Полицейские удачно отвлеклись на пьяного дебошира: Бирюлев незамеченным проскользнул в кабинет Червинского.
И — вовремя. Сыщик как раз приложился кулаком к скуле сидящего перед ним работяги.
— Что вы хотели, Бирюлев? — раздраженно спросил Червинский.
— Я выяснил кое-что о невидимых.
— Насколько важное? Вы же видите — я занят, — ответил сыщик тоном отвлеченного от нужного, но совершенно обыденного занятия.
— Крайне! То, что я узнал, многое объясняет.
Догадка, которую хотелось озвучить, возникла еще вчера — после того, как Бирюлеву вновь вспомнился разговор с городовым. А после утреннего визита в мануфактуру Павловой он окончательно убедился, что раскрыл один из секретов невидимых. Конечно, репортер бы предпочел поделиться соображениями с тем полицейским, что успокаивал на минувшей неделе. Однако в участке его сегодня не встретил, а имени в прошлый раз не спросил. Как теперь отыскать?
Увы, оставалось только одно: рассказать Червинскому. Помогать сыщику совсем не хотелось, однако желание найти виновных в смерти отца брало верх.
Рассчитаться за унижения можно будет и потом. И, возможно, куда лучше, если приметить побольше интересного — вот как то, что прямо сейчас происходило на глазах.
Уж тогда репортера не обвинят в беспочвенной неприязни.
Червинский посмотрел с сомнением — сначала на Бирюлева, потом на рабочего.
— Власенко! Ушаков!
Полицейские на зов не спешили.
— Эй! Городовые! — во всю мощь заорал сыщик.
Но потасовка, очевидно, продолжала удерживать всех неподалеку от входа.
— Да куда они подевались? Присмотрите за ним, Бирюлев, — велел Червинский, выходя в коридор.
Репортер хмыкнул, снова дивясь неприглядным манерам и самонадеянности. В помощники он не нанимался. Да и как, по мнению сыщика, следовало совладать с этаким детиной — хоть и тощим, но явно неслабым? И даже больше: как Червинский вообще мог оставить Бирюлева наедине с преступником? Может, даже убийцей?
Однако, если подумать, то и из этого можно извлечь пользу.
— Как тебя звать? — доставая неизменный блокнот, спросил Бирюлев.
— Макар. Веселов, — ответил рабочий.
— За что ты тут?
— В лавку полез, — вздохнул арестант, и вдруг широко осклабился: — А я вас знаю! Вы ходили глядеть на убитого!
— Я на многих таких смотрю, — заметил Бирюлев. Человека он не узнал.
— Ну как же… Его ведь невидимки порешили. Вы еще сказали — в четвертый раз.
Значит, речь про Коховского. Репортер попытался припомнить собравшихся у дома Старого Леха. Слишком много лиц. Не исключено, что среди них было и это.
— За что он тебя? — Бирюлев указал головой на дверь.
Веселов задумался.
— Да все за то же- за лавку.
— Выходит, Червинский сам тебя наказывает? Без суда?
— Ну… Не знаю… — рабочий засунул в рот грязный большой палец и принялся грызть ноготь. — А на что вам?
— Я из газеты. Писать про тебя буду.
— Ой, не надо! Бога ради, не пишите! Я же так вообще никогда работу не найду, — взмолился грабитель.
Репортер хмыкнул.
— А зачем тебе работа? Ты же кражу совершил. Пойдешь в исправительный дом, — с непонятным самому злым удовольствием сказал он.
Рабочий закрыл лицо руками.
Вскоре вместе с городовым вернулся Червинский. Дождавшись, когда опечаленного Макара уведут, сыщик открыл дверцу стола и достал бутылку. Сделал большой глоток.
— Хотите, Бирюлев?
Репортер брезгливо поморщился.
— Вы же на службе.
Червинский уселся на стол и с видимым удовольствием закурил.
— Что вы узнали?
— Вчера вы сказали, что ваш дядя помешался, — ехидно начал Бирюлев.
Сыщик кивнул.
— Помутились рассудком Коховский и Павлова. Отец тоже вел себя непривычно, хотя разума и не лишался.
— Ресторатор Батурин, которого повесили накануне, тоже повредился в уме, — добавил Червинский.
— Что? Новое убийство?
— Как? Вы не знали? Невероятно. Да. Опять — на ваше счастье — невидимые.
— Когда же?
— Вчера утром. Сам узнал только сегодня. На место ходил Бочинский, мой старший коллега. Тело нашла прислуга. Все, как всегда: дверь заперта, повешен, ограблен. Проживал один, в последние недели из дома не выходил. И тоже собирал древности, конечно.
Репортер снова достал блокнот. Эх, жаль, что так поздно: вездесущие коллеги уже наверняка обо всем узнали.
— Вот такие дела, Бирюлев… Что вы хотели рассказать?
— Я с утра посетил дом Павловой. И знаете, что? Я выяснил, почему никто не сопротивлялся.
На самом деле у мануфактурщицы, куда он явился ни свет, ни заря, Бирюлевникого не застал. Но у входа окликнули то ли рабочие, то ли прислуга. Посоветовали зайти в мануфактуру, что находилась в двух шагах.
Там в утренний час уже вовсю кипела работа: под шумный стрекот суетились и сновали мастерицы — ткали, носили, паковали. Бирюлев ухватил одну из работниц за плечо, привлекая внимание, и закричал, чтобы быть услышанным в грохоте:
— Я по поводу убийства хозяйки!
Шум сразу стал гораздо тише. Репортера окружили. Не спрашивая, кто он и что ему надо, мастерицы наперебой делились соображениями. Бирюлев едва успевал записывать:
— Господин управляющий и убил. Ему же все досталось. Он ведь ее любовник! А хозяйка того ожидала. Остерегалась. Заперлась в своем доме и носа на улицу не казала. И управляющего к себе пускать не велела.
— Верно! Она даже в мануфактуру ходить перестала, до того боялась. Так-то каждый день за всем лично смотрела.
— Ничего такого. Призраки ее замучили. Сперва разума лишили, а там и в петлю позвали. Призраков она видела! Сама про то говорила, когда здесь еще порой появлялась.
— Да разве? Она же радостная такая была. Не в себе.
— Тсс!..
Поздно. Господин лет сорока пяти с квадратной черной бородой, в которой виднелась проседь, подкрался в суматохе, и, очевидно, многое слышал. Бирюлев подумал, что сейчас его выставят за дверь, но нет: управляющий сделал вид, что неприглядные замечания его не касались.
— Анна Петровна все улыбалась, улыбалась… Ходила сама не своя, как во сне. Покойную дочь вспоминала. Единственную. Ту, что младенцем померла. Рассказывала, что видит ее… В дом перестала пускать. Не только меня — всех, даже родню.
Он выглядел опечаленным.
— Такая странная стала — как будто чем опоили…
Управляющий озвучил догадки Бирюлева. Опоили! И отца опоили — так объяснил городовой. Вот в чем причина: жертв усыпляли перед тем, как повесить.
— Прислуга могла заранее подливать что-то в питье, — завершил свой рассказ репортер.
— И у хозяев начинались видения? Они окончательно запирались в своих домах и становились совсем легкой добычей. А потом им давали порцию больше и они засыпали. А что, вполне могло быть, — неожиданно согласился Червинский. — Спрошу, на всякий случай, у наших медиков — хотя при вскрытии, насколько знаю, они такое не смотрели. Черт! Если жертвы спали, то они бы не смогли помешать ограблению. Зачем их было душить?
На этот счет у Бирюлева мнения не имелось.
— И вот еще что, самое главное. Вы говорите — прислуга. Нет… Но при первом убийстве мы тоже так полагали. Горничная или кухарка могла и открыть, и закрыть двери, и тогда бы нам не пришлось ломать голову над тем, как невидимые проникают в дома. Многое оказалось бы, как на ладони, если бы не одно "но": у Грамса слуг точно не было. У прежней девушки, которую мы нашли, он сам отобрал ключи, когда ее рассчитал. Не думаю, что она обманула, да и мы все хорошо проверили. Но я хочу сказать о другом. Все убийства — однотипные, а на убитых работали совершенно разные люди. Что это? Городской заговор слуг? Не думаю. Хотя… Надо будет еще кое-что проверить. Но пока что вопрос остается: как?
Сыщик вновь достал припрятанную бутылку.
— Двери и окна заперты. Никаких повреждений в стенах. Через нужник — у кого он был — не пробраться. Через дымоход тоже. Про все ключи сказать не могу, но к замкам дяди и Грамса их подобрать почти невозможно: штучная работа… Как?
Репортер пожал плечами.
— Так что малинку, конечно, подлить могли, но кто это сделал, Бирюлев? И как? Вот что неясно. Кстати, кто вам сегодня на мануфактуре сказал о призраках?
— Рабочие… и сам управляющий.
— Ладно они — народ суеверный. Но он — господин серьезный. И еще те следы… Призраки, говорите. А ведь я и сам о таком думал.
Сейчас Червинский походил на безумного.
* * *
— Сборище идиотов. Вы все только портите, — Легкий раздавил фарфоровую голову, что доверчиво подкатилась прямо к его ногам.
Жалко. Кукла была словно живая.
— Мы еще можем выменять.
— Дура!
Даже слезы выступили. Как всегда: стоит допустить маленькую осечку — и люди тут же забывают о прошлых заслугах.
Он углубился в конторскую книгу.
Вера громко всхлипнула, хотя и не собиралась.
— Да ладно, не хнычь. Будем думать дальше, — примирительно заметил Легкий.
Он всегда добрый. Почти всегда.
В передней началась потасовка.
— Отойди, сказал! Я сам решу, куда мне идти.
Незнакомый голос, и слышен все ближе. Похоже, визитер смог проломить себе путь.
Вера открыла дверь в ложном книжном шкафу — по виду он ничем не отличался от обычных, что стояли вдоль стены — и проскользнула в скрытую комнату. Тут же забралась на табуретку — к высокой узкой прорези, через которую можно наблюдать.
Гость вошел в кабинет. Коренастый, темнолицый. Белая рубаха измазана — кровью Сеньки-привратника?
В черных покрасневших глазах бесновалось безумие.
Вера ощутила страх даже из своего укрытия.
— О, кого я вижу! Алекс, ты ли это? — Легкий встал, распахнул объятия, но вошедший будто и не заметил. Без слов он уселся в кресло, вынул из кармана коробок, достал спичку и принялся ковырять в зубах.
Легкий тоже сел, соединил перед собой руки на столе.
Долго молчали, глядя друг на друга.
— Ну, я пришел, как ты и хотел. Да только послание твое не понял, — сплюнув на пол, заговорил гость.
— Послание?
— Ага. То, что твой человек передал.
Вера ликовала: сработало!
Легкий ответил не сразу.
— Как тесен мир. То поезда, то девки. Но я не знал, что эта — твоя. Иначе бы решил по старой дружбе договориться.
— Мы и сейчас можем. Если отдашь обратно.
Легкий поджал губы.
— Хотел бы, да не могу. Нет, я-то верну. Она цела, никто ее не касался — не тревожься. Отдам. Но не за так.
Безумный искривился, показывая зубы.
— И что ты хочешь?
— Да просто верни мое — и все.
— И что это?
— Ты сам знаешь.
Гость — ловок! — метнулся через стол, схватил Легкого и сжал в углу, сдавив горло.
— Хватит со мной шутить.
Вера прикусила руку — переживала. Однако напрасно: через миг визитер дернулся и отпрянул, ухватившись за бок. Видно, что далеко не новичок — и при том неосмотрителен чрезвычайно.
Освободившись, Легкий отошел подальше, ощупывая шею.
— Вот не ценишь ты дружбу, Алекс. Какой был, такой и остался. А шуток я тоже не люблю. Так что думай, думай… Или получишь девку частями.
— Ну смотри, Легкий.
Злобно, по-звериному, взглянув, тот, кого называли Алексом, вышел вон.
Вера спрыгнула с табуретки и поспешила наружу.
* * *
Свой выбор Легкий сделал, и на сей раз мира не будет. Сначала Алекс выбьет из его человека, где прячут Маруську, а уж затем найдет и своих людей. А там…
Верно говорят: нет хуже врага, чем прежний приятель.
Черт, до чего же больно.
Алекс остановился и схватился за бок. Не слишком глубоко — не смертельно. Но чувствительно.
Вот сукин сын.
Ничего, с единственным бродягой можно справиться и в таком состоянии.
Вот только подлец наверняка назвал лживый адрес. Все равно нужно проверить.
И чего же только хочет Легкий?
Что такое могло оказаться у Алекса, что вдруг бы раньше принадлежало ему?
На ум ничего не шло.
Неважно. Тут уж никаких сделок.
Через несколько шагов Алекс снова сморщился и подошел к мостовой.
Было бы совсем недурно заглянуть к врачевателю — настоящему, а не как в былые времена. Но сначала — шестерка Легкого.
Заприметив пролетку, он сунул пальцы в рот и свистнул, подзывая.
— Куда, барин?
— К рабочим, — морщась, Алекс забрался на сиденье.
Извозчик обернулся:
— Эк тебя порезали.
Алекс схватил мужика за голову и рывком подтянул к себе. Тот округлил глаза и открыл рот, но не издал ни звука.
— Вези!
Приехали. Алекс сунул плату, не считая. Не до того. Судя по воплям извозчика — изрядно переборщил:
— Спаси тебя господь, барин! Век за тебя молиться стану!
Не оглядываясь, Алекс поплелся по улице, высматривая нужный дом.
Незнакомые кварталы. Шумные, вонючие, тесные. Дома по обеим сторонам улицы прижимались друг к другу, грозя вовсе выдавить.
— Зеленая, значит, да? Стой, девка!
Алекс схватил проходящую мимо местную. Та взвизгнула и дернулась.
— Отпусти! У меня ничего нет! — заблажила.
— Да заткнись ты. Чего визжишь? Где тут, в вашем нужнике, улка Зеленая?
— Тут и есть.
— Дом Бехтерева?
Она куда-то махнула.
— Отведешь.
Кивнула и быстро пошла вперед. Алекс, не отпуская ее руки, ковылял следом.
Перед одним из строя неотличимых серых бараков остановились.
— Вот он.
— Ну, иди.
Алекс вошел внутрь. Сыро, затхло, темно — хотя день солнечный. Смердело стухшим от пота бельем и мочой.
— Номер три — второй этаж.
Он кое-как забрался вверх по скрипучей узкой лестнице. Раз споткнулся.
Перед глазами — две хлипких двери.
Хотел приложиться плечом, но передумал. Еще в окно уйдет с перепугу.
Постучал. Внутри зашевелились.
— Чего? — неласково спросил хриплый бабий голос.
— К Макару. Друг я его, — ответил Алекс.
Дверь приоткрылась. Низкая, сморщенная старушонка с короткой серой косой. Рожа плаксивая.
— Ну, тогда входи, раз пришел.
Не обманул?
Жилище под стать. Такую нищету и в овраге не везде встретишь. В кровати у окна верещал ребенок. Его утешала тусклая, тощая некрасивая девка — видимо, дочь старухи.
Оглядевшись, Алекс уселся на единственный стул.
— А ведь нету Макарки-то, — всхлипнув, начала баба.
Ну, это конечно. Другого ответа и не ждали.
Алекс достал папиросу, закурил, выпустив дым прямо в лицо хозяйки, и лишь потом спросил:
— А где он?
— Сгинул! Ночью на двор собрался — да и не воротился! — заголосила старуха.
— Мама, ну полно тебе, — откликнулась дочь.
Алекс задумался.
Спросить, куда пошел — и искать там, где меньше всего похоже? А если он где-то поблизости? Услышал стук в дверь — да и скрылся?
— Сыночек, ты бы нам подсобил, а… Скажи, раз ты дружок Макаркин — где нам его найти? — старая аккуратно потрогала Алекса за рукав.
Хитрая. Прощупывает.
— Да о чем ты, мать? Если бы знал, где он — что, пришел бы к вам?
— Эх, и то верно… Совсем с тревоги я за день рехнулась, — старуха отошла в другой угол, все качая головой.
— Мм… Эээ… — девка смотрела с сомнением. — А вы давно Макарку-то видели?
Алекс попробовал подсчитать.
— На прошлой неделе.
— Стало быть, вы не знаете…
— О чем?
— Да так… Занялся Макарка чем-то. Деньги стал приносить. Может, с того и пропал?
Старуха заголосила еще громче. На сей раз, похоже, не кривлялась. Подбежала, принялась трясти дочь:
— Дашка! О чем ты мне не говорила? Во что он снова влез?
— Чужое присвоил, — спокойно заметил Алекс.
Старуха метнулась к нему:
— Ты что-то слышал?
— Нет. Подумалось так.
Баба схватилась за голову. Вполне всерьез — ну, хотя бы с виду.
— Вот проклятая моя доля! И в кого же он, ирод, только такой уродился?
— Да хватит, мама…
— Молчи! Все у вас секреты.
Раздражало, но Алекс пока молчал.
— Вы не слушайте нас, господин. Просто Макарку-то нашего с завода уже выгнали из-за дурости, — оправдалась девка.
Что-то смутно припоминалось. Точно — каша в голове.
— Он в забастовке участвовал.
Алекса это нисколько не волновало.
Стряхивая пепел на грязный пол, он прервал всхлипы и стоны:
— Подожду-ка я Макарку у вас. День — так день. Неделю — так неделю.
Старуха взглянула с сомнением.
— Ну, положим мы тебя на Макаркину постелю. Да вот только еды нет совсем, уж не обессудь.
— Мама!… Макарка же принес денег. Неудобно-то как перед гостем…
— Да и впрямь. Что это я? Жди себе, сынок, если хочешь. Чем-нибудь, да накормим.
— Ох, как же вы так поранились? Позову-ка я Акульку-лекарку, что нам за штопку задолжала, — девка взглянула на темное пятно на рубахе. Затем на мать, с вызовом. Та нехотя согласилась:
— Зови!
Жадная баба.
Но тут Алексу и впрямь подурнело.
— Где, мать, говоришь, постеля?
Хозяйка указала рукой.
Он не заставил себя упрашивать — охотно переместился со стула на скрипучую кровать. Лег и прижал руку к боку — так будто становилось лучше.
* * *
— Ты сдал, паскуда? — зашипел змеей Ванька-мануфактурщик, как только городовые отвлеклись.
Макар аж взвился:
— Ей-богу, не я!
Но Ванька не поверил. Исхитрившись, подскочил и пребольно ткнул локтем под дых. Но тут уж подоспели полицейские: развели по разным углам, а потом и вовсе — по помещениям.
Макара доставили к Червинскому, где он имел неприятный разговор не только с сыщиком, но и с франтоватым господином из дома старого Леха, которого позже видел и в театре. Ваньку тоже куда-то отвели — бог знает, куда.
Но потом их отчего-то снова собрали вместе. Одновременно и водворили в арестантскую, отгороженную деревянной стеной с вырубленным посредине оконцем.
Зашли. Макар еще оглядеться толком не успел, как от стены поднялась, охнув, всклокоченная полнотелая баба. И тут же побежала, ловко перекатываясь на коротких ногах — вцепилась в Ваньку, начала трепать.
Тот, к удивлению Макара, даже не думал сопротивляться.
— Никто тут не виноватый! — с осуждением сказала крестьянка в пестрой юбке.
Другие не вмешивались.
— Ах ты, собачий выродок! Дрянь! Паскудник! — продолжая трепать подельника, принялась приговаривать толстая.
— Мама! Мама, прости! Ни при чем я! — стал защищаться тот.
— Ах так! За дуру меня держать! — взглянув на Макара, баба спросила деловито: — С ним?
— С ним, — согласился он.
— За что?
— Лавку взяли…
Ванька с ненавистью глянул на подельника — и тут на него обрушился новый поток затрещин.
Продолжалась выволочка долго. Надоело смотреть, стоя посредине. Макар отошел и устроился у стены — на том месте, что освободила Ванькина мать.
Видимо, вконец обессилев, она вернулась, властно отодвинув сильной рукой. Ее сын сел рядом, виновато понурив голову.
— Как? — спросила баба.
— Да случайно, — по-детски растирая глаза, отвечал он.
— Не ври мне, ослина! — прикрикнула мать.
Ванька сдался.
— Лавку глухого табачника хотели взять. Но нас повязали. Сдал кто-то, — он поднял голову и взглянул на Макара.
— Да не я это, брат! Вот те крест!
— Не брат я тебе…
— Заткнись! Отчего решил, что ты? — обратилась баба к Макару.
— Да почем мне знать? — от чистого сердца удивился он.
— Ну? — допрашивала она сына.
— Чую, — подумав, ответил тот.
— Ах, чуешь! Как на гиблое дело идти — не чуял, а тут — почуял, дурак? И на что я тебя, сметливого, только растила?
Замолчали. Задумались. Макар уже едва не задремал, несмотря на тревогу — а может, и благодаря ей.
— А ты-то что, мама? — набрался смелости Ванька.
Баба, по-прежнему раздосадованная, отмахнулась.
— Не твоего ума дело.
— На добро хозяйское ручонки наложила, — рассмеялся длинный одноглазый арестант.
Ванькина мать взъярилась:
— А ты чего лезешь?
Окно в стене распахнулось.
— Веселов!
Макар встал.
— Быстро тебя, — удивилась крестьянка.
Тут же подскочила и мать Ваньки, взмолилась, хватая за полы:
— Постой, сынок, погоди! Если тебя вдруг выпустят, зайди к моим детям на берег. Матрена я, Матрена Митрофанова, обгорелый дом на спуске! Передай весточку, что я тут сижу!
— Да и рад бы, мать, но куда уж мне? Чую, сидеть — не пересидеть теперь. Третий уж раз тут, — понуро сказал Макар, прежде чем выйти.
Его провели сразу в кабинет Червинского. Теперь сыщик был не один — вместе со старшим, седым и сутулым. Макар прежде с ним не сталкивался.
На сей раз Червинский не стал его бить.
— Видел там мать твоего подельника?
Макар кивнул, но тут же спохватился:
— Да какой подельник? Не знаю его, случайно встретил неделю назад!
— За той бабой, Матреной, и раньше лихие дела водились. Не во всех уличили. Слыхал?
— Ей-богу, нет!
— И что, веришь? — усмехнулся седой.
— Да. Дурак он, — ответил Червинский и обратился к Макару. — Вот что. Сходишь в ее дом на берегу, сойдешься со всеми, кого там найдешь, и разузнаешь: с кем, когда и что.
— Она сама о том просила — весточку передать, — заметил Макар.
— Какую? — спросил седой.
— О том, что тут сидит.
Червинский аж хлопнул в ладоши.
— Фартит тебе, Свист! Даже повод готов.
— Меня же убьют! — Макар с ужасом подумал о том, что Ванька-мануфактурщик как в воду глядел, да только не про былое, а про будущее.
— А ты старайся не проколоться.
— А как же театр? — он судорожно ухватился за прежнюю зацепку.
Седой заинтересовался:
— А что театр?
— Говорит, там схрон, — ответил за Макара Червинский.
— И ты не проверил? Эх, все тебя учить надо. Так, Макарка. Театр отставить. Мы сами все выясним, а тебе спасибо. И вот за труды, — седой вынул из кармана портмоне, а из него — червонец. А потом еще пятерик добавил и на стол положил.
Макар не поверил.
— Мне? Так много?
— А что, обычно меньше получаешь? — старый ласково улыбнулся, отчего Макар вдруг испытал к нему симпатию и доверие.
— Вообще нисколько, — честно признался он.
Седой посмотрел на Червинского. Тот отвел взгляд.
— Ну, мы тебе и еще приплатим сверх, как узнаешь и расскажешь, где остальные.
— Остальные кто?
Старик не ответил.
— Ты свободен. Иди и займись делом. И гляди — чтобы это в последний раз, — как-то безжизненно сказал Червинский.
Макар сделал шаг к двери, но обернулся.
— Так про что мне спрашивать-то?
— Про невидимых!
Макар вышел, настолько удивленный освобождением, что даже не поблагодарил за него. Вспомнил, уже когда почти до дома дошел. Остановился и широко перекрестился.
— Спасибо, господи! — сказал громко и с чувством, вызывая любопытные взгляды.
* * *
Когда день сменился ночью, шум в полицейском участке стих, и темные помещения освещал лишь тусклый свет уличных фонарей, из сейфа с доказательствами исчез тот самый предмет, что и привел сюда Матрену.
Оконная решетка оставалась целой, дверь кабинета — запертой. Лишь сейф был распахнут настежь.
Одна из ценностей Старого Леха будто растворилась в воздухе.