1 января 1943 года. Вечер. Турция. Анкара. Площадь Кызылай. Дворец президента Турции «Чанкая».
Президент Турецкой республики Мустафа Исмет Инёню.
Турецкий президент Исмет Инёню, (до 1935 г. Мустафа Исмет-паша) смотрел прямо перед собой неподвижным взглядом. Бумага, полученная сегодня утром и в настоящий момент лежащая на столе, означала смертный приговор – как ему самому, так и всей Турецкой республике. За обтекаемыми словами советского дипломатического ультиматума проглядывали короткие, но веские слова: «Иду на вы!». Большевистский вождь, возомнивший себя красным императором, решил вернуть себе то, что когда-то Ленин подарил генералу Кемаль-паше, а также возместить все, что было недобрано во времена Российский империи. Список территориальных претензий впечатлял. Во избежание войны с могущественнейшей Красной Армией и ее греческими и болгарскими союзниками Турецкая республика должна была отдать русским Черноморские Проливы и прилежащие территории, армянам (а по факту все тем же русским) – всю бывшую Западную Армению с горой Арарат, грекам – область Смирны, а вовремя подсуетившимся курдам Мустафы Барзани – турецкий Курдистан.
После выполнения территориальных претензий требовалось выдать Международному трибуналу, составленному из представителей Греции, Болгарии и СССР, для суда и последующей расправы всех политических и военных деятелей, виновных в геноциде армян, понтийских греков и христиан-ассирийцев в 1915-22 годах. А ведь это цвет и гордость турецкого народа! Эти люди создали ту Турцию для турок, какова она есть сейчас – без иноверцев и инородцев; вооруженной рукой разгромили они вторгшихся англичан, греков и итальянцев, а потом неустанно боролись за целостность и этнически-религиозную монолитность турецкого государства. Отдать этих людей на поругание совершенно немыслимо, такого турецкий народ не простил бы и самому Ататюрку. Но большевистский вождь настроен решительно, потому что и армянская диаспора внутри СССР, и его новые греко-болгарские вассалы требуют турецкого унижения.
Отдельным пунктом в ультиматуме упоминалось о подписанном Турцией договоре с Германией о дружбе, взаимной помощи и ненападении, который прямо позволял трактовать Анкару как невоюющего союзника Третьего Рейха. Вон, шведы были грешны перед Сталиным в гораздо меньшей степени, подобных компрометирующих документов не подписывали вовсе – а все равно огребли от советского вождя по максимальной ставке. Когда одиннадцать месяцев назад тут, в этом кабинете, личный посланец Сталина отвечал на вопрос о будущих планах Советского Союза в отношении Турции, из его уст прозвучало, что у его руководства СЕЙЧАС нет никаких планов нападения на Турцию, но что после войны границы непременно изменятся, и то, что будет отрезано у союзников Третьего Рейха, обязательно будет добавлено к территории стран антигитлеровской коалиции. И добавил для убедительности, многозначительно приподняв бровь: «Горе побежденным». Вот и получается, что Греция и Болгария теперь, вместе с СССР – страны антигитлеровской коалиции, а Турция, не расторгнувшая своевременно этот злосчастный договор, оказывается союзником Третьего Рейха… И даже если прямо сейчас расстрелять министра иностранных дел Нумана Менеменчиоглы за этот недосмотр, то это уже ничего не изменит.
Ведь если как следует подумать, то станет ясно, чего хотел предшественник Сталина Ленин, когда помогал молодой кемалистской Турции избежать поражения со стороны западных держав и в первой очереди Греции. Оказывая безвозмездную материальную помощь, уступая территории и признавая людей генерала Кемаль-паши правомочными вести международные переговоры, основатель советского государства считал, что помогает такому же новорожденному, как Советская Россия, революционному антиимпериалистическому государству, своему будущему союзнику на международной арене.
А получилось то, что получилось. Как только генералу Кемаль-паше с позиции силы удалось договориться со странами Антанты, у Турции наступило охлаждение отношений с Советским Союзом. В последний год греко-турецкой войны французы и итальянцы, сепаратно договорившиеся с генералом Кемаль-пашой о соблюдении своих интересов, все больше поддерживали своих греческих союзников по Антанте на словах, а на деле помогали турецким республиканским войскам. Чуть позже, будто очнувшись, к этой схеме подключились и британцы, сдавшие турецкой армии оккупированную ими по Севрскому договору зону Проливов, и в том числе Истамбул. Когда войска кемалистов вступили в бывшую османскую столицу, безвластный и бессильный султан был тут же низложен, а дряхлая Османская империя окончательно прекратила свое существование, уступив место Турецкой республике.
Вот так гражданская война в Турции между старым и новым режимами началась и закончилась без единого выстрела – наверное, исключительно потому, что Кемаль-паша был не деятелем левого движения, а нормальным буржуазным националистом, которого благосклонно принимали и признавали в европейских столицах, несмотря на то, что его руки были по локоть в христианской крови. Таким образом господин Ленин, наивно спонсировавший кемалистскую революцию, остался с носом, если не хуже того, ибо предполагаемый друг обернулся врагом, а ведущие европейские страны остались при своих интересах. Впрочем, 24 июня 1923 года, когда был подписан Лозаннский договор, определивший место Турции в послевоенном мироустройстве, Ленин уже лежал тяжело больной в своей загородной резиденции и медленно умирал. Прочим советским функционерам тоже было не до Турции, ибо в России закончилась своя гражданская война и между победителями назревала схватка за власть такого масштаба, что перед ней бледнели многочисленные стамбульские дворцовые перевороты за последние пятьсот лет.
Казалось, что та история безнадежно забыта, но, как выяснилось, самые большие проценты начисляются именно по безвозмездным кредитам. Или дело в том, что в Кремле сейчас сидит не полуеврей-полукалмык, а обедневший потомок грузинских царей, у которого нелюбовь к турецкой нации была впитана вместе с молоком матери. И вот сейчас, когда в схватке Советской России и Третьего Рейха обозначился безусловный победитель, получающий в этом поединке без правил в качестве приза всю Европу, когда из-под облупившейся красной штукатурки стал проглядывать до боли знакомый имперский фасад, когда в американском посольстве бросившемуся туда турецкому министру иностранных дел с оскорбительной вежливостью объяснили, что Соединенные Штаты не вмешиваются в дела Старого Света до тех пор, пока Европейские державы не вмешиваются в дела обеих Америк – именно в этот момент Сталин предъявляет свой ультиматум. Точно так же, как в свое время европейские страны за спиной воюющей Греции договорились с Кемаль-пашой, Рузвельт за спиной этих самых европейских стран договорился о разделе мира со Сталиным. Ничего личного, как говорят американцы, только бизнес. Если цена хороша, то можно продать и родную мать, а не только каких-то там турок.
Тут надо сказать честно, что обстановка вокруг Турецкой республики осложнялась в течение всего года. Нет, сначала, когда после зимнего разгрома вермахта на флангах советско-германского фронта установилось длительное затишье, появилась надежда, что Великая Германия соберется с силами, преодолеет временные трудности и наголову разгромит этих наглых русских, которые когда-то позволили себе дерзость грозить ему, Мустафе Исмет-паше, в его же собственном кабинете. На фоне этих надежд даже Брянская операция показалось всего лишь наглой вылазкой, потребовавшей последних большевистских резервов. В том же турецкое правительство и армейское командование в своих посланиях уверяли сам рейхсканцлер Адольф Гитлер, его министр иностранных дел Иоахим Риббентроп, а также прославленные германские генералы Кейтель, Гальдер и Йодль. Мол, вот-вот развернется летнее генеральное наступление германской армии – и тогда большевистское государство разлетится вдребезги, как глиняная мазанка, которую лягнул слон.
Пронацистский переворот в Британии в Анкаре тоже восприняли как должное. Ничуть не расстроил турецкую верхушку и тот факт, что власти в колониях и доминионах не признавали новое британское правительство сэра Освальда Мосли. Зато появлялась неплохая возможность не только поживиться новыми территориями за счет Советского Союза (разгром которого ожидался буквально со дня на день), но и вернуть себе территории, что отняли у Османской Империи наглые европейские крестоносцы. В первую очередь имелся в виду богатый нефтью и относительно легкодоступный Ирак, которым правил король Фейсал Второй, семи лет от роду. То есть на самом деле при поддержке британцев правил его дядя по матери Абдул Иллах, двадцати девяти лет, но при утрате силовой поддержки со стороны британской Метрополии власть его грозила рассеяться как утренний туман под жаркими лучами полуденного солнца.
Сначала в Берлине и Анкаре рассчитывали, что власть над Ираком им передаст польская армия генерала Андерса, с потрохами продавшегося германской разведке, так что предпринимать каких либо конкретных действий не спешили. Но армия Андерса, так и не покинув пределов солнечной Центральной Азии, была полностью расформирована и ни в какой Ирак не попала. Вместо нее там неожиданно оказался 14-й кавалерийский корпус РККА, прежде несший службу в северном Иране – он, как единственная реальная боеспособная сила, взял под контроль королевский дворец в Багдаде, а также нефтепромыслы на севере и юге Ирака. Тогда в Анкаре сочли, что затевать войну с Советским Союзом несколько преждевременно. Сначала, мол, надо дождаться, пока непобедимый вермахт в генеральном сражении вдребезги расколотит Красную Армию, а уж потом…
А вот потом не было никакого «потом». Оказывается, копил силы и готовился к генеральному сражению не только вермахт. Туркам, наблюдающим за схваткой великанов из партера, казалось, будто вернулись ужасные времена Топал-паши, Одноглазого Лиса и Белого генерала. Русские не только выдержали хваленый тевтонский натиск, но и сами, как это у них говорится, разметали своего врага клочками по закоулочкам, и долетели эти клочки аж до Восточной Фракии. Не успели в турецком генеральном штабе опомниться, а Красной Армии бойцы стояли уже на турецкой границе напротив Эдирне (Андрианополь). Но тогда Аллах миловал, пронесло. Не обратив внимания на замершую от ужаса Турцию, русские вместе с перешедшими на их сторону болгарами да румынами принялись теснить по Балканскому полуострову в северном направлении немцев и венгров; то есть русские и союзные им войска не приближались к Стамбулу, а удалялись от него. И снова Анкару охватил приступ обманного благодушия: «Пронесло!».
И вот несколько дней назад на прием к президенту Исмету Инёню заявились двое. Нет, это еще были не советские дипломаты, доставившие послание (ибо его время еще не пришло), а начальник военной разведки генерал Азим Гюндус и начальник турецкого генерального штаба фельдмаршал Февзи Чакмак. Эти два достойных человека заявили, что ждать русского вторжения следует со дня на день. Войска, мол, в приграничной зоне, что в Болгарии и Греции, что на Кавказе, Иране и Ираке накапливаются большевиками почти открыто. Кстати, в Ираке, на базе введенных туда советских частей, из курдского племенного ополчения пешмарга формируется так называемая курдская Красная Армия, командующим которой провозглашен известный вождь курдов Мустафа Барзани. Его сторонники болтают, что курдам сулили даже не автономию, а свою равноправную союзную республику и все прочее, что они хотят, лишь бы они были преданными союзниками СССР. Удар грозит обрушиться на Турцию сразу с трех, а то и со всех четырех сторон, ибо в Сирии – подмандатной территории, находящейся в непонятном статусе Французской республики – тоже отмечаются подозрительные политические шевеления. Очевидно, агенты Кремля проникли и туда.
Все, что в таких условиях может сделать президент Турецкой республики – это отдать приказ командующим войсками всех уровней оказывать сопротивление до последнего турецкого солдата, самому же искать хитрый путь к спасению. Благо до начала боевых действий есть еще два дня. Нет, это не для него. Президент турецкой республики Исмет Инёню героически погибнет на рабочем месте вместе со своей страной. Должен же хоть кто-то помочь Турции выплатить большевикам старый долг более чем двадцатилетней давности…
* * *
2 января 1943 года. Утро. Болгария. Пловдив. Штаб 4-го Украинского фронта.
Присутствуют:
Командующий фронтом – генерал-полковник Константин Константинович Рокоссовский;
Командующий Черноморским флотом – вице-адмирал Виктор Сергеевич Ларионов;
Командующий 1-й конно-механизированной армией – маршал Семен Михайлович Буденный;
Командующий 12-й армией – генерал-лейтенант Андрей Антонович Гречко;
Командующий 37-й армией – генерал-майор Петр Михайлович Козлов;
Командующий 1-й болгарской армией – генерал-лейтенант Владимир Дмитров Стойчев;
Командир отдельной гвардейской тяжелой механизированной штурмовой бригады – генерал-лейтенант Антон Иванович Деникин.
Все присутствующие на совещании у командующего фронтом, знали, что он только что вернулся из Москвы, которую посещал с краткосрочным визитом. Причем уезжал Рокоссовский в звании генерал-лейтенанта, а вернулся генерал-полковником, имея на груди звезду Героя СССР, третий орден Ленина и ордена Суворова и Кутузова 1-й степени, которыми он был награжден по совокупности заслуг в ходе летне-осенней кампании 1942 года. Такое оптовое награждение объяснялось в основном тем, что с определенного момента 4-й Украинский фронт ходил у командования в пасынках, судьба войны решалась на Балтике и на Центральном участке фронта. Товарищу же Рокоссовскому командование было благодарно в основном за то, что он сам, без окриков и подсказок свыше, решал сложные задачи войны на удаленном театре военных действий в условиях особо сложной военно-политической обстановки.
Когда русский баснописец Крылов писал басню про лебедя, рака и щуку, он не представлял, что значит заставить воевать в одной упряжке сильно недолюбливающих друг друга греков, югославов и болгар, к которым до кучи добавлялись албанцы, находящиеся в контрах со всеми своими соседями. А советский контингент при этом ограничен до минимума, другие фронты, решающие первоочередные стратегические задачи, жрут ресурсы по максимуму. Положение фронта осложняли извилистые линии снабжения, а это почти тысяча километров раздолбанных проселочных дорог. При этом больше половины пути проходило по территории Румынии. Не от хорошей же жизни в нашей истории Советский Союз организовал железнодорожную паромную переправу Ильичевск-Варна лишь бы не возить грузы из СССР в Болгарию и Югославию через территорию якобы союзной социалистической Румынии? А командующему 4-м Украинским фронтом в таких условиях предстояло воевать, и он справился, показав впечатляющие результаты при минимуме затраченных ресурсов.
И вот теперь, как награда за труды – и ордена, и повышение в звании, и новое ответственное боевое задание Партии и Правительства. У товарища Апанасенко на Закавказском фронте своя задача, у товарища Рокоссовского на 4-м Украинском фронте – своя. И важность Западной Армении и возможного образования Советского Курдистана не идут ни в какое сравнение со стратегической важностью Черноморских проливов, особенно в рассуждении будущей безопасности Черноморского региона. Не зря же о захвате Проливов задумывались все Российский цари, начиная от Петра Великого, первым зацепившегося за Азово-Черноморский регион, и заканчивая злосчастным Николаем Вторым. Ведь пока эти проливы контролируются турками, какие бы соглашения ни существовали по этому поводу, любой вражеский флот в какой-то момент может оказаться в прямой видимости от Севастополя. Как никогда близко к решению этой проблемы Россия подошла во времена русско-турецкой войны за освобождение Болгарии. Но все успехи русской армии были слиты в унитаз русской дипломатией, заранее пообещавшей, «что на этой войне Россия не сделает себе никаких территориальных приобретений». А как только война закончилась, за ней последовал Берлинский конгресс, на котором России пригрозили войной с общеевропейской коалицией, если она не уступит свои позиции в Болгарии и Румынии.
И вот настал тот момент, когда и Европе, и Турции предстояло заплатить за свои грехи оптом, так сказать, по Гамбургскому счету.
– Итак, товарищи, – с серьезным видом сказал Рокоссовский, – советские командование поставило перед нами задачу – после объявления войны турецкой республике нанести удар по ее вооруженным силам и, освободив оккупированный пятьсот лет назад Константинополь, овладеть Черноморскими проливами Босфор и Дарданеллы. Точно так же, как это сделали наши товарищи, разблокировавшие Балтийскому флоту выход в Северное море, мы должны разблокировать Черноморскому флоту в море Средиземное и сделать так, чтобы больше ни один враг не смог проникнуть через Черноморские проливы к нашим берегам. Для этого у нас есть все необходимое, и грех будет не оправдать оказанное доверие. Ультиматум турецкому правительству поступил вчера на рассвете, дав президент Инёню трое суток на размышления. На такие ультиматумы отвечают либо сразу, либо не отвечают совсем, поэтому уже сейчас мы понимаем, что наш ультиматум будет отвергнут, и за Константинополь, Босфор и Дарданеллы придется сражаться…
После этих слов в помещении штаба наступила звенящая тишина. Все присутствующие на этой встрече генералы – вне зависимости от того, в какой армии они служили раньше и в какой сейчас – понимали важность исторического момента, но для двоих из них этот день в любом случае носил особенный характер.
Для генерала болгарской Армии Владимира Стойчева, лихо надвинувшего козырек фуражки на один глаз, это было предвкушение момента национального торжества, нечто вроде публичного убиения и погребения престарелого Змея Горыныча, после чего для его народа начнется украсно украшенная, лепая со всех сторон жизнь. Исторический союз с Германией, куда Болгарию втравила ее европейски образованная элита, не решал этот вопрос вовсе, ибо на протяжении почти всей своей истории Турция по большей части была надежным антироссийским оплотом, а редкие периоды российско-турецкой дружбы воспринимались в Европе как исторические недоразумения. И вот теперь именно болгарская армия, вкупе с русскими братушками, поставит последнюю точку в существовании этого страшного и уродливого госудобразования, веками жиревшего на крови и слезах соседних народов.
Для генерал-лейтенанта Деникина (в этом звании служившего в Русской Императорской Армии, Вооруженных Силах Юга России и Рабоче-крестьянской Красной Армии), Босфорско-Дарданелльская операция, являющаяся составной частью плана «Нахимов», тоже воплощала собой все самые заветные мечты. Только вот ему было немного обидно, что это историческую операцию проводит не русская императорская армия, которая готовилась к ней чуть ни не с Петровских времен, а проклинаемые белой эмиграцией большевики, поймавшие такой момент, когда мощь их Красной России стала сопоставима с мощью всей Объединенной Европы. А может, дело в том, что только при большевиках-сталинистах экономическая мощь России стала хоть немного соответствовать ее размерам. Географическая огромность, которая так долго пугала европейских политиков, наконец-то обрела реальное содержание. И именно к генералу Деникину командующий фронтом и обратился в первую очередь – так сказать, с персональным напутствием.
– Значит, так, Антон Иванович, – сказал Рокоссовский, – вашей бригаде в предстоящей операции отводится одновременно и самая трудная, и самая почетная роль. Именно ваши бойцы будут штурмовать в лоб бывшую столицу Османской империи. По данным нашей разведки, турки спешно готовят город к обороне, сооружают баррикады, формируют отряды городского ополчения из всяких фанатиков, поклявшихся умереть, но не пустить в город урусских гяуров…
Деникин в ответ сдавленно хихикнул.
– В первом вопросе мы им, Константин Константинович, обязательно поможем, – отсмеявшись, сказал он, – доставка прямо к гуриям фирмой гарантируется, а вот не пустить нас в город у них, извиняюсь, вряд ли выйдет. Не тот класс команды.
– Набрались вы, Антон Иванович, разных словечек у своих инструкторов, – поморщился Рокоссовский, – ну да ладно. Должен сказать что, штурмовать вы будете Старый Город, который и есть, собственно, Константинополь времен Византии. В этом вам помогут обычные, немеханизированные штурмовые батальоны, ведь ваши штурмовые самоходки и машины поддержки пехоты не везде пролезут. К тому же с верхних этажей средневековых домов, карнизами висящих над улицей, на боевые машины слишком легко и удобно сбрасывать всякую дрянь, вроде бутылок с бензином и ручных гранат.
– Ничего, – хмуро ответил Деникин, – прорвемся. В Белграде против нас, чай, не турецкие оборванцы были, а немцы с усташами – и то так им дали, что только брызги в стороны полетели. Много хороших офицеров мы там потеряли, но еще больше пришло под наши знамена даже из тех, что первоначально пошли с Красновым. С сатанистом Гитлером русским не по пути.
– Хорошо все, что хорошо кончается, господин Деникин, – проворчал в усы Буденный, – лучше было бы, если бы ваши приятели царские ахвицера и вовсе не ходили вместе с Красновым воевать против собственного народа – ни в Гражданскую, ни тем более сейчас. Но взыграла барская спесь: как же, сермяжное быдло – и у власти…
– Семен Михайлович, – быстро, пока Деникин не успел вспылить, проговорил адмирал Ларионов, – вы же должны помнить, что время ТОГДА было такое смутное, что многим ни черта не было понятно, не то что СЕЙЧАС. К тому же еще существовало такое явление, как месье Троцкий со своей камарильей углубителей революции, которые, даже захватив в стране всю власть, продолжали разрушать ее с неистовством безумцев. Не было бы их, не было бы и белого движения, гражданской войны, двадцати миллионов погибших и двух миллионов эмигрантов, а немногочисленные противники товарища Ленина ограничились бы ворчанием на кухнях…
Деникин хотел уже было поблагодарить адмирала Ларионова за заступничество, а Буденный возразить, как Рокоссовский вроде бы негромко, но внушительно рявкнул:
– Тихо, товарищи генералы и некоторые маршалы! – веско произнес он. – Разве не стыдно – разгалделись как дети в песочнице! Как сказал товарищ Сталин, Гражданская война закончена; кто бежал, тот бежал, кто убит, тот убит. И товарищ Ларионов прав в том, что и офицеры тогда тоже попадались разные, и революционеры. Если агнцы с козлищами мазаны одной краской, то не каждый их сразу различит. Только не было у страны тогда иного пути, кроме как вперед, к победе Советской Власти, какие бы попутчики тогда за ее ни уцепились, повиснув как клещи на собаке. Иначе – развал, гибель, крах… Тогда бы вы не только единую и неделимую не увидали, но и саму Россию интервенты разодрали бы на тысячу кусков. Хотя и на двадцатом году советской власти в органах еще оставались сволочи, продолжавшие обманом и подлогом искать белогвардейцев среди настоящих большевиков…
Немного помолчав, Рокоссовский с мрачным видом добавил:
– С другой стороны, товарищ Буденный тоже прав. Хорошо все, что хорошо кончается. В моем случае во всем разобрались, меня освободили и как полностью невиновного реабилитировали, а мерзавцев-троцкистов, фальсифицировавших дело, самих арестовали и расстреляли. Другим же повезло гораздо меньше. Впрочем, товарищи, к нашим Стамбульским делам это не имеет ровным счетом никакого отношения.
– А все-таки, Константин Константинович, – гордо вскинул голову Деникин, – позвольте поинтересоваться у Виктора Сергеевича, на чьей бы стороне он выступил, попади его эскадра не в сорок второй, а в злосчастный семнадцатый год…
Адмирал Ларионов дождался утвердительного кивка Рокоссовского, которому тоже стал интересен этот вопрос и ответил генералу Деникину.
– Сорок второй год, – несколько меланхолично произнес он, – тоже должен был оказаться злосчастным, но ничего, управились же. Фронт же, Антон Иванович, сейчас не на Волге, у Ржева и Питера (как в нашем прошлом на эту дату), а повсеместно уже перешагнул довоенную границу. Думаю, что и в семнадцатом году мы тоже бы управились не хуже… Постарались бы побольнее дать по рукам Вильгельму, чтобы слишком не задавался, а самое главное, помогли бы России соскочить с союза с Антантой, ибо с такими друзьями, как Англия и Франция, врагов никаких и вовсе не надо.
– Так все же, Виктор Сергеевич, – продолжал настаивать Деникин, – вы не ответили, за кого бы вы были – за красных или за белых?
– А за тех же, что и сейчас, Антон Иванович – за Россию-матушку и товарища Сталина! – несколько резко ответил Ларионов, которому надоели эти беседы «в пользу бедных». – А ваш Корнилов – баран, вообразивший себя львом – это вообще разговор ни о чем. И хватит об этом. Баста! Константин Константинович верно сказал, что к нашим Стамбульским делам этот вопрос отношения не имеет.
После этих слов генерал-лейтенант Гречко, который все время, пока между старыми противниками шла дискуссия, старался делать непроницаемое лицо, сдавленно хихикнул, а Буденный от столь нелестной оценки старого врага заржал в голос. И даже Рокоссовский, который как командующий фронтом предпочитал оставаться над схваткой своих подчиненных, сдержано улыбнулся.
– Действительно, товарищи, – кивнул он, – давайте лучше о деле. Виктор Сергеевич, что там у вас с десантом на Босфоре?
– Поскольку год сейчас отнюдь не шестнадцатый, – ответил адмирал Ларионов, – батареи, прежде закрывавшие вход в Босфорский пролив, уже двадцать лет как разоружены и заброшены. Все, что турки способны противопоставить нам на этом направлении, это минные поля в прибрежной акватории и на суше и наскоро вырытые в каменистой почве окопы. Поскольку высадку будут поддерживать огнем корабли черноморского флота, последнее препятствие (для десанта, по крайней мере) несерьезно. Особенно в свете, так сказать, ограниченной боеспособности турецких солдат. Как только с кораблей полетят «чемоданы», турки не станут ждать, пока на позициях их сравняют с землей, а, взяв ноги в руки, постараются удрать в безопасное место. Да и зачем стоять насмерть, если в дальнейшем это не сулит удалого грабежа и безудержного насилия над мирными безоружными гяурами, а вместо того предстоит драться с настоящими детьми иблиса, которые уже намотали на свой кулак немецкие кишки, а теперь пришли за бедными османами. Тем более мы планируем опять применить катера на воздушной подушке, которые так хорошо зарекомендовали себя на Балтике. Не знаю, что уж подумают бедные малограмотные дети природы, когда прямо у них на глазах русские корабли для выброски десанта начнут выходить прямо на сушу и рассекать по ней будто так оно и положено.
– Вот это верно, господин Ларионов, – согласился болгарский генерал, – но все же турок не стоит недооценивать. Если крысу загнать в угол, то, находясь в отчаянии, она кинется даже на бульдога. Поэтому надо или позволить им сбежать, или, не дав кинуться, расстрелять их скопища с безопасного расстояния.
– Возможно, вы и правы, Владимир Дмитриевич, – ответил адмирал Ларионов, – но мы в любом случае не ставим перед собой задачу завоевать всю Турцию. Не стоит повторять ошибку, которую двадцать лет назад допустили несчастные греки. Если бы они ограничились только обороной так называемой области Смирны, в которой тогда высок был процент греческого населения, то все у них было бы хорошо. Но они полезли на Анкару (видимо, пожелав насладиться зрелищем капитуляции Кемаль-паши) и жестоко за это заплатили. Добро бы эта расплата коснулась только греческих политиков и генералов, расстрелянных по приговору трибунала за то, что они допустили это эпическое поражение. Так ведь нет – вместе с собой эти деятели утащили в могилу несколько десятков тысяч греческих солдат и около полутора миллионов мирных жителей, вырезанных после победы турецкой армии.
Генерал-полковник Рокоссовский хмыкнул и добавил:
– Вот именно поэтому товарищ Сталин сказал, что на европейском театре военных действий нас интересует только так называемая зона Черноморских Проливов, и больше ничего. Поэтому сразу после того как морская пехота захватит плацдармы на европейском и азиатском берегу Босфора, ее инженерные подразделения наведут через пролив наплавной мост, по которому на азиатский берег переправятся кавалерийские и механизированные части армии товарища Буденного. Что касается болгарских частей, то они наступают двумя сходящимися клиньями из районов Александрополиса и Иловайловграда на Радосто. Задача – после прорыва фронта не дать основной части османских войск, сконцентрированных сейчас у границы, отступить на Галлиполийский полуостров и к Константинополю, прижать их к берегу Мраморного моря, после чего подвергнутся уничтожению или будут вынуждены капитулировать. На левом фланге фронта 37-я армия товарища Козлова аналогичным образом отжимает свою часть турецкой армии к берегу Черного моря. Одновременно 9-я армия товарища Гречко, конно-механизированный корпус товарища Буденного и сводная штурмовая группа товарища Деникина с максимально возможной скоростью продвигаются в оперативной пустоте в направлении Константинополя и решают главную задачу операции «Нахимов»… Давайте сверим часы – сейчас десять часов пятнадцать минут утра второго января. Начало артподготовки в шесть утра четвертого числа, начало наступления в восемь утра того же дня на рассвете. На этом все, товарищи, все свободны.
Уже после совещания у командующего Деникин, взяв за локоток адмирала Ларионова, отвел его в сторону и, потупив взор, хмуро произнес:
– Хочу покаяться, Виктор Сергеевич, ибо грешен я перед вами. Не уберегли мы нашего комиссара, господина Тамбовцева… Во время боев в Белграде это было. Он по старой привычке с нашими русскими перебежчиками все время сам старался беседовать, и нашлась ведь одна тварь, которая припрятала в рукаве Вальтер-ППК… Господа офицеры этого скрутили и в контрразведку сдали, а поздно уже было… Медицина тут, говорят, бессильна. На допросе узнали, что задание у того типа от генерала Краснова было: комиссара и вашего покорного слугу, значит, порешить, а в бригаде поднять прогерманский мятеж. Только не вышло у него ничего, уж больно наши офицера Александра Васильевича любили, а германцев с их фюрером, напротив, почитают примерно как чертей…
– Понятно, – сухо кивнул Ларионов, – а вы-то, Антон Иванович, при этом куда смотрели? Такого человека потеряли! Ну да ладно, господин Деникин, пойдемте, помянем раба божьего Александра Тамбовцева, честно выполнившего ЕГО наказ поступать только по совести.
* * *
3 января 1943 года, Утро. СССР. Ивановская область, спецобъект НКВД «Дача в лесу».
Бывшая русская Великая Княжна, дочь русского императора Александра III и внучка датского короля Христиана IX, Ольга Александровна Романова.
Уже два месяца семейство Романовых-Куликовских обитало в глухом русском лесу, вдали от всяческой цивилизации. Хозяином на этом объекте (или, по-большевистскому, комендантом) считался седовласый дед Степан; он успел послужить и в дворцовых гренадерах при братце Ники, и в Первой Конной Армии Буденного, а также в спецотряде НКВД по борьбе с контрреволюцией (соответственно, уже при большевиках). Кто этот дед был по званию – Бог весть. Может, и генерал НКВД в отставке, которого советское руководство по-свойски попросило присмотреть за важными персонами, то ли почетными узниками, то ли не совсем желательными гостями.
Помогали деду Степану двое молодых людей, чем-то неуловимо похожих на своего начальника. Звали их Петр и Макар; и насколько дед был разговорчив, настолько эти двое оказались молчаливы. Лишнего слова и клещами не вытянешь. Парни выполняли роли то ли охранников, то ли помощников по дому, ведь молодое поколение Романовых-Куликовских страдало от болезни, которую дед Степан именовал «хронической жопорукостью»: ни дров наколоть, ни русскую печь истопить Тихон с Гурием были не в состоянии.
Датские же невестки Ольги Александровны Агнет и Рут и вовсе находились в состоянии постоянного тихого ужаса и все время плакали, стараясь, правда, делать это незаметно. Им казалось, что сейчас из леса выйдут дикие медведи и начнут жрать их живьем. Дед Степан, услышавший от Гурия об этой эротической мазохистской фантазии датчанок, сперва полчаса ржал в голос, потом попросил объяснить глупым европейкам, что медведь так не питается. Мол, он сначала убьет свою жертву, засунет под какую-нибудь корягу, чтоб не достали волки, даст мясу с недельку как следует протухнуть, а только потом будет вкушать деликатес под названием «баранина датская безрогая и безмозглая». Впрочем, какие же зимой могут быть медведи? Спят они сейчас, сосут лапу и видят сладкие сны. Вот весной – совсем другое дело. Весной медведь просыпается голодный, худой и злой, и тут же начинает бродить в поисках вытаивающих из-под снега тушек всякого зверья, погибшего зимой от морозов. Если кто сдуру попытается со спецдачи сбежать, то к весне он как раз будет годен медведю на пропитание. Слегка оттаявший, но уже вонючий. Минус тридцать по Цельсию, как сейчас, это цветочки; а бывает и минус пятьдесят, когда вороны от холода на лету замертво падают…
Одним словом, запугал старый большевик двух датчанок до полусмерти. У них там, в Дании, таких лесов отродясь не было, а если даже если и были, то исчезли более тысячи лет назад, когда Европа перестала быть страной лесов, болот и непролазного бездорожья. Тут, в России, бездорожье было еще в самом разгаре. Хоть Ивановская область – это далеко не глухая Сибирь, но и тут, всего в двухстах верстах от Москвы, на километры вокруг их уединенной «дачи» ни одной живой души. С внешним миром обитателей спецобъекта связывали только извилистая проселочная дорога (ведущая через густой лес и по зимнему времени занесенная саженными сугробами) и радиоприемник Телефункен – единственная ценная вещь, которую им позволили взять из датского дома в Боллерупе. Впрочем, как было обещано, датская полиция, которую никто не отменял, продолжала следить за сохранностью их дома. После войны, когда Дания официально станет частью СССР, они вполне могут жить в этом доме жизнью частных лиц.
По дороге два раза в неделю на дачу приезжал гусеничный вездеход, доставлявший продукты и свежую большевистскую прессу. Но именно Телефункен был для Романовых-Куликовских единственным окном во внешний мир, или, если точнее, замочной скважиной, через которую обитатели дачи могли подслушать и узнать самые свежие новости. Чтобы этот приемник мог функционировать, возле дома установили ветряк с генератором – он заряжал аккумуляторы, от которых и питался радиоприемник. Других электроприборов в доме не было, по крайней мере, Ольге Александровна о них ничего не знала. Два раза в день все обитатели дачи собирались вместе, чтобы послушать сводки Совинформбюро или последнее советское новшество – магнитофонные записи прямых репортажей с поля боя.
Иногда передача начиналась с хриплого грохота залпов множества орудий и истошного воя гвардейских минометов, посылающих врагу свое огненное проклятие, после чего торжествующий голос Левитана произносил: «В добрый час!» и принимался перечислять наименования фронтов, перешедших в наступление, а также номера общевойсковых армий и мехкорпусов особого назначения, вырвавшихся на оперативный простор. А потом в каждой следующей сводке – названия освобожденных населенных пунктов, только успевай втыкать в карту булавки с красными флажками.
Когда в начале декабря лязгнувшие под Оршей танковые клещи красных отсекли смоленскую группировку немцев, Николай Куликовский, который два года (с четырнадцатого по шестнадцатый) провел в окопах той войны, только тяжко вздохнул. Старая русская армия была не в состоянии производить наступательные операции такого масштаба и, самое главное, у нее не получалось достигать решающего результата. Две последующие недели по сводкам было видно, что немцы при помощи ошметков, соскобленных со всей Европы, сжигая последние резервы, долбятся в активную оборону под Оршей и Могилевом как дятлы в бетонный столб. Потом начинается еще одно наступление красных по глубоким тылам германцев, будто вернулись времена Батыя и Аттилы; снова в оперативной пустоте мчатся советские танки, и новые клещи смыкаются в глубоком немецком тылу…
В такие моменты дед Степан только усмехался в седые усы. Романовы-Куликовские, жадно слушавшие новости, это понятно, но он-то знал, что в эти моменты вся огромная советская страна, приникнув к приемникам и репродукторам радиосети, замирала от чувства сопричастности с великими событиями. Впрочем, слушали не только «Радио Коминтерна», «Голос Москвы» и недавно появившийся в эфире «Маяк». В прочее время, свободное от прослушивания обязательных передач, позволялось слушать любые другие радиостанции, даже вражеские. А что они там услышат? Надсадные стоны и истеричные вопли Геббельса по поводу того, что их, нацистов, опять поимели с особым цинизмом в крайне неприличной форме. Или траурную передачу на ВВС по поводу гибели на Восточном Фронте очередной элитной части королевских вооруженных сил. При этом по скорбным словам короля Эдуарда нельзя определить, чьему покровительству он поручает души погибших за него солдат: Богу, или, может быть, Сатане, которому он теперь служит вольно или невольно.
После прослушивания передач и той, и другой стороны Николаю Куликовскому даже начинало казаться, что большевики так развлекаются, играючи отсекая от Третьего Рейха один кусок плоти за другим. Он еще не видел своими глазами, на что способен механизированный ОСНАЗ, но уже видел в деле десантный корпус все того же особого назначения – по аналогии его можно было сопоставить только с петровскими гвардейскими полками. Лучшие из лучших, с лучшим вооружением, под командой самых талантливых генералов и офицеров.
– Германцам конец, – составив окончательное мнение, сообщил он царственной супруге и сыновьям, – не пройдет и года, как их Империя Гитлера падет, причем даже с еще большим шумом, чем тогда пала Империя кайзера Вильгельма. Удар будет тем более сокрушительным, что на континенте будет только один настоящий победитель, ибо король Георг не в счет, как и все прочие союзники господина Сталина. Их интерес он будет соблюдать только до тех пор, пока они не мешают его интересу. Должен сказать, что задач такого масштаба не ставил перед собой ни один монарх, за исключением разве что самого Петра Великого.
Эти слова были услышаны то ли самим дедом Степаном, то ли одним из его подручных – и вот сегодня на дачу прибыл не один вездеход, а два. На одном из них, как обычно, привезли продукты и всякую всячину, а из другого вышли несколько человек в зимнем армейском обмундировании. Майора Мехмета Османова Куликовские-Романовы узнали сразу; да и трудно не узнать человека, который круто, буквально об колено, переломил их жизнь. Однако моложавая женщина неопределенного возраста, прибывшая вместе со «старым знакомым», была им незнакома. Но три красных эмалевых ромба, закрепленные в петлицах полушубка и властный, уверенный вид незнакомки говорили о том, что это очень и очень большое начальство. И точно – дед Степан при виде гостьи вытянулся в струнку и отрапортовал, обращаясь к гостье как к комиссару государственной безопасности третьего ранга товарищу Антоновой. Действительно, очень высокое звание (такое имел не каждый руководитель республиканским НКВД) и равное армейскому генерал-лейтенанту. Впрочем, гостья вела себя на объекте вполне по-свойски. Выслушав рапорт, сказала «вольно» и далее, коротко расспросив деда Степана, направилась к дому, где ее уже ждало впавшее в ступор от ужаса семейство Романовых-Куликовских.
На таких, как майор Османов, Николай Куликовский насмотрелся на фронте Империалистической, где те массово воевали с германцем. Дав на Коране клятву верности русскому царю, эти офицеры-мусульмане были его преданными слугами ровно до тех пор, пока он не отрекся от престола, тем самым освободив их от клятв. И этот тоже поклялся в преданности красному императору и будет предан ему как пес, но вот госпожа Антонова была ему непонятна. В Старой Имперской России вести себя с такой властной уверенностью не могли даже княгини императорской крови; даже его жена при всех ее достоинствах была только игрушкой обстоятельств и рабой исповедуемых высшим светом условностей. Напротив, стоящая перед ним госпожа Антонова сама задавала правила, которым потом следовала. Ну где еще можно увидеть генерала советской политической полиции, который, войдя в дом, перекрестится на висящие в красном углу образа? Дед Степан при этом сделал непроницаемое лицо, а Петра с Макаром вообще никто и ни о чем не спрашивал. Не доросли исчо.
Пожав супругам руки и представившись, госпожа Антонова пригласила их присесть за стол, обсудить некоторые животрепещущие вопросы мирового бытия. А молодое поколение то (есть Тихон с Гурием и их жены), уже выучившиеся к тому времени немного лопотать по-русски, пусть оденутся потеплее, возьмут лыжи и отправятся на прогулку, или хотя бы поиграют во дворе в снежки. Ибо во многих знаниях многие печали, а эти четверо еще слишком молоды для того, чтобы печалиться сверх необходимого. Как только молодежь, послушавшись этого совета, под суровым взглядом деда Степана оделась и отправилась услаждать себя дикарскими забавами, Нина Викторовна кивнула и, пронизывающе глядя прямо в глаза Ольге Александровны, произнесла:
– Ну вот мы и свиделись, ваше бывшее императорское высочество. А то раньше мне все было недосуг, да и вы тоже дозрели до этого разговора совсем недавно…
– Я вас не понимаю, уважаемая Нина Викторовна, – вздрогнув от этого пронизывающего взгляда, ответила сестра последнего русского императора, – к какому разговору я стала готова лишь недавно?
– К тому, – загадочно ответила госпожа Антонова, – который задаст рамки вашего существования на многие годы вперед и, возможно, изменит представление людей о том, что такое есть Российская Империя и что такое дом Романовых.
– Российской империи уже не существует, как и дома Романовых… – с горечью ответила бывшая великая княгиня, – она умерла вместе с моим братом.
В ответ на это утверждение комиссар госбезопасности Антонова пожала плечами и достала из нагрудного кармана ярко-красные «корочки», на которых, оттиснутый золотом, красовался не большевистский символ, характерный для таких удостоверений (т. е. красная звезда), а имперский двуглавый орел. Раскрыв это красную книжечку, госпожа Антонова показала бывшей великой княгине цветную фотографию себя, любимой, в мундире при погонах, а также дату выдачи этого служебного удостоверения. Оказалось, что он был выписан 12-го сентября 2012 года на имя полковника Службы Внешней Разведки Антоновой Нины Викторовны. Печать (тоже с двуглавым орлом) и подпись начальника службы, некоего М. Фрадкова.
От изумления Ольга Александровна не могла произнести ни слова. Конечно, это удостоверение могло оказаться мистификацией, но вклеенная в него цветная фотография практически исключала такой вариант. Тут же вспомнились распространяемые ведомством доктора Геббельса различные страшилки и легенды о неких русских «учителях» или «старших братьях», которые подсказывают большевикам, что и как делать. Если предположить, что госпожа Антонова и есть одна из таких «учителей», то многие факты встают на свои места, но все же остается непонятным, что именно этой всемогущей особе требуется от несчастных изгнанников, уже больше двадцати лет живущих как простые обыватели?
Этот вопрос бывшая великая княгиня и собиралась задать своей гостье, да не успела, так как та заговорила сама.
– Империи, – с загадочным видом произнесла госпожа Антонова, – так просто не умирают. Чтобы Империя окончательно погибла, должен полностью исчезнуть ключевой для ее существования этнос. Поскольку русский народ жив, то можно сделать вывод, что и Российская империя тоже не погибла и не исчезла, а всего лишь сменила оболочку (то есть правящий класс) и почти без территориальных потерь трансформировалась в новую форму. Если вы внимательнее присмотритесь к Советскому союзу, то обнаружите, что он построен из того же строительного материала и по тому же проекту, что и старая Империя, разве что без некоторых архитектурных излишеств.
– Как я понимаю, – ответила немного пришедшая в себя Ольга Александровна, – архитектурными излишествами вы называете правивший в России дом Романовых, высшую аристократию и дворянство…
– Разумеется, – кивнула Нина Викторовна, – давайте я поясню вам свою мысль. Начнем с дворянства. Сначала все в российском государстве было просто замечательно. Мужик был прикреплен к земле и сохе, а дворянин, обязанный службой государю, к коню и сабле. При всей своей прижимистости мужик понимал, что не будет дворянского войска – придут злые татары, заберут все нажитое непосильным трудом, убьют старых и малых, а здоровых и сильных угонят в полон. Сам же мужик воюет только тогда, когда сильно припрет, потому что для этого дела нужна сноровка, а ему тренироваться некогда – у него то уборочная, то посевная, то сенокос, то еще что-нибудь, а необученный человек на поле боя – не воин, а смазка для копья. Ведь верно?
– Верно, – вместо супруги ответил Николай Куликовский, – дворяне – сословие служилое и боевое, в связи с чем я просто не понимаю, каких образом оно оказалось в числе перечисленных вами архитектурных излишеств?
– Все просто, – мрачно произнесла Антонова, – указ о вольности дворянства избавил дворян от службы в обязательном порядке, а указ о вольности крестьянства дал им в руки шальные выкупные деньги. Но даже до этого при достаточном количестве дворян служивого люда все равно не хватало, поэтому Петр Великий и ввел свой табель о рангах, позволяющий подпитывать дворянство талантливыми людьми из простонародья. Но при этом множилось количество дворян, которые, получив по наследству дворянское достоинство и поместье в качестве дохода, и вовсе не хотели служить. Потомки бойцовых волкодавов становились комнатными мопсами, и чем дальше шло время, тем меньше было среди дворян служилых людей и больше обыкновенных бездельников. На момент начала первой мировой войны на два миллиона дворян вообще служили только двести тысяч человек. Один из десяти, включая тех разночинцев, что выслужили дворянское достоинство, поднимаясь по служебной лестнице. С высшей аристократией было то же самое. Недаром тот же Петр Великий начал давать титулы своим нетитулованным соратникам, потому что бояр и князей рюриковой крови много, а командовать армиями и управлять губерниями некому. И то и другое обозначало катастрофу, итогом которой и должна была стать полная смена правящего класса, который одновременно является еще и государствообразующим. Теперь в СССР вместо дворян – члены ВКП(б), а вместо аристократии – руководящая верхушка партии. Сейчас эти люди ожесточенно бьются с врагом и побеждают, в первых рядах вкалывают на заводах и стройках, руководят производством – то есть объективно нужны и полезны стране. Но если в их головы придет хотя бы малейшая дурная мысль о том, что можно занимать привилегированное положение и не рвать жилы с полной отдачей или даже присвоить данную в управление государеву собственность – вот тогда эту страну постигнет очередная катастрофа.
– Я вас поняла, – с таким же мрачным видом согласилась Ольга Александровна, – если дворянство и аристократия, как вы говорите, перерождались буквально на глазах, то и мою семью не могла не постигнуть та же судьба. Всю жизнь от рождения и до своей ужасной смерти мой бедный брат шел к этому ужасному концу, до самого последнего момента не подозревая, ЧТО потеряет все вместе со своей жизнью и жизнью своих близких. Но скажите, чем мы, бессильные изгнанники и обломки былого величия, можем помочь вам в то время, когда вокруг идет самая ужасная битва за всю историю человечества?
– Все просто, – ответила Антонова, – революцию и гражданскую войну в России пора заканчивать, но сделать это можно не раньше, чем последний законный глава дома Романовых или его ближайший родственник официально признает правопреемство советской власти, а также согласится принять советское гражданство и постоянно жить в Советском Союзе, принося пользу великому советскому народу.
– Как мы, Романовы, можем жить здесь, в России, после того, как тут были расстреляны наши ближайшие родственники? – возмутилась Романова-Куликовская, и глаза ее засверкали. – Ваша власть не пожалела не только моего брата и его жену, она не пожалела и их детей… Чем перед вашим Лениным провинились девочки, которые никому и никогда не причинили зла, а также тринадцатилетний мальчишка, который и без того мог умереть от малейшей царапины?
Комиссар госбезопасности Антонова хмыкнула.
– Достоверно известно, что Ленин не отдавал приказа расстреливать царскую семью. Как и то, что убивали вашего брата с его семьей люди Якова Свердлова. Также достоверно известно, что Яков Свердлов через своего старшего брата Зиновия Пешкова поддерживал связь с французской разведкой. Этот же Свердлов подозревается в покушении на Ленина, которое произошло примерно в то же время, что и убийство вашего брата с семьей. После того как Ленин был ранен, Свердлов занял его кабинет, откуда его по приказу Дзержинского пинками выкидывали люди из нашего ведомства. Тогда, в конце лета восемнадцатого года, Ленин поправился, а всего через полгода Свердлов вдруг внезапно умер – то ли от испанки, то ли от тяжелых побоев. Когда вскрыли его личный сейф, то не нашли там ни одной компрометирующей бумаги, зато он был полон золотых монет, царских рублей, фунтов и долларов.
– Так вы намекаете, что моего брата убили по приказу Свердлова и ваш Ленин тут ни при чем? – удивилась Ольга Александровна. – Хотя, в принципе, какая разница – что один, что другой одинаково были большевиками и одинаково несут ответственность за совершенное преступление.
– Нет, – ответила Антонова, энергично покачав головой, – я намекаю вам не на это, а на то, что приказ на убийство вашего брата и его семьи пришел из Парижа. Так англичане с французами поделили обязанности. Первые отказались принять изгнанную семью вашего брата на территории Британских островов, а вторые использовали свои креатуры для цареубийства. И тем и другим нужно было уничтожить конкурента, расчленить Россию на множество частей, а для этого требовалось посильнее разжечь гражданскую войну, потому что разгоралась она на первых порах крайне неохотно. Кстати, вы обратили внимание, что каждый белый «вождь» действовал сам по себе, не координируя усилия с единомышленниками, и, несмотря на то, что Советы оказались в полном окружении, они смогли разбить своих врагов поодиночке? Так было сделано еще и для того, чтобы из победы белых ненароком не возродилась все та же Российская империя. И только большевики были едины, а потому они и победили своих врагов, тем самым сохранив целостность государства, и именно потому, что большевики сохранили целостность русского государства, Советский Союз является законным правопреемником Российской Империи.
– Вы меня совсем запутали, – вздохнула Ольга Александровна, прикасаясь ко лбу, – но продолжим. Предположим, что вы не промотали наследство, а сохранили его и приумножили, и за это честь вам и хвала. Но общепризнанным главой дома Романовых является Великий Князь Владимир Кириллович…
– Какой же он глава дома Романовых, – ответила Антонова с легкой усмешечкой, – когда он самый обыкновенный незаконнорожденный? Во-первых – ваш брат не давал согласия на брак его отца Великого князя Кирилла Владимировича и британской принцессы Виктории Мелиты. Во-вторых – мать Владимира Кирилловича не принимала православия, а значит, как рожденный от неправославной матери, он не имеет права занимать императорский престол и быть главой Дома. В-третьих – вступая в отношения с Кириллом Владимировичем, Виктория Мелита была разведена, что тоже является препятствие для законного брака лица, включенного в список престолонаследия. Что же касается вас лично, то ваше происхождение безупречно. У ваших сыновей препятствием может являться только неравнородность брака, но если соблюдать это условие, то тогда незаконнорожденными можно считать всех Романовых во всех ветвях, ибо требование равнородности партнера появилось только в конце восемнадцатого века, а до того момента ваш брак с Николаем Александровичем считался бы вполне нормальным. При этом я еще раз повторю – никто не предлагает вам престол Российской Империи, вам предлагают только почетную должность главы Дома, чтобы вы от этого престола могли законно отказаться. И не кивайте на то, что вы женщина, вон в том же восемнадцатом веке две Екатерины и одна Елизавета вполне справлялись как с императорскими обязанностями, так и с обязанностями главы Дома Романовых. И ничего.
Когда Антонова договорила, в комнате наступила звенящая тишина. Наконец Ольга Александровна со вздохом произнесла:
– Хорошо, уважаемая Нина Викторовна, я подумаю о том, что вы мне сказали, и через неделю дам вам ответ.
– Ну вот и замечательно, – ответила Антонова, вставая, – через неделю я снова буду здесь, тогда мы и закончим этот разговор…
* * *
4 января 1943 года. 06:25. Болгарско-турецкая граница, село Капитан-Андреево, передовой КНП 9-й армии.
Командующий фронтом генерал-полковник Константин Константинович Рокоссовский.
В ночь с третьего на четвертое января погода на болгаро-турецкой границе была наимерзейшей. До низких облаков, казалось, можно достать рукой, пронизывающий западный ветер, бросающий в лицо неосторожному прохожему пригоршни холодных дождевых капель и водяной пыли. Видимость такая, что вытяни вперед руку – и не увидишь кончиков своих пальцев. А как же иначе – ведь сейчас, в новолуние, и без низкой плотной облачности и моросящего дождя, уровень освещения можно считать близким к темноте, несмотря даже на близящийся рассвет.
Была бы это, так сказать, была официальная линия фронта, то и та, и другая сторона поминутно швыряла бы в небо над нейтралкой осветительные ракеты, а наблюдатели в окопах в краткие минуты просветления старательно вглядывались бы в каждый бугорок, подозревая в нем ползущего к их окопам вражеского разведчика-диверсанта. Однако война еще не объявлена. К тому же, несмотря на то, что в полночь официально истек срок ультиматума, предъявленного президенту Инёню, в генштабе Турции наивно считают, что из-за плохой погоды советское наступление на Стамбульском направлении начнется на два-три дня позже.
Особенно неуютно в эти минуты чувствуют себя сейчас турецкие часовые на границе. Это именно им ветер бросает в лицо дождевые капли, выжимая из глаз невольные слезы, это им, слепым и глухим в своих дождевиках, предстоит стать первыми жертвами новой войны. Их не спасут ни многослойные проволочные заграждения, появившиеся на границе полгода назад (когда Болгария в ходе мировой войны неожиданно перебежала на сторону русских), ни минные поля, появившиеся на границе примерно тогда же, ни чуткие служебные собаки, положенные им как всяким пограничникам. Смерть уже рядом, она уже смотрит на них через окуляры ноктовизоров и ночных снайперских прицелов.
Командующий 4-м Украинским фронтом, который еще с вечера третьего числа прибыл на тщательно замаскированный командно-наблюдательный пункт 9-й армии, внимательно оглядывал полосу будущего прорыва, время от времени перебрасываясь короткими словами со стоящим рядом генерал-лейтенантом Гречко. В отличие от турок, которые расслабились в связи с непогодой, советские войска были взведены подобно тугой пружине. Приказ о наступлении в батальонах, эскадронах и дивизионах прозвучал еще вчера вечером, и в настоящий момент каждый боец и командир знал, насколько обманчива эта тишина на границе, жить которой (и границе и тишине) остается всего несколько минут. Если смотреть невооруженным глазом, то можно увидеть только непроглядную тьму, но стоит поднять к лицу наблюдательный прибор из будущего (внешне похожий на большой морской бинокль), и сплошная чернота сменяется темно-серыми сумерками. Настоящий рассвет будет только через час, но даже отраженного света, проникшего из-за горизонта и пробившегося через облака, уже вполне хватает для работы электроники будущего.
Впрочем, вся необходимая информация пор поводу вражеской обороны в распоряжении командующего фронтом уже имелись. В последний месяц самолеты особой авиационной эскадры, базирующиеся на аэродроме Саки, регулярно совершали вылеты в сторону Восточной Фракии. Чтобы турки как можно меньше воняли (имеются в виду дипломатические протесты) и крепче спали, это полеты совершались в ночное время и обычно в очень плохую погоду. Разведывательной аппаратуре из будущего все равно, а турки даже не подозревают, что их оборонительные районы уже успели просветить на тридцать метров вглубь земли. Дислокация турецких войск была известна во всех подробностях, вплоть до мест расположения постов полевой жандармерии. Что касается оборонительной линии имени президента Инёню, которой предстояло прикрыть подступы к Стамбулу-Константинополю с европейской стороны, то она была готова от силы на треть; многие оборонительные сооружения были едва размечены на местности, на других шли земляные работы. Единственным более-менее серьезным препятствием с турецкой стороны на направлении главного удара мог стать только узел полевой обороны, наскоро выстроенный вокруг города Эдирне-Андрианополь, с юга опирающийся на русло реки Марица, а с запада – на ее приток Тунджа. Шестнадцать километров, отделяющих пограничный КПП Кемаль Кёю от мостов через Тунджу у Эдирне-Андрианополя, турецкое командование предполагало использовать как предполье перед основным оборонительным рубежом.
По расчетам начальника турецкого генштаба фельдмаршала Февзи Чакмака, наступающие вдоль шоссе на Константинополь советские войска, преодолевая сопротивление размещенной в этом предполье турецкой пехотной дивизии, смогут выйти к основному рубежу турецкой обороны по реке Тунджа только на третий-четвертый день после начала операции. При этом русло реки Марица, протекающей параллельно этому шоссе и служащее границей между Турцией и греческой территорией, оккупированной в настоящий момент болгарскими войсками, рассматривалось турецкими генералами как непреодолимое препятствие. Действительно, на бурную, вздувшуюся от зимних дождей грязно-коричневую реку, взбесившиеся пенные воды которой несли с собой всякую дрянь (вроде вырванных с корнем древесных стволов и веток кустарника) было страшно даже смотреть, а не то что форсировать ее в боевых условиях. Но это было верно только в том случае, если в арсенале наступающих отсутствуют суда на воздушной подушке, способные легко, со скоростью гоночного автомобиля перенести людей и технику через бушующую водную преграду и так же легко доставить их прямо к месту назначения.
Как раз техника именно такого типа и была придана 9-й армии, причем в достаточных количествах. Успех Гельсингфорской, Стокгольмской и копенгагенской десантных операций, а также высадки на острове Узедом повлекли за собой решение о массовом выпуске столь полезных транспортных средств, резко упрощающих форсирование водных преград. Благодаря этому десантные СВП переставали быть экзотикой, в результате чего после балтийского корпуса морской пехоты особого назначения Ставка верховного главнокомандования (то есть тов. Сталин лично) решила сформировать аналогичное соединение на черноморско-средиземноморском театре военных действий. Пока это были несколько бригад морской пехоты, еще никак не связанных единой корпусной организацией, но люди в них служили проверенные огнем, соленой водой и медными трубами, а также гордящиеся, что первый в СССР механизированный ОСНАЗ тоже пошел от морской пехоты Черноморского флота. Окончательное формирование корпуса как единого боевого соединения решили осуществить уже после окончания операции «Нахимов» и выхода Черноморского флота на оперативный простор Средиземного моря.
Одна из этих бригад морской пехоты под командованием подполковника Цезаря Куникова была придана 9-й армии для действий на направлении главного удара. Задачей десантников-куниковцев, к настоящему моменту уже погруженных на СВП, являлось форсирование Марицы в нескольких километрах ниже города Эдирне-Андрианополь и захват плацдарма, перерезающего шоссейную и железную дороги, ведущие к Стамбулу-Константинополю. После этого на его территорию все теми же СВП начнется переброска частей 11-го гвардейского стрелкового корпуса под командованием генерал-майора Хижняка. Таким образом, недоделанный турецкий укрепрайон с самого начала оказывался в логистическом окружении и под ударом одновременно с двух сторон: 11-го гвардейского стрелкового корпуса со стороны собственного тыла и 20-го стрелкового корпуса со стороны болгарской границы…
Позаботилось советское командование и о том, чтобы наступление 20-го стрелкового корпуса на Эдирне в лоб проходило значительно быстрее, чем рассчитывали турецкие генералы. Одновременно с началом артподготовки несколько групп спецназа должны были переправиться через Марицу на специально выделенных для этого СВП и внезапно захватить его ключевые опорные пункты, расположенные вдоль дороги от границы к Эдирне-Андрианополю. Один из таких турецких опорных пунктов находился в районы населенного пункта Эскикадын, другой – в пригороде Эдирне Йылдырыме. Отдельная группа спецназа, переодетая в форму турецких жандармов и составленная из бойцов и командиров восточной наружности, к тому же владеющих турецким языком, попытается овладеть железнодорожным и автомобильным мостами через Тунджу и удерживать их до подхода основных сил 20-го стрелкового корпуса. Те же расположенные в предполье части противника, что не попадут под первый удар, окажутся блокированными в своих изолированных опорных пунктах и перед угрозой уничтожения будут вынуждены либо отойти, либо капитулировать.
«Кстати, – подумал Рокоссовский, – отход по бездорожью в условиях распутицы, под непрерывными ударами авиации и артиллерии противника – это то еще удовольствие, особенно если этот противник контролирует все магистрали с твердым покрытием и продвигается в том же направлении с вдвое большей скоростью… Знаем, проходили.»
Посмотрев на наручные часы, командующий фронтом увидел, что до заветного времени в шесть часов тридцать минут ноль-ноль секунд утра осталось всего несколько мгновений – мгновений, которые должны отделят здешнюю историю от очередного крутого поворота.
* * *
4 января 1943 года. 12:55. 6,5 км. восточнее Эдирне, н.п. Коджа Синан, КП 62-й отдельной гвардейской бригады морской пехоты.
Командир бригады гвардии подполковник Цезарь Куников.
Эту самую Марицу, речку-говнотечку, мы перемахнули одним прыжком, несмотря на то что время было ночное, и что эта речка, вздувшаяся от зимних дождей, бушевала так, что не приведи Карл Маркс с Фридрихом Энгельсом. Но СВП, при посредстве которых наша бригада забрасывалась на турецкую сторону, все эти буйства были ровным счетом до одного места. Едва загрохотала наша артиллерия, СВП сиганули через Марицу одним махом (как говорил наш инструктор – «одна нога там, другая тоже там»). Турецкие пограничники, которые для проформы патрулировали берег, кажется, даже и не поняли, что произошло. Просто не успели понять, как все уже было сделано. То же можно сказать и в отношении турецких артиллеристов – на них мы обрушились как снег на голову. А у них и офицеры в городе ночуют, из-за чего оружейки и снарядные погреба заперты на большие висячие замки.
Разумеется, артиллерийские погреба необходимы. В обычное время хранящиеся в них боеприпасы защищены от непогоды, а в боевой обстановке противнику для уничтожения всего боекомплекта необходимо обеспечить прямое попадание снаряда или тяжелой мины прямо в погреб, что крайне маловероятно. Зато батарея или дивизион оказываются полностью разоруженными в случае, если какой-нибудь майор Фазиль-ага, не доверяющий своим аскерам, забрал ключи с собой на городскую квартиру. К тому же укрепления, в которых должно было находиться боевое охранение артиллерийского полка, оказались пусты. В настоящий момент турецкие пехотинцы, которым в боевых условиях вменялось охранять артиллеристов, с упорством, достойным лучшего применения, долбили где-то землю на окопных работах. Ну и пусть. Зато в плену они будут рыть землю с не меньшим энтузиазмом, чем сейчас.
Нет, если бы наше наступление развивалось, так сказать, классическим способом (вдоль шоссе от границы к Эдирне), а с правого берега Марицы была бы возможна только артиллерийская поддержка, то все бы у этих турок получилось. Успели бы и офицеры из города с ключами вернуться, и пехотное прикрытие прибыть с окопных работ. Но так как мы были шустрее даже самого быстрого поноса, то застали врагов спящими со спущенными штанами. А дальше – паника-шманика, суета, беготня, крики; и все это спросонья и под дулами наших автоматов. Полоснуть бы от души щедрой очередью на полмагазина… но нельзя. Ибо негуманно по безоружным. Хотя нас эти турки в подобной ситуации не пощадили бы. Одним словом, уже через час на позицию прибыли наши расчеты, которые из турецких пушек турецкими же снарядами открыли огонь по турецким позициям, внося дополнительный хаос и сея новую панику. И висячие замки на погребах не помешали, поскольку против лома нет приема.
Но это было далеко еще не все. С первой же минуты операции СВП установили непрерывную связь плацдарма с Большой землей и сновали туда-сюда подобно трамваям. На тот берег – раненых и пленных, обратно, к нам – боеприпасы и подразделения 11-го гвардейского стрелкового корпуса, которые с ходу принялись атаковать с тылу выстроенный вокруг Эдирне турецкий укрепрайон. Нет, по проекту эта фортификация, скорее всего, была рассчитана на круговую оборону, но даже полевые укрепления турки успели выстроить только на северном фасе УРа по реке Тунджа и на заречном плацдарме прямо напротив города. Именно по его укреплениям и били беглым огнем захваченные турецкие пушки.
План был такой: пока переправившиеся на подмогу стрелковые части атакуют вражеский укрепрайон, мы берем в зубы кирки с лопатами и в ударном темпе строим рубеж обороны, развернутый фронтом к Стамбулу. Ибо ясно, что и к гадалке не ходи – пока расквартированная в Эдирне турецкая группировка не добита, к ней на помощь постараются примчаться спасатели. Из Стамбула чуть попозже, а из Люлебургаза (есть такой городок на полпути к бывшей османской столице) чуть пораньше. Ну как чуть. Во-первых, Люлебургаз к нам в три с половиной раза ближе (всего семьдесят километров вместо двухсот сорока), а во-вторых, в Стамбуле дислоцирована пехота и немного кавалерии, а в Люлебургазе расквартирована бронетанковая бригада, пока единственная на всю турецкую армию. Нормальный такой подход, когда подвижное соединение, предназначенное для нанесения контрудара по прорвавшим фронт войскам, ради свободы маневра размещают несколько в глубине своей обороны.
Хотя бронетанкового в той бригаде – одно лишь название. В эту так называемую бронетанковую часть собрали устаревшее дерьмо со всей Европы. Там и наши бывшие бронеавтомобили БА-6 с танками Т-26, там и британские танкетки Карден-Ллойд с легкими танками МК-VI, там и французские Рено-35, жидко обкакавшиеся в сороковом году во время битвы за Францию. Впрочем, и наши Т-26 в начале войны тоже показали себя далеко не лучшим образом. Против всего этого бронехлама у нас на вооружении в отделениях имелись ручные противотанковые гранатометы с фугасными и зажигательными гранатами, по одному тяжелому пулемету ДШК и противотанковому ружью Симонова в каждом взводе, а также по батарее из четырех сорокопяток на каждый батальон. Ну и, конечно же (хотя это уже экстрим) ручные гранаты в связках и поодиночке. Одним словом, воевать можно, но все равно щикотно. Почти двести «типа танков» на одну нашу маленькую бригаду. Поэтому и окапывались ребята как бешеные. Грамотное окапывание, скажу я вам, это научно подтвержденный способ продления жизни.
Окопы мы отрыли вовремя, и даже замаскировали как положено; единственное, что, к сожалению, не удалось – выставить на дороге минное заграждение. Когда подошли саперы, передовой турецкий отряд был уже на расстоянии прямой видимости, и минировать дорогу не имело смысла. Турки они или не турки, но увидят на дороге ненужную возню и обо всем догадаются. Головную группу составляли наши, советские, бронеавтомобили БА-6, которые из-за высокой скорости движения по шоссе оторвались от основной группы, имея, очевидно, задачу прощупать наш передний край и доложить. Ага, прощупали… Хорошо замаскированные пушки я приказал в деле не использовать – слишком рано. Применять тяжелые пулеметы тоже было преждевременно. Да и подпускать турок на дистанцию выстрела из гранатомета я считал нежелательным. Поэтому бронеавтомобили взяли на себя ПТРщики, для которых их восьмимиллиметровая броня была не серьезней картона.
Несколько прицельных выстрелов с дистанции полкилометра – и две передовые бронемашины остановились (причем одна чуть наискось уткнулась носом в крыло другой), а мгновение спустя у них обеих из всех щелей наружу рванулось ярко-оранжевое бензиновое пламя. Ну гениальное же решение – чтобы избавиться в конструкции от бензонасоса, разместить бензобак под крышей боевого отделения. На парадах все выглядит хорошо, но попробуй повоюй, когда на голову тебе струей льется горящий бензин. У одной из подбитых бронемашин распахнулась боковая дверца, и выкатившийся оттуда шаром огня водитель несколько мгновений спустя затих в наполненной водой дренажной канаве. В любом случае с таким ожогами он не жилец. Две следующие машины попробовали съехать с дороги, чтобы миновать своих горящих приятелей, но одна из них застряла в кювете, а другая, успешно преодолев придорожную канаву, как муха в патоке, увязла в липкой пахоте. Ну и правильно – еще с лета сорок первого года было известно, что проходимость у этих бронеавтомобилей никакая, и поэтому попытки использовать их вне дорог как заменители легких танков (даже тем жарким и сухим летом) кончались печально. И эту пару мои ребята тоже подбили (только без такого яркого фейерверка), после чего уцелевшие броневики, все пять штук, задним ходом покатились туда, откуда приехали, и на какое-то время наступила тишина.
С одной стороны, если рассуждать по-военному, турецкая разведка свою задачу выполнила – определила, что здесь, на дороге, их бригаду ждут серьезные неприятности. А с другой… пара нормальных советских танков – даже не Т-42, которые в последнее время стали появляться и в фронтовых танковых бригадах, а не только в ОСНАЗе, а хотя бы стареньких тридцатьчетверок – в пух и прах размечут весь турецкий бронехлам, и даже не вспотеют. А звуки боя за нашей спиной говорили как раз о том, что атакующие с двух сторон клинья вот-вот встретятся, и тогда бой перейдет в фазу истребления окруженных в городе турецких группировок. Поэтому час спустя после первой попытки состоялась вторая, на первый взгляд куда более осмысленная, но от того не менее бестолковая. Шансов прорваться через нас и ударить в спину нашим гвардейцам у турецких танкистов просто не было. Однако стоит отдать им должное – дрались они отчаянно, не то что их сонные застигнутые врасплох приятели. И хоть до ручных гранат дело не дошло, но для реактивных гранатометов дистанция тридцать-пятьдесят метров – это все равно что стрельба из пистолета.
В результате все турецкие недотанки остались перед нашими окопами – сгоревшие, увязшие, с разбитыми гусеницами и башнями, сорванными с погонов взрывами фугасных гранат. А самое страшное, это когда в танк попадает граната с напалмовой начинкой и тот вспыхивает погребальным костром. Ведь в таком случае к ярости горящего напалма добавляется горящий бензин, а это такое «счастье», что не пожелаешь и врагу. Но едва утих бой и установилась относительная тишина, как со стороны Эдирне показалась колонна нашей бронетехники. Впереди шла танковая рота на модернизированных «тридцатьчетверках» (которых еще много остается в нашей армии), а за ней двигался мотострелковый батальон на БМП-42. Оказалось, это входит в прорыв головная бригада Конно-механизированной армии товарища Буденного (во точно подгадали). Дорога перед ними расчищена, и теперь туркам осталось только молиться, вешаться или топиться. Одним словом, товарищ Буденный – это вам не хухры-мухры, и дело теперь пойдет.
* * *
4 января 1943 года. Вечер. Турция. Анкара. Площадь Кызылай. Дворец президента Турции «Чанкая».
Президент Турецкой республики Мустафа Исмет Инёню.
Сталин сдержал слово и на рассвете четвертого января обрушил на Турцию тяжелые удары своих армий – по всей протяженности границ. Наиболее серьезным ударам подверглись Восточная Фракия и Западная Армения. Перешли в наступление и курдские отряды племенного ополчения пешмерга, вооруженные новеньким русским оружием. Поскольку большая часть турецких войск дислоцировалась на европейском направлении, а остаток сил прикрывал направления на Карс и Эрзерум, вдоль границ с Ираном, Ираком и Сирией располагались в основном подразделения жандармерии.
Если до этого им удавалось поддерживать порядок в буйных, склонных к мятежу курдских районах, то теперь, едва первые отряды Мустафы Барзани пересекли границу, весь край разом заполыхал пожаром восстания. Оказалось, что у курдов есть даже своя авиация. Несколько десятков, а быть может, пара сотен стареньких бипланов, уже негодных к боям на советско-германском фронте, но вполне годных для того, чтобы поддерживать повстанческие отряды в борьбе с силами правопорядка. Инёню представил себе, как раздулись от гордости курдские вожди племен, когда узнали, что действия их отрядов поддерживаются авиацией, которую прислал такой великий вождь, как Сталин. И неважно, что курдов среди летчиков, скорее всего, и нет. Дикие же люди. Важно, что курдам обещали свое, курдское, государство, пусть даже и входящее в состав СССР; и за эту идею они будут драться насмерть. И это в тот момент, когда турецкая армия терпит поражение на Кавказском и Европейском фронтах.
На Кавказе все было просто и вместе с тем страшно. Русские сразу перешли в наступление на всех ключевых направлениях, быстро сбили приграничные заслоны, и в течение первого же дня продвинулись вперед на пятнадцать-двадцать километров: вдоль берега Черного моря в направлении на Трабзон, а также на Ардахан, Карс и Догубаязит. Весь этот день войны русская авиация господствовала в воздухе, нанося бомбовые удары по скоплениям войск, укреплениям, аэродромам и железнодорожным станциям в радиусе трехсот-четырехсот километров от своих авиабаз.
В результате этого столь энергичного наступления к вечеру первого дня войны обозначились контуры задуманной советским Генштабом Кавказской наступательной операции, которая в общих чертах повторяла замыслы русского командования в войне шестидесятипятилетней давности. Тогда, в 1877-78 годах, войскам русского царя меньше чем за год удалось отвоевать так называемую Западную Армению, причем с относительной легкостью. С тех пор много воды утекло в быстрых горных реках. И турки, и русские теперь уже не те, что прежде. Турецкая армия нынче способна воевать только с плохо вооруженными повстанцами, а русские, приложив определенные усилия, сумели свернуть шею германскому вермахту, который еще недавно считался сильнейшей армией Европы. Еще в прошлую войну турецкие войска терпели поражения от русских и англичан, после семнадцатого года с легкостью гоняли «храбрых» грузин, обломали зубы об армянских дашнаков, дерущихся с отчаяньем обреченных, и с огромным трудом смогли разгромить никчемных в военном отношении греков, и то только потому, что те зарвались. Но лучше всего у турецких аскеров со времен образования Оттоманской Порты получалось резать безоружное мирное население, которое вообще не способно оказывать своим убийцам сопротивление.
Исходя из этого, следовало ожидать, что в условиях уже поделенного пополам мира Сталин силой возьмет все то, что ему нравится, и ничего ни у кого спрашивать не станет. Еще одного Берлинского Конгресса, который однажды спас Турцию от разгрома и унижения, на этот раз не будет. Русские закрыли глаза на захват Соединенными Штатами Канады, а американцам, в свою очередь, безразличны территориальные изменения в Старом Свете – по крайней мере, до тех пор, пока они не разделались с Японией, которая повисла на них как клещ на бродячей собаке. Американские дипломаты, когда турецкий МИД обратился к ним за помощью, дали понять это самым недвусмысленным способом. Прав был год назад посланец Сталина, который сказал ему – горе побежденным…
Но шайтан побери эту Западную Армению и этих курдов в придачу, возомнивших о себе невесть что! Утрата этих территорий означает только утрату территорий, и ничего больше; притом что тех, кто считает себя турками, там проживает не так уж много, а остальные ненавидят турецкое государство лютой ненавистью. Каждый курд – мужчина, женщина или даже младенец в люльке – это потенциальный мятежник. Пусть с ними возится господин Сталин, если считает себя таким умным. Пусть устанавливает у курдов советскую власть, учит их коммунизму и марксизму-ленинизму, пусть дает им школы на курдском языке, пусть удовлетворяет все их малейшие желания, но не пройдет и десяти лет, как они поднимут мятеж уже против него. Так что пусть он их забирает на свою голову. Да и территориально потеря тяжелая, но не смертельная. Турция пережила и куда большие территориальные утраты, в начале двадцатого века за десять лет с 1912-го по 1922-й годы потеряв почти все свои территории, за исключением Анатолийского полуострова и маленького клочка Восточной Фракии.
Но то, что творится на Кавказском театре боевых действий, не идет ни в какое сравнение с вторжением советских и болгарских армий на территорию Восточной Фракии. Не помогло даже то, что для защиты подступов к Стамбулу и Проливам турецкий генштаб собрал лучшие и отборные войска. Турецкое командование сконцентрировало две трети всей османской армии в Восточной Фракии на Стамбульском направлении, чтобы защитить самую ценную часть турецких владений. При этом фельдмаршал Февзи Чакмак уверял своего президента, что русские генералы на один-два дня отсрочат свое наступление на европейском направлении по причине непогоды, не позволяющей использовать авиацию. И что? Русские начали свое наступление сразу по истечении срока действия ультиматума, в первые же часы окружив и разгромив сильнейшую группировку турецких войск, дислоцированную в городе Эдирне, и снеся с лица земли недостроенный укрепрайон. Никто не знает, что там происходит и какова обстановка на текущий час. С войсками, которые, несомненно, еще продолжают сопротивление в районе Эдирне, нет связи. Известно только то, что бронетанковая бригада, по тревоге выступившая из Люлебургаза, чтобы отразить вторжение, наткнулась на упорную оборону, и почти полностью сгорела в ожесточенном бою.
В результате проигранной турками приграничной битвы, на закате солнца русские танки и кавалерия ворвались в город Бабаэски, расположенный к Стамбулу на пятьдесят километров ближе, чем Эдирне. Уже известно, что непосредственно наступлением на Стамбул командует прославленный русский военачальник фельдмаршал Буденный, отличившийся во время гражданской войны в России и снова выделившийся год назад, когда вместо командования стационарными фронтами ему доверили одно из самых мощных конно-механизированных соединений Красной Армии. Пройдет еще два, максимум три дня – и русская кавалерия с танками, сея ярость и опустошение, ворвется в предместья Стамбула, в котором почти нет войск, а из укреплений имеются лишь стены, построенные еще во времена Византийской империи. Для организации обороны Стамбула у армейского командования есть эти два дня, и не более. Третий день отсрочки уже сомнителен. Русские кавалеристы передвигаются, как во времена Чингизхана и Атиллы, одвуконь, ведя в поводу третьего коня. на котором навьючены припасы. Недостатка в конском поголовье советские кавалерийские части точно не испытывают, благо дружественная Монголия миллионами голов гонит на фронт маленьких злых косматых лошадок. Отсутствие обозов делает конную армию Буденного чрезвычайно подвижной, недаром же за взятие с налету Киева русский вождь наградил его только что учрежденным орденом Суворова, а германский фюрер проклял, назвав своим личным врагом. И снова вспоминаются слова посланца Сталина – «горе побежденным».
Одновременно с наступлением русских на Эдирне болгарская армия по захваченным пограничным мостам форсировала Мерич напротив города Ипсала и принялась продвигаться на восток, пусть и не так стремительно, как русские, без охватов и глубоких прорывов, но все же достаточно быстро для того, чтобы отрезать замешкавшиеся турецкие войска от возможности отступить на Стамбул и Чанаккале. Отдельный вопрос в том, как болгарам удалось без боя и в неповрежденном виде заполучить в свое распоряжение пограничные мосты через Мерич. Инёню подозревал, что тут не обошлось без хорошего бакшиша в сторону того турецкого начальника, в обязанности которого входило взорвать эти мосты при угрозе войны. Но если это и так, теперь этого человека уже не достать: и он, и его родня, скорее всего, находятся уже на территории, занятой русскими и болгарскими войсками, что делает их недоступными для мести. Да и о мести ли надо думать сейчас, когда под сокрушающим ударом старого врага рушится само турецкое государство.
Фактически первый же день войны обозначил то, о чем Инёню подозревал еще с того момента, как получил на руки текст советского ультиматума. Эта война была проиграна еще до ее начала и без посторонней поддержки – один на один турецкая армия не в состоянии противостоять советской военной мощи. Германский посол фон Папен, например, может только выразить Турции свои искренние сочувствие и соболезнования. Уже год вермахт, ранее непобедимый, идет от одного поражения к другому, и нынче он находится в таком плачевном состоянии, что русские смогли выделить достаточное количество ресурсов, чтобы попытаться, не прекращая войны с Германией, прибрать к рукам весь Ближний Восток с его нефтяными месторождениями и древними торговыми путями, до сих пор не утратившими своей значимости.
Для Турции же совсем неважно, сколько продлится эта война – неделю или несколько месяцев; в любом случае в конце ее ожидает полный разгром и уничтожение турецкого государства. Так, может быть, если итог уже налицо, не противиться неизбежному, а, покорившись обстоятельствам, сказать «Кисмет» и, раз уж Аллах так разгневался на турок на чрезмерное самомнение и хитропопость, сберегая жизни турецких солдат и гражданского населения, направить в Москву предложение о почетной капитуляции? Наверное, он так и сделает, а дальше все будет зависеть только от изворотливости турецких дипломатов, ибо военные ничего не смогли противопоставить яростному наступательному порыву Красной Армии.
* * *
5 января 1943 года, Утро. Восточный фронт, штаб армейской группы «фон Фитингоф» в Жодино.
Командующий ГА «Центр» генерал от инфантерии Готхард Хейнрици.
До нашего конца осталось немного. Остатки войск группы армий «Центр», от которых остался только обглоданный костяк армейской группы «фон Фитингоф» – около ста тысяч солдат и офицеров всех стран и народов, входящих в Великий германский рейх – стиснуты тугим кольцом окружения восточнее Минска. Тридцать километров в длину вдоль дороги от Смолевичей до Борисова и пять-шесть в ширину. И на этом пятачке, посреди стылой русской зимы, когда вороны замерзают на лету – сто тысяч человек без теплой одежды, продовольствия, медикаментов, связи с родиной и почти без боеприпасов. Когда-то я думал, что самый большой ужас мы, немцы, пережили год назад, когда такие же лютые морозы неожиданно накрыли нашу армию под Москвой. Но тогда у нас был тыл, откуда поступало хоть какое-то снабжение, функционировали госпитали и наши солдата не голодали. А это очень важно, чтобы на холоде солдат хотя бы не был голодным. Но самое главное, что тогда все – от генерала до последнего стрелка – верили, что наши трудности временны, что гений нашего фюрера и мужество германских солдат позволят преодолеть неудачи и победоносно закончить войну с Советами.
Сейчас этого ощущения нет и в помине. Теперь мы ощущаем только ужас перед разверзшейся пропастью. Впереди – обозленные донельзя русские, которые после Минской резни перестали брать в плен немецких солдат, позади – ужас нового, истинно арийского, сатанизма, в который нас вверг маленький смешной человек с усиками, отставной ефрейтор старой германской армии. А прямо здесь, среди нас – голод, холод, болезни и русские штурмовики, ходящие буквально по головам немецких солдат. Местного русского населения в занятых нашими войсками деревнях давно нет. Они или бежали, или были убиты – то есть принесены в жертву черными жрецами, как расово неполноценные. Из-за этих черных жрецов русские теперь воюют с нами не как с людьми, а как с инфекцией или нашествием вредителей, поразившим их землю.
В связи с отсутствием тут мирного населения любое строение может стать объектом атаки для русских штурмовиков, пилоты которых теперь не боятся попасть по своему гражданскому населению. Эти одномоторные русские «Железные Густавы» и двухмоторные американские «Мясорубки», пользующиеся тем, что боекомплект к нашим зенитным установкам исчерпан, очень метко запускают свои реактивные снаряды с адским студнем внутри и обстреливают цели из пушек и пулеметов. Впрочем, таким атакам подвергаются не только дома, где разместились наши солдаты, но также вырытые в земле блиндажи и землянки, которые легко обнаруживаются по дымкам, исходящим из труб многочисленных железных печек.
К воздушному террору добавляются рейды русских лыжных батальонов, постоянно атакующих наши фланговые шверпункты и пытающихся хоть на какое-то время перерезать дорогу, соединяющую основные пункты нашей дислокации. Собачья тактика: наскок, укус, отскок. Сначала русские лыжники обстреливают укрепления шверпункта ручными реактивными снарядами, потом следует атака, и, если волю гарнизона к сопротивлению не удалось подавить, немедленно отходят на исходные позиции. В случае если атака оказывается успешной, от немецких солдат остаются только трупы. Пленных русские лыжники не берут, своих убитых всегда забирают с собой, а раненых немцев добивают. Хочется верить, что последнее они делают из чистого милосердия, ибо смерть от русской пули не так страшна, как существование в этом промерзшем насквозь ледяном аду.
Потери наших войск растут на глазах, вокруг госпиталей громоздятся штабеля замороженных трупов, у тыловых служб нет ни времени, ни сил, ни даже взрывчатки, чтобы копать братские могилы в промерзшей земле, а у раненых, лишенных элементарных условий и медикаментов, больше шансов переселиться на тот свет, чем выздороветь. К тому же мы даже не можем напутствовать наших умирающих старой доброй христианской молитвой, а бормотание размахивающих руками черных жрецов отправляет души наших солдат прямиком в объятия Нечистого. И ничего нельзя сделать – власть у этих черных жрецов абсолютная, и они упорно вдалбливают в наши головы мысль о всемогуществе их темного господина.
Ха! Был бы он и вправду так могуществен, его адепты не умирали бы от холода, голода и русского оружия в этих белорусских лесах, а победоносно переломили бы ход войны в свою пользу. На наших солдатских пряжках все еще написано, что «С нами Бог», но настоящий Бог уже не с нами, а с русскими, он ведет их в бой и трубит им в уши трубами грядущей Победы, а с нами – тот, о ком не принято говорить вслух и для кого жизни его адептов не имеют ни малейшего значения. Но мы сами виноваты в том, что привели к власти того, кто выбрал нам такого господина, мы сами возвели его на пьедестал и назвали вождем германского народа. Я не удивлюсь, если после этой войны германская нация исчезнет с лица земли, а слово «немец» станет синонимом слова «негодяй». Какое счастье, что я не доживу до того времени, а погибну в этих замерзших русских лесах.
Еще одна печальная новость. Сегодня мы узнали, что еще два дня назад прекратила свое существование Смоленская группировка наших войск, не сумевшая продержаться под неистовым русским натиском даже месяца. И это несмотря на то, что войска генерала фон Зальмута с самого начала были обеспечены всем необходимым снабжением, ибо как раз в окрестностях Смоленска располагались склады, на которые поступало снабжение для всей группы армий «Центр». У нас такого не было – группировка, создававшаяся для деблокирования Смоленского котла, снабжение получала фактически с колес, а все ее запасы в Минске достались русским. Но русские каким-то дьявольским чутьем научились определять места расположения штабов и складов и наносить по ним точные и сокрушительные бомбовые и артиллерийские удары.
В последнее время русские как-то незаметно стали исповедовать принцип знаменитого французского фельдмаршала Вобана: «Лучше сожжем побольше пороха, зато прольем поменьше крови». Теперь на нас никто не ходит в знаменитые атаки цепями. Короткий наскок разведки боем, а потом – шквал артиллерийского огня, сметающего с лица земли все живое и неживое, и только потом – одетая в белые маскхалаты русская штурмовая пехота снова идет вперед, чтобы разобраться, остались там живые или нет. В случае продолжения очагового сопротивления русские гренадеры правят недоделки своей артиллерии при помощи ручных реактивных снарядов, а если сопротивление отсутствует, то занимают руины укреплений, добивая всех раненых немцев. Поговаривают, что в этих штурмовых отрядов служат родственники тех, кто погиб в нашей оккупации России от рук солдат из отрядов сил Безопасности и СД. Ходят слухи, что таких людей так много, что русские командиры отбирают их в штурмовые отряды по конкурсу – только самых сильных, храбрых, умелых и безжалостных.
Вот и солдаты фон Зальмута погибли, но не сдались, потому что окруженные под Смоленском части нашей армии почти на сто процентов состояли из чистокровных первосортных арийцев, без всякой примеси французов, британцев, датчан и прочих европейцев, которых в последнее время принялись охапками кидать в разверстую пасть русского молоха. У нас с этим было значительно хуже, но к настоящему моменту шлак уже выгорел, остались только истинные арийцы, неважно какого происхождения. Но и их тоже ждет гибель, потому что нельзя при помощи одной силы воли и упрямства бесконечно сопротивляться такому же, сильному и умелому, врагу, который к тому же обеспечен всем необходимым и имеет численное преимущество. Из этого можно сделать только один вывод: поскольку держаться больше нет сил, а капитуляцию нам никто не предлагает, то здесь все мы и умрем, и никто не вернется обратно в Фатерланд…
* * *
5 января 1943 года. 22:45. Москва. Кунцево, Ближняя дача Сталина, кабинет Верховного Главнокомандующего.
Присутствуют:
Верховный Главнокомандующий Иосиф Виссарионович Сталин;
Генеральный комиссар госбезопасности Лаврентий Павлович Берия;
Народный комиссар иностранных дел Вячеслав Михайлович Молотов;
Начальник генерального штаба генерал-полковник Александр Михайлович Василевский;
Специальные консультанты Верховного Главнокомандующего:
Комиссар госбезопасности 3-го ранга Нина Викторовна Антонова;
Майор госбезопасности Османов Мехмед Ибрагимович.
Верховный внимательно обвел глазами присутствующих и загадочно усмехнулся в рыжие усы.
– Итак, товарищи, – произнес он, – сейчас товарищ Молотов объяснит вам, отчего мы были вынуждены срочно собрать вас в столь поздний час.
Нарком иностранных дел прокашлялся и как-то буднично произнес:
– Сегодня около десяти часов утра по местному времени в Крыму на аэродроме Сарабуз приземлился пассажирский ДС-3 с турецкими опознавательными знаками, на котором в Советский Союз прибыл министр иностранных дел турецкой Республики Нуман Менеменчи-оглы с мирными предложениями, исходящими от турецкого президента Исмета Инёню. В связи с тем, что между Светским Союзом и Турецкой Республикой в настоящий момент имеет место состояние войны, самолет с турецким министром временно задержан военными властями до выяснения позиции советского правительства по этому вопросу…
– Так точно, товарищи, – подтвердил Василевский, – такой самолет на крымском аэродроме действительно приземлился, и информация об этом сразу была передана в Генеральный штаб командованием Крымского Оборонительного Района, а уже мы немедленно проинформировали наркома иностранных дел товарища Молотова и Верховного главнокомандующего товарища Сталина.
– Вот, товарищ Василевский, – сказал Верховный, – гордитесь! Ваши товарищи командующие четвертым Украинским фронтом товарищ Рокоссовский и командующий Закавказским фронтом товарищ Апанасенко с самого начала ударили по туркам с такой силой, что те уже через сутки запросили у нас пардону.
– По нашим данным, – сказал Молотов, – перед тем как решиться на этот визит, турецкое правительство пыталось просить Госдепартамент Соединенных Штатов Америки о посредничестве в урегулировании советско-турецкого конфликта, но там ответили, что согласно доктрине Монро они не вмешиваются в дела Старого Света…
– Так вот оно что, – с нажимом произнес Сталин, – товарищ Антонова, а вы что скажете по этому вопросу?
– Товарищ Сталин, – ответила Антонова, – я скажу, что мне очень приятно смотреть на дрессированных янки, которые усердно занимаются своими делами и не лезут в чужие. Всегда бы так было! А если серьезно, то положение Америки сейчас намного хуже, чем в январе сорок третьего года нашей реальности, ибо битва за Гуадалканал не идет ни в какое сравнение с битвой за Панаму. Положение же Советского Союза гораздо лучше, потому что окружение армии Паулюса под Сталинградом тоже не идет ни в какое сравнение с операцией «Багратион-2», в которой целиком сгорели две группы армий «Центр» и «Север». Что касается турок, то в нашем прошлом они довольно ловко маневрировали между Британской империей, Соединенными Штатами и Третьим Рейхом по принципу «ласковое теляти всех маток сосет». Теперь же возможности такого маневра нет. Британская Империя из игры выбыла, американцы в наши дела не вмешиваются, а Третий рейх сам терпит от нас одно поражение за другим. Куда в таких условиях податься бедному турку, который не хочет дождаться окончательного поражения? Вопрос, конечно, риторический. К тому же в Анкаре, скорее всего, не верят, что в своих аппетитах мы ограничимся территориями, указанными в ультиматуме. Они бы на этом точно не остановились, постаравшись под корень уничтожить враждебное государство и как минимум вырезать культурную элиту и образованный слой побежденного народа, разумеется, за исключением той его части, которая захочет воспринять турецкий образ жизни.
– Это понятно, – согласился Сталин, – но все же, товарищ Антонова, – с вашей точки зрения, нужен ли нам берег турецкий, или все-таки нет?
Антонова подумала и ответила.
– Поглощать Турцию, сделав из нее еще одну советскую республику, я бы считала нецелесообразным. Это вам не любая из европейских стран, где есть и промышленный потенциал, и человеческий материал соответствующего качества, в своей массе пригодный для переделки в советского человека. А у турок, промышленности как таковой нет, менталитет не тот и память об оттоманском прошлом еще не выветрилась, поэтому проблем от них будет больше чем пользы. Проще взять у них все, что нам стратегически необходимо, а остальное экономически ассимилировать лет за пятьдесят-семьдесят… Ну и, конечно же, повязать их неравноправными договорами, как в нашем прошлом американцы повязали Японию и Германию, а также заставить каяться за все прошлые преступления. В нашей истории Турция, между прочим, геноцид армян, ассирийцев и греков так и не признала.
– А вы что скажете, товарищ Османов, – спросил вождь, – ведь вы же у нас вроде эксперт по турецкому вопросу?
– Ну что я могу сказать, – пожав плечами, ответил Османов, – товарищ Антонова картину обрисовала достаточно конкретно. Ни на какие особые подвиги турецкая армия сейчас не способна, а если вспомнить ее успехи в первой мировой войне, то стоит признать, что в моменты побед (как, например, в Дарданельской операции) ею руководили германские советники. Я, честно говоря, совсем не удивился, что Рокоссовский буквально порвал противостоящую ему первую турецкую армию. Думаю, что именно этот стремительный прорыв ударных частей к Константинополю и заставил запаниковать президента Инёню, ибо прорывы Кавказского фронта, хоть они выглядят не менее серьезно, пока не угрожают стратегически важным точкам на карте Турции, а наступление советских и болгарских армий в восточной Фракии угрожает. Падение Константинополя – это даже не пощечина турецкому мироощущению, это как с размаха сапогом ниже пояса. Пусть этот город уже двадцать лет как не столица Турции, все равно его потеря будет для турок страшной трагедией. Думаю, что турецкие дипломаты любой ценой будут пытаться оберечь Проливы от наших посягательств…
– Товарищ Василевский, – обратился Сталин к начальнику генерального штаба, – скажите, какое расстояние осталось пройти товарищу Буденному до окраин Константинополя и сколько времени на это потребуется?
– Передовые части, – ответил Василевский, – остановились на ночевку в шестидесяти километрах от окраин Стамбула (пока еще Стамбула), и завтра к вечеру они будут у городских окраин. Завтра же, на рассвете начнется Босфорская десантная операция Черноморского флота, благо погода резко улучшилась и позволяет действовать авиации. Если смотреть по большому счету, то, кроме полупартизанских формирований башибузуков, сопротивление нашим войскам в том районе оказывать некому. Таким образом, еще один-два дня – и основная цель операции «Нахимов» будет достигнута…
– Очень хорошо, – кивнул Верховный, – есть мнение, что нам необходимо вступить в переговоры с турецким министром об урегулировании конфликта, но начаться они должны только после того, как товарищи военные решат все поставленные задачи. Поэтому, товарищ Молотов, постарайтесь как можно дольше тянуть время; помните, что оно работает на нас и против турок. Одним словом, работайте, не мне вас учить.
* * *
6 января 1943 года, ранее утро. десять морских миль мористее горла пролива Босфор, тяжелый авианесущий крейсер «Адмирал флота Советского Союза Николай Кузнецов».
Командующий Черноморским флотом вице-адмирал Виктор Сергеевич Ларионов.
Босфор и Дарденеллы… Вожделенная мечта русских императоров из семейства Романовых; к ней стремились все: от Петра Первого, первым обозначившего цель твердо встать ногами на окрестные моря, до Николая Последнего, который на этом Босфоре и погорел (начал в шестнадцатом году всерьез готовить Босфорскую десантную операцию, но это так не понравилось «союзникам» по Антанте, которые только что умылись кровью в своей Дарданелльской операции, что те приказали своей агентуре в России устроить переворот, который позже назвали Февральской революцией). Как я понимаю, по сравнению с теми, кто прорвался тогда к власти, Боря Ельцин со своей Семьей – это просто святые с крылышками, белые и пушистые. И если бы не большевики, то дело могло бы кончиться плохо… И не надо кивать на Корнилова. Если бы этому барану-англофилу все удалось, он бы наломал таких дров, что святыми бы считались уже Керенский, Гучков, Милюков, Чернов и князь Львов, со всей их камарильей.
Ну да ладно, то дела давно минувших дней; теперь же, когда мы проводим свою Босфорскую операцию, нам не в силах помешать ни одна держава. Просто некому. Франция и Британия ушли с политической арены, не выдержав схватки с гитлеровским фашизмом, а Соединенным Штатам сейчас откровенно не до дел в Старом Свете. И еще. Посмотрел бы я на попытку чего-то похожего на февральский переворот при Сталине! Нет, в ЦК еще есть некоторое количество друзей и единомышленников покойного уже Хрущева, способных возжелать свергнуть (то есть убить) Виссарионыча, но, как говорится, съесть-то он съест, да кто ж ему даст. Контора Лаврентия Павловича бдит, и стоит «товарищам, которые нам совсем не товарищи» только раскрыть рот и начать интриговать, как их тут же оформят по пятьдесят восьмой статье с намазыванием лба зеленкой. Повторения пятьдесят третьего и особенно пятьдесят шестого года не будет, а так как за здоровьем товарища Сталина следят куда лучше, чем в прошлой реальности – глядишь, он еще и сам прочтет доклад на том самом двадцатом съезде ВКП(б).
Именно поэтому наша Босфорская операция спланирована исходя лишь из соображений максимального военного успеха и минимальных людских потерь, без всяких там дипломатических реверансов перед «партнерами» и «коллегами». На палубе «Адмирала Кузнецова» рядами расставлены полученные нами по ленд-лизу американские палубные истребители F4F «Дикий кот», окрашенные в серо-бело-голубые цвета советского военно-морского камуфляжа. Это первые ласточки нашей палубной авиации, и думаю, что не последние. Иной итог войны, которая, скорее всего, закончится выходом наших танковых армад на атлантическое побережье, по факту потребует иного облика советских послевоенных вооруженных сил – в них меньше внимания и финансирования будет уделяться сухопутной армии, зато больше флоту, особенно морской пехоте и палубной авиации.
Сейчас наша задача – обкатать тактику и показать товарищу Сталину товар лицом, задействовав в Босфорской операции как морскую пехоту (сейчас в готовности ожидающую команду на высадку), так и палубную авиацию. Тут надо сказать, что морская пехота действительно необходима для десанта на Босфор, ведь, кроме нее, никто не в состоянии захватить плацдармы на обоих берегах Босфора и обеспечить наведение между ними почти понтонного моста длинной в полтора километра. Зато для нашей новорожденной палубной авиации эта операция в чистом виде является обкаткой боем с подстраховкой со стороны сухопутных коллег.
Правда, поскольку никакой турецкой авиации в воздухе над Босфором не ожидается, действовать «Дикие Коты» будут в ипостаси штурмовиков. Англосаксонский стандарт вооружения истребителей в шесть пулеметов калибра двенадцать и семь, а также в две пятидесятикилограммовых бомбы вполне серьезен и против наземных целей. У половины самолетов бомбы осколочно-фугасные, у остальных – зажигательные жестяные емкости с напалмом. Последнее – это тоже некоторый перебор, потому что самое страшное, что может ожидать десант на берегу, это артиллерийские батареи с пушками времен еще той войны и жиденькие цепи ополченцев, набранных в близлежащих селениях, так как большую часть кадровой турецкой армии наши войска отрезали и окружили еще в ходе приграничного сражения. Напалм хорош либо по бронетехнике, либо против деревоземляных полевых укреплений. С первым у турок явно негусто, зато укрепления всю последнюю неделю они строят с таким усердием, будто произошли от кротов и бобров.
И вот настала та минута, когда солнце еще не взошло, но освещенности уже достаточно для полетов. Две первых пары «Диких котов» с ревом оторвались от трамплина «Кузнецова». Они оснащены в варианте разведчика-корректировщика и вместо бомб несут подвесные баки, чтобы иметь возможность подольше продержаться в воздухе. После их старта к вылету стала готовиться основная авиагруппа. И тут до нас донесся тяжкий, сокрушающий все грохот – это «Севастополь», которому вернули его исконное имя, принялся садить двенадцатидюймовыми фугасными снарядами по турецким укреплениям в районе горла пролива, а минуту-другую спустя к линкору присоединились крейсера со своим главным калибром в сто восемьдесят миллиметров. Багровые сполохи залпов прямо по курсу перед нами и чуть заметные в лучах занимающегося рассвета вспышки разрывов где-то в глубине темной полоски берега – там сейчас сотрясается и встает дыбом земля, в воздухе стоит густой запах сгоревшего тротила и пыли… И бегают застигнутые во время утреннего намаза турецкие ополченцы и их толстые, призванные из запаса начальники, которые чем меньше понимают, тем громче орут. Босфорская десантная операция началась.
Но это еще далеко не все. Пока идет артподготовка, к своим точкам высадки уже направляются все три вида десантов. Одна бригада морской пехоты (так называемая легкодесантная) вылетела из Сарабуза на десантных планерах, прицепленных к бомбардировщикам Ту-2. Их задача – захватить ключевые точки в некотором отдалении от берега и при поддержке авиации удерживать до подхода подкреплений. Эти ребята обучены поротно и повзводно действовать в условиях полной автономности, и даже утрата связи с командованием не повлияет на их боеспособность. Думаю, что в итоге у Советского Союза в этой реальности не будет отдельного воздушного и отдельного морского десантов. Будут просто универсальные десантные бригады легкого, штурмового и механизированных типов.
Другая бригада морской пехоты, погруженная на СВП в болгарском приморском местечке Царево, со скоростью в сто двадцать километров в час приближается к Босфору вдоль берега Черного моря. Вооружены эти морские пехотинцы аналогично тем, что десантируются на планерах, и их задача – захватить первичные плацдармы, на которые потом будет происходить высадка основных сил. В том числе по одному батальону этой бригады назначено на захват небольших портов, расположенных у самого входа в Босфор. Таких портов два: Румелифенери лиманы на европейском берегу и Пойразкей лиманы на азиатском. Успешный захват эти двух объектов будет означать возможность беспрепятственной высадки стрелковых дивизий второго эшелона.
Но еще до высадки стрелковых дивизий на плацдармы, захваченные батальонами бригады первого эшелона, высадится механизированная бригада морской пехоты полковника Вильшанского с танками, БМП и самоходками. Вот и еще раз пригодились наши БДК из двадцать первого века, которые, разгрузившись, под конвоем «Адмирала Ушакова» отправятся в Варну за дополнительными средствами усиления. Шесть часов туда, шесть обратно, час-два часа на разгрузку-погрузку через аппарель. Итого на круг оборот за четырнадцать часов. Конечно, СВП, доставляя подкрепления, способны обернуться часа за три, но ничего тяжелее пушки ЗИС-3 они на борт взять не смогут. Что же касается БДК, то если бы базой был Севастополь (как предполагалось первоначально), то они смогли бы вернуться к плацдарму с усилением только через тридцать шесть часов, когда Босфорская операция, по сути, была бы уже закончена. А это явно не айс. Конечно, это не сравнить с панамским десантом японцев, которые вообще отказались от идеи доставлять на плацдарм подкрепления, потому что выделенным для этого торговым судам на рейс до Японии и обратно через весь Тихий океан потребовалось бы не меньше двух месяцев. Но так то у японцев, а у нас тут совсем другие скорости и масштабы.
Из-за горизонта показался край солнечного диска. Линкор и крейсера еще ведут огонь по целям на плацдарме своим главным калибром, а с палубы «Адмирала Кузнецова» в воздух плотно, тройками, с ревом поднимаются «Дикие коты» первой волны, нацелившиеся на штурмовку Стамбульского аэродрома, куда турки передислоцировали остатки своей авиации на европейском ТВД. В основном там произведенные еще до войны устаревшие французские и британские самолеты, которые уже не могут на равных драться с более-менее современной авиацией. День назад, когда немного улучшилась погода, их неплохо потрепали летчики 8-й воздушной армии, показав, где тут играют, а где просто заворачивают рыбу; а сегодня ими займутся наши «Дикие коты». Пришел час и для наших палубных летчиков опробовать свои зубы не на полигоне, а на настоящем, пусть и не самом сильном враге. Не последняя, поди, такая десантная операция. Нам, глядишь, помимо прочего, еще Британию с бою брать придется, освобождать бедных англичан от профашистского режима короля Эдуарда Восьмого и его премьера Освальда Мосли. По своей сути, что бы ни говорили сухопутные товарищи, палубная авиация – это, можно сказать, ОСНАЗ в ОСНАЗе, как и морская пехота, которой в случае чего с плацдарма и отступать-то некуда и девиз которой: «победа или смерть!». Ага, линкор и крейсера перенесли огонь куда-то вглубь вражеского берега, стреляя почти на пределе дальности, а это значит, что СВП с авангардом десанта вот-вот выйдут на берег…
* * *
[Там же, около полудня.
Командующий Черноморским флотом вице-адмирал Виктор Сергеевич Ларионов.
Кажется, мы слегка перестарались и врезали из двенадцатидюймовой пушки по воробьям. Хорошо хоть не холостым зарядом. Береговые укрепления в районе Босфора занимали ополченцы, призванные из запаса самых последних очередей. При этом среди рядового и унтер-офицерского состава не редкостью были «бойцы» шестидесятилетнего возраста, а среди офицеров встречались седобородые аксакалы, которым перевалило за шестьдесят пять. Молодыми возрастами были укомплектованы части первой очереди, сгоревшие в приграничном сражении, а укрепления на Босфоре защищали, так сказать, по остаточному принципу. Ну и много эта публика навоюет? Хотя при отсутствии береговых батарей и долговременных укреплений, которые Турция не имеет права строить, никакие части в полевой обороне не способны противостоять серьёзной десантной операции, поддержанной огнем корабельной крупнокалиберной артиллерии и массированным применением авиации. Не исключаю, что главное испытание ждет нас не здесь, на берегах Босфора, а в самом Стамбуле-Константинополе, где нашим штурмовым бригадам придется резаться с местными башибузуками из городского ополчения за каждую улицу, дом, мечеть или дворец. Зато будет работа «ахвицерам» Антона Ивановича, чтобы они могли вдосталь оторваться и за ту – позорную и никому не нужную, и за эту – победоносную – войну.
С остатками турецкой авиации на стамбульском аэродроме нам тоже, можно сказать, повезло. Взлетевшие с «Адмирала Кузнецова» «Дикие коты» подошли к их аэродрому со стороны азиатского берега пролива на высоте бреющего полета как раз в тот момент, когда суета по подготовке к боевому вылету была в самом разгаре. Вот тут-то и пригодились напалмовые бомбы и по шесть крупнокалиберных пулеметов на истребитель. Первым погорело дежурное прикрытие из четырех устаревших французских истребителей «Моран-406», после чего наши парни здорово повеселились над стамбульским аэродромом. Судя по отчетам участвовавших в налете комэсков и снимкам самолетов-разведчиков, показывающих сплошное море огня, там не осталось ничего, способного подняться в воздух, или даже просто ремонтопригодного. А даже если какие-то самолеты еще можно отремонтировать, то ничего страшного – через несколько часов на этом аэродроме уже будут передовые части товарища Буденного, которые и проведут окончательную инвентаризацию.
Единственный потенциально опасный момент для десанта возник тогда, когда флагман османского флота линейный крейсер «Султан Явуз Селим» (в германском девичестве «Гебен») снялся с якоря и направился по Босфору в направлении Черного моря. И хоть опасность для десанта была вполне реальной, турецкому командованию, отдавшему такой приказ, не стоило бы забывать о том, что дальнобойность 180-мм орудий советских крейсеров составляет двести кабельтовых, 305-мм орудий «Севастополя» – сто шестьдесят кабельтовых, а дальнобойность изношенных орудий «Явуз Селима» даже после всех модернизаций не превышает 117 кабельтовых. При этом на больших дистанциях, когда снаряды втыкаются в палубу под очень тупым углом, для линейного крейсера, построенного перед первой мировой войной, опасными становятся даже относительно легкие 180-мм снаряды. Что может сделать двадцати пяти миллиметровая броня из вязкой, но мягкой никелевой стали (скромная даже для легкого танка), когда в нее под углом шестьдесят градусов на скорости в два Маха врезается полубронебойный снаряд весом девяносто семь килограмм. А уж если в эту палубу угодит снаряд главного калибра «Севастополя», весящий почти полтонны, то итог для германо-турецкого недолинкора будет весьма печальным. Конечно, на больших дистанциях стрельбы существует еще такое явление как рассеивание снарядов, но его можно успешно компенсировать количеством стволов, стреляющих по цели, узостью пролива, в котором не поманеврируешь, и корректировкой с воздуха, позволяющей комендорам при изменении обстановки мгновенно вносить изменения в установки стрельбы.
Так оно и получилось. Едва «Явуз Селим» снялся с якоря, как это обнаружил самолет-разведчик, который тут же передал информацию на «Севастополь». Впрочем, очень сложно было не заметить как примерно в течении полутора часов на турецком линейном крейсере растапливали угольные топки, для того, чтобы поднять пары. Густые клубы черного дыма, поднимающиеся из его труб, заметил бы, наверное, даже слепец. Естественно, что эта подготовка к походу заранее привлекла внимание самолета-разведчика и ему оставалось только определить – в какую сторону «Явуз Селим» двинется снявшись с якоря – на выход из Босфора к Мраморному морю, Дарданеллам и спасению, или наоборот – навстречу своей гибели.
Поэтому, едва только стало понятно, что турецкий недолинкор идет к нам, сначала крейсера, а потом и «Севастополь» открыли по нему огонь на поражение, и вода в Босфоре закипела от падающих снарядов как в кастрюле, забытой на плите нерадивой хозяйкой. Бедолага «Явуз Селим», скорость которого в узком, мелководном проливе едва превышала четырнадцать узлов, даже не сумел подойти на дистанцию эффективного огня из своей единственной носовой башни. Только два его орудия главного калибра могли стрелять прямо вперед, и это снижало его боевую ценность на встречных курсах почти до нуля. Впрочем, даже пожелай его командир ретироваться, ничего бы у него не вышло, ибо радиус циркуляции линейного крейсера значительно превышал ширину пролива, и развернуться иначе, чем с помощью буксиров, не представлялось возможным.
Сначала «Явуз Селим» словил несколько попаданий главным калибром советских крейсеров, которые не лишили его боеспособности, но нанесли ощутимые повреждения, а потом под барбет носовой башни прилетел гостинец от «Севастополя»… Полусекундная пауза – и в сокрушительном грохоте башня взлетает вверх, будто подброшенная пинком великана. Мгновение спустя руль перекладывается резко влево (возможно, просто от того, что рулевой толчком сбит с ног) и «Явуз Селим», надломившись по месту подрыва, начинает быстро погружаться в воду. И тут гремит еще один взрыв, причиной которому, скорее всего, была ледяная январская вода, прорвавшаяся к раскаленным топкам. Какая часть турецкой команды спаслась, а какая погибла, мы пока не знаем. Останки «Явуз Селима» лежат в районе бухты Бебек, выставив наружу часть сильно накренившиеся палубы и настройки. Так проходит слава мира… В прошлую войну с немецкой командой этот корабль был пугалом для всего черноморского флота, но теперь он не больше чем большой кусок металлолома, который требуется разделать и отправить в мартены.
После отражения угрозы со стороны турецкого недолинкора операция протекала рутинно. Десанты не только захватили те два маленьких порта, которые необходимы нам для выгрузки подкреплений, но и оттеснили турок на несколько километров от берега. Это делалось для того, что без особых препятствий со стороны турецкой военщины соединить между собой специально подготовленные в Севастополе и прибуксированные сюда баржи, из которых особый понтонный батальон соберет наплавной мост, соединяющий европейский и азиатский берега пролива Босфор. Пока морская пехота, авиация и артиллерия кораблей держат турок на приличном расстоянии, это скорее инженерная, а не боевая задача. Но, кровь из носу, к восемнадцати часам вечера (то есть к подходу передовых частей армии Буденного) мост должен быть полностью готов.
* * *
8 января 1943 года. Вечер. Стамбул-Константинополь, площадь перед Святой Софией.
Бывший штабс-капитан ВСЮР, а ныне капитан РККА Петр Петрович Одинцов.
Разве мог я когда-нибудь мечтать о том, что вместе с сыном буду сидеть на ступенях Святой Софии и, сняв бронежилет и расстегнув бушлат, жадно смолить папиросу; а вокруг будет расстилаться дымящийся поверженный Стамбул, которому теперь снова суждено стать древним Константинополем? И привел нас сюда не последний государь-император, на что мы рассчитывали в шестнадцатом году, а большевистский вождь Сталин, всего за несколько дней войны сделавший из Турции говяжью отбивную. Правда, эта отбивная еще мычит и пытается брыкаться, но при таком соотношении сил это у нее ненадолго. Мы побеждаем – и враг бежит, бежит, бежит… Хотя особо бежать ему было некуда; позади города был пролив Босфор, а за ним – конные головорезы товарища Буденного, невесть как очутившиеся на азиатском берегу с танками и артиллерией. А от этого не побегаешь, мигом догонит и порубает шашками в капусту.
Мы взяли этот город с бою, полностью уничтожив его защитников, и теперь он, пропахший мерзкой вонью сгоревшего напалма и тротила, заваленный смердящими трупами, покрытый развалинами и разбитыми баррикадами, лежит перед нами, покорный своим новым хозяевам. Почти двое суток – два дня и две ночи – шло ожесточенное сражение; и вот все закончилось, враг уничтожен, а мы победили! Но мы тут не захватчики, а освободители. Пятьсот лет эта цитадель православия стонала под пятой турецких султанов, и теперь над Святой Софией снова можно будет поднять православный крест. Особая символичность, мне кажется, в том, что в тот же день, когда мы подходили к станам этого города, в Москве на Архиерейском Соборе избрали нового патриарха московского Алексия Первого. С течением времени Совдепия все больше обретает черты нормальной, с моей точки зрения, Российской Империи. Есть, конечно, определенный большевистский антураж, которого уже не переменить, но это, как говорил Александр Васильевич Тамбовцев (царство ему небесное), сменился цвет времени. Теперь оно у нас красное, как кумач большевистских знамен, и в нем нам теперь жить.
Вот и у вашего покорного слуги рядом с крестами за ту войну – большевистские награды: орден Боевого Красного Знамени и орден Красной Звезды. И оба за дело. Красную Звезду я получил из рук генерала Ватутина за бои под городом Нишем, а Боевое Знамя мне дали за штурм Белграда. Вот где было по-настоящему тяжело – еще и потому, что мы пришли в Югославию спасать и помогать, а не карать и уничтожать. Братушки – они, конечно, те еще предатели и нахлебники, но все же свои: славяне и православные, а потому бились мы за них как за родных, а если в бою попадались некомбатанты (женщины и дети), то их требовалось в первую очередь вывести из-под огня, не считаясь ни с какими потерями. Когда-то не очень давно, сразу после поражения Белого Движения, именно Югославия дала приют изгнанникам, проигравшим свою гражданскую войну и теперь лишенным родины. Тогда югославы еще помнили, что в четырнадцатом году только Россия вступилась за маленькую Сербию, когда на нее напала огромная Австро-Венгрия.
С боями освобождая Белград, мы возвращали братушкам старый долг; но тут-то, в Константинополе, и быть не могло ничего подобного. «Своих» тут у нас нет, поэтому в бою поддержка огнем тяжелой артиллерии и ударами с воздуха у нас была без ограничений. Берегли только исторические здания (в основном византийские церкви, перестроенные в мечети), а остальное при малейших попытках сопротивления без зазрения совести равнялось с землей. Нет, конечно, специально гражданское население никто не истреблял (ибо русский солдат с бабами и ребятишками не воюет), но такого пиетета к местному населению, как в Белграде, все же не было. Главным было с минимальными потерями выполнить поставленную задачу, прочее же являлось вторичным.
Боевая эскадра черноморского флота, вошедшая в Босфор после расчистки фарватера от мин, обрушила на очаги обороны град тяжелых снарядов. В небе, постоянно затянутом дымом пожаров, от рассвета до заката господствовала красная авиация. Воздушная кавалерия помогала нам точными бомбовыми, ракетными и пушечно-пулеметными ударами. Достаточно было выпустить в сторону вражеского укрепления ракету красного дыма, как туда один за другим начинали пикировать краснозвездные самолеты. Мог ли я еще год назад даже подумать о том, что этот прежде отвратительный мне масонский символ мирового большевизма будет вызывать во мне столько положительных эмоций…
При этом таким, как я, осколкам прошлого сразу вспоминались времена «той» войны, когда Российская империя даже моторов для самолетов не могла себе понаделать, и поэтому была вынуждена ставить на свои аэропланы и авто импортные двигатели. Паровоз – полностью, от начала до конца – в России еще могли произвести, а вот более современную технику уже нет.
Когда-то давно, около года назад, впервые увидев морского офицера и нижних чинов из будущего, я восхитился их подтянутостью, силой и внутренней целеустремленностью. Теперь, повоевав бок о бок с господами большевиками, могу сказать, что их Красная Армия уже не та, что была в восемнадцатом или двадцатом году. Тогда она казалась нам Исчадием Хаоса, сказочным драконом, стремящимся пожрать ту Святую Россию, которую мы знали и любили. Но сейчас оказалось, что было все совсем не так. И дракон оказался не драконом, и наши генералы не были такими белыми и пушистыми, какими хотели казаться перед нами, офицерами-добровольцами. Мерзкое это дело – гражданская война, особенно если знать, что ее разжигают сразу с обеих сторон. Одной рукой наши «союзники» давали белым армиям деньги и оружие, а другой – манипулировали большевиками, чтобы те не ленились делать свою часть братоубийственной работы.
Как говорил господин-товарищ Тамбовцев – если вспомнить, где обретались господа революционные эмигранты (всякие разные большевики, меньшевики и эсеры) до семнадцатого года, то становится понятно, откуда тут растут ноги, а откуда руки. Этот завербован британской разведкой, этот – германской, этот – французской, а этот, как и господин Троцкий – работает на американских банкиров, каких-нибудь Кунов и Леебов. Вот так и вышло, что, сражаясь против красных в Гражданской войне, мы были всего лишь пешками в большой игре по расчленению России на зоны влияния. Сожалею ли я о том выборе, который сделал, пойдя к добровольцам, а не в Красную Армию? Не знаю… Ответ, скорее всего, будет ни «да» ни «нет», потому что такие личности, как Троцкий и Свердлов, вызывают у меня зоологическое отвращение.
Сейчас все по-другому. О сделанном выборе я ничуть не жалею, как не жалею и о том, что взял с собой в этот поход сына. За последний год мой Олег из нескладного, чуть лопоухого недоросля превратился в подтянутого молодого человека, который твердо стоит на собственных ногах и трезво смотрит на жизнь. Вот он сидит рядом со мной, устало положив на колени штурмовой автомат Шпагина. Мать теперь, наверное, даже не сразу его узнает, когда увидит. Совсем другой человек стал – не мальчик с молоком на губах, но муж, многоопытный во всех смыслах этого слова. Был ранен – по счастью, легко, и поэтому вскоре снова вернулся в строй. С одной стороны тут имело место влияние инструкторов по учебному лагерю, которым он, как и все молодые бойцы в нашей бригаде, стремится во всем подражать, с другой стороны – соседство с более опытными старшими товарищами, тоже покинувших Родину совсем молодыми людьми, но уже успевшими послужить во французском иностранном легионе. Не все из таких сумели прижиться в нашей бригаде; но те, кому это удалось, тоже были явным примером подражания для молодежи. Печально, что мой сын учится сперва метко стрелять и только потом смотреть в кого, но так у него гораздо больше шансов дожить до конца этой страшной войны…
Тю! Идут! Бой только что утих, и по площади, через развалины, к нам в окружении целой свиты приближается генеральская процессия. Глаз выхватывает из толпы нашего командира Антона Ивановича Деникина (его ни с кем не спутаешь), рядом с ним – командующий 9-й армией, тоже генерал-лейтенант, по фамилии Гречко или Гречкин; и самое главное, командующий фронтом генерал Рокоссовский. Он из поляков, но не спесив и не заносчив, а потому любим сразу и женщинами и солдатами. Первые от него без ума за то, что он обаятельный красавчик, а вторые считают, что с таким командующим можно штурмовать хоть врата ада. На то, чтобы вскочить на ноги, принять уставной вид (тот самый, который лихой и придурковатый), а также скомандовать: «Рота встать, смирно!», уходит буквально пара секунд. Впрочем, нашего Антона Ивановича лихим и придурковатым видом не пронять, как и господина Рокоссовского, о котором мы премного наслышаны. Это одни из тех немногих генералов, которые не смущаются разумеющих свое дело подчиненных. А вот господина Гречкина я пока еще не знаю, так как под его командованием не служил. Наша штурмовая бригада приравнена к ОСНАЗу, и потому ее подчиняют напрямую фронтам, минуя корпуса и армии.
Ага, Антон Иванович услышал мой командный рык и заметил моих людей, вскочивших и оправляющих мундиры, а потому резко изменил курс всей генеральской компании, направившись в нашу сторону. Ну все, теперь або грудь в крестах, або голова в кустах, ибо генералы на фронте – это самый страшный и непредсказуемый противник. Никогда заранее не знаешь, то ли они будут тебя награждать, то ли накладывать взыскания. Но в этот раз, кажется, все обойдется. Вид у Антона Ивановича вполне довольный, да и господин Рокоссовский смотрит на нас доброжелательно. Командующий фронтом выслушивает мой рапорт, благосклонно кивает в ответ и сообщает, что от лица советского командования он выражает нам благодарность. Константинополь взят, и теперь мы твердо стоим в Проливах – сразу двумя ногами. Ура!!! И, конечно же, команда подать наградные списки на отличившихся в боях, в ответ на что я отвечаю, что у меня в роте иных и нет. Все, мол, у меня отличники, и все герои…
– Тогда подавайте на всех, – отвечает генерал Рокоссовский, – потому что заслужили!
* * *
9 января 1943 года. 10:55. Москва. Здание НКИД на площади Воровского, комната для переговоров «в узком составе».
Присутствуют:
Народный комиссар иностранных дел СССР – Вячеслав Михайлович Молотов;
Спецпредставитель Верховного Главнокомандующего – Андрей Андреевич Громыко;
Министр иностранных дел Турецкой республики – Нуман Рифат Меменчиоглы;
Полномочный посол Турецкой республики в СССР – Селим Сарпер.
Спецконсультант Верховного Главнокомандующего майор ГБ Мехмед Ибрагимович Османов.
Нуман Рифат Меменчиоглы родился в 1892 в семье видного султанского сановника, в 1914 году он закончил юрфак Лозаннского университета (европейское образование, однако) и поступил на дипломатическую службу, после чего до 1928 года находился на различных дипломатических должностях за пределами турецких границ. Вернувшись в Турцию, работал в министерстве иностранных дел в ранге посланника первого класса, генерального секретаря МИДа и, наконец, в 1942 году занял должность министра иностранных дел. В своей дипломатической и политической деятельности Нуман Меменчиоглы в первую очередь ориентировался на Германию, при этом не сжигая мостов и на британском направлении. Он всегда говорил, что рассчитывает на военный разгром СССР Третьим Рейхом и почетный мир между Германией и Великобританией. Профашистский переворот в Лондоне этот политик воспринял с восторгом. Именно благодаря влиянию Меменчиоглы правительство турецкой республики почти сразу признало кабинет сэра Освальда Мосли.
С последних чисел мая до начала июля в душе турецкого министра иностранных дел цвели розы и пели соловьи, но однажды все его благодушие рухнуло под страшным ударом. Немецкая армия потерпела поражение, быть может, в самом главном сражении этой войны, понесла тяжелейшие потери и принялась стремительно откатываться на запад, между прочим, как раз в направлении турецких границ. И хоть просоветские перевороты в Болгарии и Румынии, а также последовавший за этим крах всего южного фланга советско-германского фронта, казалось, должны были поставить жирный крест на прогерманской политике Турции, ее власти продолжали курс на поддержку Третьего Рейха. Так необходимая немецкой промышленности хромовая руда пароходами отправлялась до Венеции, откуда ее по железной дороге перевозили на заводы Рура.
Именно благодаря влиянию министра на президента Инёню турецкое правительство к моменту поступления советского ультиматума так и не расторгло германо-турецкий пакт о дружбе и ненападении от восемнадцатого июня 1941 года. А ведь еще за полгода до того мало-мальски умному человеку было понятно, что Германия проиграла свою войну и теперь ее ждут все ужасы военного разгрома. Несмотря ни на что, Нуман Меменчиоглы продолжал упрямствовать в своих убеждениях, но удары, один за другим сыплющиеся на гитлеровскую Германию, делали его политику все более шаткой. Какое-то время в турецком правительстве имела место иллюзия, что Советский Союз сначала должен закончить свою войну с Германией, и лишь после этого он оборотится в сторону Турции, но и этот морок рухнул вместе с поступлением советского ультиматума от первого января сорок третьего года. В тот момент стало понятно, что время существования Турецкого государства в том виде, какой оно имело последние двадцать лет, подошло к концу, и что год, прошедший с момента первого предупреждения до поступления последнего ультиматума, был впустую потрачен на надежды въехать в рай на горбу несостоявшихся германских побед. Последний раз неуверенно качнувшись на краю обрыва, турецкая арба со свистом полетела в пропасть.
Именно поэтому отчаявшийся президент Инёню и послал своего проштрафившегося министра с дипломатической миссией в Москву с задачей любой ценой спасти положение, если уж армия в очередной раз оказалась не в состоянии остановить наступательный порыв русских войск. Ты, мол, заварил эту кашу, ты ее и расхлебывай. И вообще, в первые же минуты после получения ультиматума у Инёню было жгучее желание посадить этого деятеля на кол. Так вот, эта поездка в логово победителей рассматривалась им как некий моральный аналог этой очень важной для турецкого правосознания физеопроцедуры. Если султан не подверг колотерапии хотя бы парочку своих визирей, то никакой он не султан, а обыкновенный слабак, которому не место на троне.
Поэтому и вид у турецкой делегации был до предела мрачный. Турецкий посол в СССР Селим Сарпер, переведенный туда прямиком из Берлина, страдал еще и оттого, что перед этой встречей сводка Совинформбюро сообщила о завершении боев за город Константинополь (в котором оный господин посол, между прочим, и родился). После этого известия, во-первых, разом рухнули все надежды на заключение соглашения до того как русские силой возьмут Черноморские Проливы вместе с главной турецкой жемчужиной, а во-вторых – хоть семья господина посла эвакуировалась вглубь Анатолии еще до начала боевых действий, для него это была личная трагедия. Так сказать, воспоминания детства и прочие драматические бла-бла-бла на руинах былого османского величия.
Но сидящим напротив турецкой делегации наркому Молотову и двум его консультантам из будущего было глубоко начхать на уныло-похоронный вид министра и посла. У советского правительства на этих переговорах были свои цели и задачи, которым способствовала благоприятная общеполитическая ситуация и победоносные действия советских войск, неудержимо продвигающихся вглубь турецкой территории. И даже Мехмед Османов, смотревший на своих соплеменников с некоторым сожалением, понимал, что для тех, кто в своей политике ориентировался на заигрывание с нацистским режимом, нет и не может быть никакого прощения. Так же товарищ Османов понимал, что на этих переговорах речь о безоговорочной капитуляции не идет только потому, что советское правительство не собирается ликвидировать Турецкую республику и включать ее территорию в состав СССР. Сам он предпочел бы, чтобы вся территория Турции вошла в состав Советского Союза, но у товарища Сталина были свои соображения, чтобы отложить этот процесс «на потом»; а с Верховным, как говорится, не поспоришь.
– Господа, – нарушает гробовое молчание Молотов, – сразу должен вам сказать, что эти переговоры могут вестись только на основе советского ультиматума от первого января сего года…
Турецкие представители несколько недоуменно переглядываются и тут же в разговор в своей «фирменной» манере вступает Андрей Андреевич Громыко, который в местной дипломатической среде уже получил свое прозвище – «Горе побежденным».
– Переход под советский контроль зоны Черноморских Проливов, территории Западной и Великой Армении и Курдистана не обсуждается, – чеканит он. – Переход под контроль Греческой республики территории средиземноморского побережья Анатолии – не обсуждается. Переход под контроль Болгарии Восточной Фракии – не обсуждается, запрет для турецкой армии на обладание военно-морскими, военно-воздушными и бронетанковыми силами – не обсуждается. Признание ответственности властей турецкой республики за резню армян, ассирийцев и греков, а также выплата компенсации родственникам жертв этих преступлений против человечности тоже не обсуждается.
Нуман Меменчиоглы вопросительно смотрит на Громыко, потом на Молотова, потом на консультантов, которые с непроницаемым видом сидят рядом с дипломатическим наркомом, после чего глубоко вдыхает.
– Скажите, любезнейший, – обращается он к сидящему прямо напротив Молотову, – а что же, по вашему мнению, мы должны сейчас обсуждать? Ваши военные и так промариновали нас чуть ли не трое суток, прежде чем допустить сюда, в Москву, для ведения переговоров о прекращении военного конфликта, который мы считаем чистейшим недоразумением…
В ответ на эти слова Молотов только равнодушно пожал плечами, а Громыко, усмехнувшись, ответил:
– Военный конфликт, господин Меменчиоглы, закончится максимум через три дня вместе с остатками турецких вооруженных сил, после чего даже только что перечисленные требования будут казаться вам дипломатическим пределом мягкости и добродушия. У окружающих вас народов за пять последних столетий отрос уж слишком большой зуб на турецкое государство. Греки, болгары, румыны, грузины, армяне, ассирийцы, арабы всех мастей и даже русские поляки и венгры – все помнят свирепую алчность турецких захватчиков и жалобный плач и стоны угоняемых на чужбину соплеменников. Никто ничего вам не забудет и не простит. Такое уж сейчас беспощадное время, когда сердца людей ожесточились до предела, а былые ваши заступники в Лондоне и Париже по независящим от вас обстоятельствам вышли из игры. Наше политическое и военное руководство не хочет занимать всю территорию Турции, но если намеченные военными планами результаты будут достигнуты, а мирное соглашение все еще не будет заключено, то наши войска продолжат наступление то тех самых пор, пока не оставят ни одного клочка незанятой турецкой земли. И не надейтесь, что ради соблюдения спокойствия на оккупированной территории мы будем держать там элитные фронтовые части. Совсем нет. Оккупационные войска в зонах, не входящих в сферу интересов Советского Союза, будут состоять из болгар, греков, румын, армян, грузин и прочих представителей народов, ограбляемых и унижаемых вами в течении столетий. И вот тогда вы узнаете, что такое настоящий ужас. Впрочем, вы вполне в состоянии избежать грядущего кошмара, если согласитесь на предложенные вам условия и не будете доводить дело до крайностей…
Турецкие дипломаты еще раз переглянулись, после чего Нуман Меменчиоглы произнес:
– Господин Молотов, у нас нет полномочий для того, чтобы вести переговоры на указанных вами позициях. Прежде чем я дам вам ответ, я должен связаться с президентом Инёню и запросить у него инструкций. По этой причине я вынужден просить Вас перенести наш разговор на сутки и продолжить нашу встречу завтра в это же время.
– Хорошо, господин министр, – согласился Молотов, – но только помните, что каждый час вашего промедления приближает окончательное уничтожение турецкого государства.
Уже позже, на следующий день, стало известно, что после получения ответа из Анкары в тот же день турецкий министр иностранных дел ушел в выделенную ему комнату и принял яд. Он просто не мог поступить иначе – ведь прямо на глазах рушилось дело всей его жизни.
* * *
10 января 1943 года, Утро. СССР. Ивановская область, спецобъект НКВД «Дача в лесу».
Бывшая русская Великая Княжна, дочь русского императора Александра III и внучка датского короля Христиана IX, Ольга Александровна Романова.
Всю прошедшую неделю бывшая Великая Княгиня обдумывала разговор с госпожой Антоновой и чувствовала себя примерно так же, как Иисус Христос, возведенный на гору, с вершины которой ему показали все царства земные и небесные.
«Только вот ведь в чем дело – и я не Христос, и госпожа Антонова тоже не дьявол… – думала она. – Естественно, что большевики, то есть их руководство, хочет, чтобы те люди, которые называют себя Романовыми, лояльно относились к их власти и к той стране, которая была их вотчиной на протяжении трехсот лет. И это при том, что симпатизирующий Гитлеру Великий Князь Владимир Кириллович выглядит до предела несимпатично, а с точки зрения законов Российской империи, и в самом деле является банальным незаконнорожденным, сиречь ублюдком».
И даже если признать юридическую силу за указом ее брата Никки, задним числом признавшим законность брака Кирилла Владимировича и британской принцессы Виктории-Мелиты… Одно только участие в февральском мятеже против законной власти злосчастного семнадцатого года и дефилирование перед революционной толпой с красным бантом на груди ставят крест на моральном праве этого человека и его потомков не только претендовать на титул главы Дома Романовых, но и просто называться порядочным человеком. И надо же, при катастрофе броненосца «Петропавловск» адмирал Макаров, умница и военный гений, погиб, а это дерьмо (крепкое словцо для нее) выплыло – только для того, чтобы еще тридцать четыре года отравлять жизнь окружающим людям.
При этом Ольга Александровна не сомневалась, что в любой момент, когда этого захочется большевистскому вождю, ветвь Кирилловичей может прерваться так радикально, как будто ее никогда и не было. Был человек – и нет человека; подумаешь, проблема! Тот же майор Османов, дикий абрек и головорез, принесет своему хозяину голову бастарда в маленьком черном мешке, как это водится у диких народов Кавказа. Никакой симпатии к предполагаемой жертве бывшая великая княгиня не испытывала – уж слишком много крови папенька этого молодого человека, великий князь Кирилл Владимирович, попил в свое время из ее братца Никки. Но ведь большевикам мало просто физически устранить неприятного им человека. Если не принять особых мер, то на пустое святое место тут же толпой полезут самозванцы или просто люди. имеющие отношение к ее семье как седьмая вода на киселе.
По идее, самое бесспорное происхождение для главы Дома Романовых – у детей Великого Князя Александра Михайловича и ее старшей сестрицы Ксении; но они бегают от всей этой политики как черти от святой воды, не желая брать на себя никакой ответственности на том основании, что по отцовской линии они правнуки императора Николая Первого, а значит, уже не великие князья, а всего лишь князья императорской крови. Но чем дальше идет время, тем меньше остается настоящих Великих князей. Тот же Владимир Кириллович, правнук Александра Второго, тоже всего лишь князь императорской крови. Но в любом случае ни она, ни тем более один из ее сыновей на это дело не годятся. Слишком уж все они простецкие, в том числе и по происхождению. А в таком деле, как главенство в Доме Романовых, важна не только непререкаемая моральная чистота, но и безупречное происхождение. Ее Николай Александрович, конечно, всем хорош, но происхождение у него из нетитулованных дворян слобожанщины – а следовательно, ее брак максимально неравнородный. Хуже было бы только выйти замуж за простого мужика. И хоть она ни о чем не жалеет, но Дому Романовых, который еще предстоит собрать из осколков, нужен совсем другой глава, полномочия которого не осмелилась бы оспаривать всякая подзаборная собака.
Так Ольга Александровна и заявила госпоже Антоновой, когда та нанесла повторный визит на объект «Дача в лесу». Мол, сударыня, не велите казнить, но для дела, которое вы задумали, лучше всего подойдет мой племянник. князь императорской крови Андрей Александрович, старший сын Великого князя Александра Михайловича и Великой княгини Ксении Александровны. А если это невозможно, по причине его смерти, то тогда один из его братьев или сыновей.
Госпожа Антонова сначала призадумалась, а потом ответила, что согласно имеющимся у нее данным, Андрей Александрович, как и прочие дети Ксении, проживали вместе с матерью в Великобритании. И вот сейчас, после состоявшегося там профашистского переворота, уже невозможно установить, кто из них жив, а кто сгинул в клоке гестапо (ну, например, за нелояльность и острый язык), как это случилось с ее сестрой Ксенией. Вздорную старуху черные жрецы, говорят, приносят в жертву с той же легкостью, как и молодую девушку. Поэтому не согласится ли любезная Ольга Александровна временно принять должность главы Дома Романовых; а там выяснится, что есть более законный претендент (и тогда должность отойдет уже ему) или ничего не выяснится, тогда главенство в Доме будет закреплено за потомством любезной Ольги Александровны. И, пожалуйста, не надо думать, что главенствовать ей придется из этой Ивановской глуши. Вопрос с советским правительством уже решен; и, чтобы не путать пресное с круглым, местом дальнейшего пребывания возрожденного дома Романовых назначается Константинополь, освобожденный на днях от многовекового турецкого господства. Ни Османской империи, ни Турецкой республики там больше не будет – Советскому Союзу зона Проливов нужна исключительно из-за ее стратегического значения. И почему бы там, где-нибудь в уголке, на вполне законных основаниях, одновременно как бы и на территории СССР, и в то же время нет, не приткнуться маленькому, лояльному советской власти Дому Романовых? Пора, господа эмигранты, как-нибудь сбоку, потихоньку, но врастать в новую российскую действительность, одновременно не являясь для нее чужеродной занозой и токсичным раздражителем. А там, глядишь, и кого-то из потомков Александра Михайловича обнаружат, чтобы тот мог принять эстафету. Или такового не обнаружат, тогда временное станет постоянным. Но необходимо помнить, что стоит проявить малейшую нелояльность к Советскому Союзу и его вождю, как проект «Дом Романовых» будет немедленно закрыт, а ее родственники, причем все без исключения, останутся только на страницах учебников, как какие-нибудь динозавры…
Еще раз выслушав это предложение, Ольга Александровна совсем немного подумала и согласилась, несмотря на то, что ей было очень страшно за себя, свою семью, а также всю ту родню, которую она вовлекала в это большевистское предприятие. С другой стороны, она не сомневалась, что возникни у большевиков такое желание, они в ограниченные сроки смогут истребить всех Романовых до единого, вне зависимости от степени родства к последнему правившему императору. Но раз с ними хотят договариваться, это надо ценить и не отталкивать дающую руку. Константинополь так Константинополь… Резиденция в таком историческом месте, среди древних камней – это даже как-то романтично. А там действительно будет видно, как дальше сложится ее жизнь и жизнь ее детей…
* * *
В оформлении обложки использованы фрагменты следующих изображений с сайта
Фон:
Передний план: