Ранним воскресным утром, когда город еще только начинал пробуждаться, сыщик Червинский тихо поднялся по ступенькам гостиничной лестницы. На третьем этаже повернул направо и, достав из кармана ключ, который всегда носил при себе, отпер дверь.

Доверенный — "глаза в Старом городе" — по обыкновению, курил в кресле. Низко опустив коротко стриженную, словно у каторжника или солдата, голову, бывший заводской рабочий рассматривал дощатые половицы.

— Ну, рассказывай, что хотел. Только надеюсь, на сей раз и впрямь что-то дельное. А то, знаешь ли, вышел ни свет, ни заря, да еще в неприсутственный день, — Червинский аккуратно присел на край скрипучей кровати.

Веселов вскинул голову. Левая половина его лица сливалась в единый вспухший кровоподтек. Глаз заплыл. Разбитый и явно сломанный нос искривился на бок.

— Вот это да, — присвистнул Червинский. — Кто тебя?

— Да так… Ничего особого.

— Небось, в овраге неудачно погостил? На днях там у них бурная ночка выдалась.

— Да не… Чепуха, говорю же… Сам виноват. А что такое?

— Подкинули нам вчера с утра под порог участка какого-то работягу. Мало того, что забили насмерть, так еще и без уха и глаза. Вырезали. Насолил, видать, кому-то изрядно.

Веселов не то, что вздрогнул — дернулся.

— Что-то слышал?

Он быстро помотал головой. Поморщился, крякнул, потрогал нос.

— Не… Просто страсти вы говорите. А кто он?

— Да кто ж знает. Дружки-то — тоже вроде рабочие либо мастеровые — принесли его к нам, крикнули, что из оврага подняли — да и врассыпную. Думают, поди, что мы по одному его виду тут же сами все выясним и виновных поймаем.

— А разве нет?

Червинский рассмеялся. Нынче он пребывал в добром настрое.

— Ты, Свист, все такой же — словно малое дитя. Ладно, это все равно неважно. Скажи-ка лучше, где невидимые, раз написал, что знаешь.

— Они сегодня весь день будут продавать вашу вещь.

Сыщик подался вперед.

— Где?

— У старьевщика на базаре. Нужно спросить Дыню. Да только сперва покажите, что покупать пришли. Иначе не поверят и разбегутся.

— Хм… Митрофанова тоже там ее продавала. Это и вправду интересно, Свист. Вот, возьми, — Червинский вынул из кармана смятый рубль и положил рядом с собой на кровать.

— Спасибо, — Веселов не смотрел в глаза.

И в какой переплет угодил на сей раз?

Сыщик собрался выйти — но, распахнув дверь, обнаружил за ней Приглядчика. Весьма опрометчиво было так и не сменить адрес и по-прежнему оставаться у него под боком.

Очевидно, он заметил Червинского, поднялся следом и все подслушал.

— Вы станете покупателем, — сходу предложил сыщик, опережая возможные расспросы.

Для плана, который зрел в эту самую минуту, франтоватый газетчик, имеющий личный интерес, годился как нельзя лучше.

— Что? Как так? — поразился Приглядчик.

— Встретимся позже и все обсудим. Только в участок не приходите. После полудня я буду вас ждать в доме дяди. Да, и обязательно захватите вашу опись! Нужно точно понять, что пропало.

— Я как раз за ней и шел…

— Вот и славно!

Оставив Приглядчика, Червинский поспешил вниз.

* * *

Ранним утром Бирюлев, и в самом деле, собирался за описью в дом отца. Хотелось успеть, пока на улицах немноголюдно. Грядущий печальный визит не вызывал желания светски раскланиваться со встречными и прерывать путь обсуждениями погоды.

Однако стоило выйти из номера, как по лестнице промелькнула фигура Червинского.

Что же обсуждал сыщик со своим агентом, которым так козырял накануне перед Натальей? Не сдержав любопытства, Бирюлев прокрался следом.

Из пятнадцатого номера отчетливо слышался бас. Репортер без малейших усилий узнал все, что хотел — и с трудом смог поверить. Неужели невидимые и впрямь объявились?

Он как раз раздумывал над тем, чтобы наведаться на базар и украдкой взглянуть на лавку старьевщика, когда сыщик вышел и огорошил предложением. Бирюлев сразу и не нашел, что ответить.

Ничего, он сможет отказаться позже, когда принесет опись. С другой стороны… все произойдет днем, прямо посреди оживленной толкучки, да еще и на глазах у Червинского. Пожалуй, все-таки стоит сперва послушать, что именно предложит сыщик.

Выходя на улицу, Бирюлев пощупал карман — ключ от свежего замка, врезанного после несчастья, точно находился на месте.

Но воспользоваться им было непросто.

Остановившись напротив дома, репортер долго глядел на закрытые ставни, не решаясь даже подойти к двери.

Опись наверняка где-то в кабинете. Быть может, в письменном столе… Или сверху на книгах в шкафу… Память услужливо рисовала знакомую уютную обстановку — неизменно внося в нее последним штрихом тело отца.

— Господин Бирюлев?

Соседка со смешной фамилией. Беленькая. Она оказалась кругла и до крайности мала ростом. Бежевый зонт от солнца, светлые перчатки — явно шла на прогулку.

— Доброго дня, Елизавета Семеновна, — поклонился репортер.

— И вам доброго… До чего же хорошо, что вы сами здесь показались. В прошлый раз вы ведь адреса не оставили — так я и надежду утратила с вами повидаться.

Госпожа Беленькая сделала шаг к репортеру, обдав нелепым в летний день запахом нафталина.

Он выдавил из себя улыбку:

— Чему же обязан честью?

— Я уже после вашего ухода подумала, что следовало вам рассказать. Тут вот ведь что… Кое-кто у Сергея Мефодьевича в последние дни все же бывал. Дама, — последнее слово соседка шепнула, смутившись.

— Неужели? — изумился Бирюлев. За двадцать лет, минувших со смерти матери, отец ни разу не давал повода заподозрить его в романтическом увлечении.

— Ну да. Как-то поднялась я рано да встала у окна. Вы не подумайте худого: дом-то мой напротив Сергея Мефодьевича. Куда мне еще смотреть, как не на него? Вот и стою, гляжу — сбоку дверь отворилась. С черного хода вышла дама — молодая, пригожая. Села тотчас же в коляску и уехала.

Что ж, отец имел право строить свою жизнь, как считал нужным. Однако отчего-то слушать о том неприятно.

— Но рассмотреть я ее успела — уж больно мила. А знаете, на кого похожа? Вот на нее, — госпожа Беленькая указала кивком на афишную тумбу, сиротливо приткнувшуюся у кромки мостовой.

Бирюлев взглянул. Наполовину оборванная и успевшая выгореть на летнем солнце, афиша приглашала посетить пьесу "Три сестры". С нее призывно смотрела Елена Парижская.

— Невероятно.

— Красивая барышня, да? Я бы даже подумала, будто это именно она…

Прекрасная Елена, на которую столь долго засматривался сам репортер — навещала отца? Немыслимо. Но где они могли встретиться? Чем он ее привлек? Старший Бирюлев не слыл театралом — а уж любителем закулисных развлечений и подавно — и не владел состоянием. Актриса же вряд ли отличалась бескорыстием и интересом к археологии.

Похоже, репортер и вправду не знал слишком многого.

— Простите, если я во что чересчур личное вмешалась по неосторожности. Не хотела вас огорчать. Но решила, что нужно рассказать…

Стоило бы разузнать обо всем у самой Елены… разумеется, если бы ее не похитили. В любом случае следует наведаться в театр и попробовать что-нибудь выяснить.

Новость отвлекла от воспоминаний — Бирюлев, наконец, отпер дверь дома.

С усилием отгоняя мысли, что стучались в голову, он обошел комнаты, натыкаясь то тут, то там, на уцелевшие следы разгрома, оставленные не то полицейскими, не то преступниками, и принялся за поиски описи.

Первый час репортер просматривал содержимое ящиков аккуратно. Но чем больше времени проходило, тем меньше оставалось выдержки.

Еще через час он начал сбрасывать бумаги прямо на пол и проглядывать их там, откидывая все ненужные в надежде найти единственную.

Но ее не было.

Однако прежде опись существовала. Отец точно не стал бы уничтожать ее. Не сдавал и в банковский сейф, давно осмотренный Бирюлевым.

Выходит, ее тоже украли.

* * *

Прошла ночь… И наступил день. По крайней мере, так казалось из чулана: сперва свет пропал, затем появился.

Дверь открылась, Ульяну подняли на ноги с сундука, на котором она сидела, встряхнули. Голова закружилась. Отметив, что видит перед собой вихрастого, Ульяна сползла на пол.

Взбодрил стакан теплой воды, вылитый за шиворот. Противно. Она пискнула, потерла шею.

— Ишь, какая нежная. Прямо как благородная. Отнеси ее в мой кабинет.

Ульяну подняли, протащили по коридору, посадили на стул.

— Что за жизнь — даже в воскресный день никакого покою. Веришь, нынче еще до рассвета пришлось подняться?

— И не говорите, Николай Петрович. Да еще и у того, одноглазого, родня выискалась. Слыхали? Заявлять о пропаже с утра явились — так кто-то из наших им тело и показал. Признали. Ну, стало быть, пришлось все оформлять.

— Эх. И кто только додумался? Мало нам с этими возни. И что? Кем он хоть был?

— С Павловской мануфактуры работник. И что его, дурня, в Старый город потянуло?

— Платят нынче им мало. Вот они на поиски лучшего и лезут. Ума-то нет, — сыщик достал из стола какую-то бумагу, поднес к лицу Ульяны. — Видишь?

Она зажмурилась.

— Оживи-ка ее. Совсем разморило малахольную.

Городовой принялся щипать за щеки. Ульяна потрясла головой.

— Ну, теперь снова смотри, — линии из чернильных знаков оказались прямо перед глазами.

— Я грамоте не обучена. Попить бы…

— Налей.

Она с удовольствием опустошила стакан, несмотря на противный привкус.

— Это, Ульяна, признание, что твоя мать подписала. Угадай, в чем созналась? Эх, молчальница. Ладно, подскажу. Кого она убила? Ну?

— Старую госпожу?

Полицейские переглянулись.

— Павлову?

— Не знаю, как звать.

— Ну да, и ее тоже. И хозяина прежнего…

Ульяна схватилась за голову. Она не могла понять, зачем мать так поступила. Не сама ли разве велела всегда до последнего упираться?

Вихрастый словно прочитал ее мысли:

— Не понимаешь — отчего призналась? Но твоя мать все сделала правильно: если раскается, то упростит нам работу, а себе — участь. Она ведь может и на свободу выйти.

Ульяна широко распахнула глаза.

— Правда?

— Конечно. Для того и нужно-то всего ничего: сказать, кто ей помогал.

— Никто. Она сама.

Сыщик не одобрил.

— Снова врешь. А я-то думал, мы друг друга поняли. Хорошо, давай по-другому. Твои братья с ней к господам ходили? Подсобить там, отнести что-нибудь.

— Нет. Сами с утра до ночи горбатятся, с нами не живут.

— Да уж, тяжела судьбина — по ночам шарить по лавкам. А сестра твоя что поделывает? Небось, желтый билет имеет?

— Дуня не такая! Она маме всегда помогает!

— Значит, и в городе с матерью появлялась?

Сыщик принялся что-то быстро записывать.

— Не знаю я! Не видела ничего. В услужении была, — спохватилась Ульяна. — Недавно домой вернулась.

— Рассчитали?

Она вздохнула.

— А почему? Что ты натворила, а, Ульяна?

— Кольцо хозяйкино померить взяла… А хозяева решили — украла.

— Продала, поди? У скупщика на базаре?

— Нет. Его сразу отняли, а меня — погнали…

— Вот видишь? Они с рождения косятся на то, что плохо лежит. Только из пеленок выползают — и добрых людей грабить, — засмеялся вихрастый, обращаясь к городовому. — Значит, Ульяна, ты не хочешь, чтобы мать к вам вернулась. Иначе давно бы рассказала, на кого та работала.

— Я не знаю! Не знаю!

— Ладно, девка. Не ори. Сейчас подпишешь свои слова — и сможешь уйти. Только, чувствую, встретимся мы с тобой скоро.

Сыщик снова взялся за ручку. Закончив писать, промокнул лист, пододвинул вместе с карандашом:

— А то заляпаешь все чернилами. Ставь крестик.

Она неумело провела две линии там, где указывал тонкий палец.

— Все, иди. До встречи.

Накинув платок, Ульяна бросилась из участка.

* * *

— Пошли вон отсюда, — Алекс толкнул незваного гостя в спину.

Неказистая сестра Тощего — Дунька? Дуська? — не заставила просить дважды: опрометью бросилась в коридор.

Старуха замешкалась. Глядя во все глаза, поглаживала кушетку, на которой сидела.

— Ты не слышала?

— Ох, да, да…

Встала, боком сделала шаг к сундуку, где возился младенец, вынула его и припустила следом за дочерью.

— Ну, поглядел?

— Да, смотрел… Раз уж поймал — чего теперь отпираться? — развязно ответил гость. — А я тебя хорошо помню. Ты к нашим часто заходил.

Молодой: лет двадцати, может, меньше. Алекс его не узнал.

— Где моя Марья? Где эта сука?

— Не знаю!

Алекс сдернул с кровати простыню — и где Тощие ее только нашли? Оторвал кусок. Медведь повалил щенка на пол.

— Да что вы творите?

— Где она?

— Не знаю я! Не спрашивал. Брат точно привозил какую-то девку — но где она сейчас, не знаю. Ты что…

Медведь разжал ему челюсти. Через миг обрывок ткани занял рот. Однако гость все равно продолжал бубнить, безумно вращая глазами и хватая пальцами воздух. Не понимал, что происходит.

— Как думаешь — знает?

— Мумм…

— Ну, проверим.

Оторвав еще несколько полос, Алекс с Медведем привязали визитера за руки и за ноги к кушеткам и подтянули так, чтобы повис в воздухе. Он извивался.

Подняв стул, Алекс взвесил его — не слишком легок? Но ничего более подходящего все равно не было. Пришлось пустить в ход то, что есть.

— Эээ… Хорош уже? — спустя какое-то время спросил Медведь.

Алекс отбросил стул и вытащил тряпку изо рта гостя.

— Вспомнил?

Тот жадно дышал и морщился.

Подождали, пока придет в себя.

— Твою мать… Ты глухой? Ну, вот не знаю я! Хоть убей — не знаю.

Пнув его в подбородок, Алекс услышал, как приоткрылась дверь. И как про нее забыли? Краем глаза отметил: заглянул Тощий, но тут же отпрянул.

Алекс догнал его в паре шагов, втолкнул в гримерку Маруськи. Подпер ручку поднятым с пола стулом, вернулся к гостю.

— Так где, говоришь, эта сука?

Он тряс головой.

— Не, этот точно не знает, — заключил Медведь.

Алекс вернул тряпку на место. Достал из кармана нож, наклонился и полоснул щенка по щекам — сначала по одной, затем по другой. Тот задергался, замычал, крепко зажмурился.

— Да хватит… Зачем?

Не хватило: Алекс с силой полоснул еще раз.

— Эээ… Ты это, завязывал бы.

Алекс утер рукавом со лба пот вперемешку с кровью.

— Стемнеет — скинем в овраг. Только сперва телегу надо взять.

— Ага. Так что? За телегой?

— Погоди-ка. Тощий?

Тот пристально глядел в окно. Интересно, что же там такого любопытного?

На зов обернулся. Вид потерянный.

Вот и хороший повод.

— Знаешь его?

— Никогда не видел!

— Возьми-ка, — Алекс протянул нож.

Тощий колебался. Довольно долго. Но потом все-таки подошел.

— Отрежь ему палец.

— Ну ты чего? — взвился Медведь. — Хватит с него и рожи. А?

— Ты меня слышал, Макарка?

— Я не могу, — отступая, пролепетал Тощий.

— Тощий!

— Нет. Так нельзя… Ну, нельзя же!

— Значит, не станешь?..

— Хорошо! Хорошо, — Тощий встал перед гостем на колени.

Медведь выругался.

— А, делай что хочешь… Только долго пилить. Можь, хоть щипцы взять?

— Не надо. Ну, чего ждешь?

— Да не надо правую! Бери меньший.

Тощий всхлипнул и неловко схватился за крепко сжатую в кулак руку.

— Да вашу мать! Мы тут так до самой ночи просидим.

— Ага, — Медведь подошел, наступил на кисть тяжелым кованым сапогом.

Кое-как отделив от ладони палец, Тощий принялся за дело.

* * *

На пороге лавки старьевщика Бирюлев на миг замер, собираясь с решимостью.

Несмотря на уверения Червинского, что где-то поблизости двое полицейских, было весьма беспокойно. А если они сразу обо всем догадаются? Если что-то пойдет не по плану? Если сыщик опоздает, или — с него станется — вовсе решит не вмешиваться? Что тогда?

Бирюлев вошел. В нос ударил запах прошлого — не едва уловимый, приятный дух времени, а затхлая вонь ношенного, потрепанного, тысячу раз использованного дешевого старья.

Внутри стояли двое. Старьевщик — небольшой, сутулый, с редкой бороденкой и в пенсне — он чем-то неуловимо напомнил Червинского. И посетитель, тоже низкорослый и худой, крючконосый, неопрятный. И что, вот они-то и есть — невидимые?

Не найдя подобающих слов для приветствия, репортер откашлялся — хотя в том не имелось необходимости: оба и без того на него смотрели.

— Чего изволите, сударь? — спросил старьевщик.

— Мне бы… Хм… Слышал я, у вас одна интересная вещь продается.

Лавочник, улыбаясь, воздел руки к потолку.

— И не одна, а много! Смотрите сами. Или же чего определенного желаете?

— Да. Дыню.

— Хорош товарец, — заметил старьевщик.

— Так это я, — ответил крючконосый.

— Могу ли я… взглянуть на то, что вы продаете?

— Неее. Я ничего и не продаю, и даже не покупаю. Весь издержался.

— Ну… — Бирюлев вспоминал рекомендации Червинского. — Говорят, кое-что все же продаете. И я готов купить это за любую цену. Мне не важно, как у вас оказалась статуэтка, но я во что бы то ни стало хочу ее вернуть. Она дорога мне, как память о покойном.

— О чем вы, сударь?

— О бронзовой фигурке. Она, как я полагаю, исчезла из дома моего отца.

— Как так? Ее похитили? — с вежливой улыбкой, за которой виделось чуть ли не издевательство, осведомился старьевщик.

— Повторяю — это не имеет для меня значения. Ищу я и прочие вещи: бронзовый колокольчик, золоченую маску, брошку в форме жука… Древние монеты, потом еще… — увы, без описи пришлось довериться одной только памяти.

— С ними вы точно опоздали — стоило спрашивать сразу, — сказал лавочник.

— Так и они здесь были? — не смог удержаться Бирюлев, рискуя вывести беседу из нужного русла.

Старьевщик пожал плечами.

— Вы знаете, у кого они сейчас? Вдруг новый владелец согласится… перепродать?

— Я вряд ли могу помочь вам, сударь… Разве, если что случайно услышу. Сами понимаете: базар — место оживленное… Какие только слухи не доходят.

— Были-были. То есть вообще, не здесь, конечно, а так… — вмешался крючконосый Дыня. — Глядишь, я, может, и поспрашивал бы. Если о цене договоримся. А?

Чувствуя, как в висках бьется кровь, репортер изо всех сил пытался собраться с мыслями.

— Да… Согласен. Буду признателен. Но больше всего меня интересует погребальная статуэтка. Отец лично привез их из Египта… И они бесконечно важны мне.

— Их? Вы сказали — их, — уточнил старьевщик.

— Их было пять, если мне не изменяет память.

— Пять, — повторил лавочник.

— Кого-то вы мне напоминаете, сударь… А не родственник ли господину Коховскому? — вглядываясь в лицо Бирюлева, осведомился крючконосый.

— Личные вопросы при торговле не уместны, — репортер повторил заготовку Червинского.

— И то правда.

— Жаль, что я снова ошибся адресом. Сожалею об отнятом у вас времени, — Бирюлев сделал вид, что собирается уходить.

— Погодите, сударь! Вы ведь хотели кое на что поглядеть?

— Смотреть впустую смысла нет. Я намерен купить — при условии, если это действительно то, что ищу.

— Так, может, сразу и проверите? Только цена, скажу сразу, немаленькая.

— Не имеет значения. Она здесь?

Крючконосый кивнул и направился к двери.

— Прежде закроемся.

Бирюлеву стало не по себе пуще прежнего. Придет ли Червинский?

Дыня опустил щеколду. Старьевщик, тем временем, достал что-то из-под стола.

— Ну вот.

Фигурка женщины высотой в две ладони, со схематичным скорпионом на голове. Когда-то она лежала в объятиях мягкой бумаги в одной из покрытых непонятными надписями коробок.

"Селкет" — прозвучал в голове голос отца. — "Покровительница мертвых".

— Да, это точно она…

— Шестьсот целковых, сударь.

У Бирюлева столько не водилось даже близко. И что теперь?

Он достал кошелек, сделал вид, что перебирает купюры, стараясь оттянуть время.

Где же они? Где?

В лавке было душно. Струйка пота, пробежав по лбу, скатилась прямо в глаз.

Дверь затрещала под ударом. Старьевщик схватил статуэтку — но спрятать уже не успел. В лавку вошел Червинский — и с ним пара городовых.

Наконец-то!

— Поставь на место!

Лавочник с ненавистью взглянул на Бирюлева.

— Вышла ошибка, господа, уверяю вас! Мне нужно сказать пару слов тому, кто у вас за старшего, — залебезил он.

Дыню, который метнулся к двери, прижали к полу.

— Вы промахнулись! — вторил он.

— Неужели? — Червинский взял в руки Селкет. — Разве не та самая, что украли из дома Коховского, а потом — из нашего участка?

— Она, она и есть, — пылко соглашался Дыня. — Но не в этом ошибка, в другом. Умоляю — выслушайте!

— Забирайте их.

— Да нельзя нам! — взмолился старьевщик. — Не губите, сударь! Не берите грех на душу. Давайте сразу все проясним… Иначе не жить нам.

— Есть только одна причина, по которой я могу о таком подумать: вы прямо сейчас скажете, откуда она здесь. И проведете нас к продавцу… А там будет видно.

— Так мы и без того на ваших работаем, — заметил старьевщик.

Бирюлеву почудилось, будто не только он сам, но и Червинский удивился.

— Оба?

— Ну да, — подтвердил Дыня. — А эту штуку обратно ваш и принес. Он в самом деле продать велел. Ыый, пустите, бога ради, дышать невмочь.

Ерзая по полу, он пытался вывернуться, но городовой удерживал прочно.

— Кто?

— Сыщик тоже… Тимофей Степаныч. Бочинский, кажется.

— Продать?

— Ну да, продать. А мне — комиссию обещал. Шестую аж часть!

Червинский ожесточенно чесал шею, оставляя красные полосы.

— А те вещи… Которые исчезли. Вы сказали, что и они здесь были, — вернулся Бирюлев к тому, что больше всего волновало.

— Не знаю! Вот хоть убейте — не знаю, кто их принес! — заорал старьевщик, округлив глаза так, что они едва не выступали из-за пенсне.

— Кто такие — невидимые?

— Так про то, сударь, и в Старом городе не догадываются… Господин Бочинский велел разведать, да только ничего не слышно совсем. Уж и думают, будто не люди вовсе, а духи какие, — затараторил придавленный Дыня.

Червинский задумался. Бирюлев же, напротив, никак не мог ухватиться за мысль.

— Ведите в участок. Обоих. Там разберемся. А это я пока с собой забираю.

Неаккуратно убрав Селкет в карман, Червинский подал знак Бирюлеву и вышел из лавки.

— На сегодня, пожалуй, расстанемся.

— Но что все это значит? Я ничего не понимаю.

— Я тоже. Но, во всяком случае, мне стоит для начала с глазу на глаз поговорить с Бочинским… Прощайте, Бирюлев.

Повернувшись, Червинский быстро пошел прочь.

Бирюлев сперва смотрел ему вслед. Потом, обернувшись, стал наблюдать, как городовые выводят из лавки старьевщика и Дыню. Вокруг уже собиралась толпа.

* * *

Макара долго тошнило, а потом он так и улегся, уткнувшись лицом в пол. Все нутро раздирала боль — как та, что в детстве, когда он, несмотря на запрет матери, съел пару пригоршней горькой ягоды с улицы.

Над головой Алекс с Медведем то ли обсуждали что-то, то ли препирались. Один говорил зло и быстро, переходя на шипение, другой гнусаво бубнил. Однако смысл слов не достигал сознания.

Затем кто-то из них уходил и возвращался, громко топая подкованными сапожищами. Конечно, это Медведь. Алекс передвигался бесшумно.

— Все, барыня, завязывай слезы лить. Пойдем.

Макар вздрогнул и покрепче зажмурился.

— Тощий, ты меня слышишь?

Если они уйдут, а он останется, то разговора с домашними не избежать. И как им объяснить то, что здесь случилось и в чем Макар сам ни шиша не понял?

Степка с его лавкой оказался ребяческой шалостью.

— Да…

Он встал, потряс головой, стряхивая пелену перед глазами. Ну, то есть перед одним: второй после недавнего урока Алекса еще не открылся.

Пошли к черному ходу — точнее, Макар просто брел следом, потому как даже не знал, где тот находится.

Тяжелую дверь заело, однако Медведь справился.

Вышли к телеге. Велели за ней смотреть, а сами вернулись в театр. Словно со стороны Макар видел, как они вытаскивают своего гостя — завернутого в простыню, которую невесть где нашла мать. Погрузили.

Алекс не заставлял. Всего лишь прикрикнул. Нет, Макар сделал все сам.

Онпопытался подкурить папиросу, но не получилось: руки дрожали. Да что там — всего трясло.

Медведь сел править, Алекс забрался в телегу.

— Тощий, тебя еще долго ждать?

Макар поспешил.

Поехали.

Алекс откинул подвязанную дерюгу. Стало темно.

На ухабе подкинуло — человек застонал.

Живой.

Макар засунул в рот палец и принялся ожесточенно грызть, чувствуя ком в горле. Спутник что-то насвистывал.

— А мне уже можно домой? — точно, как щенок заскулил. Самому противно.

— Что, у тебя есть дом?

Снова подбросило. Алекс выругался, выглянул за дерюгу.

— О, уже и приехали.

В овраге телега долго ворочалась. Наконец, остановились. Вытащили гостя. Макара выходить не просили.

— Ну что, Медведь? К Колесу?

— Мгм!

До чудной избы добрались быстро. Уселись за стол в первой комнате. Конопатая хозяйка принесла еду и самогон. Макар захмелел в момент, едва только хлебнул. И принялся пить стаканами, не закусывая.

— Аленка, притащи-ка сразу лохань, — добродушно предложил хозяин.

Пойло вызвало в голове странные волны: Макар будто то отплывал в пригожую даль, то вдруг резко возвращался к реальности.

— Ну, мать твою… Гляжу, Алекс, тебя снова вчистую с катушек снесло. Зачем его-то? Если уж так приперло — поймал бы кого на улице, что ли. Ну, теперь жди ответа.

— Он мог что-то рассказать.

— Да ну? Будто ты о том думал. Я тебе сразу говорил — все будут молчать. Разве ты и сам не понимаешь, а? Никому тут такое дерьмо не нужно.

— Ну все уже, завязывай. Даже Тощий так не гундосит, — Алекс рассмеялся, приобняв Макара.

Нынче он пребывал в превосходном расположении.

— Хорош, Колесо. Не впервой, — поддержал Медведь, подмигнув.

Макар повеселел. Хмель вытеснял мучительные раздумья.

Чудная изба постепенно наполнилась незнакомцами. Впрочем, таковыми они были только для него. Все остальные здоровались с пришедшими за руку, завязывались беседы.

— Ну, за воскресный день!

— Выпьем!

— Так что, играем? — предложил один из гостей.

— Играем!

— Разве что на интерес? В кармане совсем пусто…

— Ага. На пальцы, — заметил хозяин, хмуро глядя на Алекса.

— Да пошел ты. Иди, настриги?

— Тощий, садись ближе. Научу, как обещал, — предложил Колесо.

Играть оказалось просто. Макар сообразил сразу. Втянулся: интересно.

Не прошло и часа, как он полез ко всем обниматься. Гости выдались дружелюбные — отвечали взаимностью да шутили.

— Девок, что ли, позвать, — лениво предложил кто-то.

— Зови, — одобрил Алекс.

Макар вернулся к нему — сел рядом.

— Я же вот что хотел… — пьяно хихикнул. — Того, Степкиного, к участку подбросили. Да только Червинский сказал, что никого искать и не вздумает.

— А с чего бы вдруг вышло иначе? — ухмыльнувшись, Алекс легко щелкнул его по лбу. — Вот ты шкура. Но молодец. Так и делай.

Довольный Макар расхохотался.