На календаре застыл май.

Бирюлев долго отсчитывал дни, пока добрался до нужной даты, а затем оборвал листки сразу, охапкой.

Пятница, 13 число июля. Апогей кровавого лета.

На столе по-прежнему лежало раскрытым письмо Ирины. В круглых буквах крылось знакомое, привычное, прочное.

Можно просто ее послушать. Необязательно оставаться.

Но не сейчас: с утра есть дела поважнее.

Бирюлев тщательно побрился, подкрутил усы, расчесал волосы на пробор. Надел свежую рубаху и новый костюм-тройку — дань тщеславию в ущерб кошельку.

Сегодня особенно хотелось выглядеть презентабельно.

На улице несло гарью. Вдали в небо поднимались струи черного дыма. За ними, бурно обсуждая, наблюдали у кромки мостовой несколько зевак.

— Что горит? — спросил Бирюлев, присоединяясь.

— Театр в сквере подожгли. Говорят, еще ночью. До сих пор тушат.

— Что ж там такое, что все никак залить-то не могут?

— Какой-то порошок, как видно, подсыпали… — сокрушенно отметил господин средних лет, по виду — чиновник.

Словно в подтверждение его слов в небо взвился очередной смоляной столб.

— Боже, до чего же стало в нашем городе жутко, — перекрестилась мещанка в зеленом клетчатом платке.

— Мало было головорезов — теперь еще поджигатели.

— Тот самый театр, где полицейские застрелили актеров? — невзначай уточнил Бирюлев.

— Так ведь в злодеев же метили, — не согласился чиновник. — Жаль, не всех порешили.

Репортер озадаченно сморщил лоб.

— Вы ошибаетесь, сударь. Не было там преступников. Все погибшие — актеры. Да и на снимках все видно.

— Ох, Господи! Да быть такого не может… — с недоверием ужаснулась мещанка. — Зачем же полицейским такое делать?

— О каких фотографиях вы говорите? — заинтересовался чиновник.

— Свежие новости еще не видели? Почитайте. Статья некого Приглядчика, "Кровавый спектакль" называется. В ней про наш полицейский участок многое сказано. Очень рекомендую.

Отойдя на пару кварталов, Бирюлев остановился перед мальчишкой-газетчиком.

— Что нынче нового, юный сударь?

— Скандальный расстрел в театре, — нараспев по привычке выкрикнул он. — Полиция в сговоре с шайкой невидимых!

— О? И где о таком пишут?

— А вот, возьмите. Пятнадцать копеек.

Бирюлев открыл газету и принялся просматривать собственную статью. Однако, дойдя до середины, похолодел.

Нет, она так и осталась вызывающей и даже оскорбительной. Текст смущал разум, изображения — чувства. Но без указания имени виновника статья не могла причинить правой руке невидимых того ущерба, на который рассчитывал репортер. Зная редакторскую алчность и беспринципность, Бирюлев не сомневался, что уговорить Титоренко оказалось не слишком сложно.

Однако разочарование визит не отменило. Не терпелось взглянуть на героя своих заметок — теперь, когда раскрылась его игра.

Заходя в участок, репортер вежливо приветствовал полицейских, приподняв соломенную шляпу.

— Убирались бы лучше! И как только совести хватает тут появляться? Ну ничего, еще попомните свои проказы, как родню убивать начнут.

— Уже, господа! Уже!

Так как иных препятствий, кроме словесных, ему не чинили, Бирюлев прошел в кабинет Червинского.

— Доброе утро, Николай Петрович!

Сыщик, всклокоченный пуще обычного, был пьян, несмотря на самое начало дня. В знак приветствия он сделал большой глоток из припрятанной прежде бутылки, словно в ней находилась вода.

Напрасно Бирюлев захватил газету: Червинскому ее уже принесли. Она лежала перед ним на столе.

Репортер придвинул стул поближе, сел. Сыщик закурил дешевую папиросу и принялся разглядывать потолок.

Молчание затянулось.

— И что же мне вам сказать, Бирюлев… Черт, да вы во всем правы! Именно я рассказал газетчикам, что в театре погибли налетчики, а не актеры. Как вы верно отметили — спасал честь мундира. Ну, что вы еще тут пишите? — Червинский, потирая опухшие красные глаза, пододвинул к себе газету. — "Полицейский через осведомителя сообщил преступникам о грядущем аресте, превратив его в кровавый фарс". И снова правда. "Продавали похищенные невидимыми вещи убитых… Будучи уверенными в своей безнаказанности". Все так.

Сыщик откинулся на стуле и вдруг нервно расхохотался, напоминая безумца.

— Я вам больше скажу. Да такое, о чем тут ни слова. Это именно я вчера ночью отозвал городовых от дома Лукьяновой. Ведь они говорят мне о том прямо в лицо, крестятся да божатся. Дескать, спятили, Николай Петрович — ваш же собственный указ исполняли! Правда, переданный по цепочке, и кто в ней первое звено — непонятно. Но им виднее: раз я, значит, я.

— Отозвали охрану? — недопонял сумбурную речь Бирюлев. — Вы же взялись ее защищать. С чего бы вам изменять привычке помогать преступникам?

Червинский погрозил пальцем.

— Э, нет. И не думал. Наоборот, помог. Еще как! Бирюлев, вы ведь хотели мести? Наказания? Так, чтобы око за око, да?

— Я не говорил вам такого. К тому же, женщин, даже таких, как Елена, у нас не казнят.

— Вот вы и сами признаете — хотели. В больнице я думал, что вы не сдержитесь и задушите Лукьянову прямо при нас, — Червинский заговорщицки подмигнул.

— Я хотел от вас лишь справедливости.

— Ну, так порадуйтесь, Бирюлев! У меня для вас отличная новость. Этой ночью она наступила — Лукьянова зверски убита. Я только что из ее квартиры, и, поверьте, ничего хуже того, что мы там нашли, я еще никогда в жизни не видел.

— Умерла? — удивленно переспросил репортер.

Должно бы прийти облегчение. Однако пока оно отчего-то совсем не спешило.

— Боже, как это забыть? — Червинский снова отхлебнул из бутылки и встал из-за стола, надевая шляпу. — Вы и толики того не знаете, что творится в нашем участке… В этом городе…

Сыщик нетвердо двинулся к выходу, но в двери обернулся:

— А дальше все будет хуже. Думаю, теперь нас ждет невиданный разгул преступности.

Червинский во всем признался. Удостоверил худшие догадки.

Елена убита.

Бирюлева обступила тишина.

Он так и сидел в пустом кабинете, теребя края какой-то брошюры, словно во сне, пока не пробудился от голоса городового:

— Николай Петрович, вы были правы! Медики все подтвердили… Ой, я думал, здесь Червинский.

Очнувшись, репортер побрел в редакцию. Не заходя к коллегам, сразу направился к Титоренко.

— Отчего вы изменили мою статью, Константин Павлович?

Тот сперва взглянул с непониманием, но тут же вспомнил.

— Не беспокойся. На гонораре это не скажется.

— Я вас спрашиваю не о том. Зачем вы убрали имя? Невидимые и вам заплатили?

Титоренко принялся грызть карандаш.

— Вот что, Георгий. Я тебе честно скажу, как есть. Статья и так получилась хорошая, яркая. Но к чему переходить дорогу преступникам? Хочешь, чтобы следующей ночью они пришли уже к нам? Ты-то как знаешь, а я не настолько отчаянный.

* * *

Червинский бесцельно бродил по улицам. Ловя взгляды прохожих, сыщик читал в них насмешку и сожаление. Наверное, все смеются над тем, как сложилась его карьера. Но здравый смысл спорил: им это невдомек. Усмешки, если они и были, вызывала разве что шаткая от хмеля походка.

"Кровавый спектакль". Тела у театра. Больше никто не решился их показать, да еще и на самой первой странице.

Но ни злости, ни раздражения давным-давно не осталось.

Наоборот: упорство, с которым газетчик отстаивал свои интересы, внушало симпатию. Торопливый, порывистый. Он всегда куда-то спешил. Говорил быстро, проглатывая слова.

Червинский и вправду хотел бы ему помочь. Ему, себе и всем тем, чьих близких сгубили ночные банды. Но как это сделать, когда руки накрепко связаны?

А сейчас и вовсе на шее затягивалась удавка.

Прогулка прояснила мысли. Сыщик сел на лавку, закурил и снова задумался. Он даже не заметил, что начался дождь. Папироса погасла.

В тот день — пожалуй, самый отвратительный в жизни — его не отпускала тревога. Она давила изнутри на грудь, вставала комом в горле. Ноги не шли к проклятому театру, где обитал сам дьявол.

— Там ловушка! — настойчиво твердил внутренний голос задолго до того, как глаза обнаружили заваленный выход.

Полицейским оставался только один путь — в темноту.

Она дышала и шевелилась.

Кто-то выстрелил. И тогда, хотя от того и отчаянно стыдно, сыщик поддался страху. Сжался за одним из задних сидений, молясь, чтобы шальная пуля не пробила хлипкую оборону.

Все длилось долго… Но потом вдруг раздался крик:

— Мы актеры! Пощадите!

Как потом выяснилось, выживший носил фамилию Щукин. Он был там распорядителем и родился под счастливой звездой. Иначе не объяснить то, что он все-таки смог избавиться от грамотно увязанного кляпа.

Червинский никогда не стрелял в человека, а в тот раз и вовсе не доставал оружие.

Однако актеров убил именно он.

Только его вина, что он не придал значения тем переменам, что происходили в мерзавце Макарке. Теперь, оглядываясь назад, сыщик отчетливо видел, что он уж давно продал душу дьяволу из плоти и крови. С каждой неделей наивный увалень становился все более скользким. Спина распрямилась, бывший рабочий больше не отводил взгляд. Его жесты, новые выражения. Он словно пытался кого-то копировать.

Червинский не принимал его всерьез. До последнего дня Макарка оставался слишком мелким, незаметным. Невидимым.

"Там заправляет Лексей. Чернявый такой. Злой ужасно!"

Сыщик не усмотрел в его словах важности, тем более, что при обыске театра полицейские ничего не нашли.

Но именно тогда все и началось.

Интересно, понимает ли Макарка, что разорвать эту сделку не получится?

Елена попробовала — и тут же отправилась в ад.

Столь жуткой расплаты за предательство не заслужил и сам Иуда.

Червинский пытался гнать ночные воспоминания, но они возвращались. И, вероятно, останутся навсегда.

Владелица дома лежала в глубоком обмороке. К ней пришлось привести медика. Но как тут пенять на даму, когда полицейские, включая Червинского, то и дело выбегали на улицу?

То, что осталось от Елены, было не только в квартире, но и на лестнице… Так, чтобы все увидели — и поняли, что это значит.

Сыщик оказался до смешного самонадеян, когда полагал, что теперь, когда Бочинский больше ему не помеха, он сможет хоть что-то исправить. Отправить одного в петлю, а другую на каторгу…

Иванову вновь помогли, и опять это дело рук полицейского.

В их рядах имелся настоящий предатель. Червинский уже давно заподозрил, но лишь вчера, когда охрана исчезла, убедился полностью.

Но кто он?

Прежде сыщик грешил на напарника. Особенно с тех пор, как узнал про его тайные дела и распродажу улик: не только той, что украли невидимые — многих… Подумать только — тоже дело рук Макарки. Точнее того, кто управлял им — а заодно, как вышло, и Червинским.

Им крутили, точно марионеткой.

— Говорят, вы ее продаете, Тимофей Семенович, — сказал в тот день сыщик, поставив злополучную статуэтку на стол коллеги.

— Верно. Знаешь, сколько она стоит?

— Да вы шутите? — не поверил Червинский.

— Ничуть. А ты, Николай, зря вмешался. Ты и тогда мне с ней помешал, когда полез, куда не просили. Вот какого черта ты в тот раз прислал городовых на базар? Да, она продается. Ну, и что ты теперь сделаешь?

Разумеется, ничего.

Седой сыщик посадил Червинского на крючок почти сразу после его прихода в участок.

Он исхитрился выяснить, почему новичок носит девичью фамилию матери. И все. Стоило ему об этом обмолвиться — и можно ставить крест на дальнейшей карьере. Невозможно объяснить высшим чинам полиции, что покушение, которое планировал отец в то время, когда сын лежал в пеленках, никак не повлияло на его взгляды. Как и тот политический бред, который размещался в газете, что печаталась в маленькой типографии прямо в доме.

Червинский даже не помнил родителей. Отца казнили, а мать сослали, когда ему не исполнилось и трех лет. Бездетные Рябинины — ныне покойные дядя и тетка — вырастили его, как сына. Когда племянник вырос, полковник рассказал ему то, о чем всегда придется молчать.

Но это не повлияло на желание пойти на службу в полицию, хоть дядя и предупреждал, что рано или поздно правда может всплыть — и тогда наступит конец всему.

Любопытно, что Бочинский разнюхал давнюю историю, но упустил из виду, что убитый невидимыми Рябинин заменял напарнику отца. А ведь дядю нашла жена племянника. Червинский, к счастью, успел вовремя, и сделал все, чтобы ее имя не появилось ни в каких протоколах и нигде не звучало. Однако приложи Бочинский немногим больше усилий — и он бы его узнал.

Червинский ненавидел седого сыщика — но не он был предателем.

Кто?

Еще один из бесконечного множества вопросов, на которые не найти ответов…

Связана ли Митрофанова с невидимыми? В какой степени?

По приказу Бочинского, который желал любой ценой закрыть дело, сыщик вынудил прачку и ее дочь признаться в убийствах Коховского и Павловой.

Однако сама она говорила, что задушила только прежнюю хозяйку, и твердо стояла на том, что вынесла из чужого дома лишь одну вещь.

Очевидно, Матрена боялась тех, кто сжег ее избу и отрезал косу дочери — юной воровке.

Но, в таком случае, чтобы выгородить их и заслужить прощение, ей следовало добровольно взять вину на себя. Она же это не сделала.

Почему? Неужели правда в том, что, как Митрофанова и сказала, невидимые преследовали ее за кражу статуэтки, за которой охотились сами?

Как это понять?..

Вороватые жители берега всегда умели молчать, а если и открывали рты, то слова немногого стоили. Как же сложно выловить в реке лжи хоть песчинку правды!

Червинский многое упустил с самого начала. Он отнесся к первому убитому, сумасброду Грамсу, спустя рукава. И этому не было оправданий. Но кто знал, что дело разрастется и примет такой оборот?..

А эти следы? Отпечатки детских рук и ног, перепачканных в муке? Они были повсюду… На полу. На стенах…

Как они там оказались? Кто их оставил?

Впрочем, Червинскому об этом никогда не узнать.

Бирюлев убедительно сообщил городу, что сыщик в сговоре с преступниками.

Да, на шее затягивалась невидимая удавка.

А может, не стоит и дожидаться?..

Гадко на душе.

В самом деле, впору в петлю.

Червинский уже который день о том думал. Однако все же побрел не в лес, а к своему дому — маленькому, светлому, солнечному. За его порогом всегда начинался другой мир.

Толкнул калитку.

Все домашние во дворе. Ольга вязала в тени, прислуга развешивала белье, девочки возились с глупой рыжей собакой.

Увидев отца, тут же ее позабыли. Все три косматые да бровастые облепили, разом повиснув на шее.

— Папочка пришел!

— Коленька? Ты так рано, — удивилась супруга. — Сейчас велю тебе обед подать.

— Не беспокойся, Оля. Здравствуйте, дочки! — сыщик поцеловал каждую в упругую щеку.

— Ой, папа! Чем от тебя так пахнет? Фу!

— А мы знаешь, что делали? Мы бросали мячик через забор, а Магда приносила с улицы!

— Пойдем! Поиграй с нами!

В каком мире им придется жить?..

Нет, рано так просто сдаваться.

* * *

Пролетка остановилась неподалеку от дома мсье Жана.

— Вон там спуск, сударь. Не обессудьте, но дальше я не поеду.

Расплатившись, Бирюлев спрыгнул на землю и остановился, смотря вниз, на крыши бедных лачуг. Они уползали вдаль.

"Невидимые в Старом городе. В красном доме с цветными стеклами". Так сказала укутанная в тулуп девчонка на берегу.

Безрассудство. Что он станет делать, если действительно получит ответ?

Бирюлев сошел вниз по накатанной и натоптанной, хорошо утрамбованной земле.

Улица. Серая, немощеная. Пахло сыростью и отходами. С одного края — от города — нависали слипшиеся стенами высокие хибары. С другого — дома пониже да пореже.

Бродяги, нищие попрошайки, дети из бедноты. Руки тянутся со всех сторон.

— Подайте копеечку!

Взгляды встречных впивались иглами, шарили, скользили.

Впереди — приметный дом, огороженный массивным забором с распахнутыми настежь воротами. Трактир. На покореженной, закопченной с одного угла вывеске, надпись — "Муслин". Несмотря на дневной час, со двора доносился шум. Репортер быстро прошмыгнул мимо.

Спустя несколько шагов дорогу перегородили пьяные оборванцы.

— О, глядьте-ка — какой барин сюда пожаловал.

— Щедрый, небось? Господь делиться велел.

Бирюлев достал кошелек и бросил на землю. Снял часы — отцовский подарок — швырнул туда же.

— Больше у меня ничего нет.

— Хочу твою шляпу, — заметил один из овражников.

Репортер снял и ее.

— Я могу идти?

Не дожидаясь ответа, пошел, оглядываясь в поисках дома, похожего на описание.

Чем дальше — тем неприятнее. Теперь его провожали не только колючие взгляды. К ним добавились улюлюканье и ехидный смех, что доносились со всех сторон:

— Ох, какая красотка!

— Что же ты забыл здесь, франтишка? Разорился?

Бесцельно бродить бесполезно. Нужно спросить.

Репортер остановил простоволосую женщину, которая, переваливаясь, несла куда-то связку ощипанных кур.

— Я ищу красный дом с цветными стеклами.

Она протянула ладонь. Бирюлев обшарил карманы в поисках мелочи, но ничего не нашел.

— Я уже все отдал.

Она пожала плечами и побрела дальше.

Репортер отчаянно выкрикнул, адресуясь всей серой, грязной, пыльной от рыжей земли улице:

— Красный дом с цветными стеклами! Где он?

Смех стал громче.

Бирюлев продолжил бесцельный путь.

Кто-то свистнул. Он не стал оборачиваться.

— Эй, ты! — окликнули его.

У крашеной в синий цвет избы человек с ссутуленной, согнутой колесом, спиной возился с маленькой рыжей девочкой.

— Вернись назад на широкую дорогу. Сверни налево и иди почти до конца. Дом, что ты ищешь, будет справа. Ты его сразу приметишь: он большой.

— Спасибо, — от всей души поблагодарил Бирюлев и ускорился.

Выйдя на указанную улицу, и вовсе едва не припустил бегом.

Местный житель не обманул: красный ухоженный особняк с витражными окнами словно спустился в эту клоаку сверху, из нормальных людских кварталов.

Перед домом безликие люди в темной одежде бросали ножи в установленные поодаль доски. Голова одного утопала в повязках, точно у египетской мумии. Проглядывали лишь глаза, нос и рот.

Увидев Бирюлева, прервались, уставились на него.

Что им сказать?

Ощупав неприятными взглядами с ног до головы, они молча вернулись к своему занятию.

Не оставалось ничего, кроме как подойти и толкнуть украшенную резьбой створку двери и оказаться в просторном коридоре, застланном ковром.

На стенах висели картины, на маленьких постаментах стояли фарфоровые статуэтки. Горели электрические лампы.

— В лавку — направо. К самому — прямо, — сообщил человек, сидевший на кушетке у входа.

— Спасибо, — пробормотал Бирюлев и устремился вперед, к двери с витражным стеклом.

За нею шел оживленный разговор. Репортер помедлил, прислушиваясь.

— Мне когда еще Верка показала. Вот, говорит, смотри: на что похоже? Ну, а там штука такая — точно, как виселица. Так и отвечаю. А она мне: а кто на ней болтается? Ну, тать. — Точно: так и есть. Читается: "тэ", — поведал развязный голос.

— Твердо, что ли?

— Не знаю. Мы названия не учили. Или вот еще: стоит, руки в боки упер, весь нарядный и пока еще при деньгах. Кто таков? Фраер! Ну, точно — "фэ".

— Ферт, — смеялись в ответ.

— Так мы за месяц всю азбуку одолели.

Бирюлев постучал.

— Что-то новенькое. Никак, барышня какая заплутала? — удивился тот, кто хвастался своими познаниями. — Войдите!

* * *

Просторный кабинет с тремя высокими окнами. Нижняя часть правого разбита. У среднего спиной ко входу — девочка в голубом платье, с пышным бантом на светлых волосах.

На полу дорогой ковер. Слева — стена из книжных шкафов. Справа — ряд кресел. Скульптуры, картины, как и в коридоре. Посредине комнаты — вычурный, массивный письменный стол из красного дерева, с резными, украшенными позолотой ножками.

За ним — плотный человек в бежевом жилете и белой рубахе. Рядом, вольготно откинувшись — добрый городовой в гражданской одежде.

Мысль не успела оформиться.

— Вот это и есть твой дорогой Приглядчик, — объявил полицейский. — Здравствуйте снова, господин Бирюлев.

— Ну, раз так, то располагайтесь, — его собеседник указал широкой рукой на полукресло у стола.

Бирюлев прошел и сел.

— Выпьем? — предложил хозяин, и, не дожидаясь ответа, полез в стол. — Эээ… Пусто. Опять все растащили. Хотя, может, я и сам. Сеня!

На столе лежала свежая газета, рядом — визитная карточка Бирюлева. Как она могла здесь оказаться?

Вошел привратник.

— Будь любезен, принеси выпить.

Так это и есть — невидимые?

Обычный человек. Такого не заметишь в толпе, хотя и возникло смутное чувство, что репортер его прежде встречал. Лет тридцать пять — сорок. Лицо приятное. Аккуратные тонкие усы над пухлыми маленькими губами. Редкие светлые волосы завивались легкими кольцами.

— А ведь мы уже виделись. Однажды. У меня хорошая память, — он словно прочитал мысли. Широко улыбнулся. Ямка на бритом подбородке стала глубже, как и лучи морщин, что шли от лукавых голубых глаз. У него не было верхнего переднего зуба.

Хозяин красного дома не внушал страха. Более того, он располагал к себе.

— Ну-с, скажи-ка, Георгий, как ты нашел дорогу? Где мое слабое место? — спросил мягко, будто шутил.

— Мне сказали на берегу…

— Ну, конечно. Точно, — он принялся рассматривать холеные ногти.

— Непредвиденное обстоятельство, — уточнил городовой.

— Даа… Вот же Алекс… Ну, да ладно. Там я сам был виноват.

— И как только выбралась отсюда?

— Хороший вопрос. Но ничего. Это поправимо.

Привратник вернулся с двумя бутылками коньяка. Хозяин шепнул что-то ему на ухо. Разлил по трем стаканам, придвинул один Бирюлеву.

— За знакомство?

Чокнулся с обоими, глотнул. Крепкий напиток обжег горло. Репортер закашлялся.

— Прошу прощения, господин…?

— Василий Николаевич. Но ты можешь звать меня Легкий.

Он протянул руку.

— А это Соловей. Хотя вы ведь и без того знакомы.

— Но до сих пор не представлены. Свиридов, Михаил Петрович. Но — увы — не родственник вашему тестю, — Бирюлев пожал еще одну ладонь. Влажную.

— Ну что… Спасибо тебе, Приглядчик. Сказал бы, что за работу, но ведь ты сам, по доброте душевной. Ценю. Порадовал, брат — я все твою новую газету читаю и читаю. Да что уж там — и прежние тут у себя держу.

— Червинский много нам хлопот доставлял, — заметил полицейский.

— Да, я написал о нем, но ведь в статье ни слова… — захмелевший от коньяка Бирюлев отчаянно собирался с мыслями. — Редактор убрал фамилию.

— Негодник, — добродушно откликнулся Легкий.

— Ну, об этом не беспокойся. Все, кто нужно, поймут все и так. Так что, братец, ты и в самом деле уладил нашу проблему. С этим участком больше хлопот не будет.

— Разве Червинский не с вами?

— Он? — брови городового достигли едва ли не середины лба. — Что ты! Он — прямо заноза. Весь такой правильный и неподкупный — куда бы деться. С ним найти общий язык не вышло.

Как такое возможно?

— Да и старый тоже заломался. Нет бы ошибку признать и извиниться, как положено. Шутить вздумал. Мне пришлось собственную вещь у него купить. Он о том узнал, но исправиться не захотел.

— Узнал о чем? Что вы…

— О том, что я его покупатель? Да. Без подробностей, конечно, к чему они.

— Ну, так ему известно стало и о том, что мы ищем. Давно уже. Я сам случайно проболтался, что их пять, этих фиговин. Еле выкрутился в тот раз. Пришлось срочно придумать, что в каких-то бумагах из дома убитых их перечень видел. Уж старый интересец-то проявил! Но, конечно, не нашел ни черта. А потом Дыне растрезвонил, своему стукачу. Решил, что и нас сможет вокруг пальца обвести, и сам навариться.

— Ну. А я-то даже от местных в секрете держал, чтобы конкуренты часом дело не перебили. Старый кретин.

— Он прямо впереди меня стоял. Очень удобно вышло. Раз — и готово, — сказал Соловей. — Эх, до чего Алекс ловко тогда их уделал. И нам помог, хоть и случайно.

Бирюлев не мог поверить.

— Ну, он такие штуки всегда умел проворачивать. Вернулся домой недавно, а чувство, что и не уходил. Все вверх дном. Ну, теперь и наверху о нем еще не раз услышат, — хозяин посмотрел на Бирюлева и объяснил со смехом: — Алексей — мой старый приятель. Из таких, знаешь, с кем и враги не нужны. Вот погляди сюда — где я теперь витраж на замену возьму? Специально в Петербурге заказывал.

— Ночью все славно позабавились. И Алекс, и наши. Ты-то знаешь, Приглядчик?

Бирюлев кивнул.

— Алекс заодно и твою проблему решил.

— Эх, а ведь как хороша была Машенька. Говорил ему как-то раз, что вернется она частями — но вот подобное даже представить не мог, — Легкий придвинул к себе газету и вслух прочитал: — "Невидимые по-прежнему на свободе". Хорошее слово, Приглядчик. Вот ты мне удружил! Я теперь и сам так своих называю.

— Никто не может понять, как вы это делали…

Девочка, до сей поры внимательно глядевшая в окно — Бирюлев даже удивился такому спокойствию ребенка — обернулась.

Карлица.

— Я залезала в дома через дымоход. Трубы в здешних домах наверху узкие — никто крупнее меня не протиснется. Сама-то еле не застревала. И все боялась — как бы огонь не развели, — сказала она. Резкий, неприятный голос.

— Летом-то? — засмеялся Легкий.

— Ага. Мало ли, у кого какие заботы. Тут не угадаешь. Да что там: вспомни, что ночью происходило.

Она подошла к столу. Ее лицо, шею и руки покрывали багровые шрамы.

— Легашам, конечно, такое и в голову не приходило.

— Моя Верочка. Купил после смерти коллекционера Батурина, — представил Легкий, приобняв карлицу за талию.

Она коснулась пальцами редких волос хозяина, взяла со стола папиросы и закурила. Странно, не по-женски — пряча огонек внутрь ладони.

— Батурина?

— Ну да. Прежде я долго была у него чем-то вроде живой куклы.

— И вы за это их и убили?

Все трое, переглянувшись, расхохотались.

— Мило. Но, конечно, нет, — Легкий утер выступившие от смеха слезы. — Ладно, расскажу. Года три назад я открыл эту лавку. Стал заниматься особыми вещами, что исчезали из домов сверху. Дела пошли хорошо. И вот, где-то в конце марта, со мной связался заказчик. Прежде он жил здесь, а сейчас аж во Франции. Так что он мне позвонил — у меня ведь тут и телефон есть — и сказал, что у него там один сборщик рухляди. Тот хотел выставить в каких-то музеях якобы свой хлам. Из старых гробов. Ну, у каждого свои интересы, чего там. Это не моя забота. В общем, ему не хватало как раз вещей от древних покойников. И вот его человек предложил мне пять тысяч…

Соловей присвистнул.

— Да, именно! Пять тысяч — если я раздобуду тот хлам, что прежде привез в наш город некий Бирюлев… Мои нашли бабу, что в его доме работала, и попросили достать мне список всех этих штук. Ну, чтобы, значит, знать, что искать. Она помогла. Я ей ведь заплатил, и хорошо. Даже еще и другие бумаги нам отдала, уже сама. С именами тех, у кого бирюльки водились. Их звали Грамс, Павлов, Рябинин, Коховский… Батурин опять, но уже другой. У Коховского Вера ошиблась. Взяла не то, что нужно. Ну, всякое бывает. Только та дура, служанка Коховского, успела наложить на мою вещицу лапы. Моим пришлось постараться, чтобы ее вернуть. Ну, а тут вот вмешался Алекс. Прислуга твоего батьки, конечно, от того смелее не стала. Вздумала, что хозяина порешили мои, и потому — как бы и с ней потом чего не вышло. Ну, что взять с бабы с берега? Но, конечно, никому ничего про нас она не говорила. Выждала время — ну, и в бега.

Понятно, отчего Аксинья путалась в датах. Похоже, она даже не видела отца мертвым, и просто пересказала Бирюлеву те слухи, что уже расползлись по городу.

— Собрали мы все пять штуковин, встретился я с заказчиком. Он сам ко мне сюда приехал. Ну, сделка и состоялась.

— А молодой Батурин?

— После того, как ты все рассказал Червинскому, пришлось обезопасить себя, — ответил Соловей.

— А… мои записи? Которые он мне оставил?

— Их взяла я. От греха подальше, — пожала плечами Вера. — Ночью забралась в окно. Ты, кстати, спишь смешно. Весь в клубок собираешься.

Бирюлев поежился.

Вера рассмеялась.

— Она настоящая актриса, — заметил Невидимый.

— Червинский все время говорил про привидений…

— Ну… Иногда можно и призраком побыть. Хотя поначалу я вообще не собиралась привлекать внимание. Когда в первый раз в дом залезла, просто думала выяснить, где бирюлька, найти ее, забрать и вернуться назад. Но старый олух Грамс на меня наткнулся. Видел он плохо, ума лишился, вот и принял за свою дочь-покойницу. "А отчего ты такая грязная, Сонечка?" — "Я мучаюсь на том свете, папочка! За твои грехи", — театрально передразнила карлица. — Ну, решила я с ним повозиться маленько. Узнала, где он что прячет, а потом попросила выслать прислугу. Когда мы остались одни, я и не удержалась — предложила поиграть. Подойди, говорю, к верху лестницы. Так. А теперь отвернись. Папочка. Ну, накинула сзади веревку, что при себе всегда имею, когда выхожу, да толкнула.

— Не смотри, что она такая маленькая — сильная.

— Да где там… Это они слабые. И лестницы, знаешь, штука ненадежная. С ними кому угодно может не повезти. Вот и с Павловой все вышло почти один в один. Она тоже совсем из ума выжила. Сначала я подслушала, что за молитвы она на ночь читала, да приметила у нее большую куклу. На другой день специально нарядилась, как она — ну, мне не привыкать, хотя по трубе в платье спуститься — это прямо кошмар. Встала рядом. Ближе к полуночи отошла от стены и сообщила, что душа хозяйской дочери поселилась во мне в ответ на ее молитвы. Ох, это надо было видеть!

— Рисковала, — сказал Соловей.

— Да уж… С этими я сама справилась, но дальше похуже. Полковник в меня не поверил. Стрелял! Но промахнулся, старый. Попал в мешок с мукой. Вся перемазалась.

Вот что за следы видел Червинский.

— Хорошо, что шифр от его сейфа прежде подсмотреть успела. Ну, дождалась, когда он угомонится да спрячется — а он долго по дому шарахался, все искал меня под столами да креслами — да наших с улицы позвала… Сперва им дверь открыла, потом за ними закрыла. А с Коховским опять вышло прекрасно. Наверное, в молодости был душкой. Он на призраках прямо помешанный. Обожал со мной беседовать. Поиграли мы с ним на полу у двери. Батурин тоже, как и полковник, дружить не захотел, но зато оружия не имел. Заманила на чердак да столкнула. Спряталась, петлю накинула да уронила на него приставную лестницу, что там стояла.

— А его племянник?

— Ну, тут совсем просто. Задушила во сне.

Она говорила совсем спокойно, буднично, будто о походе в лавку.

— Но зачем убивать? Ты ведь просто могла все забрать, тебя бы и не заметили.

Вера пожала плечами.

— Да почему бы и нет? Я с ними немного играла…

— Но вы ведь взяли не только погребальные статуэтки…

— Конечно. Для отвода глаз, — уточнил Соловей.

— Да, это я понимаю. Вы продавали лишнее у старьевщика на базаре? — репортер вспомнил, как пытался купить египетскую богиню и как потом напугался лавочник.

— Ну что ты — у меня своя лавка. Ты ж прямо в ней. Нее. Но Алекс говорил, что там барахло сталкивал. Не сам, конечно — Машенька приносила. Сеня! — позвал Легкий.

Снова вошел привратник.

— Как там вещи нашего гостя?

Он положил на стол часы и кошелек:

— Принесли. Только пустой.

Легкий придвинул их Бирюлеву, и тот спешно растолкал по карманам.

— Вот так, Приглядчик. Что скажешь?

— Спасибо.

— Э, да брось. Я не про мелочевку. Хотя… На вот тебе на извозчика, раз местные тебя растрепали, — Легкий, улыбаясь, достал из кармана и придвинул Бирюлеву хрустящую банкноту. С нее смотрел Александр Третий.

— Благодарю вас. Но этим вечером я бы предпочел прогуляться пешком.

Легкий кивнул, поглядел на стол, на визитку Бирюлева.

— Ты хорошо помог нам с легавыми. За Червинского — отдельное спасибо. Ты ведь не будешь против, если я пришлю твоей супруге по вон тому адресу большой букет? От чистого сердца?

Репортер вздрогнул.

— Да… Большое спасибо.

— Вижу, что мы и дальше поладим. Но… Верочка-то к тебе уже приходила. Думаю, ты понимаешь, о чем я. Но дело совсем не в том. Слыхал я, что у зятя самого Свиридова — того самого, что всегда на людях, и в любой дом может быть легко вхож, да еще и дворянина — в кармане совсем пусто. И что жил он прежде в доме жены, а потом и вовсе в нищие номера съехал. Но я не поверил. Такого не может быть, верно?

Бирюлев промолчал, опустив глаза.

— Так что, если вдруг захочешь прокатиться — ты знаешь, где меня найти. Или позвони. На вот, — Легкий протянул карточку. На ней были только цифры, ничего больше. — Подумай обо всем. И я тоже тут кое о чем поразмыслю. А пока я пошлю с тобой человека. Он проводит тебя наверх. Не хочу, чтобы мой гость попал в неприятности.

— Ты же ведь точно не сделаешь глупость? — усомнился городовой.

Репортер покачал головой.

— Не сделает, — усмехнулась Вера. — Он ведь не только красивый, но и умный мальчик. Он и сам понимает, что значит быть невидимым.

Бирюлеву не было страшно.

Ему хотелось остаться одному, чтобы хоть что-то понять.

Вера улыбалась. Ее удлиненные темные глаза чем-то напомнили взгляд древней Селкет.

— Да, — кивнул Бирюлев. — Я никому не скажу, что видел невидимых.