3 декабря 1942 года, 6:45. 3-й Белорусский фронт, севернее Гомеля.
Командующий фронтом генерал-лейтенант Александр Васильевич Горбатов.
За два часа до рассвета, когда в предутренней тишине часовых отчаянно клонит в сон, а общая побудка еще не прозвучала, ночной мрак распороли вспышки тысяч выстрелов тяжелых артиллерийских орудий огненные сполохи стартующих реактивных снарядов, и похожие на огонь исполинской электросварки. Пару десятков секунд спустя, когда звук преодолел расстояние от огневых позиций до линии фронта, хрупкая предутренняя тишина была разорвана тяжелым гулом артиллерийской канонады и режущим воем стартующих реактивных снарядов. Операция «Багратион», негласно имеющая номер два, началась…
Из глубины обороны гулко грохотали пушки-гаубицы МЛ-20 и А-19. С ближних к противнику позиций, почти с переднего края, тяжело кашляя, били по врагу тяжелые и сверхтяжелые минометы калибром сто двадцать, сто шестьдесят и двести сорок миллиметров. С пронзительным воем в сторону врага отправляли снаряды смонтированные на шасси ленд-лизовских «студеров» реактивные установки БМ-8, БМ-13 и БМ-32. Снаряды последних по большей части несли напалм, из-за чего сверху на немецкие окопы и блиндажи лились потоки горящего, отвратительно воняющего адского студня. Даже капля этого липкого зелья, стоило ей попасть на человека, прожигала тело до костей. Поскольку немецкие укрепления в основном были деревоземляными, построенными на торфянистой почве, то применение по ним напалма вызвало ужасающие разрушения и потери в живой силе. С некоторой натяжкой такую бомбардировку можно было считать применением оружия массового поражения.
За два часа, отведенных на артподготовку, Артиллерийский корпус резерва Верховного Главнокомандования своими тяжелыми орудиями способен смолотить в пыль и не такую оборону. Ирония судьбы заключалась в том, что треть его орудий – это тяжелые германские гаубицы 15 cm sFH 18, захваченные Красной армией во время летнего разгрома группы армий «Юг». Конечно, по дальности и кучности стрельбы данное изделие было несравнимо хуже пушки-гаубицы МЛ-20, и значительно тяжелее только что начавшей поступать в войска новой корпусной гаубицы Д-1. Но дареной пушке в ствол не смотрят. У Красной Армии нет никаких причин привередничать до тех пор, пока советская промышленность не восполнит потери начального этапа войны, или, по крайней мере, не закончатся запасы трофейных боеприпасов. Есть даже какой-то шик в том, что из немецкой пушки велся огонь немецкими же снарядами по немецким же солдатам.
Пока тяжелые батареи в полной темноте вели огонь по заранее разведанным и пристрелянным целям, из советских окопов ловко выбрались солдаты-саперы, волоча за собой пусковые короба противоминной системы «Тропа». Если по мощности заряда эта система местного производства не уступала оригиналу из будущего, то дальность прямого выстрела у нее была меньше, потому-то и запускать ее следовало от края минного поля. Артподготовка – это как раз то самое время, когда в немецких окопах солдаты не ведут наблюдение за нейтралкой, а сидят в укрытии и молятся своему арийскому богу, чтобы в этот блиндаж не прилетел русский шестидюймовый гостинец, ибо такого «подарка» не переживет даже добротный командирский блиндаж.
Установив пусковые контейнеры «Тропы», саперы подсоединили к ним провода и тихо, пока их никто не заметил, поползли обратно на исходные позиции. И это было опасным занятием, ибо шальные недолеты случались с завидной регулярностью, но ведь кто-то должен делать это. Впрочем, поскольку как раз в этот самый момент передний край гитлеровцев обрабатывали охотящиеся за дзотами 240-мм минометы (прямое попадание из которых могло запросто разворотить даже самую прочную железобетонную конструкцию), засевшему на той стороне врагу было совсем не до русских, ползающих по нейтралке.
В ночь перед началом операции генерал Горбатов прибыл на НП 6-й гвардейской стрелковой дивизии 48-й армии. Этот наблюдательный пункт он выбрал потому, что 6-я гвардейская располагалась на острие главного удара фронта. Это именно через боевые порядки этой дивизии планировалось вводить в прорыв механизированный корпус ОСНАЗ генерала Лизюкова, переформированный из 5-й танковой армии, прошедшей обкатку летними боями…
Генерал усмехнулся. Новенькие, еще пахнущие краской и заводской смазкой танки и прочие боевые машины сами по себе еще не делали лизюковцев механизированным ОСНАЗом. Хотя сейчас они были значительно лучше тех коров на льду, какие представляли их себя мехкорпуса довоенного формирования. Тем не менее они все равно еще не дотягивали до высоких стандартов того механизированного ОСНАЗа, которым командовал генерал Бережной.
Он, Горбатов, за эту войну два раза имел дело с генералом Бережным и его головорезами. Первый раз – на Северо-Западном фронте в феврале под Старой Руссой, перед Ленинградско-Псковской операцией, когда рейд тогда еще по сути экспериментальных механизированных бригад Бережного и Катукова подрезал гитлеровскую группу армий «Север», что привело к ее разгрому, снятию Блокады Ленинграда и освобождению части советской Прибалтики. Второй раз вместе они работали на Брянском фронте в мае, когда фронт и только что переформированный из бригады мехкорпус ОСНАЗ громили 2-ю танковую армию немцев. Тогда Бережному тоже сопутствовал успех, враг был разгромлен и бежал, а по итогам операции образовался Брянско-Орловский выступ, ставший причиной разгрома группы армий «Юг» во время попытки летнего немецкого наступления.
Впрочем, если корпус Лизюкова будет хотя бы вполовину так же успешен, что и корпус Бережного, то солдатам группы армий «Центр», избиваемым сейчас советской артиллерией, точно не поздоровится. Им, внезапно разбуженным буйством русской артиллерийской стихии, и сейчас крайне невесело, а вскоре станет и совсем кисло. Впрочем, пока у немецких солдат, засевших по ту сторону фронта, страха было больше, чем реальных потерь. Разумеется, за исключением тех, что попали под удар тяжелых реактивных и минометных снарядов, снаряженных напалмом. От адского жара горящей огнесмеси и едкого удушливого дыма не спасают никакие окопы и блиндажи, а на технике от попавших на нее липких брызг огня начинает плавиться металл. К тому же эта дрянь не тушится ни водой, ни песком, и единственный способ бороться с огнем – это просто дать выгореть тому, что уже горит, убрав подальше все ценное. Впрочем, напалм применялся далеко не везде, а только по особо важным целям. Таковыми, как правило, были ключевые железобетонные доты шверпунктов (захват которых обычно стоил нашим войскам большой крови), а также командные пункты немецких полков и батальонов.
Но вот советская артиллерия перенесла огонь вглубь германских позиций, и на линии фронта наступила тишина. Лишь жирный черный дым с пляшущими языками адского пламени указывал на пункты вражеских позиций, удостоившиеся особого внимания советского командования. На участке прорыва взлетела красная ракета, над русскими окопами раздалось громовое «ура»; в предутреннем мраке, слепя глаза немецким пулеметчикам, ярким светом вспыхнули десятки зенитных прожекторов, и немецкая пехота густо полезла из всех щелей в переднюю траншею, отражать атаку злобных русских Иванов.
Но это была лишь провокация, потому что атакующие цепи оказались соломенными чучелами на длинных шестах, поднятыми сидящими в глубоких окопах советскими солдатами. И стреляли немецкие пулеметы в белый свет как в копеечку… Так продолжалось минут пять, после чего огневой вал вернулся на немецкие позиции и бушевал там еще минут тридцать.
Когда канонада еще раз переместилась в немецкие тылы и на переднем крае наступило неверное затишье, сработали вынесенные вперед пусковые контейнеры системы «Тропа». Взлетели ракеты, шнуры с зарядами легли поперек минного поля, потом еще раз грохнуло со страшной силой, и все – приходи, кума, любоваться. После того как рассеялись облака дыма и поднятой взрывами пыли, к проделанным проходам в минных полях двинулись имеющие экзотический вид танки прорыва, а за ними трусцой бежала одетая в полушубки русская пехота, в большом количестве вооруженная едиными пулеметами и ручными гранатометами.
Когда над горизонтом взошло красноватое неяркое зимнее солнце, советские войска успели прорвать две линии траншей и вели бои на третьей. Горбатов докладывал, что прорыву очень помогли самоходные сверхтяжелые минометы «Тюльпан», которые в случае обнаружения какого-нибудь неучтенного немецкого дота или дзота подъезжали к месту событий и несколькими снайперскими выстрелами объясняли немцам, насколько они неправы.
* * *
3 декабря 1942 года, Полдень. Восточный фронт, группа армий «Центр», штаб группы армий в Смоленске.
Командующий ГА «Центр» генерал от инфантерии Готхард Хейнрици.
Охватившая штаб группы армий «Центр» лихорадочная суета говорила только об одном – фронт прорван. Теперь штабисты в темпе «держи вора» собирали манатки, чтобы не остаться в кольце окружения. На юге русские прорвали позиции 2-й танковой армии на фронте в сорок километров, и глубина прорыва уже достигла двадцати километров. На севере, восстановленная после разгрома прошлой зимой, 16-я армия, как и тогда, полностью разгромлена и беспорядочно отступает. Три разрыва в ее фронте (по одному на Витебском, Новополоцком и Даугавпилсском направлениях) грозят соединиться в одну большую зияющую рану общей протяженностью более двухсот километров. Разгромлен и беспорядочно отступает, открывая противнику направление на Невель, левый фланг 3-й танковой армии под Великими Луками. Впрочем, танковая эта армия лишь по названию, потому что в ее состав входят только два армейских корпуса. Танков в 3-й танковой не осталось еще год назад, после последнего и решающего наступления на Москву, которое обернулось таким же решающим провалом.
Уже определились направления главных ударов, где действуют крупные массы новейших танков, чертовски похожие на механизированный ОСНАЗ. Там дела совсем плохи: новые русские танки при поддержке большого количества самоходной артиллерии и минометов, а также прекрасно обученных панцергренадер режут немецкую оборону как раскаленный нож масло, сметая один заслон за другим. В остальных местах русское командование делает ставку на великолепно обученные лыжные батальоны, которые вооружены большим количеством реактивных минометов и пулеметов и ничем не уступающих МГ-34. По данным разведки, среди русских лыжников действуют несколько отрядов бравых финских парней, которые после подписания капитуляции по старой памяти добровольно пошли на русскую службу. Да, воистину верно утверждение, что нет более опасного врага, чем бывший союзник. Когда-то еще летом, испытав ужасное поражение на юге, наше командование вывело из Финляндии все германские части для того, чтобы штопать Восточный фронт, дырявый как решето. И теперь русские стоят в Копенгагене, а финские солдаты-добровольцы, желающие поскорее натурализоваться в красной империи большевиков, воюют против германской армии.
Подвижных резервов, способных остановить рвущиеся вперед русские панцеры, нет и не предвидится; а большая часть противотанковой артиллерии, стоящей на вооружении германской армии (37-мм «колотушки»), неэффективны против новых русских панцеров, обладающих мощным бронированием. Не спасают положение и кумулятивные снаряды к полевым пушкам пехотных полков и французским переделкам, поскольку что все русские панцеры снабжены противокумулятивными экранами, которые снижают эффективность этих снарядов.
502-й тяжелый панцербатальон (шесть новых «тигров» и столько же «четверок» с усиленным лобовым бронированием) целиком сгорел, вступив в бой с такой же русской механизированной частью, которую русский командующий поставил на острие главного удара. При этом, если судить по рапорту командира батальона гауптмана Отто Кариуса, два «тигра» вышли из строя еще на марше из-за различных технических неисправностей, а еще один «тигр» и две «четверки» были до начала боя уничтожены русскими самолетами-штурмовиками, применившими по позициям батальона кассеты с зажигательными и кумулятивными бомбами. Согласно тому же рапорту, именно дым от горящей русской адской смеси и выдал русским танкистам место засады, не дав в полной мере применить эффект внезапности.
Нашим солдатам остаются только ручные противотанковые гранаты и бутылки с бензином, с которыми они вынуждены идти против русских панцеров. За одну подбитую машину герою обещан отпуск на родину, но чаще всего при такой попытке он попадает не в Фатерлянд, а в Валгаллу, потому что прикрывающие своих танкистов русские панцергренадеры хорошо обучены, злы и безжалостны. Мало кому удается подползти на бросок гранаты, и еще меньшее количество солдат может похвастаться таким достижением перед товарищами.
Одним словом, обе русские ударные группировки уже вышли на оперативный простор, и если штаб группы армий НЕМЕДЛЕННО не уберется из Смоленска, то уже в самом ближайшем времени он сам окажется в кольце окружения. Об отводе из будущего котла основных сил группы армий «Центр» даже речи не идет. Фюрер уже потребовал от нас держаться изо всех сил и отбить большевистское наступление, после чего сообщил, что к нам на помощь уже направляются дополнительные резервы. Знаю я эти «резервы»; наверняка опять какой-нибудь евросброд, смазка для штыков, который будет с визгом разбегаться, едва завидев русского солдата с автоматом наперевес. Нормальных солдат у Германии с каждым днем все меньше и меньше, и эта война пожирает их со страшной скоростью.
В связи со всем вышесказанным, находящиеся на вершине смоленского выступа 4-я и 9-я полевые армии, а также 3-я и 4-я танковые, скорее всего, будут полностью окружены и погибнут, как летом погибла 6-я полевая армия Паулюса в Харьковском котле. Теперь видно, что осенние наступления русских были подготовительными, призванными обеспечить удобные плацдармы для зимнего рывка вперед, а настоящая мощь на нас обрушилась лишь сейчас.
С самого рассвета русская авиация бомбит тяжелыми управляемыми бомбами железнодорожные узлы в Смоленске, Орше, Витебске, Могилеве, Борисове и Минске. И если бы эвакуация и была разрешена, то вряд ли она имела бы успех. Войскам пришлось бы выходить из окружения без имущества, тяжелого вооружения, без госпиталей и без запасов, за исключением тех, которые солдаты могут унести на себе или увезти на полковых повозках и автомашинах.
С тех пор как фюрер сменил нам старого доброго христианского бога на новое арийское божество, которое все чаще и чаще зовут херром Тоффелем, положение нашей армии становится все хуже. Обещанной всепобеждающей силы так и не появилось, а вот ненависть местного населения к нашим солдатам уже переходит все границы. Солдаты тоже не остаются в долгу, а потом начинают бояться, что в случае поражения русские солдаты не будут брать их в плен.
Зато, судя по тому, с какой стремительностью русские войска взломали фронт, всепобеждающая сила оказалась на стороне большевиков. Правда, насколько я понимаю, они больше верят в количество крупнокалиберных артиллерийских стволов и плотность панцеров и пехоты на километр фронта прорыва, чем в каких-то там арийских или неарийских божеств. Что ж, это вполне понятная и рациональная вера, не то, что у некоторых… арийцев.
* * *
3 декабря 1942 года, Полдень. 3-й Белорусский фронт, 40 километров севернее Гомеля, поселок Коромка.
Командир танка ИС-1 экспериментальной тяжелой танковой роты мехкорпуса ОСНАЗ генерала Лизюкова старший лейтенант Николай Лебедев (28 лет)
Нашу экспериментальную роту сформировали из лучших экипажей корпуса, и все мы дали подписки о том, что не разгласим особенности конструкции нового секретного тяжелого танка. А разглашать, если бы среди нас и нашелся такой вражина, было что. Если Т-42 все-таки был похож на нормальную «тридцатьчетверку», просто значительно рациональнее скомпонован, то о сходстве ИС-1 и КВ мог говорить только завзятый оптимист. Ничего общего, кроме слов «тяжелый танк», между ними нет. К ИСу с его предельно компактной компоновкой, при которой члены экипажа, кроме заряжающих, почти лежат на своих боевых местах. С заряжающими так вообще ужас – их набирают по конкурсу среди полутораметровых коренастых крепышей. Никто другой не поместится на их месте и не сможет ворочать тяжеленный стомиллиметровый унитар. Зато ИС-1 – самый низкий танк в мире, а значит, самый незаметный. При относительно небольшом весе у него самая толстая лобовая и бортовая броня и минимум уязвимых мест. К тому же широкие гусеницы и мощный двигатель делают его королем проходимости по слабым грунтам среди тяжелых танков. Мощная же стомиллиметровая пушка гарантирует поражение любых бронированных целей, пожалуй, кроме линкора.
Перед началом операции нас предупреждали, что где-то в полосе нашего наступления, во втором эшелоне германских войск, находятся немецкие коллеги на тяжелых танках «Тигр» и Т-IV со специально толстым лобовым бронированием и удлиненной пушкой, рассчитанной под усиленный боеприпас. Оказывается, несколько таких танков попали в руки наших войск во время боев на Украине, и теперь мы могли во всех подробностях изучить сильные и слабые стороны вражеской машины.
Был бы я сейчас на Т-34-76 – дело было бы швах. Пробить броню «Тигра» пушка «тридцатьчетверки» может только в корму или в борт и стреляя почти в упор с трехсот метров. А немцы из своих «ахт-ахтов» прошивают «тридцатьчетверку» уже с полутора километров.
На Т-42 уже немного полегче. «Ахт-ахт» возьмет ее лобовую броню где-то с семисот метров. А с этой дистанции пушка С-53 сама сумеет продырявить тигриную шкуру.
ИС-1 «Тигр» сумеет подбить только метров с трехсот, то есть в упор, а сам может быть подбит с полутора километров при попадании снаряда под прямым углом и с тысячи двухсот метров при попадании снаряда под углом шестьдесят градусов.
Вот такая вот штука. Еще год назад Т-34-76 казалась ужасом немецких танковых войск. А сейчас это устаревший танк, который не способен противостоять новейшим немецким образцам. Кстати, в боевых качествах ИС-1 и его превосходстве над «Тиграми» нам пришлось убедиться уже после нескольких часов наступления. Первыми тревогу забили летуны, расчищавшие нам движение вдоль дороги Гомель-Могилев бомбоштурмовыми ударами. Немецкие танкисты отлично замаскировали свою позицию (при наблюдении с земли она была почти незаметна) но вот рвы, которые проделывает в метровом снегу корпус тяжелого танка, от наблюдения с воздуха скрыть было невозможно. Обнаружив такое подозрительное место, штурмовики сыпанули туда несколько кассет двух с половиной килограммовых кумулятивных и напалмовых бомб и, что самое главное, в кого-то там попали, потому что в небо тут же взвились три чадных столба бензинового дыма, слишком мощных для слабеньких противотанковых зажигательных бомб. К тому же предупреждение о засаде продублировали по радио, а я и мои товарищи не из тех людей, которые игнорируют подобные сообщения.
Остановившись примерно в километре от вражеской засады, мы на выбор обстреляли несколько подозрительных сугробов, которые могли бы быть замаскированными вражескими танками. Попали мы уже с третьего выстрела, да только не в «Тигр», а в «усиленную» четверку, семьдесят миллиметров лобовой брони которой для нашего снаряда не преграда. «Четверка» тут же вспыхнула чадным костром, а остальные немецкие танкисты поняли, что внезапного нападения и расстрела в упор уже не получится. После этого немецкие танки начали потихоньку отползать назад, но тем самым они выдали место засады. Дальше все было соответственно словам «на войне как на войне», и ни одна тварь в том бою от нас живой не ушла.
* * *
5 декабря 1942 года, Полдень. Орша, железнодорожная станция, высота 5000 метров.
Командир 1-го бомбардировочного авикорпуса ОСНАЗ генерал-майор Иван Полбин.
Третий день наша авиация, завоевав безоговорочное господство в воздухе, от рассвета и до заката висит в небе Белоруссии, нанося бомбовые и штурмовые удары по переднему краю и ближним тылам противника, выметая с неба остатки немецкой авиации. Еще вчера мехкорпус Ротмистрова с севера обошел Витебск, а мехкорпус Лизюкова, наступающий с юга, обогнул Могилев. И теперь операция на окружение немецкой группы армий «Центр» вышла на финишную прямую. Расстояние между авангардами корпусов – не более девяноста километров. Немцы пытаются отчаянно противодействовать, но по большей части их усилия пропадают втуне – помимо прочего, еще и потому, что действующая над передним краем наша авиация не дает противнику подготовить позиции, выдавая нашим наступающим войскам места возможных засад.
То, с чем не справляются тяжелая артиллерия и минометы, выполняют пикирующие бомбардировщики, с невиданной точностью сбрасывая на вражеские объекты, в том числе на большие многоамбразурные доты шверпунктов, тяжелые бетонобойные бомбы калибром до двух тонн. На что похож дот с крышей из двухметрового железобетона после попадания в него БтБ-2000? Душераздирающее зрелище – воронка с потрохами наизнанку. Поэтому, как только пехота и танки притормаживают у какого-нибудь вражеского опорного пункта, тут же прилетаем мы и расчищаем дорогу – то бетонобойками, то баком с напалмом, а то и бомбой объемного взрыва. Эту хрень изобрели совсем недавно, и ее можно назвать бетонобойкой наоборот. Дот останется стоять как стоял, в вот все живое внутри ударная волна превращает в мелкий фарш.
Сегодня мой 1-й бомбардировочный авиакорпус ОСНАЗ действует по железнодорожному узлу Орша. Немцы пытаются перебросить резервы для отражения наступления и вывезти на запад материальные ценности. А мы рубим в капусту их транспортные коммуникации, срывая попытки парировать наше наступление. Но и они тоже не так просты, поэтому зениток на крупных станциях натыкано как у ежа иголок. Тут и «ахт-ахты», и скорострельные двухсантиметровые автоматы, предназначенные для отражения налетов пикировщиков.
Но тут имеется одна хитрость. Когда мы на «тушках» большой группой подходим к станции на высоте пять-семь тысяч метров, все внимание германских зенитчиков сосредотачивается на нас. Звукометристы настраивают свои шарманки на гул наших моторов, дальномерщики начинают крутить ручки своих аппаратов, поминутно докладывая угол и дистанцию. По этим данным командиры батарей «ахт-ахтов» на своих ПУАЗО строят схемы заградительного огня, а батареи спаренных и счетверенных двухсантиметровых зениток готовятся встречать нас на выходе из пикирования.
Но мне-то с высоты видно все. Кроме трех полков дивизии пикирующих бомбардировщиков, готовых обрушить смерть на станцию Орша, и прикрывающих нас истребителей, в воздухе находится еще полк моего корпуса, называемый по-разному: истребительным, легкобомбардировочным и бомбоштурмовым. Вооружен он полученными по ленд-лизу бомбардировщиками А-20 «Бостон» в штурмовом варианте несущими 4×23мм пушки «ВЯ-23», плюс 4×7,62 пулемета «шкас», плюс дополнительно 4×250 кг. разовых бомбовых кассет, которые при применении с небольшой высоты создают сплошную полосу поражения шириной двадцать-двадцать пять метров и длиной до двухсот метров. При этом автомат сброса бомб устроен так, что после однократного нажатия кнопки сброса бомбовые кассеты отделяются от держателей последовательно, из-за чего зоны сплошного поражения всех кассет объединяются в одну длинную линию. Самое оно при атаке автотранспортных колонн и железнодорожных станций.
Кроме того, не стоит забывать и о пушечно-пулеметной батарее «Бостона», установленной у него под фюзеляжем. Плотность огня по курсу этой машины так велика, что все, оказывающееся в конусе рассеивания перед этими пушками во время стрельбы, превращается в мелкую труху, за что немцы называют эти самолеты «Большими мясорубками» и боятся их не меньше Ил-2, которые со своими двумя «шкасами» и двумя такими же пушками «ВЯ-23» числятся у них просто как «Мясорубки».
Сегодня «Большие мясорубки» работают с нами в паре. Пока мы, пикирующие бомбардировщики, отвлекаем на себя внимание немецких зенитчиков, эти маленькие толстенькие самолеты выходят в атаку на высоте бреющего полета. В морской авиации такую атаку называют «топмачтовой», то есть на высоте корабельных мачт. Глаза немецких зенитчиков задраны вверх и прикованы к ровным девяткам наших «тушек», наползающих на них с восточного направления. Поэтому атакующие «Бостоны они замечают лишь тогда, когда из-под их крыльев, распуская тормозные парашюты, начинают отделяться первые разовые бомбовые кассеты.
С пяти тысяч метров хорошо видны потянувшиеся за «Бостонами» сплошные полосы разрывов мелких осколочных бомбочек АО-1. Часть кассет снаряжена ампулами с напалмом. Горит эта дрянь долго, жарко, издает удушливый дым и насмерть прилипает ко всему, на что попадет. На станции – только что прибывшие и не успевшие разгрузиться эшелоны с войсками, и несколько «Бостонов» идут вдоль путей, молотя по вагонам из своих пушек. Видно, как во все стороны разбегаются солдаты в странной форме табачного цвета и падают под пушечно-пулеметным огнем.
Теперь немецким зенитчикам – даже тем из них, кто остались в живых – совершенно не до нас. А это значит, что пора сказать свое слово, тем более что моя девятка уже на рубеже входа в пикирование. Врубив сирену, я первый перевалил свой бомбардировщик в пикирование, и под крыльями моей «тушки» запело «мир вашему дому». Три бомбы «пятисотки» на пантографах в бомбоотсеке, три атаки с пикирования, пока крутится наша патентованная «вертушка», и три точечные цели, которые может поразить каждый пикирующий бомбардировщик. Ну, фрицы, мы вас сюда не звали!
* * *
Тогда же и там же, Восточный фронт, станция Орша.
Брайан Андерсен, рядовой Йоркширского королевского стрелкового полка.
Господи, прости нас, грешных, брошенных в этот ад королем Эдуардом VIII! Когда он вернулся на престол, многие из нас радовались, что теперь война закончена, и нам не придется умирать, сражаясь с гуннами на полях Европы. Мир, мир, мир и только мир. Но оказалось, что нас кинуло из огня да в полымя. Дела у гуннов на Восточном фронте шли все хуже и хуже, и в огонь войны сначала попали колониальные части – разные там австралийцы, канадцы и южноафриканцы, оказавшиеся на территории Англии в момент переворота. Потом в дело пошли линейные номерные полки пехоты, и вот теперь дошла очередь и до армейской элиты. Выше только гвардия.
Восточный фронт пожирал наши британские полки один за другим, будто кровожадный идол чистокровных арийцев – свои невинные жертвы. Говорят, во имя этого нового божества эсэсовцы уже резали на алтаре юных британских девушек и молодых женщин… Ведь некому было их защитить, потому что мы, британские мужчины – шотландцы, йоркширцы, мерсийцы, валлийцы – сражались в это время с русскими, которым, говорят, помогает сам дьявол…
Через Германию нас везли как скот, в наглухо закрытых товарных вагонах. Ведь мы считались нечистокровными арийцами, которым запрещено общение с представителями настоящей высшей расы, кроме как по делам службы. Чем дальше на восток шел наш эшелон, тем больше разрушений мы видели на своем пути. Русская дальняя авиация регулярно наносила удары по крупным железнодорожным узлам Германии, но нас Бог миловал, и мы не попали ни под один из этих ужасных налетов.
Чем дальше мы ехали на восток, тем холоднее становилась погода. Уже в Польше вся земля оказалась закрыта снегом, как в какой-нибудь Арктике. Кстати, именно в Варшаве немцы впервые открыли двери наших вагонов, сказав, что земли, заселенные чистокровными арийцами, остались далеко позади, а местное население по своим наследственным качествам – худшее даже среди славян.
Именно там, в Варшаве, мы узнали, что, как и год назад, русские снова начали свое «Великое зимнее наступление», и нас отправляют на фронт, кидая в самое пекло сражения. Что слово «пекло» употребляется не в переносном смысле, мы узнали уже здесь, на станции Орша, где сразу после прибытия на наш эшелон налетели русские самолеты, и с небес нам на головы посыпался град мелких осколочных бомб и дождь из липкого адского зелья, горящего чадным пламенем. Я видел, как заживо сгорали мои товарищи, на которых попала эта мерзкая дрянь, как из вагонов, которые лихо прошивали пушечные очереди русских двухмоторных самолетов, ручьями вытекала человеческая кровь. Я видел, как под адский вой сирен валились с небес в пикировании большие двухмоторные самолеты, и их бомбы вдребезги разносили сооружения станции вместе с пытавшимися там укрыться людьми. От всего этого сознание мое помутилось, и я побежал куда глаза глядят. Немцы поймали меня и за попытку дезертирства приговорили к штрафной роте, где меня цепями приковали к пулемету, чтобы я не убежал. А от нашего полка осталось в живых не более ста человек…
Завтра, когда русские пойдут в атаку, я умру. Но у меня еще есть время проклясть короля Эдуарда и всех тех, кто привел его к власти, бросив наш народ в объятия адептов злобного божества, которые уже почти проиграли эту войну. Будьте вы прокляты и горите в аду, как сгорю в нем я, рядовой Йоркширского полка Брайан Андерсен!
* * *
7 декабря 1942 года, Полдень. Орша, Могилевская улица, мост через Днепр.
Командир танка ИС-1 старший лейтенант Николай Лебедев (28 лет)
Последний короткий и ожесточенный бой – и мы, сминая неорганизованное сопротивление, врываемся в восточную, заречную часть Орши, и там, на мосту через Днепр утыкаемся – нет, не на засаду – а на такую же передовую роту мехкорпуса Ротмистрова, почти одновременно с нами вышедшего к Орше с севера. Правда, это не тяжелая рота, как наша, а на обыкновенных Т-42, но нам все равно: всеобщему восторгу нет предела. Стальные челюсти механизированных корпусов лязгнули, группа армий «Центр», полтора года угрожавшая Москве (это не менее полумиллиона штыков, а реально даже больше), оказалась в окружении. И этот факт вызвал среди нас неистовое ликование. Объятия, стрельба в воздух и прочие атрибуты победы. Лишь один человек на броне моего ИСа непонимающе крутит по сторонам головой, ибо не бельмеса не понимает по-русски. Единственное, что мы поняли из его блекотания, что он не немец, а англичанин Брайан Андерсен (или Андерсон, черт его разберет).
Сегодня утром во время боев за деревню Антоновка, на последнем оборонительном рубеже, наши стрелки из бронедесанта обратили внимание, что один немецкий пулеметчик берет настолько высоко, что никогда не сможет ни в кого попасть. В то же время он вел такую активную стрельбу, что немецкое командование могло пребывать в уверенности, что этот пулеметчик сражается с нами яростно, до последней капли крови и последнего патрона. Сначала никто не понимал, что нашло на того фрица, а потом командир нашего батальона, майор Филатов, решил, что таким образом тот старается показать, что собирается сдаваться в плен. А это было странно, потому что с тех пор, как немцы по приказу Гитлера стали поклоняться Сатане, в плен они сдаваться перестали. Совсем. Наш замполит рассказывал, что их запугивают тем, что теперь их, как слуг Нечистого, наши будут сжигать живьем. Наглая геббельсовская ложь, потому что никого мы живьем не жжем, а уж пленных тем более.
На прорыв – как раз по центру, где располагалось пулеметное гнездо со странным пулеметчиком – направился наш взвод в составе трех ИСов. Конечно, по нам стреляло несколько «колотушек», но броне ИСа их снаряды как слону дробина. У меня в броне башни и лобовом листе уже примерно тридцать или сорок отметин после попаданий бронебойных снарядов различных калибров. Так вот, нагло игнорируя обстрел «колотушек» и время от времени делая «короткие» остановки, наши ИСы доехали до того пулеметного гнезда. После этого позиция оказалась прорванной. Еще два пулемета уничтожило попаданиями осколочных снарядов, выпущенных из танковых пушек, а позиции «колотушек» захватил следовавший за нами бронедесант, ибо без пехотного прикрытия в ближнем бою самая легкая пушка – это ничто.
Тогда-то ребята и извлекли на свет Божий этого самого Брайана Андерсена, умудрившегося заработать колотушек во время чужой драки (сделав это, впрочем, вполне беззлобно). При этом тот все время бормотал нечто вроде «френд, френд», тогда мы думали, что это его имя, и еще «Ингланд». Ну мы не поскупились и нацедили этому Френду Ингланду сто грамм спирта и взяли с собой, ибо был приказ о том, что англичан, буде они добровольно сдадутся в плен, вместо того чтобы отправлять по этапу с конвойной командой, следует передавать в штаб, как потенциальных союзников. Вот так этот самый «френд» в полном изумлении от выжранного спирта и доехал с нами до Орши. И только потом выяснилось, что зовут его не Френд Ингланд, а Брайан Андерсон, а то, что мы первоначально приняли за имя, означало нечто вроде «английский друг».
Но все это было только началом. Войска – как оказавшиеся внутри кольца окружения, так и находящиеся снаружи – будут стремиться к тому, чтобы любой ценой переломить ситуацию и прорвать кольцо. На первых порах это будет делаться с целью разгромить наши ударные группировки и восстановить статус-кво. А потом наступит такое время, когда вражеское командование будет раз за разом приказывать штурмовать кольцо окружения, лишь бы из западни вырвалась хоть какая-то часть их войск. Поэтому после освобождения Орши наш корпус поворачивал фронтом на восток, тесня противника к Смоленску, а танки Ротмистрова разворачивались фронтом в сторону Борисова. Там кровавая драчка была еще впереди, и нам предстояло пережить еще немало веселых минут.
* * *
Тогда же и там же.
Брайан Андерсен, бывший рядовой Йоркширского королевского стрелкового полка.
Когда меня оставили одного, прикованным к пулемету, я решил, что не буду убивать русских. Хватит бессмысленных смертей. Достаточно того, что мои товарищи по полку полегли в бессмысленной бойне за интересы кровавого диктатора гуннов Адольфа, и наших политиканов, которые вдруг решили, что выиграют от смены власти. Поэтому, когда начался бой, я стрелял поверх голов русских солдат – и, как ни странно, время шло, а я тоже оказывался цел и невредим. Потом русские солдаты, тяжело дыша и бряцая снаряжением, спрыгнули в мой окоп; я сел на корточки, прикрыв голову руками, и молился только о том, чтобы меня убили как можно скорее, не доставляя особых мучений. Но меня не стали убивать. Вместо того меня вытащили из окопа и, убедившись, что я англичанин, а не какой-нибудь француз или датчанин, дали хлебнуть настоящего «жидкого огня», от которого в голове у меня зашумело, а ноги стали ватными.
Русские парни, здоровые и крепкие, были одеты в меховые шапки, и белые полушубки, поверх которых были надеты белые же жилеты с карманами, набитыми всякой всячиной – от магазинов к оружию и гранат до личных вещей и запаса консервов. Теперь они уже не казались мне такими исчадиями ада, как об этом нам рассказывали немцы и некоторые наши офицеры. Но где они теперь, те офицеры? Майор Дуэйн Спаркс так и остался в вагоне, который прошила очередями своих пушек русская двухмоторная летающая каракатица («Бостон-ганшип»). Подполковник Теодор Чемберс сгорел заживо, когда рядом с ним разорвалась бомба, наполненная новейшим русским зажигательным гелем. И даже наш лейтенант Роджер Хортон погиб в тот ужасный день, будучи убитым обломком камня, попавшим ему в голову. По крайней мере, после того налета я больше не видел живыми никого из тех офицеров, которые объясняли нам, солдатам-йоркширцам, что мы едем защищать европейскую цивилизацию от диких русских варваров, которые, в отличие от нас, честных англичан, произошли от злых лесных медведей.
Но в тот момент мне было наплевать на медведей; и вообще, Канал мне был по колено. Меня взгромоздили на огромный русский танк – туда, где от его урчащего мотора шло восхитительное тепло – и мы поехали дальше, навстречу моей новой жизни и моей службе королю Георгу. И лишь потом я узнал, что мне (за то, что я стрелял выше голов) дали хлебнуть чистого спирта, даже не разбавив его водой – это был знак большого уважения. Ну нельзя же так – ведь не все люди привычны к таким варварским забавам – пить спирт на морозе; некоторые от этого могут и умереть… Однако я не умер, а даже наоборот, а значит, у меня есть неплохой шанс дожить до конца войны.
* * *
7 декабря 1942 года, Полдень. Соединенные Штаты Америки, Вашингтон, Белый Дом, Овальный кабинет.
Присутствуют:
Президент США Франклин Делано Рузвельт;
Госсекретарь Карделл Халл;
Военный министр полковник запаса Генри Стимсон;
Военно-морской министр майор запаса Франклин Нокс;
Начальник штаба президента адмирал Уильям Дэниэл Лехи.
– Джентльмены, – начал президент Рузвельт очередное заседание военного кабинета, – сначала я хотел бы напомнить вам, что сегодня ровно год с того момента, как Японская империя вероломно атаковала Перл-Харбор и наши войска на Филиппинах. Помолимся же за души погибших тогда героев. Не их вина, что они не сумели сделать по врагу ни единого выстрела.
В Овальном кабинете наступила мертвая тишина. Рузвельт и его министры молились, едва слышно шепча губами слова заупокойной молитвы. У президента был особый повод попросить прощения у погибших в тот день, потому что именно его политика привела Америку к этой войне, которая была призвана открыть ей путь к рычагам власти над всем миром. Напав на Перл-Харбор и потопив несколько американских кораблей, Японская империя одержала оглушительную тактическую победу, на полгода парализовав американский флот. Но в то же время вместе с американскими линкорами на якорных стоянках японские торпеды поразили политику американского изоляционизма, которая утонула год назад и всплыть которой было больше не суждено. А вот это была стратегическая победа президента Рузвельта. Правда, воспользовались ею уже совсем другие люди.
Закончив молиться, президент окинул взглядом присутствующих и тихим голосом спросил у своего начальника президентского штаба:
– Мистер Лехи, я хотел бы знать – каковы наши успехи в Панаме? Докладывайте.
Тот встал со своего места.
– Мистер президент, – адмирал старался выглядеть уверенным и невозмутимым, – честно говоря, никаких особенных успехов у нас нет. После того как русскими управляемыми бомбами мы сумели уничтожить японские линкоры, блокировавшие выход из Панамского канала, нашей морской пехоте удалось высадиться на берег и начать продвижение вглубь перешейка. В настоящий момент наши войска с боями вышли к побережью озера Гатун и городку Сабанитас, за развалины которого идут ожесточенные бои. Должен заметить, что продвигаются наши солдаты крайне медленно, а японцы и панамцы оказывают им ожесточенное сопротивление. Да, террористическими бомбардировками территории Панамы нам удалось избежать антиамериканских выступлений в соседних с Панамой Колумбии и Коста-Рике. Но разрушение панамских городов и связанные с этим огромные жертвы среди мирного населения сыграли с нами злую шутку. Теперь панамцы – не только солдаты и взрослые мужчины, но и женщины, старики и даже дети – яростно сражаются в джунглях с нашими солдатами, из-за чего наша армия несет ужасные потери. Чтобы добиться успеха, необходимо, как мне кажется, уничтожить не только японский экспедиционный корпус, но и всех панамцев до последнего человека…
– Мистер Лехи, – поинтересовался президент, – скажите, сколько времени уйдет на то, чтобы полностью очистить от противника всю зону Панамского канала, чтобы после этого наконец приступить к восстановительным работам? Пока вы возитесь вокруг этого клочка джунглей, японцы восстанавливают захваченные на Гавайях наши линкоры и усиливают свои позиции. А у нас на Тихом океане нет ни одного корабля серьезнее легкого крейсера. И никто не знает, куда они нанесут удар в следующий раз: по Аляске, в районе Сиэтла или прямо по Сан-Франциско.
– Мистер президент, – потупив глаза, ответил адмирал Лехи, – по моим оценкам, битва за Панаму продлится приблизительно до марта следующего года, не менее. Как я и говорил, японцы оказывают нам слишком ожесточенное сопротивление при почти полном отсутствии целей для авиации. Война в джунглях – это совершенно особое дело.
– Садитесь, – махнул рукой Рузвельт, – если вы только в марте очистите зону Панамского канала от японцев и их союзников, то сколько же времени займет его восстановление? Молчите?! А мне уже доложили, что в лучшем случае канал войдет в строй уже после войны, а в худшем проще будет все бросить и построить канал заново в Никарагуа, где правит наш верный сукин сын полковник Сомоса. Впрочем, и этот канал тоже может быть готов только после войны…
– В таком случае, – сказал военно-морской министр, – у нас нет другого выбора, кроме как вести сформированную из новых кораблей Тихоокеанскую эскадру вокруг мыса Горн или, будущим летом, русским Северным морским путем. К тому времени у нас будет сформировано соединение из восьми новых линкоров и четырех-пяти больших авианосцев типа «Эссекс».
– Будущим летом? – саркастически переспросил Рузвельт. – А знаете ли вы, адмирал, что до будущего лета японцы перебьют все горшки на нашей тихоокеанской кухне?
– Не перебьют, – уверенно сказал Генри Стимсон, – продолжая вести затяжную изнурительную войну в Китае, японцы захватили огромную территорию на Тихом океане. И солдат у них сейчас едва ли хватит на выполнение оккупационных функций и текущие операции. Вы думаете, почему вместо вторжения в Австралию и Новую Зеландию японский флот блокировал их незначительными силами, а сам всей мощью второй раз обрушился сначала на Гавайи, а потом на Панаму? А все из-за того же. Для вторжения в Новую Зеландию, и тем более Австралию, у японской армии нет солдат. А если бы они нашлись, то для их доставки к месту боев и дальнейшего снабжения всем необходимым не хватит транспортного тоннажа.
– В Панаме, – заявил Франклин Нокс, – японцы высадили целый пехотный корпус. Это не очень-то вяжется с вашим утверждением о том, что они испытывают острую нехватку живой силы.
– По данным русской разведки, – ответил Генри Стимсон, – в этот пехотный корпус включены те солдаты и офицеры Японской императорской армии, от которых император и новое правительство Японии спешили избавиться любой ценой. Им предложили выбор между классическим японским самоубийством и героической смертью в бою во славу императора. Там собраны все политически неблагонадежные сторонники союза Японии с нацистской Германией, нарушители дисциплины, а также все те, кто считается обузой в любой армии. Их никто и никогда не думал возвращать обратно, а японское командование не собиралось доставлять им боеприпасы и подкрепления. Погибнув в бою, они станут героями, а их имена будут занесены на стену Храма Войны. И все это – цена за то, что мы не сможем использовать Панамский канал до конца войны.
– Генри, – проворчал Рузвельт, – а с чего вы взяли, что знаете, когда будет этот самый конец войны? Мне это, например, совсем не очевидно.
Генри Стимсон хмыкнул.
– Мистер президент, – произнес он, – если дела у дяди Джо и дальше пойдут так же, как сейчас, то он прикончит плохого парня Адольфа еще до конца следующего года. И вот тогда, когда огромная, отмобилизованная и имеющая боевой опыт русская армия развернется на восток, я не дам за Японскую империю и ломаного цента. Русские раскатают их в тонкий блин, как паровым катком. А от азиатского берега до японской метрополии рукой подать, и наша авиация, базируясь на русских аэродромах, сможет разнести японские города в мелкий щебень и вынудить их императора к капитуляции без того, чтобы освобождать уже захваченные японцами территории на Тихом океане. Они и так вернутся под наш контроль после того, как Япония капитулирует.
Рузвельт немного помолчал, потом задумчиво произнес:
– Генри, это очень интересная и здравая мысль. Мистер Нокс, вы только что сказали про то, что можно провести наш флот русским Северным морским путем? Прозондируйте Москву по поводу возможности такой операции, и если они согласятся, выясните, разрешат ли они временное базирование нашей Тихоокеанской эскадры в их базах на Камчатке. Так в решающий момент она сможет оказаться в эпицентре событий.
* * *
15 декабря 1942 года. Евпатория. Центральный госпиталь особого назначения.
Военврач 2-го ранга Алена Лапина-Бережная, жена и мать.
Ночь, тишина, свет фонаря падает в окно. Иногда ночью я вдруг проснусь – и лежу, замерев от ощущения счастья, которое боюсь спугнуть неосторожным движением. Иногда даже грешным делом приходят мысли – а не сон ли это? Что если мне все привиделось – бравый полковник Бережной, наша свадьба, госпиталь в Бахчисарае, мои роды? И проснусь я в грязном холодном бараке, и донесется до меня лающая речь мучителей-фашистов, и снова жизнь моя будет тяжкой и безрадостной, в каждодневном ожидании смерти…
Но вдруг услышу я, как заворочаются мои дети; закряхтят, заплачут, требуя грудь – и, радостно встрепенувшись, вскочу я и подойду к колыбели; морок мой растает без остатка, оставляя лишь счастливую реальность, в которой я дышу полной грудью, я люблю и любима, я выполняю свое предназначение – продолжать род человеческий… А фашисты, фашисты мертвы. И те, что мучили меня лично и многие другие, которых тысячами и десятками тысяч истребляют бойцы из корпуса моего мужа. Когда радио передает сводки Совинформбюро, я обязательно подхожу поближе к репродуктору надеясь услышать о первом механизированном корпусе особого назначения. Но пока тишина. Под Оршей окружение Смоленской группировки фашистов замкнули третий и четвертый корпуса ОСНАЗ и бьются сейчас с наседающим со всех сторон врагом, пытающимся вырваться из ловушки, а о корпусе моего мужа пока не сообщают ничего, значит на их участке фронта пока затишье.
А пока меня называют счастливой матерью, говорят, что я богата. Улыбаются, искренне радуясь за нашу семью. Да, я богата – ведь у меня целых двое детишек! Сын и дочка, Иван да Марья. Оба здоровенькие, пухленькие; Машенька на отца похожа, а Ванюша – на меня. Говорят, это хорошая примета – быть моим детям счастливыми. Конечно, так и будет, разве может быть иначе? Поколение тех, кто родился во время войны и родится в ближайшие годы, непременно увидит светлые вершины коммунизма, который оно само и построит. Смотрю на своих малышей – и так и вижу, как они растут, в неге и ласке, любви и заботе. Кончится война, вернется мой герой – и заживем мы справно, в мире да согласии, будем воспитывать наших детишек, учить их добру и справедливости. Разобьют скоро врагов, покусившихся на нашу землю, прогонят их – и не посмеют они больше никогда сунуться к нам, потому что не будет больше в мире другой такой страны, равной нашей по силе и мощи. Да, я верю, что те, кто пришел нам на помощь из двадцать первого века, смогут помочь Советскому Союзу выбрать самый светлый путь к счастливому будущему.
Вот пройдет лет шесть… Мне представляется, как идем мы вчетвером по улицам послевоенного, отстроенного заново города – а кругом улыбки, радостные лица, музыка… Мы идем в зоопарк. Наши детки – нарядные, веселые, оба в матросках, только на Ванечке штанишки, а на Машеньке – юбочка. Мы смотрим на животных, смеемся, едим мороженое, встречаем множество знакомых – и все они улыбчивы и приветливы.
Вот мое воображение рисует следующую картину, как наши дети станут школьниками. Несомненно, они будут отличниками. Ванюша станет заниматься футболом, чтобы стать чемпионом и в составе нашей сборной прославить свою страну на весь мир… А Машенька, наверное, займется гимнастикой… А может, она будет писать стихи… А может, и то, и другое. И мы будем гордиться нашими детьми, а также нашей великой страной, в которой все мечты становятся реальностью…
Если честно, то когда все начиналось, я не думала, что у нас все будет серьезно. В тот момент, когда нас только освободили, мне просто хотелось жить… Жить в полную силу, любить… Помню, как первая поцеловала я своего героя – и дух захватило, когда он обнял меня в ответ; жарко стало, сердце забилось, словно птаха, и с радостью поняла я в тот момент, что мой он и только мой, что сам он не захочет меня отпускать… И не отпустил, пошел к замполиту тогда еще бригады, товарищу Брежневу и потребовал, чтобы тот, как представитель советской власти, расписал бы нас по всем правилам, сочетая законным браком. А потом, когда он узнал, что я беременная отправил меня с ранеными в Евпаторию, одновременно оформив мне перевод в расположенный здесь Центральный госпиталь Особого Назначения, которым заведует Игорь Викторович Сергачёв, военврач первого ранга и очень хороший человек.
Здесь, в Евпатории, теплый и мягкий климат. Раненые быстро выздоравливают, словно сам воздух здесь целебен. Приняли меня тут как родную, и даже выделили при госпитале большую и светлую комнату, дали мебель. Словом, обеспечивают всем необходимым, так что даже здесь я чувствую заботу своего героического мужа. Он сейчас на фронте, но я почему-то уверена, что не возьмет его вражеская пуля. Мой муж для меня вообще что-то вроде божества… Да, не у каждой советской женщины муж дважды Герой Советского Союза и кавалер еще множества орденов, а также трижды личный враг Гитлера. Это тоже своего рода награда и признание заслуг, пусть даже и со стороны врага.
Сейчас от моего мужа с фронта регулярно приходят письма. Сидя у колыбели, я тихонько читаю их вслух – и мои детки, кажется, слушают то, что написал их героический папа. Им уже по два месяца, моим малышам. Как же я их люблю! Мое сердце просто тает, когда они, приникая к груди, сладко чмокают, постепенно насыщаясь и засыпая. Они совсем не капризные. Но все же я иногда устаю, и тогда мне на помощь приходит моя подруга Варя – она работает в этом же госпитале медсестрой. Мы как-то сразу подружились с этой немногословной рыжеволосой девушкой, и частенько выручаем друг друга. У нее тоже ребенок, сынишка, только уже годовалый. Ее откомандировали сюда еще до меня с Западного фронта. Варя свято верит, что, когда закончится война, она найдет своего любимого. «Он не может погибнуть, – убежденно говорит она, – моя любовь хранит его, и Бог тоже. Я каждый день за него молюсь…» Ну, это, конечно, как-то странно, что она верит в Бога, но теперь я отношусь к подобным вещам гораздо терпимее, потому что мой любимый тоже в него верит. Он даже мне рассказывал что, когда они попадали оттуда сюда, то он даже слышал Его голос, повелевший ему поступать только по совести. Никто не сможет упрекнуть моего мужа, или его товарищей в том, что они нарушили этот приказ.
Ну вот кто мог подумать, что произойдет чудо – и наши потомки придут сюда, чтобы помочь нам одержать победу над фашистами? Как там у Шекспира – «Есть многое на свете, друг Горацио, что и не снилось нашим мудрецам…». Так что сейчас я допускаю возможность существования всякого рода чудес. И очень хочу, чтобы Варя нашла своего жениха. Хотя она говорит, что и не жених он вовсе. Они только один день были знакомы. Она успела в него влюбиться, а вот насчет него она не уверена… А я сказала ей, что, когда война закончится, я попрошу своего мужа, чтобы он помог найти этого человека. Он это сможет, я знаю, ведь он же Старший Брат, как называют таких пришельцев-потомков, а они, говорят, почти всемогущи. Пусть эти двое встретятся и поговорят – может, и получится у них семья…
Я скучаю по своему мужу. Но я понимаю, что он выполняет свой долг. Также понимаю и то, что когда-нибудь наша разлука закончится – и это наполняет мое сердце радостным ликованием. Однажды наши окончательно разгромят Гитлера, после чего наступит долгожданный мир. И вот тогда он приедет ко мне, пропыленный и потный после дальней дороги. Он встанет на пороге, поставит на землю чемодан, обнимет меня и наших детей, и останется рядом с нами навсегда… И больше не будет никаких разлук, туда куда он, туда же и я. Как нитка за иголкой, навсегда, навсегда, навсегда.
* * *
20 декабря 1942 года. Ранее утро. Госграница СССР г. Рава-Русская.
Командующий мехкорпусом генерал-лейтенант Бережной Вячеслав Николаевич.
Два месяца назад мы вышли на рубеж государственной границы, завершив разгром того, что осталось от группы армий «Юг». В нашем прошлом бои в канун нового сорок третьего года шли под Сталинградом и на Кавказе, мы же сейчас стоим на государственной границе. Скоро год, как мы, пришельцы из будущего, участвуем в этой священной для нас войне, и можно сказать, что мы неплохо потрудились.
Пройдет еще несколько минут – и загрохочут залпы тяжелой гаубичной артиллерии, пронзительно взвоют многочисленные установки «Катюш» и «Андрюш», после чего мы продолжим нагибать мадам Историю в нужном нам направлении. Советские люди только тогда смогут спать по ночам спокойно, когда западная граница СССР пройдет по побережью Атлантического океана, а Великобритания превратится в ассоциированного члена советского содружества с размещением там наших военных баз. Добрым словом и мехкорпусом ОСНАЗ можно добиться значительно большего, чем просто добрым словом.
Теперь я делаю это не только в силу своих политических убеждений или стратегических соображений, а еще потому, что в нагрудном кармане моего зимнего кителя лежит маленькая черно-белая фотография, на которой – моя супруга Алена вместе с двумя крохами-близнецами, Иваном да Марьей. Сейчас еще не разберешь, кто из них кто. Но они с самого начала моя кровь, и ради того, чтобы они жили под мирным небом, не зная «холодных» или «горячих» войн, я готов порвать в клочья хоть Гитлера с Гиммлером, хоть Трумэна с Макартуром. Никогда и никто не должен угрожать моим детям хоть ядерной, хоть обычной войной. Любую страну, которая попробует сделать это, будет ждать внезапное и полное уничтожение. И товарищ Сталин, уже полностью ознакомившийся с нашей историей, в этом отношении со мной полностью согласен.
Если у Рузвельта не получится закрепить его «Новый курс» и сделать Америку страной с «человеческим лицом», мы должны быть готовы к тому, чтобы принять меры по ее разрушению и уничтожению, ибо перерождение современной вполне человекообразной Америки в знакомую нам по будущему Пиндосию обернется огромными потерями для всего человечества. При этом я не имею в виду физическое уничтожение в ядерной войне. Нет, Федя, это не наш метод. Как говорится: «Пусть лучше будет больше Америк хороших и разных, чем одна большая и плохая». В принципе, если не будет военного и экономического присутствия американцев на европейском континенте и в Азии, а также если мы обойдемся без Бреттон-Вудской финансовой системы и здания ООН на Манхеттене, то и Америка никогда уже не будет той, какой она стала в нашем прошлом…
В настоящий же момент обстановка на советско-германском фронте складывается следующая. На юге, в Греции, за немецкой группой армий «Z» остались только Пелопоннес и Аттический полуостров с Афинами, и то только потому, что для советского командования 4-й Украинский фронт, объединяющий советские, болгарские и новосформированные из партизанских отрядов красные греческие войска – далеко не самый важный фронт войны. Хотя товарищ Сталин еще не делился со мной своими перспективными стратегическими планами, но создается впечатление, что после выпадения из игры англичан планируется серьезно попятить турок с их нынешних позиций. Ведь не зря на последнем совещании товарищ Сталин сказал, что немедленное вторжение в Европу для Советского Союза не есть предмет первой необходимости (или что-то вроде этого).
По крайней мере, Черноморские проливы и Западная Армения точно должны стать советскими. Именно поэтому один из наших лучших полководцев генерал (и будущий маршал) Рокоссовский сиднем сидит на своем 4-м Украинском фронте, в то время как в Белоруссии решается если не судьба, то срок окончания советско-германской войны. Раз сидит, значит, так надо. Гитлеровскую группу армий «Центр» мы запинаем и без него, а вот вопрос послевоенных геополитических реалий в Средиземноморье очень важен, и решать его Константин Константинович будет совместно с командующим Черноморским фронтом адмиралом Ларионовым.
В полосе 3-го Украинского фронта у Ватутина наши и румынские войска, наконец, прорвали оборону венгров в Трансильвании и вплотную подошли к современной нам венгерско-румынской границе (она же граница до 1940 года). Линия фронта на Балканах сейчас проходит от Дубровника на побережье Адриатики, к Белграду, за который идут уличные бои, а оттуда по левому берегу Дуная к венгерскому городу Сегеду, и далее вдоль линии венгерско-румынской границы до Закарпатья, которое пока еще под венграми.
Но на заснеженные карпатские перевалы, занятые венгерскими горными стрелками, в середине зимы никто не лезет, ибо это без надобности. И хоть венгры продолжают отчаянное сопротивление, их рубежи обороны в южных Карпатах прорваны, и фронт вышел на равнину. Единственная заминка в том, что, взяв «свое», румыны больше не рвутся вперед. А чтобы продолжить наступление самостоятельно, советским войскам необходимы резервы, резервы и еще раз резервы. А они сейчас связаны грандиозной операцией в Белоруссии и Прибалтике.
Задача, что стоит перед шестью советскими фронтами, заключается в окружении, а затем полном разгроме и уничтожении групп армий «Север» и «Центр» – точно так же, как летом этого года была разгромлена и уничтожена группа армий «Юг». Эта операция под общим кодовым названием «Багратион-2» должна обрушить северный фас советско-германского фронта и обеспечить завершение освобождение советской территории от немецко-фашистских оккупантов. Все внимание, как говорили в нашем будущем, «прогрессивного человечества» обращено сейчас на район Борисов-Орша, где еще две недели назад войска 1-го и 3-го Белорусских фронтов соединились, ампутировав «аппендикс» со смоленской группировкой противника. С тех пор там, на неподготовленных рубежах, продолжается встречное ожесточенное рубилово, в ходе которого наши войска удерживают внешний фронт окружения. А германо-европейцы пытаются прорвать окружение и деблокировать смоленскую группировку, внутреннее кольцо вокруг которой удерживает 2-й Белорусский фронт.
Как и предполагалось в самом начале, предчувствуя окончательное поражение, Гитлер бросил на спасение своих погибающих солдат всю шваль, которую только смог наскрести по сусекам. Кого там только нет. Французы, голландцы, бельгийцы, датчане из концлагерей для военнопленных и интернированных, а также так называемые немецкие «союзники»: британцы, итальянцы и хорваты, которым пригрозили оккупацией, и даже венгры со словаками. Все присутствуют в этой сборной солянке, которую Гитлер с размаху швыряет в пылающую топку Восточного фронта для того, чтобы они жирным коптящим дымом вылетели через трубу. Там, на острие главного удара, в настоящий момент бьются два механизированных и один авиационный корпуса ОСНАЗ – и этого вполне достаточно для того, чтобы все, что смогло собрать командование вермахта, по прибытии на фронт немедленно превращалось в мелкую труху.
Но вот сереющее предутреннее небо озарилось отблесками залпов тысяч советских орудий и расцвело огненными следами огромного количества стартовавших реактивных снарядов. На той стороне от тысяч взрывов встала дыбом земля, и штурмовые роты поползли на исходные позиции, чтобы, как только прекратится артподготовка, ворваться во вражеские окопы, завязав страшный для немцев рукопашный бой. Это значит, что пройдет совсем немного времени, и снова наступит наша очередь поучаствовать во вращении земного шара вручную в нужном направлении. В одном только неправ был Владимир Семенович, гениальный поэт и певец, военные песни которого в этом мире каждый день звучат из репродукторов – не роты на марше вращают землю куда захотят, а вошедшие в прорыв механизированные корпуса и общевойсковые армии.
* * *
22 декабря 1942 года, 12:30. СССР, Астраханская обл., ракетный полигон Капустин Яр.
Бывший гауптштурмфюрер СС и ракетный конструктор Вернер фон Браун.
Прошло сорок дней с тех пор, как русские головорезы из специальных войск похитили нас с полигона Пенемюнде для своего вождя Сталина. И только тут, в глухих русских степях, я понял, насколько масштабные у русских планы, несмотря на то, что война еще идет на русской территории и все может кардинально измениться. Но русские, с которыми мы работаем, почему-то уверены, что все решено окончательно и бесповоротно, и теперь Красной Армии осталось только добить Третий рейх. Русские, сколько им не доказывай, что вермахт еще силен и способен переломить ход войны, просто верят в это – и все тут. Это страшные люди. При температуре минус сорок, под открытым небом они готовы голыми руками рыться в потрохах привезенных от нас ракет и при этом даже обмениваться немудреными шутками.
Дело в том, что ракетным полигоном это место называется пока чисто формально, ибо, кроме нескольких сборных деревянных домиков, в которых живут русские и немецкие специалисты, и большого сборного металлического ангара тут еще пока ничего нет. Есть только разбитые шнурами на земле разметки будущих сооружений и пара тысяч немецких военнопленных, которые долбят мерзлую землю киркомотыгами и вывозят ее на тачках. Пленные неплохо одеты и обуты в кирзовые сапоги, теплые ватные штаны, такие же теплые стеганые ватные куртки и шапки из искусственного меха. Не очень красиво, но зато тепло, что очень важно в этом холодном и ветреном краю. Но размах уже впечатляет. Когда этот полигон будет построен, он окажется в несколько раз больше Пенемюнде, а о таких типах ракет, которые русские планируют испытывать на пусковых столах № 2 и № 3, я еще даже не задумывался.
При этом совершенно очевидно, что основной целью производимых здесь работ является исключительно космос. По крайней мере, сами русские считают, что когда дойдет до испытаний усовершенствованной версии нашей ракеты с дальностью от пятисот до двух тысяч километров и наведением ее по радиолучам, война в Европе закончится. Как однажды сказал мне один из консультантов русского ракетного проекта оберст (полковник) Шалимов: «Для сноса с лица Европы вашего Третьего Рейха и приборки территории от оставшегося после него мусора наши ракеты Красной армии не потребуются. Так что работаем по графику, герр фон Браун, и не оглядываемся по сторонам. Будьте уверены – то, что вы разработаете, никогда не упадет на землю Германии, разве что случайно».
Кстати, этот самый оберст Шалимов – весьма странный господин. Даже с главным конструктором, герром Королевым, который является моим прямым и непосредственным начальником, он разговаривает пусть и не покровительственным тоном, но как равный с равным, хотя сам оберст Шалимов не является ни администратором этого проекта, как генерал Вальтер Дорнбергер в нашей немецкой программе, ни конструктором и ученым, ни куратором от русской тайной полиции безопасности. В то же время я достаточно часто вижу их вдвоем, о чем-то совещающихся или рассматривающих расстеленные на столе чертежи. Пару раз я слышал от своих русских коллег, что, мол, герр Шалимов это наш, то есть их, старший брат.
Но я не могу понять смысла этого выражения, потому что если герр Шалимов если и старше большинства русских сотрудников, то ненамного. Единственным отличием его от участвующих в ракетном проекте русских инженеров (многие из которых, так же, как и он, тоже имеют военные звания), является орден Боевого Красного Знамени – как я слышал, он получил его за разрушение румынских нефтепромыслов в Плоешти; хотя оберст Шалимов не летчик и не диверсант, а носит знаки различия артиллериста в виде двух скрещенных пушек. Ничего не понимаю…
Неделю назад, когда мы, немецкие инженеры, наконец освоились в домике, выделенном нам под конструкторское бюро, расставили кульманы и распаковали папки с копиями, снятые с нашей же проектной документации, меня неожиданно вызвал к себе герр Королев. Кроме него, в кабинете присутствовали генерал тайной полиции безопасности Серов, являвшийся административным руководителем и политическим куратором русского ракетного проекта, а также тот самый оберст Шалимов, выполняющий в проекте пока непонятную для меня роль «консультанта».
– Герр Браун, – сказал генерал Серов, упорно игнорировавший дворянскую приставку к моей фамилии, – какие-нибудь жалобы, предложения, пожелания на данный момент у вас имеются?
В ответ я только пожал плечами. Никаких жалоб, либо предложений или пожеланий, у нас пока не было. Для статуса «военнопленный» наше содержание было выше всяких похвал. Хотелось лишь поскорее приступить к работе, чтобы заполнить бессмысленную пустоту существования, тем более что разрабатываемое нами оружие никогда не будет применяться против Германии. Если русским нужен наш опыт ракетных конструкторов, то пусть они его используют, а не изнуряют нас хроническим бездельем. Об этом я и сказал генералу Серову.
– Очень хорошо, герр Браун, – сказал мне генерал Серов, судя по всему, весьма довольный, – именно ради этого мы вас и позвали. Первые испытательные пуски начнутся не раньше мая, когда завершатся работы на пусковом столе № 1. Сейчас вам, конструкторам, надо решить, будете ли вы доводить до полностью работоспособного состояния ваш проект А-4 (исходное техническое название ФАУ-2) в нашей классификации Р-1, или мы сразу приступите к разработке ракеты второго поколения Р-2?
И тут мне стало по-настоящему интересно – как маленькому мальчику, впервые попавшему на цирковое представление, где фокусник ловким движением вытаскивает из шляпы кролика. Вообще-то как раз Германия была той страной, которая дальше других зашла в ракетных исследованиях, и то, первый и пока единственный удачный пуск у нас был буквально за несколько ней до нашего похищения. До этого все наши ракеты либо падали, либо взрывались в полете. В Америке, насколько я понимаю, этой темой в частном порядке занимались отдельные энтузиасты, а в Советской России от идей до воплощения было еще буквально огромное расстояние. И тут герр Серов с полной серьезностью заявляет, что русские знают, как разработать ракету следующего поколения, более совершенную, чем моя А-4. Что-то тут нечисто, а вот что именно, я пока понять не могу. Фокусник есть, шляпа есть, осталось повнимательнее присмотреться к тому, откуда все-таки появится кролик. Какой более совершенный проект имеет в виду генерал Серов?
Но тут слово взял не главный конструктор герр Королев, как этого можно было бы ожидать, а «консультант» оберст Шалимов.
– В любом случае, – сказал он, – проект инженера фон Брауна до ума доводить надо, но параллельно с разработкой усовершенствованного изделия следующего поколения. При этом мы должны заранее исходить из того, что результаты работы группы доводки ракеты Р-1, будут немедленно передаваться в группу разработки усовершенствованной ракеты Р-2.В конце концов, очень многие вопросы нам известны чисто теоретически, и их практическая отработка на стендах и при испытательных пусках будет необходима в любом случае.
– Тогда, – заметил генерал Серов, – группа немецких инженеров под руководством инженера Брауна приступает к работе над ошибками своего изделия, а группа товарища Королева начинает работу над модернизированной версией ракеты Р-2. За работу, товарищи и некоторые господа!
– Постойте, – воскликнул я, – откройте мне тайну, над какими ошибками придется работать мне и моим камрадам и в чем может заключаться ваша модернизация моей ракеты, что ее можно будет назвать новым изделием?
– Во-первых, об ошибках, – ответил оберст Шалимов, – Навскидку. Резьбовые соединения, которые вы используете для монтажа спиртопроводов, в полете от вибраций и перегрузок начинают разбалтываться, отчего происходит утечка топлива, образование спирто-воздушной смеси, которая взрывается, попав на раскаленное сопло двигателя. Пока вы не устраните эту проблему, которую нельзя было выявить при отработке двигателя на стенде, у вас так будет успешным только один запуск из десяти. Можно сказать для вас это задача номер один.
– Во-вторых, – продолжил герр Королев, – самые очевидные и простые модернизации вашей ракеты – это переход на отделяемую головную часть, что должно вдвое увеличить дальность заброски полезной нагрузки. Это пригодится и дальнейших космических проектах, в которых по завершении активного участка полета полезная нагрузка также отделяется от ракеты-носителя. Переход на конструкцию с несущими спиртовым и кислородным баками, что должно снизить массу корпуса и опять же увеличить дальность стрельбы. Поиск более совершенной с аэродинамической точки зрения формы корпуса и подбор оптимального размера рулевых поверхностей хвостового оперения, а также перевод ракетного двигателя на более калорийное топливо, в частности керосин, в котором Советский Союз, в отличие от Германии уж точно не испытывает никакого дефицита.
– Насколько я помню, – как-то туманно сказал оберст Шалимов, – керосиновый двигатель начал применяться только на «семерке». Что-то там не срасталось, но вот что – мне неизвестно. Быть может, для начала стоит начать отработку на стендах пусков двигателя фон Брауна с использованием спирто-керосиновых смесей, начав с десяти процентов керосина и девяноста процентов спирта, и закончив полностью керосиновой версией. На такой смеси пятьдесят на пятьдесят у нас летают некоторые реактивные самолеты.
– И это тоже можно и нужно сделать, – согласился генерал Серов, подводя итог нашему совещанию, – поставим на эту тему товарища Глушко, а там будет видно.
Вот так, бывший гауптштурмфюрер СС Вернер фон Браун начал работать на большевиков. Ничего личного, только научный интерес.
* * *
22 декабря 1942 года. Поздний вечер. Польша г. Люблин, штаб 1-го МК ОСНАЗ.
Командующий мехкорпусом генерал-лейтенант Бережной Вячеслав Николаевич.
Двое суток наш корпус, после прорыва фронта одним рывком достигнувший Люблин, удерживали этот польский город и его окрестности. Находясь здесь, мы прикрывали левый фланг мехкорпуса Катукова, который сразу после прорыва под Новоградом-Волынским свернул на север и, наступая по обеим берегам Западного Буга, взял Брест, перерезав часть магистралей, по которой снабжалась группа армий «Центр». Кроме того, мы дожидались подхода наступавшего от Любомли первого польского корпуса генерала Берлинга: его передовые части вошли в Люблин сегодня около полудня. Берлинг был у Катукова соседом слева, но его танки и мотопехота, вошедшие в прорыв, двинулись не на север, а прямо на запад, и, преодолевая сопротивление немецких захватчиков, за три дня достигли города. Все-таки польский корпус – это смешанное пехотно-механизированное соединение, а для них темп наступления в тридцать-тридцать пять километров в сутки считается даже не то что нормальным, а, можно сказать, отличным.
Тут надо сказать, что в нашем прошлом первая польская дивизия имени Тадеуша Костюшко была сформирована только в мае сорок третьего года. Затем, в августе того же года, после Курской битвы, образовался 1-й польский корпус. В первом бою польские части побывали в ноябре, а 1-я польская армия была сформирована только в марте 1944-го года. Если бы дела у поляков в этом варианте истории шли так же, то на войну бы они банально не успели или ухватили бы от нее самый хвостик. Но решение с формированием польского войска было правильным и подтвердило свою эффективность в нашей истории, а следовательно, советское руководство испытывало по этому поводу меньше сомнений. Просто не надо было пускать процесс формирования иностранных воинских соединений на самотек, доверяя его разного рода сомнительным личностям вроде генерала Андерса.
Тут все началось с того, что после профашистского переворота в Британии осталась бесхозной так называемая польская армия генерала Андерса, формировавшаяся под британской эгидой. Во второй половине июня товарищ Сталин приказал расформировать это ставшее ненужным соединение, а его солдат и офицеров по возможности обратить на формирование польских соединений, которым предстоит сражаться в одном строю с Красной Армией. При этом сам Андерс и большая часть офицерского корпуса, не скрывавшие враждебного отношения к СССР, угодили прямиком в ведомство Лаврентия Палыча, а рядовых жолнежей и унтер-офицеров, желающих воевать с немцами, оказалось достаточно для формирования к концу июля то ли маленькой армии, то ли несколько перекормленного корпуса. Но только одну треть офицерских должностей в этом польском соединении составляли поляки, большинство же составляли присланные для этого советские командиры: в этом отношении фильм про четырех танкистов и собаку полностью правдив.
Одним словом, добровольцев набралось достаточно, чтобы составить стрелковых и одну танковую дивизии, полностью укомплектованные по советским штатам, а также несколько отдельных частей, в том числе женский мотопехотный батальон. Видели мы этих паненок на ленд-лизовских бронетранспортерах М3. Экзотика, однако… Я подозреваю, что армией соединение Берлинга обзовут уже здесь – по политическим, можно сказать мотивам, после пополнения местными жителями. Мол, на территории СССР это был корпус, а как вступили на польские земли, так и набежало столько желающих воевать с немцами, что корпус превратился в армию. Думаю, что после того как на польской земле во всю порезвились новоявленные поклонники Сатаны, этот расчет оправдается не на сто, а на все двести процентов.
Кстати, достаточно много добровольцев к Берлингу пришло здесь, на Волыни, где со времен панской Польши имеется весьма многочисленное польское население. Местных поляков перед нашим приходом серьезно терроризировали подмахивающие немцам бандеровцы, мельниковцы и прочие борцы за украинскую самостийность, однако никакой Волынской резни в этом мире не было. Просто танки Катукова наступали очень быстро и вышвырнули немцев с их прихвостнями с Волыни раньше, чем они успели по-настоящему жидко нагадить. В то же время войска НКВД, зачищающие прифронтовую зону, вместе с украинскими националистами прищучивали и отряды Армии Крайовой, которые нам тут тоже не нужны. Впрочем, при немцах аковцы не особо рвались защищать польское население от украинских националистов, скорее они строили совместные с ними планы по борьбе с частями Красной армии, и местное польское население, так сказать, ответило им взаимностью, отдав свою лояльность армии Берлинга.
После того как эмигрантское лондонское правительство Польши кануло в Лету вместе с Британской империей, эти самые аковские отряды стали напоминать слегка притравленных дихлофосом тараканов, которые и сами не понимают, куда они бегут и чего хотят. Хотя какое там правительство – один грех. Правительству Норвегии в изгнании легитимности придавал король Хокон, правительству Чехословакии – законно избранный до немецкой оккупации президент Бенеш, а вот так называемое польское эмигрантское правительство – это самоназначенный междусобойчик панов, не имеющих ни грамма довоенной легитимности и политического авторитета на родине. Но, несмотря на это, сбежавшую в сентябре 1939 года панскую гоп-компанию до самого конца на полном серьезе принимали и во Франции, и в Великобритании.
Однако теперь их нет, сгинули в подвалах лондонского гестапо, и дышать польскому сопротивлению стало легче; никто не присылает из Лондона дурацких невыполнимых приказов и не требует придерживаться идиотской политической установки на войну и против немецких оккупантов и против СССР, как в нашем прошлом. Причем против гитлеровцев воевать рекомендовалось как бы «понарошку», а против Красной Армии – всерьез и в полный рост. Еще аковцев (как правило, правоверных католиков) здорово дезориентировала энциклика папы римского, требующая от всех сынов и дочерей римско-католической церкви самого тесного сотрудничества с русскими с целью одоления сатанинского гитлеровского режима. А кто не внемлет пасторскому внушению, тот сам сатанист и достоин проклятия и вечных мук в огненной геенне. Чувствую, придется товарищу Сталину после войны за одно это послание награждать Пия двенадцатого не иначе как орденом Победы… Ибо заслужил.
Впрочем, как я понимаю, в обозе корпуса Берлинга в Польшу въедет наше, временное рабоче-крестьянское польское правительство, которое вплоть до освобождения Варшавы будет называться Люблинским. Так было в нашем прошлом, и нет причин, чтобы так же не было сделано и сейчас. Хотя вряд ли такое положение продлится долго. Наш дорогой Леонид Ильич, прижившийся в корпусе как родной, еще в начале ноября сообщил мне, что поступила официальная установка настраивать личный состав на то, что после этой войны советский Союз займет все пространство от Лиссабона и Осло до Владивостока и Анадыря. Ну не могут освобожденные Красной Армией от нацистско-сатанинского ига народы не влиться в дружную советскую семью, в которой их никто больше не обидит.
Как человек военный, я полностью одобряю такую установку, потому что она до минимума снизит военную опасность для послевоенного СССР, а также добавит в состав Советского Союза промышленно развитые регионы, которые удвоят его промышленную мощь. Вопрос же недовольства советской властью со стороны местных элит можно отбросить как несущественный. Об этом уже позаботились Гитлер и компания, почти под корень уничтожившие эти самые элиты и сделавшие так, что только в советском солдате народы Европы видят теперь своего защитника и спасителя от черных эсесовских жрецов, только и ищущих, кого бы принести в жертву своему злобному идолу. В первый день наступления, когда мы, смяв вражеские заслоны, только-только ворвались в Люблин, разведчикам майора Бесоева попался один такой тип из галичан, оказавшийся помощником жреца. То ли он был слишком неповоротливым, чтобы вовремя убраться с нашего пути, то ли действительно верящим во всю эту магическо-мистическую белиберду, которой пичкают своих адептов Гитлер и компания, но спохватился он слишком поздно, когда бежать было уже некуда.
Я присутствовал на допросе, который наш корпусной особист Иса Санаев устроил этому чудовищу в человеческом облике, и после этого могу сказать, что малейшие поползновения разного рода «продвинутых» интеллектуалов и йарких личностей в эту сторону должны караться жесточайшим образом вплоть, до публичного сожжения живьем. Жертвами эти так называемые жрецы стараются выбирать самых беззащитных, остро осознающих страх смерти – то есть детей и молодых женщин, и от рассказов о том, что с ними проделывают перед тем, чтобы умертвить, я чуть было не блеванул прямо во время допроса. В конце концов, запротоколировав показания и записав их на проволочный магнитофон, мы собрали полевой трибунал и приговорили эту тварь к расстрелу за многочисленные совершенные им злодеяния, а товарищ Санаев лично проследил, чтобы при захоронении трупа осиновый кол был вбит в сердце – без дураков, по всем правилам.
Кстати, совсем неудивительно, что этот тип оказался галичанином, ведь к Люблину нам пришлось прорываться как раз через дивизию СС «Галичина». Тут эта дивизия тоже была сформирована несколько раньше, чем в нашем прошлом. Только это случилось не от уверенности немецкого командования в правильности своих действий, а от безысходности. Дело в том, что когда летом у немцев вместо прорыва к Волге и Кавказу случился очередной грандиозный облом и группа армий «Юг» сгинула в котлах, они бросились формировать так называемые евровойска. И чуть ли не первыми, прискакав впереди собственного визга, на призыв Гитлера откликнулись восемьдесят тысяч галичан. В наше время (2012 год) украинская армия была в два раза малочисленнее. Одним словом, дивизия из этого сброда получилась только одна, весь остальной контингент расползся по разнообразным охранным, карательным и расстрельным подразделениям. Да и дивизия «Галичина», до того как осмелилась встать на нашем пути, в боях участия не принимала, поскольку немцы прекрасно представляли себе ее боеспособность.
После формирования, в июле, «Галичину» услали во Францию, где она приняла участие в оккупации так называемой «свободной зоны» и принудительной мобилизации французов в евровойска. Потом уже осенью, после нашего наступления и разгрома группы армий «Северная Украина», галицаев вернули из Франции, только на фронт их опять никто посылать не стал. Немецкое командование использовало их исключительно для охранных и карательных целей, и в этой ипостаси они были выше всяких похвал. Весь расчет был на ту ненависть, которая спокон веков существует между поляками и западными украинцами, и этот расчет вполне оправдался.
Начало нашего наступления и, самое главное, прорыв крупного механизированного соединения застали «Галичину» врасплох. Если бы люди, что в ней служили, заранее знали, с чем им предстоит столкнуться, то с визгом разбежались бы по кустам, ибо от слов «ОСНАЗ» и «Бережной» поджилки трясутся даже у матерых ветеранов вермахта. Прозвище «Вестник смерти» тоже так просто не дают. Но галицаи на восточном фронте были людьми неопытными и непугаными, и поэтому разбежаться просто не успели. Большую часть дивизии мои механизированные бригады намотали на танковые гусеницы в чистом поле на подступах к Люблину, остальные нашли свою смерть в уличных боях. Но, скажу я вам, в Польше лучших агитаторов за советскую власть, чем западные украинцы, не придумаешь. Не успели мы войти в город, а нас уже встречают хлебом-солью (было бы лето, были бы и цветы). Впрочем, основная народная любовь достанется корпусу Берлинга, который будет оборонять Люблин от разного рода немецких поползновений, а мы уже завтра утром пойдем в следующий в прорыв (на этот раз на Белосток), не дожидаясь, пока хаос в немецких тылах створожится в оборонительную систему.
* * *
25 декабря 1942 года. 23:15. Москва. Кремль, кабинет Верховного Главнокомандующего.
Присутствуют:
Верховный Главнокомандующий – Иосиф Виссарионович Сталин.
Начальник Генерального Штаба – генерал-лейтенант Александр Михайлович Василевский.
Рабочий день Верховного Главнокомандующего обычно продолжался до двух или трех часов ночи. Только что в этот кабинет вошел Начальник Генерального Штаба Красной Армии генерал-лейтенант Василевский, каждый вечер докладывающий Вождю о том, как изменилась обстановка на фронтах за истекшие сутки. Сегодня она изменилась для Красной Армии исключительно в положительную сторону. Первым и главнейшим событием этого дня было почти синхронное вступление мехкорпуса генерала Рыбалко в город Сувалки, а мехкорпуса Бережного – в Белосток. Еще двое суток назад Бережной находился в Седельце, а Рыбалко в Каунасе, где они ожидали подтягивания пехоты и «выравнивания» кавалерийских корпусов, прикрывающих фланги механизированных соединений особого назначения.
И ведь двигались советские механизированные корпуса, почти не встречая сопротивления, в полной оперативной пустоте, с ходу уничтожая не слишком многочисленные тыловые гарнизоны немецкой армии. Оттого и нанесенные ими рассекающие удары получились такими стремительными и смертоносными. Дело в том, что когда Первый Украинский и два Прибалтийских фронта прорвали линию вражеской обороны и выбросили впереди себя стрелы танковых клиньев, основная часть войск группы армий «Центр» находилась далеко на востоке, в районе Орши, пытаясь деблокировать зажатые западнее Смоленска остатки 2-й, 3-й и 4-й танковых, а также 9-й и 4-й полевых армий вермахта, а то, что во время прорыва уцелело от группы армий «Север» (один раз уже вдребезги разгромленной, восстановленной и вот теперь битой смертным боем еще раз) было отброшено частью на полуостров Курземе (18-я армия), частью в район Молодечно (16-я армия), в будущий белорусский котел.
От Орши до Бреста и Гродно, где лязгнула стальными зубьями захлопывающаяся ловушка, расстояние по дорогам составляет пятьсот-шестьсот километров. Даже если сводная группировка, в отчаянных боях стараясь деблокировать Смоленский котел, развернется на сто восемьдесят градусов и попытается вырваться на волю, ни к чему хорошему для нее это не приведет. Теряя остатки управляемости и боеспособности, бросая по пути боевую технику и тяжелое вооружение, германская армейская группа «Орша» не сумеет пройти и трети этого расстояния. Потом, где-нибудь в районе Минска, немцы, уже не представляющие единой организованной силы, упрутся в заслон из наших войск, которые к тому времени со всех сторон будут сжимать кольцо окружения. Результат будет один – разгром и плен для тех, кому повезет выжить.
Полтора года назад подобную ошибку совершил генерал Павлов, в результате чего бежавшие к Минску из Белостокского выступа десятая и третья армии РККА фактически погибли на марше, не преодолев и ста семидесяти километров. Немецким войскам осталось только собрать трофеи и переловить пленных. Именно за этот дурацкий, на грани измены, приказ и расстреляли бывшего командующего фронтом с подельниками. То же самое произойдет и с немецкими войсками, если те сломя голову попытаются вырваться из уже захлопнувшейся ловушки.
И вот ведь что характерно – никаких резервов у Третьего Рейха нет и не предвидится. Это именно из резервных, запасных и учебных немецких частей и состоит деблокирующая группировка под Оршей. Несмотря на массовую отправку на фронт европейского пушечного мяса, положение с личным составом в германских вооруженных силах настолько отчаянное, что в Германии стали призывать в вермахт не только пацанов из Гитлерюгенда, но также девушек и молодых женщин. Пока призывают только высоких спортивных чистокровных ариек, но учитывая, с какой скоростью Красная Армия пережевывает германскую биомассу, скоро на призывных пунктах будут грести всех подряд, не заботясь об арийском происхождении и здоровье мобилизуемого контингента. Сталин усмехнулся. По крайней мере, вопли Геббельса по Берлинскому радио: «Мы истекаем кровью!» – говорят о многом. После каждой наступательной операции Красной Армии Германия утрачивает все новые и новые территории и несет большие потери, чем она может себе позволить. Вот и операция «Багратион» с негласным номером «два», или, как ее поэтически называют некоторые товарищи, «Битва шести фронтов», грозит вермахту кровопусканием не меньше чем в миллион солдат и офицеров, подавляющая часть которых – никакие не евровойска, а самые что ни на есть чистокровные немцы-арийцы.
Согласно донесениям советской военной разведки, европейцы, в основном британцы и континентальные (то есть с Ютландского полуострова, датчане), которых гонят в бой под прицелом пулеметов, замечены только в деблокирующей группировке под Оршей. Хотя их Гитлер тоже считает арийцами, только несколько испорченными смешением с другими народами. Кстати, ох уж эти британские танкисты, уверенные, что лучше их «Матильд» на свете танков нет. Как говорит в таких случаях товарищ Бережной: «Наивные чукотские мальчики». Сколько их навсегда осталось в разбросанных по заснеженным русским просторам в сгоревших железных коробках «самых лучших в мире» британских танков? Жизни, напрасно потраченные даже не за царя, а за короля-узурпатора Эдуарда VIII и мировое исчадие ада Адольфа Шилькгрубера. Впрочем, пусть родные и близкие сгинувших в этой мясорубке англичан, валлийцев, шотландцев и североирландцев все свои претензии предъявляют исключительно тем, кто устроил в Лондоне профашистский переворот и увел страну из стана будущих победителей. Горе Британии, горе побежденным. Впрочем, если британский солдат или офицер выжил в бою и попал в плен, ему всегда предоставляется выбор – заново вступить в армию короля Георга или отправиться пилить лес. Лесоповал, знаете ли, не выбрал еще никто.
Слушая доклад Василевского о сомкнувшихся в глубоком немецком тылу танковых клиньях, Верховный подумал о том, что скоро будет год с той поры, как крохотная в масштабах советско-германского фронта сводная часть потомков вступила в бой за Евпаторию на стороне советского десанта. Прошло совсем немного времени, а Красная Армия как-то незаметно обрела способность наносить вермахту удары сокрушительной силы, при этом обходясь даже без непосредственного участия Бережного и его людей. Вон, в Прибалтике никого из них и близко нет, а Прибалтийские фронты Черняховского с Толбухиным взломали немецкую оборону так, что только перья полетели. Не отстали от них и мехкорпуса генералов Рыбалко и Лелюшенко – они рванули через чистые прорывы вперед так, что только снежная (а иногда и водяная) пыль завилась за танковыми гусеницами по прибалтийским большакам. И, что характерно, у командующих этих мехкорпусов с генералом Бережным знакомство шапочное, командирами бригад они у него не служили, но все в Прибалтике было сделано в «фирменном» стиле «Фигаро тут, Фигаро там, шик, блеск, красота».
– Товарищ Василевский, – спросил Сталин, когда начальник Генерального Штаба закончил часть доклада, касающуюся развития операции «Багратион», – скажите, почему сейчас мы можем наносить удары такой ужасной силы, что с легкостью (относительной, конечно) способны добиваться самых решительных результатов? И скажите, почему мы не делали того же раньше, примерно год назад, когда мы были сильны, а противник измотан, и все равно мы смогли потеснить его только на сотню километров, не окружив и не уничтожив ни одного крупного соединения. Неужели дело только в факторе пришельцев из будущего, или тому есть еще какие-то причины?
– И да и нет, товарищ Верховный Главнокомандующий, – немного подумав, ответил Василевский, – с одной стороны, товарищи Бережной, Ларионов и другие выходцы из будущего оказали сильное влияние на развитие событий – как непосредственным участием в ходе боевых действий, которое на первых порах нельзя было недооценить, так и косвенно, являясь активатором и катализатором многих положительных перемен в Красной армии. Глядя на Бережного и его небольшую, еще тогда механизированную часть, многие учились воевать дерзко и решительно, и в то же время ответственно, взвешивая возможные риски и угрозы. В то же время сам Бережной неоднократно говорил, что в каждом нашем бойце и командире сидит солдат-победитель, надо только суметь очистить его от шелухи страха перед якобы непобедимыми немцами, научить, как правильно действовать, дать соответствующие поставленным задачам технику, оружие и снаряжение и убрать куда подальше дураков с большими звездами в петлицах, которые только и умеют что колотить растопыренными пальцами в каменную стену. Тем более что и пальцы тоже не свои.
– Последний пункт, товарищ Василевский, – весомо произнес вождь, – надо бы ставить на первое место. Пока он не будет выполнен, ничего не изменится. А в остальном вы, наверное, правы. Солдат-победитель находится внутри каждого советского воина, и нам удалось сделать так, чтобы его качества проявились во всей красе.
Немного помолчав, Сталин добавил:
– А теперь, товарищ Василевский, расскажите нам о ходе подготовки и примерных сроках реализации операции «Нахимов».
– Подготовка к операции «Нахимов», – ответил Василевский, – находится на завершающем этапе. Во-первых, все части болгарской армии сняты с других участков фронта и сосредоточены у турецкой границы. Как нам докладывают товарищи на местах, ни в Югославии, ни в Греции болгарских солдат не особенно любят, воспринимая скорее как оккупантов, чем как освободителей. Конфликтов в основном удается избежать только из-за посредничества командиров советских частей, без взаимодействия с которыми болгары не воюют. Удивительное дело – вроде сербы с болгарами – славяне и православные, говорят на похожих языках и понимают друг друга без переводчика, а ведут себя так, будто кошка с собакой…
– Ви, товарищ Василевский, – хмыкнул в усы Сталин, – еще очень многого не знаете. Если бы сейчас вас слышали товарищи Бережной, Ларионов или Антонова, они бы просто пожали плечами и со вздохом сказали: «ну братушки же». Мнение у них об этих «братушках» такое же, как было у Владимира Ильича по поводу европейских социал-демократов. Впрочем, сейчас это к делу не относится, просто имейте в виду при планировании операций, что все эти польские, словацкие, румынские, болгарские, югославские, греческие и прочие национальные армии, которые у нас есть, или еще появятся, во избежание конфликтов ни в коем случае нельзя смешивать между собой. Ибо чревато тем, что они передерутся между собой. А теперь продолжайте…
– Хорошо, товарищ Сталин, – с легкой улыбкой кивнул Василевский, – мы в Генеральном штабе учтем эту особенность культурных европейских народов чуть что ссориться между собой. Что же касается подготовки операции «Нахимов», то, кроме болгарской армии на босфорско-дарданельском направлении, в ней примут участие конно-механизированная армия товарища Буденного и Черноморский флот, в том числе его морская пехота. Армия товарища Буденного как раз завершает процесс передислокации и сосредоточения в окрестностях болгарского селения Свиленград, расположенного прямо напротив Андрианополя. Сроком полной готовности к наступлению для 4-го Украинского фронта обозначена дата 4-го января. Относительно Черноморского флота – его основная ударная сила, линкор «Парижская коммуна», прошел капитальный ремонт с заменой расстрелянных стволов орудий и готов принять участие в Босфорской десантной операции. С воздуха десант морской пехоты будет поддерживать авианосец из будущего «Адмирал Кузнецов», на борту которого размещена авиагруппа из шестидесяти полученных нами по ленд-лизу американских палубных истребителей Ф4Ф «Дикая кошка». Разумеется, для поддержки операции «Нахимов» можно было бы обойтись авиационными частями 8-й воздушной армии, дислоцированными в Болгарии и Греции, но товарищи Кузнецов и Ларионов в ходе подготовки к этой операции особо упирали на то, что если уж в составе нашего флота появился полноценный авианосец, то мы должны полностью использовать его возможности, в том числе и для подготовки перспективных летных кадров для морской авиации…
– Товарищи Кузнецов и Ларионов, – хмыкнул Сталин, – смотрят на это дело со своей морской колокольни. Скажите, товарищ Василевский, а вы что думаете по этому вопросу? Только, пожалуйста, без местничества и узковедомственного эгоизма.
Василевский некоторое время подумал, потом твердо произнес:
– Я думаю, что, даже находясь на своей военно-морской колокольне, товарищи Кузнецов и Ларионов остаются правыми на все сто процентов. Если в ходе операции «Нахимов» мы можем обойтись без участия морской авиации, так как поблизости от Босфора и Дарданелл в большом количестве имеются подходящие сухопутные аэродромы, то в дальнейших наступательных операциях на приморском фланге такая роскошь у нас будет под рукой далеко не всегда… Одним словом, если этот эксперимент не выходит за рамки уже существующего авианосца, то я не имею ничего против. Дальнейшие выводы можно сделать только после завершения операции «Нахимов».
– Очень хорошо, товарищ Василевский, – кивнул Сталин, – а теперь доложите, какова готовность к началу операции у нашего Кавказского фронта?
– Кавказский фронт, – сухо произнес Василевский, – согласно вашему распоряжению, принял генерал армии Апанасенко. А у этого не забалуешь. В настоящий момент, с учетом того, что основные силы противника расположены на Кавказском направлении, в полосе Кавказского фронта сосредоточены большинство наших горнострелковых и горнокавалерийских дивизий, почти все новосформированные горноштурмовые механизированные бригады, а также в составе 5-й воздушной армии один истребительный авиационный корпус и бомбардировочно-штурмовой авиационный корпус усиленного состава. Готовность к наступлению такая же, как на босфорско-дарданельском направлении четвертого января сорок третьего года.
– Это очень хорошо, товарищ Василевский, – кивнул Сталин, – что у вас все готово к операции «Нахимов». Теперь дело за дипломатами. Думаю, что ультиматум турецкому правительству будет выдвинут утром первого января.
* * *
28 декабря 1942 года, Утро. Восточный фронт, штаб группы армий «Центр» в Минске.
Командующий ГА «Центр» генерал от инфантерии Готхард Хейнрици.
Ну вот и все. Русские танковые клещи сомкнувшиеся далеко в тылу наших войск, говорят о том, что дни группы армий Центр сочтены, не оставляя никакого шанса на спасение. Когда третьего декабря русские начинали свое наступление с целью перевязать горловину Смоленского мешка, то никто не мог даже догадываться о том, что на самом деле это разыгрывается только первый акт драмы, а на самом деле общий замысел большевистского командования гораздо более масштабен, амбициозен и коварен. Оказалось, что не только в немецкие головы приходят нетривиальные и талантливые мысли, русские генералы тоже способны рождать планы, которые потом будут занесены во все учебники по тактике. Более того, для исполнения этих гениальных планов у русских теперь имеются все необходимые инструменты, и они железной рукой способны добиваться претворения задуманного в жизнь.
Что касается инструментов необходимых генералам для выполнения их гениальных планов, то с недавних пор, а если точнее с весны, в русской армии появились сверхмощные подвижные как капля ртути соединения, вроде наших панцергупп, в которых самоходными на шасси средних и легких панцеров являются даже зенитки и противотанковые пушки. В русской терминологии такие образования называются механизированными корпусами особого назначения и также как и наши панцергруппы они предназначены для нанесения рассекающих ударов на всю глубину боевых порядков противника, рассечения его стратегических коммуникаций, выхода в глубокий тыл с окружением больших масс вражеских войск и достижения решающей победы в сражении.
Первым из особых механизированных корпусов, который сокрушил под Брянском вторую панцерармию, был корпус Крымского Мясника, который с тех пор получил второе прозвище Вестник Смерти. Потом, полтора месяца спустя два таких корпуса, соединение Вестника и еще одно похожее на него как две капли воды, нанесли глубокие удары с фланга группы армий «Юг» отправили в сортир «гениальный» план «Блау». Это каким же изумительным кретином надо было оказаться, чтобы поверить большевистской дезинформации, о том что механизированный корпус Вестника, который и добился для большевиков решающей победы в Брянской операции, был выведен с такого удобного Брянского выступа и отправлен путешествовать в южные степи? В результате последующих событий стопроцентные доказательства большевистской глупости обернулись стопроцентной липой, «Вестник», как оказалось, никуда не ушел, а только затаился в непролазных русских лесах. И даже более того, оказалось, что у него появился напарник, по повадкам похожий на Вестника будто брат близнец. До недавнего времени во всех русских наступлениях лета и осени эти действовали парой, где один там и другой, каждый раз с завидным постоянством добиваясь оглушительного успеха.
Так вот, до двадцатого декабря, когда русские начали свое второе, то самое массированное наступление на наших дальних флангах, мы думали, что в составе большевистских армий, имеются только два таких особых механизированных корпуса, но тут выяснилось, что их не два и даже не четыре, а целых шесть. Наверное, большевистский вождь научился доставать свои особые корпуса как фокусник кроликов из шляпы или они у него сами размножаются как эти кролики, но в любом случае в самый разгар ожесточенной битвы под Оршей, когда нагнанный отовсюду евросброд даже не пробивал, а продавливал своей массой коридор к окруженным войскам глубокие прорывы большевиков на флангах стали для нас настоящей катастрофой.
Первая русская группировка, ударившая в Прибалтике и совершенно сокрушившая группу армий «Север», имела в своем составе два таких корпуса. Столько же их было в составе русского фронта разгромившего сводную армейскую группу «Люблин» и ударившего нам в тыл через южную Польшу. В том числе с юга ударил и корпус Вестника, а это значит, что все это время под Оршей мы воевали не с ним самим, а с его не самыми способными учениками. Его самые способные ученики взяли нас в клещи со стороны Прибалтики и вот теперь, тот корпус, что взял Вильно, дождавшись подхода своей пехоты, двинулся с севера на Минск. Еще один, большевистский особый корпус тот, что еще неделю назад взял Брест, наступает на нас с запада по тем же дорогам, по которым полтора года назад шел на восток Быстроходный Гейнц. С юга на Минск, медленнее подвижных соединений, но также неудержимо, наступает большевистская кавалерия и пехота, прорвавшаяся через непролазные болота, а прямо тут, на занятой нашими войсками территории подняли голову местные бандиты, понявшие, что охранным войскам и айнзацгруппам стало совсем не до них.
На удивление все происходит почти точно также как и тогда, только стороны поменялись местами. Большевики наступают на нас по всем направлениям, а мы способны только беспорядочно отбиваться и звать на помощь. Но помощи не будет, это я знаю точно. У Германии больше нет резервов, из которых можно было бы создать еще одну деблокирующую группировку. Поэтому для того чтобы продлить агонию того, что уже умерло, погибнуть в безнадежном бою, сражаясь в этих заснеженных лесах, должны будем мы все. Теперь я вижу, что Германия умерла, даже еще не потерпев поражение в войне. Гитлер совершенно открыто отдал мою родину Сатане и тот пожирает ее изнутри. Пока мы тут, истекая кровью, сражаемся с большевиками, там дома, жрецы темного культа отправляют на жертвенные алтари наших женщин и детей.
Пусть газеты пишут о том, что эта мера касается только расово неполноценных и разных калек, но я то знаю, что это абсолютный бред. Никакие легионы сатаны к нам на помощь не придут, потому что нечистый никогда не жалел жизней своих адептов. Во все времена и во всех странах всегда имелись дураки, готовые побежать за призраком власти и богатства, как голодный осел бежит за привязанной на веревочке морковкой. Просто в одних странах таких ослов было больше, в других меньше, а Германия, жаждавшая реванша за поражение в прошлой Великой Войне, поросла ослиными ушами почти поголовно. Каюсь, сам дурак, потому что был таким же ослом как и все прочие, пел осанну гению великого фюрера, потому что хотел смыть позор поражения кровью французских, британских и русских солдат.
И вот теперь пришел час расплаты. Большая часть подчиненных мне войск сосредоточена в районе бывшей линии фронта, которая не имеет уже совершенно никакого значения. При этом, основные запасы группы армий находятся в Минске, в котором очень мало войск, зато есть враждебное население. О и это не самая большая беда, если учесть, что сюда с севера движутся большевистские панцеры. И нет никакой возможности ни вывезти эти запасы ближе к войскам, ни оттянуть войска к Минску. Они просто не успеют отступить, двигаясь в порядке, потому что в таком случае большевистские панцеры окажутся в Минске быстрее немецких солдат и они не могут двигаться быстрее, бросая свое тяжелое вооружение и все имеющиеся запасы, потому что этот путь превратит дисциплинированные части в неуправляемую банду. В крайнем случае, если часть сохраниться как боевая единица, во время экстренного марша ей придется бросить значительную часть транспорта и тяжелого вооружения и когда она уставшая придет в Минск с тем, что можно было увезти на санях и унести на руках, то не сможет противостоять прекрасно вооруженному и оснащенному противнику.
К тому же вестник Смерти, чей корпус взял Белосток, через который проходят важнейшие линии связи, прислал мне телеграмму с лаконичным ультиматумом: «Сдавайся или умри». Да, мне крайне противно воевать на стороне Сатаны, но в руках у его адептов остались моя жена и дочь. После того как мой сын Хармут погиб этим летом, сражаясь против большевиков, Гертруда и Гизела, это все что у меня осталось в этой жизни. Если я капитулирую, то черные жрецы, скорее всего, сразу же бросят их обеих, как расово неполноценных на жертвенный алтарь их злобного божка. Нет, мы будем сражаться и умирать, и да помогут нам при этом все демоны ада. Пусть я умру, но мои жена и дочь при этом будут жить.
* * *
30 декабря 1942 года, Оккупированная немецкими войсками Белоруссия, г. Минск.
После того как мехкорпуса ОСНАЗ захлопнули мышеловку и советские войска, наступая со всех сторон, принялись теснить немецких захватчиков, территория, занятая войсками группы армий «Центр», стала сжиматься подобно шагреневой коже. Все это случилось настолько стремительно и внезапно, что в Белоруссии вообще и в Минске частности отрезанными от всякой возможности спасения оказались несколько тысяч отборных негодяев, руки которых были по локоть измазаны в крови мирного советского населения. В первую очередь, это были руководители оккупационного репрессивного аппарата, а также исполнители их преступных приказов – для них попадание в руки советских властей означало верную смерть.
Кроме всего прочего, с внедрением Гитлером в оборот истинно арийского божества эти нелюди искренне уверовали в этот человеконенавистнический культ и стали вернейшими адептами повелителя зла. Возглавляли список командир полиции безопасности и СД в Белоруссии, командир айнзатцкоманды-2 оберштурмбаннфюрер СС Эдуард Штраух, а также его подчиненный, начальник всего белорусского гестапо, оберштурмфюрер СС Георг Хойзер, по совместительству отвечавший за функционирования минского лагеря смерти «Малый Тростенец». Именно с этими двумя особо жаждали познакомиться сотрудники управления «С» НКВД СССР, в просторечии называемого «инквизицией», а также члены Чрезвычайной государственной комиссии по установлению и расследованию злодеяний немецко-фашистских захватчиков.
Но смешно было бы говорить, что эти двое нацистских преступников в одиночку могли уничтожить несколько сотен тысяч населения Белоруссии, в том числе почти всех евреев, оставшихся на оккупированной территории. Тут надо сказать, что белорусское население поддерживало в основном партизан, и в подразделения вспомогательной полиции из белорусов записывались только полные отщепенцы. Поэтому нацистам помогали в основном представители маленьких, но гордых прибалтийских народов: 3-й и 12-й литовские 266-й литера «Е» и 24-й латышские полицейские батальоны, латышская добровольческая рота, а также сформированными на Украине (в Галиции) батальоны вспомогательной полиции: 101-й, 102-й, 109-й, 115-й, 118-й, 136-й, 137-й и 201-й. Так, например, в нашем прошлом Хатынь сожгли не немцы, как было принято считать, а как раз бандеровские каратели из 118-го украинского батальона вспомогательной полиции.
И вот теперь эти нелюди, уже почувствовавшие прикосновение пеньковых петель к своим шеям, окончательно взбесились и решили уничтожить Минск со всем его населением. Город планировалось сжечь, а людей принести в жертву злобному арийскому божеству. Правда, по данным радиоразведки, первоначальный приказ на проведение операции «Врата Ниффельхайма» поступил из штаб-квартиры Гитлера в Бергхофе (Адик удрал из Вольфшанце, как только на подступах к Восточной Пруссии замаячили танки мехкорпуса Рыбалко). Но все равно получить преступный приказ и выполнить его (тем более выполнить с радостью и энтузиазмом) – это, как говорится, две большие разницы. Останавливать этих деятелей было некому. Генерал Готхард Хайнрици вместе со своим штабом выехал в район Борисова, поближе к вверенным войскам, которые, стараясь сохранять идеальный порядок, медленно отступали от Орши и Могилева в направлении Минска, так что он никак не мог воспрепятствовать задуманному злодеянию.
Но даже если бы генерал Ханрици был в Минске и попробовал вмешаться, вряд ли у него что-нибудь получилось. Дело в том, что в самом городе подчиненных ему частей имелось немного: комендатура да зенитчики на железнодорожной станции; зато разного рода карательных, охранных и полицейских частей присутствовало в несколько раз больше. С одной стороны, все эти полицаи и каратели могли воевать исключительно против безоружного мирного населения, с другой стороны, зенитчики и немецкие комендачи тоже далеко не асы уличных боев. К тому же, вряд ли солдаты вермахта изъявили бы желание защищать население Минска от карателей, выполняющих приказ самого фюрера. Вот так сложились условия, которые сделали возможным злодеяние, в сравнении с которым померкла печально известная в нашем мире Хатынь, так же как меркнет солнце при вспышке ядерного взрыва.
Все началось рано утром, когда по всему городу людей начали выгонять из домов и, как скот, сгонять в сторону площадей, скверов или перекрестков крупных улиц, где уже высились походные алтари и черные жрецы с помощниками ждали своих жертв. Сразу, как только очередной дом бывал очищен от жителей, его поджигали специальные факельные команды с огнеметами. И вот, когда возле алтарей появились первые жертвы, которых ударами прикладов в спину подгоняли бандеровские каратели, невинная кровь во славу арийского бога рекой потекла по минским мостовым. Черная пелена инферно настолько сгустилась над обреченным городом, что стала ощущаться почти на физическом уровне.
В отдельных местах города карателям дали отпор вооруженные подпольщики, понявшие, что пришел последний час; там вспыхивали спорадические ожесточенные перестрелки. Те члены подпольных организаций, у которых было оружие, старались подороже продать свою жизнь. И в то же время радиоэфир тревожил прерывистый писк морзянки… Радисты подпольных групп взывали к советскому командованию о помощи. Уже через полчаса после расшифровки Центром первого донесения бумага с его содержанием легла на стол к Пантелеймону Кондратьевичу Пономаренко, совмещавшему должности первого секретаря ЦК КП Белоруссии и начальника центрального штаба партизанского движения, который, не медля ни минуты, доложил обстановку разбуженному в неурочно ранний час Верховному Главнокомандующему. Ругнувшись по-грузински (что являлось признаком крайнего волнения), Верховный приказал Пономаренко поднимать окрестные партизанские отряды и двигать их на Минск, после чего принялся звонить по ВЧ в Генштаб Василевскому, на Первый Украинский фронт Жукову, на Первый Белорусский фронт Горбатову и на Второй Прибалтийский фронт Толбухину с приказом сделать все возможное и невозможное, чтобы сохранить жизни минчан и предотвратить разрушение города.
Передовые части особого мехкорпуса Лелюшенко (Второй Прибалтийский фронт) на тот момент находились в шестидесяти километрах от минских окраин, у деревни Догулевщина. Еще дальше от Минска были соединения Первого Украинского фронта. Лыжные батальоны стрелковых дивизий 21-й армии, наступавшие на Минск с юга, только подходили к Слуцку, а это более ста километров. Передовые подразделения мехкорпуса Катукова в ночь с двадцать девятого на тридцатое с налету захватили Барановичи и находились от Минска на расстоянии в сто сорок километров. А правофланговая 40-я армия вела бои на подступах к Бобруйску, и ее от столицы советской Белоруссии отделяло сто пятьдесят километров. Причем продвигаться им требовалось не в оперативной пустоте, а преодолевая ожесточенное сопротивление медленно отступающих частей заново сформированной после летнего разгрома 2-й армии вермахта. Но дальше всего от Минска находились части Первого Белорусского фронта, в непрерывных боях теснящие на запад от Орши и Могилева основную группировку гитлеровцев, так называемую армейскую группу «фон Фитингхоф».
Таким образом, ни одна советская сухопутная группировка не успевала к Минску в приемлемые сроки. Даже танкистам Лелюшенко требовалось не меньше суток, чтобы войти в столицу Белоруссии с севера. Оставалась только авиация – для нее уж Минск с окрестностями находился в шаговой доступности. Помимо воздушных армий, штатно входящих в состав фронтов, в полосе операции «Багратион-2» действовали три авиакорпуса Особого Назначения предназначенных для поддержки операций мехкорпусов ОСНАЗ. Авиакорпус Савицкого сопровождал действия соединений Бережного и Катукова, авиакорпус Руденко – Лизюкова и Ротмистрова и недавно сформированный особый авиакорпус Худякова – мехкорпуса Рыбалко и Лелюшенко.
Но авиация – это не танки и тем более не пехота. Не в ее власти спасти обреченных на смерть, она способна только наказать их убийц, а также дезорганизовать процесс жертвоприношения, чтобы дать возможность спастись как можно большему количеству минчан. Ну а то, что какое-то число гражданских обязательно погибнет от выпущенных советскими самолетами пуль и снарядов, считалось неизбежным злом, потому что иначе погибнуть должны будут все жители Минска. Конечно, еще оставалась возможность выбросить на город десант из заново сформированных 1-й и 2-й воздушно-десантных бригад ОСНАЗ, но такое решение сочли нецелесообразным. Пока десантников перебросят на аэродромы с полигонов под Горьким (на которых они заканчивали обучение), пока для операции выделят транспортный авиапарк, пока долетят и заправятся на аэродроме подскока… одним словом, танкистам Лелюшенко суждено было успеть раньше, особенно если их продвижению будет способствовать максимальная воздушная поддержка.
Первые плотные группы советских самолетов появились над Минском за час до полудня. В ударе по городу участвовали истребители Як-3 и Ла-5ФН, а также штурмовики «Бостон-ганшип» и Ил-2. Немецкой авиации, способной подняться им навстречу, уже не существовало в природе; поэтому, развернувшись как на параде, советские самолеты преступили к штурмовке наземных целей. Бронированные Ил-2 пушками и реактивными снарядами давили германскую зенитную артиллерию, а ленд-лизовские «Бостон-ганшипы» группами атаковали алтари, возле которых совершались мерзкие ритуалы жертвоприношения. На долю истребителей Як-3 и Ла-5ФН на этом кровавом карнавале оставалась свободная охота за автомашинами и группами солдат в немецкой военной форме. В это же время бомбардировщики, которых в Минск не пустили (ибо нечего им там делать), наносили бомбовые удары по немецким заслонам, преграждающим путь к Минску танкистам генерала Лелюшенко.
Именно «Бостон-ганшипы» разорвали черную пелену сгустившегося инферно багровыми вспышками благородной ярости. Выцелив с высоты перекрестки улиц или площади, посреди которых возвышались черные алтари с громоздящимися вокруг грудами мертвых тел и толпами согнанного на бойню народа, они переходили в пологое пикирование. Пилот ловил в перекрестье прицела алтарь и окруживших его нелюдей в черных балахонах, после чего, откинув с гашетки предохранительную скобу, в течение четырех-пяти секунд выплескивал на это средоточие ужаса ярость огня из четырех авиационных пушек ВЯ и четырех скорострельных пулеметов ШКАС. В огненной сарабанде разрывов исчезал и алтарь, и жрецы и ближайшие, уже приготовленные к убийству, жертвы. Или «Яшка», скользящий на бреющем полете над крышами домов, полоснет короткой очередью по цепочке одетых в немецкую форму полицаев, конвоирующих очередную порцию будущих жертв. Конечно, раненые и убитые от этой очереди будут с обеих сторон, но зато выжившие минчане получат шанс напасть на своих охранников или хотя бы разбежаться, и, пусть и ненадолго, добыть себе свободу.
И так продолжалось час, и два и три. Дым горящих домов, подожженных факельными командами, смешивался с тяжелым чадом от пылающих автомобилей и бронетранспортеров (ибо транспорт – это крупная, легко поражаема и неповоротливая цель, не то что танки). Не успевали улететь самолеты одного авиакорпуса, как им на смену заступали их товарищи. Уже через час такой атаки всякие организованные жертвоприношения прекратились, алтари превратились в груды обломков, а жрецы и их помощники по большей части оказались уничтожены. Еще через два часа в заваленном трупами и прокопченном городе, казалось, не было уже никакой власти, потому что люди в немецкой военной форме боялись высунуть нос на улицу. А еще через такое же время, за полчаса до заката, на окраины Минска со стороны Заславля ворвались БМП передовых частей механизированного корпуса генерала Лелюшенко, которые принялись вытеснять деморализованного противника в общем направлении на юго-восток. Дальнейшие боевые действия происходили ночью, из-за чего они были несколько беспорядочными и сумбурными, что позволило некоторому числу полицаев и их немецких кураторов ускользнуть из черты города в надежде лесами пробраться на запад – так же, как полтора года назад лесами группами и поодиночке выходили из окружения советские бойцы и командиры.
* * *
31 декабря 1942 года. 13:45. Москва. Кунцево, Ближняя дача Сталина, кабинет Верховного Главнокомандующего.
Присутствуют:
Верховный Главнокомандующий Иосиф Виссарионович Сталин;
Генеральный комиссар госбезопасности Лаврентий Павлович Берия;
Майор госбезопасности Георгий Григорьевич Карпов;
Местоблюститель патриаршего престола митрополит московский Сергий (Страгородский);
Митрополит ленинградский Алексий (Симанский);
Митрополит Киевский и Галицкий, экзарх Украины Николай (Ярушевич);
Специальные консультанты Верховного главнокомандующего:
Комиссар госбезопасности 3-го ранга Нина Викторовна Антонова;
Майор госбезопасности Османов Мехмед Ибрагимович.
Ох уж эти последние часы перед наступающим Новым Годом… В мирные довоенные и особенно послевоенные годы в эти самые последние часы старого года советские люди лихорадочно метались по магазинам, кулинариям, гастрономам и универсамам, скупая все необходимое для праздничного стола. Обычно это были последние приготовления к тому моменту, когда все советские граждане, от мала до велика, под бой кремлевских курантов поднимут бокалы с шампанским за очередной новый год. Они верили в то, что с каждым таким новым годом жить становилось лучше, жить становилось веселее.
Так было и так еще будет; пока же воюющая страна с оптимизмом встречала грядущий сорок третий год, надеясь, что он станет годом окончательной победы на немецко-фашистскими захватчиками, тем более что сегодня в полдень, будто специально к празднику, по советскому радио прозвучала сводка Совинформбюро, в которой сообщалось о выходе частей «н-ского» механизированного корпуса особого назначения на северную окраину города Минска, а также об освобождении от захватчиков советских городов: Барановичи, Слоним, Лида, Слуцк и Бобруйск. Правда, кое о чем сводка умолчала, ибо то, что оккупанты творили в Минске в самый канун его освобождения, не укладывались ни в одну нормальную голову.
Совместная следственная группа НКВД и ЧГК только приступила к работе, но уже было ясно, что за полтора года оккупации от двухсот пятидесяти тысяч минчан в живых осталось не более ста тысяч, считая и тех, кто успел эвакуироваться или ушел в партизаны. Из ста тысяч евреев, согнанных в минское гетто из Минска и его окрестностей, а также завезенных из Европы, уцелели не более пяти тысяч. Горы трупов, в основном женщин и детей, на улицах белорусской столицы взывали к отмщению, поэтому бронедесантники мехкорпуса Лелюшенко, несмотря на крепкие нервы и привычку к реалиям войны, пленных в эту ночь старались не брать, не делая различия между карателями и «честными» солдатами вермахта и люфтваффе. Утром, когда взошло солнце, город был уже в советских руках, и только тогда стал понятен истинный масштаб величайшего злодеяния со времен резни армян и малоазийских греков в Османской империи и демократической Турецкой республике при Ататюрке.
С сегодняшними посетителями Верховный Главнокомандующий собирался обсудить, помимо прочего, и произошедшее в Минске, но эта встреча планировалась уже давно, а еще двое суток назад никто и не догадывался, что гитлеровцы решатся на злодейство такого масштаба. Первоначально основной темой встречи советского Вождя с церковными иерархами были последние рабочие консультации перед созывом первого после Революции Архиерейского собора Русской православной церкви, перед которым стояла задача избрать Патриарха и образовать Священный Синод. В связи с минскими событиями состав участников расширился, ибо при обсуждении рабочих вопросов церковного строительства в СССР Сталин не нуждался в присутствии Берии, Антоновой и Османова, а вот обсуждение минской трагедии требовало гораздо более широкого круга участников.
Приглашенные расселись вдоль рабочего стола: архиереи с одной стороны, товарищи Берия и Карпов, а также консультанты из будущего, с другой. Последним на свое место сел мрачный на вид Сталин; он внимательно оглядел присутствующих и, снова поднявшись на ноги, произнес:
– Итак, товарищи, в первую очередь считаю необходимым встать и минутой молчания почтить память невинных жертв ужасной минской резни, устроенной вчера германскими нацистами. По имеющимся у нас сведениям, к моменту освобождения улицы города были буквально завалены мертвыми телами мирных советских граждан.
Услышав эти слова, присутствующие в кабинете тут же встали. По лицам их было видно, что, кроме Вождя, о произошедшем в Минске известно только Лаврентию Берия и консультантам из будущего (им это полагалось по должности и месту службы). Зато Карпов, которого прочили в кураторы Русской Православной церкви, а также все три митрополита были ошарашены словами Сталина – так же, как после официального объявления, сделанного голосом Левитана, будет ошарашена вся советская страна. Следующая минута прошла в молчании, только священнослужители, перебирая четки и беззвучно шевеля губами, молились за души погибших в результате злодеяния.
Когда минута истекла и все сели на места, Верховный огладил свои усы и хмуро произнес:
– Когда все это началось, наши войска находились от Минска на расстоянии одного суточного перехода. В результате экстраординарных мер нам удалось дезорганизовать действия врага, ускорить наступление и, досрочно освободив город, спасти значительную часть жителей Минска от истребления. Пусть те, кто это устроил, не надеются, что мы что-то забудем или что-то им простим. Надо будет – и под землей найдем, и на другом конце планеты достанем.
– Товарищ Сталин, – озабоченно произнесла Нина Викторовна Антонова, – в последнее время наш наркомат приложил значительные силы по формированию из пленных немцев будущего костяка движения «Свободная Германия», представители которого должны были помочь нам освободить свой народ от нацистской чумы. Теперь эти труды могут пойти прахом, потому что после такого злодейства наш народ возненавидит не только нацистов, но и немцев вообще.
– Думаю, – возразил Берия, сверкнув стеклышками, – что вы, дорогая Нина Викторовна, напрасно беспокоитесь по этому вопросу. В вашем прошлом немецко-фашистские оккупанты тоже совершили множество ужасных преступлений против мирного населения – и никто немецкий народ не возненавидел. Наоборот, когда Красная Армия вошла в Германию, советские солдаты кормили немецких женщин и детей из своих полевых кухонь.
– Тут, Лаврентий Павлович, вопрос в другом, – покачала головой Антонова, – народ наш незлопамятен и жалостлив ко всем, кому пришлось еще хуже, чем ему. В нашем прошлом немцы были второй нацией в Европе по количеству погибших во второй мировой войне после советского народа, а по количеству потерь в процентах по отношению к довоенному населению Германия даже выходила на первое место. При этом постоянные бомбардировки британской и американской авиации превратили большинство немецких городов в груды битого кирпича. Вступив в ТАКУЮ Германию, наши солдаты совершенно естественным образом начинали жалеть местное население, невольно забывая о том, какие бесчеловечные преступления совершали на советской территории мужья, отцы и братья этих несчастных женщин и детей.
Товарищ Антонова вздохнула, обвела взглядом присутствующих и продолжила:
– Но в данном случае картина иная. Во-первых – в нашем прошлом не было таких ярких и масштабных разовых преступлений, как то, что произошло в Минске. Во-вторых – о вступлении в Германию речи пока не идет. Наши солдаты на фронте имеют дело с вполне живыми и здоровыми солдатами и офицерами вермахта и ваффен СС, которые не вызывают у них никакой жалости (скорее, лютую ненависть), а вчерашние события только усилят это чувство. Боюсь, что в крайнем случае наши войска, исходя из логики «хороший ариец – мертвый ариец», просто перестанут брать пленных. В двойном котле под Смоленском и Минском сидят как минимум триста тысяч немцев и прочих европейцев. Еще до миллиона немецких солдат и офицеров находятся у нас в плену, и к ним можно добавить несколько миллионов советских немцев, которые в настоящий момент из-за своего происхождения поражены в гражданских правах. Исходя из древних понятий о кровной мести, коллективной ответственности и принципе талиона, мы вполне можем отдать приказ уничтожить этих людей, которые находятся в нашей власти – всех, до последнего человека – чтобы другим было неповадно убивать наших граждан. Но, несмотря на то, что это насытило бы жажду мести нашего народа, подобные деяния – совсем не наш метод. Один раз начав карать без разбора и правых и виноватых, потом будет трудно остановиться, чтобы проявить милосердие хотя бы к тем, кто не причастен ни к каким серьезным преступлениям.
Отпив глоток воды из стакана, что стоял перед ней, Антонова продолжила говорить:
– В отличие от осатаневшей от страха возмездия верхушки Третьего Рейха, которой уже все равно (в любом случае подыхать), у нашей страны есть будущее, и мы должны особо тщательно выбирать методы действия, а потому мы считаем, что необходимо предпринять меры, которые ослабили бы ярость наших людей по отношению к немцам вообще, сохранив безусловно враждебное отношение масс только для нацистской верхушки и тех представителей немецкого народа, которые по доброй воле встали на сторону зла.
Митрополит Сергий внимательно посмотрел на сидевшую прямо напротив него Антонову, особенно задержавшись взглядом на трех эмалевых ромбах рубинового цвета в петлицах ее френча.
– Весьма человеколюбивое и вполне христианское суждение, – осторожно вымолвил он после некоторой паузы, – особенно для человека в высоком звании, служащего по столь ужасному ведомству как ваше. Только я совсем не понял, о какой вашей отдельной истории тут шла речь, в ходе которой русские солдаты один раз уже вступали на территорию Германии?
После этого вопроса Берия и Сталин переглянулись, и Вождь утвердительно кивнул, будто говоря: «Давай, Лаврентий, ты эту кашу заварил, тебе и объясняться…»
– Значит так, граждане епископы, – сверкнул Берия стеклышками своих пенсне, – ответ на заданный вами вопрос, если он вольно или невольно будет разглашен среди непосвященных в эту тайну государственной важности, тянет как минимум на высшую меру социальной защиты, а как максимум – на проклятие души и вечные муки. Только вам теперь решать, хотите вы услышать правдивый ответ или предпочтете остаться в блаженном неведении…
Теперь очередь вопросительно переглядываться была уже за митрополитами. Сегодня у них явно был один из тех дней, которые запоминаются до конца жизни, неважно, коротким будет ее остаток или длинным.
– Да, гражданин генеральный комиссар госбезопасности, – ответил за всех митрополит Ленинградский Алексий, – мы готовы выслушать тайну и хранить ее до самой могилы.
– Тогда слушайте, граждане митрополиты, – кивнул Берия, – год назад, вечером четвертого января сего года, на траверзе Евпатории появилось сводная корабельная эскадра из две тысячи двенадцатого года с десантными подразделениями на борту, и с этого момента НАША история все сильнее и сильнее стала отличаться от той истории. Это выглядело так, будто на уже готовой железной дороге кто-то установил стрелку, от которой в неизвестность уходит совершенно новый путь. Товарищи Антонова и Османов как раз с той эскадры, и со своим иновременным опытом в случае необходимости помогают нам разобраться с особо сложными вопросами. Еще из пяти тысяч человек потомков большинство воюет на фронтах в элитном механизированном ОСНАЗе, другие учат наших людей различным премудростям, а также работают в научных лабораториях и конструкторских бюро. Одним словом, все они выполняют наказ того, кто переместил их сюда, а наказал он им только одно – поступать по совести.
– Да, – сказала Антонова, – мы все совершенно отчетливо слышали этот голос, который назвал место и время, в которое он нас переместил и призвал нас поступать только по совести и никак иначе. А когда твоя страна ведет смертельный бой за свое выживание, поступить по совести – это значит встать в общий строй всех, кто сражается за Родину.
Неожиданно для присутствующих майор Османов вдруг сказал:
– И так же, как для пророка Исы не было ни эллина, ни иудея, так для Всевышнего не существует православных, католиков, мусульман и индуистов. Есть те, кто поступает по его заповедям и те, кто отвергает их, называя себя богоизбранным народом, расой господ или исключительной нацией.
– Да, это так, – подтвердил Верховный Главнокомандующий, – вы можете верить в это, можете не верить, но перед вами сидят два человека, которые являются материальным подтверждением того, что тот, кому вы молитесь каждый день, вполне материален и в случае необходимости, бывает, даже вмешивается в нашу человеческую историю, желая сделать ее лучше…
После этих слов Вождя в кабинете наступила напряженная тишина. Майор Османов только что назвал того, кто устроил перенос эскадры Всевышним, а Сталин не только не поправил этого человека из будущего, но еще и упомянул о Боге как о материальной силе, которая вмешивается в людскую историю. Впрочем, прямо сейчас этот разговор продолжения не имел, оно, это продолжение, было отложено на будущее. Сейчас предстояло решить насущные вопросы взаимодействия православной церкви со светским советским государством в мире, где добро и зло обрели вполне конкретные очертания, материализовавшись в двух полярных политических системах, вступивших между собой в смертельное противоборство.
– Товарищ Антонова, – сказал Вождь, когда тишина в кабинете сгустилась и стала почти материальной, – мы думаем, что вы были правы, говоря, что безудержную ярость нашего народа надо ограничить теми, кто организовывал и совершал преступления против советских граждан, а также теми, кто до последнего будет упорствовать, отказываясь бросать оружие. Что касается немецких женщин и детей, то могу сказать, что мы никогда не будем воевать с безоружными людьми и уподобляться одичавшим и потерявшим человеческий облик убийцам и людоедам из германского СС, обратившихся за помощью к врагу рода человеческого. Лаврентий, будь добр, организуй от немецких пленных несколько выступлений по советскому радио с осуждением преступлений гитлеровского нацизма-сатанизма. Постарайся подобрать тех, что по-русски лопочет более-менее понятно, и пусть выступят. И в конце обязательно необходимо добавить, что Красная армия идет в Германию не уничтожать немецкий народ, а лечить его от стыдной болезни гитлеризма, в которую вылилась немецкая жажда реванша любой ценой.
Антонова кивнула в ответ на эти слова и добавила:
– Еще надо будет сказать, что любая теория расового и национального превосходства по определению является первым шагом к сатанизму. В то время как Христос и революционные классики обращались к людям без различия их национальности, их оппоненты, которые служат отцу Лжи, обязательно будут считать, что только их народ достоин господствовать над родом человечеством, а все остальные должны быть прахом под их ногами. Еще надо сказать о том, что раз за разом поклонники подобных идей пытаются завоевать мир, и что каждый раз их попытки обращаются в прах. Мы же ничего не завоевываем, мы просто боремся за то, чтобы все люди на земле могли обрести достойные условия для жизни.
– И это тоже верно, Лаврентий, – согласился Вождь, – и вообще, формирование этой самой «Свободной Германии» по возможности необходимо ускорить. В этом деле тебе в помощь недавняя энциклика Папы Римского, который призывает всех честных католиков, выступающих против Сатаны, сотрудничать с русскими коммунистами. Не все же немцы предались Нечистому, должны же среди них остаться искренне верующие, для которых спасение души важнее гитлеровских идей расового превосходства и даже идей национального реванша за поражение в предыдущей Войне. И во главе этой организации надо ставить не нашего коммуниста из Коминтерна, а кого-то, кто авторитетен для большинства немцев и при этом не является поклонником гитлеровских человеконенавистнических идей.
– Товарищ Антонова, – ответил Берия, протирая стеклышки пенсне, – уже почти полностью разагитировала генерала Роммеля, так что тот готов перейти на нашу сторону.
– Да, товарищ Сталин, – подтвердила Антонова, – Эрвин Роммель – немецкий патриот, лихой командир и талантливый генерал, но он отнюдь не нацист и тем более не сатанист.
– Ну хорошо, товарищи, Роммель так Роммель, – кивнул Вождь и перевел взгляд на митрополита Сергия, – а теперь давайте поговорим с гражданами епископами о том, каково будет место Русской православной церкви в Советском Союзе в структуре советского общества… Конечно, мы ценим то, что с первых же часов вражеского вторжения на территорию СССР Русская Православная Церковь оказала Советскому государству моральную поддержку, призвав верующих дать отпор напавшему на нас жестокому врагу. Разумеется, это не повод для того, чтобы опять, как это было до Революции, превращать церковь в одно из многочисленных министерств, но и оставлять ее сирой и гонимой тоже не гоже.
Верховный сделал паузу, чтобы сидящие перед ним осознали сказанное, после чего продолжил:
– Истина находится где-то посреди этих двух крайностей, и теперь, после многих лет, когда церковь и советское государство находились как бы в состоянии войны, становится важным найти для них наилучшую форму сосуществования в структуре советского общества. Причем речь идет не только о русской православной церкви и даже не только о ее других христианских церквях-сестрах. Принцип взаимодействия с государством должен быть одинаков для всех конфессий, традиционных для народов СССР. Необходимо сделать так, чтобы любая разрешенная религиозная организация не была чужеродным элементом в советском обществе и не вносила в него социального диссонанса. Тема, как говорил Владимир Ильич, архиважная и архинужная, особенно в тот момент, когда наш враг открыто устраивает черные мессы и творит массовые человеческие жертвоприношения.
– Гитлер не только ваш враг, – произнес в ответ митрополит Сергий, – он враг всего рода человеческого, человекоубивец и слуга Сатаны. На всех, кто хоть чем-нибудь помогает этому исчадию ада, наложена вечная анафема.
– Анафема это хорошо, – согласился Сталин, – особенно если она коснется тех священников и архиереев, которые полтора года назад встречали немецкие войска хлебом-солью, а теперь, убоявшись возмездия, убегают вместе с ними на запад. Учтите, что нашей разведке известно, что немецкие власти вынуждают таких деятелей открыто поклоняться своему арийскому богу и служить черные мессы, а тех, кто отказывается, отправляют на смерть в лагеря уничтожения.
– Анафема, – глухо ответил митрополит Московский и Коломенский, – касается и мирян, и бывших священнослужителей, презревших свой сан и пошедших на службу к Князю Тьмы. Гореть им в геенне огненной.
– Учтите, товарищи, – сказала Антонова, – что кроме опасности прямого и неприкрытого сатанизма, существуют еще и секты, то есть религиозные и псевдорелигиозные организации, которые преднамеренно стремятся внести в общество разброд и шатания. Некоторые из них действуют в интересах иностранных государств, и кроме духовной, несут опасность сепаратизма и террора по религиозным мотивам; другие самопроизвольно образуются вокруг юродивых, возомнивших себя пророками. Поэтому, несмотря на декларированную свободу совести, некоторым идеям и, скажем так, деструктивным вариантам известных и уважаемых вероучений, сразу лучше говорить твердое «нет». Но опасность появления деструктивных сект бывает особенно велика в те моменты, когда официальная церковь начинает погрязать в материальном, в роскошных роллс-ройсах, драгоценных облачениях, золотых часах и прочих признаках благополучия, разительных на фоне сермяжной бедности народных масс. При этом священнослужители зачастую забывают о своих духовных обязанностях окормлять народные массы, и на фоне их сытых лоснящихся рож проповеди о благе умеренности и смирения звучат как-то неубедительно. И тогда настает время ловцов душ человеческих, да и вообще разных проходимцев и шарлатанов, которые будут сулить страждущим небесное спасение исключительно членам своей секты, провозгласят войну за истинную веру или всеобщее счастье к завтрашнему дню.
– Да уж, более ста лет прошло, а ничего не поменялось… – тихо произнес Вождь и уже громче добавил: – Но об этом мы поговорим в следующий раз, а сейчас я попрошу вас, ваше высокопреосвященство Сергий, донести до Архиерейского Собора информацию о том, что произошло в Минске, о высказанной здесь позиции советской власти по отношению к Русской Православной Церкви и о том, какого отношения мы ждем от священства к тем, кто ведет враждебную деятельность против советского государства. Это же касается и так называемой русской православной церкви за рубежом. До тех пор, пока эта церковь будет выражать враждебность по отношению к Советскому Союзу, мы также будем поступать с ее представителями как с врагами народа. На войне, как говорится, как на войне. Если же у вас возникнут какие-либо вопросы, которые можно разрешить в рабочем порядке, то вот сидит майор госбезопасности товарищ Карпов, который с этого дня будет вашим ангелом-хранителем в органах советской власти. Если что-нибудь понадобится, обращайтесь. На этом все свободны, кроме товарищей Берия, Антоновой и Османова, которых я попрошу остаться.
* * *
31 декабря 1942 года. Поздний вечер. СССР. Ивановская Область пос. Чернцы, спецлагерь НКВД № 48 для пленных немецких генералов.
Генерал-полковник Эрвин Роммель.
Лагерь НКВД для наших пленных генералов, куда я попал после своего злосчастного пленения под Сумами, очень хорошо охраняется. Два кирпичных строения (двухэтажное, в котором мы живем и одноэтажное, где располагаются хозяйственные службы и столовая) со всех сторон окружены колючей проволокой, за которой растет густой лес. И это несмотря на то, что на самом деле наш лагерь расположен на окраине крупного села, о существовании которого напоминает торчащий над верхушками деревьев луковицеобразный купол русской колокольни. Как нам сказали, до войны эти здания являли собой санаторий для русской рабочей аристократии. Охрана, помимо предотвращения возможных побегов, не допускает наших контактов с местным населением. Ну да не очень-то и хочется этих контактов, потому что оно, это местное население, настроено к нам очень недружелюбно. За все сотворенное солдатами фюрера на русской земле при случае могут и кулаками по лицу настучать, несмотря на то, что в этом селе остались только дети, старика да бабы. Русские бабы, как оказалось, даже опаснее русских мужиков, потому что мужик, убедившись в своей победе, отойдет в сторону, а толпа баб будет исступленно рвать когтями уже мертвое тело, разбрасывая в стороны кровавые лохмотья.
Но несмотря на все это, режим нашего содержания довольно мягкий. Особенно если сравнивать с нашими лагерями для пленных русских командиров. Пленных тут никто не избивает и не пытает. У каждого из нас имеется денщик из числа пленных немецких солдат. Обычно это тот, кого позволено выбрать из доступного контингента. Готовят тут тоже неплохо. Старожил этого заведения, Гейнц Гудериан (один из первых, кого удалось зацапать Крымскому Мяснику) рассказывал, что сначала поварами тут были русские. Но после того как летом в русских степях подверглась разгрому целая итальянская армия, русских поваров убрали, заменив выходцами с Аппенинского полуострова, которых прислали вместе с целой толпой итальянских генералов.
В рацион нашего питания, помимо обычных для армии продуктов, входят мясо, сливочное масло, сыр, белый хлеб, а по праздникам, как сегодня, даже выдают пиво. Нам разрешается ходить в своей форме со знаками различия, и через шведский Красный Крест получать в посылках шоколад, кофе, чай, мармелад, сигареты, одеколон. Правда, в последнее время, после того как русские завоевали Швецию, эта лавочка закрылась; и, скорее всего, до той поры, когда русские приступят к завоеванию самой Германии. Хотя останется ли к тому моменту там кто-нибудь из наших родственников, кто смог бы выслать страждущим в русском плену немецким генералам немного мармеладу и эрзацсигарет вместо табака, набитых сушеными капустными листьями, пропитанными синтетическим никотином?
В последнее время озверевший русский Иван набрал такую силу, что стал наносить удары просто сокрушительной силы, иногда не соразмеряя эту силу с тем, кто стал жертвой его нападений. Не понимаю – ну чем им помешала бедная Швеция, у которой и армии-то хватило всего на несколько дней боев? Правда, мы тоже в сороковом примерно с той же целью (не оставить в своем тылу возможного плацдарма для высадки вражеских войск) атаковали Бельгию и Голландию, поначалу стремившихся остаться нейтральными на этой войне. Вот и русские, захватив Швецию и разгромив наши войска в Норвегии, уменьшили экономический и оборонный потенциал Рейха и увеличили собственную мощь, заставив шведские заводы работать на свою армию.
Но предыдущие рекорды побило последнее русское наступление на центральном участке фронта и в Прибалтике: мы следим за событиями по сводкам их информбюро. Вроде бы тоже «двойные клещи», как в немецкой тактике, но не простые, а хитрые. Русские стратеги учли, что наше верховное командование бросит на деблокирование Смоленской группировки все доступные резервы: как вытащенные из тыла, так и соскобленные со «спокойных» участков фронта, и подготовили этим резервам достойную ловушку. Их панцеркорпуса особого назначения сомкнули свои клещи в таком глубоком тылу, где не было никаких немецких войск, кроме тыловых служб и стационарных гарнизонов, призванных поддерживать порядок. Вместо одного котла получилось два, причем оба располагались в таком глубоком тылу у русских, что ни извне, ни тем более изнутри эта проблема не решалась. Русские уже были не те, что полтора года назад; впрочем, и немцы тоже.
Я с усмешкой вспомнил, как покойный ныне фон Бок перед началом летнего наступления с невероятным апломбом рассказывал, что у Вестника Смерти (он же Крымский мясник) имеется лишь небольшое количество устаревших легких панцеров. Сразу после моего попадания в плен я имел честь хоть краем глаза оценить качество и количество панцеров, имевшихся в распоряжении Мясника. От панцергруппы подобного состава не отказался бы ни один командующий подвижными соединениями. В те июльские дни русские только отрабатывали тактику действий крупными подвижными механизированными соединениями – именно она позже позволит им поставить на колени Германию, Европу, а возможно, и весь мир.
Она, эта тактика, хоть и похожа на немецкую, но все же лучше, потому что русские панцеркорпуса особого назначения превосходят наши аналогичные соединения в подвижности, проходимости в плохих погодных условиях, а также в соотношении панцеров, боевых машин перевозящих панцергренадер, гаубичной, противотанковой и зенитной артиллерии, которая у русских в их подвижных соединениях исключительно самоходная. Кроме того, надо учесть, что новые русские панцеры защищены гораздо лучше немецких, имеют более мощную пушку и прекрасно обученные храбрые экипажи. До недавнего времени мы переигрывали их по качеству оптики прицелов и радиостанциям, то теперь, по данным нашего недавнего пополнения, на большинство русских танков и то и другое идет ленд-лизовского американского производства. После того как Британия перешла на сторону Рейха, весь поток направляемой ей помощи отправился прямиком к Советам.
Думаю, что в таких условиях, даже при самом благоприятном течении событий, Германии просто не дожить до следующего Рождества; да и какое Рождество может быть в стране, где уже открыто служат черные мессы, а вера в истинно арийское большинство (сиречь в Сатану) официально провозглашена государственной религией Третьего Рейха? Я никогда не обращал особого внимания на веру людей, дравшихся со мной бок о бок; все они – католики, протестанты различных вероисповеданий или даже иудеи – были моими боевыми товарищами. Но теперь, когда, по сообщениям недавно попавших к нам генералов, в Германии свирепствует черная инквизиция, которая за не восторженные мысли может отправить на жертвенный алтарь любого, даже несмотря на его чисто арийское происхождение. Русские непременно разрушат этот режим, не могут не разрушить – для этого и предназначены их панцеркорпуса, которые еще не вышли на пик боевой мощи. Но это русские. Мне (так же, как и каждому немцу из тех, что избежали тотального оболванивания через массовую пропаганду) теперь предстоит понять и принять решение, на какую сторону встать в схватке добра со злом.
Конечно, существует не только немецкая, но и русская пропаганда; но я сам видел многое из того, о чем она говорит, и скорее поверю русским, чем истеричным последышам Геббельса. Особенно тщательно русские обрабатывают троих: меня, быстроходного Гейнца и бывшего командующего 6-й армией Паулюса, которого они взяли, ликвидировав Харьковский котел. С нами регулярно лично беседует некая фрау Антонова, которая носит звание генерала их тайной полиции и, как мне кажется, является представителем тех сил, что год назад обеспечили внезапный перелом хода войны в пользу большевистской России. По крайней мере, рядом с другими русскими фрау Антонова выглядит как бриллиант в куче битого бутылочного стекла. Мне все время чудится, что я у нее на каком-то особом счету, что беседам со мной она уделяет времени больше, чем любому другому генералу, и что она хочет сообщить мне какую-то великую тайну, только пока не знает, как ей это сделать. То ли я не готов принять знания такого уровня, то ли для этого еще не пришло время.
* * *
31 декабря 1942 года. 23:45. г. Белосток, бывший дворец графов Браницких, штаб 1-го МК ОСНАЗ.
Командующий мехкорпусом генерал-лейтенант Бережной Вячеслав Николаевич.
За большим и богато накрытым новогодним столом собрались… нет, не царь, царевич, король, королевич, не свора добрых молодцев и тридцать три богатыря, а боевые товарищи, год назад начавшие свой боевой путь в занятом врагом Крыму. И неважно, днем раньше присоединился к нам этот человек или днем позже – костяк сформированной тогда команды сохранился, а извилистый, как след мудрой змеи, боевой путь за год привел нас из Евпатории в Белосток. Тоже своего рода знаковое место, только, в отличие от Евпатории, место нашего позора, а не славы. Именно здесь, под Белостоком, полтора года назад без толка и смысла почти в полном составе полегла или попала в плен мощнейшая полумиллионная группировка РККА, состоящая из частей 10-й, 4-й и 3-й армий. Вырвались из того мешка считанные единицы. И даже из тех, кто попал тогда в плен, до середины второй военной зимы почти никто не дожил. Но теперь, когда далеко на восток отсюда в таких же глухих и безнадежных котлах погибают две немецкие группировки, стиснутые железным кольцом окружения, эти погибшие в самом начале войны бойцы и командиры могут считать себя отомщенными.
В какой-то мере это и наша работа. Год наших неустанных боевых трудов выразился в том, что вместо боев на Волге и Кавказе под новый, 1943 год, Красная Армия пересекла госграницу СССР на всем ее протяжении и ведет бои на территории Восточной Пруссии, Польши, Венгрии, Югославии и Греции. Здесь, на Берлинском направлении, после освобождения Минска танкистами из мехкорпуса Лелюшенко и его соединения с частями, наступавшими из района Слуцка, образовалось второе внутреннее кольцо окружения вокруг немецкой группировки под командованием генерала Готхарда Хайнрици. Мы это знаем потому, что мехкорпус Катукова, успевший продвинуться на восток дальше Барановичей, сегодня утром получил приказ развернуться на сто восемьдесят градусов и возвращаться в восточную Польшу, в район Седльце, который сейчас удерживает моя левофланговая мехбригада.
Можно сказать, что сейчас наши подвижные механизированные и кавалерийские части вытянуты в нитку от побережья Балтики до самого района Люблина, который уже плотно оседлали поляки. Возвращение Катукова несколько уплотнит наш фронт, но все равно до подхода стрелковых дивизий это больше напоминает цепочку людей, которые, взявшись за руки, пытаются перекрыть движение на шоссе. Другой разговор, что по этому шоссе никто и никуда не едет, так как Германия еще не успела соскрести с Европы очередную порцию пушечного мяса, которую можно было бы бросить на восток под гусеницы наших танков.
Советские войска тоже (по крайней мере, до весны) наступать на Берлинском направлении не собираются. Операция «Багратион-2», которая далеко не завершена, потребовала от Красной армии полной самоотдачи и предельного напряжения людских и материальных ресурсов. Хотя задача освободить всю территорию СССР выполнена в полном объеме, но и заплатить за это, как я понимаю, пришлось недешево. Теперь главное не торопиться, ибо спешка хороша только при ловле блох.
И хоть Верховный давненько не вызывал меня в Москву на предмет посоветоваться, но я же вижу, что те еще старые беседы вполне пошли впрок. Сначала тщательная кропотливая подготовка, разведка вражеских позиций и скрытное накопление сил, и только потом – сносящий все до основания сокрушительный удар подвижных кавалерийских и механизированных соединений раздирающий боевые порядки противника на всю глубину стратегического построения. Надеюсь, что и следующая стратегическая наступательная операция, проведение которой я прогнозирую в марте-апреле грядущего года, будет готовиться с не меньшей тщательностью, чем летний план «Орион» или зимний «Багратион-2». Так выпьем же за товарища Василевского, ответственного за это планирование, который обладая послезнанием из будущего, не халтурит сам и не позволяет халтурить своим подчиненным…
Кстати, о поляках. Как я и предполагал, заняв Люблин, генерал Берлинг первым делом посадил там лояльное Советскому Союзу правительство Болеслава Берута, которое тут же объявило мобилизацию. В результате этого теперь под его началом уже не корпус, а целая армия и поток добровольцев, без всякой мобилизации желающих повоевать со швабами, никак не ослабевает. Так выпием же за генерала Берлинга, маршала Рокоссовского, поручика Ярузельского и других поляков, которые нам добрые боевые товарищи, а никакие не паны.
И еще о приятном. Последняя предновогодняя сводка Совинформбюро доложила, что «в течение дня 31-го декабря 1942 года части Четвертого Украинского фронта и Народно-освободительной Армии Греции (ЭЛАС) после тяжелых и продолжительных боев освободили столицу Греческой Республики город Афины. Главнокомандующий Народно-освободительной армией товарищ Арис Велухиотис провозглашен временным президентом Греческой народно-демократической республики, выбравшей социалистический путь развития».
Так что дружное: «Ура, товарищи!!!» за новогодним столом было вполне уместным. Освобождение Греции близится к концу, и теперь под контролем частей разбитой 68-го армейского корпуса немцев и местных профашистских формирований остаются только полуостров Пеллопонес и захваченный еще сорок первом году остров Крит. Контролировавший западную Грецию 22-й горный корпус еще осенью покинул свои позиции и под натиском частей Красной армии, выступавшей в союзе с местными партизанскими формированиями, начал отход на север вдоль берега Адриатического моря через Албанию, Черногорию и Боснию…
Таким образом, в 1943-й год можно смотреть с полным оптимизмом и уверенностью, что именно он, а не 1945-й станет годом нашей Победы… Ура, товарищи, шампанское налито, значит надо его пить!