Червинский наверняка уже видел газету, и вряд ли то, что он там нашел, пришлось сыщику по душе.

Приближаясь к участку, Бирюлев предвкушал очередную порцию упреков. Как будто его вина, что полиции непременно хочется скрыть результаты своей работы.

Подбадривая себя, репортер вспоминал возвращение в редакцию, которого прежде так опасался. Все тревоги оказались напрасны: вести с берега сослужили добрую службу сверх всяческих ожиданий.

Титоренко, напрочь забыв о прежней размолвке, дружески похлопал по спине:

— Сразу видно грамотную руку! Вот это я понимаю — новость. А то Вавилов взялся — так нас потом обсмеяли. За что ни берется — все обзор спектакля выходит.

За две недели Бирюлев порядком примелькался в участке — сегодня на него совсем не обратили внимания.

Напротив входа баба в пестром платке слезно упрашивала равнодушного городового:

— Выпусти его, побойся бога! Не виноват ни в чем — совсем ведь дите.

Репортер шагнул в коридор и направился к знакомому кабинету. Нынче его интересовало там лишь одно — предмет, что сообщница невидимых украла у Старого Леха. Тот самый "бог". Очевидно же: подобные ему и следует искать в описях — вместо того, чтобы тыкаться наугад, просматривая все списки подряд.

Странно, что Червинский так до сих пор и не рассказал про эту вещь. Впрочем, он умел превращать в загадку все вокруг.

С виду задача, несмотря на ожидаемые обиды сыщика, не выглядела чересчур сложной. После же, узнав нужное, Бирюлев планировал навестить Батурина и сообщить, что поиски упрощаются. Однако стоит ли брать с собой отцовскую опись, которая по-прежнему лежала где-то в запертом доме, он пока не решил.

Червинский в одиночестве просматривал толстую кипу бумаг. Бирюлев давно отметил, что его напарник появляется в участке нечасто: репортер лишь пару раз мельком видел седого сыщика.

— Здравствуйте, Николай Петрович. Я по делу отца зашел.

— Я так и подумал, — не ответил на приветствие Червинский. — Но не желаете ли сперва послушать, о чем пишут в газетах?

Бирюлев примерно так и представлял разговор.

— И о чем же? — войдя, он устроился на неудобном стуле.

— Полиция-то в сговоре с невидимыми. Представляете? — сыщик вынул из ящика стола свернутую газету. Похоже, заранее подготовился к визиту репортера. — Вот: "Невидимые купили Митрофановой свободу в полиции". Но есть одна странность: лет пять назад, когда ее задерживали, ни о каких невидимых никто и не слышал.

— Там сказано иначе. Вы не подряд читаете, — заметил Бирюлев. — Все не более, чем допущение.

— Хм… "Не исключено"? Однако дальше догадка куда лучше: "Очевидно, и нынче преступники имеют связи в полиции. Приглядчику стало известно, что украденные из дома жертвы предметы, которые имела при себе Митрофанова, исчезли из полицейского участка". А ведь я просил вас, Бирюлев, не писать об этом.

Червинский явно дожидался ответа. И, похоже, он был зол куда больше, чем показалось Бирюлеву сначала.

— Отчего же вы молчите?

— Боюсь, вы поняли статью превратно.

— Куда уж правильнее: из ваших слов чертовски ясно, что мы работаем на невидимых. Послушайте, Бирюлев, а вы не думали, что, может, это мы и есть — невидимые? Ночью — по чужим домам шарим. Днем — преступников ловим, чтобы соперников в ночном ремесле меньше осталось.

— Вы преувеличиваете…

У порога откашлялись. Как вовремя!

— Что тебе?

— Доложиться.

— Подожди. Да не в дверях же? Уж или пройди сюда, или выйди, — раздраженно велел Червинский, возвращаясь к газете. — Вот тут в одном месте, ближе к концу, написано: "Митрофанова с сыном Иваном выкрали из дома убитых". Да что вам о нем вообще известно? Вы хоть знаете, по какой он причине здесь?

Городовой — тот самый, что прежде утешал репортера — прошел через кабинет, привалился к подоконнику.

— На этот раз лавку взял, но по всему выходит, что семейная банда. А раз так, то, может, и впрямь прежде помогал, — заметил он.

Выразительно взглянув на полицейского, Червинский неожиданно спросил:

— Бирюлев, у вас есть календарь?

— Конечно.

— Сожгите его — он неправильный. Митрофанова с сыном у нас уже который день, и потому к убийству Батурина они точно не причастны. Вы же утверждаете обратное, так что тут либо лжет ваш календарь, путая вас в датах, либо они тайно выходили из участка и шли на дело… А вот и еще камень в наш огород: "Приглядчик выяснил, что между Митрофановой и ее нанимателем произошел конфликт. Очевидно, они не смогли мирно поделить украденное, и оттого невидимые забрали в уплату одну из дочерей своей приспешницы. Лишившись покровительства преступников, Митрофанова оказалась за решеткой".

— Про дочь-то верно сказано: Матреха каждый день с утра до ночи по ней голосит, — вновь вмешался городовой. Не иначе как его облик принял ангел-хранитель Бирюлева. — Все жалуется, что ее увезли.

— Мне сказали об этом на берегу, и я сам сопоставил факты и пришел к такому выводу, — не без гордости уточнил репортер.

Червинский продолжил чтение:

— Вот еще, вы заявляете: "В шести убийствах…" Хм… Отчего же вам так упорно нравится полагать, что вашего родителя убила наша полицейская банда?

— Я получил тому веское доказательство. Более того — я уже почти выяснил, кто стоит над Митрофановой. Сам! Без вашего участия! — как ни готовился Бирюлев к встрече, самообладание сохранить не удалось.

— Громко у нас нынче, — в кабинет, отдуваясь, вошел седой сыщик. Бросил портфель на стол, ласково взглянул на Бирюлева и подмигнул: — Что, сударь, вы, поди, ни в чем не повинны, а эти люди вас оболгали?

— Тот самый газетчик, Тимофей Семенович. Я вам рассказывал, — раздраженно отозвался Червинский.

— Вот, стало быть, как…

У порога топтались еще двое городовых. День в участке набирал силу.

— О каком доказательстве вы упоминали, Бирюлев? — спросил Червинский.

Седой вмешался, не дав времени на ответ:

— Слыхал о вас, читал и ваши статьи. То, что про полицию пишите, нам неприятно. Но ведь и вас — и общество, от лица которого говорите — понять можно. О чем только не подумаешь, когда как за два месяца подвижек никаких нет. Так что наша задача — исправить впечатление, чтобы всем стало ясно: мы работаем, и вовсе не на бандитов.

Удивленный Бирюлев ожидал подвоха. Седой подошел, протянул руку:

— Бочинский. Будем официально знакомы. Эк вы Митрофановских-то знатно разговорили! Так уметь надо. Мы сами с родней наших гостей, бывает, неделями бьемся — слова выжать не можем. А вы — сходу. Талант!

Польщенный репортер улыбнулся.

— Вот что, господин Бирюлев… Э… как вас по имени-отчеству? Георгий Сергеевич? — продолжал, обмахиваясь потной и липкой, как выяснилось при рукопожатии, ладонью, Бочинский. — Давайте-ка мы вам расскажем, как дело идет. И вы нам, если чего узнаете. Цель-то у нас одна, а чем больше голов — тем лучше. Так мы быстрее до них доберемся — и общество наше сможет, наконец, спать спокойно.

Сыщик, верно, шутил. Столько раз Бирюлева гнали из участка — а тут вдруг вот как заговорили. С чего? Неужели он и впрямь наконец-то взял верный тон, вынудив полицейских всерьез опасаться за свою репутацию?

— Только того и желаю, Тимофей Семенович.

— Однако и вы должны понимать: преступники тоже бывают грамотные, и, случается, читают газеты. И если узнают, что мы подобрались близко — скроются. Куда как лучше написать о их поимке, чем подозрении. Согласны?

Бирюлев кивнул. Прежде он не особо задумывался об этом. Но сыщик прав: для убийц отца хотелось бы не славы, а наказания.

— Я сразу понял — вы человек дельный. Да и как по-другому: на одной стороне находимся, — вновь подчеркнул свою мысль Бочинский. — Однако нынче новостей мало. Главное вы уже знаете: Митрофанова у нас, ее вина несомненна. О том писать не следует, но, думаю, в скором времени и другую "прислугу невидимых" поизловим. Что же до тех, кто ими движет, то мы рассчитываем разговорить новых задержанных. Митрофанова пока молчит: видать, мести слишком боится.

— Мы и другие следы расследуем, Тимофей Семенович. Едва ли не каждый день, — угрюмо заметил Червинский, не глядя на Бирюлева, но явно адресуясь к нему.

— Верно. Без дела не сидим. Следим, не всплывет ли похищенное в Старом городе. Сообщения жителей изучаем. Вот, несколько дней назад рассказали, что невидимые укрываются в новом театре — тут, прямо в нескольких кварталах от нас. Проверили — тупик. Так ведь, Червинский?

— Да. Ложный след. Там сказали, что актриса у них пропала, но официально не заявляли. В остальном — тишина.

— Ну, что у них еще может произойти-то… Сбежала с хахалем какая-то шилохвостка, — отмахнулся Бочинский.

— А что за актриса? — Бирюлев вспомнил растревожившую, но потом вытесненную более значимым сцену у театра.

В тот вечер репортер набрался дерзости — и хмеля — и после спектакля вышел вслед за прекрасной Еленой на улицу. Уже совсем стемнело. Актриса, тихо смеясь, говорила с поклонником. Лица его Бирюлев не видел.

— Встретимся. Уж несомненно, — донеслось до слуха данное ему обещание.

Коснувшись ее руки, господин отошел. Его ждали — да не извозчик, автомобиль. Елена, оставшись одна, смотрела, как он отъезжает. Удача! Собравшись с духом, Бирюлев позвал:

— Сударыня!

Елена обернулась — и тут к ней метнулась широкая тень. Она, похоже, пряталась у стены, скрытая от глаз не только темнотой, но и стволом дерева. Елена пискнула — ей, очевидно, зажали рот. Схватив актрису в охапку, тень легко, как тряпичную куклу, повлекла ее к мостовой, где проглядывали очертания повозки.

Все заняло лишь миг. Бирюлев даже не сразу сообразил, что случилось, но позже не раз вспоминал об этом.

— Елена Парижская, — ответил Червинский.

Выходит, она так и не вернулась. Но стоит ли говорить о том, что ее похитили?

— Не слыхал о такой. Впрочем, неважно, — Бочинский закурил, угостил и Бирюлева. — Такие-то дела, Георгий Сергеевич. Мастера, что тут поделать! И такие случаются, на нашу голову. Но ничего, все выясним. Удача навечно с ними не останется.

— Тимофей Семеныч! Ждать уж не можем. Дайте ключи, — взмолились от двери.

— Возьми сам, в ящике…

Вытерев пот со лба, Бочинский сел на стол своего коллеги.

— Бирюлев, о чем вам стало известно? — вновь напомнил Червинский о некстати вырвавшихся словах. На диво хорошая память! Только стоит ли посвящать его в догадки Батурина?

— К чему вы спрашиваете? Вы не придали значения тому, что я сообщал раньше. А ведь я многое выяснил!

— О чем речь, Георгий Сергеевич? — поинтересовался Бочинский.

— О том, отчего убитые не сопротивлялись.

— И что вы думаете?

— Полагаю, им подлили что-то в питье, — Бирюлев искал взглядом городового, который и зародил в голове эту идею. Но тот, отвернувшись, безучастно ковырял картон в окне. — Я сказал вам, Николай Петрович, еще на прошлой неделе, но вы, как водится, не послушали.

— Наоборот, я с самого начала был с вами согласен: там точно не обошлось без малинки. Но выяснить наверняка, как я вам и говорил, мы уже не сможем. А сразу не проверили.

— Вина наших медиков. Условия им не позволили, — подтвердил Бочинский. — С медицинскими проверками у нас сейчас большие сложности. Едва ли не на глаз об убийствах судим. Хорошо — он у нас наметан.

— Вот как? Но при всем том вы с уверенностью отрицаете, что невидимые убили моего отца.

— Поймите, Бирюлев: там ничего общего! — не утерпев, взвился Червинский. — Дверь открыта, сам не задушен, в постели лежал…

— Но это они! Они! Я легко могу доказать! Все жертвы знакомы между собой. Они выбраны не случайно.

— Мы пытались установить связи, но пришли к совсем другим выводам.

— Значит, плохо искали!

— Будьте любезны, Георгий Сергеевич, расскажите нам. Если вы правы, то это крайне важно.

Но как? С чего начать? Мысли выветрились.

— Понимаете, мой отец увлекался археологией. Когда я был ребенком, он постоянно ездил на раскопки и привозил оттуда разные древности, — вспоминая, Бирюлев словно воочию видел стоявшие на полу гостиной коробки. — А потом он и его соратники собирались в нашем доме. Но тогда я мало что понимал. Да и позже не спрашивал: мы в ту пору оставались не близки. Лишь потом все наладилось…

— Отцов, как хорошее вино, начинают ценить с годами, — поддакнул Бочинский.

— Когда я ходил к жертвам невидимых… То есть, в их дома, я встретил племянника одного из убитых.

Червинский широко распахнул глаза, в упор глядя на Бирюлева.

— Он оказался моим другом детства. А его отец, умерший несколько лет назад — приятелем моего. Дядя, убитый невидимыми, сам не собирал древности — он лишь забрал себе коллекцию брата после его смерти. Понимаете?

Червинский потряс головой и принялся что-то записывать.

— Не очень, — подтвердил Бочинский. — Но, возможно, разобраться станет проще, если вы озвучите имена.

— Батурин, убитый ресторатор, взял себе вещи своего покойного брата.

— А племянник, стало быть, ваш приятель, и сын друга вашего батюшки? — уточнил, наморщив лоб, Червинский.

— Да. Дмитрий Иванович. Тоже Батурин.

— И коллекция принадлежала тому самому Ивану… эээ… Батурину, который вместе с господином Бирюлевым занимался археологией? Верно, тут можно найти определенную связь — впрочем, она может быть и случайной.

— Вот оттого я и не хотел вам ничего говорить: вы снова меня не слышите. Но ведь сходство вовсе не в этом! — Бирюлев в запале едва не перешел на крик. — Вместе с Дмитрием мы сличили всех жертв. Грамс, Рябинин, Коховский и покойный супруг убитой Павловой знали и моего отца, и Батурина. Они все интересовались древностями и много лет вели переписку, что и подтвердил мой друг детства, найдя письма.

— Но почему Дмитрий Иванович не сказал нам об этом ни слова?

— Ничего удивительного: мы сами обнаружили связи случайно. На днях, когда мы с вами встретились, я как раз получил записку от Батурина.

Червинский взглядом велел молчать.

— Ваши слова и впрямь очень важны, — Бочинский снова закурил, выпустив дым под потолок.

— Однако это еще не все, что мы выяснили. Мы предположили, что невидимые хотели получить какие-то определенные предметы из тех, что привозил мой отец. Сравнив описи, мы бы поняли, что за предметы взяли преступники, у кого мог возникнуть к ним интерес, и, следовательно, кто убийцы…

— Мыслите верно, но к чему такие сложности? У нас есть примерные списки украденного. Они, конечно, никуда не годятся — родственники ничего толком не вспомнили. Но можно оттолкнуться от них. К тому же, мы точно знаем, что украла Митрофанова. С нее и стоит начать, — в задумчивости Червинский грыз ручку, отчего перепачкался чернилами.

— Полагаю, нам следует вновь навестить господина Батурина и самим взглянуть на письма. А после — собрать все описи коллекций и передать в бюро регистрации. Людей мало, конечно, да и завалены по самое горло, но ради невидимых чуток и лишнего поработают.

— Занесите нам опись вашего батюшки, Бирюлев. Будьте так любезны.

— Однако скажите: убедились ли вы, что его тоже убили невидимые?

— Пожалуй, в ваших словах есть смысл…

— Полагаю, что связь очевидна, Червинский. Вы же, Георгий Сергеевич, нам в самом деле весьма помогли. И не только нам — но и себе лично, и всему обществу, — седой сыщик широко улыбнулся.

Бирюлев не удержался от ответной улыбки. Ему вдруг стало спокойно. Его не только впервые внимательно выслушали — с ним согласились. Его слова показались ценными!

Репортер даже забыл о том, что пришел узнать о предмете, пропавшем из участка. Это он так и не выяснил.

* * *

— Твоя дочь нам все рассказала. Но ты, конечно, продолжай отпираться. Не признавай очевидное. Самое то, чтобы пойти на виселицу. Тебе ведь одной и выйдет хуже — на радость всем.

Матрена зажмурилась, слыша, как в висках бьется кровь.

— Она ничего не знала. Как же могла сказать? — озвучила собственные тревоги, не размышляя над тем, как они представятся вихрастому.

— Как убивала? — он явно не желал вдаваться в подробности.

— Подушкой, — Матрена поджала губы.

Довольно ухмыляясь, сыщик сделал пометку в бумагах.

* * *

— Когда повсюду сгущаааааются тени,

И воздух деееееелается холодным,

Блуждаю я-яяя в царствии привидений,

Но ни за что ведь не уступлю иииим!

Завывание, наконец, закончилось. Тощий стал хлопать. Сначала робко, озираясь на остальных. Потом почуял поддержку — и тут уже изо всех сил.

— Браво! — выкрикнул сзади кто-то шибко грамотный. Только бы не "бис". Тогда бы звуки, похожие на кошачьи вопли, могли повториться снова. Это Алекс по своему театру знал.

Красный певец кланялся, махал длинным переплетенным чубом.

— Здорово поет! Я и не знал, что тут тоже такое бывает, — радостно сообщил Тощий.

Алекс отхлебнул из кружки. Думал, что в ней вино. Но там оказалось местное кислое пиво. И когда заменили? Или чужое? Огляделся — но стол давно опустел. За ним остались только они вдвоем с Тощим.

Алекс устал, и потому теперь быстро напился. Он весь день бродил по Старому городу. Занятие для терпеливых, как прикорм рыбы. Тоже надо разбросать приманку и ждать. Потом сами начнут подплывать и нести нужное.

Пока о Маруське новостей не было. Но куда торопиться?

Тощий обнимался с певцом. Тот под стать: горло драл внятно, а как слез с бочки, оказалось — лыка не вяжет.

— Ты, брат, все равно, что соловей! Я тоже так хочу!

— Так спой!

— Да как? Слов ведь не знаю.

Это он только сейчас ожил, когда нажрался. А так все дрожал, как трусливый щенок. Алекс даже не ожидал, что компания будет выглядеть настолько позорно. Ничего, кроме страха да удивлений.

По дороге Тощий почти не поднимал глаз. Встречных, похоже, не узнавал. Можно решить, что так ловко кривлялся. Но никто из местных тоже его не признал. Смотрели, просто как на шестерку — то есть, никак. Весь Старый город точно сговориться не мог.

Первый раз, якобы, в овраге. К исходу дня Алекс уже допускал в этих словах некую часть правды.

Но легашу своему Тощий точно о том не расскажет. Наверняка трепал, что тут у него дом родной.

Алекс потряс головой, сгоняя хмельную пелену. Не особо помогло. Стол качался. Доползти бы теперь до норы и дождаться утра.

Он попытался подкурить папиросу, но промахнулся трижды. Коробок опустел.

— Спички! — потребовал Алекс, обращаясь к трактиру.

Чья-то рука приблизилась, поднесла огня.

— Алекс? Давно о тебе не слышно. Уж лет пять?

— Чуть больше трех.

— Правду говорят, будто вверх ушел? — незнакомец указал пальцем на потолок.

— Ну, есть такое. А ты-то кто?

— Скользкий я. От Тулупа. Он сказал — должен вспомнить.

Алекс кивнул.

— Вот… Велел найти тебя и позвать.

Скользкий сел рядом. Как раз подошел и Тощий. Занял свое прежнее место напротив. Повертелся. Затем, как ни в чем не бывало, глотнул из чужой кружки.

— Скользкий, — представился и ему собеседник.

Тощий вытаращился, словно вдруг крысу в сортире увидал.

— Это Тощий. Вон как нажрался — языком не ворочает.

Скользкий понимающе хмыкнул, вернулся к прежнему:

— Ну так как?

— А сам-то что не спросит? Слишком много, думает, мне чести?

— Не слыхал разве? Тулуп теперь калека одноногий.

— Вот оно как.

— Но про то, как это вышло, он пусть уж сам говорит, если что. В общем, дело у него как раз для тебя. Все, как раньше.

Алекс покачал головой.

— Напополам!

— Не могу. Занят я.

— Ну… Так сколько хочешь?

— Никак.

— А может, подумаешь?

— Не.

Скользкий вздохнул, протянул руку. Алекс пожал заскорузлые пальцы.

— Ну, бывай. Ежели что, заходи к Кривому. Тулуп у него теперь обретается. Да, про девку твою мы ничего не слыхали. Среди тех, что недавно сверху спустили, ее точно нет.

— Ясно.

Скользкий пересел к своим, а Тощий устроился спать на столе. Алекс растолкал его, потащил наружу. Самому бы вот еще кто помог.

Возле трактира развели костер приблудные, затянули песню. Да какую — в разгар лета:

— Ой, мороз, мороз… Не морозь меня.

Тощий встал, как вкопанный. Пришлось снова дать затрещину, чтобы сдвинуть с места:

— Не зевай.

У поворота он, наоборот, вдруг резво устремился наверх. Алекс едва успел схватить его за рубаху.

— Куда рванул? К Колесу пойдем. Тут близко.

— А кто это?

— Там и увидишь.

Несколько шагов прошли молча — только Тощий громко сопел. Потом все — опять в болтовню потянуло.

— А здесь не так страшно. Поди, тоже жить можно?

— Ну, я тут и родился, — Алекс громко засмеялся.

— А мы раньше, давно, еще когда батька был жив, с кустарями жили. Вот хорошо там!

Алекс не знал тот район, как и квартал рабочих. Но в оценке Тощего усомнился. Что там делать? Народ нищий и не бедовый.

— А потом батька помер… Убили его, — грустно продолжил Тощий. — Мы в бараки перебрались, я учиться перестал — на завод пошел. А потом и оттуда выперли… За забастовку.

История — очередная из тех, что бесконечно толкал Тощий — интересовала не больше, чем все прежние. Но Алекс слушал вполуха. Невозможно же на время перестать слышать.

Скорее бы добраться до кровати.

— Меня Степан позвал. За компанию. А его еще кто-то… Забыл, как звали. Всех выперли, а того, первого, аж на Сахалин выслали.

Алекс споткнулся об кочку.

— Вот же дерьмо! Так нечего лезть, не умеючи…

— Лексей, я тебе что-то важное сказать хочу. Только шибко не злись.

Тощий громко вздохнул и остановился. Принялся ковыряться в земле носком сапога.

— Давай завтра, а?

— Прямо сейчас! Невтерпеж прям!

— Говори тогда. Долго будешь телиться?

— Ну… Помнишь, к тебе в театру ищейки нагрянули? Так это я…

— Чего?

— Я им сказал…

Алекс принялся тереть хмельную голову, не в состоянии разобрать подобную белиберду. Нет, гаденыш точно служил Легкому. Тут может быть только одно объяснение.

— Ну-ка повтори еще раз.

— Я говорил тебе, что Червинский заставил меня ходить да разнюхивать. Вот сидел я как-то раз в сквере, смотрел на театру… И решил — была не была. Скажу, думаю, что там невидимки — авось после от меня и отстанут.

Нет, лучше бы не спрашивал: чушь от этого яснее не стала.

От легкого удара — скорее даже, подзатыльника — Тощий рухнул на землю. Беспомощный щенок.

— Ты совсем идиот.

— Так совестно мне! Ты ведь мне помогаешь! — заскулил. — Прости! Я ж тебя тогда и не знал…

Алекс сплюнул длинным плевком. Рассчитывал попасть, но не особо старался. Утер рот, побрел к чудной хижине Колеса.

Для того, чтобы размышлять о безумных словах Тощего, точно нужна свежая голова.

Он поднялся, нетвердо поспешил следом.

— Прости! Эх, аж на душе полегчало.

— Просто заткнись. Колесо! Это я! Колесоооо!

— Заходи, открыто…

Взяв Макара за шкирку, Алекс втолкнул его внутрь. Как и предполагалось, на двойной порог тот не рассчитывал. Звучно растянулся на полу.

В свете керосиновой лампы хозяин сонно щурился.

— Идите в горницу, проспитесь.

— Ты что дверь-то не затворяешь?

— Аленка вернуться должна. С бабами ушла наверх. Скучно ей стало, старое вспомнить невмоготу.

Алекс схватил Тощего за ворот — тот, кажется, уже снова начал дремать — поднял и протолкнул вперед. Еще немного вверх — и горница.

Отбросив ношу, Алекс упал на знакомый топчан. Повернулся на здоровый бок и моментально заснул. На удивление крепко — не слышал ни возню, ни причитания соседа.

* * *

— Выпей-ка.

Крепкая, конопатая бабенка с озорными дерзкими глазами одним рывком подняла Макара на кушетке и влила жидкость из кружки прямо в рот. Рассол?

Комнату ярко освещало солнце. Глаза, едва открывшись, заслезились.

— А где Лексей?

— Передавал, что скоро вернется.

— А я где?

— У Колеса.

Это и впрямь тот самый чудной дом, или он только привиделся?

— Ох, что я наделал, — Макар вдруг все вспомнил и ударил себя ладонью по горячему лбу.

— А что ты наделал? — она грубо засмеялась, показав отсутствие нижних зубов. — Ладно, отлеживайся. До вечера далеко.

Причем тут вечер? Вечер… Вечер чего?

— Какой сегодня день?

— Вторник.

— А время?

— А сам не видишь? — она указала на стенные часы.

Почти двенадцать.

Макар замычал. К полудню Червинский велел явиться к портье "Офелии" за запиской, и немедленно пройти по новому адресу, что в ней укажет.

А мать с сестрой? Макар обещал вернуться вчера, еще и до темноты. Поди, совсем извелись — не знают, что думать.

Конопатая вновь расхохоталась и вышла.

Как бы Макар не расстраивался, он почти тут же снова заснул. Когда открыл глаза — настали сумерки. Все пропало.

В комнате никого.

— Лексей?

Тишина.

Макар поднялся. Все тело словно изжевали.

Башмаки, которые кто-то снял с ног, пропали. Что делать — сойдет и так. Макар побрел к странному двойному порогу — но переступить не успел. Едва не столкнулся с Алексеем.

Макар непроизвольно отпрянул. Их знакомство — кажется, целую вечность назад — как началось с зуботычин, так ими же и продолжалось. Даже когда повода не имелось, а нынче он был. Однако Макару все равно стало легче после признания: как будто камень с груди сняли. Не для него такое — подлость утаивать. Слишком погано.

— Жив, гляжу?

— Скверно мне…

— Брось скулить. Все с тобой в порядке.

— Лексей… Беда, — пожаловался Макар. Самому не понравилось, как прозвучало.

— Да неужели?

— Да. Червинский… Сыщик который. Он велел сегодня в полдень в гостиницу за запиской явиться, а оттуда сразу же в новое место. Что теперь делать?

Алексей застыл, потирая нос. Задумался.

— Ну, так сейчас забери. Или завтра. Или вообще потом. Да какая разница? А встретишь когда легаша — попробуй его разболтать. Спроси, что в городе происходит. Про невидимых твоих. Про то, что в участке их поганом творится.

— А ему что рассказать?

Алексей выругался. Очевидно, не найдя других слов, он закатил глаза и вышел из комнаты. Уже из-за порога ответил:

— Тебе что, мало? Ничего не говори!

Башмаки нашлись за дверью. Кое-как просунув в них ноги, Макар сполз по проходу, похожему на печную трубу. Ничего более дивного, чем этот дом, он отродясь не видел.

Внизу пахло едой. Конопатая, что прежде принесла рассол, возилась с младенцем. Щекотала его — он смеялся, как Петька. Девочка постарше жевала голову тряпичной куклы. Увидев Макара, протянула игрушку:

— На!

За столом посреди комнаты играли в карты трое: Алексей, тот, со скрюченной спиной, что на днях заходил в театр, и чумазый парнишка лет пятнадцати.

Все вместе отчего-то смотрелось так уютно, что сразу вспомнились детские годы.

— Сполз наконец? В другой раз лохань, что ли, проси. Больно любо — за вами все оттирать, — вполне дружелюбно упрекнула конопатая.

— А, Тощий. Ну как, живой? — спросил скрюченный. Если вчера не привиделось — то он и есть хозяин странного дома.

— Да куда там. Он как девка, — ответил за Макара Алексей.

— Ладно, брось… Невелика наука — осилит, — засмеялся скрюченный. — Играть будешь?

— Я не умею, — признался Макар.

— Ну, это не сложно, могу показать. Да только тогда играть с тобой не стану.

— Почему?

— Уж сильно хорошая карта новичкам идет.

— Не на что ему играть, Колесо. Разве что на интерес.

— Ну, разок можно и так. Что? Выбирай место.

Макар замялся. Внезапно он увидел все словно со стороны. Старый город, которым пугают шаловливых детей: Степка тут настолько мелок, что о нем и не слыхивали. Дом, полный преступников — быть может, и опасных. После вчерашней прогулки сомнений в занятиях Алексея не осталось и вовсе, хотя Макар так толком и не понял, чем он промышляет — а спросить, конечно, не рискнул. И среди всего этого — он, Макар.

Вдруг он ощутил некое подобие гордости — то же самое чувство, что посещало и накануне, когда Алексей представлял его своим подозрительным с виду знакомым:

— Это Тощий.

Неприятная кличка — но с ней Макар словно бы становился не посторонним и даже, вроде как, чем-то более важным, чем был.

И вправду остаться? Но как же домашние? А проклятый Червинский? Нет, никак нельзя.

— Спасибо, хозяин… Но мне идти нужно.

— Ну, значит, в другой раз, — добродушно отозвался скрюченный.

Макар пошел к выходу, не представляя, как найдет дорогу. Алексей словно прочитал мысли:

— Мелкий, проводи-ка Тощего наверх. Не доберется с перепою.

Мальчишка покорно встал.

— Чего ждете? В театре скажи — завтра буду.

Вышли. Сумерки уже совсем опустились. Макар зябко поежился — не только от прохлады, но и от тревожного ощущения. Освещения тут не было, и казалось, будто из темноты смотрят десятки алчных глаз. Однако провожатый пошел уверенно, насвистывая незнакомую песню.

— Что это? — спросил Макар. Не из интереса — просто рассеять тревожную тишину.

— Так…

Он оказался неразговорчивым. Ни слова не проронил до тех пор, пока не поднялись наверх.

— Дальше сам…

Макар согласился. Уж лучше одному, чем с подобным попутчиком.

Оказавшись в знакомых кварталах, он со всех ног поспешил в гостиницу. Скорее забрать весть от Червинского — и домой.

— Мне письмо, — сообщил Ферапонту, забегая внутрь.

— Ждут, где обычно, — ответил старик.

Макар удивился. Откуда сыщик мог знать, когда он придет? Но додумывать не стал — вприпрыжку помчался по лестнице. Не нащупав ключа в кармане, постучал в пятнадцатый номер.

— Это я!

Дверь отворилась. Червинский схватил за ворот и втянул внутрь, бросив об стену.

Макар потер ушибленную голову. За что?

А что бы вышло, если бы на месте Макара вдруг оказался Алексей? Он взглянул на сыщика — и вдруг увидел его по-новому. Промелькнула необычная мысль: а ведь Макар бы легко справился с невысоким и хлипким Червинским, если бы захотел.

— Чего тебя так развеселило? Весь день прождал! Где только черти носили?

— Так вышло… Напился я, — признал Макар.

— Подлое отрепье! Рассказывай, что узнал.

— Да как… — Макар старательно копошился в голове, но ничего, кроме старых сплетен, не отыскал. Что же соврать? — А почему мы здесь? Вы ведь велели…

— Не до болтовни мне! О чем в Старом городе говорят? Тебе известно, что все убитые были приятелями? Все уже знают, кроме меня.

— Всякое болтают, — уклончиво ответил Макар. Он впервые об этом слышал.

— Невидимые ищут что-то определенное? Почему выбрали именно этих жертв?

— Ммм…

Червинский — сегодня поразительно злой — отвесил оплеуху. Прежняя мысль посетила снова.

Но что бы ему ответить? О чем же шептались на улицах?

— Призраки всем являлись, с вещами украденными связанные. Вот что говорят. А больше ничего.

— Ты совсем за идиота меня держишь? — да и кто бы на его месте поверил?

— Нет! Правда, такое треплют. Якобы были у убитых прежде общие делишки. Оттуда они взяли и бирюльки, а потом проклятые души пришли за ними, чтобы вернуть, — Макар сочинял на ходу.

— Пф… Хм… Вот же бред сивой кобылы. И ради него я потерял весь день. Я-то рассчитывал, что ты снова смог что-то выяснить.

— Ну, за что купил… А вам-то что сказали? Может, сбрехнули?

— Не похоже…

Вскоре довольный Макар уже спешил к театру. Алексей еще увидит, что и от него может быть польза.