Номер вдруг опустел. В нем остался только письменный стол. Но не тот хлам, что сейчас — в царапинах и застарелых следах ночных трапез. Другой, новый — прямо из мастерской, блестевший свежий лаком. На столе — лист бумаги. Подойдя ближе, Бирюлев увидел на нем контур обведенной детской ладони.

И проснулся. Рано, задолго до прихода Ферапонта.

Нелепый, но отчего-то тревожный сон. Явно россказни Червинского навеяли.

Перевернувшись на другой бок и устроившись поудобнее, Бирюлев закрыл глаза, однако снова задремать не удалось.

"Она продана… Продана. Ушла быстро".

Вкрадчивый голос третий день скрежетал в голове, будто записанный на пластинку.

Он озвучивал те сомнения, в которых не хотелось признаваться даже себе.

Слова вряд ли были пустыми… И встреченный в театре скользкий агент Червинского указывал на то, что о делах сыщика там должно быть известно.

По всему выходило, что именно он — кажется, Веселов? — и сообщил полиции про это… место. В тот раз, как сказал сыщик, там провели обыск, при котором ничего не нашлось.

Червинский, разумеется, знал, что доносчик шпионил за заведением. Но почему Веселов попросил не говорить ему о встрече? Притом, что услышав фамилию сыщика, хозяин театра, наоборот, нисколько не удивился.

Что за игры там велись?

Впрочем, Бирюлев точно не собирался не только выяснять, но даже продолжать размышлять об этом. Воспоминания вернули мерзкое, тоскливое ощущение, оставленное новым знакомством. Он будто окунулся в грязь.

Подумать только: репортер добровольно поведал обо всем, о чем только мог вспомнить. И даже сам, по своему почину, оставил адреса — и редакции, и Ирины. Боже!

Вновь поблагодарив бога за то, что не дал возможности познакомиться с Еленой, Бирюлев повторил зарок, данный себе еще в среду. Его нога больше никогда не переступит порог этого заведения.

"Послушай, что они скажут".

Разумный совет. Бирюлев прислушался к нему немедленно: покинув театр, он отправился к Червинскому. Но расспросить его — и заодно рассказать об увиденном — не довелось. Сыщика не оказалось на месте. Но, пожалуй, и к лучшему: спустя несколько часов раздумий Бирюлев решил, что куда более осмотрительно оставить при себе и свежие впечатления, и новые домыслы.

Вчера же сыщик на ходу холодно отделался от Бирюлева, сославшись на спешку.

Конечно, он поступал так и раньше, а у репортера после посещения театра разыгралось воображение. Может, не стоит искать подвох?..

Но нет — Червинский наверняка знал, что визитер хотел обсудить статуэтку. И в этом вопросе их чаяния, несомненно, совершенно не совпадали. Сыщик намеренно избегал Бирюлева. Но он обязан дать хоть какое-то объяснение! Ведь, в конце концов, в лавке скупщика репортер выполнил его работу.

С тех пор, как Бирюлев проснулся, торопливая длинная стрелка настенных часов перешагнула четыре деления. Следует позвать Ферапонта и попросить кофе…

Не использовал ли его Червинский, когда ему просто было выгодно?

Секреты и недомолвки. Обычная тактика.

А ведь уже начинало казаться, что проклятое дело готово сдвинуться с мертвой точки. Дмитрий Батурин предложил посмотреть на него под другим углом…

И погиб. Сразу же после того, как Бирюлев сообщил о его догадках в полицейском участке.

Не может быть!

Репортер рывком сел на кровати.

А если…? Это бы объяснило, что о бумагах убитых в полиции так ничего нового и не узнали.

Нет. Такое уже чересчур. Расшалились нервы — что немудрено — да и только.

Но вдруг Дмитрий все-таки оставил зацепки, которые Бирюлев упустил? Ведь он так и не вник в оставленные Батуриным записи. Может, они таили в себе еще какую подсказку?

Поднявшись, репортер прошлепал по голому — на время чистки залитого вином ковра — полу к столу и выдвинул ящик. Заметки Батурина он положил сверху… Но только теперь их там не было.

Шумно выдохнув, Бирюлев принялся судорожно перебирать бумаги, отбрасывая просмотренные на пол.

Не нашел.

Портфель? Вдруг он только собирался их выложить, представляя, как это сделает — но вместо того так и оставил там? Такое порой случалось. Где он? Ах, вот же, в углу за комодом.

Схватив портфель, репортер вывалил содержимое на кровать. Собственные заметки, наброски, письма в газету…

Ничего.

Сперва исчезла отцовская опись, а теперь — и записи Дмитрия.

И тут, разумеется, никакое не совпадение. Бирюлев давно отметил, что от пятнадцатого номера имелось, по меньшей мере, три ключа. Любопытно, сколькими можно открыть десятый?

Набросив купальный халат, в котором обычно ходил по комнате, Бирюлев, даже не обуваясь, вылетел на лестницу и побежал вниз.

— Кто был в моем номере?

— О чем вы, сударь? — изобразив удивление, прокряхтел Ферапонт. Тот самый, кто, без сомнения, знал о каждом шорохе в гостинице — и, конечно, о тайных встречах Червинского.

— Это тот господин, что приходит в пятнадцатый? Да? Отвечай!

Портье, скорбно глядя, качал головой.

Но положительный ответ и не требовался. Бирюлев уже и так все понял.

И желание добыть и осмотреть бумаги Батурина, не посвящая Бочинского. И пропавшую опись отца. И отрицание его убийства невидимыми. И пропажу доказательств. И секретные связи с театром. И нелепые байки про привидений! Червинский всерьез рассчитывал, будто Бирюлев отчаялся настолько, что готов поверить в сказку?

"А может, мы и есть — невидимые?"

Он не шутил?

Бирюлева охватило бессилие. Даже голова закружилась — он едва устоял на ногах.

* * *

Вскоре после рассвета, когда серость в хлеву при участке начала проясняться, дверь открылась, впустив страшного человека.

С непокрытой головы свисали грязные серые клочья — они чередовались с частыми проплешинами. Выступавший каплевидный лоб выдавался вперед, нависая над широко расставленными мелкими глазами. Нос — распухшая красная капля. И формой, и размером с мелкую картошину. Верхняя губа разделена надвое, являя раздвоенную челюсть и сгнившие остатки зубов. Вдобавок ко всему кожу изъела оспа.

Новый постоялец огляделся.

— Ээ?

— Ой!

Матрена его вспомнила. Метнулась к перегородке, принялась тарабанить.

— Позовите сыщика! Это он! Невидимка! Я его узнала!

* * *

Макар спал крепко. Не проснулся, когда мать завизжала — но сразу умолкла. Открыл глаза только после пары оплеух. И тут же услышал щелчок прямо над ухом. В висок уперлось нечто прохладное, и, кажется, липкое.

— Ну как? Нравится?

Толком не соображая со сна, что происходит, Макар обвел взглядом гримерную. Два незнакомца держали мать и сестру, зажимая им рты. Разбуженный Петька поднялся на ноги в сундуке и заголосил.

— Скажешь, что тебе мой брат сделал, а, падла? — полюбопытствовал третий, тот, что стоял сзади, за головой. Макар поднял глаза вверх, но его лица не увидел. Шевелиться же боязно.

— Что молчишь? Или что, один не такой храбрый?

Ствол отодвинулся от виска. Макар непроизвольно выдохнул.

Обойдя кушетку, третий — крепкий, светловолосый, и какой-то безликий — с миг внимательно смотрел на Макара, а потом одной рукой рывком сбросил его на пол. Пнул в голову раз, другой.

Это точно не сон.

— Как тебе, а?

Гость пнул еще раз, прямо в подбородок. И еще. Макар выплюнул зуб, кровь и закашлялся.

— Где Алекс?

— Не знаю.

И не знал. Да, у него где-то была нора, куда он порой отлучался. Макара с собой не звал, а спрашивать мыслей не возникало.

Его пнули опять, вновь раскроив сломанный Алексом нос.

— Ну, тварь… Легкий сказал, чтобы мы ничего тебе не делали. А то я бы уж отстрелил тебе кое-что, чтобы знал, как брата увечить. Вот какого ты ему палец отрезал, падла? Что, рыла не хватило?

Очередной удар пришелся мимо — Макар откатился и быстро встал, отплевываясь.

— Так он… жив?

Гость аж задохнулся.

— Вот так? Значит, был не должен? Ну вы, сука, и ублюдки.

— Не-не. Должен. В смысле — жив, — Макар, едва не заикаясь, поторопился рассеять недоразумение.

— Жив-то жив, но вот мать на него до сих пор смотреть не может. Доволен?

— Хорош, Хвощ. Мы сюда не за тем пришли. Легкий не хочет ссоры. Он сказал, чтобы Алекс взял то, что ищет, в его сером нижнем складу. Он знает, где. Пускай забирает, а потом приходит. Разговор есть.

Макар кивал на каждое слово, как китайский болванчик.

— Да, а еще он велел передать, что оба были не правы. Ясно?

— Да.

— Но ты ведь понимаешь, что, если бы не Легкий, мы бы сейчас достали тебя, гнида? — спросил тот, кто бил Макара. Не дожидаясь ответа, продолжил: — Алекс совсем с катушек поехал, да? Еще дальше, чем раньше?

— Не, все можно понять, но это уж вообще через край, — подтвердил тот, кто передал сообщение. — Надо же, мать твою, и башкой думать. Черт с ней, с его рожей, но рука? Ну вот какого ты это сотворил, Тощий? А?

Гости, оказывается, его и по имени знали.

Макар громко сопел. Не говорить же им, что это затея Алекса.

— Все. Уходим. Мы все сказали. Передай. А в другой раз думай. Мир-то тесен.

Они уже отпустили и мать, и Дашку. И тот, чьего брата Алекс поймал возле театра, кажется, чуть ли не только сейчас ее и заметил.

— О, кто же тут у нас? Жена?

Он подошел к ней — дрожавшей так, что бросалось в глаза, и вцепившейся зубами в ладонь, чтобы, видимо, не реветь в голос.

— Сестра, — ответил Макар.

— Пошли, Хвощ. Не делай ерунду. Легкий без того зол, — одернул второй.

Но тот уже достал из кармана нож. Макар зажмурился. Дашка вскрикнула.

— Это тебе на память, чтобы лучше думалось.

Они вышли, захлопнув за собой дверь. Но тот час же она отворилась снова:

— И никогда больше не твори такое дерьмо со своими, понял? — сказали напоследок.

Шаги стихли. Макар открыл глаза. Рядом рыдали все трое.

Подошел к сестре, зажавшей лицо ладонью, погладил по голове, поцеловал в макушку.

— Покажи…

Он ожидал снова увидеть нечто такое, от чего стук сердца будто замирает на миг. Но нет. Просто легкая царапина, почти у самого уха — не слишком заметно. Заживет без следа. Наверное, на месте гостя было непросто ограничиться подобной мелочью.

Макар покинул гримерную, ничего не ответив на полные ужаса взгляды.

— Ты чудовище! Зря я тебя родила! — крикнула мать вдогонку.

Ежась от окрика, Макар прошел в зал. Никого. Но уже день — да и в коридоре слышна возня.

— Щукин?

Вдруг прошедший визит представился отчетливо, в красках, дополняясь мыслями о том, что вообще могло бы произойти.

Макар понятия не имел, кто такой Легкий, но сейчас был ему от души благодарен.

— Щукин? — снова повторил робко, но потом заорал во весь голос: — Щукин! Иди сюда сейчас же!

Через пару минут с другой стороны сцены показалось встревоженное лицо.

— Они уже ушли?

— Да. Ты знаешь, где Алекс?

— Да-да. У себя он. Сию минуту пошлем за ним!

Сплевывая по-прежнему стекавшую в горло кровь, Макар упал в кресло и приложился к недопитой бутылке.

* * *

Головная боль все не отпускала, несмотря на две принятых таблетки "аспирина".

Закрыв глаза, Бирюлев вновь оказался в гостиной перед учебниками, разложенными на кофейном столе.

— Тут слишком много. Не могу запомнить. Я в этом не смыслю, — с досадой захлопнул книгу.

Он был уверен, что не выдержит последний экзамен в гимназии. Точные науки и прежде, в куда меньших количествах, давались с трудом. Не лучше ли и вовсе отказаться от безнадежной попытки?

Отец поднял голову от толстенного каталога.

— Тебе просто нужно отвлечься. Перестань учить и займись другим. Ты знаешь достаточно. Когда настанет черед, все вспомнишь, — вместо ожидаемых нотаций, удивил он советом.

В тот раз Бирюлев с удовольствием подчинился, радуясь отдыху. А наутро сдал непосильный экзамен.

Однако время показало, что напутствие уместно и в других ситуациях.

Так не пора ли воспользоваться им прямо сейчас?

Бирюлев улыбнулся, вспомнив, как гордился отец, когда сын вручил ему аттестат. Но вскоре память повернула свои потоки в привычное русло.

Его не было рядом, когда мать умерла. Это случилось вечером в пятницу, а приходящая прислуга вернулась лишь в понедельник. Дом она закрыла, но Бирюлев смог бы выбраться, если бы захотел. Однако он, восьмилетний и перепуганный, о том не подумал. И провел те страшные дни наедине с остывшим телом.

Он лежал на полу в темном запертом доме, положив голову на колени матери. Закашлявшись, она упала — и больше не поднялась. Через приоткрытое окно слышалось пение вольных уличных птиц… в тот самый момент отец занимался нелепостями — непонятными, пугающими мертвыми идолами. На свои экспедиции он растратил и без того невеликое состояние, что осталось от деда — вместо того, чтобы нажить собственное.

— Если бы госпожа согласилась на лечение, мы бы смогли продлить ее дни, — скорбно заметил доктор.

Но она не сделала этого. До последнего держала в секрете, чтобы не обременять. Сын же был слишком мал: мать шутила о недомоганиях — вот он и не принимал их всерьез.

Муки совести, видимо, преследовали отца. Он бдительно следил за здоровьем ребенка.

— То, что ты до сих пор не болен — заслуга божья и вот этого средства, — приговаривал он дважды в день, лично вливая в рот с ложки прогорклый рыбий жир.

Прекратил лишь спустя много лет, когда окончательно убедился, что ростки болезни, сгубившей жену, не проросли.

К тому времени Бирюлев-младший уже превратился в юношу и осознал, что блестящее будущее ему не светит. С завистью глядя на одетых с иголочки однокашников, их холеных коней и нарядные экипажи, он испытывал к Бирюлеву-старшему — любителю древних могил — почти ненависть.

Ах, если бы выйти в свет — пусть не так просто, по праву рождения, как остальные, то хотя бы через карьеру! Однако отец снова подвел: имея множество знакомых, не составил протекцию.

— Я замолвлю словечко. Наберись терпения: мы что-нибудь тебе подберем, — уклончиво обещал он.

Но месяцы шли — а предложений не поступало.

Проклиная свою никчемную жизнь, Бирюлев стал писарем в земской управе.

И встретил Ирину.

Тайное желание, в котором и признаваться как-то неловко, сбылось неожиданно.

— Прошу, идем со мной, Бирюлев! Тетушка мила, но скучна до чрезвычайности! — взмолился, приложив руки к груди, бывший товарищ по гимназии.

В тот день они случайно встретились на улице, и пришли в гости вместе.

Там была и Ирина: кажется, хозяйка прежде водила дружбу с ее недавно умершей матерью.

Бирюлев бы не обратил на нее равным счетом никакого внимания, если бы приятель не шепнул:

— Завидная невеста! Ее отец — сам Свиридов!

Дочь заводовладельца, держащего в кармане весь город? Неслыханная возможность!

Ощутив на себе любопытный взгляд, Ирина приветливо улыбнулась.

— Отчего же не замужем с таким-то приданым? — допытывался Бирюлев у приятеля, едва они покинули дом. — Ведь, прямо сказать, не первой молодости цветок.

— Тут ты прав: сколько Свиридов за нее дает — и представить не под силу. Ведь Ирина для него, словно царевна. Двое сыновей — и она. Желающих хоть отбавляй, да больно переборчива, вот и засиделась.

— Кого же ей надо?

— Благородного, умного, красивого, поэтичного… В общем, романтического героя. А вот не водятся в наших краях такие.

О том, что у него должны иметься деньги и положение в обществе, сказано ничего не было.

Уже на следующий день юный — весьма решительный да отважный — Бирюлев, вооружившись томиков стихов Пушкина и отправив впереди себя букет, неприлично явился без приглашения в терем царевны.

Не прошло и трех месяцев, как Свиридов обо всем прознал. Бирюлев, как порядочный человек, просил руки его дочери — на которую и рассчитывал изначально. Однако получил в ответ лишь пощечину. Заводовладелец бесновался и решительно не соглашался дать добро — однако слезы влюбленной Ирины растопили сердце. Тесть смягчился и подарил молодым особняк, наотрез отказавшись пускать зятя в семейное дело.

Бирюлев-старший — даром, что разорился — пришел не в больший восторг.

— Георгий, ты — дворянин, а поступил бесчестнее продажной женщины. Попомни мои слова, сын: обязательно пожалеешь.

Отец не ошибся. Переступив порог дорогого особняка, Бирюлев превратился в комнатную собачку. Его кормили, холили, лелеяли. Им хвастались, показывая соседкам. Ему полагалось слепо следовать за хозяйкой.

Газета стала протестом. Он понимал, что не заработает себе свободу — но, приходя туда, не чувствовал себя собачонкой.

К счастью, Ирина оказалась мучительно ревнива. Ей мерещилось предательство даже в случайном взгляде. И потому, отправляясь в квартал красных фонарей, Бирюлев ощущал сладостное, мстительное удовольствие.

А потом, на очередном светском рауте Ирины, он встретил некрасивую, но веселую и крайне податливую супругу чиновника Рыбина. В тот же вечер они нашли общий язык в гостевой спальне. Едва ли не на глазах жены. Однако она позволила себя убедить в том, что ей показалось.

Ведь, как бы не ревновала Ирина — но что она могла сделать?

Ее намеки, ее унизительные высказывания — и болезненное, животное обожание.

Боль пульсировала в виске, спускаясь к глазу. Встав с постели, Бирюлев плеснул в бокал вина. Поднял с пола лист бумаги — помятый, с отпечатком ноги — самое то.

Давно пора.

Он уселся за стол, взял карандаш.

Однако решиться оказалось непросто. Пришлось выпить почти бутылку, чтобы вывести первые буквы.

"Дорогая Ирина…"

Бирюлев старательно перечеркнул первое слово.

"Как ты знаешь, покойный отец мне ничего не оставил — и потому мне не под силу самостоятельно купить развод. Однако ты можешь, даже не прибегая к семейным средствам, потребовать его на основании прелюбодеяния, и немедленно получишь все нужные свидетельства. Твои дальнейшие преследования не приведут к нашей встрече… Сожги мои вещи или раздай нищим: так или иначе, все куплено г-ном Свиридовым"…

Бредовое послание. Нужно разорвать его, пока не поздно, и потом, может быть, написать снова, на свежую голову. Когда-нибудь…

В дверь постучали.

— Сударь, вам принесли письмо. Вы просили немедленно занести.

— Да, Ферапонт. Спасибо. А вот это — отправь.

Бирюлев нацарапал на обратной стороне листа адрес и передал портье.

— И принеси еще вина, будь любезен.

Записка была от Натальи: утром Бирюлев отправил ей вопрос о встрече и вот — получил ответ. Она сообщала, что Рыбин накануне снова внезапно отбыл — его срочно вызвали в деревенское имение — и вернется не ранее, чем через неделю. Бирюлев рассмеялся: похоже, и у чиновника имелся интерес на стороне.

Тон Натальи, в то же время, оставался прохладным. В гости не звала.

Однако, почти прикончив вторую бутылку, Бирюлев собрался немедленно ее навестить.

— Я к госпоже, — невежливо оттолкнув горничную, репортер, пошатываясь, прошел в гостиную. — Наташа! Я развожусь.

Наталья ойкнула. Она сидела на кушетке с Червинским.

Бирюлев несколько раз моргнул, чтобы убедиться — перед ним не хмельной мираж.

— Вы? — наверное, тут полагалось возмутиться. Или то — привилегия Рыбина?

Сыщик опустил глаза — кажется, смутился.

— Я решил проведать Наталью Васильевну, чтобы расспросить о… ммм… покойном господине Коховском.

— Я уже несколько дней хочу с вами поговорить.

— Вы, вероятно, все неправильно поняли.

— Что именно? То, что вы тайно продали статуэтку?

— Вы ничего не знаете, — Червинский по-прежнему разглядывал пол.

— Вы поделили деньги с Бочинским, не так ли?

— Что? Кто вам об этом сказал?

— И вы тайком пробрались в мой номер.

Бирюлев смачно сплюнул на цветистый ковер обескураженной Натальи и пошел прочь.

* * *

Еще бы не знать, куда идти.

Алекс как раз пару дней назад прохаживался мимо этих самых складов, вспоминая былое.

Они не поделили вагон: старый знакомец Легкий с его людьми — и Алекс со своими.

Почти одновременно проникли в один и тот же поезд с разных концов. Как такое вышло — ума не приложить. Но тот год вообще выдался странным.

Легаши из сопровождения — те, которых не побросали на землю — так и вовсе решили, что все они — заодно.

— Мы пришли первыми.

— Нет, это наше!

Прямо там и сцепились, но оказались равны. И хитрый Легкий тогда предложил:

— Поделим и добром разойдемся?

Алекс согласился.

А потом, спустя пару дней, Легкий сам пришел к ним, да еще и с отличным самогоном.

— Ну, худое поминать станем аль выпьем?

Нажрались вусмерть.

Легкому позарез нужны были еще двое: тот, кто нормально стрелял, и тот, кто годился для ближних схваток. Кто-то ловкий и быстрый, а не тяжеловес, как Медведь… Алекс просил немало, но зато умел и то, и другое. Это сейчас уже от жизни такой забыл, какой стороной ствол держать, и вот от Легкого при встрече не сумел увернуться.

С того дня они почти год работали вместе на поездах. Даже сейчас мысли о тех днях разгоняли кровь. С Легким было занятно. В нудоту, как Колесо, не впадал.

Простая нажива и кровь опьяняли пуще чистого спирта. Они совсем утратили осторожность.

И случилось то, что случилось.

Это была настоящая бойня, без единого шанса. Серые формы кишели, мелькая, и сливались в пятно. Двадцать? Тридцать? Против девяти, один из которых — щенок.

Тогда Алекс уложил четырех точно — но и на винтовке Легкого наверняка оказалось не меньше новых зарубок.

Глядя на свежее отверстие во лбу легавого, Алекс на миг отвлекся — и тогда его зацепили в первый раз. В ногу. Вторая пуля попала в грудь.

Магазин опустел. Тулуп уже давно спрыгнул с поезда. Теперь прыгнул и Алекс, не ожидая, что приземлится живым. Но удача оставалась на его стороне.

Придя в себя, он целую вечность полз через колючий зимний лес. Падал головой в снег, но холодно не было. Было страшно. Умирать не хотелось. Только не так.

Долго лежал, едва дыша, но потом полз снова, оставляя за собой широкий кровавый след. До сих пор не понятно — и откуда только взялись силы?

На рассвете появилась деревня. Увидев ее, Алекс собрался даже — едва ли не впервые в жизни — поцеловать порыжевший от времени медный крест, оставшийся из приюта. Но как раз пару недель назад он его проиграл. На руках в тот раз оказались две семерки. Взял еще карту — десятка. Но и третья семерка бы не изменила расклад: противнику пришли туз и король.

На удачу, какая-то старуха-крестьянка вышла за хворостом. Алекс сумел убедить ее оказать ему помощь. Напугалась… Хотя что он мог ей сделать, когда на ногах не держался? Доволокла до избы. Оказалась одинокой вдовой.

Отошел, отлежался. Украл у прачки барские шмотки и сел на ближайшей станции в поезд — думал вернуться домой.

Там и встретил Маруську, будь она проклята.

Она кокетничала, прищуривая распутные серые глаза и показывая глубокий вырез платья. Похоже, приняла по тряпкам за благородного.

Было понятно, к чему все идет. Когда девка настойчиво предложила выпить, Алекс не стал спорить — сделал вид, что уловка удалась. Притворился спящим — и через миг поймал шалаву за руку у своего кармана.

— Заскучала?

Он разорвал ее одежду, на что она смотрела с усмешкой. Шлюха и не думала сопротивляться, и даже — наоборот.

Они ни о чем не говорили, пока поезд не прибыл в ближайший город. А там сошли.

Она не ушла.

Остановились в гостинице — для этого Алекс снял с кого-то часы.

Потом он еще долго промышлял на улицах. Но только пустоголовые путники не всегда имели при себе тугие карманы. Идти на что-то серьезное в одиночестве — не вариант, да и переходить дорогу местным чревато.

И тут Алекс послушал Маруську, которая вдруг предложила занятную вещь. Они стали работать вместе, и дела пошли просто отлично.

Прошло несколько месяцев, и Алекс решил вернуться. Передал, наконец, своим, что остался жив.

И уже тогда его не раз посещало желание убить эту суку. Оказалось, что она — совершенно бесплатно — раздвигала ноги перед каждым, кто только поманит.

Ее болтовня и проделки, за которыми приходилось постоянно следить, отнимали все время. Раздражало. Бесило.

Но так прошло целых три года. Под конец он избивал Маруську почти каждый день. Старался при этом не изуродовать. Непростая задача.

И ведь Алекс привык. Провалился в болото, там и увяз. За все время так и не собрался заглянуть в Старый город. Хотя кое-какие вести и доходили. Вот, рассказали о том, что Легкий старьем занялся.

Давно стоило просто убить Маруську. А лучше всего — прямо тогда, в поезде.

…Тощий сопел и хлюпал разбитым носом.

— Алекс, а кто этот Легкий?

Уже совсем скоро все с ним станет понятно.

— Посмотришь. Ну что, они были правы, как думаешь?

— Те, кто пришел? Ээ… Да.

— Так выходит, это ты неправильно сделал?

Задумался.

— Правильно.

— Что так долго отвечал? Что, хочешь сказать — я тебя заставил?

— Нет-нет. Я сам.

Хорошо.

— И что, мы все правы, что ли? — подумав еще, с сомнением спросил Тощий. — Разве так может быть?

— Ага. Еще как.

— И что теперь делать?

— Ну, смотря что тут лежит…

— В смысле?

— Помолчи.

Там, возможно, просто ловушка.

Замок только с виду выглядел сложным. Алекс не особо понимал в механизмах, но с таким и сам разобрался. Просунул в разъем запасной ключ от театра, взял камень потяжелее… Вот и готово.

Тощий смотрел, выпучив глаза.

— Ой, ловко!

— Да тут нечего уметь…

Алекс осторожно заглянул внутрь. Довольно светло — лучи проникали сквозь щели. Прислушался. Кто-то хлюпал.

Зашел, положив руки на оба кармана — кто знает, что пригодится.

Склад все такой же. Хотя с ним-то что могло случиться?

В углу, у бочек, что-то лежало. Шевелилось. Живое.

Еще шаг.

Девка, обвязанная веревками. Светлый затылок — точно не Маруська.

И что это значит?

Оглядываясь, Алекс подобрался поближе. Повернул находку лицом. Во рту — тряпка, конечно. Нет смысла вытаскивать — один визг.

Тощий закашлялся. Ну, началось.

Достал нож, разрезал веревки.

Она села, безумно озираясь. Грязный порез на лбу вздулся, но уже потемнел.

Прежде Алекс ее точно не видел.

— Дай руку.

Она послушалась.

— Да как так можно? Барышня ведь! — взвизгнул Тощий и все-таки выбежал на улицу.

На правой руке пальцев у нее не было.

— Другую.

А на левой остались три. Странный выбор.

То, что находилось в посылке, точно принадлежало ей.

— И что это значит? — спросил Алекс вслух, не ожидая ответа.

Совершенно непонятное дерьмо.

* * *

Селкет снова стояла в одном ряду с остальными, как и тысячу лет назад.

Ее пустые глазницы, несомненно, видели куда больше, чем любой возможный свидетель.

Однако статуэтка защитницы мертвых — увы — не могла ни о чем рассказать.