— Я какую неделю без отдыха. Отчего их так тянет на разговоры как раз тогда, когда я не должен бывать в участке?

— Вот уж не знаю, Николай Петрович. То есть — она ведь еще вчера вас звала.

— Фу, до чего от нее смердит. Вы бы их в баню вывели. Жара какая стоит: поди, еще и хвороба начнется — всех нас перезаражают. И постригите. Даже отсюда вижу, что вшами кишит.

— Так некому. Это ж сколько человек на одну помывку-то надо? Тут ведь на миг отвлечешься — а они и врассыпную, точно клопы на свету.

— Ладно. Говори, Митрофанова, чего хотела, да побыстрее. У средней дочери моей именины — подарка, небось, заждалась.

Вихрастый сел за стол, вытянул перед собой тонкие руки. И впрямь торопился: Матрена заметила, как он постукивает ногой.

— Вот что… Все, что вы сказали подписать… Не я это. Но знаю, кто убил хозяина.

Сыщик нарочито запустил пальцы во всклокоченные волосья.

— Какое удивительное совпадение! Как узнала, что суд в понедельник — так сразу и вспомнила, да?

— Нет, сударь! Я же сразу вам говорила: да, украла бирюльку, но больше ничего не делала.

— Вот как… Стало быть, на самом деле ты никого не душила подушками?

Арестантка отвела глаза.

— Значит, и Коховского не ты убила, и Павлову… Твоя дочь, кстати, хорошо о ней помнит.

Матрена ахнула:

— Какая еще Павлова? Отродясь про такую не слышала.

— Да у тебя просто память отшибло. Твой сын-ворюга у нее на мануфактуре работал. Вместе госпожу и порешили. Что, не хочешь на каторгу? — вдруг подмигнул сыщик. — Ну, ничего, привыкнешь. У тебя до конца дней времени там обжиться.

— Вы обещали, что о детях моих позаботитесь — вот я и подписала, что вы просили. Но вы же сами знаете — ничего такого про хозяина не рассказывала!

— Уводи, Власенко. Зря только время потратили.

— Нет, сударь! Выслушайте! Ведь невидимка-то прямо здесь!

Вихрастый вскинул косматые брови.

— Здесь? Стало быть, один из нас?

— Он с нами сидит.

— И кто же это? — недоверчиво усмехнулся сыщик.

— Я его по дороге в тот день встретила, когда хозяина убили. Он от дома Леха Осиповича так бежал — чуть меня не снес. Сразу-то и запамятовала, а как увидела нынче — так и признала. Это точно он! Уж страшен больно — такого не забыть.

— И что, Серов, там у них и впрямь кто-то особый из новых?

— Да, есть такой, как она говорит. Привели на днях.

— Хмм… За что взяли?

— За надругательство над могилами. Студентам-медикам труп на богохульные опыты вез, да на городовых и нарвался. Не впервой у нас гостит — вот только в мае брали за то же самое. Да вы его уже прежде видели, сами и велели выгнать после того, что с ним тут постояльцы натворили. Для того, значит, чтобы и дальше их не задорить.

— Так это тот урод? Лаптев?

— Да, он самый.

— Хм. Ну, тащи и его сюда.

— Да толку с него, кроме мычания.

— Ну, пусть на жестах объясняется. Надо бы выспросить, где обитает, да в гости наведаться. Вдруг что и выйдет, хотя вряд ли, конечно. Давай-ка созовем наших и прямо сегодня к вечеру сходим. Будет, о чем отчитаться — а то все "дело не движется". Поглядят, как мы тут, не зная отдыха, ищем этих невидимых. Только я сперва домой загляну.

— А что будет со мной? — спросила Матрена.

Вихрастый рассмеялся.

— С тобой-то? А что должно измениться? Ты во всем призналась, бумаги подписала. То, что подельника сдать решила — хорошо. Нам, может, и поможет. Но не тебе.

* * *

На этот раз никто не вздумал останавливать.

Те, кто сидел на дворе нарядного особняка Легкого — деревянного дома-лавки — проводили настороженными взглядами, но вопросов не задавали. Все новые да молодые: прежде Алекс никого из них не встречал.

— Смотри, какая повозка! Ее я тогда и видел!

Тощий остановился, как вкопанный. Алекс подтолкнул его в спину, но и сам на миг замешкался. Будто карета, только вся из металла. Такая и царю бы сгодилась. Надо и себе подобную раздобыть.

А еще говорят, что в Старом городе — грязь да разруха. Впрочем, еще и в прошлый раз стало понятно, что дела у Легкого шли неплохо.

Внутри, на кушетке у входа, все тот же привратник палкой сбивал землю с подошвы. Спрашивать его согласия Алекс не собирался, однако он все равно буркнул в спину:

— Проходи. Легкий ждет.

Коридор за дверью с витражным стеклом упирался в кабинет. Подходить к его хозяину близко — редкая глупость, и она больше не повторится. Теперь Алекс пришел не с пустыми руками.

Надо было видеть, как перепугался Тощий, когда он собирал этот древний браунинг. Ровесник века — еще семизарядный. Маленький, легкий, удобно помещался в кармане. С хорошей дальностью. Старый, но проверенный, вполне надежный. Его, конечно, стоит обновить, но этот пистолет и не для дела. Он, скорее, как память, хранился в коробке под доской пола гримерки. Легавые при обыске его не нашли — сразу видно, как искали.

Или думали, что все самое интересное лежит прямо на сцене, под лампами.

— Зачем ты это берешь? Что там будет? — Тощий разохался, будто ограбленная торговка.

— А что? Снова перепугался? Да как же — ты ведь Мясник, — это Медведь предложил теперь так его называть. Потешался над припадками тошноты.

Алекс зарядил браунинг и наставил на Тощего.

— Ну что, сам признаешься?

Тот аж зажмурился:

— Да в чем? Ты и так все знаешь!

Ну, прямо сегодня все и выяснится.

Алекс брал Тощего не для того, чтобы иметь при себе повод для насмешек. И уж точно не потому, что нуждался в компании. Надоела эта игра. Пора выяснить, у кого в ней какие карты.

Но Тощий тут же развлек еще раз.

— То есть, ты собрался там кого-то убить?

— Посмотрим, как пойдет.

И тут он порадовал:

— Мы все точно попадем в ад.

Прямо так и сказал. Причем задумчиво. Алекс еле отсмеялся — давно такой глупости слышать не приходилось.

— Ты что, Тощий, веришь в эту чушь?

— Но ведь… А ты — нет?

— Где ты был до начала своей жизни?

— Даже не знаю. Нигде, наверное.

— Тебя что, не было?

— Ну, выходит, так.

— Так и потом тебя просто не будет. Все эти сказки нужны, чтобы такие, как ты, боялись.

Тощий думал долго и молча — не мешал. Но, когда все же сообразил, резко развеселился. И дальше сбивал бестолковыми вопросами с нужного настроя, как мог.

Глупый щенок.

Алекс толкнул дверь кабинета. Легкий сидел — немыслимо важная цаца — за письменным столом, но тут же встал. Вышел навстречу, лукаво улыбаясь.

Хитрый лис отрастил пузо и манеры, стал одежонкой похож на обитателей верха. Но внутри оставался прежним.

— Вот и ты, Алекс.

— Не подходи, Легкий.

— Ну, тоже здравствуй. И ты…?

— Тощий.

— Ну да, точно.

Алекс занял стул рядом с хозяйским столом и придвинулся поближе. Тощий встал за спиной. Нервировало. Но теперь лучше оставить, как есть — что бы там они не затеяли.

— Хорошо, что пришел. Вышло недоразумение. Давай обсудим, и, надеюсь, спокойно, — Легкий вернулся на свое место. — Мы оба были неправы.

— Я нашел у тебя на складе непонятное дерьмо.

— Вот и я думал то же самое, когда увидел Пшено. Никак не понимаю, зачем ты с ним так. Ведь знал, что он — мой.

— Ты послал его меня пасти.

— Но калечить-то для чего?

— Ты звал, чтобы читать проповедь?

— Ну, что ты. Вовсе нет. Я, как всегда, надеюсь решить дело миром. Выпьем? — Легкий вытащил из ящика стола бутылку.

— Откуда мне знать, что ты там держишь?

— Да ладно тебе… Будешь, Тощий?

— Ну… Можно.

— Так не стой. Иди, присядь сюда ближе, — Легкий разлил по трем стаканам. — С Алексом мы бы помянули былое, но раз он против, тогда уж с тобой — за встречу.

Выпили.

— Что это такое?

— Коньяк.

— А можно еще?

— Пей. Если хочешь, с собой заберешь.

— Что, Легкий, давно его знаешь?

— Кого? Его-то? Ну… Сложно не знать. Пшено как заговорил — так аж остановиться не мог.

Алекс закурил, выпустив дым в высокий потолок. По штукатурке бежали темные трещины — как паутина. Если смотреть долго, она словно опускалась прямо на голову.

Легкий всегда любил тянуть время.

— Ладно, давай к делу. Первым ошибся я, когда решил, что моя вещь у тебя. Конечно, мы могли выяснить это еще в тот раз, когда ты ко мне приходил.

— То есть, выходит, что неправ все же я?

— Не в этом случае.

— Скажи-ка лучше про сарай.

— За это извини. Мы не собирались ее трогать, и не я велел. Хвощ сам. Как брата увидел — так прямо помешался. Когда я узнал, то остановил, но уже поздновато было. Еще накажу его за то, что без спроса суется, не сомневайся.

— Да вы могли ее хоть на лоскуты пустить — мне-то что? Какое мне вообще должно быть до нее дело? — ну сколько же еще терпеливо слушать весь этот бред?

Алекс схватил со стола графин и запустил в окно.

Тощий вздрогнул, Легкий поморщился.

— А ведь я и забыл уже, до чего с тобой непросто. Ты меня совсем не слушаешь.

— Так говори! Что ты хотел мне сказать этой девкой, а? Что я такое, твою мать, упускаю?

— Теперь уже я, похоже, чего-то не понимаю. Ты ведь ее искал?

— Чего? Знать ее не знаю. Где Маруська?

Легкий, похоже, удивился. Отхлебнул из стакана, потер переносицу.

— Так, подожди… Сперва мы забрали эту девку — а вот имя как-то не спросили. Потом ты пришел сюда и кого-то искал. Я решил, что ее. И потому подумал, что моя вещица у тебя. Но затем выяснил, что это не так. Стало быть, я ошибся. И потому, несмотря на всю эту бодягу с моим Пшеном, вернул девку тебе.

— Что ты несешь? Какая еще вещица? Ты договаривался с моей сукой у театра. Сразу после она и пропала.

— Это точно был ты, я помню, — подтвердил Тощий.

— У твоего театра? Возле сквера?

— Ага.

— Вот же… А ведь уже и забыл.

Легкий плеснул себе еще коньяка, выпил.

— Я правда не знал. Иначе и не глянул бы на нее. Тогда я даже не догадывался, что это твой театр. Когда услышал, даже не поверил. Ты — и вдруг театр.

— У тебя тоже прежде лавки не было.

— Да, точно… Ничего с ней не вышло, правда. Мы собирались встретиться в номерах — но она не приехала. Можешь не верить — но только зачем мне врать?

— Всегда есть причины.

— Только не в этот раз. Я был уверен, что ты ищешь здесь именно ту девку, которую привезли мы.

— Если все лажа, Легкий, то я узнаю. Но где тогда Машка, если не у тебя?

— Ее точно нет в овраге… Иначе до меня бы давно дошло.

Алекс глотнул из стакана. Неплохое пойло.

— Можем поискать наверху. У меня человек там присматривает. Что скажешь?

Изворотливый Легкий выглядел виноватым.

— Редкое дерьмо.

— Точно. Но ведь не в первый раз, верно? В расчете?

— Похоже.

— Ну что, за мир?

Чокнулись стаканами.

Единственный след, который казался верным, завел в тупик.

* * *

— Закрой рот! Дай подумать, а?

Алекс снова уставился в пол — ушел в себя. Он явно был раздражен — но Макар ничего не мог с собой поделать.

— Но зачем мне к нему идти? Ведь ты сам говорил, что ничего мне за все это не будет…

Поднявшись со зрительского сиденья, Алекс схватил Макара за ворот и прижал к стене.

— Ты меня достал. Нет, Тощий. Ты пойдешь к своей Червяни. Когда не надо будет ходить — я сам тебе скажу. Не болтай ничего — просто слушай. Только про Маруську чтобы прямо в лоб не спрашивал, ясно?

— Ну да… Ладно. Хорошо, я пойду. Пусти.

— Раз нажрался с утра — за языком теперь следи. Понял?

После прогулки в овраг Макар допил бутылку, которую дал Легкий, а потом приложился и к тому пойлу, что водилось в театре. Так что Алекс не преувеличивал. Как и сестра: она заметила, что лучше бы Макару не продолжать оббивать стены, а проспаться. А мать уже несколько дней и вовсе с ним не разговаривала — с тех самых пор, как их навестили люди Легкого. Сперва сказала, что лучше бы он умер младенцем — а напоследок, что он погубил и свою душу, и их всех заодно. И замолчала.

— Так идите назад в барак, — предложил Макар. В тот раз он тоже был пьян.

Но они, понятное дело, никуда не ушли. Еще бы: мало того, что они жили в театре бесплатно и питались задарма из буфета, так еще и Алекс временами деньжат Макару подкидывал. А он сам на днях их и в игре приумножил. Прав был Колесо: новичку везло.

В общем, если не забивать голову ненужными сомнениями — да и те после утреннего разговора с Алексом порядком ослабли — то жизнь у семьи наладилась. Могли бы и спасибо сказать. Но они все ворчали. И, честно признаться, на душе от слов матери становилось неуютно и беспокойно. Хотя она столько раз Макара проклинала — давно пора бы привыкнуть.

Алексу, понятное дело, о таких огорчениях и заикаться не стоило — только если бы захотелось шибко развеселить. Но поделиться тянуло, и Макар как-то посетовал на домашних Колесу. Тот утешил: бабам никогда не угодишь, что только для них не делай. Мол, и так, и так плохо выйдет. Он вообще серьезно отнесся, предложил из театра в Старый город перебраться:

— Не лучшее у вас там для дитенка место.

Макар, конечно, поблагодарил за заботу. Верно Колесо заметил, да и в целом ему виднее: семья у него хорошая, жена добрая да покладистая. Кажется, они с Аленкой даже не дрались.

Может, и Макаровы бы вдали от театра успокоились бы.

Да только как их убедить переехать? Мать в детстве рассказами об овраге их с сестрой на ночь пугала. Да и сейчас при одном упоминании крестилась. Для нее Старый город — будто ад.

Разве что насильно покидать их в телегу… Алекс, конечно, так бы и сделал. Но у Макара на такое рука не поднимется. Нет, даже думать об этом нет смысла. До чего странные мысли приходят в хмельную голову!

Да и вдруг бы Алекс обиделся, если бы они ушли? Подумал, что Макар не ценит гостеприимство…

Заходя в гостиницу, Макар споткнулся.

— Ну, отец, наделали вы тут у себя порогов, — развязно возмутился он.

Ферапонт сокрушенно покачал голой головой.

— Я к себе.

— Иди уже. Тебя ждут.

Поднимаясь, Макар вцепился в перила. Ступеньки разбегались, точно живые. Приходилось, отдуваясь, ловить каждую.

— Да что тут за лестницы!

На втором этаже он все-таки растянулся. Встал, ругаясь, побрел выше.

Не найдя ключа, принялся ломиться в дверь.

— Откройте! Это я!

Отворилась соседняя.

— Что ты орешь на весь дом, мерзавец?

Макар ввалился в пятнадцатый номер и бахнулся на кровать.

— Да ты пьян в стельку. Два часа за полдень — а уже готов.

— И ничего такого.

— Ну да. Оттого ты на лестнице такой крик и поднял.

— Так неловко по ней ходить, — рассмеялся Макар, вспомнив чудную избу Колеса. Там-то еще пуще шею сломать можно.

— Ладно, Свист, черт с тобой. Я просил тебя разузнать, что там про Митрофановых слышно?

Верно, но Макар о том позабыл.

— Как я вам с ней помог-то, а? Все разузнал, как вы и велели, — нужно бы соврать, но ничего в голову не приходило.

— Да, ты оказался полезен, чего там. Уже в понедельник суд и на каторгу поедет. Бессрочно.

Бессрочная каторга? Вот дела.

— Но мы тут еще кое-кого нашли. Вот и спрашиваю тебя. С кем они знакомства водили? Кто к ним заглядывал? А, может, они на могилу к кому часто ходили?

То привидения, то вот это. Червинский до странности суеверный — поди, больше, чем мать.

— Так да… Ходили. Муж у Матрехи давно помер.

— Очень хорошо. Ты когда-нибудь встречал урода, который крадет трупы с кладбища? Что-нибудь о нем слышал?

— Как это? Он их что — прямо из могил выкапывает? А на кой они ему сдались?

— Неважно. Значит, про такое в овраге молчат.

Вдруг Макара разобрало бесстрашное веселье.

— Да, там о другом больше болтают. Уж который день — а все не угомонятся.

— И о чем?

— Говорят, будто легавые продали украденное и себе в карман положили, — мерзко засмеялся Макар.

— Что ты городишь?

— Да, это только и обсуждают. Мол, надо скинуться всем, раз вам уж так бедно живется.

— Макарка, ты решил шутки со мной шутить? — сыщик поднялся и сделал шаг. Может, и намеревался потрепать, а может, и почудилось.

Несмотря на хмель, Макар довольно ловко перекатился по кровати и встал на ноги. Длинный — едва не уперся в потолок бритой макушкой, весь покрытый следами бесславных схваток.

— Э, не-не… Что такое? Вы сами спросили — я и ответил.

Червинский замешкался и… отступил.

— Всякий бред треплют. Да и что с них, гаденышей, взять? Всех бы перевешать — да виселиц не хватит.

Макар кивнул, щурясь от света. Губы кривились в пьяной ухмылке.

* * *

Бирюлев писал новую статью о невидимых. Начал с самого утра, как проснулся, не дожидаясь понедельника.

Работа местной полиции вдохновляла репортера не в первый раз. Но теперь Бирюлев точно сможет убедить Титоренко к нему прислушаться.

Постучали.

— Входи, Ферапонт.

Дверь скрипнула.

— Заплачу через день, ладно? Сегодня уже не пойду — занят, а завтра банк закрыт, — сказал Бирюлев, не оборачиваясь.

— Добрый день, Георгий Сергеевич.

Червинский?

— Чего изволите, Николай Петрович? — холодно отозвался репортер, скрывая удивление.

— Я как раз был здесь и решил зайти к вам. Неудобно все-таки вышло. Прояснить бы нам кое-что.

— Не утруждайтесь. Или же вы именно поэтому здесь? Хотите устранить и меня? После того, как украли мои бумаги?

— О чем вы, Бирюлев? — сыщик устроился в засаленном кресле. — Какие бумаги?

— О, полно вам… Их больше никто не мог взять.

Бирюлев отложил ручку и повернулся к незваному гостю.

Молча посмотрели друг на друга.

— Уверяю, все обстоит не так, как вам кажется, — первым заговорил Червинский. — Но вы просто не поймете, если я вам расскажу. Я был вынужден…

— Вы о чем? О проданной статуэтке? О тайном визите к госпоже Рыбиной? Или о краже из моего стола?

— Я не заходил в ваш номер. Хотите — верьте, хотите — нет.

— У вас есть ключи.

— Да. От пятнадцатого. Он снимается за счет полиции. Но кто бы мне дал остальные?

— Хм… Позвольте, намекну… Прежде я искал встреч с вами, Червинский, но это время ушло.

— Признаю: визит к вам оказался не лучшей затеей. Однако, я принес и хорошие новости: Митрофанова в понедельник наконец-то предстанет перед судом.

— Вы опять ошиблись: она мне не интересна. Я упорно не вижу связи между прислугой Коховского и убийством отца. А меня — как ни странно — куда больше волнует именно он. Да, а еще мой приятель детства Батурин и украденные бумаги. Не смею задерживать. У вас наверняка дела… в Старом городе либо у Натальи Васильевны.

Бирюлев сделал вид, что вернулся к работе.

— Да, у меня и впрямь есть дела. Сегодня Митрофанова сдала сообщника. Ближе к вечеру мы навестим его логово.

— Вот как? И кто же он?

— Гробокопатель. Похищал тела с кладбища.

Репортер сморщился.

— Отвратительно. Но при чем тут невидимые?

— Митрофанова уверяет, что он — один из убийц. Доброго дня, Бирюлев.

Червинский направился к двери.

— Подождите. К чему вы мне рассказали? Ваши слова непременно окажутся в газете.

— Не возражаю.

— Я хочу поехать туда с вами и сам все увидеть.

— Тогда поспешим.

* * *

Под вечер из полицейского участка двинулись на телеге — хоть и медленно, но зато поместилось больше народу. Отправились в сторону погоста, широко раскинувшегося за пределами города.

На месте дорогу вызвался показать священник из кладбищенской часовни — когда его удалось добудиться. Суетливый, юркий.

— Как же так, господа? Ведь то, что вы сказали — чудовищно! Немыслимо! Разве могло прийти кому-то в голову творить столь бесовское богохульство? — все причитал он, пока полицейские шли по улицам города мертвых.

Его куда больше волновали могилы, чем убийства. Умершие здесь были важнее живых.

Маленькая лачуга гробовщика приткнулась на самом отшибе.

— У вас что, только он работает?

— Так силен, как бык. Им и обходились… Спокойный, трудолюбивый. Не пьет. С ним никогда и хлопот-то не видели! Вы, должно быть, ошиблись.

Толкнули дверь — она легко отворилась. Запахло отвратительно — гнилью и разложением. Священник зажал нос кружевным платком, другую руку приложил к области сердца.

— Боже святый! Прости, господи, что поминаю всуе — но что же там может так смердеть?

Полицейские вместе с Червинским пошли внутрь. Бирюлев не решился. От гнусного смрада и так едва не подгибались колени.

Вместо того он принялся бродить вокруг, не отходя далеко, чтобы не упустить важное. Впрочем, полицейские, набившиеся в лачугу, говорили громко. Бирюлев отлично слышал их брезгливые восклицания.

— Это мышь! Мышь в банке. Ох, тьфу…

— Аккуратнее! Постарайся больше ничего не разбить…

— Червинский! Здесь человеческий череп!

— Рука…

Заслушавшись, Бирюлев оступился. Нога соскользнула вниз, каблук застрял. Пытаясь высвободится, репортер елозил в земле. Оказалось, что он увяз между засыпанным настилом из досок.

Вырвавшись из ловушки, Бирюлев пригляделся и принялся, от нечего делать, отбрасывать землю носком ботинка вдоль линии, начерченной досками.

Поодаль обнаружился деревянный люк.

— Колодец? На кладбище? — вслух удивился репортер.

— Где? — Червинский, который, похоже, как раз вышел на воздух отдышаться, подошел ближе. — Точно. Что там?

Наклонившись, сыщик потянул крышку. Она не поддалась.

— Помогите же, Бирюлев!

Вдвоем они сбросили ее на землю. Понесло сыростью. Червинский лег на живот — прямо на грязь — вглядываясь в темноту.

— Там что-то есть! Принесите фонарь!

Осветив дно пустого колодца, они увидели на земле очертания тела.

— Эй! Ты кто? Живой?

— Ааа… — застонали внизу.

Женщина?

— Надо туда спуститься, — решил сыщик. — Кто полезет?

— Нее… Нет. Темноты шибко боюсь, — открестился ближний из подошедших городовых.

— Есть кто смелый? — Червинский оглядел всю компанию из шести полицейских и Бирюлева. — А, черт с вами, сам полезу. Несите веревку.

Обвязав сыщика за пояс, городовые медленно спустили его на дно колодца. Он долго возился там, что-то бубня.

— Есть! Вытаскивай!

Поднятый на поверхность Червинский держал тощее, грязное тело в ошметках черного платья. Сыщик уложил его на землю.

— И кто тут?

Находка щурилась от света сумерек, прятала лицо руками и почти беззвучно шипела.

— Елена? — с изумлением спросил Бирюлев. — Елена Парижская?

Она дернулась, отняла руку, вглядываясь в Бирюлева светлыми большими глазами. Теперь в ней сложно было признать прежнюю прелестницу — но это точно она.

— Ты убила моего отца, — и что вдруг нашло? Видимо, сказались нездоровая обстановка и события минувших часов. — Бирюлева. Археолога.

— Опомнитесь! Что за ересь вы несете?! Она едва дышит, — резко одернул Червинский.

— Да… Я… — глухо и тихо, но внятно шепнула Елена.