся поезд с траурным видом голодного василиска. Чуть поодаль от него застыл командир первого батальона капитан Деникин, который как мой заместитель до прибытия нашего эшелона нес всю полноту командования над уже разгрузившимися подразделениями бригады. Вот поезд притормаживает у перрона и останавливается, причем выход из нашего вагона оказался прямо напротив уже расстеленной красной дорожки, в конце которой стоит адмирал. Все, как полагается при встрече особо важных персон. Говорят, раньше от машиниста требовалось особое искусство, чтобы уметь остановить ВИП поезд так, чтобы подножка выхода из вагона с официальными лицами ровно совпадала с обрезом такой вот красной дорожки. Это вам, блин, не пригородную электричку водить, где пассажиры вроде дров, и не лимузин-членовоз, который и весит значительно меньше, чем поезд и управлять им тоже легче.

Я спрыгиваю на перрон первым и галантно подаю руку великой княгине Ольге Александровне. Она, аккуратно причесанная и затянутая в свой официальный дорожный костюм темных тонов, подчеркнуто спокойна. Следом за Ольгой на перроне появляются ее горничные: Ася, с которой она приехала из Петербурга на Дальний Восток, и, как экзотический цветок, кореянка У Тян. А уже за ними – Михаил, суровый как судья при зачитывании смертного приговора, а затем и Павел Павлович с Дарьей Михайловной. А уже в самом конце на свет божий показался как бы выпавший из общей обоймы Великий князь Александр Михайлович со своим адъютантом господином Лендстремом. Вот и весь наш бомонд в сборе, остальные уже не в счет.

Едва завидев Великого князя Михаила, адмирал Дубасов со всей решительностью направился в его сторону.

– Ваше Императорское Величество, – сказал он, – я крайне рад, что вы избежали всех опасностей и благополучно прибыли в столицу…

– Вы сказали Величество, Федор Васильевич? – с деланным удивлением переспросил Михаил, – Вы не оговорились?

– Нет, Ваше Императорское Величество, не оговорился, – ответил Дубасов, – сегодня на рассвете, во время ранней прогулки по парку, выстрелом из револьвера, произведенным человеком, одетым в офицерский мундир лейб-гвардии Преображенского полка, был тяжело ранен Ваш брат, император Всероссийский Николай Второй. Согласно бюллетеню лейб-медика, ранение пришлось в левое плечо. Но ваш брат правой рукой успел скинуть с плеча свою винтовку и произвести в покушавшегося ответный выстрел прямо в сердце, коим тот оказался убит наповал. В связи с тем, что ранение государя было очень тяжелым, а одновременно с покушением из Петербурга пришло сообщение о начавшемся мятеже, все еще находясь в сознании, дабы управление государством ни на минуту не прерывалось в столь ответственный момент, ваш брат написал манифест о своем отречении от престола в вашу пользу. Поэтому теперь вы – государь-император Михаил Второй…

Михаил переглянулся с Ольгой и та чуть заметно кивнула.

– Знаете, Федор Васильевич, – заявил Михаил, – я никогда не желал и сейчас не желаю становиться всероссийским императором, поэтому сам по доброй воле уступаю этот пост моей родной сестре Ольге, которой и присягаю как первый из ее подданных.

Михаил опустился на одно колено и размеренным речитативом начал произносить:

– Я, Великий князь Михаил Александрович Романов, обещаюсь и клянусь Всемогущим Богом, пред святым его Евангелием, в том, что хощу и должен Ее Императорскому Величеству, своей истинной и природной Всемилостивейшей Великой Государыне Императрице Ольге Александровне, Самодержице Всероссийской верно и нелицемерно служить и во всем повиноваться, не щадя живота своего, до последней капли крови, и все к высокому ее Императорского Величества Самодержавству, силе и власти принадлежащие права и преимущества, узаконенные и впредь узаконяемые, по крайнему разумению, силе и возможности предостерегать и оборонять, и при том по крайней мере стараться споспешествовать все, что к Ее Императорского Величества верной службе и пользе государственной во всяких случаях касаться может; о ущербе же Его Величества интереса, вреде и убытке, как скоро о том уведаю, не токмо благовременно объявлять, но и всякими мерами отвращать и не допущать тщатися, и всякую вверенную тайность крепко хранить буду, и поверенный и положенный на мне чин, как по сей (генеральной), так и по особливой, определенной и от времени до времени Его Императорского Величества именем от предоставленных надо мною начальников определяемым инструкциям и регламентам и указам, надлежащим образом по совести своей исправлять, и для своей корысти, свойства, дружбы и вражды противно должности своей и присяги не поступать, и таким образом весть и поступать, как верному Его Императорского Величества подданному благопристойно есть и надлежит, и как я пред Богом и Судом Его страшным в том всегда ответ дать могу; как сущее мне Господь Бог душевно и телесно да поможет. В заключение же сей моей клятвы целую Слова (т. е. Евангелие) и Крест Спасителя моего. Аминь.

Тут же, как из-под земли, возле Михаила Александровича возник наш бригадный батюшка Серафим, подставивший первому верноподданному новой императрицы для поцелуя Евангелие и крест. Поцеловав их, Михаил добавил:

– Также я клянусь быть ее правой рукой и надежной опорой, и прошу всех тех, кто верны мне, быть верными также и моей сестре, как Императрице Всероссийской и матери Отечества. Да здравствует императрица Ольга Первая!

– Я принимаю твою службу, брат, – сказала в ответ Ольга, – и верю, что ты будешь мне хорошим помощником в делах и верным другом. Так же я возлагаю на тебя обязанности Регента Империи, и не забывай, что ты не только мой подданный, но и любимый брат, поэтому, прошу, встать со мною рядом…

После Михаила такую же присягу принес я, потом Павел Павлович и Дарья Михайловна, потом (как бы нехотя) к нам присоединился Великий князь Александр Михайлович, за ним каперанг Лендстрем, после которого (так как дело грозило затянуться) я попросил Антона Ивановича Деникина, чтобы моя бригада приносила присягу поротно. Первыми, присягать императрице Ольге к отцу Серафиму подошли верные «дрозды», за ними подтянулись и остальные роты. В принципе, с этого момента процесс принятия присяги уже не требовал нашего внимания и машина крутилась как бы сама по себе. Роты подходили, обнажали головы; под сводами дебаркадера гулко звучали хором произносимые слова присяги.

Ольгу в нашей бригаде любили и считали неофициальным шефом части, а также крестной матерью и даже талисманом соединения. Она появилась на островах Эллиота почти одновременно с присланными на укомплектование морскими ротами и сборными пехотными командами, и все это время была на виду и бойцов и офицеров, которые с восторгом восприняли ее будущее императорство. Кстати, оба Владимировича, извлеченные из своей комфортной тюрьмы, в которой они провели чуть больше двух недель, наотрез отказались присягать Ольге, что было фактически равносильно признанию в соучастии в заговоре. Этот акт самообвинения автоматически превращал их в клиентов капитана Мартынова и постояльцев Петропавловской крепости. Интересно, там есть ВИП-камеры или Великие князья будут сидеть в каменных мешках на общих основаниях?

Все время, пока раскручивался этот торнадо, адмирал Дубасов только с ошарашенным видом качал головой, наблюдая за четким кругооборотом подразделений, одно за другим прибегавших и выстраивающихся перед отцом Серафимом…

– Ну и звери у вас, а не нижние чины, прости Господи, господин полковник, – с некоторой, кажется, даже завистью сказал он мне, – смотрят, как целятся, даже смотреть страшно, и летают как орлы. Наши матросики рядом с ними ну точно увальни, а ведь не первый год служат, тертые уже.

– Знаете что, господин адмирал, – ответил я, – или через десять лет вся армия России станет такой, как моя бригада, или нас банально сожрут. Грядет большое европейское побоище, в сравнении с которым только что окончившаяся японская война покажется всем не страшнее Царскосельских маневров. Именно в ходе той войны на заваленных трупами европейских полях будет решаться, какие государства погибнут, а какие выживут и будут пировать на их трупах.

– Вы можете предсказывать будущее, господин полковник? – с легкой насмешкой спросил Дубасов.

– Нет, господин адмирал, – ответил я, – я его просто знаю. Не буду вдаваться в подробности, но война за мировое господство, первая со времен Наполеона Бонапарта, с каждым днем становится все более вероятной. К ней толкает сам ход технического прогресса, делающего Землю маленькой, а политиков жадными. В мире уже не осталось свободных территорий, которые европейские державы могли бы объявить своими колониями. Кто не успел, то опоздал. Испанское наследство уже фактически разделено, Филиппины и Куба пару лет назад достались американцам. Теперь грабить можно только англичан и французов, имеющих самые большие заморские территории, а также русских, у которых все свое, но уж слишком огромное. И это в то время как население Германии разбухает будто пачка дрожжей, брошенных в сортир, но колоний, куда можно сплавить лишнее население у немцев нет и не предвидится, а это говорит о том, что рано или поздно они попытаются что-нибудь завоевать, и, скорее всего, на этот раз их жертвой станут страны, у которых много территорий, лишних, с их точки зрения.

– Господин полковник, вы поклонник господина Мальтуса? – спросил Дубасов.

– Нет, – ответил я, – Мальтус не учитывает прогресс в технике и агрономии, а также рост производительности труда. Но я знаю, что если заклепать на паровом котле клапана, при этом продолжая подбрасывать в топку уголь, то рано или поздно эту халабуду обязательно разнесет вдребезги и пополам.

– Да, – кивнул Дубасов, – хорошая аналогия. Но в таком случае весь балаган, который творится сейчас вокруг нас, он тоже есть результат ваших расчетов и планирования лучшего будущего?

– Увы, нет, – сказал я, в этом балагане мы на общих основаниях вынуждены жонглировать кинжалами, глотать огонь и бегать туда-сюда по плохо натянутому канату. Все это следствие того, что мы очень быстро и радикально исправили исход русско-японской войны, сменив его на противоположный. То, что вы сейчас наблюдаете, это попытка реванша британцев за проигрыш их сателлитов в тщетном желании вернуть хотя бы исходные позиции. Государь-император Николай Александрович в данном случае пал жертвой вражеской атаки, как солдат, защищавший самую важную часть обороняемой позиции. Ведь стоило им сменить царя на свою креатуру, и многие, если не все, наши победы разом оборотились бы в ничто. Вам напомнить, какие тяжкие последствия для российской государственности имело весьма краткосрочное правление императора Петра Третьего?

– Да уж, господин полковник, – проворчал Дубасов, – ну и примерчики у вас…

– Федор Васильевич, – спросила подошедшая к нам Ольга, – я очень беспокоюсь за моего брата, поэтому можно как-то выяснить, как обстоят дела в Царском селе?

– Простите, Ваше Величество, – поклонился Дубасов, не далее как час назад на трехвагонном спецпоезде под охраной сильного караула я уже отправил в Царское Село целый сонм медицинских светил, в том числе и вашего профессора Шкловского, и теперь только осталось дождаться, что они будут нам телеграфировать. Так что терпение, и только терпение.

– Тогда, – сказала Ольга, – я хочу знать, что делается с целью скорейшего подавления мятежа. Ведь вы же Санкт-Петербургский генерал-губернатор, вот вам и карты в руки.

– Гм, – пожал плечами несколько озадаченный Дубасов, – первоначально я планировал разгромить мятежников в прямом бою, повесив на фонарных столбах всех, кто живым попадется в руки моих матросов. Но господин Зубатов сказал мне, что не наш метод, когда одни подданные русского царя стреляют в других подданных того же царя, которые сами по большей части и не бунтовщики, а только выполняют приказы взбунтовавшихся офицеров. Мне было посоветовано оттеснить мятежников в сторону от правительственных зданий и попробовать убедить их сдаться, в то же время постоянно наращивая наши силы… Думаю, в чем-то господин Зубатов был прав, и ваше благополучное прибытие несколько поубавит количество сторонников мятежа. Известие о том, что у нас теперь есть законная императрица и такая боевая сила, как ваша бригада, заставит призадуматься многие горячие головы. Кроме того, по совету господина Мартынова нашими патрулями заняты все вокзалы, кроме Николаевского, почта, центральный телеграф и телефонная станция. Последнее оказалось самым эффективным, и теперь мятежники вынуждены отправлять друг к другу гонцов с записочками.

– Понятно, – сказал я, – но думаю, что это полумеры. Сейчас, когда мы уже здесь, пришло время ударить по самому гнезду мятежа – Владимирскому дворцу и Британскому посольству. Брать посольство штурмом мы не будем, мы же не дикари, но зато отключим там электричество, телефон, телеграф и холодную воду, после чего оцепим здание так, что и мышь не проскочит. Что же касается Дворца Владимировичей, то в отношении него указание может отдать только государыня-императрица Ольга Александровна. Если понадобится, то я лично поведу своих солдат на штурм…

– Не надо штурма, Александр Владимирович, не надо ненужных потерь, – сказала Ольга, – Если мой дядя Владимир и тетя Михень будут кочевряжиться, то я разрешаю вам, Федор Васильевич, ввести в Неву боевые корабли и разнести это гнездо разврата их артиллерией. Доведите это до них. Самое главное – заставить их сдаться, а там будет видно.

* * *

Тогда же, там же. Императрица Всероссийская Ольга Александровна Романова.

Вот и свершилось… Мои первые подданные, в числе которых был мой брат Михаил, принесли мне присягу. Потом их становилось все больше и больше, и было уже невозможно попросить остановить эту карусель, потому что мне страшно и кружится голова. И только тверда рука Александра Владимировича, который сразу же после принесения мне присяги взял меня за локоть, готовый поддержать, если я грохнусь в обморок; с другой же стороны меня подхватила Дарья Михайловна, но все обошлось. Зато я сразу поняла, насколько тяжела шапка Мономаха (хотя никакой шапки на мне и не было, а только легкая летняя дорожная шляпка с вуалью).

Вот так я стала всероссийской императрицей под гулкими сводами дебаркадера Варшавского вокзала, в окружении солдат, которые сразу начали называть меня матушкой, хотя я им годилась, по меньшей мере, в сестры. И еще одно я заметила в людях, которые меня окружали. Они приносили мне присягу не по обязанности и не для того, чтобы быть как все, а искренне, в полном убеждении нужности и важности этого дела. И эта убежденность касалась не только моего брата Мишкина, Александра Владимировича и Павла Павловича, но и солдат бригады моего будущего мужа, хотя им никто не читал лекций по поводу того, что будет, если наше предприятие не удастся. Они были горды тем, что их княгиня-матушка стала императрицей всероссийской, и теперь по всей России настанет прекрасная, сытая и украсно украшенная жизнь.

Эти солдаты пойдут по моему приказу в огонь и в воду (что им привычно), достанут с неба луну и, если понадобится, будут штурмовать врата самого ада. Мой Александр Владимирович говорит, что вся эта преданность из-за того, что и я и он отнеслись к этим солдатам по-человечески, может, впервые за всю их жизнь, и видим мы в них не нижних чинов и серую скотинку, и не винтики в государственном механизме, а таких же людей, как мы сами. Он считает, что если мы распространим это удачный опыт на всю Россию, то вызовем к жизни силы, способные сотрясать Вселенную и изменять ход мирового развития, и все это без слома российской государственности, войны, глада и мора.

Пока я ничего не могу сказать на этот счет. Мой Папа тоже считал себя народным императором, но выходило у него что-то не совсем то… Народ, как объяснил Павел Павлович, это не нечто застывшее и окаменевшее, а живой развивающийся организм, и остановка этого развития подобна смерти, чего не понял мой дорогой Папа и некоторые его сановники вроде Победоносцева. С одной стороны, я должна продолжить политику своего любимого родителя, которому претило купаться в роскоши. Папа любил вещи простые и практичные, отчего народ имел возможность лицезреть своего царя то в потертом на локтях мундире и солдатских сапогах, а то и в простонародной косоворотке, удящего рыбу с мальчишками на берегу пруда.

Я тоже, как и он, должна являть собой пример бережливости и хозяйственности, государыни, сберегающей каждую народную копеечку, и в то же время я не должна, как папа, по страусиному прятать голову в песок, стыдливо именуя голод недородом, а также ограничивать тягу народа к образованию. Циркуляр «о кухаркиных детях», ставший истинным позором царствования моего родителя, следует отменить как можно скорее. Напротив, необходимо поощрять таланты из народа к образованию и достижению ими высоких постов, соответствующих их способностям. И только тогда Россия превратится в державу, развивающуюся опережающими темпами и стремящуюся к новым вершинам… Если нечто подобное получилось у узкоглазых японцев, которые на протяжении жизни всего одного поколения смогли вырваться из дикости феодализма и построить современное просвещенно-монархическое государство, то почему получится у русских, которые уже двести лет на полных правах входят в семью европейских народов. Вот только парламентов нам не надо (по крайней мере, пока), обойдемся и без этой бесполезной во всех смыслах говорильни.

Но это будет потом, а сейчас я что-то слишком замечталась. Ведь мятеж Владимировичей еще далеко не подавлен, да и присягнули мне только самые ближние, и Бог его знает, признают ли мою власть во всероссийском масштабе. Чем быстрее и бескровнее мы разрешим первую проблему, тем легче решится и вторая. Кстати, когда я сказала адмиралу Дубасову, что в случае необходимости он может ввести в Неву боевые корабли и расстрелять дворец Владимировичей из их пушек, мой будущий муж только скептически хмыкнул. Когда же я у него тихонько спросила, к чему все эти звуки, он ответил, что «Аврора», которая «по плану» своим выстрелом должна возвестить наступление новой эры, сейчас находится в плавании, а, следовательно, не будет иметь возможности принять участие в сегодняшнем мероприятии.

– Ерунда, – ответила я, Александру Владимировичу, – любой другой корабль подойдет ничуть не хуже. Не обязательно чтобы он был совсем новым, нам же не укрепленный форт бомбардировать надо, а лишь перепугать до полусмерти кучку заговорщиков, засевших во дворце на берегу Невы-реки.

Тогда хищно усмехнувшийся адмирал Дубасов сказал, что для этой цели прекрасно подойдет дедушка русского флота броненосец «Петр Великий», превращенный в учебно-артиллерийский корабль. Он сейчас как раз находится у стенки Балтийского завода, куда пришел для замены артиллерии на более современную. Машины у старика на ходу. и достаточно одной команды, чтобы через полтора-два часа он бросил якорь на Неве прямо напротив гнезда заговорщиков. А что, вид у него внушительный и, несмотря на свою седую древность, семейство Владимира Александровича со всеми их подельниками напугать он еще вполне способен.

– Очень хорошо Федор Васильевич, – сказала я тогда, – но для начала нам нужен парламентер, человек, который доставит во дворец к Владимировичам наш ультиматум и объявит им нашу волю. Во-первых – если сдадутся без сопротивления и принесут нам покаяние за все свои вины, то мы обещаем отнестись к ним милостиво и сурово не наказывать. Единственное условие – устранение от политической и светской жизни. Ссылка в Туруханск и жизнь за государственный счет все же лучше безымянной могилы. Во-вторых – если дядя Володя и тетя Михень доведут дело до первого выстрела, то все их семейство пойдет на вечную каторгу. Миндальничать я не буду. В-третьих – если, не дай Бог, дело дойдет до артиллерийской бомбардировки дворца и штурма, то не сносить голов никому из того злокозненного семейства и всех причастных к этому делу.

– Есть такой человек, – хмыкнул Федор Васильевич.

И вот перед нами предстал молоденький подпоручик Пребраженского полка Евгений фон Мекк, схваченный морскими патрулями на Невском с запиской к Великой княгине Марии Павловне от находящегося на Николаевском вокзале командующего первым гвардейским корпусом генерал-адъютанта князя Сергея Илларионовича Васильчикова. Белобрысый долговязый юноша близоруко щурился в мою сторону, бестолково переминаясь при этом с ноги на ногу. При аресте он пытался оказать сопротивление, но по счастью, из своего нагана ни в кого не попал. Ни в патрульных, которым он показался подозрительным, ни в кого-то из случайной праздношатающейся публики, которой даже в ранний утренний час на Невском проспекте оказалось предостаточно.

– Ну-с, молодой человек, – сказала я, – рассказывайте, как вы дошли до жизни такой? Или, впрочем, не надо. Святой Петр с удовольствием сам примет у вас исповедь. А мне от вас надо, чтобы вы пошли по тому же адресу, что вам дал Сергей Илларионович (Васильчиков) и отдали Великой Княгине Марии Павловне уже мое послание. Пусть они там сдаются, пока я еще добрая, а то по Неве подойдут корабли и разнесут их сарай по кирпичикам. Как вы видите, флот на моей стороне, да и с Гвардией, как я понимаю, тоже не все так однозначно. Так что идите и делайте то, что вам сказали, и, может быть, мы тогда проявим к вам милость и забудем о ваших прегрешениях.

С гвардией действительно было не все так однозначно. Безоговорочно под контролем заговорщиков находился только Преображенский полк, чьи казармы находились по соседству с Владимирским дворцом, а остальные полки придерживались «нейтралитета» или обещали поддержать заговор только в случае его безоговорочного успеха. К тому же и я и Мишкин уже послали людей из нашего бывшего конвоя с посланиями в гусарский Ахтырский и синий кирасирский гвардейский полки, шефами которых мы с ним были до отъезда на Дальний Восток, так что в скором времени нами ожидался ответ, который не мог не быть положительным. В тот момент, когда мы ускользнули из засады на Николаевском вокзале, заговорщики проиграли свою главную ставку, и теперь их влияние съеживалось как шагреневая кожа. Уже к нашему прибытию моряки адмирала Дубасова контролировали две трети столицы, а настоящему моменту мятежники занимали только дворец моего дяди Владимира, казармы Преображенского полка, Британское посольство да отрезанный от них Николаевский вокзал, который преображенцы пока еще непонятно зачем продолжали удерживать, ведь никакого смысла в этом уже не было.

* * *

26 июля 1904 года, 10:15. Санкт-Петербург, Владимирский дворец, кабинет ВК Владимира Александровича.

Главнокомандующий гвардией и пожизненный регент Российской империи Великий князь Владимир Александрович.

Великий князь с мрачным видом взирал на переминающуюся с ноги на ногу супружницу и на стоящего чуть поодаль с отсутствующим видом подпоручика фон Мекка. Выражением лица и позой молодой остзейский дворянин как бы показывал, что он уже свое отбоялся и сейчас ему сам черт не брат. Но самые неприятные ощущения в данный момент испытывал все же не он, а Великий князь Владимир Александрович, перед которым на письменном столе лежал ультиматум племянницы Ольги, а за окном, густо дымя единственной трубой, против течения по направлению к дворцу по Неве поднимался броненосец «Петр Великий». Великому князю так и слышалось астматическое пыхтение его машин, а также издевательский голос Ольги: «На вас, дядя Владимир и этого старика хватит. Не британская вы, чай, эскадра и не японский флот…»

А мысли «дяди» были уже далеко от броненосца, перекинувшись на стоящую перед ним супругу. А то как же – ведь до сего утра он считал окончательно улаженной ту историю с секретарем британского посольства мистером Роджерсом, в которую по недоумию впуталась его супружница, желая возвести на трон Империи своего ненаглядного сыночка Кира. Вроде съездили к Ники и как следует покаялись, а тот в ответ пообещал, что всех простит без всяких последствий… И вдруг сегодня утром он просыпается и узнает, что в Санкт-Петербурге творится мятеж, и во главе стоит его подчиненный князь Васильчиков, а за кулисами, как кукловод и организатор, его собственная супруга Мария Павловна, и что весь гвардейский заговор от начала и до конца творился от его, Великого князя Владимира Александровича, имени…

Поверят ли сатрапы Ники, Зубатов и Мартынов (эти новые опричники, о которых в петербургских гостиных если и говорят, то только шепотом) что заговор творился без его ведома? И самое главное: ведь Ники-то отрекся, будучи тяжело ранен злодеем – поверит ли в это новая императрица Ольга, послание которой просто сочится ядом, а также люди, дающие советы этой юной девчонке, в одночасье ставшей госпожой-повелительницей одной пятой части суши? Поверил бы он сам в подобную сказку, случись ему оказаться на их месте? Нет, не поверил бы, потому что звучит эта история донельзя неправдоподобно! И вот что ему теперь делать – бежать сдаваться на Варшавский вокзал, где Ольга и ее люди оборудовали временный штаб по подавлению мятежа, или гордо, с высоко поднятой головой, идти на дно вместе с людьми, которые также были введены в заблуждение его жадной до власти супругой.

– Ну что, кор-рова… – прошипел он, с ненавистью глядя на нервно переминающуюся с ноги на ногу супружищу, – допрыгалась? Сейчас нас будут расстреливать из морских пушек аки каких-нибудь японцев, а потом на штурм развалин пойдут головорезы этого самого полковника Новикова, которые добьют выживших штыками, чтобы те не отнимали времени у военно-полевых судов. Или ты думаешь, что моряки на броненосце не будут по нам стрелять? Будут, еще как будут, и даже с радостью, ведь мы же мятежники и цареубийцы. Ну, почти цареубийцы; Ники хоть еще жив, но эскулапы говорят, что ранение тяжелое и долго он не протянет. Вот и отрекся заранее в пользу Михаила, чтобы у того были все права давить нас с тобой, а тот уже скинул корону на Ольгу, ибо царствовать он желает не более чем жениться… А Ники у моряков в чести. Ведь как же – он царь-победитель и вообще почти святой. Так что бахнут по нам, Мария, бахнут, со всей ненавистью как по врагам Государя и русского народа… А этот Новиков, жених Ольги, которого его люди провозгласили самовластным Цусимским князем? Ты понимаешь, что такого не бывало уже с тысячу лет, если не более? Ты думаешь, что это обычный полковник, сумевший удачно подкатиться к царской дочке? Не-е-е-ет!!! Это дикий конунг викингов, сбривший бороду и напяливший на себя полковничий мундир, храбрый до безумия, свирепый и безжалостный. Ради победы он готов на все, на любые жертвы, на кровь, на ярость и огонь, и его люди души в нем не чают, причем все – от подчиненных прямо ему командиров батальонов до нижних чинов, которые уважительно зовут его батей. Да и не армейская бригада это вовсе, а дружина, в которой даже нижние чины готовы отдать за своего князя жизнь и саму душу. И как только этой страшненькой дурочке повезло найти такого мужа, который ради нее разнесет любые преграды? И детки у них пойдут не то что у нас с тобой – злые, да зубастые… Не так ли, пока еще господин подпоручик гвардии, вы же сами все видели своими глазами?

– Так точно, Ваше императорское высочество, – ответил фон Мекк, – видел. И скажу вам, что врагу не пожелаю встретиться с этими дьяволами на поле брани. Но страшнее всего сам их этот Цусимский князь – смотрит, будто как гниду раздавить хочет… А быдлу он, должно быть, нравится: обликом светел, суров, но справедлив. Извините, ваше императорское высочество, но я пас, лучше взводом на Кушке командовать, чем быть истыканным штыками…

– Слышала, Мария? – с сарказмом произнес Великий князь Владимир, – дело проиграно, и крысы уже бегут с корабля. Никто не хочет класть голову за твои неуместные амбиции. Думаю, пройдет совсем немного времени – и от сторонников устроенного тобой заговора останутся лишь воспоминания. А нас с тобой – того, на вечную каторгу, и Кира с Бобом тоже. Надеюсь, хоть Андрей спрячется под юбкой у любезной Малечки, тем более что сегодня с утра я его здесь во дворце не наблюдаю. Зато твой любезный мистер Роджерс, как и его начальник мистер Гардинг, точно останутся в стороне от этого разгрома и палец о палец не ударят, когда нас с тобой повезут на каторгу или потащат на плаху. Ты что, не знала, что у британцев нет и не может быть друзей, к которым они испытывают чувства сердечной привязанности, а есть только меркантильные интересы и расчет? Если расчет не оправдался, то они спишут провалившихся статистов в отбросы и чуть погодя попробуют повторить все то же самое, но с новыми людьми. Нет, лучше сдаться, и сдаться сразу, пока Ольга добрая. Тогда мы сумеем сохранить хоть что-то из того, что имеем. Это, право дело, лучше, чем ничего. А то, когда броненосец начнет свою бомбардировку, мы и каторгу сможем счесть за счастье.

– Но, Вольдемар, что же ты говоришь?! – воскликнула Великая княгиня Мария Павловна, в очередной раз переступив с ноги на ногу. – Как можно отступить в такой момент и предать наших мальчиков, оставив их в руках этих жестоких людей? Отдай приказ гвардии, ведь ты же ее командующий, пусть гвардейские полки, наконец, выйдут из своих казарм и покажут этим противным морякам, кто хозяин в Петербурге…

– Дура! – с чувством рявкнул на свою супругу Великий князь. – Я могу отдать тысячу приказов, но меня никто не послушает. Еще несколько дней назад, зная о готовящемся мятеже, Ники назначил адмирала Дубасова генерал-губернатором Петербурга с драконовскими полномочиями. Ты понимаешь, там, в Петропавловке, – Великий князь потыкал рукой за окно, – заранее знали о вашей крысиной возне и доложили об этом Ники. И ведь он их не прогнал, как это у него иногда бывает, а, напротив, вполне серьезно отнесся к их предупреждениям и принял меры. Только про убийцу с револьвером не подумал, но нам от этого сейчас ни холодно, ни жарко. В результате я могу тут хоть исприказываться, но толку от моих приказов не будет никакого. И даже те, кого вы с мистером Рождерсом умудрились соблазнить, сейчас кинутся сдаваться Ольге в надежде вымолить прощение и спасти свои шеи за наш с тобой, между прочим, счет. А вот хрен им. Я сдамся первым! Запомните, молодой человек, – Великий князь посмотрел на поручика фон Мекка, – будете выбирать себе жену, ищите не богатую и знатную, а умную, а то дура с амбициями вас и на ровном месте подведет под монастырь.

После этих слов Великий князь встал и с решительным видом подошел к стене, на которой висела массивная коробка телефона.

– Алло, Центральная, – сказал он в микрофон, приложив к уху трубку с динамиком, – будьте добры, дайте императорский зал Варшавского вокзала. Да, говорит Великий князь Владимир Александрович, который хочет побеседовать с великой государыней Ольгой Александровной. Да, признаю государыню Ольгу Александровну Романову императрицей и хочу сдаться на милость Ее Величества…

Видимо, услышав ответ телефонистки, Великий князь застыл в напряженном ожидании, вдавив микрофон в ухо, а его супруга стояла на месте, побледнев и до боли сжав кулаки, но больше ничего не осмеливалась возразить, потому что когда Владимир Александрович становился таким решительным, то перечить ему было просто опасно. В конце концов, это именно она, поддавшись обаянию этого самого мистера Роджерса, не только подкосила благополучие их семьи, но и поставила под сомнение само ее существование.

– Алло! – наконец сказал Великий князь в микрофон, – Ольга, это твой дядя Владимир. Во имя человеколюбия и для того, чтобы избежать ненужного кровопролития, я сдаюсь тебе со всеми своими чадами и домочадцами, признаю твое право занимать императорский трон и надеюсь, что ты не будешь на нас особенно злиться… Да, сдаюсь на милость победителя, но при этом все же не забывай, что мы с тобой ближайшие родственники, а Боб и Кир твои кузены… Да, еду, до встречи…

Повесив на аппарат обе трубки, Великий князь обернулся к супруге. Теперь во взгбляде его появилось явное облегчение.

– Ольга заверила меня, что обстрела не будет, – сказал он. – Прикажи закладывать коляску, мы едем на Варшавский, сдаваться. И найди способ дать Андрею знать, чтобы он перестал прятаться. Все равно не поможет. Лучше прийти к Ольге и во всем повиниться, она добрая и все простит. И молитесь за то, чтобы выжил Ники. Если он умрет, Ольга обещала сгноить нас всех в такой глуши, по сравнению с которой и Туруханский край покажется столицей. Предупреждал же я тебя, Мария… – Он поджал губы и покачал головой, холодно глядя в лицо супруги. – Ладно, иди уже, распоряжайся…

* * *

26 июля 1904 года, 10:45. Санкт-Петербург, Марсово поле (по соседству с британским посольством).

Капитан СИБ Евгений Петрович Мартынов.

Прыжок с поезда у меня прошел на пять с плюсом, как у каскадера, снимающегося в приключенческом боевике. Риск, конечно, был, не без того, но жить вообще опасно. Просто проходя по улице, можно получить на голову цветочный горшок с геранью, уроненный с пятого этажа доходного дома нерадивой хозяйкой. Ну и для снижения степени риска при таких предварительно запланированных операциях, существуют заранее надеваемые налокотники и наголенники, а также перчатки из толстой кожи, чтобы уберечь ладони. А все остальное – вопрос физической формы и тренировок, которыми, смею заверить, я не пренебрегал даже здесь, в Петербурге начала двадцатого века.

Встав на ноги и отряхнувшись от всякой дряни (офицер СИБ всегда должен выглядеть образцово), я принял рапорт от моих людей о том, что операция по перехвату стрелки прошла почти успешно и стрелочник даже не брыкался. Вон он лежит, спеленутый и с заткнутым ртом, в углу своей будки и таращит ничего не понимающие глаза. Вид офицера СИБ при полном параде и ордене (мои люди одеты в штатское, как теперь и положено на нашей службе), кажется, приводит его в состояние исступления.

– Это тебе за беспокойство, – говорю я и сую в нагрудный карман его замасленной тужурки сложенный вчетверо сторублевый кредитный билет (на местном жаргоне «катеньку») что составляет жалование этого железнодорожника за полгода, если не поболее.

– Так ведь, Евгений Петрович, – говорит мне старший группы, – отберут у него эту «катеньку», как пить дать отберут. Такой крупной купюры у простого человека просто быть не может. Придет он менять ее к лавочнику, а тот возьмет и кликнет городового. А у того один вопрос: «где украл?». Пока будут разбираться, «катенька» и потеряется. И концов не найдешь…

Старшим этой группы у меня был бывший ротмистр пограничной стражи Петр Иванович Алексеев – в свое время он ушел со службы, насмерть рассорившись с начальством, по причине того, что это начальство за изрядную мзду покрывало контрабандистов. Большего капитала, как герой некоего романа, за время службы не скопил, а следовательно, в отставке с хлеба на квас перебивался, живя случайными заработками. А такие Дон-Кихоты и бессребреники нам требуются в первую очередь. Поэтому мы в числе иных прочих разыскали ротмистра в отставке, взяли на службу, поселили на казенной квартире, восстановили в чине, положили оклад вдвое от прежнего и зачислили в группу Специальных Операций. Одним словом, хороший он человек, честный и надежный, но обломанный местной системой и оттого немного пессимист. Но ничего, будет и на его улице праздник. Мы еще всех чиновных жуликов и их покровителей выведем на чистую воду и вздернем плясать в петле высоко и коротко.

– Вы, Петр Иванович, – сказал я, – неправильно понимаете суть вопроса. Ведь если все и произойдет, как вы сказали, то нам будет до этого первейшее дело. Ведь если полиция вместо охраны порядка и защиты честных людей занимается подобным лихоимством и хватает людей по голому подозрению, то нашей службе до этого есть первейшее дело, так как сие тоже представляет собой угрозу государственной безопасности. А чтобы мы не смогли найти концов – да быть того не может…

В этот момент мимо нас прогрохотал последний, четвертый, воинский эшелон. Все, наше дело тут полностью сделано, и оставаться дальше на этой стрелке нет никакой причины. Нас ждали другие дела, но сначала тут требовалось расставить все точки и запятые. Дождавшись, пока вдали стихнет грохотание колес, я посмотрел на скорчившегося в углу железнодорожника и сказал:

– Да и то верно, дядя – если вдруг тебя спросят, откуда деньги, скажешь, что дал их тебе капитан службы имперской безопасности Мартынов Евгений Петрович, то есть я, за выполнение важного государственного задания. А если все же не поверят и возьмут в околоток, то скажи жене или кому-то из мальцов, чтобы немедля бежали в Петропавловку и спрашивали там меня или, если я буду в отъезде, его благородие господина ротмистра Алексеева. А уж мы разберемся. Работа у нас такая – разбираться… А сейчас мы пошли, так что счастливо оставаться. Эй, парни, развяжите его кто-нибудь, нам пора.

Выбраться из этой глуши было не так просто, прежде чем удалось вырулить на Забалканский проспект, нашим двум пролеткам пришлось изрядно попетлять по улицам предместий и дачных поселков. Можно было, конечно, поехать напрямую вдоль путей через Николаевский вокзал, но нам туда не надо было. Желания оказываться в руках у мятежников я не испытывал, тем более что во второй пролетке в багажном ящике, сложенный вдвое, покоился некий господин в штатском, который пытался заставить стрелочника выполнять указания заговорщиков. Но появление моих людей в тот момент, когда по стрелкам в направлении Варшавского вокзала грохотал первый воинский эшелон, оказалось для этого типа неожиданностью, и, получив рукоятью нагана промеж ушей, он ушел в глубокий рауш. Теперь ему предстояла встреча со следователями в глубоких подвалах Петропавловки, чистосердечное раскаяние и недолгая пляска в петле перед встречей со Святым Петром. Государственная измена – это дело серьезное.

Одним словом, к Марсову полю я прибыл тогда, когда разбор полетов уже подходил к концу. Что еще плохо в этом времени – нет никакой оперативной связи. О новостях узнаешь только тогда, когда до тебя добирается посыльный с запиской или поступает звонок по телефону. При этом, поскольку автоматические телефонные станции еще не изобретены, как и аппаратура ЗАС, ты точно знаешь, что твои разговоры неизбежно слушает барышня-телефонистка на Центральной станции, что накладывает дополнительные требования на уровень их секретности. Поэтому о том, что все идет как надо, ВИП-поезд благополучно прибыл на Варшавский вокзал и процесс принесения присяги новой императрице раскручивается по нарастающей, я узнал только от старшего патруля морских пехотинцев, которые сменили матросов в оцеплении у британского посольства.

Подчиненные полковника Новикова были на высоте: они плотно оцепили Британское посольство и дворец принца Ольденбургского, представлявшие собой единый комплекс, и задерживали всех, кто пытался войти или выйти из этих двух зданий. А то кто его знает – вдруг из посольства во дворец имеются внутренние переходы, и господа британские дипломаты, желая избегнуть нашего внимания, смогут просочиться наружу через соседний дом. А вот не выйдет, здесь вам не тут. Конечно же, это не могло не вызвать разногласий с их обитателями. И если британские дипломаты предпочитали предъявлять свои протесты морским пехотинцам через раскрытые окна (так сказать, не покидая британской территории, каковой считалось здание посольства), то генерал от инфантерии Александр Петрович Ольденбургский, лично вышел разбираться с командиром роты, которому было поручено блокировать посольство и прилегающие к нему здания. Пришлось присоединиться, ибо в одиночку штабс-капитан Александр фон Геринг (есть в России и такая фамилия), несмотря на всю свою немецкую обстоятельность, не смог бы противостоять натиску старого генерала. Принц Ольденбургский, еще будучи генерал-майором, водил в атаку полки еще во времена русско-турецкой войны и получил за те дела, помимо других орденов и медалей, Золотое оружие за храбрость, орден Святого Георгия 4-й степени, орден Святого Владимира второй степени с мечами и Высочайшее монаршее благоволение еще от Александра II. Короче, уважаемый и заслуженный дед, который сейчас лезет в дела государственной важности исключительно от непонимания сути вопроса.

Но черная СИБовская форма и служебное удостоверение отнюдь не напугали старого генерала, а, напротив, раззадорили. А может быть, роль сыграла та история, когда мы с господином Зубатовым под дулом пистолета заставили его сыночка Петра Ольденбургского подписать бумаги, необходимые для расторжения его брака с Ольгой Александровной. Быть может, старый пень думает, что если бы не мы, то его сыночек-содомит стал бы принцем-консортом. А вот хрен! То ночное путешествие для него вполне могло закончиться «ограблением неизвестными со смертельным исходом» со всеми вытекающими последствиями. Такой план «Б» у нас тоже был, ведь, в самом деле, было немыслимо отдать под суд мужа великой княгини и будущей императрицы, такие дела решались келейно в узком семейном кругу. Единственная жертва подобных семейных разборок среди Романовых уже тридцать лет чалится в ташкентской ссылке – то ли с диагнозом «сумасшествие», то ли по статье «кража в особо крупных размерах». А в случае с Петром Ольденбургским требовалось сделать так, чтобы тот ушел без скандала, тихо и не прощаясь, не портя при этом реноме своей бывшей жены и нашей будущей императрицы.

Но способ привести старого служаку во вменяемое состояние все же нашелся, и я подумал – хорошо, однако, что старый генерал не поддался магии черных мундиров и трехбуквенных аббревиатур.

– Послушайте, Александр Петрович, – сказал я, – и у штабс-капитана Геринга и у меня есть приказы вышестоящего начальства, которые мы выполняем. Вы сами военный человек, и понимаете, что это значит. Я имею приказ старого государя Николая Александровича, сейчас злодейски раненного пулей преступника и лежащего при смерти, а штабс-капитан выполняет приказ новой императрицы Ольги Александровны, к которой власть перешла пару часов назад в результате двойного отречения. Но смею вас заверить, что эти приказы совпадают до последней запятой. В городе имеет место противоправительственный мятеж, ставящий своей целью свержение старшей ветви династии Романовых и установление власти угодного англичанам семейства Великого князя Владимира Александровича. Неужели вы хотите допустить, чтобы на русском троне сидел царь-пьяница, не выходящий из запоев, а настоящим правителем России был британский посол, напрямую отдающий указания министрам? Вы знаете, я такое видел (только посол был американский), и с меня этого было довольно. К сожалению, мы не можем взять британское посольство штурмом, так как это противно сложившимся дипломатическим обычаям, но мы должны и обязаны изолировать его так плотно, чтобы измученные голодом и жаждой британцы вышли к нам с поднятыми руками. Не стоит забывать, что организация государственных переворотов в странах пребывания также несовместима со статусом дипломатических работников. Одним словом, мы как можем обеспечиваем государственную безопасность, и найти на нас управу вы можете только у Ее Императорского Величества. Других инстанций просто нет.

Когда я закончил свою тираду, принц Ольденбургский сначала задумался, потом тяжело вздохнул.

– Я вас понял, молодой человек, – сказал он, – но скажите и вы, что делать нам, ведь в нашем доме отключено телефон, электричество, газ и вода, а ваши солдаты задерживают всех, кто пытается войти или выйти наружу?

– Все просто, – ответил я, – поскольку вас лично мы ни в чем не подозреваем, то вы и ваша супруга беспрепятственно можете покинуть дворец вместе с теми слугами, которые вам известны в лицо. Вы можете взять с собой любое имущество, какое посчитаете нужным, и все ценности, главное, чтобы после того, как вы отъедете, ваш дворец стоял пустой и опечатанный, чтобы никто не мог войти внутрь и выйти наружу. Все дело в том, что я не поверю, чтобы между двумя столь близко стоящими зданиями не найдется какой-нибудь хитрой дверцы, хотя бы в подвале или на чердаке…

– Хорошо, господин капитан, – согласился принц Ольденбургский, – если мы с супругой покинем наш дворец, где вы прикажете нам преклонить голову в ближайшую ночь?

– А разве в столице Российской Империи мало первоклассных гостиниц, которые сдают номера, достойные царствующих особ? – вопросом на вопрос ответил я, – Считайте, что у нас имеет место эпидемия чумы, и мы занимаемся карантинными мероприятиями. Да что я вас тут уговариваю! Хотите, через час вам доставят именной рескрипт новой государыни Ольги Александровны, который повелит вам покинуть свое жилище и поселиться в любом месте по вашему выбору на то время, которое необходимо для полного подавления мятежа?

– Нет, – с усмешкой произнес мой собеседник, – не хочу, ибо верю вам, что организовать такой рескрипт для вас не проблема. Уж слишком хорошо все у вас организовано, ваши оппоненты не имели против вас ни малейшего шанса.

– Тогда что же вы упрямитесь? – спросил я.

– Дело в том, – ответил принц Ольденбургский, – что я не всех своих слуг помню в лицо и не хотел бы, чтобы кто-нибудь пострадал из-за моей забывчивости…

– Тех ваших слуг, – сказал я, – чью личность вы не сможете подтвердить лично, мы доставим в Петропавловскую крепость, где займемся с ними таким нудным и противным делом, как выяснение личности. В итоге тем, кто действительно окажется вашим слугой, абсолютно ничего не грозит, они будут отпущены с извинениями, а вот те, чью личность установить не удастся, попадут под следствие, а там, бывает, живые завидуют мертвым.

– Гм, господин капитан, – задумчиво произнес принц Ольденбургский, – вы как будто бравируете тем ужасом, который наводите на людей…

– Во-первых, – сказал я, – я не просто капитан, а капитан госбезопасности, а это разница не только в чинах на два ранга с обычным капитаном, но и в том, что моя обязанность – в любое время, невзирая, мир на дворе или война, бороться с врагами Отечества и Государыни. Любой, кто злоумышляет против Государя, вредит Отечеству; нельзя любить Россию и бороться за свержение самодержавия, и все те, кто целится в Царицу, попадает при этом в Россию. Каждый, кто встал на этот скользкий путь, должен знать, что его неизбежно ждет ад еще при жизни на этом свете. А если против России злоумыслит иностранный подданный, так ему же хуже, ибо его мы будем воспринимать как врага вдвойне, ибо делает он это не по недомыслию или по идейным соображениям, желая России мнимого добра, а в интересах своей державы. И вообще, если смотреть шире, наша цель – выявлять любые неустройства, мешающие благополучному развитию России, неважно чем они вызваны. Надеюсь, я вам понятно объяснил цель существования нашей организации, или объяснить поподробнее?

– Да нет, – ответил принц Ольденбургский, – вполне понятно. Не могу сказать, что я с вами полностью согласен, но в то же время признаю важность ваших аргументов. Поэтому позвольте откланяться, господин капитан госбезопасности, пойду отдам указания управляющему, чтобы слуги начинали грузить вещи…

Ну, вот и все, убедил деда, аж семь потов сошло. Сыночек при виде пистолета был гораздо сговорчивее. Ну что же, теперь осталось только ждать. Так или иначе, но человек, именующий себя мистер Роджерс, должен выйти либо с территории посольства вместе с дипломатами, либо из ворот дворца принца Ольденбургского, стремясь затеряться среди слуг. То, что он там, нам известно точно. В эти горячие часы мои люди и армейские патрули арестовали немало людей, имевших непосредственное отношение к заговору и мятежу, но все это в основном была мелкая сошка: посыльные, мечущиеся между исполнителем и заказчиком, а также сами исполнители низшего звена, вдруг начавшие разбегаться во все стороны, будто тараканы при включенном свете. Но мистер Роджерс должен стать бриллиантом в этой куче навоза – именно к нему сходились все нити не только от Владимировичей, но и от других высокопоставленных участников заговора, о которых Владимировичи даже не догадывались.

Нынешний британский посол мистер Гардинг – это типичный политический назначенец, которого стремятся продвинуть на самый верх (вице-король Индии), официальная вывеска, передающая официальную позицию своего правительства и в случае чего строчащая такие же официальные протесты. Да и назначен он совсем недавно, и поэтому никак не может быть организатором заговора, на создание которого мог уйти не один месяц. Но кроме официальной политики, у британского кабинета есть еще и тайная, и вот тут выясняется, что вывеска – еще далеко не все, и что, кроме посла, который всегда вне подозрений (по крайней мере, в начале двадцатого века), имеется еще некоторое количество ушлых личностей, которые и творят все грязные дела в то время, пока посол блистает на официальных приемах и говорит красивые речи о добрых намерениях, дружбе и добрососедстве. Так вот, этот пресловутый мистер Роджерс и был одним из тех грязных мальчиков, которые крутили приводные ремни британской политики во благо вечных британских интересов, и мне оставалось только ждать, попадется ли он в расставленные мною сети или сумеет ускользнуть.

Вытащив из кармана ярко-красную коробку папирос «Суворовъ» (10 штук – 5 копеек, по этим временам жутко дорогая вещь), я сунул мундштук одной из них в рот и, высекая огонь, щелкнул пьезозажигалкой из двадцать первого века. Я знаю, что курение вредно, но пока ничего не могу с собою поделать, по крайней мере, пока не могу. Слишком велики нервные нагрузки, а курение в моем молодом возрасте – это хотя бы одно из наименьших зол. Может быть, годам к сорока я и попытаюсь завязать, а пока именно хорошая порция никотина позволяет мне мыслить раскованно и ясно. Сейчас, когда мы уже практически выиграли партию и Ольга уже провозглашена императрицей, осталось только постараться не испортить игру с острыми предметами какой-нибудь глупостью. Заговорщики, которые пошли на обострение, сами того не ведая, помогли нам разрешить этот кризис в свою пользу с наибольшей скоростью и наименьшими потерями, и финал этой истории уже близко, осталось его дождаться. А ждать я умею так же хорошо, как и догонять.

* * *

26 июля 1904 года, 11:40. Санкт-Петербург, Варшавский вокзал, Императорский зал.

Императрица Всероссийская Ольга Александровна Романова.

Временный штаб по подавлению мятежа я приказала оборудовать прямо здесь, на Варшавском вокзале, куда прибыл наш поезд. Временным этот штаб был по определению, потому что мятежники начали разбегаться, едва поняли, что захватить меня и Мишкина врасплох у них не получилось. Причем каждый вел себя в меру собственного достоинства. Некоторые просто стрелялись. То ли у них имелось обостренное представление о собственной чести, то ли живое и развитое воображение, которое подсказывало им картины того, что с ними могут сделать палачи в подвалах Петропавловской крепости (впрочем, разобраться в мотивах самоубийц после их смерти сможет только сам Святой Петр). Другие, замешанные в мятеже минимальным образом, шли сдаваться на милость победителя. Третьи, у кого рыло было в пуху по самые уши, ударялись в бега, и за ними по следу уже шли агенты СИБ.

Параллельно с подавлением мятежа шел процесс принятия присяги на верность. Первыми на Варшавский вокзал прискакали Ахтырские гусары, всего на несколько минут опередившие синих кирасир Мишкина. Честное слово, оцепленная патрулями из моряков привокзальная площадь стала напоминать уже какой-то военный лагерь. Одни части приходили, чтобы принять присягу и засвидетельствовать мне свою верность, другие возвращались в места своего постоянного расположения. Засвидетельствовать мне свое почтение и принести присягу приехали и мой бывший свекр со свекровью. Мои люди попросили их на некоторое время оставить свое обиталище, чтобы с наибольшей гарантией додавить находящее по соседству британское посольство. Посмотрел между делом старый служака на моего нынешнего жениха, и только тяжело вздохнул. Ни в какое сравнение его сыночек рядом с моим Александром Владимировичем не идет. Это все равно что сравнивать домашнюю болонку и дикого лесного волка, у которого под шкурой перекатываются тугие мышцы. Так что ж ты, Александр Петрович, помимо служебных дел не озаботился тем, чтобы сына вырастить стоящим человеком, а не какой-то бледной глистой, и к тому же с противоестественными наклонностями?

С одной стороны, мне приятно, что люди признают меня императрицей, но в то же время меж лопаток пробегает неприятный холодок, оттого, что для этого мне пришлось предъявить им солидную вооруженную силу, как это делалось в позапрошлом веке, когда на престол всходили предыдущие императрицы: Елисавет Петровна да Екатерина Алексеевна. И первое, что мне придется сделать – это назначить вместо опозорившего свое имя мятежом дяди Владимира нового командующего Гвардией, а уже ему придется чистить этот гадюшник до белых костей. Да что там два часа думать; вот рядом стоит Мишкин, его и назначу. И никаких «не хочу», потому что надо. А мой будущий муж будет формировать корпус морской пехоты, статус которого будет приравнен к лейб-гвардии. Но это будет потом, а пока мы давим мятеж, стараясь пролить при этом как можно меньше крови.

Кстати, о дяде Владимире, будь он неладен. Час назад он позвонил мне и сказал, что сдается на милость победителя вместе с тетей Михень. Просил помнить о нашем родстве и говорил, что сдается во имя человеколюбия. Фактически это означало полный разгром заговора, ибо британские кураторы действовали исключительно через тетю Михень и от имени дяди Владимира, и самостоятельного влияния в гвардейских частях не имели. Сопроводить эту сладкую парочку ко мне на суд и расправу я отправила эскадрон ахтырских гусар, которые с радостью взялись выполнить это поручение. Вслед за дворцом Владимировичей капитулировали находящиеся по соседству казармы Преображенского полка. Командир сего полка, старейшего в русской армии, генерал-майор Свиты Сергей Сергеевич Озеров устрашился наведенных на него двенадцатидюймовых орудий древнего броненосца и предпочел выкинуть белый флаг. Вслед за казармами Преображенского полка сложили оружие и караулы Зимнего дворца, которые тут же были сменены морскими пехотинцами моего будущего мужа, что открывало мне дорогу к переезду в главную императорскую резиденцию Российской империи, но я пока медлила. Еще не все дела были сделаны здесь, на Варшавском вокзале.

В Зимний дворец я въеду не раньше, чем сдадутся последние мятежники и процесс смены власти станет необратимым. К тому же, несмотря на то, что господин Мартынов уверял, что все под контролем, меня продолжает грызть беспокойство за судьбу Ники. Я понимаю, что телеграмма: «состояние тяжелое, прогноз стабильный», вполне может быть частью заранее задуманной игры, но меня не отпускает мысль, что что-то могло пойти не так и Ники действительно могли ранить из револьвера. Никто из нас не идеален, и агенты СИБ тоже. Быть может, там был еще один убийца, который сумел подкрасться незамеченным, или случилась еще какая-нибудь накладка; так что сразу, как все закончится, я отправлюсь в Царское село, и паровоз для этого постоянно стоит под парами. Каким бы он ни был, Ники остается моим братом, и после потери Жоржа я не хочу потерять еще и его.

Единственным сохраняющимся очагом сопротивления оставался Николаевский вокзал, занятый остатком преображенцев и примкнувших к ним одиночных мятежников. Брать его штурмом грозило большим кровопролитием, а сдаваться по доброй воле мятежники пока отказывались. Главным там был бывший командующий гвардейским корпусом, бывший генерал-адъютант и пока что князь Сергей Илларионович Васильчиков. Известие о том, что люди, которые и подбили его на мятеж, уже побежали за прощением к новой императрице (то есть ко мне), произвело на него самое удручающее впечатление, но сдаваться он пока отказывался. Одна только организация покушения на членов высочайшей фамилии тянула если не на виселицу, то на вечную каторгу. Мы тоже пока не торопимся. Вокзал с прилегающей территорией был плотно обложен по периметру верными нам частями, и кольцо оцепления неумолимо сжималось. Одновременно Александр Владимирович готовил ударный кулак в виде батальона своей морской пехоты, который в случае необходимости после артиллерийского обстрела ворвется внутрь и решит все дело, ибо, как он говорит, тянуть с этим до бесконечности просто невозможно.

Я понимаю его нетерпение, но не буду предпринимать ничего подобного до тех пор, пока сохраняется шанс решить этот вопрос без особого кровопролития, ибо мятежники, кто по одному, кто мелкими группами, стремятся без оружия покинуть территорию вокзала, чтобы затеряться на просторах столицы. Их, конечно, сразу же ловят и, опросив, отправляют под арест, но желающие сбежать не переводятся. Именно по результатам этих допросов и стала ясна картина уныния и разброда, царящая среди мятежников. А недавно мне доложили, что с территории вокзала раздаются ружейные залпы. Капитан Деникин, сообщивший мне об этом по телефону, высказал предположение, что это мятежники расстреливают тех своих товарищей, которые выказали малодушие и пытались дезертировать, дабы спасти свою жизнь.

Александр Владимирович при этом сообщении резко выругался, а я подумала, что нечто подобное было неизбежно. Любой заговор – неважно, победил он или проиграл – неизбежно заканчивается расправами среди «своих». В первом случае делят уже завоеванную власть, во втором – выясняют, кто виноват в провале. Следовательно, если руководители мятежа уже додумались до расстрелов потенциальных перебежчиков, нам следует, не предпринимая активных действий, ждать, пока заговорщики сами окончательно не разложатся и не сдадут нам своих предводителей, перевязанными розовыми подарочными тесемочками.

Кстати, о предводителях… В окно прекрасно видно, что ко входу в вокзал подъехала коляска, в которой восседают мой дядя Владимир и тетка Михень. Ну и противная у нее же у нее рожа – точно как у базарной торговки, что сидит на одесском Привозе и орет: «Бычки, бычки, камбала, камбала!». (Ну вот сразу вспомнился этот эпизод из книги Валентина Катаева, что оказалась в библиотеке потомков и, конечно же, была мной взахлеб прочитана. Ярко, доходчиво описал все писатель, и воспринимаю я все это не как художественный вымысел, а как зарисовку с натуры. Такой натуры, которую следует вывести под корень, чтобы ее не было в Российской империи.)

Кучер останавливает коляску – и дядя Владимир сам, без помощи лакея, вынужден вылезать наружу, обходить коляску по кругу и помогать выбраться своей супружнице, которая, кажется, вообще сама не своя. Она выглядит так, словно резко постарела и вот-вот рассыплется на куски. Движения ее дерганы и суетливы, и чем больше она пытается скрыть свою нервозность, досаду и злость, тем хуже у нее это получается. Глаза ее бегают, губы кривятся, нос будто заострился и нижняя челюсть как-то нехорошо двигается, словно она пытается совладать с непроизвольными конвульсиями. Но при этом она еще как-то хорохорится и надувает щеки, но все это выглядит нелепо и жалко, ведь ее партия безнадежно проиграна. Рядом с теткой Михень дядя Володя выглядит каким-то потертым и помятым, с него уже слетел весь его напускной лоск сибарита и гурмана; создается впечатление, что он мысленно уже примерил себе на плечи арестантский халат с бубновым тузом на спине… Увы, судьба этого семейства предрешена, и я знаю, что сделаю с ними за сношения с врагами отчизны, заговор и попытку узурпации трона. Суровый приговор в этом случае неизбежен: все должны знать, что если дело доходит до государственных преступлений, неприкосновенных тут не будет.

Выходить к ним навстречу нет никакой необходимости – чай, не дорогие гости, которых положено встречать на крыльце; поэтому я жду своих «родственничков» в императорском зале в окружении своих приближенных: Александра Владимировича, Мишкина, Павла Павловича и Дарьи Михайловны. Чуть поодаль стоит адмирал Дубасов, но я знаю, что он тоже мой верный слуга. Эти люди стоят рядом со мной при начале моего царствования, и надеюсь, что они навсегда останутся моими друзьями. На мне мой плотный серый дорожный костюм, который Ася и У Тян на скорую руку дополнили траурным черным бантом на левой стороне груди. Это траур по всем невинно убиенным жертвам сегодняшнего мятежа, но дядя Владимир понимает эти черную ленту по-своему. Даже в лице переменился, бедняга, побледнел, сжался. Ну да, он знает, что в случае, если умрет Ники, я сотру эту парочку в порошок вместе со всем их потомством.

Потом его взгляд падает на мою ближнюю свиту: на Мишкина, Александра Владимировича, Павла Павловича и адмирала Дубасова.

На последнем его взгляд задерживается особенно долго. Ведь остальные присутствующие здесь выступали на моей стороне в силу «порядка вещей», так как изначально входили в мой комплот, а он единственный выступил на борьбу с заговором исключительно по своей собственной воле, как верноподданный, обязанный бороться с смутой во всех ее проявлениях. Про приказ Ники, который Дубасов получил в преддверии мятежа, мы промолчим. Слишком много разных приказов за сегодняшний день было отдано и тут же проигнорировано. Шутка ли – впервые за восемьдесят лет в России возникла ситуация, когда высшая государственная власть подвисла в состоянии неопределенности между старым умирающим монархом, которого уже никто не слушает, и новой императрицей, еще не взявшей рычаги управления в свои твердые руки. А в том, что руки у меня твердые, дядя Владимир и тетя Михень, надеюсь, уже убедились.

– Итак, – торжественно произнесла я, до конца насладившись сложившейся мизансценой, – за заговор против своего Государя и вооруженный мятеж, за попытку узурпации трона и сношения с врагами Отечества бывший Великий князь Владимир Александрович Романов и бывшая Великая княгиня Мария Павловна приговариваются к лишению всех прав состояния и права носить фамилию «Романовы». За все ими содеянное повелеваю отныне именоваться им мещанами Иудушкиными и местом своего жительства отныне и до самой смерти иметь… город Пишпек. Все вышесказанное касается и их сыновей: Кирилла, Бориса и Андрея. Гнилую ветвь с древнего семейного древа рода Романовых требуется срезать под корень. Слишком уж велика тяжесть содеянного, и прощать преступников, когда мой брат лежит при смерти, у меня нет никакого желания. Все, господа Иудушкины, приговор окончательный и обжалованию не подлежит.

Я сделала паузу, чтобы до осужденных дошел смысл моих слов. В это время любезная тетушка Михень, уставившись мутным неморгающим взором в одну точку где-то чуть выше моего правого плеча, ловит ртом воздух, точно выброшенная на берег рыба, ее губы дергаются и целая гамма цветов сменяется на ее лице – от багрового до зеленовато-бледного. Кажется, будто ее сейчас хватит апоплексический удар; однако ничего: она только судорожно сглатывает и вот уже сверлит глазами своего супруга, и во взгляде ее хорошо слышится немой вопль: «Да что ж это, а?! Да неужели ж это с нами происходит?! Неужели ничего нельзя сделать?!».

Уже более обыденным тоном я продолжила:

– Вы, наверное, удивлены, что приговор вам вынесен вот так, с ходу, без суда присяжных, без прений адвоката и прокурора, и тем более без длительного и нудного следствия и прочего, что составляет уголовный процесс. Так вот – все это для простых смертных, но вы таковыми не являетесь, поскольку вы не крестьяне, не мещане, не дворяне – титулованные или нетитулованные. Как преступников, на момент совершения преступления принадлежавших к дому Романовых, вас имеет право судить лично монарх и никто иной. Но в этом ваше преимущество. Если бы вас судили обычным образом, то сначала вы несколько месяцев посидели бы в сырых каменных мешках Петропавловки, при этом вас долго и нудно допрашивали бы следователи, время от времени переходя к рукоприкладству. Потом бы вас судили, и по совокупности содеянного приговорили бы к виселице. И только после этого вы могли бы написать прошение о помиловании и получить замену смертной казни вечной каторгой…

– Но, Ольга! – вскричал пораженный в самое сердце дядя Владимир, – ты слишком жестока, не забывай, что мы тебе ближайшая родня…

– Я об этом не забываю, – ответила я, – как не забываю о том, что Ники один раз вас уже простил и это не пошло вам впрок. Вам же внятно сказали, что вся ваша возня – как на ладони, и что лучше всего для вас будет прекратить всякие закулисные шашни и вести себя прилично, но вы не поняли доброты моего брата, в результате чего случилось то, что случилось. Сколько раз еще можно было вас прощать, прежде чем чаша терпения переполнится? Нет уж, одного раза было довольно; теперь же вся моя милость заключается только в том, что вас живыми и здоровыми отправят в Пишпек, а не вздернут на веревке во дворе Петропавловской крепости.

Стук-брякс! Тетя Михень все-таки брякнулась в обморок: это до нее окончательно дошло, до чего она доигралась, желая возвести на трон своего сыночка Кирилла. Да уж, великий русский поэт Александр Сергеевич Пушкин свою сказку о рыбаке и рыбке писал как раз о таких ненасытных в своей жадности дурах, которым все идет не в прок. Дядя Владимир выглядит тут лицом страдающим, но у меня нет жалости и к нему. Держал бы свою половину в узде, да воспитывал своих сыновей так, чтобы выросли они полезными людьми, а не пьяницами, бонвиванами и бездельниками – и не попали бы сейчас они в чужие интриги, как кур в ощип. Единственное, чего я не хочу для семейства моего дяди, это публичного позора, поэтому не будет прилюдного ломания шпаг и срывания мундиров. Преступников тихо переоденут в мещанское и в сопровождении конвоя в отдельном вагоне отправят в Оренбург, а уже оттуда на перекладных, опять же в сопровождении конвоя, довезут до Пишпека. Осталось только поймать Андрея (который пока где-то прячется) – и можно отправлять господ Иудушкиных на место вечного поселения. Вот и все об этих людях, как бывало, говаривала сама Шахерезада.

* * *

26 июля 1904 года, 18:15. Санкт-Петербург, Зимний дворец.

Канцлер Российской Империи, действительный тайный советник Павел Павлович Одинцов.

Вот и подходит к концу этот бесконечно суматошный день, решивший будущее не только России, но и всего мира. Моя ученица Ольга сегодня была великолепна, особенно в тот момент, когда объясняла бывшему Великому князю Владимиру Александровичу, какую большую какашку он из себя представляет. Видела бы она его моими глазами, вообще, наверное, прибила бы на месте, не отправляя в Пишпек. Дело в том, что запредельная роскошь, в которой живет высшее сословие российской империи, может проистекать только из крайней нищеты двух третей российского населения. Других источников сверхбогатства в аграрной стране с неразвитой промышленностью просто нет. А промышленность или та же торговля совершенно не развиты, потому что люди не покупают даже предметов первой необходимости, отчего живут почти натуральным хозяйством, будто в каменном веке. Так вот, сверхбогатство все же не так раздражает, когда владеющий им человек выполняет какую-то очень важную социальную функцию; и наоборот, когда им владеет человек с нулевой (или даже отрицательной) полезностью для общества, это богатство вызывает особо острую реакцию.

Кому много дано, с того много и спросится. Такой девиз должен быть у нового царствования. В противном случае мы прямиком прикатываемся к октябрю семнадцатого года и товарищу Ленину на броневике. Народ (в первую очередь, те самые его две трети, которые не живут, а выживают) отныне должен каждый день и час видеть улучшение своего благосостояния. А иначе мы опять приходим к дилемме «белые-красные» и жгучей пролетарской ненависти бесправных обездоленных людей к заплывшим жиром хозяевам жизни. При этом стоит помнить, что если размазать состояние тех же Владимировичей на сто сорок миллионов населения Российской империи, то получится… да нихрена не получится, не хватит даже выпить за упокой Великих князей Романовых, а потом за здравие господ Иудушкиных. Семейство Романовых и потомственная аристократия – это только обсыпанные сахарной пудрой вишенки на торте, которые настоящие хозяева жизни пока только терпят. Это не значит, что их сверкающая роскошь на фоне ужасающей нищеты становится менее отвратительной, это значит только, что копать надо глубже, значительно глубже.

То, что произошло сегодня, еще не победа, это, как говорит полковник Новиков, просто выигрыш боя в завязке сражения, который дал нам возможность высадить на берег авангард и захватить стратегический плацдарм. Именно с той точки зрения и стоит воспринимать столицу Российской империи и Зимний дворец, куда мы перебрались с Варшавского вокзала после того, как на Николаевском вокзале капитулировали последние мятежники. Когда полковник Новиков приказал выкатывать на прямую наводку пушки, я было воспротивился, но тот объяснил, что не собирается открывать артиллерийский огонь, а хочет банально показать окопавшимся на вокзале преображенцам, что их участь может быть решена легко и просто. И были это даже не современные на начало двадцатого века трехдюймовки, а старые, времен еще русско-турецкой войны, четырехфунтовки Круппа. Но все равно вид готовых к стрельбе пушек, стоявших часто, колесо к колесу, внушил обороняющимся некоторое почтение, и когда им был предъявлен «последний» ультиматум, нервы у некоторых из них не выдержали.

В результате завязавшейся бучи верх взяли сторонники благоразумия, которые попросту застрелили князя Васильчикова и еще несколько особо упорных мятежников, после чего дружной толпой двинули сдаваться на милость новой императрице. Что бы там не понаписали завтра либеральные газеты, никакой идеи, кроме улучшения личного благосостояния путем подъема по карьерной лестнице, эти господа не исповедовали, и не собирались проливать свою кровь ни за либерализм, парламентаризм и демократию, ни за справедливое социальное устройство. Идейные борцы гораздо опаснее, потому что в защите своих идей всегда идут до конца.

И ведь что самое интересное – среди сдавшихся мятежников обнаружился и пытавшийся затеряться в толпе британский куратор всего этого безобразия, известный в местном политическом бомонде под погонялом «мистер Роджерс». Скорее всего, у себя в Британии этот джентльмен носил совсем другую фамилию, но выяснение параметров его настоящей личности у нас еще впереди. Сейчас нашим госбезопасникам были важнее «адреса, пароли, явки», и они вцепились в беднягу как голодная собака в брошенную кость. Крик души: «Я есть британский дипломат!!!» – и короткий, почти без замаха, удар в печень, после которого клиент бесформенным мешком осел на землю.

«Умаялся, болезный, – прокомментировал происходящее дюжий фельдфебель-морпех, потирая тяжелый кулак, – а ну, босота, взяли господинчика за руки за ноги и понесли до начальства. Агличанин, иттить его в печенку. Их благородия из госбезопасности таких любят…»

Его, понимаешь, караулили у посольства, а он вот где вынырнул. С другой стороны, если подумать, то все верно. Скорее всего, именно там, на вокзале, мистер Роджерс планировал допросить меня, Дарью, Новикова, Ольгу и Михаила, ибо никуда дальше нас везти не планировалось, по крайней мере, живыми. Ну что же, пусть теперь не обижается, когда его объявят пропавшим без вести в ходе беспорядков, после чего, не спеша, до самого дна «выпотрошат» в застенках Петропавловки. И даже безымянного захоронения, как прочим мятежникам, мистеру Роджерсу не достанется. Когда в нем отпадет надобность, этого британца тихо придушат, а труп утилизируют путем сжигания в крематории. И все об этом человеке. Как говаривала императрица Елисавет Петровна: «то, что содеяно тайно, караться тоже должно тайным образом».

Императрица Ольга, когда капитан Мартынов доложил ей об аресте пресловутого мистера Роджерса и его предполагаемой судьбе, немного подумала и сказала (в моем присутствии):

– Евгений Петрович, на дипломатическую неприкосновенность этого мистера Роджерса наплевать и забыть. Как он аукнул, так ему и откликнется. Но тайну о сем хранить строго. Сделайте так, чтобы никто и никогда не узнал, куда делся этот человек. Не было его никогда, и все тут. Понятно?

– Так точно, Ваше императорское Величество, – ответил новоявленный Малюта Скуратов и ушел делать из мистера Роджерса современную железную маску.

Вот и все; теперь откровения этого человека станут основанием для новых арестов тех замешанных в подготовке мятежа и тайных разработок тех, кто просто попадет под подозрение. А знакомства у этого мистера Роджерса были чрезвычайно обширные: через так называемый «малый двор» бывшей Великой княгини Марии Павловны он контачил почти со всем местным политическим бомондом… И вот теперь все эти люди, встревоженные наступившими переменами, даже оставшись без руководства Марии Павловны и британского окормления, примутся интриговать и строить заговоры, ибо дальнейшее укрепление власти Императрицы Ольги не сулит им в будущем ничего хорошего. Но имперская безопасность работает, так что неприятность эту, я надеюсь, мы переживем. Евгению Петровичу Мартынову (не зря его поставили на «Вилков» перед самым началом эксперимента) удалось, опираясь исключительно на местные кадры, на пустом месте создать работающую структуру госбезопасности, с первых дней существования внушающую ужас врагам России.

И еще одним событием, предшествовавшим нашему переезду с Варшавского вокзала в Зимний дворец, стало явление народу на Варшавском всем известной балеринки Малечки Кшесинской. Тридцатидвухлетняя дива балета, до которой уже донесли известие об опале, постигшей семью ее двадцатипятилетнего любовника (Андрея Владимировича), с размаху бухнулась в ноги императрице Ольге, прося о пощаде и милости по отношению к отцу ее сына Владимира (прижитого, в общем-то, непонятно от кого). Какая, понимаешь, трепетная любовь, и какая, понимаешь, роскошная женщина – один бюст чего стоит… В наше время (в двадцать первом веке) таких не делали, в наше время балерины были плоскими как гладильные доски, к которым приделали ножки-палочки (Волочкову не вспоминать, эта трехдюймовочка не правило, а исключение).

Но не будем о бюсте и ножках, тут другое интересно. Когда в сопровождении двух морпехов перед императрицей выскочила и тут же бросилась оземь известная всему Петербургу фигуристая дива балета, в первый момент Ольга на несколько секунд оцепенела. И я ее понимаю, так и заикой остаться недолго.

– Милосердия, – с театральным таким надрывом низким грудным голосом завопила Матильда, – прошу милосердия ее Императорского Величества, смилуйтесь, государыня-матушка…

Морпехи при этом, стоя над лежащей ниц Матильдой, контролировали ситуацию и как бы спрашивали у императрицы: «пристрелить эту дурную бабу сразу или погодить?».

Ольга же, как только прошел первый шок, покачала головой, скептически посмотрела сверху вниз на валяющуюся на брусчатке Матильду и с деланным участием спросила:

– Кто ж тебя обидел, Малечка, что ты просишь у меня милосердия? Неужто у кого-то поднялась рука на солнце нашего русского балета?

Матильда приподнялась на руках, отчего сделалась похожей на собачонку, выпрашивающую у прохожего косточку, и взвыла:

– Не для себя прошу милосердия, Ваше Императорское Величество, а для отца своего ребенка, Великого князя Андрея Владимировича. Пощадите его, умоляю вас, ведь он ни в чем не виноват…

– А разве, Маля, – спросила Ольга, – отцом твоего ребенка является не Великий князь Сергей Михайлович? Или ты и сама не знаешь, от кого из них двоих понесла? Хорошо, что у твоего маленького Вовы только двое «отцов», а то ведь могло сложиться так, что их оказалось бы пятеро или семеро.

– Ваше Императорское Величество… – вместо ответа снова взмолилась Матильда, – пощадите моего Андрюшеньку, я вас умоляю, он ни в чем не виноват.

Ольга вздохнула и тихо, вполголоса спросила:

– Павел Павлович, а вы как думаете, можно действительно пощадить этого самого Андрея Владимировича, если у них такая жгучая любовь, или оставить все как есть? Ведь должны же и у меня быть какие-то «души прекрасные порывы», и не стоит начинать царствование с одних свирепств, кого-то же надо и помиловать…

– С политической точки зрения, Ваше Императорское Величество, – так же тихо ответил я, – бывший Великий князь Андрей Владимирович полностью импотентен и не представляет собой вообще никакой самостоятельной фигуры. Это как раз есть то самое «ни рыба ни мясо». Поэтому пощадить его можно, но частично. Если Матильда Кшесинская прямо здесь и сейчас согласится выйти замуж за мещанина Андрея Иудушкина и тем самым возьмет его на поруки, то можно позволить Андрею Владимировичу взять себе фамилию Кшесинский, как мужчине, который позволил себе спрятаться от неприятностей под бабьей юбкой.

– О, Павел Павлович, это очень хорошая идея! – вполголоса сказала Ольга, сверкнув глазами, – такое мне в голову как-то не приходило.

Затем она строго посмотрела на распростертую на брусчатке Матильду (та разве что ушами не шевелила, стараясь расслышать о чем мы там шепчемся).

– Итак, – торжественно произнесла будущая Великая Императрица, – мой приговор будет таков. Готова ли ты, Матильда Феликсовна Кшесинская, взять себе в законные мужья перед богом и людьми бывшего Великого князя Андрея Владимировича, а ныне мещанина Иудушкина, дать ему свою фамилию Кшесинский и тем самым поручиться за его благонравное поведение?

– Да-да-да-да, – подобно китайскому болванчику закивала Матильда, – разумеется, готова, Ваше Императорское Величество, в любой момент, когда вам будет угодно…

– Мне будет угодно прямо сейчас, Маля, – сказала Ольга. – Во-первых – поднимись с земли, нечего валяться передо мной будто я какая-то китайская богдыханша Цыся, а во-вторых – иди, бери своего возлюбленного, а потом ступай с ним в первый попавшийся православный храм и попроси батюшку обвенчать вас немедленно. В-третьих – те добрые люди, которые стоят сейчас за твоей спиной, пойдут вместе с тобой и вежливо объяснят священнику, что твою просьбу следует выполнить тут же, не откладывая ни на минуту. Поняла?

Матильда, в мгновение ока вскочившая на ноги и по балетной привычке даже, кажется, чуть привставшая на цыпочки, тут же рассыпалась в благодарностях.

– Погоди, – прервала ее Ольга, – это еще не все. Если с вашей стороны – хоть с твоей, хоть со стороны Андрея – до меня донесется хоть малейший слух, что вы оказались замешаны в политику, я отменю свое позволение вам оставаться в Санкт-Петербурге и прикажу препроводить вас всех троих в ссылку по месту проживания родителей вашего мужа мещан Идушкиных в городе Пишпеке. А там, вы, моя дорогая, сможете сколько угодно танцевать ваш балет перед дикими киргизами, пока они за разврат не побьют ваше прекрасное тело камнями. Впрочем, в том случае если обо всех попытках втянуть вас в политические движения вы тут же будете сообщать в службу имперской безопасности, ничего вам за это не будет. Поняла?

Перепуганная Матильда тут же сложила руки на груди и глубоко кивнула. Ох уж эти театральные жесты, которые въелись у этой женщины и в плоть и в кровь… Ольга, по-моему, даже залюбовалась.

– А теперь иди, – повелительно сказала она, – и будь готова, в ближайшие дни тебя снова позовут во дворец. Надо поговорить.

Матильда, ступая стремительным и легким шагом, удалилась прочь в сопровождении двух морских пехотинцев, к которым через пару мгновений присоединились еще восемь их товарищей из того же отделения. Ну да, в условиях потенциально враждебной обстановки морпехи по одному или по два на задания не ходят; вот и сейчас поручик Дроздовский выделил для выполнения императорского поручения все отделение.

Так закончилась эта история с Матильдой Кшесинской и бывшим Великим князем Андреем Владимировичем. И хоть вы меня убейте, я не могу представить, о чем императрица собралась разговаривать с этой сексапильной штучкой, у которой гормоны разве что не капают из ушей, но при этом совершенно нет мозга. Впрочем, если Ольга захочет, то расскажет мне сама, а если не захочет, значит, это что-то личное.

В некоторых вопросах Ольга скорее доверяет Дарье, чем мне, поэтому сразу после прибытия в Зимний дворец назначила ее своей первой статс-дамой, то есть сердечной личной подругой. Других статс-дам в свите Ольги пока не имеется, потому что новый кабинет еще не сформирован, а следовательно, кандидатуры на должность статс-дам пока отсутствуют. Не заполнен и штат фрейлин, которые должны обслуживать императрицу, и эта забота опять ляжет на плечи бедной Дарьи.

Кстати, одновременно Ольга назначила меня Канцлером Российской империи (и произвела в действительные тайные советники, что является второй ступенью табели о рангах), а своего брата Михаила – Верховным главнокомандующим всех сухопутных и морских сил. Таким образом, комплот, который сложился вокруг Ольги еще на островах Эллиота, теперь окончательно обрел официальный статус. Сегодня прежние чиновники еще останутся на своих местах, а уже завтра мы с Михаилом приступим к перетряхиванию этого гадюшника – он по своей части, я по своей.

* * *

26 июля 1904 года, 20:05. Царское Село, Александровский дворец.

Капитан первого ранга Иванов Михаил Васильевич.

Николай Второй, теперь уже экс-император, лежит в постели. Ранение, на самом деле бутафорское, тут ни при чем. Пару дней назад он жестоко простудился, и теперь лежит в постели с температурой под сорок, а Алла Лисовая все это время хлопочет вокруг него как заправская жена. Инсценировка с покушением, собственно, прошла без его участия. В деле был задействован один из агентов СИБ, одетый и загримированный под Николая, а также спецгруппа, которая доставила к месту «преступления» будущий труп и эвакуировала ненужные улики. Сдвоенный револьверно-ружейный выстрел рано утром, шум, топот, крики дворцовой охраны, которую Николай полностью сменил два дня назад. Теперь императора и его близких охраняет не Дворцовая полиция, а 9-е управление СИБ, или попросту «девятка».

Император отправил в отставку генерала Ширинкина, после чего того без огласки сразу арестовали и поместили в Петропавловскую крепость. И поделом. Еще месяц назад люди Мартынова добыли неопровержимые сведения о принадлежности этого человека к группировке франкобанкиров (то есть к комплоту Витте) и доложили об этом Николаю. Окончательно император принял решение об отставке и тайном аресте своего бывшего главного охранника после того, как СИБ взяла исполнителя планируемого заговорщиками покушения на царя. Предполагалось, что как раз люди Ширинкина выведут стрелка на позицию, а потом пристрелят его на отходе, чтобы много не болтал. При этом трупы императора и его убийцы органично дополняли друг друга, после чего расследование смерти императора, если таковое вообще начнется, должно было заглохнуть по формальным обстоятельствам.

Но эти планы пошли дымом после того, как СИБ самостоятельно, без наводки со стороны, сумела вычислить и взять киллера, специально прибывшего для исполнения этого заказа из Америки. Мартынов говорит, что он даже ни на минуту не сомневался, что, продвигая план «А» с Савинковым в главной роли, англичане на забудут и о плане «Б», который будет прямой противоположностью первому варианту по всем пунктам, кроме одного: «русский царь должен умереть». Арест Савинкова и возвращение с Дальнего востока Ольги и Михаила ввело «джентльменов» в состояние цейтнота, что заставило их натворить ошибок. Как я предполагаю, на киллера СИБовцев вывел один из сотрудников посольства, уже засвеченный в ходе подготовки заговора.

Сначала в номере гостиницы «Англетер» после встречи с британцем сотрудники СИБ взяли прибывшего из САСШ иностранца, оказавшегося наемным убийцей, за малую толику избавлявшего сильных мира сего от неприятных им людей. Потом в том же номере они захватили явившегося на встречу с убийцей агента дворцовой полиции, которому было поручено организовать убийце «коридор» к месту преступления. И только после этого император утвердительно решил вопрос с отставкой и арестом генерала Ширинкина, а также заменой охраны на людей Мартынова. Как я уже говорил, Николай в тот момент как раз приболел, так что в ответ на все вопросы он только махал рукой: мол, делайте что хотите, только меня не троньте, не видите – вашему императору плохо.

Немалую роль в этом деле сыграла Алла Лисовая, которая успокаивала императора и советовала ему все делать так, как это советуем мы с Мартыновым. Мол, дорогой Николай, если хочешь сделать что-то хорошо, то доверься тем, кто умеет – то есть специалистам. А специалисты – это капитан Мартынов по своей госбезопасной части, а также братья Сергей и Евгений Боткины по медицинской. Этих двоих по нашему совету пригласили на должности лейб-медиков, после того как Николай дал отставку «добрейшему» доктору Гиршу. «Слишком много смертей вокруг вас, милейший доктор, – сказал он напоследок насмерть перепуганному старику, – если у других докторов на кладбищах покоятся одни только простолюдины, то вы можете гордиться, что на вашем имеются один император и одна императрица».

Первым, еще в начале июня, в царском селе появился Сергей Боткин, а недели две назад из Манчжурии приехал вызванный в Петербург царской телеграммой его младший брат Евгений. В отличие от старика Гирша, вполне вменяемые, на мой взгляд, врачи. Я бы у Боткиных от той же простуды лечиться не побоялся. Также с обоими Боткиными поработали и наши медицинские специалисты, приехавшие с Дальнего Востока вместе с Лисовой – они провели с ними беседы на тему повышения квалификации. Разумеется, пришлось приоткрыть перед ними и нашу главную тайну, ответив на вопрос: «…что это за люди, появившиеся неизвестно откуда, которые берутся рулить Россией по своему усмотрению?» Не могу сказать, что они оба были в восторге от этой информации, но никаких особых эмоций при этом не наблюдалось. Не те это люди, чтобы прятать голову в песок, скрываясь от реальности.

Также обоих Боткиных посвятили и в операцию «Рокировка», от самого ее начала и до конца. Беседу на эту тему с новоиспеченными лейб-медиками за чашкой чая проводил сам их «главный пациент». Первым. Так сказать, чтобы не было никаких кривотолков. И только потом, ради уточнения ролей, с ними уже побеседовали капитан Мартынов и ваш покорный слуга. Особого восторга по поводу смены «первого лица» они оба не выказали, но возражать императору, который сам захотел отойти от дел, не стали. Правда, императоров «в отставке» в Российской империи еще не бывало. Предки Николая в свое время уходили с трона только ногами вперед. Но все в жизни однажды случается впервые, и, возможно, такой обычай, позволяющий уставшему от правления монарху уйти на пенсию, оставив дело (то есть Империю) сыну или внуку, будет совсем не лишним. Мало ли кто, почувствовав тяжесть государственной ноши на плечах невыносимой, скажет: «я устал, я ухожу» и передаст власть одному из законных преемников.

Это только со стороны кажется, что власть – один из самых сильных наркотиков, а на самом деле это тяжкий труд, который один из политиков начала двадцать первого века сравнил с работой гребца на галерах. В основном с власти самой по себе кейфуют исключительно политические проходимцы, временщики, калифы на час и прочие политические проститутки, категорически не способные ничего созидать, а только разрушающие все, что досталось им от предшественников. И это я не только о господах троцкистах-большевиках, время которых еще впереди. Их политические антиподы из наших девяностых оказались ничуть не лучше: быстренько раздуванили созданную не их трудами государственную собственность, а потом принялись лихорадочно вывозить богатства за границу. От одного такого деятеля, готового править, не выходя из алкогольного угара, Россия только что отбилась, но не факт, что подобные попытки в дальнейшем не прекратятся. Я не знаю, правильно ли делает Павел Павлович, ведя дело к укреплению и без того абсолютной монархии, но уверен, что все альтернативы в лице буржуазной, якобы демократической, республики или революционной диктатуры пролетариата еще хуже того, что мы имеем на данный момент.

Первый путь означает встраивание России в западный мир на второстепенных ролях поставщика продовольствия (которого не хватает самим), сырьевых ресурсов и пушечного мяса. При этом Россию будет ожидать осознание своей глубокой вторичности по отношению к Граду на Холме (которым может оказаться и Берлин и Париж, и Лондон, и Вашингтон), долгое гниение внутренней политической и общественной жизни, а потом постепенное развоплощение и гибель. Второй путь означает быстрый пожар Мировой Революции, в котором Россия сгорит как охапка хвороста. Ведь теоретикам, которые жаждут проверить свои умозаключения на практике, совсем не жалко страны, над которой будет проводиться эксперимент. Надо понимать, что по большому счету сталинизм, который создал и Красную Империю СССР – это не плод исторической закономерности, а всего лишь железная воля, ум и змеиная изворотливость одного-единственного человека, выживание которого в горниле революции и Гражданской войны не более чем случайность. Не стань Сталина, и страна досталась бы Троцким, Каменевым, Зиновьевым, Бухариным и прочей мразоте, жертвам тридцать седьмого года. О том, что они готовили России, можно судить по годам правления последнего троцкиста Хрущева, который, прикидываясь безобидным дураком, пережил и репрессии тридцатых, и послевоенные чистки «аппарата».

Ну уж нет, в этом мире мы успели раньше прочих, и поэтому вместо борьбы за «демократию» и «мировую революцию» будем гнуть свою линию на просвещенное и патриотичное самодержавие, славное делами, а не громкими словами (хотя без слов, конечно, тоже не обойтись). Абсолютная монархия, быть может, это и не самая современная, зато самая ответственная и управляемая форма правления. И в советский, и в постсоветский период Россия достигала наибольших результатов, когда форма правления максимально приближалась к абсолютной монархии. Впрочем, и у монархии тоже есть родимые пятна, заключающиеся в пренебрежительном отношении к собственному народу и его нуждам. И уходящий в отставку император страдал этой болезнью в полной мере. До руководителя оккупационной администрации ему, конечно, далеко, но и на царя-батюшку, который понимает, что народ – это его главное богатство, он тоже не тянет. Но при этом надо сказать, что в точности таким же недугом страдают и буржуазные демократы, и разного рода строители социализма. Последние, бывает, страдают этой болезнью в особо извращенной форме. Например, такой венец человеколюбивой мысли борцов за счастье всего человечества: «Пусть умрут девять из десяти, лишь бы этот десятый и его потомки жили в совершенном обществе полной справедливости…» Знаем, плавали.

И вот сейчас передо мной на кровати лежит человек, который целых десять лет был сакральным воплощением высшей власти, своего рода идолом, изображения которого висели в каждом присутственном месте. С сегодняшнего дня он снова превращается в обычного человека, в такого же простого смертного, как и сто сорок миллионов жителей Российской империи, а его прежнюю ношу понесет дальше та, которая еще полгода назад и помыслить не могла ни о чем подобном. Даже мы, когда ехали сюда, не собирались свергать этого человека с трона, стремясь только улучшить и чуть подправить его политику, играя на слабых нотах его души. Но человек предполагает, а Господь располагает; и вот уже эпоха Николая Второго ушла в прошлое, а с сегодняшнего дня началось правление императрицы Ольги Первой.

Николай поднимает голову с подушки и смотрит в мою сторону.

– Вот и все, господин Иванов, – тихо говорит он, – теперь вам больше не нужно тратить время на общение с бывшим императором. Кончилось мое время и закончились наши с вами разговоры, из которых я, признаться, почерпнул для себя много полезного.

– Ну почему же, Ваше Императорское Величество… – ответил я, – наши с вами разговоры совсем не закончились, если вы, конечно, не откажете мне от дома.

– Не откажу, – кивнул бывший император. – Только должен заметить, что я теперь уже далеко не Величество. Когда колонна падает оземь, любой дурак может измерить ее шагами и высказать свое мнение. Впрочем, об этом я ничуть не жалею. Сначала я скорбел по Аликс и думал, что, покончив с прошлым, мне будет лучше удалиться от мира (уйти в монастырь), а теперь думаю, что это совсем не обязательно. Ведь я же мог бы научиться хоть чему-нибудь полезному; и только одной работы я не захочу себе больше никогда – быть Хозяином Земли Русской.

– Я думаю, что вы умный человек, – ответил я, – а значит, обязательно найдете себе применение, пусть это случится не завтра и не послезавтра. И, кроме того, у вас есть дочери и вы им нужны больше всех остальных людей на свете. Запомните, конец старого есть начало нового, и жизнь – это не прямая линия, и не круг, по которому надо бегать до бесконечности, а спираль, восходящая из прошлого в будущее.

* * *

Тогда же и там же.

Коммерческий директор АОЗТ «Белый Медведь» д.т.н. Лисовая Алла Викторовна.

Пока товарищ Одинцов, полковник Новиков и прочие наши попаданцы вершат историю, я, как пошло выразились бы в нашем времени, «устраиваю свою личную жизнь». Николай сделал мне официальное предложение, и уже ни для кого не секрет, что мы собираемся пожениться, как только настанет для этого благоприятный момент. Словом, я – невеста Николая Романова, бывшего Императора Всея Руси. Это ж надо, куда меня занесло… Как задумаюсь обо всем этом – неизменно голова кругом идет. Но я счастлива. Очень, очень счастлива. Я знаю, что мой избранник – это именно тот мужчина, который мне необходим. И он тоже не сомневается, что, когда он потерял свою ненаглядную Аликс, Господь послал ему меня в качестве равноценной замены.

Поначалу, признаться, меня несколько смущало мое сходство с его покойной супругой, поскольку психологи утверждают, что в подобных случаях человек начинает невольно копировать прошлые отношения и не в состоянии оценить личность партнера, видя в нем совершенно другого человека. Имея достаточно неплохое представление о личности Александры Федоровны, первое время я была настороже. Но однажды я услышала из уст своего кавалера:

«Алла, вы одновременно и похожи и не похожи на мою покойную жену… Имея все достоинства, что были свойственны ей, вы в то же время лишены того, что мешало ей существовать свободно и легко. Признаюсь, поначалу, когда еще велика была моя скорбь, я часто пытался увидеть в вас некое новое воплощение моей любимой Аликс, но потом это прошло. Раз за разом я открывал для себя вашу личность – бесконечно интересную и привлекательную для меня. Теперь ваше сходство с моей почившей супругой уже не является для меня значимым фактором, это уже не волнует меня столь сильно, как было ранее; напротив, я нахожу в вашей внешности все больше прелести и очарования, которые свойственны именно вам… Собственно, глядя на вас, Алла, я уже не пытаюсь найти в вас черты другой… Я просто любуюсь вами, как прекрасной, неповторимой, дорогой моему сердцу женщиной, с которой я хотел бы провести отпущенные мне годы. Да, любуюсь, и всякий раз преклоняюсь перед милостью Господней, что привела вас ко мне, словно долгожданную награду и утешение… Я понимаю теперь, что это внешнее сходство должно было привлечь мое внимание к вам. В противном случае я и не заметил бы вас, ведь я был уверен, что прелести светской жизни для меня остались в прошлом, и собирался уйти в монастырь».

После того как я ответила на предложение руки и сердца согласием, Николай стал со мной еще более нежным и внимательным. Очень часто мы проводили время все вместе – я, он и его дочери. Я уже не мыслила своей жизни без них, своих самых дорогих людей, а особенно привязалась к маленькой, плотной как колобок, трехлетней Анастасии. Это были дети, которые только что потеряли свою мать, и я отдавала им весь нерастраченный жар моего сердца, предназначенный природой для еще не рожденных мною детей, и девочки отвечали мне взаимностью. Видя такое согласие в дорогих ему людях, радовался и сам Николай, который в тот момент был не царем-императором и не хозяином земли русской, а любящим отцом и галантным кавалером…

Тем временем подходил срок осуществления спланированной Одинцовым и прочими нашими ребятами операции «Рокировка» по замене Николая на троне его сестрой Ольгой. По мере приближения этого дня он становился чуть более нервным, чем прежде, и я понимала его волнение. Еще бы – ведь он должен был стать первым российским императором, уходящим «со сцены» в расцвете лет, вполне живым и здоровым. С другой стороны он уже хотел избавиться от этого царского бремени и, как мне кажется, уже считал дни до того момента, когда это произойдет и он почувствует себя свободным. Впрочем, какие-то там вспышки нервозности, при его меланхолическом темпераменте, были ему несвойственны. Просто он стал более рассеянным, задумчивым, более ранимым. В это время я особенно сильно ощущала, что ему нужна моя поддержка, доброе слово, похвала и одобрительный взгляд.

Николай прислушивался к моим советам. Точнее даже будет сказать – он слушался меня. Честно говоря, не знаю, стал бы он выполнять рекомендации наших ребят относительно рокировки, если бы не я. Но так было лучше и для него самого, и для России, и я прилагала все свои усилия, чтобы облегчить ему это решение. Мне кажется, что он способен быть очень упрямым, хотя я никогда и не сталкивалась с проявлением этого качества с его стороны. Вообще, у него был идеальный характер для того, чтобы стать прекрасным главой семейства. Ну а уж под моим чутким руководством всем его замечательным качествам непременно предстоит расцвести буйным цветом…

Честно говоря, получив предложение о браке, я едва ли не впервые задумалась о нашей с Николаем разнице в возрасте. Ну, то, что я старше его на шесть лет, это не два-три года, но и не десять. Вроде бы нормальная разница. Он выглядит несколько старше, чем мужчины его возраста в наше время, ну а я, соответственно, выгляжу моложе моих сверстниц в начале двадцатого века. Его, кажется, это совсем не смущает, хотя… быть может, он просто не догадывается, сколько мне лет на самом деле? Наверное, ему никто об этом не сказал… И вот эта беспокойная мысль засела в моей голове и никак не хотела оттуда улетучиваться. Да, я выгляжу достаточно молодо в глазах людей этого мира, но факт остается фактом – мне уже, страшно подумать, сорок два года! Уже после того как я согласилась выйти за него замуж, меня вдруг просто замучили мысли о возрасте. А что если он захочет еще детей, а я уже не смогу родить? И вообще… Надо признаться. А то вроде как обман получается.

Николай долго подсмеивался надо мной, когда я сделала это «страшное» признание. Он сказал, что это не имеет никакого значения, как и то, смогу ли я произвести на свет потомство. Кажется, он был искренен… Он меня, конечно, успокоил, но вот только после того разговора у меня у самой появилась внутри какая-то непонятная тяга или жажда… Жажда материнства… Самой пройти через все это – беременность, роды, вскармливание… Произвести на свет своего малыша от любимого мужа…

И вот с тех пор, как этот зов впервые возник во мне, он уже не утихал. Порой на меня находила мечтательность – я воображала себе наше с Николаем будущее дитя… Наверное, у нас будет мальчик – в моем возрасте шанс на это достаточно высок. Было бы просто чудесно! Когда я грезила на эту тему, на моем лице блуждала блаженная улыбка, и, наверное, вид у меня был довольно глупый и при этом счастливый. Впрочем, мне совершенно не было дела до того, что обо мне подумают окружающие. И вскоре в моем сердце поселилась уверенность, что все будет именно так, как мне мечтается. В конце концов, имею же и я право на свое женское счастье?

Все это будет. Так я говорила себе, пока ожидала того дня, когда Николай перестанет быть императором и к браку между нами исчезнут последние препятствия. Последние дни в Александровском дворце царило какое-то напряжение, связанное с атмосферой секретности. Все стали крайне молчаливыми, ходили на цыпочках и разговаривали шепотом. Однако я продолжала общаться с девочками, играть с ними. Игры наши, правда, были довольно тихими и относились преимущественно к разряду интеллектуальных. Дочери Николая не были обделены умом, и, наверное, могли бы получить блестящее образование.

Накануне «покушения» Николай вдруг заболел. Мне кажется, что из-за переживаний на нервной почве у него дал сбой иммунитет, и потому его организм поддался простуде. И теперь я, отодвинув в сторону прислугу, ухаживаю за своим мужчиной, делаю уколы, ставлю банки, даю микстуры и порошки. Доктор Боткин (не тот, имени которого Боткинская больница, а его сын) сказал, ничего страшного нет, обычное воспаление легких, причем не из самых сильных, и уж с нашими лекарствами опасности никакой нет. Да, предполагаю, что если бы не неомицин из наших запасов, который я колю ему два раза в день, дело могло обернуться гораздо хуже. Ведь именно от такой болезни умер его дядя и полный тезка (тоже Николай Александрович Романов), первоначальный жених его матери, который и должен был стать настоящим Николаем Вторым. Тут это серьезно даже для царей. По-настоящему сильных лекарств еще нет, и если твой организм не способен побороть болезнь самостоятельно, то тебя непременно запишут на аудиенцию к Святому Петру.

Вот я смотрю на спящего Николая и невольно задумываюсь: а если бы его и в самом деле убили или он умер бы от той же простуды? Если бы его вдруг не стало? Что было бы со мной? Мне трудно это вообразить, да и не нужно, пожалуй. Просто, думая об этом, я понимаю, что он стал мне очень дорог, и потерять его было бы для меня все равно что умереть.

Когда он не спит, мы строим планы и обсуждаем наше будущее – в основном то, как мы обустроим наш быт… Я стараюсь шутить, чтобы подбодрить его. О вещах большего масштаба мы сейчас не разговариваем, так как он начинает волноваться (хоть и старается этого не показать). На него часто нападает задумчивость – тогда он смотрит словно бы сквозь меня и глаза его подергиваются поволокой. И при этом едва заметно вздыхает. Что-то мне подсказывает, что не стоит приставать к нему с разговорами в такие моменты. Ему необходимо пережить это все наедине с собой… Поскольку мы близкие души, мне нетрудно догадаться, что за думы одолевают его. Он анализирует свой пройденный путь и подводит итоги. Есть и мучительные моменты в этом занятии, но они тоже полезны – личность человека кристаллизуется через них.

Когда он бодрствует, то всегда замечает, что я на него как-то по-особенному смотрю. От этого он испытывает некоторую неловкость. Даже как-то сказал мне: «Алла, дорогая, вы, уделяете мне слишком много вашего внимания… Не стоит так беспокоиться о бывшем императоре… Я всего лишь немного простужен; право, со мной все в порядке… Жив останусь, даже не сомневайтесь…» И улыбается, но улыбка выходит такая грустная…

Не знаю, догадывается ли он, почему я так на него смотрю. А вот мне передается его внутреннее состояние. Есть нечто жутковатое в том, чтобы заставить всех считать себя находящимся при смерти. Вся эта инсценировка покушения… Конечно же, нелегкий это период для экс-императора. Но ничего. Когда-нибудь это закончится. И останутся позади смуты и угрозы, и заживем мы мирно да славно в своем имении с нашими девочками, как обычные, рядовые граждане, в то время как руководство Россией будет в надежных руках сестрицы Ольги и такого зубра от политики, как товарищ Одинцов… А о том, насколько эта парочка умудрилась между собой спеться, я пока помолчу, чтобы не нервировать больного. Одним словом, нас ждет, как говорил поэт, много удивительных и чудных открытий…

* * *

27 июля 1904 года, утро. Великобритания, Лондон, Даунинг-стрит 10, резиденция Генри Кэмпбелл-Баннермана, лидера либеральной партии в Парламенте и премьер-министра Его Величества.

Весь вчерашний вечер и всю ночь телеграф в сумасшедшем темпе разносил новости о произошедших в России покушении на императора, мятеже и смене власти. И вот прямо с утра эта информационная волна, разошедшаяся по миру, вызвала кричащие газетные заголовки, жестокий шторм на биржах, а также волнения в правящих политических кругах. И Британская империя тоже не была исключением, хотя нельзя сказать, что ее правительство пребывало в панике. Совсем нет. Скорее это было ощущение тревоги и неопределенности, пока лишь приятно щекочущей джентльменам нервы. Самое интересное в этом смысле начнется чуть позже, когда газеты по ту и эту сторону Канала напечатают известия о виденных тот тут, то там огромных черных подводных кораблях, которые то всплывают на поверхность, чтобы оглядеться и вдохнуть воздуха, то снова погружаются в мрачные глубины вод.

Рабочий день премьер-министра начался рано, когда от новостей из Санкт-Петербурга все британское начальство вскочило как по военной тревоге. Первым к премьеру зашел адмирал Фишер, явившийся туда прямиком из Букингемского дворца. Выглядел Первый Лорд Адмиралтейства так, будто шагнул в кабинет премьера прямо с просвистанной всеми штормовыми ветрами палубы крейсера флота Его Величества.

– Дядюшка Берти (король Эдуард VII), – сказал он, отставив в сторону свою трость, – велел вам передать, что он высказывает крайне неудовольствие тем, что (вымарано цензурой) британские дипломаты в очередной раз впутали его имя в грязную историю с цареубийствами и государственными переворотами. Королева Александра плакала всю ночь, потому что вчера вечером сестра (вдовствующая императрица Мария Федоровна) прислала ей телеграмму с таким ядовитым содержанием, что ею (телеграммой) без всяких добавок можно было травить крыс и мышей. Его Королевское Величество просил вам передать, что он понимает, что случившееся в Петербурге является отрыжкой весьма неумных действий предыдущего кабинета, который (вымарано цензурой) целиком и полностью следовал ошибочной политике его матери, нацеленной на вражду с Россией. При этом, сэр Генри, его Величество особо указывает, что вам стоит помнить, что когда скандалят Лондон и Санкт-Петербург, этому радуются в Берлине. Кайзер Вилли давно мечтает переманить русских на свою сторону, что будет иметь для британской политики катастрофические последствия. Русские в одном строю с гуннами – большего кошмара Европа не видела со времен Атиллы и корсиканца Бонапарта. Флот Его Величества, разумеется, будет сражаться, но наши возможности не беспредельны. Крейсера и броненосцы королевского флота ничего не смогут сделать армиям, марширующим по суше за пределами дальности стрельбы их орудий. Надеюсь, сэр Генри, вам понятна мера ответственности вашего правительства за то, чтобы этот противоестественный союз никогда не состоялся?

– Да, сэр Джон, – кивнул британский премьер, – я сделаю все для того, чтобы исправить ошибки, совершенные прежним кабинетом, но его Величество должен понимать, что прежнюю политику невозможно изменить за несколько дней и даже недель. Пока мы постараемся больше не дразнить русского медведя. Смена власти в Петербурге явилась для нас полной неожиданностью, и нам еще предстоит определить, какую политику по отношению к своим соседям будет строить новое правительство России.

Ответ адмирала Фишера был жестким.

– Насколько мне известно, – сказал он, – пришельцы, работающие советниками у новой русской Императрицы, настроены крайне антибритански, и никакого особо доброго отношения с их стороны вам ждать не стоит. Теперь, когда они продвинули в новые императрицы собственную креатуру и сами заняли при ней самые высокие посты, развитие событий может пойти по самому неблагоприятному сценарию. С другой стороны, это разумные люди, которые не будут обострять ситуацию без особой нужды.

Немного помолчав, адмирал Фишер веско добавил:

– И еще, сэр Генри, запомните – в грядущем веке миром будет править нефть, нефть и только нефть. Тот, кто будет владеть нефтью, тот будет владеть миром. На территории Российской империи есть Кавказ, который буквально пропитан нефтью, вследствие чего русские самостоятельно способны обеспечить себя этим видом стратегического сырья, не нуждаясь ни в каких поставках со стороны. Кроме того, на их территории находится большое количество других нефтяных месторождений, о которых пока никому неизвестно. И, могу вас заверить, пришельцы в полном объеме владеют всей информацией о нефтяных и прочих месторождениях России, пока не известных в наше время. Нам нужно везти нефть в Метрополию из дальних стран, расположенных на другой стороне мира: Персии, Голландской Ост-Индии или Североамериканских Штатов, а у русских она имеется на собственной территории и в неограниченных количествах. Когда-то, во времена парусных флотов, Британия покупала в России корабельный лес, пеньку на канаты и лен на паруса, а теперь, боюсь, в таких же больших количествах будет вынуждена покупать у русских нефть. Имейте это в виду. А сейчас, с вашего позволения, я вас оставлю, ибо у меня есть срочные дела.

Сказав это, адмирал развернулся и вышел, оставив премьер-министра в состоянии, далеком от душевного равновесия. У сэра Джона Арбенотта Фишера были свои причины призывать к осторожности и беспокойству. В последние дни в водах. омывающих Метрополию, несколько раз был замечен всплывающий подводный корабль-левиафан (Британское Адмиралтейство получило эту информацию раньше газетчиков) – вроде того, что совершил погром в Токийском заливе, а потом держал на замке японскую крейсерскую эскадру в заливе Асо на Цусимских островах. Также имелись отрывочные сведения о том, что после захвата Цусимы такие же подводные корабли участвовали в разгроме эскадры адмирала Ноэля. И никому, кроме самих пришельцев, не было известно, сколько всего таких подводных кораблей было задействовано в той операции: один, два или три. Сопоставления мест, где разные случайные наблюдатели видели эти корабли, и времени, когда это случилось, говорили о том, что, будь это всего один корабль, то значит, он перемещается под водой с чудовищной скоростью превышающей сорок узлов. Именно с этой новостью адмирал ни свет, ни заря поспешил к королю Эдуарду VII в Букингемский дворец, в результате чего имел с ним весьма обстоятельную беседу, как принято выражаться, по широкому спектру вопросов.

Британский королевский флот, конечно, сильнейший флот в мире, но адмирал Фишер понимал, что, если Пришельцы сочтут, что им объявили война, последствия этого могут быть самыми тяжелыми. От разъяренных подводных левиафанов не спасут даже береговые укрепления и закрытые якорные стоянки, ибо события в Токийском заливе уже доказали способность этих подводных чудовищ проникать внутрь укрепленных военно-морских баз и наносить находящимся там кораблям и сооружениям тяжелейший урон. С этого момента практическая боевая ценность всех существующих и перспективных боевых кораблей ставилась под сомнение, и адмирал Фишер мучительно соображал, каким же образом он мог бы исправить существующее положение.

Любимое детище адмирала Фишера, проект суперброненосца, вооруженного сразу десятью двенадцатидюймовыми орудиями, тоже находился под угрозой уничтожения со стороны этих подводных монстров даже до своего воплощения в металле, ибо в деле противостояния внезапному удару самоходными минами из-под воды он будет ничуть не лучше своих предшественников классической, так сказать конструкции. Даже более того, сверхмощные и при этом сверхдорогие корабли становились самыми вероятными жертвами внезапных подводных атак и могли им противостоять не лучше своих предшественников. Адмирал понимал, что и во время стоянки в базе и во время похода флот должен находиться под защитой особых кораблей, задача которых – охотиться на подводных левиафананов. Должны же существовать и методы обнаружения подводных кораблей, а также оружие, способное их уничтожить. Разумеется, информацией о конструкции такого оружия должны владеть Пришельцы, но они никогда и ни за что не будут делиться ею с предполагаемым противником. Это значит, что британской разведке придется сосредотачиваться не на свержении русских монархов, а на добыче тщательно утаиваемых секретов; и в то же время, если у шпионов ничего не получится, британским инженерам придется самостоятельно разрабатывать необходимые конструкции. В противном случае морское могущество Британии находится под угрозой, ибо, сколько самых совершенных и мощных кораблей ни построили бы британские верфи, в случае войны все они могут подвергнуться уничтожению внезапным ударом из-под воды.

Впрочем, у премьер-министра сэра Генри в тот момент голова болела совсем о другом. Человек совершенно не злой и настроенный значительно более миролюбиво, чем его предшественник в этом кабинете, он только неделю назад вступил в эту должность и еще не успел по-настоящему войти в курс дел. То же касалось нового министра иностранных дел в его правительстве сэра Эдварда Грея, который находился в своей должности всего лишь два дня и тоже еще ни в чем не успел разобраться. И тут такая внезапная катастрофа, подобная взрыву пороховой бочки прямо под ногами. Случившееся было настолько неожиданным, как если бы в один день лето превратилось в зиму.

При мысли о том, что произошло в Петербурге, британского премьера просто переполняли вопросы: «Кто вы, Ваше Императорское Величество Ольга Первая, и что от вас ждать сегодня, завтра и в более отдаленном будущем? Вы самостоятельная фигура, способная проводить в жизнь свои собственные решения, или безвольная марионетка в руках людей в черном, что стоят за вашим троном? Вы бабочка-однодневка, которая мелькнет в воздухе, порадовав взмахами ярких крыльев, и навсегда исчезнет в тумане забвения, или вы уселись на трон надолго, лет на шестьдесят, как наша недавно почившая в бозе королева Виктория?» И было таких вопросов еще много, и ни на один из них не имелось готового ответа. В конце концов, произошло экстраординарное: впервые за две тысячи лет со времен Диоклетиана правящий монарх, находясь в здравом уме и ясной памяти, подал в отставку, при этом имея все шансы благополучно оправиться после ранения, полученного при покушении, и дальше продолжить управлять своей страной…

Вторым посетителем премьерского кабинета за этот день был как раз сэр Эдвард Грей. Новоиспеченный министр иностранных дел явно пребывал в расстроенных чувствах и испытывал возмущение. Возмущен он был тем, что британское посольство в Санкт-Петербурге взяли в полную осаду местные власти, а расстроен тем, что у тех были все основания к столь жестким действиям. Нота русского МИДа, подписанная новым министром иностранных дел Петром Дурново, звучала до предела сурово. Организация заговоров и переворотов в стране пребывания – совсем не та деятельность, которая совместима с дипломатическим статусом. Русские власти предупреждали, что, пока британцы не выдадут скрывающихся в посольстве организаторов мятежа, британская дипломатическая миссия не будет разблокирована, даже если британские дипломаты начнут умирать от голода и жажды. Точка. Вот и министр иностранных дел хотел узнать, какие меры давления на российское посольство в Лондоне он мог бы предпринять для того, чтобы подвигнуть русских на более конструктивную позицию.

– Нет, нет и нет, сэр Эдвард, – сказал премьер-министр, – никаких обычных в таких случаях шагов на взаимной основе быть не должно. Потому что тогда на взаимной основе русские должны будут устроить в Лондоне мятеж ирландских фениев, а этого нам не надо. Ваша задача – погасить конфликт и загладить произведенную неловкость, а не раздувать его до грохота военных барабанов.

– Я с вами согласен, сэр Генри, – ответил Эдвард Грей, – и если бы не произошло той дурацкой истории с мятежом и покушением на царя Николая, в котором, по утверждению русских, тоже оказались замешаны наши дипломаты, нам постепенно удалось бы вернуть доверие между нашими странами. Мы смогли бы справиться с этим даже в случае смены императора Николая на императрицу Ольгу, которая ровно в той же степени родственница нашей королевской семье, что и прежний монарх. Самое главное в таком случае, чтобы смена власти произошла без особых потрясений и без участия в этих потрясениях наших дипломатов. Но сейчас… Как восстанавливать мир, если обе стороны зашли очень далеко? Наши, гм, сотрудники словом и делом участвовали в заговоре против законного государя, а русские осадили наше дипломатическое учреждение, не впуская и не выпуская людей и не разрешая доставить внутрь хотя бы каплю чистой воды и крошку продовольствия…

– Ответ ваш должен быть двояким, – сказал Генри Кэмпбелл-Баннерман. – По официальным каналам вы выскажете всяческое возмущение сложившейся ситуацией и потребуете срочного разблокирования нашего посольства, а по неофициальным каналам дадите понять и русским, и нашим дипломатам, что лучше подчиниться требованиям русских властей и, проявив добрую волю, сотрудничать с ними по поводу раскрытия заговора. Дипломатический иммунитет есть дипломатический иммунитет, и самое большое наказание, которое может постичь провинившихся – это объявление их персонами нон-грата. Остальные же наши дипломаты продолжат работу и займутся тем самым выправлением ситуации, о котором вы говорили. Одним словом, я жду от вас как минимум нормализации отношений с русскими, и сделать это необходимо быстро, потому что германцы могут не упустить такой хороший шанс перетянуть Россию на свою сторону. Русско-германский альянс, буде он случится в обозримом будущем, станет для нас фактически равносилен поражению в борьбе за выживание.

– Я с вами полностью согласен, сэр Генри, – согласился министр иностранных дел Его Величества, – сейчас уже, конечно, сложно что-то сделать, но возможный русско-германский альянс может иметь под собой только антибританскую направленность, и если мы допустим до такого, нам не будет никакого прощения. Я убежден, что требуется постараться наладить прямой контакт с так называемыми Пришельцами и убедить их во взаимовыгодности сотрудничества с Британской империей. Насколько я понимаю, прежде их воспринимали как исключительно враждебную силу и стремились либо пленить, либо убить. С учетом влияния, которое Пришельцы оказывают на русскую правящую семью, такому подходу просто нет прощения. Поэтому договариваться, договариваться и еще раз договариваться.

На несколько секунд наступила тишина, прерываемая только громким тиканьем больших напольных часов да жужжанием одинокой заблудившейся под потолком мухи.

– Насчет Пришельцев вы совершенно правы сэр Эдвард, – наконец сказал британский премьер, – от них зависит многое, если не все, а их Воин, он же Принц, собирается стать консортом при новой императрице. И самое главное, по вашему министерству необходимо издать циркуляр о том, что впредь категорически запрещается заниматься подобными острыми акциями под дипломатическим прикрытием. Для подобной работы следует иметь отдельную службу, чтобы рыцари плаща и кинжала ходили по одним тропам, а дипломаты по другим. Если кто-то хочет убить русского царя, или, как в нынешнем случае, царицу, то пусть пытается делать это без ваших людей, которые должны быть, как жена Цезаря, вне подозрений. Максимум, что может дозволяться дипломатам, это аккуратная работа по влиянию в нужном ключе на местных аристократов, высших чиновников и деловых людей. То есть то, в чем при всем желании нельзя отыскать криминала. Только так, и никак иначе, потому что наступают тяжелые времена, в которые наши британские интересы надо будет продвигать с особой осторожностью.

* * *

28 июля 1904 года, 10:15. Санкт-Петербург, Зимний дворец, рабочий кабинет государыни-императрицы Всероссийской Ольги Первой.

Императрица Всероссийская Ольга Александровна Романова.

Вот уже два дня я – это не я, а Ее Императорское Величество Ольга Первая. Будто чужой человек надел на себя мое тело как неудобный костюм и носит его не снимая. Повернитесь, Ольга Александровна; присядьте, Ольга Александровна; улыбнитесь, Ольга Александровна… Одним словом, я понемногу привыкаю к своему новому положению, вживаюсь в него как актер, вживается в роль. Пока хозяином в Зимнем дворце является прежний любимец Ники министр двора барон Фредерикс. С появлением в Царском селе господина Иванова мой брат отослал его подальше с глаз, в Санкт-Петербург и, кажется, его эта ссылка весьма обидела. Этот недалекий человек даже свои верноподданнейшие доклады Ники (подготовленные подчиненными), заучивал наизусть, как гимназист таблицу умножения. Его пышные усы под начищенной каской командира лейб-гвардии Конного полка больше походили на крылья чайки: взмахни и полетит…

А еще барон имел весьма недоумевающий вид по поводу того, кто вселился в так тщательно холимый и лелеемый им дворцовый мир. Протестовать он не пытался, да только вот обиду скрыть оказалось невозможно. Смена преображенских караулов на морскую пехоту была еще половиной беды. Мой Александр Владимирович сказал, что его люди – это не революционные матросы семнадцатого года, и отдал приказ, как он выразился, «соблюдать этикет». Но, несмотря на этот «этикет», многих из морских пехотинцев барон Фредерикс с удовольствием подверг бы суровому дисциплинарному наказанию за дерзкий взгляд, независимый вид и плохо скрываемую непочтительность по отношению к столь высокопоставленной особе, как целый Министр Двора. Хотя скоро бойцам пошьют парадную форму, построенную по эскизам моего будущего мужа, и претензии к их внешнему виду отпадут окончательно, дело не только в мундирах наших верных защитников, овеянных славой сражений минувшей войны.

Главная проблема в Моем Императорском Величестве и в Александре Владимировиче, которые, по мнению барона, никак не подходят для того, чтобы занимать трон Российской империи. Ему так говорит его лютеранская душа, считающая верхом добродетели мелочную аккуратность и скопидомство. А мы есть, мы здесь, и это приводит милейшего Адольфа Андреаса Волдемара барона Фредерикса в состояние жесточайшего недоумения. И ведь прогнать его – все равно что прогнать состарившегося на службе верного пса, рука не поднимется обидеть того, кто служил еще моему деду. Но барон Фредерикс не проблема, а лишь немой укор нам молодым и сильным, вдруг занявшим Зимний дворец, изгнав оттуда прежних обитателей. Скажу честно, за время пребывания на островах Эллиота я усвоила у моих друзей из будущего многие их бытовые привычки и взгляды на жизнь, и многие порядки нашего времени уже кажутся мне устаревшими и заскорузлыми.

Впрочем, по летнему времени для резиденции больше подошли бы Гатчина или Царское село, но Павел Павлович советовал, пока мы не укрепились у власти, не удаляться от такого стратегического пункта как Зимний дворец, ведь его оставление враги могут счесть за свою победу и нашу готовность потерпеть поражение и бежать. Вот и сидим здесь неотрывно как курица на яйцах, своим присутствием подтверждая право на власть. Мы – это моя команда: братец Михаил, Павел Павлович, Дарья Михайловна, мой Александр Владимирович, капитан Мартынов, каперанг Иванов, Алла Лисовая, профессор Шкловский и профессор Тимохин; а также новенькие в нашей компании: адмирал Дубасов и полковник Зубатов. Кстати, с превеликим облегчение я узнала, что настоящего ранения у моего брата не было, а была случайно подхваченная простуда, которая сейчас уже сходит на нет. Именно благодаря начавшемуся выздоровлению моего брата смогли приехать каперанг Иванов и Алла Лисовая, которые не отходили от Ники с начала его болезни. Но так или иначе, сегодня мы собрались все вместе в моем новом кабинете, чтобы подвести черту под этапом передачи власти (который прошел очень бурно) и наметить горизонты нового периода, во время которого мы будем выводить Россию на новый курс.

– Итак, – сказала я, – оглядев собравшихся, – вопрос о принадлежности власти нами решен, в Петербурге волнения полностью улеглись, а в других двух столицах (Москва и Киев), а также в губернских городах, даже не начинались. Процесс принятия присяги обывателями и военными завершается по всей территории страны. Теперь надо обговорить вопрос правильного употребления этой власти.

– А что тут обговаривать? – спросил Мишкин, – власть наша, бери да пользуйся.

– Э нет, Михаил Александрович, – сказал Павел Павлович, – наломать дров сгоряча проще всего. Я не хочу сказать, что страна находится на краю пропасти – угрозу немедленного бунта мы ликвидировали; но все равно положение очень и очень, гм, нехорошее… Мины, заложенные под российскую государственность в прошлом, разряжать надо со всей осторожностью и предусмотрительностью. Россия не бедная страна, она просто чрезвычайно дурно управлялась.

– Постойте-постойте, Павел Павлович, – вскинулся адмирал Дубасов, – какие такие мины под российской государственностью, и причем тут угроза всеобщего бунта?

– Разные мины, Федор Васильевич, – ответил тот, – от больших фугасов, способных вдребезги разнести государство, до мерзких коровьих лепешек, в которые если сослепу ногой вляпаешься, тоже мало не покажется. В отличие от настоящего дерьма, политическое дает особо стойкий запах, который может сохраняться десятилетиями, если не столетиями.

– Ну-ка, ну-ка, Павел Павлович… – со скепсисом произнес Дубасов, – давайте послушаем, будет очень интересно.

– Вы лучше не ерничайте, Федор Васильевич, – серьезно сказал Мишкин, – вы человек в нашей компании новый, и сразу должен вам сказать, что господин Одинцов знает что говорит. Там, в их мире, Россия взорвалась и затонула, как броненосец, наткнувшийся на минную банку, и избежать этих опасностей – наша первейшая задача.

– К тому же, – с железным скрежетом в голосе добавила я, – Павел Павлович чрезвычайно опытен в чисто политических вопросах и потому я сделала его канцлером, то есть моей правой рукой, которая поможет мне во всем, что касается дел политических, дипломатических, экономических и прочих, не относящихся к военному и морскому ведомствам. Другой моей правой рукой, Верховным Главнокомандующим, я назначила моего брата Миш… простите, Великого князя Михаила Александровича, сферой деятельности которого является как раз Военное и Военно-морское ведомства.

– Государыня-императрица, помилуйте! – всплеснул руками Дубасов, – как это так может быть, чтобы у вас были две руки, и обе правые?!

– У меня все может быть, Федор Васильевич. – жестко сказала я, – ведь, помимо моего брата и господина Одинцова, в моем распоряжении присутствующие тут господа из СИБ, к которым я испытываю чрезвычайное доверие, вы собственной персоной, моя подруга Дарья Михайловна, на которую я могу положиться, мой будущий муж, госпожа Лисовая и так далее… Вот видите, я многорука как индийская богиня, и только ног у меня всего лишь две, и ими я сама стою на этой грешной земле, никто меня не поддерживает.

– Ольга, – шепнул мне на ухо Павел Павлович, – мне кажется, что тебя заносит, хотя должен признать, Дубасова ты уела красиво. Где та скромная девочка, которая в присутствии посторонних не могла связать и двух слов?

– Ее больше нет, – так же тихо ответила я и уже громче добавила: – Павел Павлович, изложите, пожалуйста, свои соображения относительно того, что нам стоит делать в первую очередь, а чего вообще делать не стоит?

– В первую очередь, – сказал Павел Павлович, – необходимо решить крестьянский вопрос, который острее остальных вопросов, вместе взятых. Проблема в том, что со времен царя Иоанна Грозного и Бориса Годунова в Центральной России не изменились ни техника и технология обработки земли, ни урожайность, ни пахотные площади, зато население на этой территории увеличилось в десять раз, а также добавился хлебный экспорт, которого не было в старые времена. Я бы даже сказал, что качество земли даже ухудшилось, потому что постоянный передел наделов по едокам способствует только росту народонаселения, которое и без того мрет от бескормицы, но не способствует повышению плодородия земли. Ну не будет мужик вносить даже доступные ему удобрения, навоз и прочее в ту землю, которая уже следующей весной станет ему чужой. Еще бы придумали каждый год по жребию избами меняться, в жилье настала бы та же разруха, что и на полях, ибо если не свое, то и не жалко. Следующий пункт вопроса – межи, под которыми лежит пятая часть всех пахотных площадей и которые являются рассадниками сорняков, заглушающих поля. Вот это и есть естественная часть причин, по которым две трети подданных нашей императрицы Ольги живут натуральным хозяйством и едят досыта только по праздникам, а две трети родившихся детей в крестьянских землях умирают по тем или иным причинам в возрасте до пяти лет…

– А что, – быстро спросил Мишкин, – есть и искусственные причины?

– Да, есть, – так же быстро ответил Павел Павлович, – Во-первых – это выкупные платежи, которые за сорок лет досуха высосали экономический потенциал русской деревни, а во-вторых – это действия представителей мелкой сельской буржуазии, занимающей промежуточное положение между мужиком и купцом. Богатые мужики, ссужая своих менее обеспеченных соседей то посевным зерном, то лошадью для работ, то еще чем, берут с них по осени сторицей, что вместе с выкупными платежами превращает бедность в откровенную нищету. Ну и, конечно, питейные заведения, в которых мужик пьет с горя и от безысходности, пропивая последнее…

– Да уж, от безысходности… – проворчал адмирал Дубасов, – просто не знаете вы, Павел Павлович, наших мужичков. Любят они выпить так, чтобы пропиться до исподней рубахи и нательного креста, и развал в их хозяйствах именно по этой причине…

– Ладно, – сказал мой Александр Владимирович, – Павел Павлович не знает, так я знаю. У меня этими мужичками, обученными военному делу и одетыми в форму, бригада укомплектована на три четверти. А я не из тех командиров, что работу с людьми перекладывает исключительно на ротных и унтеров. Я и сам знаю, кто чем дышит. И вот смею вам заверить, что у меня в бригаде нет ни одного пьяницы, а если следовать вашей логике, то каждый второй боец должен быть горьким пьяницей, а каждый первый – запойным алкоголиком. И более половины моих солдат впервые в жизни поели досыта уже в казарме, а треть от общего числа первоначально пришлось откармливать, чтобы они нормально могли нести службу… Так что пьет мужик не потому, что имеет к этому какую-то естественную тягу, а потому, что, напившись, можно забыть весь тот кошмар, в котором он живет.

– Хватит! – хлопнула я ладонью по столу, – оценкой русского мужика с моральной точки зрения мы займемся как-нибудь в другой раз, а сейчас я и остальные хотим знать, как, по мнению Павла Павловича, необходимо решать обозначены им проблемы.

– В первую очередь, – сказал Павел Павлович, – необходима отмена выкупных платежей. Но это чисто психологический шаг, ибо самые бедные их все равно не платят, накапливая недоимки. Важнее решить вопрос с перенаселенностью, постоянными переделами наделов и большим количеством межей, которые занимают пятую часть площади крестьянских полей.

– Значит, Павел Павлович, – сказала я, – необходим указ о прекращении взимания выкупных платежей и прощении недоимок, а также хорошая, добротная переселенческая программа, чтобы отправить на пустующие сейчас земли в Сибири и на дальнем Востоке миллионов двадцать или тридцать мужичков. Ведь так?

– Да, так, – ответил Павел Павлович.

– Кого думаете ставить на программу? – сухо так, по-деловому, спросила я.

– Столыпина, – так же сухо ответил Павел Павлович, будто намекая, что этот вопрос мы с ним уже обсуждали.

– Хорошо, – ответила я, – пошлите ему от моего имени приглашение. Кстати, с отменой выкупных платежей. Ведь вроде по итогам победы над Японией их собирался отменить мой брат?

– Не отменил, – устало сказал мне каперанг Иванов, – собирался, но не решился. Уж как мы его уговаривали, а он ни в какую – дайте, мол, спокойно досидеть на троне до конца.

– Понятно, – сказала я, – это надо было сделать еще вчера… Значит, придется мне. Павел Павлович, составьте и проверьте соответствующую бумагу, я подпишу. Теперь, помимо крестьянского вопроса, существует еще и рабочий; кто-нибудь может сказать, как дело обстоит с ним?

– С этим, – прокашлялся Зубатов, – дело обстоит так, что всякие попытки организовать этот вопрос на пользу правительству, с одной стороны, натыкаются на рогатки бюрократии, а с другой стороны, на жадность заводчиков и фабрикантов. А те по всякому угнетают своих рабочих, будто перед ними африканские негры, а не такие же русские люди, как и они. Законы о труде усилиями вашего брата в России не такие уж плохие, но их никто не соблюдает, потому что фабричные инспектора, которые должны следить за этим, удивительно продажны.

– Это, скорее всего, по причине хронического безденежья этих самых инспекторов, – заметил капитан Мартынов, – и незаинтересованности в конечном результате.

– В таком случае, – сказала я, разворачивая одну из тех домашних заготовок, которые я заранее продумала со своим наставником, – этих инспекторов надо менять на тех, для кого борьба за права рабочего класса является идейным смыслом жизни… Если что, то я имею в виду вменяемых революционеров.

– А что, – спросил адмирал Дубасов, – революционеры еще бывают вменяемыми?

– Бывают, бывают, – сказала я, – Павел Павлович, есть ли у вас на примете необходимые персоны, которых можно было бы привлечь к этой работе?

– Персоны на примете есть, – ответил тот, – не без того. И во главе списка уже известные вам Старик и Коба. В Кобе я уверен, в Старике сомневаюсь. Но в организационном плане требуется обращаться к господам Мартынову и Зубатову, в их ведомстве все сделают и быстрее, и лучше. Тем более что у господина Зубатова уже есть опыт в этом направлении.

– Будет лучше, – сказал капитан Мартынов, – если министерство труда возьмется напрямую сотрудничать с каким-нибудь лояльным правительству профсоюзом. Тогда агенты министерства обеспечивают законодательное сопровождение и силовой ресурс, а профсоюз снабжает агентов министерства информацией о творящихся безобразиях.

– Хорошо, – сказала я, – тогда через три дня или неделю вы, Павел Павлович, и господин Зубатов идете ко мне с докладом на эту тему. Кого-то, наверное, придется «приглашать» из-за границы, кого-то вытаскивать из тюрем и ссылок, кого-то отлавливать в глубоком подполье. Единственное, в чем я должна быть уверена – это в том, что тот, кто не согласился работать на Родину или не прошел предварительный отбор, к тому моменту будут мертвее самых отборных мертвецов.

– Лучше всего через неделю, – сказал Мартынов, – будет иметься возможность получше подготовиться.

– Ну хорошо, – сказала я и посмотрела в ту сторону стола, где кучкой, будто изображая из себя оппозицию, уселись Алла Лисовая и оба профессора из будущего.

– Дела идут нормально, – сказала Лисовая, – если не считать того, что, какое бы производство мы ни пытались организовать, сразу начинаются затруднения с поиском квалифицированных рабочих и инженерно-технического персонала. А по многим направлениям рабочих и инженеров нужной специализации просто не имеется, и нам приходится организовывать учебные курсы. Зато подсобных рабочих без квалификации хоть отбавляй. Надо как-то озаботиться подготовкой рабочих и инженерно-технических кадров на промышленной основе, и эта мера, быть может, хоть немного позволит уменьшить дефицит специалистов. Необходимо озаботиться созданием профессиональных училищ, техникумов и технических университетов, притом, чтобы талантливые ученики могли повышать уровень своего образования.

– Очень хорошо, Алла Викторовна, – сказала я, – представьте мне через пять дней проект, сколько и каких учебных заведений вы считаете необходимым открыть в ближайшие пять лет для удовлетворения потребности в специалистах петербургского промышленного узла. Будем считать это испытательным проектом, с которого будут брать пример другие промышленные центры. Только учтите, что вплоть до завершения реализации программы полной ликвидации безграмотности народ в ваши профессиональные училища на четыре пятых будет приходить такой, что не умеет ни писать, ни читать. Одним словом, у тех людей, что возьмутся за это дело, труд будет адовый. А сейчас все могут быть свободными, только вот вы, Алла Викторовна, задержитесь. Мне хотелось бы переговорить с вами на личную тему, не относящуюся к государственным делам. Хотя у нас, монархов, все относится к государственным делам, даже личная жизнь…

В оформлении обложки использован фрагмент (лицо главной героини) картины художника Петра Нерадовского «Великая Княгиня Ольга Александровна 1905 год.»