Мы прибыли в полк. Хотя он и называется действующим, но расположен далеко от фронта. Поэтому, если забыть про голодный тыловой паек, здесь еще не чувствуется войны. По утрам построение, поверка, короткая политинформация о положении на фронтах. Сводки Совинформбюро скупо сообщают об оставленных городах. Летчики молча расходятся по самолетам.
Каждый день тренировочные полеты. Почти как в училище.
Вечером мы идем в театр. Тщательно надраенные сапоги на версту разят густым запахом ваксы.
Мне кажется, что спектакль сегодня только для отвлечения мыслей от тревожной действительности, только для того, чтобы забыть на миг самое главное — войну. Но она напоминает о себе размеренным шагом кирзовых сапог. Выйдя на сцену, посыльный из штаба, смущаясь, одергивает гимнастерку:
— Товарищи летчики! Приказано явиться на аэродром!..
Негромкие хлопки стульев, шарканье сапог по полу. На миг умолкшая музыка продолжается с оборванного такта. Жизнь идет своим чередом.
Семь километров от театра до аэродрома преодолеваем бегом. Рядом с аэродромом виднеется длинный эшелон из теплушек и платформ.
— Самолеты на платформы!
— Первая эскадрилья! Вторая!
— На посадку.
Посредине теплушки железная печурка-«буржуйка». Тепла от нее почти нет. Температура не выше, чем на улице. Эшелон то стоит сутками в чистом поле, то идет не останавливаясь мимо станций.
Каждый из нас уверен, что стоит только нам попасть на фронт — и тут же изменится ситуация всей войны в нашу пользу. Скорей бы уж пришел наш эшелон на фронт!
И все же невольно задумываемся: как мы будем воевать? Самолеты у нас У-2. Небесные тихоходы, простейшие учебные самолеты, собранные по военным училищам и сибирским аэроклубам, предназначенные только для учебных полетов начинающих летчиков.
Через год, когда полк, преклонив колено перед боевым знаменем, даст клятву гвардейцев «Ни шагу назад!», новичкам не придется ломать голову в поисках ответа на этот элементарный вопрос: как воевать?
О подвигах гвардейцев будет знать вся страна. А сейчас выгруженные с платформ самолетики стоят на подмосковном аэродроме рядом с грозными истребителями и бомбардировщиками, и такой у них вид, что не приходится обижаться на кличку «кукурузник», которая прочно пристала к нашему У-2.
С каким нетерпением и волнением мы все ожидаем первого боевого вылета! Ни у кого из нас еще нет боевого опыта, никто, за исключением командира полка, комиссара и штурмана, даже не представляет, что такое война.
Большая поляна с укатанной полосой снега — аэродром. Наш полк размещен в избах, где еще недавно жили немецкие летчики. По всему видно, что фашистские асы устраивались здесь прочно и надолго. Правда, говорят, что каждому из них фюрер обещал более комфортабельное жилье в самой Москве. Но случилась неувязочка — прогнали отборные войска фюрера от русской столицы! Сбежали эти асы, оставив всю аэродромную технику, емкости с горючим, запасы бомб, снарядов и патронов. Оставили в избах, помимо запасов консервов и шнапса, расклеенные по стенам вырезки из солдатских журналов и портреты своего обожаемого фюрера.
Наш командир эскадрильи посмотрел на эти залепленные бумажными картинками стены и не вытерпел:
— Отдраить! И чтоб духу их!..
Он первый засучил рукава. К вечеру свежепобеленные стены сверкали чистотой.
Вскоре пришел боевой приказ. Первый боевой приказ по полку. Первый боевой вылет. Готовимся к нему, как к выпускному экзамену, который недавно прошел для нас в военном училище. Предстоящая цель — вражеский аэродром близ города Юхнова.
Помимо нас, летных экипажей, на аэродроме собрались все свободные от нарядов и службы работники штаба и батальона аэродромного обслуживания. Здесь даже машинистки и девчата из санчасти. Мы видим их восторженные взгляды и чувствуем себя именинниками.
Темная ночь. Редкий снежок ухудшает и без того плохую видимость. Плывут внизу черные кляксы лесов по серой промокашке снега. Кое-где виднеются пятнышки деревушек, едва угадывается дорога, скрытая снегом речушка. Не уклониться бы с курса, выйти бы на цель… Для этого надо непрерывно сравнивать карту с местностью. Включаю у себя в кабине свет и раскладываю на коленях планшет с картой.
— Во-о! Устроил иллюминацию! — возмущается мой летчик Федор Маслов. — Выключай, слепит!
— Федя! Мне же надо сориентироваться! Я на минутку!
Я понимаю: темнота — наша единственная защита, но я боюсь отклониться в сторону, мне необходимо вывести самолет на цель! Быстро сравниваю карту с местностью — идем правильно. Свет горел какую-то минуту, но за это время самолет успел отклониться от курса. Как же я не додумался раньше до простейшей вещи: заучивать маршрут полета на память? Позже это войдет в привычку и не раз выручит в самой сложной обстановке. Я с волнением вглядываюсь в очертания плывущей внизу земли и стараюсь увидеть, где же линия фронта. Будто угадав мои мысли, шевелится в своей кабине Федор.
— Скоро ли эта чертова линия? — спрашивает он.
— Наверно, подходим.
— А ты не наверно, ты — точно!
— Что, Федя, коленки трясутся?
— Так же, как у тебя, — парирует мое злословие Федя. — Вылет-то первый.
— Первый, — миролюбиво соглашаюсь я.
А тут из темной глубины леса, что распластался под нашим крылом, вдруг поднимается извилистая цепочка желтых светляков и тянется в сторону самолета.
— Во-о! — восклицает Федор. — В нас метят! Значит, прошли линию фронта?
— Выходит, прошли.
Вторая очередь проносится ближе. Желтые пунктиры пулеметной трассы уже не извиваются, а со свистом рвут воздух равными промежутками: вжик-бам, вжик-бам!..
Но вот впереди изгиб дороги, за ним лесок, близ которого — цель. Ну-ка, штурман, чему тебя учили в военном училище? Напряженно вглядываюсь в лесной массив. Вот на опушке какие-то бесформенные пятна… Да это же самолеты, замаскированные срубленными стволами елей!
— Самолеты! Федя, самолеты!
— Где? Не вижу.
Федя вертится на своем сиденье, высовывает голову за борт кабины, и… самолет уходит в сторону!
— Эх, ты! — в сердцах восклицаю я. — Сошел с боевого курса! Давай заходи снова. Вдоль кромки леса.
Федя разворачивает самолет и заходит снова. Мне видно, как внизу начинают взрываться бомбы, сброшенные с других самолетов, а небо исчерчивают сверкающие трассы крупнокалиберных пулеметов. Но Федя вертится на своем сиденье, выглядывает из кабины, и самолет все дальше отклоняется от лесной опушки.
— А мы с тобой так не выйдем на цель, Федя! Заходи снова!
— Пожалуйста! Хоть сто раз!
Но зайти снова уже труднее: включилась вся зенитная оборона противника, пулеметные очереди, снаряды тяжелых зениток ложатся все ближе.
— Почему не бросаешь бомбы?! — нервничает Федя. — Смотри, другие-то бомбят!
— Сбросим и мы. Только выполняй мои команды. Чуть влево! Так держать!
Команда «Так держать!» подается летчику на боевом курсе. «Так держать!» — и летчик не имеет права дрогнуть, не имеет права изменить курс, высоту. Об этом говорит боевой устав. Это знает и Федя. Но в самолет упирается слепящий луч прожектора, рядом проносятся пылающие сгустки огня зениток и… Федя пытается отвернуть в сторону!
— Так держать!
Все ближе подплывает лесная вырубка с бесформенным пятном самолета, замаскированного там внизу.
— Так держать!
От отделившихся бомб чуть вздрагивает самолет.
— Отворачивай!
Федя заваливает сумасшедший крен.
Самолет катится по укатанной полосе снега. Слева за посадочными огнями мне видны темные силуэты людей, я догадываюсь, что это все те, кто провожал нас в полет, и уже предчувствую радость, с которой будет воспринято наше сообщение об успешной бомбежке. Но почему же вдруг все эти люди куда-то бегут, почему гаснут огни старта? Впереди и чуть в стороне вспыхивают разрывы бомб, а из темноты неба по снежному полю аэродрома стегают хлысты трассирующих пуль, посланные с вражеского самолета.
А днем командир полка собирает летный состав для разбора нашего первого боевого вылета, и, странно, мы не слышим из его уст похвалы. Вместо этого он обращает внимание на недостатки…
От слов командира постепенно улетучивается приподнятое настроение. И все же здорово, что мы уже на фронте, что мы бьем врага!
Успех первого боевого вылета, что скрывать, вскружил нам голову. Поэтому неудивительно, что замечания командира воспринимаются несколько не так, как следует.
— Он еще обнаружил недостатки! — шепотом возмущается мой приятель Вася Корниенко. — Двадцать два уничтоженных самолета! О каких недостатках тут толковать?..
Я молча соглашаюсь. И думаю, что если так дело пойдет дальше, то война весьма быстро закончится разгромом фашистов! Скорей бы наступала ночь, скорей бы новое боевое задание!
Откуда было нам знать, что где-то в высоких штабах в это время обсуждалась целесообразность применения самолетов устаревших конструкций, возможности и задачи их применения. Видимо, успешные вылеты нашего полка и других подразделений, а также живучесть самолетов такого типа все же решили вопрос использования их в условиях современной войны.
Позже будут созданы специальные полки и дивизии, вооруженные только самолетами У-2, и они с честью будут выполнять самые сложные задачи, которые окажутся непосильными для других родов авиации. Ночью, в любое время суток, в распутицу и непогоду будут взлетать эти неприхотливые самолетики с полевых аэродромов по первому требованию пехоты.
…В этот полет летчики пойдут без штурманов. Весь день мы с Федей Масловым вычерчивали по памяти маршрут, чтобы потом в полете не пользоваться картой. Накануне конная группа Белова связалась со штабом нашей армии, указав район и сигналы, по которым летчики определят посадочную площадку: четыре костра, образующие прямоугольник.
Конники генерала Белова ждут боеприпасы и просят вывезти раненых, которые затрудняют рейд конного корпуса по немецким тылам.
Я провожаю Федю к самолету. Это не тот, на котором мы обычно летали с ним. Наш ремонтируют. Федя залезает в кабину, усаживается, пытается приподнять сиденье, но где-то заело, и оно не двигается.
— Что бы подложить? — спрашивает Федор. — Низко.
Я протягиваю ему диск пулемета ДА:
— Подойдет?
Федор копошится в кабине, примеряет:
— Давай еще один!
— Эх, не вышел ты ростом, командир! — Не могу сдержать улыбку. — Мал ты у меня.
— Дуб вон тоже в небо тянется! А толку? Дубина дубиной!
Федя усаживается удобней, высовывает из кабины громадную меховую рукавицу с оттопыренным большим пальцем:
— Порядок!
Я провожаю взглядом рулящий самолет Федора, смотрю, как он бежит вдоль тусклых огней старта, смотрю до тех пор, пока самолет не тает в глубине звездной ночи.
Дальнейшие события я узнал от самого Федора.
Едва девятка самолетов эскадрильи, в которой летел и мой Федя, пересекла линию фронта, от близлежащей железнодорожной станции протянулись три прожектора и сразу же врезались в строй самолетов общим слепящим пучком. Огненная россыпь снарядов…
Федор еще некоторое время держался за ведущим, но угрожающе близко надвинулся самолет справа, и, сбавив обороты двигателя, Маслов отвалил в сторону, в спасительную темноту. Выше его, в перекрестии прожекторных лучей, вдруг вспыхнула красная точка пламени. Она, увеличиваясь, стремительно понеслась к земле. Один прожекторный луч отделился от общего снопа и проводил горящий самолет до земли. Ближний лес озарился вспышкой взрыва.
Федор оглянулся по сторонам: темнота! Ни одного выхлопа из мотора близко идущего самолета. Один! Что ж, придется идти к цели одному.
Еще час полета, час непрерывного сравнивания плывущей внизу земли со схемой в памяти — и вот он, нужный лесной массив. Где-то здесь должна быть посадочная площадка. Да вот она! Четыре костра, как предупреждали. А это? Это что за огни! Две посадочные площадки?.. Ерунда какая-то. Неужели немцы перехватили радиограмму и выложили такие же костры, обозначив ими ложную площадку? Но как проверить? Как узнать, какая площадка наша, какая ложная? Пока он лихорадочно искал ответы на эти вопросы, подтянулась эскадрилья, и теперь над кострами кружится не один самолет Федора. И все летчики в недоумении.
Значит, кто-то должен рискнуть. Без этого не определить, где свои, где враги. Кто же на это решится? Кто?
Парторг эскадрильи, командир звена Феклин, включил аэронавигационные огни — АНО, чтобы его самолет видели остальные. Он сделал круг над кострами и пошел на посадку.
К самолету Феклина стали подтягиваться остальные. И ближе всех оказался Маслов. Он тоже обозначил себя огнями АНО и пошел вслед за ним. Федору видно, как Феклин включает посадочную фару, свет ее скользит по ровной поверхности снега. Вот он садится, разворачивается, рулит к кострам.
— Свои, свои! — сам того не замечая, закричал Маслов.
Наблюдать за самолетом Феклина уже нет возможности: приближается земля, надо выровнять и посадить свой самолет.
Удар по сиденью чуть не выбрасывает Федора из кабины. Перед глазами проносятся желтые светлячки трассирующих пуль.
Федор резко дает газ, мотор ревет на взлетной мощности, и самолет, едва зацепив лыжами снег, вновь взмывает в воздух.
А на земле, рядом с темной стеной леса, трассирующие пули прошивают горящий самолет Феклина… Самолеты заходят на посадку к другим огням, зажженным нашими конниками.
…В землянке КП Федор протянул мне исковерканный разрывными пулями диск ДА.
— Дарю на память, — сказал он.
Я повертел в руках искореженную стальную крышку, попытался вытащить развороченные осколками патроны.
— Как же так, Федя?
— А вот так. Случай, старик. Считай, что тебе крупно не повезло: придется еще летать со мной в одном экипаже.
— Федька! — Я обнял его худые плечи. — Полетаем! Еще полетаем, Федя!
В другом конце землянки начальник штаба диктовал машинистке:
— «Не вернулись на базу самолеты младшего лейтенанта Елина и младшего лейтенанта Феклина. Факт гибели обоих подтвержден очевидцами…»
Мы молча сняли шлемы.
Это нельзя забыть, этого нельзя простить!
У Якова Феклина осталась дочь — Алла. У нее есть сын — Андрюшка. Когда они приходят к нам на встречу в День Победы, мы принимаем их в наш строй, они занимают место погибшего отца и деда среди нас, ветеранов.