10 октября 1942 года, 12:45. Третий рейх, Бавария, резиденция Гитлера «Бергхоф».

Адольф Гитлер и Генрих Гиммлер стояли у большого окна. Перед ними открывался прекрасный вид на Зальцбург, долину Берхтесгаден (в наше время модный горнолыжный курорт) и гору Унтерсберг, за которой лежала родина Гитлера Австрия, а нынче провинция Третьего рейха Остмарк. На эту прекрасную панораму, полную монументального величия гор, золотая осень уже наложила желто-красные оттенки благородного увядания, и созерцание этой красоты могло бы просветлить и умилить не одну жестокую и черствую душу.

Но эти двое, что обсуждали у окна свои черные дела, душами не обладали. Души свои они отдали в залог Князю Тьмы за власть и право творить любые злодеяния. Так же поступили и их единомышленники, из которых и образовалась нацистская партия Германии и орден СС – организации, служившие в этом мире злу в чистом виде. Отсюда и человеконенавистническая идеология, и массовые убийства безоружных, и планы уничтожения целых народов и даже рас.

Зло, поселившееся внутри поклонников нацистской идеи, для своего насыщения требовало все новых и новых преступлений, и теперь сделавшие Сатану своим Верховным Богом решили обратить в эту веру весь свой народ, а за ним и весь мир. Третий день подряд в самой Германии и оккупированных странах эсэсовцы врывались в католические храмы, протестантские кирхи и православные церкви и арестовывали священников, отказывавшихся служить Князю Тьмы, поклоняясь изображению черепа, свастике, мечу и «священному писанию нацистов» – книге «Майн Кампф».

Вместо восседающего среди облаков седобородого старца, образом нового божества был избран сидящий на троне рыжеволосый обнаженный мужчина, на коленях которого лежала раскрытая книга. Правая рука божества сжимала меч, олицетворяющий дела земные, а левая – серебряный оскаленный череп, служащий выражением всего потустороннего. Любой, кто хоть немного разбирался в древнегерманском пантеоне, с легкостью узнал бы в этом новом главном божестве Третьего Рейха не Одина, Тора, Хеймдалля или Бальдра, а злодея и неисправимого лжеца Локи, о котором даже древние германцы не могли сказать ничего хорошего.

Арестованных священников, которых новые нацистские законы о вере приравняли к евреям, расстреливали прямо на месте или же отправляли в лагеря уничтожения, где судьба их тоже была крайне печальной. Эти гонения на христианство пока не касались Венгрии, Италии, Испании и Британии, считавшихся странами-союзницами фашистской Германии, но всякому мало-мальски разумному человеку было понятно, что рано или поздно эта чума придет и туда, если, конечно, ее не опередит стальной вал русского наступления.

На самом деле ни сам Гиммлер, ни отец нового омерзительного культа профессор Бергман, ни Вольфрам Зиверс, постоянно докладывавший Гиммлеру, что «мировая аура становится все более и более неблагоприятной для Третьего Рейха», не рассчитывали всерьез на священников-перебежчиков из традиционных христианских культов. Два с половиной месяца с момента встречи Гитлера, Гиммлера и Зиверса в «Вольфшанце» потребовалось на то, чтобы организовать своего рода краткосрочные курсы жрецов СС, которым вменялось окормлять представителей высшей расы, в том числе служить в войсках военными капелланами. Сами организаторы новой «арийской религии» планировали занять в ней самые высокие должности. Гиммлер, как рейхсфюрер, получал высшую административную власть в обновленном Ордене СС, став великим магистром, Бергмана назначили архипрелатом, а Вольфрама Зиверса – Верховным Жрецом, непосредственно вступающим в контакт с темным божеством.

Церкви, которые до запрета традиционных христианских конфессий посещали в основном представители низших рас, предлагалось закрыть навсегда, переделав их под свинарники и овощехранилища. Генетическим рабам не нужна вера в христианского Бога, чьи заветы несовместимы с законами Третьего Рейха, и тем более им не нужна вера в Сатану, которая должна сделать высшую расу непобедимой. Доля рабов – трудиться до изнеможения и трепетать при одном взгляде на представителя высшей расы. Именно он должен станет для них живым божеством, чьи желания подлежат немедленному исполнению. Но и это было еще не все.

– Теперь, – говорил Гиммлер внимательно слушавшему его Гитлеру, – когда основная работа проделана, для того чтобы остановить большевистское наступление на ментально-духовном уровне, мы планируем перейти к практике массовых человеческих жертвоприношений. Доктор Зиверс провел серию медитаций и выяснил, какие требования наше Божество предъявляет к приносимым ему жертвам…

– Генрих! – воскликнул Гитлер, – продолжай скорей, не томи меня бесцельным ожиданием, скажи, что именно нам необходимо сделать, чтобы вернуть удачу в этой несчастливо складывающейся для нас войне?

– Во-первых, – Гиммлер блеснул стеклышками пенсне – посвященные нашему Божеству представители высшей расы должны с радостью жертвовать собой на поле боя в сражениях с Его врагами, умирая в ярости, ненависти и крови ожесточенных схваток. Лишь тогда их души будут препровождены Им в пиршественный зал Валгаллы, где они будут вечно предаваться тем удовольствиям, которые положены потомкам викингов. Во-вторых – жертвы из числа представителей низших рас, умервщляемые на Его алтарях, должны быть молоды, красивы и сильны, а также, желательно, специально подготовлены к этому обряду. Детали этой подготовки дошли до нас в очень смутном виде, и мы с ними еще разбираемся. Но судя по описанию, это должен быть некий аналог адских мук, не калечащий тело и не оставляющий на нем отметин, но готовящий душу жертвы к единению с нашим Темным Господином. В-третьих – не все жертвы из числа представителей низших рас равнозначны. Первый сорт – это, как я уже говорил, молодые и красивые женщины, желательно девственницы. Они должны знать то, что с ними произойдет, и бояться этого. Второй сорт – это дети обоих полов до начала полового созревания, но с того возраста, когда они смогут осознавать происходящее – то есть от пяти до двенадцати лет. Третий сорт – это молодые и здоровые мужчины-унтерменши. При этом надо сказать, что этот сорт так низок и так мало значит для нашего Господина, что рациональнее будет использовать его на тяжелых работах, или же послать сражаться за наше дело – разумеется, самых лучших из них. Те их них, что героически погибнут в бою, сравняются с представителями высшей расы и вместе с другими героями отправятся посмертно пировать в Валгалле. А выживших можно будет и дальше считать унтерменшами, со всеми вытекающими последствиями…

– Все это замечательно, Генрих! – всплеснул руками Гитлер. – Вы все проделали огромную работу. Немедленно приступайте к жертвоприношениям, пусть наш Господин видит, что, моля о помощи, мы будем готовы бросить на его алтари миллионы унтерменшей. Ускорьте свои работы насколько это возможно. Русские наступают на всех фронтах и поддержка потусторонних сил сейчас очень нужна нашим доблестным германским солдатам.

Действительно, политическое и военное положение Третьего Рейха осложнялось день ото дня. Группа армий «Северная Украина», разрезанная стремительными ударами, частью погибала в котлах под Белой церковью и Балтой, а частью беспорядочно отступала на север и запад под натиском двух механизированных корпусов ОСНАЗ и одной танковой армии. Одновременно в Трансильвании советско-румынская группировка медленно выдавливала венгерские части на север через перевалы, и задействованные в этом наступлении недавно сформированные по приказу Василевского механизированные штурмовые бригады показали себя с самой лучшей стороны. Продвижение советских и румынских частей было медленным, но неудержимым, и попытки венгерской армии и немногочисленных немецких подразделений зацепиться за какую-либо складку местности или водную преграду заканчивались провалом.

Так же медленно, но неумолимо – в Югославии на север, а в Греции на юг – продвигалась советско-болгарская группировка. Проблема была лишь в том, что одни «братушки» на дух не переносили других «братушек», и только присутствие «руссо-совето» заставляло и тех, и других вести себя в рамках приличия. Немецких частей и там, и там было мало; в Греции в основном находились итальянцы, в Югославии – хорватские коллаборационисты усташи и протурецкие формирования боснийских мусульман, потихоньку гадящие всем сразу.

На самом деле это проблема была гораздо шире. И в Югославии, и в Греции так называемое «партизанское движение» было неоднородным и между собой партизанские отряды резались даже яростнее, чем воевали с оккупантами. Но все это постольку поскольку, так как спецотряды НКВД зачищали не желающих сотрудничать строптивцев под корень, а остальных быстренько успокаивали и заставляли воевать против общего врага. Сейчас этим врагом были немцы и итальянцами, а также местная сволочь, а там будет видно.

На севере советские войска проводили операцию по захвату Швеции, армия которой, подвергнувшись разгрому, беспорядочно отступала – частью на север в Лапландию, а частью на юг, в провинцию Сконе, а также в Норвегию, где присоединялась к немецким частям. Перед Гитлером замаячила угроза, что советские морские десантники продолжат продвижение на юг и в ходе следующей операции так же непринужденно и лихо захватят Копенгаген. К величайшему огорчению фюрера, датчане несмотря на свой статус юберменшей (доставшийся им за просто так, по праву рождения от правильных пап и мам), не воспринимали эту угрозу всерьез и не желали записываться в ряды Датского легиона СС. А записавшиеся годились лишь для факельных шествий и проделывания экзекуций над гражданским населением, а отнюдь не для сражения с русскими морскими пехотинцами, которые казались немцам выходцами из преисподней.

* * *

12 октября 1942 года. Утро. Госграница СССР г. Рава-Русская.

Командующий мехкорпусом генерал-лейтенант Бережной Вячеслав Николаевич.

За одиннадцать дней непрерывного наступления от Кировограда до Равы-Русской наш корпус прошел больше семисот пятидесяти километров. При этом мехкорпусу Катукова от Киева до Новограда-Волынского идти было пятьсот километров, а 3-й танковой армии Ротмистрова от Бельцов до Перемышля – пятьсот пятьдесят, причем по дороге ей пришлось проходить через такое осиное гнездо, как славный город Лемберг, ныне Львов.

Правда, в сам Львов танкисты Ротмистрова не полезли, и, обойдя его по южной окраине, встали на отдых, перекрыв все ведущие из города дороги, дожидаясь подхода мотострелков, кавалерии, пехоты и частей НКВД, которым и предстояло полностью вычистить эту клоаку от ее дурно пахнущего содержимого. Нам было проще – мой корпус обходил Львов по большой дуге с севера, выходя от Тернополя к Раве-Русской через Броды, Буск, Каменку-Бугскую и Жолкву. Отчасти это делалось для того, чтобы не путать зоны ответственности с армией Ротмистрова, а отчасти для того, чтобы, пусть и с запозданием, закрыть интервал между ним и Катуковым.

Тем не менее при проходе через территорию Западной Украины караульная служба проходила в усиленном режиме и, кроме того, в корпусе прозвучал запрет на перемещение бойцов и командиров в одиночку и мелкими группами. В нашу задачу не входило зачищать эту территорию от банд ОУН-УПА, Армии Крайовой и ошметков разноплеменных воинских частей вермахта, беспорядочно отступающих на запад. Нет, от нас требовалось в предписанные сроки выйти на указанный приказом рубеж, чтобы уже там окончательно перейти к обороне. Скоро пойдут дожди, наступит распутица; то есть настанет такое время, когда отдать приказ на наступление смогут только военные «гении» вроде Тимошенко и Мерецкова.

Но это и к лучшему, так как наступающей Красной Армии оперативная пауза необходима. В результате нового наступления фронт еще раз сдвинулся к западу на пятьсот километров. Несмотря на то, что под Белой Церковью и Балтой еще продолжали сопротивляться окруженные германо-европейские войска, миллионная группировка группы армий «Северная Украина» была уже разгромлена и по большей частью уничтожена. И только небольшая часть немецких солдат, разбившись на мелкие группы смогла выйти к своим на территории Венгрии Словакии и Южной Польши. Что касается наших войск, то после таких эпических рывков перед новыми наступлениями им необходимо дать время на отдых, пополнение людьми, боеприпасами, ремонт техники и, если это потребуется, перегруппировку ударных соединений. К тому же за время оперативной паузы войска НКВД полностью зачистят наш тыл от вражеских бандформирований, а железнодорожники – восстановят работу магистралей, чтобы все необходимое поступало к нам прямо в вагонах.

Сопротивление нашему продвижению по территории Галиции было разрозненным и очень слабым. К тому времени мехкорпус Катукова уже вышел на рубеж госграницы под Владимиром-Волынским, первым отрапортовав о выполнении поставленной задачи, а передовая танковая бригада армии Ротмистрова, вставшей в ожидании пехоты под Львовом, с ходу ворвалась в практически лишенный гарнизона Перемышль, захватив плацдарм на западном берегу Сана. Кроме того, уже на седьмые сутки операции в «серую зону» между двумя фланговыми ударными механизированными группировками, настигая бегущих и уничтожая сопротивляющихся, успели выйти кавалерийские корпуса, осуществлявшие фланговое охранение наших ударных соединений.

А усиленной легкой бронетехникой кавалерии в РККА было более чем достаточно – мне кажется, даже больше, чем в нашем прошлом. Вооруженные большим количеством гранатометов и единых пулеметов и поддержанные легкой бронетехникой на шасси БМП, красные кавалеристы осуществляли охранение флангов, обеспечивали безопасность путей снабжения, вырубали и пленяли мелкие группы разгромленного противника и бандформирования националистов, а также использовались для ведения наступательных действий на второстепенных направлениях.

Когда мы входим во вражеские тылы, то в образовавшийся за нами узкий сквозной раневой канал на направлении главного удара тут же врывается кавалерия, превращающая его в широкую рваную рану. Благодаря кумулятивным гранатам к реактивным гранатометам с бронепробиваемостью до двухсот миллиметров (сделали все-таки кумулятивную БЧ на полгода раньше, чем в нашем прошлом) такие кавалерийские части на лесистой местности опасны даже для танковых подразделений противника, обычно выдвигаемых к месту прорыва.

Да какое там вообще могло быть сопротивление? Представьте себе километры дорог; их обочины забиты брошенными немецкими машинами, на которых драпали от нас вражеские тыловики, а также множеством телег, ранее принадлежавших нашим бывшим согражданам, что пошли на сотрудничество с фашистскими оккупантами или, запуганные вражеской пропагандой, пустились в бега, опасаясь свидания с работниками «органов» и отправки навечно в Сибирь. И страх бысть великий по Украине… Все в чем-то замаранные и морально неустойчивые прихватили нажитое непосильным трудом и побежали прочь от стального вала нашего наступления.

Если в селянских телегах редко было что-то кроме домашнего скарба, то машины интендантов были набиты самым разным добром, от мебельных гарнитуров и хрустальных сервизов до награбленных в советских музеях художественных ценностей. Чего в них почти не было, так это военного имущества. На железнодорожных станциях творилось примерно то же: тыловики и оккупационная администрация торопились отправить в тыл самое ценное, зачастую забывая на станциях санитарные эшелоны с ранеными. Что касается так называемых «европейских союзников», то мы уже не раз убеждались в том, что немцы их по большей части или просто бросают без помощи, или пристреливают, чтобы не мучились.

По слухам, что ходят среди солдат противника, с недавних пор за это взялись специальные медицинские подразделения СС. Что-то в последнее время на той стороне фронта стало пованивать серой… Немец (да и не только немец) пошел какой-то дерганый, на допросах пленные невнятно говорят о какой-то новой религии, которую Гитлер начал вводить в Германии, о черных мессах, шабашах и прочей чертовщине, якобы из-за которой Германия, избавившаяся от еврейского бога, скоро перестанет терпеть поражения, оправится от растерянности и одной левой победит своих врагов.

А вчера вечером, уже в Раве-Русской, когда после долгого марша нашего корпуса в оперативной пустоте передовая механизированная бригада полковника Рагуленко с ходу ворвалась в город, мы получили еще одно доказательство того, что с той стороны фронта явно нечисто. Уже на въезде в город, убедившись, что по дороге с востока двигаются именно советские танки, навстречу головному батальону выскочили несколько горожан, размахивающих руками (интересно, кого они оттуда ждали, марсиан, что ли?). Из невнятных и сбивчивых объяснений, к тому же произнесенных же на польско-украинском суржике, стало понятно, что в городе уже три дня подряд орудует какое-то спецподразделение СС численностью до роты, выбравшее в качестве своей городской базы католический костел Святого Иосифа.

Первым делом эсэсовцы расстреляли ксендза, служку и церковного старосту, после чего одетые в черную форму солдаты СС (в ваффен СС была принята камуфляжная форма) принялись шарить по городу, наугад хватая молодых женщин, девочек-подростков и даже детей; их они уводили в этот костел, и больше схваченных никто не видел. Близко к зданию никого не пускают, но даже издали можно услышать душераздирающие крики и плач. Не ожидая от эсэсовцев ничего хорошего, люди были уверены, что там происходит что-то ужасное (хотя ничего ужаснее взбесившихся СС на свете не бывает) и вверяли свои судьбы Красной Армии, прося спасти их и оберечь их семьи.

Не будь этих эсэсовских «художеств», эти же люди кидались бы в нас дерьмом, гордо именуя себя настоящими европейцами, а нас дикими азиатскими варварами. Кстати, в СС никогда не было польских частей. Датские, норвежские, бельгийские, прибалтийские и даже французские, татарские, русские и украинские были, а вот польских не было никогда – ни в нашем прошлом, ни здесь. Это я к тому, как сами немцы оценивали тех самых «истинных европейцев» и насколько были склонны им доверять.

Тем временем полковник Рагуленко вышел на связь и, доложив обстановку, получил добро на то, чтобы прищучить этих странных эсэсовцев в первую очередь. Атака Слона – это всегда немного сумбурно, но зато чрезвычайно зрелищно и впечатляюще.

Эсэсовцы явно не собирались никуда смываться, будто считали себя бессмертными, хотя из всех оборонительных сооружений вокруг костела возвышалась только невысокая каменная стена, а в окнах громоздились пулеметы – отстойные даже для вермахта чешские ZB-27. Еще один МГ-34 имелся в вертлюге стоящего у ворот костела «Ганомага» – но он вышел из игры на первых же секундах боя, когда немецкий полугусеничник запылал костром после очереди из пушки головной БМП.

Потом к костелу подошли следующие машины в колонне, и попытка сопротивления в считанные минуты захлебнулась под огневым шквалом десятков автоматических пушек. Острый, как зубило, нос БМП снес с петель окованные железными полосами дубовые ворота, и наши бойцы ворвались во двор костела. Там, под стенами, сложенные штабелями, лежали обнаженные и обескровленные женские и детские тела со вскрытыми грудными клетками, а из-за запертых дверей самого костела даже сквозь звуки стрельбы раздавались душераздирающие крики. БМП дал еще одну очередь осколочными снарядами, дверь разлетелась на куски – и бойцы броневого десанта, ловко, как на занятиях по теме «штурм зданий и сооружений, обороняемых вооруженным противником», швырнув внутрь по гранате, ворвались внутрь уже изрядно разгромленного костела.

То, что они обнаружили внутри, я пересказывать не буду, потому что эта мерзость свидетельствовала лишь о том, что Адик от страха грядущего поражения окончательно поехал крышей. Похоже, он ударился в самый настоящий сатанизм. С другой стороны, любой из нацистских лагерей смерти, быть может, и не столь зрелищное явление, как заваленное телами жертв и залитое кровью помещение бывшего католического костела, подвергшееся осквернению и поруганию. Сатанизм в гитлеровском культе сверхчеловеков присутствовал с первой минуты его появления. Отсюда и все ужасы нацистской идеологии, к которым немцы привыкали постепенно, потому что эти ужасы не касались лично их, а также кошмарные воплощения этой идеологии в жизнь – вроде Бабьего Яра, Хатыни и множества других больших и малых злодеяний.

Можно сказать, что не произошло ничего особенного, просто болезнь из латентного состояния перешла в открытую острую фазу. Лично для меня после сегодняшнего дня ничего не изменилось. Нацизм был запредельной мерзостью, когда сатанизм в нем присутствовал в скрытой форме, и он не стал для меня более мерзким, когда этот нарыв прорвался наружу. Для меня и тех, кто четко представляют то, что Гитлер – не первый и не последний такой носитель зла. Для западного, а в особенности американского общества, дела обстоят с точностью до наоборот. Для многих политиков, считающих, что они тоже принадлежат к белым европейцам протестантского вероисповедания, а следовательно, относятся к той же «расе господ», что и немцы, Гитлер был отчасти приемлемым партнером – ну, до тех пор, пока он не начинал лезть в их дела и не объявил им войны. Теперь же реноме «истинных христиан» (на самом деле более ханжеско-фарисейское, чем настоящее) не позволит англосаксонским элитам относиться к нацизму с прежним холодным равнодушием, какое имело место прежде.

При этом нельзя надеяться на то, что немцы опомнятся и поймут, во что их втравил Гитлер. Нет, разумеется, однажды это все равно случится, но не раньше, чем мы форсируем Одер или даже Эльбу. В нашем прошлом они опомнились только после войны, когда Германия пала в прах и победители решали, как разделить ее между собой. Тут тоже едва ли будет иначе, только делить Германию нам не с кем, и ее приведением в человеческий облик придется заниматься тоже нам.

Что же касается той храбрости – точнее, наглости – с которой эсэсовцы встретили натиск советского ОСНАЗа, то, как рассказали после боя немногочисленные пленные, новоиспеченный жрец выдуманного Гитлером культа арийского бога обещал им, что после проведенных им обрядов с человеческими жертвоприношениями они станут бессмертными и неуязвимыми. Но что-то у них пошло не так. То ли их бог оказался ненастоящим, то ли наша сила (та самая, которая в правде) оказалась сильнее серебряных черепов, рун «зиг» и прочей магической дребедени.

Кстати, из числа этих эсэсовцев-сатанистов выжило лишь трое, несмотря на то, что под конец руки они поднимали охотно. Уж больно сердиты на них были наши бойцы, и единственное, о чем жалели прилетевшие сегодня утром расследовать это безобразие товарищи из московской сводной спецгруппы (куда входили сотрудники НКВД, ГРУ и прокуратуры) так это о том, что нам не удалось взять живьем эсэсовского жреца, или хотя бы командира роты. Ну и как бы мы их брали? Ведь штурмовала костел не спецгруппа НКВД или ГРУ, и не корпусной разведбат, а обычные бронедесантники фронтового ОСНАЗа со штурмовой подготовкой. Но думаю, что эти товарищи печалятся напрасно, потому что это не последний такой случай, и вскорости подобные пленные пойдут косяком.

Еще пленные поведали нам следующее: им объяснили, что данная акция с жертвоприношениями требовалась для того, чтобы остановить наше наступление – что, мол, чем больше людей они зарежут, тем скорее их божество поможет им остановить наши армии… которые и так уже собирались остановиться, поскольку достигли намеченных рубежей. Как кажется мне, человеку с опытом различных манипуляций XXI века, это дело попахивает грандиозным мошенничеством, типа того, каким разные «экстрасенсы» нашего времени разводили в интернете доверчивых лохов: «Если наши действия не принесут требуемого вам результата, то мы обязательно вернем вам деньги».

Ведь когда в ближайшие дни фронт стабилизируется по естественным причинам, руководитель этой программы будет докладывать Гитлеру о своем полном и грандиозном успехе и требовать себе наград, денег, а также все новых и новых человеческих жертвоприношений. Чего-чего, а резать безоружных баб и детей у этих деятелей получается прекрасно; и поэтому чем скорее мы отправим их всех к их господину, тем будет лучше для всех людей на Земле, в том числе и для самих немцев, которых и вправду тоже может ожидать такая же участь.

* * *

15 октября 1942 года. Рим, Ватикан, Апостольский дворец, Папские апартаменты.

Пий XII, урожденный Эудженио Мария Джузеппе Джованни Пачелли, Папа Римский.

Октябрь в Риме – месяц курортного сезона. Ласковое осеннее солнце уже не палит так яростно, как в летние месяцы, ласковое теплое море – в получасе езды на легковой машине по отличному шоссе. Не будь войны, Вечный Город и Ватикан в это время года были бы битком забит праздношатающимися туристами и паломниками, приехавшими с целью урегулировать свои дела с Господом. Но вся эта благодать была эфемерной… На самом деле и на Ватикан, и на Вечный Город с его многотысячелетней историей, и на всю нашу планету пала мрачная тень наползающего Инферно, отброшенная одним из могущественных государств мира, власть в котором захватили люди, исповедующие человеконенавистническую идеологию. Именно эта угроза и была предметом разговора Папы Римского Пия XII и Государственного секретаря Ватикана, кардинала Луиджи Мальоне.

Отложив в сторону смятый лист бумаги, исписанный аккуратным почерком, Папа посмотрел на своего помощника.

– Монсеньор, – спросил он, – вы уверены в том, что написанное в этом письме – истинная правда?

Государственный секретарь Ватикана чуть помедлил, собираясь с мыслями.

– Ваше святейшество… – наконец медленно проговорил он, – почерк полностью совпадает с почерком Симона Лангендорфера, епископа Пассауского. Я видел написанные им бумаги не раз и не два. Кроме того, я сравнил его с теми образцами, которые хранятся в моем архиве, и могу со всей ответственностью сказать – письмо писал именно Лангендорфер. Обратите внимание на написание гласных букв…

– Благодарю вас, монсеньор, – кивнул Папа, – я доверяю вам. Теперь скажите, как именно это письмо было доставлено в Ватикан?

– Его переслали нам из Швейцарии, из личной канцелярии епископа Санкт-Галленского, – ответил кардинал Мальоне, – В сопроводительной записке он сообщил, что это не единственное свидетельство подобного рода. Да, Гитлер действительно начал открыто исповедовать некую сатанинскую религию, причем самого извращенного толка.

Пий задумался. Еще в тридцать третьем году, будучи Государственным Секретарем Ватикана, он чувствовал угрозу, исходящую от нацистов. Конечно, тогда он решил, что нацизм – зло, и это не подлежало сомнению. Но коммунизм (и иудаизм) он считал еще большим злом. В 1938 году на 34-м Евхаристическом конгрессе в Будапеште кардинал Пачелли, ссылаясь на евреев, сказал: «Их губы проклинают Христа и сердца их отвергают его даже сегодня». Поэтому был подписан конкордат с нацистами, которому Пий с тех пор безукоризненно следовал, хотя и считал его делом исключительным.

Но теперь разгром приходов, аресты священников, и особенно открытый сатанизм, в который вылилась языческая идеология раннего нацизма, перешли допустимые границы. Прочитав письмо Лангендорфера, Папа вдруг ощутил себя стоящим на краю разверзшейся под ногами бездны, в которой по прихоти злых сил могли сгинуть и католическая церковь, и вообще все человечество.

И, если верить этому письму, арестами дело не ограничивалось – с арестованными терялась любая связь, а их тела не могли получить даже ближайшие родственники. Сам епископ Пассау писал, что его вот-вот арестуют, и что он собирается передать это письмо человеку, который работает в представительстве какой-то фирмы в Швейцарии.

К письму прилагался учебник для первого (!) класса о новой германской религии. Такого пасквиля на христианство, какое Пий увидел на страницах этой книжонки, ему видывать еще ни приходилось. А то, что все ответвления христианства вообще (и католичество в особенности) назывались в этом учебнике «религией евреев», заставляло ожидать худшего.

Пий не любил евреев, но тем не менее пытался тайком спасти их как можно больше. Даже в Ватикане нелегально жили несколько десятков человек, проклятых официальной нацистской идеологией. Другие получили убежище в церквях – как в Италии, так и в Германии. В подвалах собора в Пассау таких содержалось около сотни. Теперь же всех обнаруженных там евреев угнали в лагеря уничтожения. И, по словам Лангендорфера, другие храмы подверглись разграблению и осквернению в «акциях», аналогичных «Хрустальной ночи» в 1938 году, чтобы потом стать сатанинскими капищами.

А еще на первой странице учебника имелась картинка, где был изображен «верховный бог» нацистов, точь-в-точь похожий на изображение нечистого. И описание религии во многом напоминала не германский эпос, а махровый сатанизм. На последней, недописанной странице доклада, сообщалось о страшной находке в соборе Фульды: там кто-то из прихожан, пришедший для того, чтобы навести порядок, увидел сложенные в поленницу, подобно дровам, женские и детские трупы с ритуальными ранами на теле. Тысячелетний Рейх, обещанный нацистами человечеству, грозил обернуться Тысячелетним адом на Земле.

«Ну что ж… – с содроганием подумал Пий, – Гитлер перешел Рубикон и показал всему миру истинное лицо нацизма… Я не боялся смерти, но моя осторожность была продиктована интересами Церкви. Осторожность, которая привела к столь плачевным результатам… Враг рода Человеческого, рыкая аки лев, уже бродит среди нас…»

Папа резко выпрямился и решительно произнес:

– Монсеньор, в данной ситуации у нас есть только один выход. Во-первых – необходимо немедленно решительно осудить происходящее в Германии и странах, ею оккупированных, а сотрудничающих с германскими нацистами предать полной анафеме. Во-вторых – нужно призвать всех католиков к сотрудничеству с русскими коммунистами, которые являются единственными на сегодняшний день врагами сатаны, реально способными победить его миньонов силой оружия.

– Ваше святейшество! – удивленно воскликнул кардинал Мальоне. – Вы же всегда были категорически против этих безбожников!

– Монсеньор, – резко ответил Пий XII, – в данной ситуации у нас нет выбора. Русские делом доказали, что они – единственные, кому по силам одолеть нацизм и избавить миллионы католиков от того, что страшнее самой смерти. Более того, прошу вас отправить нунция в русское посольство в Швейцарии, которая является ближайшей к нам страной, где имеются и наши и их диппредставительства, и предложить Сталину поддержку в их войне с этими сатанистами нашего времени. Безоговорочную поддержку, скажу сразу. И хоть наша мать святая католическая церковь не смотрит на национальность своих слуг, проследите, чтобы этот нунций не оказался польского происхождения. Некоторые из поляков и в самом деле готовы продать душу сатане, лишь бы нагадить русским, и католические иерархи в этом смысле не исключение.

– Хорошо, Ваше святейшество, – склонил голову кардинал Мальоне, – я сделаю все в точности так, как вы сказали.

– В-третьих, – перебирая четки, продолжил Папа, – нам необходимо подготовить нашу Святую матерь Церковь к переходу на нелегальное положение, а население католических стран – к созданию организаций Сопротивления. Грядет новый период гонений, как во времена Диоклетиана, Нерона и Юлиана Отступника, и мы не можем допустить, чтобы то, что создавалось тысячелетиями, за считанные дни подверглось разрушению. Положение более чем серьезно, потому что даже здесь, в центре Рима, мы не находимся в безопасности. Итальянская армия годится только для того, чтобы воевать с дикими абиссинцами, а против русских или немцев она не продержится и нескольких дней.

Откинувшись в кресле и продолжая перебирать четки, Папа Римский добавил:

– Идите, монсеньор, и как можно скорее подготовьте мне черновики всех трех энциклик. А мне пока надо помолиться и привести в порядок свой смятенный дух. Воистину грядут ужасные времена, и мы будем их свидетелями…

* * *

20 октября 1942 года. 22:05. Москва. Кунцево, Ближняя дача Сталина, кабинет Верховного Главнокомандующего.

Присутствуют:

Верховный Главнокомандующий Иосиф Виссарионович Сталин;

Председатель Совнаркома и Нарком иностранных дел Вячеслав Михайлович Молотов;

Генеральный комиссар госбезопасности Лаврентий Павлович Берия;

Специальные консультанты Верховного главнокомандующего:

Комиссар госбезопасности 3-го ранга Нина Викторовна Антонова;

Майор госбезопасности Османов Мехмед Ибрагимович.

18 октября в советское посольство в Берне пришел человек в черной сутане, доставивший личное послание папы Пия XII Верховному Главнокомандующему. В результате уже через день, несмотря на то, что коммунисты не верят во всякую чертовщину, на Ближней даче прошло совещание, в котором принимали участие руководители советского государства и их консультанты из будущего.

Комиссар госбезопасности 3-го ранга Нина Викторовна Антонова напомнила присутствующим, что товарищ Сталин писал о том, что идеи, овладев массами, становятся материальной силой, и добавила, что это верно не только для коммунистических идей, а для всех идей вообще. Идея римской католической церкви овладела массами уже давно, и хоть что в последнюю пару сотен лет она понесла некоторый ущерб от разного рода революционеров-просветителей, тем не менее она все еще представляет материальную силу, вполне достаточную, чтобы с нею считались.

Молотов попробовал было повторить сталинский тезис о Папе Римском и том, сколько у него дивизий.

Берия в ответ на этот демарш только скептически хмыкнул, блеснув стеклами пенсне, а Нина Викторовна Антонова ответила:

– Неважно, сколько у папы Римского дивизий, важно, что за ним стоит около миллиарда католиков во всем мире, в том числе такие союзники и вассалы гитлеровской Германии в Европе, как Венгрия, Хорватия, Словакия, Италия, Испания и Португалия. И если раньше папа, ставший союзником Гитлера через свой махровый антикоммунизм, побуждал их солдат-католиков как можно яростней сражаться с Красной Армией, то теперь, как кондовый антисатанист, он может сыграть прямо противоположную роль. Ведь его приказы будет выполнять огромный аппарат Римско-католической церкви, за два тысячелетия существования отлаженный до идеального состояния. К тому же с фронта и от наших партизан стала поступать информация о том, что гитлеровцы оформляют экзекуции над мирным населением как жертвоприношения своему верховному божеству. Ничего нового в религиозном смысле, они, кстати, не открыли – сатанинские культы практиковались с первых веков существования христианства.

Да и в области практической политики гитлеровского режима изменения минимальны. Этот новый культ так хорошо лег на нацистскую сущность гитлеровского государства, что сразу возникает подозрение, что под него оно и кроилось. Остается понять, почему Гитлер прибег к новой религии здесь и сейчас, но не стал этого делать в нашем прошлом, даже тогда, когда его положение было хуже, чем сейчас.

– Хороший вопрос, товарищ Антонова, можно сказать, фундаментальный, – удовлетворенно хмыкнул в усы Сталин. – Наверное, у кого-нибудь из сидящих здесь товарищей есть свои соображения по этому поводу. Что, например, можете сказать, вы, товарищ Османов, глядя со своей мусульманской колокольни, ну, и конечно, как выходец из будущих времен?

– Как правоверный мусульманин, товарищ Сталин, – сказал майор ГБ Османов, – замечу, что поклонение шайтану для меня и большинства моих единоверцев неприемлемо – как в идейно-духовном, так и в материально-физическом смысле. То, что бесноватый Гитлер являлся почитателем нечистого, было понятно и до того, как он ввел эту свою новую религию, признав этот факт официально. Сомнений в этом не оставляют как людоедское человеконенавистническое учение, изложенное в книге «Майн Кампф», так и практические шаги по воплощению этой идеологии, в том числе и на временно оккупированной территории СССР.

Как честный советский человек, коммунист и интернационалист, могу сказать, что против такого врага, как германский фашизм, хороши любые союзники. Если папа Пий XII хочет встать на нашу сторону, мы должны пожать ему руку и поделиться патронами. Как выходец из будущих времен, я не исключаю, что на такой экзотический шаг мистически настроенного Гитлера – поклонника учений Ницше и мадам Блаватской – подтолкнуло то, что в этом мире обстановка для гитлеровской Германии ухудшается не в пример быстрее, чем это было в нашем прошлом. Должен вам напомнить, товарищ Сталин, что у нас конец октября сорок второго года – это разгар ожесточенных оборонительных боев на развалинах Сталинграда и одновременно пик немецких успехов, когда вся Германия не выключала радиоприемники, ожидая сообщение о падении Сталинграда и, как они думали, о конце войны. Если для советских граждан уже состоявшиеся победы Красной армии выглядят как закономерное продолжение нашего контрнаступления под Москвой, то для немецкой стороны все их поражения представляются ужасными и необъяснимыми, словно мы мистическим образом похитили у них военную удачу. Отсюда и метания Гитлера, ведь даже его собственные генералы не могут объяснить, что происходит на фронте. А сам он, еще недавно такой прозорливый и гениальный, не понимает, где по его войскам может последовать следующий сокрушительный удар и что ему надо сделать, чтобы этот удар не состоялся. Именно по этой причине, как мне кажется, Гитлер и решил ввести поклонение Сатане не после своей окончательной победы в общеевропейской войне, а немедленно, чтобы его новый господин оказал ему сверхъестественную поддержку. Впрочем, товарищи, я не могу ручаться за то, что все было именно так, а не иначе, потому что я не слишком большой специалист по образу мыслей разного рода полусумасшедших личностей, типа непризнанных гениальных художников.

– Все ясно, товарищ Османов, – после паузы произнес Берия, – на фоне того, что мы уже знаем, ваши выводы выглядят убедительно. Источник в ближайшем окружении Гиммлера сообщает, что руководство гитлеровской Германии твердо уверено, что Советский Союз получил значительную помощь от неких высших сил, которая и позволила ему переломить ход войны. Насколько я понимаю, эти высшие силы теперь числятся в личных врагах Гитлера, и он, перепугавшись, кинулся просить помощи у их оппонента. Вопрос только в том, какие действия мы должны предпринять в ответ.

– Товарищи, – растерянно сказал Молотов, – мы что, теперь должны будем заниматься религиозной пропагандой? А как же слова товарища Ленина о том, что религия – опиум для народа?

– Вы неправильно цитируете Ленина, товарищ Молотов, – поправила Антонова, назидательно подняв указательный палец, – Владимир Ильич писал: «религия – это опиум народа», имея в виду нечто противоположное вашему утверждению. Что же касается религиозной пропаганды, то самые ярые обличители, гонители и разрушители храмов по совместительству оказывались закоренелыми троцкистами. Вот, спросите у товарища Берия…

Упомянутый товарищ посмотрел на предсовнаркома и народного комиссара иностранных дел с таким видом, будто хотел спросить: «А не троцкист ли вы, товарищ Молотов?». Обычно от таких взглядов многим становится не по себе, но Молотов был настолько толстокож, что лишь поморщился.

Возникшее напряжение разрядил Верховный Главнокомандующий.

– Если потребуется, – нравоучительно произнес он, – то мы предоставим православной церкви всю свободу действия, которая ей понадобится для борьбы с новым старым врагом. Но только об этом речи пока не идет, потому что еще не ясно: сатанизм – это идейный выверт полусумасшедшего германского фюрера или нам действительно надо ожидать каких-либо враждебных проявлений, так сказать, на физическом уровне? А каково ваше мнение, товарищ Антонова?

– Думаю, товарищ Сталин, – ответила Нина Викторовна, – что события пойдут по первому варианту, и с этой стороны нам не грозит никаких физических проявлений, за исключением действий черных жрецов новоявленной деструктивной религии. Я читала отчеты о том, что произошло в Раве-Русской и некоторых других местах. Эсэсовцы, принесшие в жертву своему злому богу мирных людей, рассчитывали стать непобедимыми и неуязвимыми. А вместо этого они были с легкостью истреблены нашими воинами, которым для этого не понадобилось ни святой воды, ни серебряных пуль. Так что против идей следует сражаться идеями и политическими решениями, нормализовав отношения советского государства с традиционными конфессиями СССР и Европы. А против физический проявлений надо бороться физическими же проявлениями.

– Мы вас поняли, товарищ Антонова, – кивнул Сталин. – Есть мнение, что мы примем к сведению информацию товарищей Антоновой и Османова и будем считать ее рабочей гипотезой. Предлагаю вызвать в Москву митрополита Сергия с помощниками. Пусть они начинают готовить избрание патриарха, а сотрудники наркомата товарища Молотова должны ответить папскому посланцу, что мы будем рады сотрудничать с любыми антифашистскими, то есть антисатанинскими силами. Кроме того, передайте папе, что параллельно с борьбой против гитлеризма мы готовы приступить к обсуждению условий конкордата, который следует заключить между Ватиканом и СССР. И чтобы такие же условия действовали для прочих канонических церквей… У нас все же в Конституции написано о равенство всех перед законом – вне зависимости от пола, национальности и вероисповедания.

Повернувшись к Берии, Сталин добавил:

– А тебе, Лаврентий, необходимо создать в твоем наркомате специальный отдел. Инквизиция не инквизиция, но нечто подобное… Если надо, привлекай специалистов со стороны. Религиозный фанатизм – это плохо, но если его проявляют представители деструктивных сект, этот фанатизм становится хуже стократ.

* * *

24 октября 1942 года, Утро. Швеция. Хельсинборг, окрестности пролива Эресунн.

Командир гвардейской, ордена Ленина, штурмовой бригады морской пехоты ОСНАЗ Гвардии полковник Василий Филиппович Маргелов.

Наша бригада уже несколько дней стоит в этом шведском приморском городишке на берегу пролива Эресунн. Пехотного заполнения за нами почти нет, общевойсковые армии, участвующие в операции по захвату Швеции, заняты выколачиванием немца с территории Норвегии, и бои сейчас идут на подступах к Осло и Нарвику. И хоть у немцев там всего семь урезанных дивизий (из них две австрийские, которые уже несколько раз ощипывались с целью отправки подкреплений на Восточный фронт), сражения там более чем серьезные. Германские егеря и квислинговские формирования сопротивляются отчаянно, осознавая, что после освобождения Норвегии наши войска не станут проявлять никакого снисхождения к тем, кто сотрудничал с немецко-фашистскими оккупантами и тем более воевал на их стороне.

Из-за того, что основные силы Забалтийского фронта были заняты освобождением Норвегии, нашему корпусу морской пехоты особого назначения пришлось обеспечивать береговую оборону южного побережья Швеции. Штаб генерала Чуйкова располагался неподалеку от нас, в шестидесяти километрах в городе Мальме. А сам корпус тянулся на сто шестьдесят километров вдоль побережья от Хальмстада до Треллеборга. Поначалу я думал, что эта оперативная пауза – надолго, возможно, даже до весны. Но потом появились некоторые сомнения. Дивизионы десантных катеров (а какие они катера – по суше бегают почти так же, как по воде, лишь бы земля была ровная) никуда не убрали, и базируются они сейчас километрах в пятнадцати позади нашей позиции в маленьких городках Осторп и Бьюв. В случае необходимости их подадут под погрузки в течение часа с момента получения приказа.

Ведь по ту сторону пролива Эресунн, ширина которого напротив Хельсинборга составляет всего четыре с небольшим километра, расположен датский остров Зеландия и ее столица Копенгаген, оккупированные немцами. Впрочем, оккупированные – это как сказать… В Дании во дворце Амалиенборг остался король Христиан Х, в стране действует избранный до войны парламент и сформированное им правительство социал-демократа Вильгельма Бюля. Существует даже своя армия и военно-морской флот. Бумажная оккупация, никаких зверств или чего-то подобного. Не зря же товарищ Ленин в свое время называл европейских социал-демократов проститутками. Показать в кармане фигу проходящему мимо немецкому офицеру считается у датчан чуть ли не подвигом Сопротивления, а массовый невыход на воскресный пикник сойдет за акцию протеста. Ну ничего – вот попадем мы на ту сторону пролива и объясним датчанам, как надо правильно любить свою родину…

Береговые батареи расположенной прямо напротив Хельсинборга морской крепости «Мидделгрум», в гарнизоне которой служат исключительно датчане, в день нашего прибытия даже открывали огонь из орудий всех калибров (а среди них были и четырнадцатидюймовые) по занятому нами шведскому берегу и, соответственно, по порту и жилым кварталам. Четыре километра для морских пушек – пистолетная дистанция. Наверное, немецкое командование, отдав приказ, хотело прищучить нашу бригаду. Но огонь без корректировки по военной цели неэффективен, так что пострадало в основном мирное население, среди которого было много убитых и раненых…

Но потом по этой датской крепости открыла огонь входящая в состав нашего корпуса артиллерийская бригада, вооруженная по стандартам мехкорпусов ОСНАЗ, которую срочно перебросили в район Хельсинборга. Сорок восемь самоходных гаубиц МЛ-20 на шасси среднего танка Т-42 способны обеспечить как быстрый маневр в пределах занятого плацдарма, так и концентрацию огня по одной цели. Сорок восемь шестидюймовых гаубиц, беглым огнем бьющих по относительно небольшой и к тому же неподвижной цели – достаточно серьезный аргумент.

Дело в том, что эта крепость возникла еще во времена царя Гороха – лет сто, а может быть, и триста назад, когда навесная стрельба не считалась серьезным аргументом в борьбе с вражескими кораблями. Шло время. Земляные защитные валы облицовывались каменными плитами, потом заливались бетоном, бронзовые гладкоствольные дульнозарядные орудия сменились на нарезные стальные казнозарядные. Конструкция же крепости с ее фортами и бастионами оставалась неизменной. Последний раз, как я понял, орудийный парк крепости обновлялся где-то между Русско-японской и Первой мировой, и его состояние, похоже, не очень-то волновало датское командование, ибо узкий пролив эти пушки перекрывали с многократной гарантией.

Командир бригады гвардии полковник Мурашов закончил расчеты и, передав на батареи установки для стрельбы, после пристрелочного выстрела отдал приказ: «НЗО «Ольха», десять снарядов беглый огонь!», после чего на открытые сверху артиллерийские позиции датской береговой артиллерии обрушился шквал, состоящий из полутысячи шестидюймовых гаубичных снарядов, часть которых имела дистанционные осколочные радиовзрыватели, обеспечивающие подрыв в десяти-пятнадцати метрах над землей. Пятнающие воздух угольно-черные кляксы разрывов были видно очень хорошо. А это страшно – все живое, что не имело прикрытия сверху, шквал осколков сметал к чертям собачьим. Две минуты беглой стрельбы всей бригадой – и тишина. С датской стороны тоже. Больше мы от гарнизона этой крепости никаких неприятностей не имели.

То ли там действительно были тяжелые потери и повреждение матчасти, то ли датские артиллеристы не хотели, чтобы на них в обратку дождем сыпались шестидюймовые снаряды… Ведь, в отличие от обычной полевой артиллерии (которая, отстрелявшись, снимается с позиций и уходит от греха подальше), береговые батареи, пушки которых весят несколько десятков тонн, деться никуда не могут, и потому вынуждены терпеть ответный обстрел. Бронебашенные батареи, прикрытые броней и бетоном, конечно, поустойчивее к артиллерийскому обстрелу, но в данном случае речь о них не шла.

Одним словом, если не считать тот обстрел, мы здесь как на курорте. Шведское население, хоть и ворчит втихаря, но никаких особых эксцессов не устраивает. Последний раз Швеция воевала, кажется, сто тридцать лет назад, и не хочет повторять это снова. Вот, например, местная учительница и по совместительству моя квартирная хозяйка Герта, статная женщина в возрасте около тридцати, с пышной, обвитой вокруг головы косой цвета спелой пшеницы, вдова с трехлетним сыном. Мужа-рыбака взяло море безо всякой войны. А может, это была сорванная с якоря в шторм мина – одна из тех, которыми, начиная с тридцать девятого года немцы, финны (да и наши тоже) стали обильно загаживать Балтику. Никто не знает, что там произошло. Еще осенью сорокового ушли рыбаки на промысел в море – и с тех пор ни ответа, ни привета. И даже на русскую, то есть советскую, подлодку дело не спишешь. Ну что тут можно сказать – все мы смертны…

Ничего личного у меня к этой Герте не было и нет. Ну, квартирная хозяйка, ну женщина, ну молодая, ну грудастая – и что с того? Самое главное, что не наш, не советский она человек. Нас перед этой операцией особо предупредили, чтоб блюли моральную чистоту не заводили шашней с местными. А за насилие и вовсе пообещали поотрывать все, что снизу болтается, и отправить в штрафроту. Это я понимаю. Ведь мы, бойцы и командиры Красной Армии, представляем здесь великий Советский Союз. Не хватало еще, чтобы на нас, советских солдат, показывали пальцами и говорили, что, мол, они развратники, грабители и подлецы.

Кроме того, я и сам не хотел никаких отношений с этой, или еще какой другой, местной женщиной. В любом случае, с такими надо со всем уважением, ведь не какая-нибудь гулящая баба, а честная вдова. А то еще западет в сердце – так, что и не выдерешь. И что тогда делать? Ведь пока неизвестно, как после войны дело обернется. Будет Швеция в составе СССР или останется независимой буржуазной страной, как говорится, с человеческим лицом.

Но я боюсь, что из моих благих намерений ничегошеньки не выйдет… Ибо эта Герта сама положила на меня глаз и всячески демонстрирует признаки своего благоволения. А то как же – молодой, всего тридцать четыре года, и уже полковник; к тому ж недурен собой, не хилый заморыш и не тучный толстяк. К тому же я принадлежу к армии-победительнице, которая уже переломала кости хваленому вермахту и, как говорят, в глазах женщин это тоже немало стоит. Спасает меня пока лишь то, что я ни бум-бум по-шведски (только немного по-немецки), а Герта не понимает по-русски. Но вот ведь какая штука – птички там небесные или зверьки и вовсе человеческого языка не знают, но при этом умудряются как-то размножаться… Поэтому, уходя спать, я не забываю закрывать дверь в комнату на щеколду. Тьфу, тьфу, от греха подальше…

* * *

25 октября 1942 года, Утро. Дания. Хельсингер, окрестности пролива Эресунн.

Бывшая русская Великая Княжна, дочь русского императора Александра III и внучка датского короля Христиана IX, Ольга Александровна Романова.

Дочь предпоследнего русского императора вместе со своими родными и близкими стояла на берегу, с тоской и отчаянием глядя туда, где за серыми водами пролива Эресунн лежал шведский берег. Совсем недавно Ольге Александровне Куликовской-Романовой исполнилось шестьдесят лет… Рядом с ней стоят самые близкие люди. По правую руку – муж, Николай Куликовский, а чуть позади – их сыновья со своими датскими женами: Тихон с Агнет и Гурий с Рут. Рут, в свою очередь, держит на руках годовалую Ксению, а еще одно пополнение благородного семейства Куликовских-Романовых находится у нее в животе. Оба ее сына являются полноправными подданными датского короля, и оба выбрали для себя военную карьеру в рядах престижной датской Королевской гвардии. Только Тихон служит в пехотном, а Гурий – в гусарском полку. По этой причине оба они прекрасно знают положение дел в датской армии.

Все эти люди, осколки былой роскоши, сейчас оказались между Сциллой наступающих большевистских армий, стоящих в нескольких километрах к северу, и Харибдой германского фашизма, в последнее время оборотившегося самым настоящим сатанизмом, захватившим всю Европу. Конечно, в Дании эсэсовцы пока еще не закрывали церкви, а их черные жрецы не приходили по ночам в дома тех, чье происхождение было признано недостаточно арийским, с целью забрать для жертвоприношения молодых женщин и детей. Но все понимали, что начало этого кошмара – лишь вопрос времени. С одной стороны, Романовы, как династия, имели самое что ни на есть арийское происхождения. А с другой стороны, стало известно, что датскую армию, которую в сороковом году подвергли мягкому интернированию, в полном составе собираются отправить на Восточный фронт.

Но это было до известия о том, что Советский Союз объявил войну Швеции и в первые же часы этой войны взял штурмом Стокгольм. Восточный фронт сам приблизился к Дании на минимальное расстояние и остановился за проливом Эресунн. Узнав об этом, Тихон сказал Ольге Александровне:

– Знаешь, мама, датская армия не воевала против немцев, не будет воевать и за них. Прошли те времена, когда датчане храбро сражались со шведами и немцами за Сканию или Шлезвиг-Гольштейн. Нынешнее поколение считает, что пусть их лучше завоюют, чем они будут вести войну, в которой невозможно победить. Дания – маленькая страна, имеющая могучих и жадных соседей, и в силу этого изначально считает себя заложницей их политических игр…

Историческая справка:

Потомки Романовых, как и остальная датская колония эмигрантов из России, просто не знали, куда деваться. С одной стороны были немцы со своим полоумным Гитлером, помешавшиеся на расовой теории и ударившиеся в поклонение Сатане, лишь бы остановить накатывающий с востока стальной вал советских механизированных корпусов. Любой не ариец, а особенно не арийка, попав на территорию Третьего Рейха, рисковал в быть схваченным прямо на улице, чтобы стать жертвой, приносимой арийскому богу на специальном эсесовском капище. С другой стороны были «красные», в последнее время научившиеся наносить врагам удары сокрушительной силы. При этом их десантные части, сконцентрированные в южной части Швеции, в любой момент были готовы перепрыгнуть через узкий пролив Эресунн. Жители Хельсинки и Стокгольма уже познали на себе ярость нашествия новых восточных варваров. Теперь же, наверное, пришло время Копенгагена…

Полковник Куликовский, кряхтя и слегка постанывая от ноющей боли в раненой четверть века назад ноге, сказал жене и сыновьям, что, с его точки зрения, десантная операция большевиков на остров Зеландия в свете складывающейся стратегической ситуации становится неизбежной. Большевистскому Балтийскому флоту пролив Эресунн нужен для выхода в Северное море.

Настроения в русской диаспоре были близки к паническим. Никто не знал, что делать и куда бежать. Шквальная бомбардировка большевиками морской крепости «Миддлгрум» в ответ на обстрел противолежащего шведского Хельсинборга, и тишина, установившаяся в последующие дни, когда большевиков больше никто не провоцировал, показали, что намерения красных весьма серьезны, но при этом они не хотят лишних жертв среди некомбатантов ни на той, ни этой стороне фронта. Тихон имел знакомых, которые служили в этой крепости и выжили при обстреле. Переговорив с ними в королевском госпитале, он сделал вывод, что то был настоящий ад, и все не успевшие спрятаться в укрытия в начале бомбардировки, погибли на месте. Теперь датские артиллеристы боятся даже смотреть в сторону противоположного берега, а заставить их открыть огонь можно лишь под страхом расстрела.

К тому же прошлой ночью Ольге Александровне приснился, как она посчитала, вещий сон. В нем по светло-серому осеннему небу бесшумно скользили темные тени планеров с нарочито большими красными звездами на крыльях, а где-то далеко вверху, под облаками, гудели моторами огромные четырехмоторные бомбардировщики, имя которым – легион. Планеры бесшумно опускались на большой зеленый луг и из них выскакивали кряжистые, почему-то бородатые, до зубов вооруженные мужики в зеленых пятнистых полушубках, обвитых пулеметными лентами, и папахах, перечеркнутых красной полосой. Она, маленькая и слабая пожилая женщина, застыла в испуге, стараясь закрыть спиною детей, которые виделись ей снова маленькими мальчиками. Но красные, которые в этом сне были для нее на одно лицо (и это лицо являлось лицом ее собственного отца), не замечая скорчившегося в испуге семейства, бежали мимо нее. Обернувшись, она увидела, что далеко за ее спиной эти бородатые мужчины вступают в бой с рогатыми и хвостатыми чертями, одетыми в узнаваемые мундиры и каски цвета фельдграу.

Ольга Александровна тут же рассказала свой сон мужу и сыновьям, и после этого семейство погрузилось в старенький автомобиль, оснащенный мерзко воняющим дровяным газогенератором, и отправилось к морю смотреть на противоположный берег. Будь оккупационный режим в Дании чуть менее либеральным, такая поездка выглядела бы подозрительной и непозволительной. Но что было, то было, и Куликовским-Романовым удалось подъехать почти к самому урезу воды. Был отлив, и мерзко крикливые, сварливые чайки ходили по мокрому песку, выискивая и поедая всякую морскую мелочь, не успевшую сбежать с отступающей водой.

– Мама, мне страшно, – сказал встревоженный Гурий, увидев эту картину безудержного пиршества, – давай вернемся домой, соберем вещи и уедем отсюда как можно дальше. Папа был прав. Красные скоро будут здесь, и тогда нам всем несдобровать…

– Да, мама, – поддержал Тихон младшего брата, – тут становится опасно. Давай уедем…

– Нет, мои дорогие, – покачал головой полковник Куликовский, – уезжать опаснее, чем оставаться. Ведь уехать мы можем только на юг, на территорию Германии; а вам известно про тот ужас, который сейчас там творится? Многие наши знакомые, жившие в Германии, просто исчезли без вести, и никто не знает, что с ними случилось. А о других достоверно известно, что они попали в концлагерь по причине неарийского происхождения. К тому же, чтобы просто выехать даже не из Дании, а только с острова Зеландия, необходимо получить специальный пропуск и проездные документы, в которых следует указать цель поездки и сам маршрут, отклоняться от которого запрещено. Без этих документов в Германии нас арестует первый же полицейский патруль, а получить их будет очень непросто и очень долго. Нет, если уж так суждено, мы должны остаться и принять все, что приготовила нам судьба и большевистские палачи. Я уже слишком стар и не в состоянии бегать от смерти.

– Папа, да что ты говоришь?! – воскликнул пораженный Гурий. – Неужели ничего нельзя сделать, ведь мы же не обычные обыватели?

Старый полковник скептически хмыкнул.

– Когда летом гестапо в Лондоне за злой язык арестовало вашу тетку Ксению, ничего не смог поделать даже ваш двоюродный дядя король Эдуард. Сейчас на территории Рейха нет никого, кто был бы защищен от самого гнусного произвола. Тем более что мы не участвовали в Гражданской войне и, следовательно, не можем считаться врагами большевиков. Ведь их прощение получил даже генерал Деникин, исчезнувший во Франции и каким-то объявившийся на территории Совдепии. Говорят, что большевистский вождь Сталин даже наградил его орденом Боевого Красного Знамени… Вы можете себе представить – Деникин и этот революционный орден? Похоже, у господина Сталина весьма специфическое чувство юмора…

– Дорогой мой, – со вздохом сказал Ольга Александровна, – я же просила не упоминать при мне об этом человеке. Что касается отъезда, то тут я скорее поддержу тебя, чем наших сыновей. Нам некуда и незачем бежать. После краха Германии, который, как теперь очевидно, состоится в течение ближайшего года, в Европе не останется таких мест, куда не смогли бы добраться танки красных. Кроме того, год сейчас тоже отнюдь не девятнадцатый, и большевики уже совсем не те. Мы остаемся и примем все, что бы ни приготовила нам судьба.

* * *

28 октября 1942 года. 17:35. Москва. Кремль, кабинет Верховного Главнокомандующего.

Присутствуют:

Верховный Главнокомандующий – Иосиф Виссарионович Сталин;

Начальник Генерального Штаба – генерал-лейтенант Александр Михайлович Василевский;

Нарком Военно-морского флота адмирал Николай Герасимович Кузнецов;

Народный комиссар внутренних дел – генеральный комиссар госбезопасности Лаврентий Павлович Берия.

Специальные консультанты Верховного главнокомандующего:

Комиссар госбезопасности 3-го ранга Нина Викторовна Антонова;

Майор госбезопасности Мехмед Ибрагимович Османов.

Верховный махнул рукой, приглашая всех садиться.

– Товарищи, – сказал он, – есть мнение, что в самое ближайшее время наши войска – а конкретно корпус морской пехоты особого назначения генерала Чуйкова – должны провести Зеландскую десантную операцию, к которой у нас, в принципе все готово. О том же нас просит и адмирал Кузнецов, потому что захват острова Зеландия вместе с Копенгагеном откроет нашему Балтийскому флоту путь на оперативные просторы Северного моря и, следовательно, Атлантического океана.

– Так точно, товарищ Сталин! – браво отрапортовал нарком РККФ, – захват контроля над проливом Эресунн позволит нашему флоту выйти из Балтийской лужи в…

– …другую лужу, – с улыбкой добавил Василевский. – С одной стороны, и контроль над Датскими проливами, и Копенгаген в качестве передового пункта базирования для нашего Балтийского флота весьма неплохо; но не слишком ли мы зарвались, товарищи? Наши коммуникации к скандинавской группировке чрезвычайно растянуты, что чревато нарушением снабжения. К тому же они пролегают через Балтийское море, в котором противник еще имеет значительное присутствие в виде кораблей, подводных лодок и авиации. Стоит чуть зевнуть – и транспорт с боеприпасами, топливом или подкреплениями окажется на дне. Кроме того, основная часть Забалтийского фронта ведет тяжелые бои, осуществляя наступательные операции в Норвегии сразу на трех направлениях – на юге, после взятия Осло, наши войска наступают на Старвангер и Берген, в средней части Норвегии – на Тронхейм, и на севере – на Нарвик и Тромсе. Не стоит забывать и об угрозе со стороны блокированной у нас под Мурманском 2-й горной армии генерала Дитля. В район Петсамо-Киркенес они вцепились мертвой хваткой, и выбить их оттуда будет очень непросто.

– Товарищ Василевский явно сгущает краски, – сказал Кузнецов, – наш флот и авиация господствуют на Балтийском театре военных действий и в состоянии обеспечить безопасность коммуникаций Забалтийского фронта. Что же касается генерала Дитля и его армии, то благодаря действиям моряков-североморцев уже полгода в Киркенес не приходил ни один транспорт, а с началом шведской операции прервались и сухопутные коммуникации. Конец октября в Заполярье – это уже зима, и у немцев теперь только два выхода – вымереть от холода и голода или безоговорочно капитулировать, третьего не дано. Единственная остававшаяся в их распоряжении дорога – это две тысячи километров извилистой немощеной заполярной трассы, большей частью проходящей по гористой местности.

– По данным нашей разведки, – усмехнулся Берия, – Дитль капитулирует после взятия нашими войсками Нарвика, что, как я понимаю, товарищ Василевский, является вопросом нескольких дней.

– Да, – ответил Василевский, – горнострелковая дивизия, наступающая в направлении Нарвика, уже вышла к берегу Офотфьорда севернее города и, следовательно, перерезала дорогу, ведущую к Киркенесу. Так что сухопутные коммуникации германских войск под Мурманском можно считать перерезанными. Да и какие там были коммуникации – для немцев одно мучение. Уже после того, как наш Северный флот с помощью кораблей потомков заблокировал Киркенес, Тромсе и Нарвик, 20-я горная армия немцев прекратила активные операции и, экономя материально-технические средства, перешла к пассивной обороне.

– По данным радиоразведки, имеющимся в нашем наркомате, – сказал Берия, – после разгрома Финляндии и высадки наших войск в Швеции генерал Дитль неоднократно обращался к Гитлеру с предложением отвести свою армию в район Нарвика, где она хотя бы не окажется отрезанной от снабжения. Но в ответ он только получал приказы «держаться до последней возможности» и всякий бред о легионах Ада, которые вот-вот встанут на сторону непобедимого вермахта…

– Да, похоже, что у Гитлера совсем с головой стало совсем нехорошо… – со вздохом произнес Сталин и после некоторой паузы добавил: – Вот видите, товарищ Василевский, все не так плохо, как вы только что описывали, и если эта операция не потребует от нас привлечения дополнительных резервов, то мы вполне можем пойти навстречу нашим военным морякам. Тем более вы сами сказали в начале нашего разговора, что контроль над Датскими проливами, Копенгаген в качестве передового пункта базирования и участие нашего Балтийского флота в операциях в районе Северного и Норвежского морей приведут к положительным изменениям обстановки на советско-германском фронте.

– Хорошо, товарищ Сталин, – с некоторым сомнением произнес Василевский, – Генеральный штаб может согласиться на Зеландскую десантную операцию, но только если она будет иметь ограниченный масштаб, не предусматривая десантов на континентальную часть Дании. По мнению наших специалистов, развивать наступательные действия на Датском направлении можно будет только после завершения боевых действий на Скандинавском полуострове, в том числе и капитуляции армии Дитля и последующей оперативной паузы, необходимой для перегруппировки наших войск, расположенных на северном фланге Советско-германского фронта. Не забывайте, товарищи, что резервы обученной живой силы и запасы материально технических средств, накопленные нами для проведения летне-осенней кампании, почти исчерпаны и сейчас войска снабжаются маршевыми пополнениями, топливом и боеприпасами буквально с колес. Да, эту кампанию мы выиграли, и успех наш налицо. В результате наших действий фронт сейчас находится не под Сталинградом и на Кавказе, а в Скандинавии, Прибалтике, на госгранице СССР, Венгрии и на Балканах, и противник при этом понес тяжелейшие потери. Но и нашим войскам нужен отдых в преддверии решающего удара по врагу. Сейчас наша окончательная Победа уже видна невооруженным глазом, и мне не хотелось бы оттянуть ее наступление какими-нибудь необдуманными авантюрами.

– Очень хорошо, товарищ Василевский, – кивнул Сталин, – мы вас поняли и разделяем вашу позицию. Как говорил в свое время товарищ Ленин – лучше меньше, да лучше. Итак, товарищ Кузнецов, ответственность за проведение Зеландской десантной операции корпуса морской пехоты особого назначения под командованием товарища Чуйкова возлагается на военно-морской флот и вас, товарищ Кузнецов, лично. Правда, товарищ Берия говорит, что в этом датском вопросе есть еще один подзабытый политический аспект, о котором он нам сейчас и расскажет.

– Значит, так, товарищи, – сверкнул стеклами пенсне «лучший менеджер всех времен и народов», – тут товарищи из будущего вспомнили, что в Дании, на острове Зеландия, всего в двадцати километрах от Копенгагена, вместе с семьей проживает младшая сестра последнего русского императора, Ольга. Сотрудничество с данной особой было бы нам весьма полезно в плане налаживания контактов с промонархической эмиграцией, которой давно пора понять, что гражданская война закончилась и большевики в России – единственная реальность, данная им в ощущениях. Тем более что в настоящий момент у нас перед глазами имеется положительный опыт генерала Деникина…

– Генерал Деникин с его отцом, бывшим крепостным, никогда не был монархистом, – покачала головой Нина Викторовна Антонова, – но в остальном все верно. Круги эмиграции, считающие существование России, пусть даже в форме Советского Союза, ценностью, не требующей обоснований, должны сотрудничать с нами, а с остальными – готовыми идти хоть с Гитлером, хоть с чертом, но против большевиков – мы будем вести борьбу на уничтожение. Что же касается бывшей великой княгини Ольги, то заполучить ее в свое распоряжение было бы весьма желательно, хотя бы для того, чтобы она была в руках у нас, а не у наших противников. А то вдруг понадобится для чего-нибудь – а вот она, здесь; тем более что ни сама Ольга, ни ее сыновья не лезут на царский трон сами и не советуют это делать другим. И обращаться поэтому с ней и ее родными следует со всем уважением и в соответствии с этикетом.

– Очень хорошо, товарищ Антонова, – кивнул Сталин, – как говорят хозяйственные малороссы: «а то вдруг спросят, а у меня есть». Но захочет ли бывшая великая княгиня идти на контакт с нашими представителями, или при приближении наших войск постарается удрать куда подальше, как она удирала от Красной Армий во времена Гражданской войны? Наверное, такие как она, белоэмигранты до сих пор считают, что, попав к нам в руки, они немедленно подвергнутся расстрелу или, в лучшем случае, отправятся пилить лес в сибирские лагеря.

– Для этого, товарищ Сталин, – вместо Антоновой ответил Берия, – мы предлагаем во время проведения только что утвержденной Зеландской десантной операции направить за семьей Романовых-Куликовских спецмиссию ОСНАЗА НКВД, которая удержит их от ненужных и необдуманных поступков. Руководить этой миссией мы поручим присутствующему здесь майору Османову, который прекрасно осведомлен как о ценности великой княгини для нашего дела, так и о том, что ему надлежит делать в той или иной ситуации. Если на то будет ваше разрешение, то товарищ Османов немедленно вылетит в Мальме, где расположен штаб генерала Чуйкова…

– Есть мнение, – задумчиво произнес Верховный, – что предложенную товарищем Берия спецоперацию провести необходимо. На этом, товарищи, у нас все. До свидания и все свободны, кроме товарища Берия, которого я попрошу ненадолго задержаться.

* * *

1 ноября 1942 года, Ранее утро. Швеция. Хельсинборг, окрестности пролива Эресунн.

Командир гвардейской, ордена Ленина, штурмовой бригады морской пехоты ОСНАЗ Гвардии полковник Василий Филиппович Маргелов.

В этот раз все было, как и в два предыдущих раза, когда наша бригада участвовала в стратегической десантной операции. Мы до рассвета, плотно позавтракали и приготовились к погрузке на водолеты. Провожая меня из дома, Герта по-бабьи всплакнула, что-то сказала по-шведски, потом перекрестила на прощанье. Она ведь все-таки добилась своего, чертовка этакая… Встретила как-то раз прямо у двери в мою комнату и, не дави слова сказать, втолкнула внутрь, защелкнула дверь на задвижку, после чего сняла через голову платье (у меня, как в семнадцать лет, аж дух перехватило), под которым не было ничего. И я покорился ее желанию и позволил увлечь себя в постель, где мы и занялись тем, что было неизбежно с самого начала… По-другому поступить было бы стыдно. Не бегать же мне по Хельсинборгу с криком, что меня хочет моя квартирная хозяйка, женщина самых выдающихся вперед достоинств, огромных и плотных, как половинки арбуза. Кстати, я вообще впервые видел такие большие сиси…

Все оставшиеся мне в Хельсинборге ночи мы провели вместе, и, если будет возможность, я обязательно вернусь к этой белокурой статной королеве и увезу ее с собой. Потому как замполиты вдруг начали говорить, что после войны тут не будет Финляндии, Швеции, Дании, Норвегии и даже Германии или Франции, а будет один большой Советский Союз. Ведь не для того же мы собираемся освободить народы Европы от фашистско-сатанинского рабства, чтобы потом снова отдать их в кабалу собственным угнетателям-капиталистам. Мы уже освободили от буржуазного угнетения Финляндию, Швецию, сейчас освобождаем Норвегию, и вот теперь пришла очередь Дании.

Единственная разница с предыдущими десантами заключалась в том, что пролив Эресунн, который нам требовалось преодолеть, был очень узким, всего четыре с половиной километра. Поэтому только один батальон нашей бригады предназначался для захвата морской крепости «Мидделгрум», а остальным предстояло прямо на водолетах совершить глубокий обходной маневр и, заняв западные окраины города, отрезать пути отхода из Копенгагена германской оккупационной администрации и лояльного этим оккупантам датского правительства и короля с семейством. В то же время еще одна бригада нашего корпуса, ныне дислоцированная в Мальме, десантируется на южных окраинах датской столицы у городка Драгер, захватив береговые батареи и взяв датскую столицу в клещи. Если вы отрезаете голову лягушке, то следует делать это по всем правилам, чтобы бедная не успела даже квакнуть.

Этот обходной маневр стал причиной появления в моем штабе майора госбезопасности Османова вместе со спецгруппой стратегического ОСНАЗа ГРУ. Предъявленный майором документ с полномочиями, требующий содействия от органов госбезопасности, а также от армейского и флотского командования всех уровней, был подписан наркомом Берией, нашим флотским главкомом Кузнецовым, начальником Генштаба Василевским, и в самом низу стоял скромный росчерк Верховного красным карандашом: «И-Ст.»

Оказывается, что этот самый майор и его команда должны взять под контроль и не допустить бегства вглубь Дании сестры бывшего российского императора вместе с ее семьей, а также предотвратить любые инциденты со стороны наших войск. Мало ли у кого сохранились неприятные воспоминания со времен «до без царя»; а товарищ Сталин хочет, чтобы впечатления у Куликовских-Романовых о Красной армии остались нейтрально-благожелательные.

Когда я спросил, с чего это вдруг возник такой интерес к осколкам бывшей Российской империи, майор Османов ответил, что, как и в случае со спасением британского короля, имеются планы на большую послевоенную политическую игру, так что ситуация более чем серьезная. По незначительному поводу или из простой любезности ОСНАЗ ГРУ гонять никто не будет, да и таких людей, как он сам, зря тоже не побеспокоят.

Что в этом майоре мне показалось необычным, а точнее, непривычным, я понять не могу, но мне кажется, что он принадлежит той же команде пришельцев из будущих времен, что и полковник Гордеев. Да и ребята с ним были явно из гордеевской команды. Таких физически крепких, тренированных и уверенных в себе мордоворотов я до сего дня встречал только на Волховском фронте в феврале этого года, когда те под руководством полковника Гордеева готовили мой спецбатальон, ставший к нынешнему моменту бригадой морской пехоты, к воздушному десанту на Любань. Еще подобные разговоры ходили о создателе механизированного ОСНАЗа – ранее полковнике, а ныне генерал-лейтенанте Бережном. Говорят, что в основе его бригады была целая воинская часть «оттуда», которая и показала нашим, как правильно наматывать на кулак немецкие кишки. Но впрямую я спрашивать у майора ничего не стал. Видно, что в любом случае он мне ничего не ответит – потому что не такой человек, чтобы, даже несмотря на нашу общую принадлежность к ОСНАЗу, так запросто разговаривать с малознакомыми людьми на темы государственной важности.

Потом мы начали, что называется, сверять часы – и выяснилось, что дом этих Куликовских-Романовых расположен в том самом местечке Боллеруп, где я сам планировал развернуть свой КП после того, как моя бригада займет назначенные рубежи на западной окраине Копенгагена. Подумав, я сказал, что спецгруппа Ставки могла бы прибыть туда в боевых порядках моей бригады, все равно быстрее нас может быть только ветер. Но майор Османов ответил, что у него имеется приказ прибыть в Боллеруп до того, как туда вступят наши войска; а он привык точно исполнять приказы.

Согласовав со мной частоты связи по рации, а также взаимные сигналы опознавания, майор удалился – корее всего, на ближайший аэродром, откуда мог взлететь самолет с десантным планером на буксире, ибо иначе майор никак не мог оказаться на месте раньше нас.

* * *

1 ноября 1942 года, Утро. Дания. Западный пригород Копенгагена пос. Боллеруп.

Бывшая русская великая княжна, дочь русского императора Александра III и внучка датского короля Христиана IX, Ольга Александровна Романова.

Как это и было в моем сне, ранним утром первого ноября нас разбудил гул множества моторов. Накинув пальто и выбежав во двор, я увидела, что над нашими головами прямо под облаками курсом на запад в сопровождении большого количества истребителей летят большие двухмоторные самолеты с красными звездами на крыльях. Не было слышно ни взрывов, ни стрельбы; только рев моторов и скользящие под облаками тени. Холодный мокрый ветер трепал мои волосы, и мне казалось, что я еще сплю и это мне все снится.

Сыновья, выскочившие на улицу следом за мной, принялись убеждать меня, что все происходит как раз наяву, уговаривая уйти в дом, чтобы не простудиться, ведь ночные тапочки на ногах – не самая лучшая обувь для начала ноября. При этом они дружно сказали, что, скорее всего, датские зенитчики не хотят открывать стрельбу, чтобы не обратить на себя ярость этой армады, способной вдребезги разнести Копенгаген и окрестности. Вот так бывает с малыми слабыми нациями, которые мимоходом становятся игрушкой великих держав… Сегодня их господин Германия, завтра – большевистская Россия, послезавтра – Великобритания или Америка (хотя нет; Британия, скорее всего, уже навсегда выбыла из рядов стран-великанов, превратившись в такую же игрушку судьбы и чужой воли, как и Дания). Тем не менее мы, кажется, все-таки дождались момента, когда большевики решили взять Данию и открыть путь красному Балтийскому флоту в Атлантику. Господи, что будет с моей несчастной семьей? Неужели я совершила ужасную ошибку, когда настояла, чтобы мы остались здесь?

Вот, как и в моем оказавшемся пророческим сне, над вершинами деревьев Идретспарка скользнули две серые тени, превратившиеся затем в размалеванные маскировочными пятнами планеры; деловито и уверенно они скользили к пустырю за нашим домом. Тихон и Гурий чуть ли не силой пытались увести меня в дом, но это у них не получалось. Я твердо решила, что встречу свою судьбу здесь и сейчас, в том виде, в каком она меня застала этим утром. Чуть погодя, тяжело опираясь на палку, из дома вышел мой муж и категорически потребовал, чтобы я надела на ноги теплые ботинки, которые он принес с собой. Вот так я и встретила посланцев господина Сталина: в пальто, накинутом поверх ночной рубашки, с распущенными седыми волосами и в теплых ботинках на босу ногу… И как ни странно, они меня даже не расстреляли.

Это были три десятка хмурых людей, вооруженных короткими карабинами и одетых в странную, чуть мешковатую форму темно-зеленого цвета, без каких-либо признаков принадлежности к большевистской армии, зато с множеством карманов. В противоположность моему сну, они были гладко выбриты. И лишь один из них имел на лице аккуратные, он очень выразительные темные усики. Этот человек, невысокий офицер кавказско-азиатской наружности, как раз и возглавлял всю группу. Вежливо нас поприветствовав, он представился Мехмедом Османовым, майором государственной безопасности. Милейший с виду человек; но муж шепнул мне, что чувствует в нем настоящего абрека-головореза.

Этот майор Османов сообщил моему встревоженному семейству, что прибыл сюда по приказу советского правительства, дабы уберечь нас от ненужных эксцессов во время проводимой в данный момент Зеландской десантной операции. Замешана ли в этом деле политика? Разумеется, замешана; иначе бы по нашу душу не прислали этих головорезов, которые утащили моего непутевого двоюродного племянника Георга вместе с семьей прямо из-под носа прогерманских мятежников. Господин Сталин хочет наладить связь с кругами нашей эмиграции, которые майор Османов назвал вменяемыми. И для этого я с семейством нужны ему живые, здоровые и дружески настроенные к современным большевикам, которые нынче совсем не те, что были двадцать лет назад. А там, как говорится, возможны варианты. Самое главное, как сказал майор Османов, что господину Сталину очень нравится, что ни я, ни кто-либо из моих родных не пытался вскарабкаться на вымышленный российский трон, как это делали Кирилл Владимирович и Николай Николаевич, полностью дискредитировав своими сварами монархическую идею.

* * *

1 ноября 1942 года, Полдень. Дания. Западный пригород Копенгагена пос. Боллеруп.

Командир гвардейской, ордена Ленина, штурмовой бригады морской пехоты ОСНАЗ Гвардии полковник Василий Филиппович Маргелов.

Когда мы прибыли в этот самый Болеруп, где по плану мне предстояло развернуть штаб бригады, у майора Османова тут все уже было в порядке. Он пил чай в гостях у бывшей царевны, а его головорезы несли службу поблизости от ее дома. Местные полицейские им в этом не препятствовали. Немцев же поблизости не наблюдалось. Правда, в самом Копенгагене слышалась спорадическая перестрелка и редкие взрывы. Одна десантная бригада ОСНАЗ штурмовала датскую столицу в лоб, высаживаясь прямо в порту, а еще одна обходила город по южной окраине. Одним словом, дым стоял коромыслом, но по звукам боя не чувствовалось той напряженной схватки, когда штурмовые подразделения прогрызают себе дорогу огнем. Не было слышно артиллерии (ни штурмовой, ни гаубичной), а это значило, что самым тяжелым оружием, которое наши могли использовать в уличных боях, были ручные и станковые реактивные гранатометы.

Едва я появился в доме, как майор Османов представил меня хозяевам.

– Вот, – заявил он с усмешкой, – прошу любить и жаловать, полковник Василий Маргелов, настоящий герой, орденоносец и будущий маршал десантно-штурмовых войск.

Странный человек этот майор. С одной стороны, посмотришь на него – он наш, советский командир, орденоносец и герой. А с другой стороны, для этих осколков прошлого он каким-то образом тоже оказался вполне своим. Муж бывшей царевны, старый белогвардейский полковник, называет Османова господином майором, а оба их сына, оказавшиеся датскими офицерами, по-старорежимному щелкают перед ним каблуками, как перед старшим по званию.

Эта семейка оставила у меня какое-то двойственное ощущение. С одной стороны, как говорил майор Османов, до революции за любовь к народу эту женщину с простым русским лицом считали чуть не за большевичку, называли «красной» и, несмотря на ее родство с царем, всячески над ней надсмехались. С другой стороны, после революции она не осталась в СССР, чтобы строить новую жизнь (раз уж она была такой «красной»), а сбежала за границу, и ее сыновья стали не командирами РККА, а офицерами датской армии.

Оказывается, после того как Дания капитулировала перед Германией, сыновья бывшей царевны взяли на службу отпуск и теперь постоянно пребывали с семьей. Вот они-то и сказали мне, что датская армия воевать не будет ни за, ни против немцев. Те, кто хотел воевать за них, уже записались добровольцами в датский легион СС, отправились к нам на Восточный фронт, и погибли там почти все. А остальные делать этого не намерены. Да, они ходят на службу и отбывают на ней положенное время, но желания сражаться и погибать хоть за что-то или кого-то не испытывают и хотят, чтобы их оставили в покое.

Какая-то несерьезная была у них тут оккупация… Но теперь все поменялось. Мы научим этих датчан, как надо любить свою Родину. Повыловим всех – и тех, кто просто прислуживал немцам, и тех, кто воевал против Красной армии. Кстати, майор Османов рассказал, что к нему уже подходили «добрые самаритяне» из местных и указывали, в каких именно домах скрываются местные нацисты и их ближайшая родня. Такие уж тут нравы.

Разбитые и вытесненные из Копенгагена немецкие подразделения, мелкие группы и отдельные солдаты стали появляться в окрестностях Боллерупа уже после полудня. Но, большинство из них, поняв, что путь к отступлению отрезан, бросали оружие и поднимали руки. И лишь некоторые отчаянные пытались прорваться дальше на запад. Но это уже было бессмысленное сопротивление, которое пресекалось самыми жесткими мерами.

* * *

1 ноября 1942 года, Вечер. Третий рейх, Бавария, резиденция Гитлера «Бергхоф».

Получив известие о внезапном захвате Копенгагена русским десантом, фюрер предсказуемо впал в состояние неконтролируемой ярости. Он уже знал, что датские части, расквартированные на острове Зеландия, не оказали русским ни малейшего сопротивления, в результате чего защищать датскую столицу от большевистских головорезов пришлось единственному немецкому пехотному полку, который в результате подвергся полному разгрому и уничтожению.

Именно в тот день, когда пал Копенгаген, обосновавшаяся на шведских аэродромах большевистская авиация приступила к систематическим налетам на Киль, Бремен, Гамбург, Штеттин, а также с помощью управляемых планирующих бомб серьезно повредила Кильский канал, сделав невозможным использование этого важнейшего гидросооружения в течение длительного времени. Вполне очевидно, что удар по германской портовой инфраструктуре Балтийского и Северного морей и Кильскому каналу наносился в интересах русского Балтийского флота. Теперь, овладев Датскими проливами, большевики могли по отдельности уничтожать немецкие силы на Балтике и в Северном море, а также пресекать для Третьего рейха все прибрежные перевозки в этом районе, в том числе и возможность переброски морским путем войск, оружия и боеприпасов.

Но это было не все. Гораздо опаснее оказалось то, что после завершения боев в Норвегии и последующей перегруппировки сил в непосредственной близости от территории Германии должна была оказаться мощная армейская группировка большевиков.

Проблема, по мнению Гитлера, заключалась в том, что если на важнейших участках фронта большевистские полчища в последний момент удалось остановить после массовых жертвоприношений арийскому богу-покровителю, то на датском направлении ничего подобного пока не делалось. Во-первых – население Голландии, Дании, Норвегии и Швеции считалось стопроцентно арийским, только немного испорченным, а значит, не подлежащим участию в специальных ритуалах. Во-вторых – никто не подозревал, что большевики пойдут на авантюру и начнут новую наступательную операцию еще до завершения боев в Скандинавии и перегруппировки войск. Или у них нашлись резервы, не учтенные германской разведкой, или они посчитали немецкую оборону на северном направлении настолько слабой, что ее можно было преодолеть с ходу; что в итоге у них и получилось.

Но это было поправимо. Придя в себя после приступа бешенства, фюрер поднялся с пышного персидского ковра, по которому только что с воем катался, и принялся лихорадочно диктовать секретаршам гениальные, как ему казалось, распоряжения. Уже завтра на север в сторону Дании со всех концов Третьего Рейха помчатся эшелоны с узниками концлагерей. Этот упырь еще имел власть над множеством разных народов, которые он не признавал полноценными людьми, и теперь мог проявить эту власть в полной мере… Узники-мужчины будут строить неприступный Ютландский вал, который перегородит полуостров в самом узком месте от моря до моря и намертво запечатает для большевистских полчищ бывшую датско-германскую границу. А узницы-женщины, призванные ублажить арийского бога-покровителя, взойдут на тысячи жертвенных алтарей, где их уже будут ждать опытные в убийствах жрецы СС в черных сутанах, с надвинутыми на глаза капюшонами. И вот тогда, когда внимание бога-покровителя устремится к этому участку фронта, Ютландский вал станет непреступным рубежом, который не сумеет пересечь ни один большевик.

И непременно, думал фюрер, в Дании следует ввести настоящий оккупационный режим. Все равно их правительство, король, армейское командование, парламент и прочие символы государственности, которые он, Гитлер, по неразумию оставил датчанам, уже захвачены десантом большевиков. Если те не захотели быть сверхчеловеками, отказавшись от арийского первородства, то пусть теперь они почувствуют всю тяжесть участи недочеловеков и изменников арийской расы.

* * *

5 ноября 1942 года, Полдень. 1-й Украинский фронт, Львовская область, Галицийской ССР, аэродром Адамы, штаб тяжелой истребительной дивизии 1-го авиакорпуса ОСНАЗ.

Пасмурный и дождливый осенний день. Здесь, на Западной Украине, осенью правит бал госпожа Распутица. Правда, она не указ люфтваффе, чьи самолеты базируются на бетонированных аэродромах, и потому какое-то время немецкая авиация, как и год назад, делает в небе все что хочет. Ну или почти все. Мощную зенитную артиллерию советских механизированных соединений никто не отменял, как и оснащенные новейшими радарными станциями железнодорожные и самоходные зенитно-артиллерийские полки РГК, прикрывавшие расположенные в тылу крупные транспортные узлы. Тут уж без вариантов, нарваться на управляемый с помощью радара заградительный огонь «соток» – для «хейнкелей» и «юнкерсов» смерти подобно. К тому же зенитные снаряды для полков РГК снаряжают дефицитными американскими радиовзрывателями, что значительно увеличивает эффективность зенитного огня.

Поэтому-то немецкие летчики выбирали цели помельче и не столь хорошо защищенные, хотя и тут можно нарваться на большие неприятности. Механизированный ОСНАЗ, которого тут у русских во втором эшелоне как у дурака махорки, вооружен весьма неплохо, и их спаренные 37-мм и счетверенные 23-мм установки тоже не подарок. Хватает проблем и от боевых машин пехоты, чьи автоматические пушки задираются вверх достаточно круто, к тому же они способны поставить плотную огневую завесу, прорваться через которую тоже не так легко.

Но все же все это не идет ни в какое сравнение с проблемами, которые немецким летчикам создавали советские асы из авиационного ОСНАЗа. Пока с началом дождей все не раскисло и не утонуло в грязи, они регулярно трепали и так уже изрядно поредевшие бомбардировочные и истребительные эскадры. И ведь против этих гадов, которые демонстративно красят капоты своих истребителей в красный цвет, нет никакого спасенья.

Даже расхваленный за свою маневренность и огневую мощь Фокке-Вульф-190 против этих красноголовых самолетов оказался недостаточно хорош. Юркие и стремительные трехпушечные «яшки» с легкостью переигрывали перетяжеленные немецкие истребители, а находящиеся с ними в одной весовой категории «лавочкины» имели преимущество в скорости и скороподъемности, в случае опасности легко уходя на вертикаль. Ну и опыт пилотов тоже играл не последнюю роль. Немцы, делавшие упор на подготовку штучных элитных бойцов, в последнее время подрастеряли свой потенциал. В то же время за год войны из массовых желторотых советских лейтенантов и сержантов довоенных выпусков выросла когорта суперасов, которых советское командование сконцентрировало в авиационном ОСНАЗе. Чуть только проклюнется в линейном полку молодое дарование, чуть оперится, как так его цап – и сразу в ОСНАЗ на пополнение. Там такие нужны. А в линейных частях нет, ибо они, беря на себя значительную часть боевой нагрузки, становятся тормозом для развития своих товарищей.

Но с недавних пор истребительные полки авиакорпуса ОСНАЗ в плане обеспечения всепогодными аэродромами оказались в том же привилегированном положении, что и немецкие летчики. Случилось это после того, как на вооружение появились разборные ячеистые дюралевые покрытия для ВПП, и первыми для своих основных и передовых аэродромов их получил авиакорпус Савицкого. Сюрприз для и так уже немногочисленных немецких асов вышел неприятный.

Тревожный крик авиационного наводчика в эфире: «Ахтунг! Ахтунг! В воздухе красноголовые!», и рябь черных точек по правому или по левому борту. А это значит, что снова будет излюбленная «косая» атака «суперкрыс» под прикрытием легких истребителей, заходящих на немецкие бомбардировщики из мертвой для стрелков зоны по правому или по левому борту, где противостоять им может только люковый (по сути, ручной) пулемет, с которым бортовой стрелок мечется от одного лючка к другому.

Возвращение советских истребителей к активной боевой работе вынудило немцев перейти к массированным ночным бомбежкам с использованием доставшейся им после падения Великобритании английской радиокоординатной схемы навигации. Но даже ночью некоторые советские асы, имеющие опыт полетов в темное время суток и хорошее ночное зрение, поднимались в воздух и по наводке наземных радарных станций брали с немецких бомбардировщиков дань кровью. Но этого было мало; ночные налеты немецкой бомбардировочной авиации требовалось пресечь так жестко, чтобы она даже нос за линию фронта боялась сунуть. Дополнительной острасткой для хероев люфтваффе было ужасное НКВД, в руки которого попадали сбитые над советской территорией экипажи. А те немецкие летчики, которым посчастливилось избежать встречи с чекистами, оказывались в объятьях не менее ужасных украинских бандитов, которые нынче воюют сразу со всеми: с русскими, немцами, поляками, а также между собой, группировка на группировку.

Для решения задачи полноценного ночного противодействия немецким бомбардировочным армадам в качестве экспертов решили привлечь лучших на тот момент британских специалистов. Часть пилотов английских королевских ВВС и до переворота в Метрополии находились на русском Севере под Мурманском. Другие их боевые товарищи, части которых дислоцировались на британских островах, сразу же после переворота последовали призыву своего короля и на тяжелых ночных истребителях Бристоль «Бофайтер» и Де Хэвиленд «Москито» перелетели в Исландию и на Гибралтар. Как раз английскую эскадрилью ночных истребителей-бомбардировщиков «Москито», собранную из таких вот бедолаг, и приписали к тяжелой истребительной дивизии особого назначения, которой командовал Василий Сталин. Но это было не все. Сопровождающие эскадрилью «Москитов» транспортные самолеты везли персонал английского БАО, а также пригодные для установки на крыло одномоторных истребителей советско-американские радары трехсантиметрового диапазона с фазированной антенной решеткой (изобретена в 1941 году американским инженером Луисом Альваресом).

Товарищи из Москвы не предупредили Василия Сталина лишь о том, что вместе с английскими летчиками, техниками и прочим цыганским табором в подведомственную ему дивизию также прибудет британский король Георг VI с двумя дочерями и сопровождающее их целое стадо советских и иностранных журналистов. Одним словом, когда один из транспортных Си-47 зарулил на замаскированную стоянку и заглушил двигатели и из него толпой полезли «гости», Василий схватился за голову. Тут поспать времени не выберешь: ночью полеты, днем исполнение обязанностей командира дивизии; так что этот сюрприз с прибытием потенциальных родственников точно был лишним.

Надо заметить, что идея женить сына на наследнице британского престола овладела Сталиным всерьез и надолго. А если учесть, что недавно в Англии расстреляли наотрез отказавшегося служить узурпатору датского и греческого принца Филиппа, будущего (в нашей истории) лорда Маунтбеттена и супруга принцессы и королевы Елизаветы, то эта идея в полном соответствии с догматами диалектического материализма начинала обретать материальную силу. До сих пор Василий и Елизавета несколько раз встречались в Москве на официальных мероприятиях, и девушке (шестнадцать с половиной лет, ветер в голове) до дрожи в ногах понравился молодой статный красавец, герой-орденоносец, командир овеянной славой авиационной дивизии особого назначения (что по статусу даже выше простой гвардии).

Надо сказать, что не меньше, чем Елизавету, Василий впечатлил ее младшую сестру Маргарет, но это и неудивительно. Та от рождения и до смерти (в нашей истории в 2002 году от инсульта) вела протестный образ жизни, из-за чего ее прозвали «мятежной принцессой». Она заводила неподобающие принцессе романы, была завсегдатаем пабов, с удовольствием пила джин, общалась с рокерами и к концу жизни выкуривала до шестидесяти сигарет в день. Правда, надо заметить, что в наше время не каждый здоровый человек, ведущий нормальный образ жизни и не имеющий вредных привычек, сумеет дожить до семидесяти двух лет.

Кроме всего прочего, обеих сестер одолела идея записаться добровольцами в какие-нибудь вспомогательные части действующей на территории СССР британской армии. Если для двенадцатилетней Маргарет это было невозможно по малолетству, то Елизавета, обучившись вождению автомобиля (легкого грузовичка), упросила отца прикомандировать ее к батальону аэродромного обслуживания, направленной в дивизию Василия Сталина эскадрильи тяжелых ночных истребителей. После некоторых колебаний король дал согласие, но предупредил, что если его дочь окажется плохим солдатом или будет замечена в неподобающем поведении, он немедленно отзовет свое разрешение. На это Елизавета ответила, что по части неподобающего поведения надо обращаться к Маргарет, а она паинька, лапочка и вообще самая лучшая дочь на свете. Это разрешение данное Елизавете вызвало в Маргарет приступ детской ревности, и та еще долго дулась на сестру за это, как ей казалось, предательство.

И, разумеется, король решил лично проводить британских летчиков (и свою дочь) на фронт, чтобы своими глазами увидеть, в каких условиях им (и ей) предстоит жить и служить. Увиденное на аэродроме ему понравилось. Порядок повсюду был если и не идеальный, то достаточно близкий к тому, чтобы так называться. Все дивизия его будущего зятя (он потихоньку сживался с этой мыслью), базировалась на полевом аэродроме и вела активные боевые действия. Король Георг VI прекрасно понимал, что не только мир больше не будет таким, как до войны; прежней уже никогда не будет и сама Великобритания. К тому же, после того, что выкинул его братец Эдуард, устроив прогитлеровский государственный переворот, ему, Георгу, придется еще сильно постараться, чтобы сохранить для Британии хотя бы формальную независимость, а для династии Виндзоров – права на британский трон. Сын Сталина в мужьях у наследницы британского престола будет совсем не лишним, как и ее личное участие в общей для двух народов борьбе против нацистов.

* * *

8 ноября 1942 года, Полдень. Стокгольм, район Васастан, улица Далагатан дом 47. квартира на втором этаже с видом на Васа-парк.

Пока еще не писательница и мать двоих детей Астрид Линдгрен.

Женщина сидела и смотрела в окно. А за окном была улица Далагатан и расположенный за ней Васа-парк. На деревьях, что высились за оградой парка, облетели последние листья; в дымке осеннего дождя улица казалась сонной и унылой. Все было серым – и дорога, и деревья, и близлежащие дома, и идущие под моросящими каплями прохожие. И на всем этом фоне выделялась примета времени – русский бронетранспортер (ленд-лизовский М3), стоящий у парковой ограды на углу улиц Далагатан и Оденгатан. Солдаты, что стояли около него, нахохлившись под прорезиненными брезентовыми накидками, ежились от пронизывающего ветра, покуривали в рукава и с интересом поглядывали на спешащих мимо жителей. Пулемет на бронетранспортере был зачехлен, а солдаты имели настолько дружелюбный вид, что некоторые стокгольмцы перестали воспринимать их как какой-то чужеродный элемент. Вот один худой молодой человек с зонтиком подошел к солдату, что-то сказал, потом чуть наклонился, прикуривая от его сигареты и, поблагодарив кивком, заспешил по своим делам.

А ведь с тех пор, как Стокгольм проснулся от грохота взрывов и рева авиационных моторов, прошел всего месяц. Закопченные развалины Гвардейских казарм уже разобрали, затонувший у причала броненосец «Густав V» приготовили к подъему и дальнейшей разделке на патефонные иголки и дамские булавки, ну а всех, кому не повезло в то злосчастное утро, давно похоронили. За исключением членов профашистских организаций, в городе никого не арестовывают и не отправляют в Сибирь, никого не уплотняют в квартирах, не национализируют предприятия и дома. Даже солдат капитулировавшей шведской армии русские распустили по домам. Ну, еще бы – заводы, раньше выпускавшие продукцию преимущественно военного назначения, теперь производят то же самое, но в удвоенных количествах, и уже для русской, а не для германской армии. И этим заводам нужны рабочие руки.

Как убежденная социал-демократка, Астрид не любила шведских нацистов и не имела оснований им сочувствовать. Но коммунизм, который принесли с собой русские, отличался от привычной социал-демократии так же, как волкодав отличается от домашней болонки. Она не забыла тот день, когда стекла в ее квартире звенели от близких взрывов, а по Далагатан мимо ее дома, расталкивая неосторожные машины, мчались воющие русские катера на воздушной подушке. Уже потом Астрид узнала, что эти катера могут ходить посуху аки по воде. А тогда эти машины, поднимающие из-под резиновых юбок клубы пыли, показались ей вышедшими из морской пучины чудовищами. Это впечатление усиливалось еще и тем, что солдаты, сидящие в этих машинах, носили темно-зеленые непромокаемые плащи из прорезиненного брезента и очки-консервы.

Впрочем, война закончилась так же быстро, как и началась. Высадившиеся в Стокгольме русские быстро сломили сопротивление шведских войск, уничтожили или пленили армейское командование, и даже король (так уж получилось) попал к ним в плен. Покончив с военными делами, большевики, как опытные захватчики, принялись наводить свои порядки. Впрочем, как уже говорилось, захват был молниеносным, а у русских солдат шведы с врагами не отождествлялись, и потому большинства стокгольмцев эти изменения почти не коснулись. Тем более что наместником Сталина назначили бывшего русского посла в Шведском королевстве – Александру Коллонтай, и она постаралась максимально сгладить для шведов режим оккупации.

Впрочем, о том, что соглашением двух оставшихся в строю союзников по антигитлеровской коалиции мир уже разделился на две половины (и поэтому это именно завоевание, а не оккупация), никто из шведов пока не знал. Им объяснили, что они нехорошие люди, и в тяжелые для всего человечества годы поддерживали злодея Гитлера, продавая ему железную руду, подшипники и оружие, а также снабжая его войска в Лапландии через свою территорию всем необходимым для ведения войны с СССР. Чтобы искупить это прегрешение, шведы должны работать уже не на Гитлера, а на его оппонента Сталина. И если они будут законопослушны и трудолюбивы, то ничего страшного с ними не случится.

Астрид хотела верить во все это, хотя и боялась. Ведь с самого детства о русских она слышала разное, преимущественно плохое. Но шел день за днем, а с ее близкими, друзьями, соседями и знакомыми ничего не случалось. На самом деле русские оказались не такими уж и плохими людьми, как их рисовала шведская довоенная пропаганда. Правда, захватив Стокгольм, эти добрые русские в полном составе арестовали сформированное в результате выборов сорокового года коалиционное правительство социал-демократа Пера-Альбина Ханссона, обвинив низвергнутые шведские власти в пособничестве нацизму. Правда, русские, порывшись в захваченных государственных архивах, доставшихся им в целости и сохранности, никого из министров не расстреляли, пообещав устроить по этому делу открытый судебный процесс.

А несколько дней назад с семьей Линдгренов случилось и вовсе загадочное происшествие. Старший сын Астрид Ларс, которому через месяц должно было исполниться шестнадцать лет, пошел погулять со своей девушкой, но вскоре вернулся домой в сопровождении группы русских офицеров явно немалого ранга. Главной в этой компании оказалась высокая моложавая женщина с чуть тронутыми сединой волосами; она была облачена в военную форму, в темно-красных петлицах которой светились три алых ромба. Сопровождавшие эту женщину-генерала русские офицеры называли ее фру Нина и всячески показывали, что это она здесь главная. Это было такое большое русское начальство, что Астрид и ее муж Нильс Стуре Линдгрен оцепенели от ужаса, не понимая, что мог натворить их мальчик и почему с ним пришли такие люди. Оказалось, что мальчик тут ни при чем, его просто попросили показать дорогу. Увидев, что хозяева изрядно напуганы, женщина-генерал произнесла несколько резких слов на русском языке, и сопровождавшие ее офицеры исчезли.

– Ну, вот, так-то лучше, – по-шведски, но с сильным немецким акцентом сказала странная гостья, повернувшись к хозяевам, и добавила: – да успокойтесь вы. Ничего страшного с вами не произойдет, ведь я не Серый Волк, который пришел вас съесть, а вы не Красные Шапочки. Я хочу лишь поговорить с вами, и каков бы ни был итог этого разговора, ничего плохого с вами и вашими детьми не случится. Могу дать вам в этом честное коммунистическое слово.

– А разве коммунисты держат свое слово? – спросила Астрид и испугалась своей храбрости.

– Держат, – ответила фру Нина, – и, кстати, куда лучше, чем ваши любимые социал-демократы. Те думают одно, говорят другое, а делают третье. Мы, русские коммунисты, с вашей европейской точки, зрения, быть может, грубы и неотесанны, но, по крайней мере, мы говорим, делаем и думаем всегда одно и то же.

– Фру Нина, а откуда вы знаете, что на всех последних выборах я голосовала за социал-демократов? – спросила уже отошедшая от испуга Астрид, проводя гостью в гостиную и приглашая ее сесть, – ведь это вопрос личный, и я никому не рассказывала о своем выборе.

– А я еще не то знаю, – загадочно сказала фру Нина, – Я ведь, как ваша Пеппилотта Длинныйчулок, тоже ненавижу всяческие условности…

Онемевшая (на этот раз от удивления) Астрид уставилась на свою странную гостью. Если о ее политических предпочтениях еще можно было узнать в местном отделении социал-демократической партии, членом которой Астрид Линдгрен была всю свою сознательную жизнь, то о Пеппи Длинныйчулок, девочке, которая не признавала условностей, знали только сама Астрид и ее восьмилетняя дочь Карин, которая вот уже год каждый вечер слушала сочиненные матерью истории о приключениях рыжеволосой проказницы.

– Да-да, – тихо сказала фру Нина, – я знаю и об этом. Более того, можете считать, что перед вами сидит сама Пеппи, по-прежнему не признающая условности, но повзрослевшая и заматеревшая в этом жестоком мире. Это вы, шведы, которые не воевали сто пятьдесят лет, можете позволить себе роскошь проповедовать ненасильственный образ жизни. А на нас, русских, все время кто-то нападал – то турки с татарами, то англичане с французами, то японцы. А последние два раза – немцы кайзера и немцы Гитлера. Вот нам, русским женщинам, и приходится быть такими, чтобы и коня на скаку остановить, и в горящую избу войти. И, не признавая условностей, становиться летчицами, полярницами и офицерами спецслужб. И не из баловства или любопытства, а потому, что кони по нашей стране все скачут и скачут, а избы все горят и горят.

Сказав это, женщина встала и, вручив Астрид бумажку с записанными на ней адресами издательств, добавила:

– А вы пишите… Пишите именно для детей, ведь в этом ваше призвание. Записывайте истории, которые вы рассказываете по вечерам дочери. И когда их у вас будет уже изрядно, отсылайте их в эти издательства. Вот это, находящееся в Стокгольме, издаст вас на шведском языке. А вот это – в Ленинграде, переведет вашу книгу на русский язык и издаст для детей Советского Союза. А сейчас, поскольку у нас в России не принято ходить в гости пустыми руками…

Сказав это, фру Нина открыла входную дверь и крикнула кому-то вниз: «Иван, Иван!». Вскоре появился этот самый Иван, да не один, а в сопровождении русских солдат, нагруженных сумками и корзинами с продуктами. Нельзя сказать, что шведы голодали, но того изобилия, что было до начала большой европейской войны, уже не было. А многие из этих продуктов и вовсе можно было купить только на черном рынке за большие деньги.

Заметив, что Астрид Линдгрен колеблется, фру Нина с улыбкой сказала:

– Да вы берите, берите. У вас же дети, а в этом возрасте им нужно полноценное питание. Кроме того, вы можете поделиться со своими друзьями и знакомыми.

Сказав это, странная гостья дождалась, пока солдаты занесут в прихожую все ее подарки, а потом, попрощавшись, ушла. И вот теперь Астрид Линдгрен сидела у окна, смотрела на улицу и размышляла о том, что станет с ней и ее детьми, с ее родиной Швецией. Теперь ей уже хотелось вернуть ту женщину, сесть и обстоятельно с ней поговорить обо всем на свете, пытаясь понять ее саму и ход ее мыслей. В этой женщине, как и во всем ее народе, странным образом сочетались беспредельная доброта и неумолимая суровость, игнорирующая интересы отдельных маленьких людей.

В данном случае можно было быть уверенной в двух вещах. Первое – она, Астрид Линдгрен, действительно станет знаменитой детской писательницей, потому что в этом заключается ее призвание. И второе – написанные ею книги будут иными, чем в нашем мире. Даже Пеппи Длинныйчулок, истории о которой Астрид сочиняет уже больше года, будет совершенно другой…

* * *

12 ноября 1942 года, 04:00. Германия, Мекленбург-Передняя Померания, остров Узедом, ракетный полигон Пенемюнде.

Тихо на ракетном полигоне Третьего Рейха в этот предутренний час. Спят руководители ракетного проекта: генерал-майор Вальтер Дорнбергер, профессор и гауптштурмфюрер СС Вернер фон Браун; инженеры и конструкторы: Артур Рудольф, Вальтер Тиль (специалист по двигателям), Генрих Грюнов, Вальтер Ридель, Гельмут Вальтер (конструктор серии реактивных двигателей «Вальтер»), Гельмут Греттруп, Пюлленберг, Шлурике, Пюльман, Херман и другие. Спят немецкие вольнонаемные техники и рабочие. Спят заключенные концлагеря Карлсхаген, представляющие основную рабочую силу на полигоне, большей частью которых являются польские инженеры и техники, а также советские военнопленные. За исключением часовых и бодрствующих смен в караулках, в Трассендхайдских казармах спят солдаты СС, охраняющие сверхсекретное ракетное хозяйство.

Всего месяц назад произошел первый успешный испытательный пуск ракеты А-4 (она же Фау-2), показавший дальность сто девяносто два километра; так что руководство полигона находится в некоторой эйфории. Правда, после переворота в Британии актуальность баллистической ракеты изрядно уменьшилась. Нет, согласно теоретическим расчетам после окончательной доработки, увеличившейся дальности этой ракеты должно хватить, чтобы из ближних тылов группы армий «Центр» за Вязьмой обстреливать Москву и сам Кремль. При этом для строительства стационарных пусковых позиций потребуется не один месяц, и нет гарантии, что за это время русские не разбомбят стройку своей авиацией или не организуют еще одно наступление, отодвинув фронт еще дальше на запад.

Сюда, в Пенемюнде, русские бомбардировщики пока ни разу не заглядывали, хотя в последнее время, летая со шведских аэродромов, регулярно наносили бомбовые удары по Килю, Гамбургу, Штеттину, Любеку и другим портам на балтийском побережье. Только несколько раз над полигоном пролетали ни на что не похожие скоростные копьевидные самолеты, за которыми не могли угнаться экспериментальные Хейнкели-112 с ракетными ускорителями Вальтера, взлетавшие с расположенного тут же, на острове Узедом, военного аэродрома. Этот аэродром также входил в состав полигона и предназначался для испытаний экспериментальной авиатехники и для базирования истребительной авиагруппы, обеспечивающей общую противовоздушную оборону.

Как раз в связи с невероятно обнаглевшими русскими сверхдальними бомбардировщиками-носителями управляемых бомб еще летом руководству полигона поставили, в качестве приоритетной, задачу по разработке зенитной управляемой ракеты, которая могла бы сбивать русские Пе-8 на любой высоте. Если баллистическая ракета фон Брауна уже существовала в металле и даже совершила один успешный полет (после полугода мучений, одного взрыва на стартовом столе и двух неудачных запусков), то проекта высотной зенитной ракеты не существовало даже в эскизах.

При этом было понятно, что ничего общего с баллистической ракетой у нее не будет (то есть абсолютно) и что все проектирование требуется начинать сначала. Во-первых – для нового проекта не годился ракетный двигатель фон Брауна, работающий на спирте и жидком кислороде (так как что ракету с таким двигателем необходимо запускать сразу после заправки), а зенитная ракета в ожидании прилета вражеского бомбардировщика должна стоять на стартовом столе дни или даже недели. Во-вторых – еще не было ясности с конструкцией системы радиокомандного управления ракетой (была даже идея с акустическим самонаведением на шум моторов по той же схеме, как на акустической торпеде «Цаукенинг»), а уж о тепловых или радиолокационных головках самонаведения немецкие ракетчики могли только мечтать. В-третьих – имелись проблемы со своевременным подрывом боевой части, ибо работы над конструкцией дистанционного радиовзрывателя в Третьем Рейхе находились на самой начальной стадии.

Но все это уже было неважно, потому что после успешного осуществления Борнхольмской десантной операции и замены корпуса морской пехоты особого назначения на острове Зеландия тремя стрелковыми дивизиями советское командование взяло на прицел остров Узедом с полигоном Пенемюнде. При этом германское командование всячески вводилось в заблуждение по поводу действительного местоположения корпуса генерала Чуйкова, который, по сведениям немецкой разведки, продолжал находиться в окрестностях Копенгагена и ударным трудом крепить береговую оборону.

Но на самом деле это было далеко не так. Впечатление присутствия в окрестностях Копенгагена всего корпуса создавали оставленные на месте две бригады из шести – солдаты стрелковых частей, частично переодетые в форму морских пехотинцев, а также радисты трех остальных бригад и самого штаба корпуса, которые продолжали выходить в эфир с прежних мест дислокации с прежними позывными.

Сами эти бригады (две десантно-штурмовые и две механизированных) вместе со штабом корпуса и генералом Чуйковым, скрытно, в режиме радиомолчания, переместились на остров Борнхольм. Там их уже ожидали курирующий операцию генерал-майор Гордеев, находящийся в полной готовности батальон ОСНАЗА ГРУ ГШ и полное вертолетное крыло с «Адмирала Кузнецова», используемое только по особым случаям. С воздуха их действия предстояло поддерживать 2-му авиакорпусу ОСНАЗ, а со стороны Балтийского флота – торпедным катерам, подводным лодкам, линкору «Октябрьская Революция», а также крейсерам «Киров» и «Максим Горький», к которым в последний момент присоединились корабли Особой эскадры «Москва», «Североморск» и «Ярослав Мудрый», прошедшие разблокированными Датскими проливами. Целью набеговой операции, получившей кодовое наименование «Юпитер», был захват руководителей и инженерно-конструкторского персонала германского ракетного проекта, а также связанной с этим секретной документации.

Обязанность принять все необходимые меры по эвакуации рабочих и технического персонала легла на генерала Чуйкова. Так решил сам товарищ Сталин, который сказал, что Чуйков – такой человек, который сумеет по максимуму использовать имеющиеся в его распоряжении возможности, чтобы ни один технический специалист (неважно, кто он – вольнонаемный немец, заключенный француз, бельгиец, голландец или поляк) не попал обратно к немцам. В первую очередь это, разумеется, касалось руководителей проекта и инженерно-конструкторских кадров. Разумеется, план операции не предусматривал выживания эсэсовцев из охраны концлагеря и полигона.

Удерживать остров Узедом предполагалось ровно до тех пор, пока не решится основная задача операции или натиск противника больше будет невозможно сдерживать; после чего под прикрытием артиллерийского огня кораблей Балтфлота десант оставит свои позиции и, погрузившись на СВП, вернется на остров Борнхольм. Десантникам на все отводились одни сутки…

В этот предутренний час 12 ноября 1942 года все было готово к началу операции «Юпитер». Отряд кораблей Балтийского флота вышел в район проведения операции, морской десант погрузился на СВП и вышел в море, вертолеты с ротой ОСНАЗа ГРУ тоже были на пути к цели, а на аэродромах Южной Швеции в полной темноте поднимались в воздух В-25 «Бостоны», Ту-2 и «Пешки» с подвешенными бомбами. Несколько «Бостонов», ревя двигателями, поднялись и с аэродромов острова Борнхольм, таща за собой на буксире планеры, в которых находились бойцы двух остальных рот батальона ОСНАЗ ГРУ ГШ. Самым последним, в три часа пятьдесят минут, с «Москвы» поднялся вертолет ДРЛО, дирижер всего этого планируемого ночного кошмара.

Ровно в четыре ноль-ноль ночную тишину в двадцати пяти километрах на северо-восток от острова Узедом разорвал тяжелый грохот залпов морской артиллерии главного калибра. Восемнадцать орудий калибра сто восемьдесят миллиметров на крейсерах и двенадцать двенадцатидюймовок линкора обрушили тяжелые снаряды на Трассенхайдские казармы и Карсхагенский военный лагерь. Артиллерийский огонь в ночи был убийственно точен, и эсэсовцы, отвечающие за охрану внутренней территории полигона и оборону его внешнего периметра, быстро переселялись из мира живых в мир загробный. Но самое главное, грохот разрывов тяжелых «чемоданов» заглушал рокот моторов подходящих к цели самолетов и вертолетов, чем первой воспользовалась эскадрилья «Бостонов», подвесившая над островом Узедом несколько цепочек осветительных бомб, которые сразу превратили ночную темноту в яркий полдень, и в дальнейшие события происходили уже «по-зрячему».

Но следующему удару подверглась совсем другая часть полуострова. Вынырнувшие из темноты десантные планеры один за другим заходили на посадку на экспериментальный аэродром, и путь им прокладывали все те же «Бостоны», в конфигурации тяжелого штурмовика имевшие в передней полусфере четыре 23-мм пушки ВЯ-23 и четыре 7,62мм пулемета ШКАС с питанием из бомбоотсека. Любая небронированная цель, которая попадает в прицел такой «мясорубки», тут же превращается в мелкий фарш. А вот нечего было немецким техникам готовить истребители к вылету, а летчикам бежать от казармы к самолетным стоянкам. Вели бы себя поспокойнее – прожили бы на час-другой дольше, или вообще, как технические специалисты, попали в число эвакуируемых пленных.

Одновременно со ОСНАЗом ГРУ в бой вступили катерники, атаковавшие своими торпедами… доты.

Взрывы нескольких десятков торпед начисто вымели в достаточной степени кустарную береговую оборону, которую местное немецкое начальство принялось создавать только два месяца назад, когда с дерзкого морского десанта началась скоротечная советско-шведская война, через несколько часов закончившаяся капитуляцией, подписанной пленным шведским королем. Четыреста килограммов тротила – это вам не связка ручных гранат, которую пытался засунуть в амбразуру дзота Александр Матросов. От взрыва такого заряда в непосредственной близости весь дзот разлетится по бревнышкам, а вражеских солдат поблизости контузит так, что забудут, как их звали.

После торпедных взрывов на берег стали выскакивать легкие СВП, с которых спрыгивали бойцы советских десантно-штурмовых бригад морской пехоты особого назначения. Только находящиеся кое-где в окопах немногочисленные солдаты СС смогли оказать им хоть какое-то сопротивление, но все это было бессмысленным трепыханием, потому что рота ОСНАЗа ГРУ, заброшенная вертолетным десантом в жилую зону полигона, расположенную по соседству со сборочными цехами, уже повязала всю верхушку германских ракетчиков.

* * *

12 ноября 1942 года, 05:30. Германия, Мекленбург-Передняя Померания, остров Узедом, ракетный полигон Пенемюнде.

Гауптштурмфюрер СС и ракетный конструктор Вернер фон Браун.

Это был настоящий кошмар. Я проснулся от грохота страшных взрывов, и от того, что мой дом ходил ходуном, как во время землетрясения. Кровать подо мной тряслась, а с потолка на голову сыпался мусор. После близкого разрыва стекло на окне жалобно тренькнуло и разлетелось льдистыми осколками. Занавески распахнуло порывом холодного и сырого балтийского ветра; в комнату ворвались запах сгоревшего тола, гул моторов множества самолетов и ослепительный, ядовито-белый свет повисших над Пенемюнде осветительных бомб, от которых ночь стала похожа на день. Сначала я подумал, что это обыкновенный авианалет, и надо как можно скорее бежать в убежище. Но вскоре я понял, насколько глубоко ошибался. Авианалет на наш полигон тоже имел место, но он был не более чем отвлекающим маневром.

Немного придя в себя, я стал торопливо одеваться, потому что считал, что для офицера СС бежать в убежище в одной ночной рубашке крайне несолидно. Кое-как одевшись и поминутно вздрагивая от близких разрывов, я выскочил из дома и остолбенел от того, что предстало перед моими глазами. На парашютах спускалась протянувшаяся вдоль острова цепочка сияющие осветительных бомб, а где-то далеко в море наблюдались частые сполохи множества артиллерийских залпов. Я подумал, что вконец обнаглевшие большевики подвели к немецкому побережью свои линкоры и теперь огнем орудий главного калибра превращали испытательный полигон Пенемюнде в руины. Находящийся совсем рядом с жилой зоной Карлсхагенский военный лагерь превратился в груды пылающих развалин, среди которых с тяжким грохотом рвались крупнокалиберные снаряды. С расположенными чуть поодаль за сосновым бором и концлагерем Трассендхайдскими казармами, по-видимому, происходило то же самое: там также были видны сполохи большого пожара и яркие вспышки взрывов.

Но самое страшное заключалось отнюдь не в артиллерийском обстреле или авиационном налете. От побережья, расположенного не далее чем в полукилометре от моего дома, доносился свистящий гул множества моторов, и рев атакующей русской морской пехоты. Вот тут я испугался по-настоящему, сразу поняв, почему русские не стали обстреливать из морских орудий ни жилой городок, в котором живут немецкие специалисты, ни монтажно-испытательные ангары, где собирались ракеты, ни сам исследовательский центр.

Несомненно, прислав сюда свои лучшие части, большевистский вождь Сталин хотел в целости и сохранности захватить наш ракетный полигон – вместе с инженерами и конструкторской документацией. Как писали наши газеты – после того как подчиняющийся лично Сталину корпус морской пехоты особого назначения взял Хельсинки, Стокгольм и Копенгаген, в этих городах в живых не осталось ни одного местного жителя. Да что там люди. Дошло до того, что эти одержимые манией убийства головорезы истребили в этих городах даже собак и кошек.

И хотя это весьма щедро со стороны Сталина, но я все равно не хочу в русский плен, даже несмотря на то, что в Рейхе наши работы на ракетные темы явно недооценивают. Сразу после того, как русские объявили войну Швеции и захватили Стокгольм, Вальтер Дорнбергер предложил начальству эвакуировать наш центр куда-нибудь подальше, вглубь Германии, но вместо понимания получил резкую отповедь – дескать, не поднимайте паники, герр Дорнбергер, большевики никогда не посмеют вторгнуться на исконно немецкую землю, находящуюся под защитой всемогущего арийского божества.

Правда, неделю назад для усиления обороны полигона к нам прислали пехотный батальон, солдаты в котором были в возрасте сильно за сорок. И это было все, что немецкое командование могло сделать для нашей защиты. Против русской морской пехоты эти ветераны Соммы и Вердена оказались абсолютно бессильными, все равно что болонка, которая решила бросить вызов сторожевой овчарке.

То ли божество у нашего фюрера оказалось какое-то неполноценное, то ли русские, напротив, такие могущественные, только их головорезы уже находятся на исконной немецкой земле и, истребив обороняющих побережье немецких солдат, направляются прямо сюда. Моя голова еще пригодится Германии, поэтому надо бежать, и чем дальше, тем лучше. Ведь я тут не один такой ценный.

Инженеры Центра высыпали из своих домов, растерянно оглядываясь по сторонам. Как офицеры и настоящие мужчины, мы с Вальтером просто обязаны были возглавить их путь к спасению. Надо скорее бежать к паромной переправе, которая еще наверняка не захвачена большевиками, потому что в той стороне не слышно стрельбы. Если же это не так, то тогда мы все погибли, потому что Узедом – это остров, и в ноябре, когда вода в море нестерпимо холодная, выбраться с него вплавь крайне проблематично, тем более что не все наши инженеры умеют плавать.

А вот и Вальтер! Он машет мне рукой, в которой зажат пистолет, и показывает куда-то вверх, откуда на нас наваливается оглушительный свист турбин и обрушивается ураганный ветер. Придерживая рукой фуражку, я поднимаю голову и вижу, как прямо на газоны с неба опускаются большие винтокрылые аппараты. Из раскрывшихся боковых люков этих аппаратов падают разматывающиеся на лету тросы, по которым вниз ловко скользят одетые в незнакомую мешковатую форму фигуры вооруженных людей. Какой-то цирковой номер, честное слово. Это явно не русские; точнее, совсем не те русские, с которыми мы привыкли иметь дело. Нашей охраны не видно, а высадившиеся из винтокрылых аппаратов русские солдаты окружили нас, держа оружие наизготовку.

Поняв, что сопротивление бесполезно, я швырнул свой пистолет наземь и поднял руки. Да, я не хотел идти в русский плен, но еще меньше хотел умереть, так и не исполнив своей мечты. В конце концов, нам, инженерам и техническим специалистам повезло гораздо больше, чем солдатам из охраны полигона и концлагеря, погибшим под снарядами корабельной артиллерии русских и бомбами их самолетов. К тому же эти солдаты, явно принадлежащие к особому подразделению, смогут защитить нас от зверств обычной русской солдатни, которая прибудет сюда с минуты на минуту. К тому же у меня была особая надежда. Я подумал, что, поскольку русский вождь решил захватить наш центр в целости и сохранности, а не просто стереть его с лица земли бомбами, то, наверное, его интересует ракетостроение в гораздо большей степени, чем фюрера германской нации, который даже не счел нужным эвакуировать нас из угрожаемого района. Со стороны Гитлера это была непростительная близорукость и недооценка ситуации, благодаря которой русские и смогли воплотить в жизнь свой дерзкий замысел по захвату нашего центра.

И я оказался полностью прав! Прибывший вместе с десантниками доверенный человек Сталина, назвавшийся генералом Гордеевым, сказал, что всех нас без исключения ждет работа по специальности. Вместе с нашими русскими коллегами мы будем проектировать и строить жидкостные дальнобойные ракеты для Советского Союза. И еще он сказал, что делать ракеты куда приятнее, чем пилить лес или рыть землю на стройке, так что отказавшиеся помогать СССР все равно будут делать это, но уже как чернорабочие. Очень доходчивое объяснение, особенно в связи с тем, что к тому моменту, как мы его услышали, остров Узедом был полностью захвачен русскими войсками, а на его аэродром стали приземляться первые русские самолеты.

* * *

15 ноября 1942 года. 19:35. Москва. Кремль, кабинет Верховного Главнокомандующего.

Присутствуют:

Верховный Главнокомандующий – Иосиф Виссарионович Сталин;

Начальник Генерального Штаба – генерал-лейтенант Александр Михайлович Василевский;

Нарком Военно-морского флота адмирал Николай Герасимович Кузнецов;

Командующий 1-м механизированным корпусом особого назначения – генерал-лейтенант Вячеслав Николаевич Бережной;

Командующий авиационной группой особого назначения – генерал-майор авиации Сергей Петрович Хмелев.

Вождь вертел в руках трубку, явно борясь с желанием еще хотя бы раз в жизни от души затянуться ароматным дымом. А не делал он этого потому, что его здоровье – это тоже оружие; и его желание вступало в противоречие с главной внутренней установкой о том, что на этот раз он любой ценой должен одержать победу, результаты которой уже никто и ничто не сможет отменить. Причем победить уже не гитлеровскую Германию, судьба которой предрешена, а внутреннюю слабость СССР, которая в другой истории привела к его краху. Надо было сделать так, чтобы в ЭТОЙ такого не произошло. Кто бы ни пришел к власти после его смерти, как бы ни надрывались в эфире враждебные голоса, какое бы недовольство ни испытывали жители новоприсоединенных республик, какие бы на страну ни обрушивались стихийные бедствия и техногенные катастрофы – обновленный и улучшенный его трудами Советский Союз должен стоять несокрушимым утесом. Эту сверхзадачу Сталин поставил перед собой сам и честно собирался ее выполнить. Все что он делал, подчинялось только этой цели. И недавняя набеговая операция нашего флота тоже шла в зачет.

Верховный наконец прервал молчание и, отложив в сторону трубку, ровным голосом произнес:

– Товарищ Кузнецов, доложите присутствующим, как прошла операция «Юпитер».

– Кхм, – сказал адмирал Кузнецов, – операция «Юпитер», товарищ Сталин, прошла успешно. Потерь в кораблях нет. Силами авиации и флота с острова Узедом вывезены все технические специалисты, проектно-конструкторская документация и даже заключенные концентрационного лагеря. Потери в частях штурмовавших, а потом оборонявших Пенемюнде умеренные. Вдали от фронта немцы просто не смогли наскрести сколь-нибудь значительные войсковые контингенты для попытки освобождения захваченного исследовательского центра, так что при поддержке корабельной артиллерии бригады морской пехоты особого назначения оборонялись вполне уверенно. А вот в воздухе драка была страшная. Немцы бросили против десанта все бомбардировщики, которые могли туда долететь. Были задействованы даже дислоцированные на территории Германии учебные группы бомбардировочных эскадр. Германское командование попыталось решить сразу три задачи. Во-первых – нанести потери нашему десанту, чтобы облегчить действия своих сухопутных войск. Во-вторых – уничтожить секретное оборудование и документацию на полигоне и в исследовательском центре. В-третьих – повредить или потопить наши крупные боевые корабли, задействованные в поддержке десанта. Ни первое, ни второе, ни третье им не удалось. Истребители авиакорпуса ОСНАЗ и зенитная артиллерия кораблей с честью выполнили поставленную задачу и отразили все массированные налеты авиации противника, нанеся ей тяжелые потери.

– Очень хорошо, товарищ Кузнецов, – кивнул Сталин и повернулся к командиру летчиков из будущего, – Товарищ Хмелев, ведь вы там были лично? Скажите, это правда, что против немецких бомбардировщиков применялись все типы самолетов, вплоть до переделанных в штурмовики американских бомбардировщиков?

– Так точно, товарищ Сталин, – ответил генерал-майор Хмелев, – применялись, и достаточно успешно. Против плотных бомбардировочных формаций такие бомбардировщики-истребители оказались очень эффективным и, самое главное, эффектным оружием. Уже на второй день боев в воздухе немецкие летчики дали этим самолетам прозвище «Пилорамы» и стали их жутко бояться.

– Ну-ка, ну-ка, – с интересом произнес Сталин, – расскажите нам об этом, пожалуйста, немного поподробнее. А то вот товарищ Кузнецов там, у Пенемюнде, не был, а вы были. К тому же говорят, что летчики – народ наблюдательный. Может быть, вы обратили внимание на что-то важное, чего своим замыленным глазом не замечаем мы, аборигены этого времени…

– Да, товарищ Сталин, – кивнул генерал-майор, – в бою, если не вертеть подобно сове головой на триста шестьдесят градусов, сожрут фрицы к чертовой матери, и никакая сверхсовременная техника не поможет.

Вождь кивнул.

– Мы об этом знаем, Василий говорил мне об этом. Но вы давайте, рассказывайте.

Генерал-майор Хмелев начал говорить. И повествование его было столь подробным и даже в какой-то мере эмоциональным, что Сталину казалось, будто он сам при этом присутствует… В кабинете Верховного заревело разорванное пушечными трассами, изляпанное куполами парашютов и пронизанное дымными хвостами горящих самолетов огненное небо над Пенемюнде. Так же, как и четыре месяца назад, советские и германские летчики сошлись в ожесточенном сражении, выясняя, кому из них суждено господствовать в небе, а кому догорать на земле или, упав в воду, идти на морское дно. Ощетинившиеся белыми пушистыми веревками пушечных трасс, огрызались огнем изъятых на шведских заводах сорокамиллиметровых счетверенных «Бофорсов» линкор «Октябрьская Революция», а также крейсера «Максим Горький» и «Киров». От бешеного темпа стрельбы на палубе образовывались завалы из стреляных гильз, и матросы сгребали эти звенящие груды за борт обычными деревянными лопатами, предназначенными для уборки снега. Не отставали от них и корабли из будущего, встречающие германские самолеты огнем универсальных пушек и мелкокалиберных зенитных автоматов. В сторону пытающихся прорваться к кораблям в плотном строю германских бомбардировщиков время от времени стартовали зенитные ракеты. Но такие удары принимали на себя только очень крупные и компактные бомбардировочные формации.

В воздухе господствовали советские истребители: юркие и маневренные Як-3, с легкостью заходившие в хвост «мессерам», и тяжелые, хорошо вооруженные и имеющие мощный мотор Ла-5ФН. Отдельной изюминкой были появившиеся в воздухе на второй день битвы ленд-лизовские «Бостоны», за счет своего бомбардировочного происхождения имевшие вчетверо больший боекомплект на одну пушку ВЯ-23, чем штурмовики Ил-2. Конечно, «Бостоны», в свою очередь, требовалось прикрывать от «мессершмиттов», «хейнкелей» и «фокке-вульфов». Атакуя с выгодных ракурсов, когда самолеты противника створятся между собой, компактные группы «Бостонов» открывали пушечный огонь с дистанции более километра, и, не входя в сферу огня бортовых стрелков, плотными потоками пушечных трасс буквально распиливали девятки «юнкерсов» и «хейнкелей».

Но с небес падали не только немецкие самолеты, и поэтому воду под местом схватки резали десятки советских торпедных катеров и СВП, занимающиеся сбором «одуванчиков». Впрочем, из воды они подбирали всех, независимо он национальной и государственной принадлежности. Только судьба у советских и немецких пилотов была разная: одни после обследования в медсанбате должны были вернуться в родной полк, а другие – до конца войны отправиться в лагерь военнопленных. Торпедные катера и суда на воздушной подушке подобрали почти сотню советских и пять сотен немецких летчиков, в основном членов экипажей сбитых бомбардировщиков. Значительную долю среди них занимали пилоты-инструкторы учебных бомбардировочных групп, которых сдуру послали в этот безнадежный налет, лишая бомбардировочные эскадры люфтваффе даже намека на будущее.

Впрочем, подобрали из воды далеко не всех. Кто-то ушел на дно вместе с самолетом, потому что был убит или ранен, кто-то по той же причине утонул, даже сумев выброситься с парашютом, а кого-то ветром отнесло на близкий берег, где его опять же ждало спасение или плен. К вечеру третьего дня ожесточение сражения стало ослабевать, потому что у сторон (в первую очередь, у немцев) стали банально заканчиваться самолеты, которые можно еще было бросить против наглых большевиков.

А в ночь с третьего на четвертый день, предварительно закончив свои дела, советский десант оставил Пенемюнде, в полном составе эвакуировавшись на остров Борнхольм, после чего геббельсовская пропаганда взвыла победными реляциями. Но это уже никого не интересовало; советская морская пехота оставила свои позиции на острове Узедом по приказу, после того как выполнила и перевыполнила первоначальные планы по срокам удержания сверхсекретного германского объекта. Кроме того, при попытках выбить с Пенемюнде советский десант полегло немало немецких солдат и офицеров, в основном из состава переформировывающихся после разгрома и учебных частей.

Выслушав рассказ, генерал-лейтенант Василевский кивнул и сказал, что если бы этого Пенемюнде не было, то его стоило бы выдумать. Дело в том, что операция «Юпитер» не только дала в руки Советскому Союзу секретную документацию и ключевых специалистов по германскому ракетостроению и нанесла тяжелое поражение люфтваффе, но и заразила немецкое командование десантобоязнью. Это значит, что теперь вдоль всего балтийского побережья немцы будут вынуждены держать в береговой обороне почти такую же плотность войск, как и на линии фронта. Этот фактор еще сыграет свою роль в ходе предстоящей зимней кампании по разгрому групп армий «Центр» и «Север», когда у немцев хронически будет не хватать резервов, и эти резервы можно будет брать только с балтийского побережья. Корпус Чуйкова все это время будет отдыхать и пополняться после потерь, восстанавливая боевую мощь и ожидая подходящего момента, чтобы снова во весь голос заявить о себе. Этот момент наступит тогда, когда немецкое командование, штопая дыры в других местах, в достаточной степени ослабит береговую оборону. И снова советская морская пехота будет неудержима и победоносна.

Выслушав начальника Генерального штаба, Сталин одобрительно хмыкнул.

– Товарищ Василевский прав, – сказал он, – есть мнение, что в первой половине декабря силами двух вновь сформированных мехкорпусов ОСНАЗ под командованием генералов Лизюкова и Ротмистрова необходимо нанести удары на Могилев-Оршу из района Гомеля, и на Витебск-Даугавпилс из района Острова, и тем самым срезать Смоленский выступ вместе с остатками пяти немецких армий. В котел в районе Смоленска попадут основные силы 2-й, 3-й и 4-й танковых, а также 9-й и 4-й полевых армий. Генерал Хайнрици так просто не дастся, и завяжутся тяжелые бои за прорыв кольца окружения, которые прикуют к себе все немецкие резервы. И вот тогда вновь сформированные мехкорпуса Рыбалко из района Риги и Лелюшенко из района Даугавпилса начнут наступление первый в сторону Каунаса, а второй в сторону Вильнюса, в тоже время как мехкорпуса товарища Бережного из района Равы-Русской и товарища Катукова из района Владимир-Волынского ударят на Люблин-Брест-Белосток-Гродно… Ведь таков был ваш план, не так ли, товарищ Василевский?

– Так точно, товарищ Сталин, – ответил начальник Генерального штаба, – план зимней кампании, разработанный нами, действительно был таким, и мы от этого не отказываемся.

– Есть мнение, – сказал Верховный, – что по политическим соображениям в ваш план необходимо внести изменения. Во второй фазе операции не должно быть никаких наступлений в направлении Варшавы и Кракова. После выхода в район Брест-Гродно мехкорпуса Бережного и Катукова должны передать внешний фронт окружения стрелковым соединениям, а сами развивать наступление на Барановичи-Минск. То же самое должно произойти и в Прибалтике. Передовые части Прибалтийского фронта остановятся и перейдут к обороне на рубеже реки Неман, а ударные группировки развернутся на юг и юго-восток и нанесут удары во фланг и тыл окруженной группы армий «Центр»…

Сделав паузу, Сталин обвел присутствующих внимательным взглядом своих желтых глаз.

– Имейте в виду, – продолжил он после непродолжительной паузы, – что главной задачей зимней кампании тысяча девятьсот сорок второго – сорок третьего годов является скорейшее и полное освобождение всей территории СССР от немецко-фашистских захватчиков, а не продвижение вглубь Европы. Время спускаться с горы еще не пришло. Тем более что полтора года назад в Белоруссии немцы так стремительно наступали, что мы просто не успели произвести положенную в случае войны всеобщую мобилизацию. Конечно, часть будущих призывников угнали в Германию, часть пошла на службу к врагу и теперь поедет в места не столь отдаленные, часть будущих призывников сами призвали себя в партизанские отряды и теперь воюют с гитлеровцами. В любом случае, сосредоточив усилия на освобождении территории Белоруссии от вражеской оккупации, СССР окажется в большом плюсе, а враг, соответственно, в большом минусе.

– Товарищ Сталин, – сказал Бережной, – у меня есть одно замечание, точнее, дополнение. Вы правильно заметили, что на территории Белоруссии действует большое количество партизанских отрядов. Это и окруженцы сорок первого года, которые не сдались в плен, и в тоже время не сумели вырваться к своим, за линию фронта, это и местные жители, не пожелавшие жить под вражеской оккупацией и решившие сопротивляться врагу вместо того, чтобы изъявлять ему покорность. Было бы неплохо сделать так, чтобы при призыве в ряды РККА бойцов партизанских отрядов время, проведенное в таком отряде, засчитывалось в общий срок службы. Если человек все это время воевал с врагом, а не отсиживался под бабьей юбкой, то и отношение к нему должно быть соответствующим. И наоборот – к тем, кто вместо сопротивления врагу пошел в примаки, отношение должно быть самым суровым: в штрафные части их, в самое пламя сражений.

Задумавшись, Сталин взял с стола трубку и принялся вертеть ее в пальцах. Наконец он чубуком, как указкой, ткнул в сторону Бережного и произнес:

– Вот, товарищ Бережной поднял очень важный вопрос – быть может, даже важнейший вопрос в наших условиях. Вопрос справедливого отношения к людям. А они у нас все разные. Есть герои, есть трусы и предатели; есть и те, кто ни то и не другое. Пока что мы караем только прямых пособников врага и дезертиров, а следовало бы и тех, кто, попав в окружение, опустил руки, бросил оружие и решил, что за печкой у чужой бабы ему будет уютнее, чем в чистом поле на коне или в окопе с винтовкой. Все правильно, товарищ Бережной – каков подвиг, такова и награда. Поэтому всех участников операции «Юпитер» – от рядовых морских пехотинцев и матросов до генералов и адмиралов – необходимо наградить в соответствии с их заслугами. Вам все понятно, товарищ Василевский? Наградить нужно непременно. Уж очень большое дело сделали эти товарищи, лишив врага серьезного оружия и добавив Советскому Союзу новые возможности. Впрочем, товарищи Бережной и Хмелев знают, о чем я говорю… На этом все, спасибо и до свиданья. А вот товарища Бережного я попрошу задержаться. К нему есть несколько вопросов.