Уже второй раз мы сбились с дороги. Начинало темнеть, а мы все еще не перевалили через гору. Лес становился все гуще, ночные тени под соснами все черней. На небе, только с одной стороны, справа, мерцало несколько звезд. Ночь была сырая, холодная, тихая. Шелест раскачиваемых ветром ветвей заглушал наши шаги. По сути дела, мы шли наугад. Оставили позади бескрайние, еще оголенные дубовые леса, оставили полк в селе у подножия горы. Некоторое время нас преследовал постепенно стихавший шум боя. Уже два дня, как наши ожесточенно бились с немцами на шоссе, ведущем к городу Банска-Бистрица. Но нам никак не удавалось оттеснить противника. Город находился у него в тылу, и гитлеровцы не желали отдавать его ни за что на свете. Сейчас, двигаясь в ночной тьме, мы время от времени оглядывались назад, на долину. Она сверкала вспышками взрывов. Вспышки росли, ширились, сливаясь в одно огромное багрово-сизое зарево. Мы немного постояли, стараясь разобраться в ходе сражения.

— А бой-то разгорается, — заметил я шепотом моему спутнику, сержанту Глиге.

— Ну нет! Сегодняшний окончен, — ответил он, помедлив. — Немцы его проиграли. Не умеют они воевать ночью. Трусят.

За сосновым лесом начался ельник. Сержант объявил привал. Я растянулся рядом с ним, дыша с трудом, прерывисто и быстро.

— Что, не хватает силенок? — спросил Глига.

— Устал, — ответил я уклончиво.

Глига опустил на землю автомат, так чтобы он был под рукой, и вынул из кармана компас. Циферблат светился в темноте.

— И даже не знаем, куда идем, — пробурчал я.

— Знаем, — сердито отрезал Глига, не спуская глаз с компаса.

Он был прав. Мы знали. Прошлой ночью этот же путь проделала наша пятая рота. Полк тогда оставил шоссе, изменив направление атаки. Требовалось перейти через горы, спуститься к немцам в тыл, форсировать Грон и внезапно атаковать Банска-Бистрицу в лоб. Но пройти удалось только нашей головной пятой роте; немцы, сосредоточившись на шоссе, ударили нам во фланг, принудив полк перегруппироваться и принять бой. Рота, прошедшая через горы и форсировавшая реку, была отрезана на окраине города и взята в клещи.

— Вы должны прорваться к пятой роте во что бы то ни стало, — приказал нам полковник. — Она занимает оборону между спичечной фабрикой и железнодорожным полотном.

И, вручая Глиге конверт с приказом, добавил:

— Здесь написано, что их рота должна любой ценой продержаться до завтрашнего утра. Я просил помощи у русских справа. Завтра одновременно с нами пойдет в наступление и советская дивизия в том же направлении: спичечная фабрика — железная дорога — госпиталь. Держитесь все время на север. Не отклоняйтесь ни вправо, ни влево… Север — север — север!

И вот уже шесть часов мы шли на север. Из них добрых три мы потратили на обход зарослей, обрывистых скал, поиски дороги. Шли чаще наугад, невольно подаваясь вправо, в сторону расположения советских войск.

— Опять отклонились, — с досадой прошептал Глига. — Надо взять левей.

— Чтобы напороться на немцев?

— Север — там, — буркнул он угрюмо.

Я ему не возражал. Я знал его еще с деревни, служил вместе с ним в одном полку, когда мы стояли в Румынии. Он был замкнут, неразговорчив, упрям. Никогда не удавалось вытянуть из него ни что он задумал делать, ни почему он раздумал это делать. Когда что-нибудь было не по нем, он замолкал, выражая этим свое недовольство. А если что втемяшилось ему в голову, переубедить его не мог никто. Он боролся, добивался и в конце концов делал, что задумал, делал и молчал. Поэтому его прозвали у нас Бирюком. Но душа у этого Бирюка была чудесная: человек он был прямой и добрый. Пока Глига изучал компас, я лежа думал: «Полковник не мог сделать лучшего выбора. Сказано — север, и севера будет держаться!»

Бирюк между тем спрятал компас и дернул меня за рукав. Мы стали пробираться сквозь ельник. Шли пригнувшись, держа автоматы наперевес. К нашему удивлению, мы вдруг почувствовали, что начинаем спускаться. Выходило, что мы перевалили через вершину, не заметив того. Склон по эту сторону горы был круче и трудней. Но нас это больше не тревожило. Мы знали — внизу, у подножия, — Грон, а на том берегу — Банска-Бистрица. У опушки сделали второй привал. Впереди виднелся просвет. Лес стал реже. Между вершинами деревьев снова засверкали далекие звезды. Ветер совсем стих. Бирюк опять сверил по компасу направление, но тут же молча сунул его обратно в карман. Я понял — мы шли правильно.

Передохнув, мы двинулись дальше. Но не успели сделать и несколько шагов, как рядом ударила автоматная очередь. Другая начисто срезала еловую ветку над нами. Пришлось залечь. Бирюк пополз назад по-пластунски и, дернув меня за ногу, знаком приказал следовать за ним. Я тоже стал пятиться к ельнику, не спуская глаз с того места, откуда раздались выстрелы.

— Зря мы зашли сюда, — прошептал я испуганно. Бирюк зажал мне рукою рот: сам он за все время не проронил ни звука. Смолкли и немецкие автоматы. В лесу снова установилась тишина — глубокая, настороженная, зловещая. Мы и немцы выслеживали друг друга.

— Их немного, — шепнул мне Глига на ухо. — Случайно просочились между нами и русскими. Если обойдем их, не встретим больше никого.

«Легко сказать, обойдем, — подумал я. — И откуда мы знаем, что их немного?» Тут Бирюк неожиданно ткнул меня кулаком в бок: между деревьями показалась группа немцев. Их было действительно немного, всего пятеро. Очевидно, какой-то патруль, который, прочесывая лес, случайно забрел в это место. Видно было, что они стреляли вслепую, со страху, встревоженные шумом наших шагов. Немцы остановились на краю поляны, выстроившись в ряд, как мишени на полигоне. Я поднял автомат, собираясь дать очередь. Но Глига отвел мою руку, шепнув:

— Погоди! Может, они подойдут ближе… Если не уберем их всех, лучше дать им уйти… Они нас не видят.

Немцы дальше не пошли. Некоторое время они прислушивались к тишине леса, затем сели на землю. Закурили.

— Не стоит их обходить, — опять шепнул мне Глига на ухо. — По короткой очереди каждый — и им крышка!

Мы долго прицеливались. Бирюк дал знак. Мы выпустили по гитлеровцам несколько длинных очередей. Пять немцев повалились на землю не пикнув. Но из леса, позади них, на нас обрушился свинцовый дождь. Взбешенные пулеметы почти под корень срезали ельник в одной пяди от нас. Не было возможности шелохнуться. Бирюк, однако, дал мне знак, и мы стали спускаться, загибая влево. «Прямо в пасть к гитлеровцам!» — подумал я со страхом. Но что мог я поделать? Приходилось следовать за ним. Пройдя несколько сот метров, мы остановились и выстрелили наугад. Немцы сразу перенесли огонь.

— Пусть себе стреляют! — сказал Глига. — А мы айда назад. Быстро! Обойдем их.

Пулеметы продолжали строчить нам вслед. Немцы прислушивались к малейшему шороху. Когда падала в лесу подбитая ветка, им казалось, что шум вызван нашим передвижением, и они открывали бешеный огонь. Мы за это время ползком обошли их справа и, оказавшись у них в тылу, сели передохнуть под деревом. Со стороны ельника лес все еще гудел от выстрелов.

— Так и будут палить до утра! — усмехнулся Бирюк.

Я ему не ответил. Я почувствовал вдруг болезненный зуд в ноге, ставшей горячей и влажной. Боль усиливалась, острым ножом вонзалась в голень… Я протянул руку и ощутил на ней кровь…

— Я ранен, — прошептал я испуганно, только сейчас осознав это. Бирюк подполз ко мне и дружески сжал мое плечо, успокаивая. Затем размотал обмотку, разорвал штанину и наложил на голень повязку.

— Пошли, — сказал он. — Нам нельзя медлить.

Я попытался встать, но ноги у меня подкосились, и я упал на четвереньки. Я не мог ступить раненой ногой. Боль отдавалась во всем теле, я дрожал, как в ознобе. Мгновение мы оба молчали. Стрельба позади нас усиливалась.

— Глига, брат, — простонал я. — Не оставляй меня в руках у немцев. И мертвого не оставляй!

Бирюк встал возле меня на колени и подсунул мне руку под шею.

— Обопрись на меня, — шепнул он. — Стисни зубы, терпи… Мы должны дойти!

Мы снова двинулись в путь. Спуск становился все трудней. Бирюк почти нес меня на руках. Я чувствовал на лице его горячее прерывистое тяжелое дыхание. Через некоторое время он опустил меня на землю, а сам сел рядом, держа палец на спусковом крючке. Я понимал, что не под силу человеку тащить меня так долго, а затем еще переправлять вплавь через Грон, и шепнул ему:

— Иди один, Глига! По крайней мере, хоть ты дойдешь.

Он молча, как будто недоверчиво, посмотрел на меня.

— Если доберешься и если сможешь, — сказал я, уже начиная верить в эту возможность, — возвратись и забери меня… не то…

Он опять ничего не ответил, только упрямо покачал головой в знак того, что несогласен. Затем поднял меня и, взвалив на плечо, как мешок, двинулся вниз. Целый час нес он меня так, на плече. Во второй раз он опустил меня на землю в кустарнике на берегу Грона. У наших ног река катила свои бурные воды, билась о скалы, ревела. На том берегу, на расстоянии каких-нибудь трех — четырех сотен метров, мы ясно различали тень фабричной трубы и, правее, блеск железнодорожных рельсов. Оттуда тоже слышались выстрелы, ночную мглу разрывали огни взрывов, над землей клубился дым.

— Наши, — тревожным шепотом заметил Глига. — Бьются с немцами. Мы должны добраться до них как можно скорее… Надо, чтобы они выстояли до утра, когда мы пойдем в атаку вместе с советскими товарищами.

Мы довольно долго задержались в кустарнике, прислушиваясь. Бирюк в раздумье смотрел на воду. Боль становилась все мучительней, нестерпимо сверлила голень. Но я не решался напомнить о ране. Я знал, что Глиге сейчас не до меня, — он мучался над вопросом, как нам вдвоем переправиться на тот берег. Наконец, очевидно приняв какое-то решение, он направился к лесу и вскоре вернулся, таща за собой ствол сосны.

— Ухватишься за него, — пояснил он мне.

Затем, вынув из нагрудного кармана конверт, он засунул его за кожаную подкладку каски и стал осторожно спускаться к воде, волоча за собой ствол. Я крепко ухватился руками за дерево, и таким образом он и меня втащил в бурлящую реку. А потом решительно поплыл вместе со мной к противоположному берегу. Вода вокруг нас ревела, с силой ударяла по дереву, перекатывалась через него, а Бирюк все плыл, упорно борясь с волнами, и тянул за собою ствол, в который я судорожно вцепился. Казалось, мы быстро доплывем до берега. Но вдруг как раз, когда мы находились на середине реки, над нами вспыхнула ракета. Ослепительный свет повис в воздухе. Поверхность воды заискрилась. Все вокруг выступило из тьмы. Помню, я различил даже капли воды на каске Бирюка!.. И в то же мгновение возле нас забарабанили по воде пули. Стреляли слева, из-за излучины реки. Я зажмурил глаза и потерял сознание. Очнулся я в кустарнике на том берегу Грона. Я был один. Рядом лежали каска и автомат Бирюка.

— Глига, — шепотом позвал я. — Где ты, брат?

Я увидел его в реке, когда новая немецкая ракета на мгновение разорвала тьму. Он толкал ствол к середине течения. Пулеметные очереди скрещивались уже прямо перед ним. И еще раз увидел я его, когда, борясь из последних сил, он судорожно бил по воде руками, то показываясь над ней, то снова в нее погружаясь. А дерево плыло вниз по реке, освещаемое ракетами, поливаемое пулями.

«Глига тонет!» — мелькнула страшная мысль. И, хотя я чувствовал себя слишком слабым, чтобы пытаться спасти его, я все же подполз к самой воде. В это мгновение рядом послышался плеск, и Бирюк вылез на берег. Он стонал.

«И он ранен!» — с ужасом подумал я, глядя растерянно на сержанта, не в силах что-либо произнести.

— Надо идти… сию же минуту, — с трудом выдавил он. — Пока немцы палят по стволу.

Он поднял каску и автомат и, зажав одной рукой рану на груди с такой силой, что ногти впились в тело, пополз от берега. Я последовал за ним. Мы ползли, не сводя глаз с рельсов, блестевших впереди. Пули ложились около нас все реже. Немецкие пулеметы всю свою ярость обрушили на ствол, продолжавший плыть по течению. И по-прежнему непрестанно вспыхивали над ним ракеты, выискивая нас.

Возле железнодорожного полотна мы остановились. До наших было не более двухсот метров. Но ни я, ни Глига не могли сдвинуться с места. Мы потеряли слишком много крови, и силы наши были на исходе.

— Что нам делать, Глига? — в отчаянии спросил я.

Бирюк не отозвался. «Уж не умер ли он?» — подумал я со страхом и, приблизившись к нему, повернул его на спину. Струйка крови показалась в углу его рта. Но лоб и брови были, как всегда, нахмурены, и глаза блестели.

— Держись за мою ногу, — прошептал он. — Мы должны дойти. — И, перевернувшись на живот, он снова пополз. Он полз сейчас так быстро, как никогда. Я понял — он собрал последние силы. Некоторое время я еще держался за его ногу, но, почувствовав, что он вконец обессилел, выпустил ее. И остался лежать у железнодорожных рельсов лицом вверх, глядя на далекие звезды и прислушиваясь к свисту пуль, проносившихся надо мною.

«Хоть бы он дошел!» — еще мелькнула мысль, и я потерял сознание.

…Очнулся я на рассвете. Я лежал на носилках в каком-то помещении в расположении нашей пятой роты. «Значит, он все же дошел?» — подумал я с удивлением, приподнимаясь на локте, и увидел рядом на других носилках распростертое тело Бирюка. Он хрипел. Лицо было желтое, глаза закрыты, лоб нахмурен. Мы были одни. Снаружи шел бой, гремели выстрелы, земля сотрясалась от взрывов.

Я слез с носилок и подполз к Бирюку.

— Глига, брат! — шепотом позвал я его.

Бирюк раскрыл большие черные, лихорадочно блестевшие глаза и горестно улыбнулся мне окровавленным ртом.

— Слышишь? — чуть внятно произнес он. — Атака началась. Я поспел вовремя. — Некоторое время он прислушивался к взрывам, устремив глаза на потолок. — Это «катюши»… Советские товарищи тоже наступают! — Лицо его при этом словно посветлело. — Разгромим фрицев!

На миг мне показалось, что силы к нему вернулись, что раны в груди не так глубоки. Но я ошибся. Бирюк взял мою руку и, стиснув ее, прошептал слабым, прерывающимся голосом:

— Я нес тебя всю ночь… Прошу тебя об одном… Вытащи меня отсюда… чтобы я увидел…

И я кое-как вытащил его на порог.

Ночная мгла редела. Не переставая била советская артиллерия, разрывая огненными вспышками тьму. Непрерывно стреляли «катюши». А через некоторое время справа от наших позиций показалась советская пехота. Тогда и наши поднялись из окопов и вместе с советскими бойцами пошли в атаку.

— Видишь, брат Глига? — тихо спросил я.

Бирюк не ответил. Он умер у меня на руках с широко раскрытыми глазами, со светлым, умиротворенным лицом…