- Петро, ты долго мне служишь... Ты хороший солдат и верный помощник. Скажи - как бы поступил ты?
Изумленный нежданным вопросом, изрядно нарушавшим заведенный порядок, ординарец ответил не сразу.
- Не ведаю, ваше превосходство. Сын-то, конечно, сын. Но ведь он-то вас потравить хотел.
Софийский скривился, затягиваясь трубкой, и вновь прошелся по людской - от мутного оконца под потолком до порога.
- Ты не обо мне говори, о себе. Вот, представь, есть у тебя сын.
- Есть, ваше превосходство.
- Да? Я и не знал, - удивился генерал-губернатор. - Где же он?
- Ох, далеко. На Кубани.
- Как же он там оказался?
- Да родился я там. Эх, давненько все это было, ваше превосходство...
Софийский повернулся и прошел обратно, от порога к оконцу.
- Ну вот, представь, что сын твой вырос и убил жену.
- Она давно померла, ваше превосходство. Вздернулась.
- Грешно. Но ты представь, что это - его рук дело...
- Так я-то с ними не жил, про то не ведаю...
- А если бы тебя он порешить задумал, передо всем городом опозорив? Что бы ты сделал, Петро?
Опустив глаза, ординарец ответил:
- Ну что... Достал бы ружьишко...
Хлопнув солдата по плечу, генерал-губернатор направился в свой кабинет и сел за стол, укрывшись от возможных посетителей за бумагами.
- Эх, Васька-Васька...
Перед глазами вновь и вновь проходили картины - точь, как в синематографе. Вот он, шустрый карапуз, с упоением играет с деревянной лошадкой, подаренной на рождение... Бежит навстречу, смеясь во весь рот... Засыпает вечером на коленях, пока Софийский подписывает неотложные бумаги...
Когда все вдруг так изменилось? Что он непростительно упустил?
«... лишением всех прав состояния и смертной казнью через повешение...»
«Ничего с ним не будет! Генеральский сынок!»
«Достал бы ружьишко...»
Был ли Софийский суровым отцом? Пожалуй. Но никогда не применял свою власть во зло.
Боже, за что?
Приняв решение, генерал-губернатор позвонил в колокольчик. Явившейся на зов прислуге сказал:
- Вели Петру: убийцу, отравителя и государственного преступника Василия Софийского, от которого отрекся его отец, отыскать немедленно и свести в полицейскую управу. А завтра под конвоем доставить на суд. Пусть и тем, и другим займется лично. Иди!
Правильно ли он поступил?
В голове продолжал возиться радостный пухлый карапуз.
Достав припасенную бутылку коньяка - разумеется, совершенно другую - генерал-губернатор сделал большой глоток. Затем, не дождавшись, пока отпустит жжение, еще один. И еще.
***
Когда свершилось то, чего Чувашевский столько лет боялся - столь сильно, что бессчетное количество раз пробуждался в криках от тяжелых снов - оказалось, что на деле все не так страшно.
Его не били. Кандалы не одели. Даже не оскорбляли.
В тот самый миг, когда Деникин с Ершовым столь нежданно возвратились в управу, учитель понял - с ним покончено. Пытаться найти оправдание было совершенно бессмысленно, и потому Чувашевский лишь поднял ладони и попросил:
- Только не мучайте, прошу вас. Я обо всем расскажу.
В ответ его попросили сесть на табуретку - точно, как обычного посетителя - и отвечать на вопросы.
Однако и этого делать не пришлось. Пока один бегло записывал, другой рассказывал ему историю - ужасную, бесчеловечную, в которой учитель представлялся невиданным чудищем. Ему и слова не удавалось вставить в свое оправдание: слушали полицейские только друг друга.
Отстраненно смотря, как вершится его из без того пропащая судьба, Чувашевский ломал голову над вопросом - отчего во все его планы закрадывалась роковая ошибка?
Вот и сейчас он вовсе не должен находиться здесь, на этой табуретке. Ему давно следовало вернуться домой, и, без следа уничтожив письмо и все проклятые бумаги, что сохранялись из нелепой сентиментальности, спокойно уснуть.
Ведь Чувашевский так тщательно все продумал...
С утра, вместо того, чтобы идти на уроки, учитель направился в слесарную мастерскую.
В обширном сарае, что она занимала, несмотря на ранний час кипела работа. Тут и там отливали, обтачивали, объединяли, укладывали в коробки. Всюду сновали китайские черновые рабочие, мальчишки-подручные и подмастерья.
Ходили разговоры, что нынешней зимой слесарь резко пошел в гору - теперь учитель и сам в том убедился.
Высмотрев среди мастеровых самого старшего, Чувашевский направился прямо к нему.
- Здравствуйте, мастер... Я пришел попросить вашей помощи.
Тот сделал вид, что не заметил пришедшего, и продолжил просматривать свежую партию амбарных замков - вставляя, проворачивая, и, наконец, вынимая ключ. Учитель красноречиво откашлялся, что, впрочем, тоже не привело к особым результатам. Пришлось вспомнить манеру общения, принятую в полицейской управе.
- Мастер, извольте слушать! Мне надобна услуга, и немедля! - повышать голос у Чувашевского выходило не очень убедительно, однако окрик возымел действие - слесарь его заметил.
- Простите, сударь. Призадумался я, - отвечал он гораздо более вежливо, чем можно было предположить. - Замки - они знаете какие? Они - как часы. Смотришь на них, смотришь - и так куда-то разумом-то и уходишь. Чего изволите? Новый замочек? Навесной али вставной?
Слесарь встал и поставил на стол ящик с блестевшим от масла содержимым.
- Вот, глядите - с пылу, с жару. Все как на подбор!
Чувашевский замялся.
- Дело в том, что замок у меня уже есть. Вставной. Просто он... сломался.
- Так вам нужно починить? Так бы сразу и сказали. Повезло вам, что утро - суеты мало, так что я тотчас же кликну подручного, и он с вами сходит.
- Боюсь, что это невозможно. Я арендую в доходном доме, и его правилами строго запрещено вводить неизвестных людей.
- Стало быть - чего же вам угодно? - удивился мастер.
Учитель несколько спутался.
- Видите ли, я не могу открыть замок, чтобы попасть домой.
- Его заело? Могу предложить вам маслица - обмакнете ключик и попробуете провернуть его для начала. Ежели не выйдет, то, полагаю, хозяева войдут в ваше положение, и мой подручный...
- Нет, замок не сломался - он исправен, - перебил Чувашевский. - Проблема в другом - я не могу найти ключ.
- Так вот что такое... А у домовладельца нет второго ключа?
- Нет, это мой личный замок.
- Тогда не помните ли, какой фабрики ваш замочек? Или вы купили его у меня? Мы могли бы подобрать вам новый ключ.
- Не помню. Это редкий замок, я привез его из Сибири - вряд ли такое выйдет. Нет ли у вас... приспособления для вскрытия механизма?
Слесарь смотрел с большим подозрением.
- Понимаю, о чем вы думаете. Но, право, я лишь хочу попасть в свою комнату. Я - учитель реального училища...
- Что вы! Это вовсе меня не касается. Я лишь раздумывал, что именно вам предложить.
Слесарь отошел на минуту, и вернулся с целым арсеналом приспособлений.
- Вот, возьмите эту, - предложил он, протягивая длинную загогулину размером не меньше стамески. - Такие часто берут. Ежели сразу не пойдет, нужно будет по ней сильно стукнуть. Только замочек оттого совсем сломается-с.
- Но замок-то совсем маленький, - с сомнением заметил Чувашевский.
- Как от сундучка? Тогда вам эту, - указал мастер на узкое загнутое устройство. -Надо хвостик в замок вставить, зацепить механизм и аккуратненько поворачивать, пока он не откроется.
- Я возьму оба, - сообщил Чувашевский.
Забрав покупки, учитель направился коротать время домой. Обычно он встречался с фельдшером в полдень, но нынче требовалось опоздать как можно сильнее. Когда часы показали четверть второго, он сложил обе фомки, как называло такие предметы городское население, в глубочайший карман неподходящего сезону легкого пальто, и пошел в управу.
С удовлетворением осмотрев заживающие раны учителя и наложив новые повязки, фельдшер был готов тотчас же с ним проститься. Однако Чувашевский проявил ранее невиданный интерес к работе в мертвецкой, и вместе со своим лекарем осмотрел всех троих, что требовали внимания на столах.
- Видите - ножевая рана, прямо в печень. Золотари орудуют. Нашим-то все не до них.
- А какие изменения произошли после травмы в органе? Не позволите ли взглянуть?
- Да пожалуйста, глядите на здоровье!
Чувашевский рассмотрел все досконально, не забывая задавать вопросы весьма довольному таким интересом фельдшеру.
- Не скажете ли - что тут такое странное, длинное?
- Я же вам ранее уже показывал: почка. А вот тут, гораздо выше и посредине, мы можем обнаружить... Что?
- Желудок?
- Верно, господин учитель! Ваша тяга к науке похвально возросла. Здесь же мы сейчас найдем селезенку.
Окончив осмотр, фельдшер собрался описать свои наблюдения. Бесцельность дальнейшего нахождения Чувашевского в управе стала бы совершенно очевидна...
Ткнув пальцем в первую попавшуюся книгу со шкафчика, учитель чрезмерно радостно воскликнул:
- О боже! Ефим Степаныч, отчего вы скрыли, что у вас имеется этот труд? Я так давно мечтал его прочесть!
Фельдшер взглянул на выбор больного.
- А, Бокариус. Да, весьма познавательно, и изложено просто.
«О значении странгуляционной борозды при повешении...» - прочитал про себя учитель, укоряя свою неразборчивость.
- Всегда хотел узнать, что происходит в человеке при подобном сведении счетов с жизнью. Удивительно, что люди, невзирая на великий грех, столь часто прибегают к этому способу.
- Вы правы. Взять хоть прежнего помощника полицмейстера... Впрочем, куда чаще я рассматривал такого рода борозды у казненных.
Чувашевский вздрогнул.
- Возьмите себе, - предложил фельдшер.
- Благодарю, но, право, не могу. Однако, если позволите, я бы почитал прямо в управе.
Чувашевский расположился на лавке для посетителей напротив желанного общего стола и долго делал вид, что старательно читает, не забывая перелистывать страницы.
Окончив работу, фельдшер собрался домой.
- Ну как, господин учитель? Как вижу, вам по душе?
- Да, весьма интересно. Вот послушайте-ка: «Картина странгуляционной борозды может быть довольно разнообразной в зависимости не только от прижизненного или посмертного наложения петли, но также и оттого в каком положении находился труп, как была затянута петля, из чего она сделана, как долго висел труп...» Это удивительно, не так ли? А вот еще: «раз же появилась борозда, то как бы мало труп не висел, будут на лицо и все признаки прижизненной реакции на названную травму». Вы не станете возражать, если я задержусь немного и еще почитаю?
- На здоровье!
Следом за фельдшером разошлись околоточные. За ними последовал и непостижимый мальчишка-нанай, который теперь жил в управе по собственной воле.
Чувашевский облегченно выдохнул: он опасался, что присутствие человечка испортит весь его план.
Однако тот и дальше не шел, как по маслу, несмотря на хорошую смазанность инструментов.
Как Чувашевский и боялся, замок не желал поддаваться. Сказывалось и отсутствие опыта, и неполное исцеление: пальцы почти не слушались, руки дрожали. Взяв меньший инструмент, учитель так и не смог попасть тонким жалом в замочную сердцевину.
Толстая же загогулина имела насадку больше, чем сам замок, и попросту в него не проходила.
Учитель близился к отчаянию, когда вспомнил напутствия слесаря. Однако он избрал лучший подход: вставил фомку между углом ящика и стенкой и со всей силой, на которую только был способен, ударил сверху стопкой из дел каторжников. На этом не только ветхий замок, но и сам ящик сдали свои позиции. Только, увы, теперь следы взлома уже не удалось бы скрыть.
Перерыв лежавшие сверху письма Вагнера, Чувашевский на удивление быстро нашел то единственное, что ему требовалось - лживое и губительное.
В этот самый момент, когда судьба готовилась перемениться к лучшему, учителя и застали Деникин с Ершовым.
- Разрушив вот этот самый стол вы, господин учитель, совершили преступление против службы государственной и доходов казны, - вывел Чувашевского из раздумий громкий голос Ершова, листавшего толстенный фолиант «Уложения о наказаниях». - Но это сущие мелочи, ведь вас в любом случае ждет повешение. Вы - опасный государственный преступник и убийца, и на рассвете же мы предадим вас в руки суда.
- Умоляю, выслушайте меня! - Чувашевский прижал руки к груди, чувствуя на глазах неуместные и недостойные слезы. - Все вышло совершенно случайно! Прошу вас - позвольте мне рассказать?
Полицейские кивнули. Бледный Деникин вяло, будто делая одолжение. Темный Ершов - с любопытством и нетерпением.
***
В последнюю пору осени 1906 года, после затяжных дождей, город, как обычно в этот сезон, превратился в грязное месиво. За околицей в жирной жиже вязли вместе с лошадьми телеги и повозки, в центральных кварталах спасались дощатыми мостками.
Перекрыв ими мутные дождевые реки, жители кое-как перебирались на другую сторону улицы.
В один из таких дней Чувашевский готовился выступить перед попечительским советом училища. Желая произвести на важных особ, в числе которых находилась и супруга генерал-губернатора, наилучшее впечатление, учитель приложил немало усилий, чтобы привести себя в наиболее достойный облик.
(- Это не только народное присловье гласит: «По одежке встречают». Жизнь показывает, что если вы, к примеру, бедные туфли носите, или рукава у вас залоснились, и оттого смотреть на вас неприятно - так вас ни за что и слушать не станут, уж будьте уверены, - отметил учитель, обращаясь к Ершову. Тот с пониманием кивнул).
Чувашевский потратил изрядно средств на приобретение нового костюма-тройки - двубортного сюртука, жилета и брюк. Накануне он, намеренно ради этого случая, посетил цирюльника. К утру прислуга домовладелицы накрахмалила белоснежную рубашку с отложными манжетами. Вложив в нагрудный карман часы, учитель придирчиво рассмотрел свое отражение в тусклом квадратном зеркале, что висело в комнате.
(- Мы уже поняли, что вы хорошо оделись. Продолжим? - поторопил Деникин).
Чувашевский пришел к выводу, что его облик вполне достоин речей об увеличении казенного финансирования. С тем он и вышел на улицу, чтобы направиться в училище и прийти, по правилам хорошего тона, несколько ранее, чем начнет собираться попечительский совет. Однако, стоило учителю сделать лишь несколько шагов и поравняться с соседним зданием, как его постигла сокрушительная неприятность.
В межсезонье жители, имевшие лошадей, предпочитали не передвигаться по улицам пешком. И как раз один из таких горожан поравнялся в тот момент с Чувашевским. Правил он плохо, а двигался быстро. Остановив лошадь едва ли не на полном скаку, всадник в капитанской шинели сильно задел учителя. Не удержавшись на ногах, Чувашевский навзничь упал с мостков в самую грязь.
Однако ни помощи, ни извинений не последовало. Приблизившись к самым мосткам, офицер спешился, и, как ни в чем ни бывало, принялся привязывать лошадь к столбику у дома Фаня, куда он, очевидно, и приехал.
С трудом встав, Чувашевский пришел в ужас от размеров постигшей его катастрофы. Все пропало! О том, чтобы продолжить свой путь в таком виде, и речи быть не могло. Но, если же бы он даже вернулся домой, рискуя разозлить попечительский совет своим опозданием, то и это бы мало спасло - другой подходящей одежды Чувашевский попросту не имел.
Результаты долгой работы погибли в один лишь миг - а виновник не испытывал ни малейшего сожаления.
- Сударь, я требую извинений! - гневно обратился Чувашевский к капитану.
- Это вы должны принести извинения - вы стояли у меня на пути, хотя могли бы отойти в сторону. Вы напугали мою лошадь! - спокойно отвечал офицер.
- Да как вы можете быть настолько бесчувственным? Вы испортили мое платье накануне важнейшего события!
Офицер не только не устыдился - он засмеялся.
- Вы сами его испортили, упав в лужу!
(- Капитан Вагнер всегда отличался весьма своеобразными манерами, этого не отнять, - отметил Ершов)
Тогда Чувашевский в сердцах нагнулся, и, схватив ком грязи, метко бросил его прямо в лицо обидчику, отчего тот, разумеется, пришел в ярость.
- Да ты знаешь, кто я, мерзкий негодяй? Нет? Так узнай: я офицер на службе государя! Я строю железную дорогу! Я - инженер Вагнер, а ты еще тысячи раз пожалеешь о своем подлом поступке!
- А я - учитель Чувашевский, - с достоинством отвечал противник.
И тут офицер бросил утирать грязь и мерзко засмеялся.
- Чувашевский-то? Никакой ты не Чувашевский. Я-то все про тебя знаю.
Учитель вмиг охладел. Капитан же, продолжая тихо ругаться, проследовал в дом Фаня.
На следующий день Чувашевский выведал адрес Вагнера. После полудня он, сославшись на нездоровье, ушел с уроков и, незваным, отправился в гости.
(- Я просто хотел с ним поговорить. Думал узнать, откуда он обо всем прознал, и уверить, что эта страница моего прошлого давно и навсегда перечеркнута. Ничего более, клянусь вам!)
Инженер жил в маленьком скверном доме, состоявшем всего из двух помещений - совсем недостойно его статуса. Чувашевский постучал, и откликнулся сам хозяин:
- Входите, не заперто!
Капитан лежал на кровати и читал книгу. Увидев учителя, он изумился и даже было растерялся - на миг Чувашевскому показалось, что на недобром лице мелькнуло нечто вроде испуга. Но затем, выслушав первые слова, засмеялся.
(- Он потешался надо мной и оскорблял словами, недостойными того, чтобы произноситься человеком, - с затаенной обидой вспомнил учитель. - Однако на мой вопрос - откуда он узнал о моем прошлом? - Вагнер все же ответил).
- Отец Георгий, мой друг, раскрыл мне все твои тайны. Обо всем сказал, о чем ты на исповеди обмолвился. Давненько, говорит, мне таких дураков встречать не доводилось! - с этими словами Вагнер бросил в Чувашевского свою книгу, попав в голову. Это вызвало в нем новый приступ веселья.
(- Я был просто раздавлен. Тайна исповеди - священна! Я не мог поверить, что она оказалась раскрыта. Но Вагнер не лгал - он более ниоткуда не мог прознать о моем прошлом...)
Чувашевский поднял книгу и сделал ответный, не менее ловкий, бросок. Тогда Вагнер встал - и учитель, не дожидаясь, толкнул его.
(- В комнате очень тесно, не более двух свободных шагов в ширину и пяти в длину. Инженер упал и с размаху ударился точно виском о спинку кровати. Она у них высокая, точно столбик, и весьма острая. Вагнер тотчас же начал биться на полу, как будто при падучей. Кровь потекла... А я вовсе не знал, что делать! Поднял ему голову, пытался перевязать своей рубахой - больше ничего на ум не пришло. Принес воды... Но ему стало совсем худо, он закатил глаза и стал синеть... А потом и вовсе затих. Я так перепугался, что и не знал, что делать...)
Сняв с головы Вагнера рубаху, Чувашевский затолкал ее под кровать.
(- Это довольно глупо, не находите?
- Да. Но тогда мне не приходили такие мысли...
- Вы сами ее сложили?
- Запамятовал).
Затем, надев одну из рубах умершего, взятую в его гардеробе, Чувашевский замотал капитана в простынь и волоком вытащил на двор. Как и большинство горожан, Вагнеры держали в хозяйстве мелкую тележку. Учитель положил туда тело и вывез за околицу - а оттуда и прямо в лес.
(- Я покажу вам, где именно я его положил и скрыл опавшей листвой)
Жили Вагнеры на отшибе, и путешествие Чувашевского не привлекло внимания горожан.
С тех пор учитель ежедневно молился, надеясь вымолить прощение за свой грех.
- Я виновен, без сомнения. Если бы я не явился к инженеру в тот день, он бы до сей пор был жив. Я - убийца, и вы это выяснили, господа. Но я и впрямь не ведаю о том, кто убил госпожу Вагнер! И, тем более, о том, кто напал на меня. И я никогда не посещал то проклятое заведение кроме единого злополучного раза! А капитан Вагнер... Он ведь сам вынудил меня пойти на грех, и притом - оболгал в том письме, о котором я и не знал. Не имелось ему никакого донесения... Все отец Георгий сказал. Что касается прежней моей истории, она - дело прошлого. Я давно и полностью пересмотрел свои взгляды, взял новую фамилию, начал другую жизнь. Нынче я полностью поддерживаю государя, - завершил Чувашевский свой рассказ, и неожиданно запел глубоким красивым голосом: - Боже, царя храни! Сильный, державный - царствуй на славу нам, царствуй на страх врагам, царь православный...
Ершов взглянул на учителя с некой завистью, покусывая кончик пера. Он давно перестал делать записи, и теперь не то слушал, не то о чем-то размышлял.
Деникин же схватился руками за свой бледный лоб и принялся раскачиваться на стуле.
- Если так, то что же тогда произошло с остальными?
***
- Я же сказал тебе: не трогай эти пузырьки, бери те. Никак не уразумеешь? Или и впрямь уморить кого хочешь?
- Да боже избавь! Прости, прости дуру, барын... Больше так делать не стану, вот ей-богу!
- Эээх... Сколько можно повторять - не зови меня так, Павлина. Я доктор. Доктор!
- Да, дохтор.
- Док-тор. Раздвигай губы шире...
- Дох-тор.
Александра зажимала рот, чтобы не рассмеяться во весь голос.
Она вернулась домой сразу же после того, как призналась во всем отцу. Больше не имелось резона прятаться, а то, что произошло с ней, в любом случае бы открылось. Оставалось только одно: идти по улицам, гордо подняв голову и делая вид, что не замечаешь обидных едких слов, брошенных вслед.
С тех пор она вместе с Марусей с самого утра приходила навещать отца, принося с собой домашнюю еду - неровню той, что можно отведать в лечебнице, а еще - и несомненную радость.
Видя ее, архитектор отвлекался о мыслей о своей страшной травме, которые принимались грызть, едва дочь скрывалась за порогом.
Как теперь жить?
С тех пор, как доктор разрешил Миллеру вставать, он пытался заново учиться вещам, которые прежде казались столь привычными. Застегнуть рубаху, надеть сапог... Все вокруг стало непредставляемо сложным.
- Наберитесь терпения, архитектор. Не все за раз. Ничего, пройдет время - и вы станете так же ловко со всем управляться, как и прежде. Помяните мое слово! - без устали твердил Черноконь, но верилось с трудом.
Когда Александра уходила, к архитектору часто забегала девочка. По ее словам - дочь той хмурой и плохо пахнущей женщины, что поступила к доктору в помощницы. По виду - сущий ангел, русоволосый и голубоглазый. Она напоминала Миллеру Шурочку - ту чистую девочку, которой она была в таком же возрасте в далекие и счастливые годы.
Если Александра читала отцу его любимые книги Эмиля Золя, то юная Варвара рассказывала собственные истории.
- Дядя, а ты знаешь? Тут в лесу живут страшные каты. Они едят любого, кто ходит за хворостом. Хватают - на палку, и сразу в огонь. Даже одежду не снимают! Но ведь так совсем невкусно, да?
Или:
- Дядя, ты слышал? Намедни толстую тетеньку с околицы заставили пожениться с ее охмырятелем. Это с того, что она в подоле понесла. Но только у нее появилось не дите вовсе, а поросенок! Правда! Я сама видела!
Миллера весьма интересовало - истории придумывались прямо на ходу, или же у маленькой барышни и впрямь имелся столь насыщенный опыт?
- Ладно же, папенька. Скоро сумерки, и мы, если позволишь, отправимся домой, - поцеловав отца в лоб, Александра встала. - Но ты не скучай: завтра на рассвете мы вновь вернемся.
- До свидания, Шура, - улыбнулся Миллер.
Отодвинув занавеску, вошел Черноконь.
- Уже уходишь, Саша? Ну, прощай. Не забудь перед сном принять порошок. Как вы тут, господин архитектор?
Миллер произвел неопределенный жест.
- Не верю - со вчерашнего дня вам должно стать куда лучше.
Черноконь поправил микстуры на тумбочке. Дождавшись, когда Александра уйдет, Миллер достал из-под ворота цепочку с обручальным кольцом:
- Она принесла, и вот как мы поступили.
Черноконь одобрительно кивнул:
- Говорю же - все решится, даже такие мелочи.
- Память моей покойной супруги - вовсе не мелочь...
Доктор согласился и с этим:
- Возможно, я погорячился... - и сразу же резко перешел к сути: - А знаете что, архитектор? Вам тут каждый день сказывают разные байки, теперь и мой черед послушать. Люди из управы проходу не дают, одолели вопросами - что да как с вами вышло. Полагаю, вам стоит поведать мне правду - хотя бы для того, чтобы я смог им складно соврать.
Миллер давно ожидал этой беседы, и, признаться, даже удивился, зная любопытство доктора, что она состоялась так не скоро.
- Но ведь я все уже рассказал? - попытался он взять паузу.
- Вы сказали только, что вас ранили в доме Фаня, - заметил доктор, присаживаясь на постель. Под его весом пружины тонко взвыли.
- Грешен я, - вздохнул Миллер.
- Но как так вышло?
- Меня ударила ножом одна из женщин...
- За что? - громко изумился доктор.
За занавеску просунулась голова девочки.
- Что «за что»?
- Брысь!
Ребенок послушался.
- Все вышло совсем не так, как вы, возможно, предположили из моего ответа. Поверьте: произошла чистая случайность...
***
- Ничего не понимаю! - возмутился вслух Романов, отбросив новую кипу бумаг. - Мошенник Вагнер со своими помощниками расхитил казенные деньги на строительство железнодорожной ветки... С тем, чтобы в будущем тайно отдать их церкви отца Георгия?!