Полицейские удачно отвлеклись на пьяного дебошира: Бирюлев незамеченным проскользнул в кабинет Червинского.

И — вовремя. Сыщик как раз приложился кулаком к скуле сидящего перед ним работяги.

— Что вы хотели, Бирюлев? — раздраженно спросил Червинский.

— Я выяснил кое-что о невидимых.

— Насколько важное? Вы же видите — я занят, — ответил сыщик тоном отвлеченного от нужного, но совершенно обыденного занятия.

— Крайне! То, что я узнал, многое объясняет.

Догадка, которую хотелось озвучить, возникла еще вчера — после того, как Бирюлеву вновь вспомнился разговор с городовым. А после утреннего визита в мануфактуру Павловой он окончательно убедился, что раскрыл один из секретов невидимых. Конечно, репортер бы предпочел поделиться соображениями с тем полицейским, что успокаивал на минувшей неделе. Однако в участке его сегодня не встретил, а имени в прошлый раз не спросил. Как теперь отыскать?

Увы, оставалось только одно: рассказать Червинскому. Помогать сыщику совсем не хотелось, однако желание найти виновных в смерти отца брало верх.

Рассчитаться за унижения можно будет и потом. И, возможно, куда лучше, если приметить побольше интересного — вот как то, что прямо сейчас происходило на глазах.

Уж тогда репортера не обвинят в беспочвенной неприязни.

Червинский посмотрел с сомнением — сначала на Бирюлева, потом на рабочего.

— Власенко! Ушаков!

Полицейские на зов не спешили.

— Эй! Городовые! — во всю мощь заорал сыщик.

Но потасовка, очевидно, продолжала удерживать всех неподалеку от входа.

— Да куда они подевались? Присмотрите за ним, Бирюлев, — велел Червинский, выходя в коридор.

Репортер хмыкнул, снова дивясь неприглядным манерам и самонадеянности. В помощники он не нанимался. Да и как, по мнению сыщика, следовало совладать с этаким детиной — хоть и тощим, но явно неслабым? И даже больше: как Червинский вообще мог оставить Бирюлева наедине с преступником? Может, даже убийцей?

Однако, если подумать, то и из этого можно извлечь пользу.

— Как тебя звать? — доставая неизменный блокнот, спросил Бирюлев.

— Макар. Веселов, — ответил рабочий.

— За что ты тут?

— В лавку полез, — вздохнул арестант, и вдруг широко осклабился: — А я вас знаю! Вы ходили глядеть на убитого!

— Я на многих таких смотрю, — заметил Бирюлев. Человека он не узнал.

— Ну как же… Его ведь невидимки порешили. Вы еще сказали — в четвертый раз.

Значит, речь про Коховского. Репортер попытался припомнить собравшихся у дома Старого Леха. Слишком много лиц. Не исключено, что среди них было и это.

— За что он тебя? — Бирюлев указал головой на дверь.

Веселов задумался.

— Да все за то же- за лавку.

— Выходит, Червинский сам тебя наказывает? Без суда?

— Ну… Не знаю… — рабочий засунул в рот грязный большой палец и принялся грызть ноготь. — А на что вам?

— Я из газеты. Писать про тебя буду.

— Ой, не надо! Бога ради, не пишите! Я же так вообще никогда работу не найду, — взмолился грабитель.

Репортер хмыкнул.

— А зачем тебе работа? Ты же кражу совершил. Пойдешь в исправительный дом, — с непонятным самому злым удовольствием сказал он.

Рабочий закрыл лицо руками.

Вскоре вместе с городовым вернулся Червинский. Дождавшись, когда опечаленного Макара уведут, сыщик открыл дверцу стола и достал бутылку. Сделал большой глоток.

— Хотите, Бирюлев?

Репортер брезгливо поморщился.

— Вы же на службе.

Червинский уселся на стол и с видимым удовольствием закурил.

— Что вы узнали?

— Вчера вы сказали, что ваш дядя помешался, — ехидно начал Бирюлев.

Сыщик кивнул.

— Помутились рассудком Коховский и Павлова. Отец тоже вел себя непривычно, хотя разума и не лишался.

— Ресторатор Батурин, которого повесили накануне, тоже повредился в уме, — добавил Червинский.

— Что? Новое убийство?

— Как? Вы не знали? Невероятно. Да. Опять — на ваше счастье — невидимые.

— Когда же?

— Вчера утром. Сам узнал только сегодня. На место ходил Бочинский, мой старший коллега. Тело нашла прислуга. Все, как всегда: дверь заперта, повешен, ограблен. Проживал один, в последние недели из дома не выходил. И тоже собирал древности, конечно.

Репортер снова достал блокнот. Эх, жаль, что так поздно: вездесущие коллеги уже наверняка обо всем узнали.

— Вот такие дела, Бирюлев… Что вы хотели рассказать?

— Я с утра посетил дом Павловой. И знаете, что? Я выяснил, почему никто не сопротивлялся.

На самом деле у мануфактурщицы, куда он явился ни свет, ни заря, Бирюлевникого не застал. Но у входа окликнули то ли рабочие, то ли прислуга. Посоветовали зайти в мануфактуру, что находилась в двух шагах.

Там в утренний час уже вовсю кипела работа: под шумный стрекот суетились и сновали мастерицы — ткали, носили, паковали. Бирюлев ухватил одну из работниц за плечо, привлекая внимание, и закричал, чтобы быть услышанным в грохоте:

— Я по поводу убийства хозяйки!

Шум сразу стал гораздо тише. Репортера окружили. Не спрашивая, кто он и что ему надо, мастерицы наперебой делились соображениями. Бирюлев едва успевал записывать:

— Господин управляющий и убил. Ему же все досталось. Он ведь ее любовник! А хозяйка того ожидала. Остерегалась. Заперлась в своем доме и носа на улицу не казала. И управляющего к себе пускать не велела.

— Верно! Она даже в мануфактуру ходить перестала, до того боялась. Так-то каждый день за всем лично смотрела.

— Ничего такого. Призраки ее замучили. Сперва разума лишили, а там и в петлю позвали. Призраков она видела! Сама про то говорила, когда здесь еще порой появлялась.

— Да разве? Она же радостная такая была. Не в себе.

— Тсс!..

Поздно. Господин лет сорока пяти с квадратной черной бородой, в которой виднелась проседь, подкрался в суматохе, и, очевидно, многое слышал. Бирюлев подумал, что сейчас его выставят за дверь, но нет: управляющий сделал вид, что неприглядные замечания его не касались.

— Анна Петровна все улыбалась, улыбалась… Ходила сама не своя, как во сне. Покойную дочь вспоминала. Единственную. Ту, что младенцем померла. Рассказывала, что видит ее… В дом перестала пускать. Не только меня — всех, даже родню.

Он выглядел опечаленным.

— Такая странная стала — как будто чем опоили…

Управляющий озвучил догадки Бирюлева. Опоили! И отца опоили — так объяснил городовой. Вот в чем причина: жертв усыпляли перед тем, как повесить.

— Прислуга могла заранее подливать что-то в питье, — завершил свой рассказ репортер.

— И у хозяев начинались видения? Они окончательно запирались в своих домах и становились совсем легкой добычей. А потом им давали порцию больше и они засыпали. А что, вполне могло быть, — неожиданно согласился Червинский. — Спрошу, на всякий случай, у наших медиков — хотя при вскрытии, насколько знаю, они такое не смотрели. Черт! Если жертвы спали, то они бы не смогли помешать ограблению. Зачем их было душить?

На этот счет у Бирюлева мнения не имелось.

— И вот еще что, самое главное. Вы говорите — прислуга. Нет… Но при первом убийстве мы тоже так полагали. Горничная или кухарка могла и открыть, и закрыть двери, и тогда бы нам не пришлось ломать голову над тем, как невидимые проникают в дома. Многое оказалось бы, как на ладони, если бы не одно "но": у Грамса слуг точно не было. У прежней девушки, которую мы нашли, он сам отобрал ключи, когда ее рассчитал. Не думаю, что она обманула, да и мы все хорошо проверили. Но я хочу сказать о другом. Все убийства — однотипные, а на убитых работали совершенно разные люди. Что это? Городской заговор слуг? Не думаю. Хотя… Надо будет еще кое-что проверить. Но пока что вопрос остается: как?

Сыщик вновь достал припрятанную бутылку.

— Двери и окна заперты. Никаких повреждений в стенах. Через нужник — у кого он был — не пробраться. Через дымоход тоже. Про все ключи сказать не могу, но к замкам дяди и Грамса их подобрать почти невозможно: штучная работа… Как?

Репортер пожал плечами.

— Так что малинку, конечно, подлить могли, но кто это сделал, Бирюлев? И как? Вот что неясно. Кстати, кто вам сегодня на мануфактуре сказал о призраках?

— Рабочие… и сам управляющий.

— Ладно они — народ суеверный. Но он — господин серьезный. И еще те следы… Призраки, говорите. А ведь я и сам о таком думал.

Сейчас Червинский походил на безумного.

* * *

— Сборище идиотов. Вы все только портите, — Легкий раздавил фарфоровую голову, что доверчиво подкатилась прямо к его ногам.

Жалко. Кукла была словно живая.

— Мы еще можем выменять.

— Дура!

Даже слезы выступили. Как всегда: стоит допустить маленькую осечку — и люди тут же забывают о прошлых заслугах.

Он углубился в конторскую книгу.

Вера громко всхлипнула, хотя и не собиралась.

— Да ладно, не хнычь. Будем думать дальше, — примирительно заметил Легкий.

Он всегда добрый. Почти всегда.

В передней началась потасовка.

— Отойди, сказал! Я сам решу, куда мне идти.

Незнакомый голос, и слышен все ближе. Похоже, визитер смог проломить себе путь.

Вера открыла дверь в ложном книжном шкафу — по виду он ничем не отличался от обычных, что стояли вдоль стены — и проскользнула в скрытую комнату. Тут же забралась на табуретку — к высокой узкой прорези, через которую можно наблюдать.

Гость вошел в кабинет. Коренастый, темнолицый. Белая рубаха измазана — кровью Сеньки-привратника?

В черных покрасневших глазах бесновалось безумие.

Вера ощутила страх даже из своего укрытия.

— О, кого я вижу! Алекс, ты ли это? — Легкий встал, распахнул объятия, но вошедший будто и не заметил. Без слов он уселся в кресло, вынул из кармана коробок, достал спичку и принялся ковырять в зубах.

Легкий тоже сел, соединил перед собой руки на столе.

Долго молчали, глядя друг на друга.

— Ну, я пришел, как ты и хотел. Да только послание твое не понял, — сплюнув на пол, заговорил гость.

— Послание?

— Ага. То, что твой человек передал.

Вера ликовала: сработало!

Легкий ответил не сразу.

— Как тесен мир. То поезда, то девки. Но я не знал, что эта — твоя. Иначе бы решил по старой дружбе договориться.

— Мы и сейчас можем. Если отдашь обратно.

Легкий поджал губы.

— Хотел бы, да не могу. Нет, я-то верну. Она цела, никто ее не касался — не тревожься. Отдам. Но не за так.

Безумный искривился, показывая зубы.

— И что ты хочешь?

— Да просто верни мое — и все.

— И что это?

— Ты сам знаешь.

Гость — ловок! — метнулся через стол, схватил Легкого и сжал в углу, сдавив горло.

— Хватит со мной шутить.

Вера прикусила руку — переживала. Однако напрасно: через миг визитер дернулся и отпрянул, ухватившись за бок. Видно, что далеко не новичок — и при том неосмотрителен чрезвычайно.

Освободившись, Легкий отошел подальше, ощупывая шею.

— Вот не ценишь ты дружбу, Алекс. Какой был, такой и остался. А шуток я тоже не люблю. Так что думай, думай… Или получишь девку частями.

— Ну смотри, Легкий.

Злобно, по-звериному, взглянув, тот, кого называли Алексом, вышел вон.

Вера спрыгнула с табуретки и поспешила наружу.

* * *

Свой выбор Легкий сделал, и на сей раз мира не будет. Сначала Алекс выбьет из его человека, где прячут Маруську, а уж затем найдет и своих людей. А там…

Верно говорят: нет хуже врага, чем прежний приятель.

Черт, до чего же больно.

Алекс остановился и схватился за бок. Не слишком глубоко — не смертельно. Но чувствительно.

Вот сукин сын.

Ничего, с единственным бродягой можно справиться и в таком состоянии.

Вот только подлец наверняка назвал лживый адрес. Все равно нужно проверить.

И чего же только хочет Легкий?

Что такое могло оказаться у Алекса, что вдруг бы раньше принадлежало ему?

На ум ничего не шло.

Неважно. Тут уж никаких сделок.

Через несколько шагов Алекс снова сморщился и подошел к мостовой.

Было бы совсем недурно заглянуть к врачевателю — настоящему, а не как в былые времена. Но сначала — шестерка Легкого.

Заприметив пролетку, он сунул пальцы в рот и свистнул, подзывая.

— Куда, барин?

— К рабочим, — морщась, Алекс забрался на сиденье.

Извозчик обернулся:

— Эк тебя порезали.

Алекс схватил мужика за голову и рывком подтянул к себе. Тот округлил глаза и открыл рот, но не издал ни звука.

— Вези!

Приехали. Алекс сунул плату, не считая. Не до того. Судя по воплям извозчика — изрядно переборщил:

— Спаси тебя господь, барин! Век за тебя молиться стану!

Не оглядываясь, Алекс поплелся по улице, высматривая нужный дом.

Незнакомые кварталы. Шумные, вонючие, тесные. Дома по обеим сторонам улицы прижимались друг к другу, грозя вовсе выдавить.

— Зеленая, значит, да? Стой, девка!

Алекс схватил проходящую мимо местную. Та взвизгнула и дернулась.

— Отпусти! У меня ничего нет! — заблажила.

— Да заткнись ты. Чего визжишь? Где тут, в вашем нужнике, улка Зеленая?

— Тут и есть.

— Дом Бехтерева?

Она куда-то махнула.

— Отведешь.

Кивнула и быстро пошла вперед. Алекс, не отпуская ее руки, ковылял следом.

Перед одним из строя неотличимых серых бараков остановились.

— Вот он.

— Ну, иди.

Алекс вошел внутрь. Сыро, затхло, темно — хотя день солнечный. Смердело стухшим от пота бельем и мочой.

— Номер три — второй этаж.

Он кое-как забрался вверх по скрипучей узкой лестнице. Раз споткнулся.

Перед глазами — две хлипких двери.

Хотел приложиться плечом, но передумал. Еще в окно уйдет с перепугу.

Постучал. Внутри зашевелились.

— Чего? — неласково спросил хриплый бабий голос.

— К Макару. Друг я его, — ответил Алекс.

Дверь приоткрылась. Низкая, сморщенная старушонка с короткой серой косой. Рожа плаксивая.

— Ну, тогда входи, раз пришел.

Не обманул?

Жилище под стать. Такую нищету и в овраге не везде встретишь. В кровати у окна верещал ребенок. Его утешала тусклая, тощая некрасивая девка — видимо, дочь старухи.

Оглядевшись, Алекс уселся на единственный стул.

— А ведь нету Макарки-то, — всхлипнув, начала баба.

Ну, это конечно. Другого ответа и не ждали.

Алекс достал папиросу, закурил, выпустив дым прямо в лицо хозяйки, и лишь потом спросил:

— А где он?

— Сгинул! Ночью на двор собрался — да и не воротился! — заголосила старуха.

— Мама, ну полно тебе, — откликнулась дочь.

Алекс задумался.

Спросить, куда пошел — и искать там, где меньше всего похоже? А если он где-то поблизости? Услышал стук в дверь — да и скрылся?

— Сыночек, ты бы нам подсобил, а… Скажи, раз ты дружок Макаркин — где нам его найти? — старая аккуратно потрогала Алекса за рукав.

Хитрая. Прощупывает.

— Да о чем ты, мать? Если бы знал, где он — что, пришел бы к вам?

— Эх, и то верно… Совсем с тревоги я за день рехнулась, — старуха отошла в другой угол, все качая головой.

— Мм… Эээ… — девка смотрела с сомнением. — А вы давно Макарку-то видели?

Алекс попробовал подсчитать.

— На прошлой неделе.

— Стало быть, вы не знаете…

— О чем?

— Да так… Занялся Макарка чем-то. Деньги стал приносить. Может, с того и пропал?

Старуха заголосила еще громче. На сей раз, похоже, не кривлялась. Подбежала, принялась трясти дочь:

— Дашка! О чем ты мне не говорила? Во что он снова влез?

— Чужое присвоил, — спокойно заметил Алекс.

Старуха метнулась к нему:

— Ты что-то слышал?

— Нет. Подумалось так.

Баба схватилась за голову. Вполне всерьез — ну, хотя бы с виду.

— Вот проклятая моя доля! И в кого же он, ирод, только такой уродился?

— Да хватит, мама…

— Молчи! Все у вас секреты.

Раздражало, но Алекс пока молчал.

— Вы не слушайте нас, господин. Просто Макарку-то нашего с завода уже выгнали из-за дурости, — оправдалась девка.

Что-то смутно припоминалось. Точно — каша в голове.

— Он в забастовке участвовал.

Алекса это нисколько не волновало.

Стряхивая пепел на грязный пол, он прервал всхлипы и стоны:

— Подожду-ка я Макарку у вас. День — так день. Неделю — так неделю.

Старуха взглянула с сомнением.

— Ну, положим мы тебя на Макаркину постелю. Да вот только еды нет совсем, уж не обессудь.

— Мама!… Макарка же принес денег. Неудобно-то как перед гостем…

— Да и впрямь. Что это я? Жди себе, сынок, если хочешь. Чем-нибудь, да накормим.

— Ох, как же вы так поранились? Позову-ка я Акульку-лекарку, что нам за штопку задолжала, — девка взглянула на темное пятно на рубахе. Затем на мать, с вызовом. Та нехотя согласилась:

— Зови!

Жадная баба.

Но тут Алексу и впрямь подурнело.

— Где, мать, говоришь, постеля?

Хозяйка указала рукой.

Он не заставил себя упрашивать — охотно переместился со стула на скрипучую кровать. Лег и прижал руку к боку — так будто становилось лучше.

* * *

— Ты сдал, паскуда? — зашипел змеей Ванька-мануфактурщик, как только городовые отвлеклись.

Макар аж взвился:

— Ей-богу, не я!

Но Ванька не поверил. Исхитрившись, подскочил и пребольно ткнул локтем под дых. Но тут уж подоспели полицейские: развели по разным углам, а потом и вовсе — по помещениям.

Макара доставили к Червинскому, где он имел неприятный разговор не только с сыщиком, но и с франтоватым господином из дома старого Леха, которого позже видел и в театре. Ваньку тоже куда-то отвели — бог знает, куда.

Но потом их отчего-то снова собрали вместе. Одновременно и водворили в арестантскую, отгороженную деревянной стеной с вырубленным посредине оконцем.

Зашли. Макар еще оглядеться толком не успел, как от стены поднялась, охнув, всклокоченная полнотелая баба. И тут же побежала, ловко перекатываясь на коротких ногах — вцепилась в Ваньку, начала трепать.

Тот, к удивлению Макара, даже не думал сопротивляться.

— Никто тут не виноватый! — с осуждением сказала крестьянка в пестрой юбке.

Другие не вмешивались.

— Ах ты, собачий выродок! Дрянь! Паскудник! — продолжая трепать подельника, принялась приговаривать толстая.

— Мама! Мама, прости! Ни при чем я! — стал защищаться тот.

— Ах так! За дуру меня держать! — взглянув на Макара, баба спросила деловито: — С ним?

— С ним, — согласился он.

— За что?

— Лавку взяли…

Ванька с ненавистью глянул на подельника — и тут на него обрушился новый поток затрещин.

Продолжалась выволочка долго. Надоело смотреть, стоя посредине. Макар отошел и устроился у стены — на том месте, что освободила Ванькина мать.

Видимо, вконец обессилев, она вернулась, властно отодвинув сильной рукой. Ее сын сел рядом, виновато понурив голову.

— Как? — спросила баба.

— Да случайно, — по-детски растирая глаза, отвечал он.

— Не ври мне, ослина! — прикрикнула мать.

Ванька сдался.

— Лавку глухого табачника хотели взять. Но нас повязали. Сдал кто-то, — он поднял голову и взглянул на Макара.

— Да не я это, брат! Вот те крест!

— Не брат я тебе…

— Заткнись! Отчего решил, что ты? — обратилась баба к Макару.

— Да почем мне знать? — от чистого сердца удивился он.

— Ну? — допрашивала она сына.

— Чую, — подумав, ответил тот.

— Ах, чуешь! Как на гиблое дело идти — не чуял, а тут — почуял, дурак? И на что я тебя, сметливого, только растила?

Замолчали. Задумались. Макар уже едва не задремал, несмотря на тревогу — а может, и благодаря ей.

— А ты-то что, мама? — набрался смелости Ванька.

Баба, по-прежнему раздосадованная, отмахнулась.

— Не твоего ума дело.

— На добро хозяйское ручонки наложила, — рассмеялся длинный одноглазый арестант.

Ванькина мать взъярилась:

— А ты чего лезешь?

Окно в стене распахнулось.

— Веселов!

Макар встал.

— Быстро тебя, — удивилась крестьянка.

Тут же подскочила и мать Ваньки, взмолилась, хватая за полы:

— Постой, сынок, погоди! Если тебя вдруг выпустят, зайди к моим детям на берег. Матрена я, Матрена Митрофанова, обгорелый дом на спуске! Передай весточку, что я тут сижу!

— Да и рад бы, мать, но куда уж мне? Чую, сидеть — не пересидеть теперь. Третий уж раз тут, — понуро сказал Макар, прежде чем выйти.

Его провели сразу в кабинет Червинского. Теперь сыщик был не один — вместе со старшим, седым и сутулым. Макар прежде с ним не сталкивался.

На сей раз Червинский не стал его бить.

— Видел там мать твоего подельника?

Макар кивнул, но тут же спохватился:

— Да какой подельник? Не знаю его, случайно встретил неделю назад!

— За той бабой, Матреной, и раньше лихие дела водились. Не во всех уличили. Слыхал?

— Ей-богу, нет!

— И что, веришь? — усмехнулся седой.

— Да. Дурак он, — ответил Червинский и обратился к Макару. — Вот что. Сходишь в ее дом на берегу, сойдешься со всеми, кого там найдешь, и разузнаешь: с кем, когда и что.

— Она сама о том просила — весточку передать, — заметил Макар.

— Какую? — спросил седой.

— О том, что тут сидит.

Червинский аж хлопнул в ладоши.

— Фартит тебе, Свист! Даже повод готов.

— Меня же убьют! — Макар с ужасом подумал о том, что Ванька-мануфактурщик как в воду глядел, да только не про былое, а про будущее.

— А ты старайся не проколоться.

— А как же театр? — он судорожно ухватился за прежнюю зацепку.

Седой заинтересовался:

— А что театр?

— Говорит, там схрон, — ответил за Макара Червинский.

— И ты не проверил? Эх, все тебя учить надо. Так, Макарка. Театр отставить. Мы сами все выясним, а тебе спасибо. И вот за труды, — седой вынул из кармана портмоне, а из него — червонец. А потом еще пятерик добавил и на стол положил.

Макар не поверил.

— Мне? Так много?

— А что, обычно меньше получаешь? — старый ласково улыбнулся, отчего Макар вдруг испытал к нему симпатию и доверие.

— Вообще нисколько, — честно признался он.

Седой посмотрел на Червинского. Тот отвел взгляд.

— Ну, мы тебе и еще приплатим сверх, как узнаешь и расскажешь, где остальные.

— Остальные кто?

Старик не ответил.

— Ты свободен. Иди и займись делом. И гляди — чтобы это в последний раз, — как-то безжизненно сказал Червинский.

Макар сделал шаг к двери, но обернулся.

— Так про что мне спрашивать-то?

— Про невидимых!

Макар вышел, настолько удивленный освобождением, что даже не поблагодарил за него. Вспомнил, уже когда почти до дома дошел. Остановился и широко перекрестился.

— Спасибо, господи! — сказал громко и с чувством, вызывая любопытные взгляды.

* * *

Когда день сменился ночью, шум в полицейском участке стих, и темные помещения освещал лишь тусклый свет уличных фонарей, из сейфа с доказательствами исчез тот самый предмет, что и привел сюда Матрену.

Оконная решетка оставалась целой, дверь кабинета — запертой. Лишь сейф был распахнут настежь.

Одна из ценностей Старого Леха будто растворилась в воздухе.