ПАМЯТНИКИ КУЛЬТУРЫ

(2005)

Когда мы говорим о памятниках культуры, мы не должны забывать о том, что такое наполнение этого памятника, откуда он появился, зачем он стоит, каким образом он построен. Поэтому, когда мы говорим об охране памятников, мы говорим и об охране нематериальных ценностей, которые, собственно, и есть безопасность страны, по большому счету. Просто безопасность.

Мы сегодня смотрели фольклорный ансамбль. Вы понимаете, ужас в том, что я себя чувствовал туристом. Мы себя чувствуем у себя на Родине туристами. И это ужасающее ощущение. Потому что они брошены, они существуют как секты. А это самое главное. Ведь это же целая огромнейшая культурная корневая система.

Кружева. Что такое кружева? Называется так: «Брякать между паром». Брякать между паром в Вологодской губернии – это они бьют коклюшками и брякают между паром, между зимним и весенним паром в зимние ночи. А эти старушки-то, кружевницы, ходят по лесу, бьют палкой по дереву и выбирают себе дерево в тональность, чтобы петь. Из этого рождается кружево, песня, музыка. Вот это все, вместе взятое, и есть основа. И если эта основа будет утеряна, если она будет существовать в качестве прикладного экзотического туристического центра, то это катастрофа.

Я не к тому говорю, чтобы все в лаптях ходили, в онучах, пели с балалайками… Я не это имею в виду. Я имею в виду охрану, глубинную охрану того, что мы называем национальным наследием. (IX, 2)

ПАМЯТЬ

Биологическая память (2005)

Биологическая память – инструмент, который режиссер дает зрителю, чтобы тот сам этим воспользовался во время просмотра картины.

Образ жары – это не обязательно расстегнутая рубашка, обмахивание газетой. Нужен образ, когда видишь и говоришь: точно, именно так и было со мной! Например: шоссе, над ним марево, черная машина с закрытыми окнами в ореоле дрожащего воздуха. И когда человек подносит руку к ручке машины и берет платок, чтобы взяться за нее и не обжечься, все понимают, что должно твориться в машине.

Это и есть включение биологической памяти… (XIII, 2)

ПАРАД (2011)

Мы не видим суворовцев и нахимовцев на Красной площади во время парадов. Казалось бы, мелочь. Нам объясняют это тем, что они могут простудиться, они будут отставать в учении своем…

Но это не мелочь, это подчеркивание (вольное или невольное) отсутствия будущего у офицерского корпуса России.

Казалось бы, прошли – не прошли, какое это имеет значение?

Огромное. Огромное!..

Потому что парад на Красной площади – это не шоу. Это демонстрация красоты, понятия о том, что такое армия, а армия для России – это не только средство защиты или нападения – это образ жизни, это образ мысли.

Демилитаризация обучения воинского – это демилитаризация армии. Нам говорят: мы заплатим деньги, и они будут воевать. Не будут воевать за деньги! Это противу русского характера. Русский человек любит деньги, но только за деньги он ничего делать не будет. Ему нужны любовь и уважение.

Почему немцы проиграли войну? Лучшая армия в мире. Потому что им показалось мало побеждать, они уже хотели и унизить, и этого не смог выдержать русский народ. Унижения он не выдерживает, и тогда он поднимается и ничто его не остановит.

Поэтому, когда мы говорим сегодня об этих, казалось бы, «деталях», то мне кажется (я говорю как гражданин, как человек, живущий здесь), мне кажется неправильно, ну неправильно, невозможно, чтобы Верховный главнокомандующий и министр обороны принимали парад сидя. Даже немощное Политбюро во главе с Леонидом Ильичом Брежневым, который через несколько дней умер, принимало парад стоя.

Стоя!

Потому что это есть уважение, отношение между государством и армией. Все остальное – производное от этого… (VIII, 4)

ПАРАТОВ

(1990)

Мне часто на встречах со зрителями задают один вопрос: как я отношусь к Паратову из «Бесприданницы».

Я отношусь положительно, имея в виду класс людей, которые сделали сами себя. Паратов и такие, как он, – двигатели русского общества.

Что мы знаем о русском купечестве?

В наше сознание годами вдалбливалось стереотипное представление о купечестве, как о темном, невежественном, злобном, как, впрочем, и о кулаке. А что такое кулак? Это крестьянин, который много трудится, а не держиморда какой-то. Бывали среди них, конечно, и такие, но как исключение.

Было в купечестве и то, что мы сегодня не имеем – национальная гордость за плоды своего труда, милосердие, меценатство. (I, 31)

(1991)

Интервьюер: Как Вы относитесь к роли Паратова?

В фильме я осознанно старался рассказать о роли купечества, не собираясь спорить с великим актером Кторовым, игравшим в старом фильме. Для меня очень важен один эпизод, который я просил не сокращать Рязанова: когда Паратов приезжает в городок и здоровается со всеми по имени, обнимает какого-то работягу на пирсе и так далее.

Важно, чтобы поняли: этот человек сам себя сделал! Он из этой гущи, а не из гущи… обкома партии! Крепка его связь с этими людьми, их знание, понимание. Мне важно было в этой роли оправдать, каким-то образом реабилитировать этот замечательнейший, мощнейший класс в России, который строил больницы, школы, дома призрения, церкви, давал пожертвования бедным.

Это люди, которые осознавали свои корни и будущее. (I, 36)

(1999)

Интервьюер: Много говорилось о том, что Вам по-человечески близок ваш Паратов из «Жестокого романса», что Вы играли самого себя. Это так?

Да, мы похожи. (II, 31)

(2009)

Вопрос: Когда мне было 18 лет, я смотрела фильм «Жестокий романс» и была в Вас влюблена. Насколько образ Сергея Сергеевича Паратова Вам близок?

Настолько, насколько Вы были в меня влюблены! (I, 136)

(2009)

Интервьюер: Знающие Вас люди сказали мне, что Вы несколько стесняетесь роли Паратова из «Жестокого романса». Верно?

Нет, я не стесняюсь роли Паратова. И даже с собой ее отчасти ассоциирую. Ничего плохого в этом нет. Другое дело, что некоторые видят в этой моей роли только «мохнатого шмеля» и заставляют меня петь эту песню.

Условно говоря, если бы возникла необходимость жить дальше не вашей нынешней жизнью, а жизнью кого-то из ваших киногероев, Паратова выбрали бы?

Наверное, это был бы собирательный образ. Соединение Кольки из «Я шагаю по Москве» с Николаем Устюжаниным из «Сибириады». В какой-то степени с Паратовым. Вот сейчас я сыграл Котова из «Утомленных солнцем»…

Не знаю!

Все эти роли очень сильно лично со мной связаны. Даже играя гротесковую роль в «Жмурках», я находил какие-то свои внутренние качества, которые так или иначе пересекались с экранным образом. Может, это были какие-то ранее полученные наблюдения из жизни, или это было то, что тихо жило во мне все время…

Но, безусловно, я не хотел бы отождествлять себя с персонажем из «Жмурок». (XV, 44)

ПАРОДИИ

(2008)

Интервьюер: Как Вы относитесь к пародиям на себя самого? В основном Галкин этим увлекается. Видели в его новогоднем шоу, как Михалков режиссирует зимнюю Олимпиаду в Сочи?

Нет. А что там было?

Очень смешно, по-моему. Например, Михалков упорно называет биатлонистов охотниками. «Выстрелил и стой на месте. Куда ты побежал? Ты же русский человек! Тебе собака все принесет…» Или конькобежцу: «Что ты согнулся в три погибели? Ты же русский человек! Распрямись!» – «Так ведь последним приду, Никита Сергеевич!» – «Ничего, я смонтирую – придешь первым…» Так, по вашему хохоту понятно, что к пародистам Вы лояльны.

Да, я вообще лояльный человек.

Я не знаю, кто и зачем про меня всякие ужасы сочиняет… Ты не представляешь, до какого абсурда иногда доходит.

Не для печати: тот же Галкин отказался участвовать в церемонии вручения «Золотого Орла». Что-то там у него не сложилось. Ну отказался и отказался. Так Алла Пугачева пришла к управделами президента Кожину и попросила: «Защитите Галкина! Михалков его теперь в порошок сотрет…»

Почему?! За что?! Что случилось?! Конечно, это некрасиво, он отказался за день до церемонии. Но у меня Меньшиков отказался участвовать в «12» за полтора дня до начала съемок.

Другой разговор, что, кто прав, кто виноват – Бог рассудит. Но чтобы я начинал гонения? Бред!

Потрясающая история. Почему же не для печати? Давайте ее оставим, пожалуйста!

Ну хорошо. (I, 129)

ПАРТИЯ

(2007)

Бог рассудил так, что я никогда не был членом партии. Мне не приходилось что-то сжигать перед телекамерами, доказывая свою приверженность…

А было время, когда тянули туда очень сильно. Молодежь особенно. Партком меня вызвал. Дали испытательный срок. И я левой рукой карандашом написал на себя донос. Что вот такой и такой недостоин. Потом часть вычеркнул. Решил, это будет слишком. Проходит две недели. Меня не зовут, проходит три – не зовут. Я прихожу, говорю: «Ну что?» – Мне отвечают: «Да ты, Никита, не беспокойся. Все нормально». В общем, не взяли.

И это не о том, что я какой-то герой. Что-то щелкнуло. Тем более что я никак не связывал свою карьеру с этим. (XI, 3)

(2011)

Интервьюер: Вы состояли когда-нибудь в какой-нибудь партии?

Нет, не состоял. Хотя это было непросто… Я и сейчас не являюсь членом никакой партии.

Разве Вы не в «Единой России»? Ведь все деятели искусств ей присягнули…

Это их проблемы…

Если я могу быть чем-то полезным обществу, то только тем, что я человек беспартийный и независимый. И могу любому говорить то, что считаю нужным сказать. (II, 69)

ПАТРИАРХ

Патриарх Алексий II

(2008)

Я не могу похвастаться тем, что был допущен туда, куда мог быть допущен человек близкий. Частная жизнь Патриарха была достаточно закрытой, как у истинно православного человека. Поэтому мои впечатления о нем ограничились нашими публичными встречами. У нас были дружеские, теплые отношения. С его стороны чувствовалась симпатия. А с моей… Ну как может относиться верующий православный человек к Патриарху Московскому и Всея Руси? Еще было ощущение, что с ним можно говорить на любые темы.

Возникали ситуации, когда мне необходимо было получить его благословение. В частности, когда я делал фильм «Паломничество в Вечный город. Елена и Константин», когда озвучивал фильм о нем «Лето Господне» из цикла «Земное и Небесное» и когда начинал сериал «Русские без России».

Однажды Патриарх попросил меня выступить посредником между ним и Владимиром Гусинским, когда на Пасху канал НТВ собирался показать картину Скорсезе «Последнее искушение Христа». Я взял на себя ответственность поговорить с Гусинским. И надо отдать ему должное, что он – человек циничный и неверующий, во всяком случае, не православный – с уважением отнесся к просьбе Святейшего и показ в этот день отменил.

Был случай, когда высокопоставленные чиновники попросили меня сопровождать их на трапезу к Патриарху, потому что они не знали, как следует себя вести. Я им все объяснил, но уже после третьей рюмки пошло: «А вот скажите, батюшка», «Как Вы, отец, думаете?» Я ожидал, что Патриарх сейчас ударит палкой по столу и скажет: «Что вы себе позволяете?!» Но он, напротив, был очень терпелив. Когда мы остались наедине, я перед ним извинился: «Ваше Святейшество, они люди невоцерковленные, пока многого не знают». Патриарх сказал: «Да разве это важно? От того, как меня назовут, у меня не убудет. Главное, чтобы они перестали быть просто "подсвечниками"».

Всегда нелегко занимать первое место, соединяя служение в храме со служением в миру. Вообще жить на сломе эпох, когда речь идет не о смене республиканцев на демократов, а о глобальном, историческом изменении государственного строя, гигантская ответственность и в то же время, я бы сказал, честь, Богом данная. Мне думается, что именно характер Святейшего в данной ситуации был абсолютно необходим и востребован. В дни путча 1991 года, в октябре 1993 года его спокойствие, внутреннее достоинство, несуетность, его сила духа и вера в то, что все должно закончиться в пользу России, сыграли очень важную роль.

Множество храмов и монастырей, открывшихся при Алексии II по всей России, – его безусловная заслуга. Я бы пожелал следующему Предстоятелю Русской Православной Церкви, чтобы соблазн уже сделанного не стал тормозом для дальнейшего продвижения. Но в то же время я пожелал бы ему не ускорять процесс насильственно, подождать, пока подрастут дети, которые сегодня приходят в храм и многого не понимают в тексте Божественной литургии. Но их осеняет та же благодать, которая осеняла Александра Невского и Дмитрия Донского… (XV, 39)

(2008)

Он вошел в историю как созидатель, строитель, миротворец. Так он вел себя и поступал в тяжелейшие дни переворота, так он вел себя во время кризисов, во время террористических и антитеррористических операций; и самое главное его значение – в соединении двух церквей. (V, 23)

(2008)

Вопрос: Согласны ли Вы с тем, что Патриарх Алексий II является самым лучшим претендентом на звание Имя России?

Понимаете, на старте проекта «Имя России» разговор шел не о тех, кто жив, а о тех, кто когда-то существовал.

Святейший Патриарх Московский и Всея Руси Алексий II ушел от нас всего несколько дней назад. Наверное, может быть, через какое-то время, если будет такая же программа, он войдет в этот список и, возможно, победит. Потому что абсолютно беспрецедентно выросло количество монастырей с семнадцати до семисот! За каких-то семнадцать лет! Количество прихожан выросло в сотни раз. Храмы раньше исчислялись сотнями, стали исчисляться тысячами.

Он сделал гигантское дело, огромное дело! И конечно, венец его дел – это объединение Русской Зарубежной Церкви и Московского Патриархата. Поэтому, наверное, когда-нибудь Алексий II мог бы стать именем России… (XV, 40)

ПАТРИОТИЗМ

Истинный патриотизм

(1994)

Я патриот своей страны.

И считаю, что нам не нужно передирать американскую демократию или голландский капитализм.

Все равно не привьется.

Нам вообще не нужно придумывать ничего нового, нужно только отмыть старое… (I, 57)

(1998)

Чем отличается патриотизм от национализма?

Национализм – это когда в своем самоутверждении отжимаешься на ком-то другом и любишь свое за счет другого. Патриотизм – это когда свое любишь и не мешаешь другим любить свое.

У меня щи, а у вас чебуреки. А у вас что – маца? А у вас шашлык?

Расскажите, как вы его делаете… (I, 70)

(1999)

Да, я патриот, но не националист. Разница между этими понятиями принципиальная…

Когда я говорю, что люблю свою страну, то это означает, что принимаю ее такой, какая она есть. Да, я предпочел бы видеть Россию красивой, стройной, в ясном уме, но если этого нет, буду любить хромую, косую и пьяную…

Патриотом я готов считать любого человека, который понимает, чувствует и любит свою страну. А уж какая национальность стоит у него в паспорте…

Вспомните, сколько русских по происхождению принесли великое зло России… (III, 6)

(2001)

Под Вязьмой детишки организовали «Клуб русских единоборств». Это не карате, не кунг-фу, это нечто иное. Они не просто изучают приемы русской национальной борьбы, они вживаются в свою национальную традицию. Причем называют себя богатырями, обращаются друг к другу по имени-отчеству, а сами еще такие маленькие…

Мне кажется, очень важно поддержать именно это, то, что сегодня хотят унизить, походя осмеять, чему хотят придать придурковатый смысл, обвинив заодно в квасном патриотизме. Русская национальная традиция и традиционная культура не должны загоняться в заповедник, и их предназначение состоит вовсе не в том, чтобы регулярно служить подсобным материалом для сюжетов передач «Итого» или «Куклы».

Многие, я знаю, подумают: ну вот, опять он про лапти всерьез и все такое. Очередное «чересчур»…

Верно. Во всем необходимо чувство меры, все хорошо в свое время. Человеку, тем более художнику, прежде всего необходимы такт и вкус.

Согласен!

Но с двумя дополнениями: нужно, во-первых, любить свою Родину и почитать свое Отечество и, во-вторых, с уважением относиться к чужой Родине и чужому Отечеству… В этом и только в этом состоит истинный патриотизм.

А если исчезнет этот патриотизм, то утратится и культурный иммунитет. И мы из многонационального народа превратимся в население, страна наша без единого выстрела будет обращена в территорию. (II, 38)

(2002)

Мне думается, что сегодня наша задача – искать и находить основы патриотического начала и воспитания в объединительной идее любви, в создании образа того, что можно любить, будь то страна, герои на экране, герои в театре.

Нам всем это необходимо!

Я продолжаю настаивать на том, что, скажем, те герои, на которых воспитывались все мы с ранних лет: Илья Муромец, Конёк-Горбунок, Буратино, Чиполлино, стойкий оловянный солдатик и даже Иванушка-дурачок (притом обратите внимание, что я называю не только русский фольклор, но и сказки Андерсена и Родари), – они требуют нового своего рождения, своего, если хотите, возрождения.

Здесь лежит ключ к оздоровлению нации и сохранению здоровой психики наших детей. (IX, 1)

Ложный патриотизм (1995)

Духовно и душевно незрелые патриоты страшнее любых демократов. Многим из тех, кто вслух исповедует «русскую идею», хотел бы задать простой вопрос: «А вы «Отче наш» знаете наизусть? Или приходите в храм только постоять «подсвечником», как это народ называет? Путаете «конфессию» с «концессией», но готовы использовать православную церковь в своей предвыборной борьбе?»

Духовно не подготовленный патриотизм уродлив и сводится лишь к внешним атрибутам. Лампасы, нагайки – вот уже и возрождение казачества. «Князь» на визитке – дворянство, изволите видеть.

Это все не нутряное – ряженое. (II, 29)

(1996)

Оппозиция объявила патриотами всех недовольных.

А «недовольный» всегда всех слышнее, он всегда на виду. Сегодня в сознании народа необходимо развести понятия «патриот» и «недовольный», ибо если этого не сделать, то вновь для большинства людей патриотами будут считаться не те, кто искренне болеет за судьбу России, а лишь те, кто постоянно чем-то недоволен. (I, 67)

Патриотизм и шовинизм

(2001)

Слово «патриотизм», которое подверглось такому количеству унижений в последние годы, имеет реальное значение.

Чем отличается патриотизм от шовинизма?

Шовинизм – это когда я люблю себя за счет других. А патриотизм – когда я люблю свое и предлагаю это любить другим. Я готов любить и ваше, но я не хочу быть вами. И предлагаю вам не быть нами, а любить и уважать то, что являем собою мы.

Это принципиальный вопрос. (I, 83)

(2005)

Когда говорят, что я лучше тебя, потому что лучше, – это одно. А когда я говорю, что я люблю свое, и предлагаю тебе тоже его полюбить – это совсем иное.

Первое – шовинизм, второе – патриотизм. (I, 118)

ПАУЗА

(2007)

Паузы служат умножению энергии. И паузы обнажают пустоту.

Поэтому многие актеры любят в кадре прикуривать, что-то делать руками, много произносить пустых слов. Тем самым еще больше обнаруживая совершенную неподготовленность. Если пауза не выстроена, это дыра на экране, просто медленно играющий скучный артист…

Многие режиссеры сегодня гордятся: я снял так, что подлиннее, чем у Тарковского, получилось. Но все настолько статично. И их общий план такой общий и такой длинный, и там настолько ничего не происходит… А другой человек ничего не будет делать, но вы от него глаз не оторвете.

Но, главное, вы никогда не обманете качественного режиссера, как не обманете себя. (XIII, 3)

ПЕНИЕ

(2006)

Вопрос: Я слышал ваше исполнение песни с казачьим хором, и мне очень понравилось. У Вас не было желания еще что-то напеть?

Я не претендую на певческие лавры. У меня хватает ума.

Но есть несколько песен, которые я действительно очень люблю и ценю. Я думаю, что на диске Кубанского казачьего хора эта песня будет – мне предложили, чтобы я ее опять спел. (I, 123)

(2008)

Интервьюер: Вы два раза спели в кино – в «Я шагаю по Москве» и «Жестоком романсе», и оба раза получились мегахиты. Может, рискнуть в третий раз?

Меня мама учила – никогда не выгребать всего до конца, чтоб услышать, как скребок коснулся днища.

Но как раз про «спеть песню» – была идея. Чтоб композитор Игорь Матвиенко написал цикл на стихи казачьего поэта Николая Туроверова. Гениальный поэт! «Уходили мы из Крыма среди дыма и огня…» Одну песню мы уже спели с Николаем Расторгуевым, но надо – цикл.

Тогда еще спою! (I, 132)

(2009)

Вопрос: Вы любите насилие и блатные песни?

Я не люблю насилия блатными песнями. (XV, 41)

(2009)

Интервьюер: Вас часто после фильма «Жестокий романс» просили про мохнатого шмеля спеть…

Постоянно.

Вы не отказывали?

Иногда пою, иногда нет…

Помню, на какой-то корпоративной вечеринке в Питере была дама смешная. Все при ней: грудь, «судзуки», но она совершенно косая была – «хала» набок, очки набок… Подошла на ломающихся каблуках к нашему столу, оглядела всех, никого не узнав, и произнесла: «А вам сказали, что артист Михалков сейчас будет нам петь песню про пчел?»

С этого момента в компании у нас так и пошло: «песня про пчел…»

Я благодарен Вам за откровенность, но закончить хочется как-то оригинально. Может, хотя бы куплет «песни про пчел»?

Нет, петь не буду. Где-нибудь в ресторане спою – приходите.

Для этого надо «халу» иметь, «судзуки»…

Конечно, а здесь пусть вам Киркоров поет – я сегодня и так за десятерых отдувался. (I, 137)

«ПЕРЕКЛИЧКА»

(2006)

Интервьюер: Есть у Вас одна роль, которую я считаю самой лучшей в вашей карьере. Но почему-то ни этого фильма никогда не показывают, ни Вы никогда не упоминаете о нем в своих интервью. Фильм называется «Перекличка».

Почему же, я упоминаю. Кстати, совсем недавно его показывали по одному из каналов.

Мои картины на ТВ – минимум четыре-пять раз в неделю, я даже не успеваю за этим следить.

Что-то я его не видел. Во всяком случае, фильм совершенно незаслуженно забыт.

Я совершенно с Вами согласен. Хорошая была картина, и я люблю эту роль, но не думаю, что она лучшая. Надеюсь, что у меня были роли, по крайней мере, по опыту и мастерству выше. Скажем, из моих любимых – «Сибириада». «Жестокий романс», конечно, яркая роль. Во всех отношениях там все совпало – замечательная команда такая была, что картина просто спелась. (I, 123)

«ПЕРЕКРЕСТОК»

(1992)

22 апреля из эфира Первого канала телерадиокомпании «Останкино» была изъята моя авторская передача «Перекресток»…

Это окончательно убедило меня в том, что методы «необольшевистского» насилия над свободой слова и индивидуальности мнения «живут и побеждают», о чем я и попытался сказать в передаче «Перекресток». (III, 6)

(1992)

В ночь с 29 на 30 апреля 1992 года Государственная телерадиокомпания «Останкино» экстренно показала выпуск программы «Телескоп», в которую незаконно были включены моя авторская передача «Перекресток», а также произвольно выбранные места из моей пресс-конференции, посвященной введению политической цензуры на Первом канале «Останкино» в эпоху демократии и гласности. Завершился специальный выпуск ночного «Телескопа» обсуждением моей передачи экспертами телерадиокомпании «Останкино», большую часть из которых я не имею чести знать.

Специальный выпуск «Телескопа», выпущенный в ночной эфир с поразительной для отечественного телевидения оперативностью, лишний раз подтвердил прозвучавшую на пресс-конференции убежденность в том, что реальной свободы слова и истинной индивидуальности мнений в средствах массовой информации, и в частности в «Останкино», нет.

Довольно смешно и обидно за телевидение было слушать тот детский лепет, который лился с экрана в попытке скрыть истинную причину запрещения выхода передачи «Перекресток» в широкий эфир. А причина эта, и я повторю еще раз, чисто политическая. Просто художник осмелился высказать свое мнение, не совпадающее с мнением просвещенной толпы. И последовал строгий окрик – «Не пущать!».

И самое поразительное, что это происходит почти в тот же день, когда президент с трибуны съезда на весь мир объявляет о гарантиях свободы слова в нашей стране. Следовательно, напрашивается один из двух выводов: либо нашего президента специально подставляют (в который уже раз), либо о нем не думают вовсе, заслоняясь от него административным эгоизмом. И то и другое аморально, тем более по отношению к главе страны, избранному народом.

Прозвучавшая в передаче «Перекресток» мысль о неизменности дьявольских методов оболванивания толпы, положенных в основу переворота 1917 года и сохранившихся до наших дней, оказалась нестерпимой для некоторых наших новых «демократических начальников», поменявших «шило коммунизма на мыло ложно понятой демократии». И они сделали все, чтобы лишить меня возможности общения с широкой зрительской аудиторией: это и незаконный показ передачи в неудобное (не для меня!) для зрителя время, это и нелепое, если не сказать больше, «обсуждение». Нелепое уже потому, что на мое предложение принять в нем участие мне ответили отказом: «мол, будет оно очень поздно – и художника не хотели бы беспокоить». Этот оглушающий своей «гуманностью» аргумент был мне высказан одним из руководителей телерадиокомпании «Останкино» г-ном Г.А. Шевелевым.

Во всем этом я усматриваю откровенную провокацию против меня как гражданина и художника. Руководство телерадиокомпании «Останкино» продемонстрировало явный административный испуг за своих очередных «политических начальников», за честь, весьма сомнительную, своего телевизионного мундира. Лично для меня очевидно, что из-за всей суетливой кутерьмы, возникшей вокруг передачи «Перекресток», выглядывают не просто уши, но и хвост и копыта старого знакомого – необольшевистского кувшинного рыла (по меткому приговору бессмертного Гоголя), готового вновь, как и раньше, мордовать отечественную культуру.

И, как знать, не является ли вся эта фарисейская кампания с запретами отблеском грядущих времен, когда новый Жданов будет наглядно учить композитора, как надо сочинять «настоящую» музыку.

Я понимаю, что удел любого художника – вести борьбу за свои права в одиночестве. И это справедливо, особенно для тех, кто не любит и не умеет «петь в хоре». Но тут все должны ясно понять и трезво оценить: если сегодня, крича о правовом государстве, так поступили с нами, завтра не пощадят никого.

После всего происшедшего я заявляю, что прерываю какие-либо отношения с телерадиокомпанией «Останкино» и требую возмещения за принесенный мне моральный и материальный ущерб в результате незаконного выпуска в эфир в ночь с 29 на 30 апреля 1992 года моей авторской программы «Перекресток». Незаконен он не только потому, что противоречит воле автора, но еще и потому, что по сей день со стороны телерадиокомпании «Останкино» договор о создании цикла передач «Перекресток» еще никем не подписан.

Я запрещаю в дальнейшем использовать в передачах телерадиокомпании «Останкино» какие-либо материалы с моим участием как режиссера, актера, автора и участника телепрограмм.

В случае нарушения телерадиокомпанией «Останкино» этих требований я буду вынужден отстаивать свои права на интеллектуальную собственность через суд. Я оставляю за собой право распространить мою авторскую программу «Перекресток» как на территории СНГ, так и за ее пределами через альтернативные информационные каналы, где отсутствует политическая цензура.

От себя лично хочу выразить благодарность всем творческим и техническим работникам телерадиокомпании «Останкино», которые принимали участие в создании программы «Перекресток» и остались верны ей, а также всем тем, кто шлет в адрес моей Студии телеграммы и письма со словами поддержки и участия. Число их превысило все мои ожидания. Хочу выразить свою глубокую признательность российскому артисту Михаилу Боярскому за то, что он первый, выражая солидарность с моей творческой группой, отказался сотрудничать с телерадиокомпанией «Останкино». (IV, 2)

(1992)

Интервьюер: У всех свежо в памяти, как была снята из эфира руководством телерадиокомпании «Останкино» ваша передача «Перекресток». Какова ее дальнейшая судьба, и не значит ли, что так называемой гласности больше нет?

А ее и не было.

Вместо большевиков справа пришли большевики слева. Были неприкасаемые одни, сейчас неприкасаемые другие.

Что касается моей телепередачи «Перекресток», то пока я намерен распространять ее, оттиражировав в тысяче видеокассет. Готовлю и второй выпуск, который будет называться «Власть должна быть красивой», так что сдаваться не собираюсь. (I, 44)

(1998)

Интервьюер: Помните историю с программой «Перекресток», когда журналисты устроили судилище?..

Причем ночью, не позвав меня.

А когда я спросил: почему меня не позвали, мне ответили: мы не хотели беспокоить маэстро, было слишком поздно…

Это абсолютный стиль видимого айсберга сегодняшней журналистики, особенно столичной, стиль стаи.

Мою передачу «Перекресток», в которой я процитировал реферат «О коммунистическом воспитании» Бурбулиса, а он в то время был большим начальником, сняли с эфира. (Хотя я не хотел ничего плохого, я просто хотел понять, где же правда, и все.) После того как я поинтересовался, как же так – демократические времена, – передача была показана ночью. А после того, как она прошла, ко мне на Студию «ТРИТЭ» прислали КРУ. У нас забрали все документы и трясли, как только могли, чтобы хоть за что-нибудь зацепиться.

Слава богу, что у нас не было никаких нарушений… (VI, 1)

ПЕРЕМЕНЫ

(1986)

Вопрос: Как Вы ощущаете перемены, которые происходят в нашей жизни?

Мне думается, что время наступает замечательное. Попытаюсь объяснить по одной детали. Мы сейчас смотрим друг другу в глаза, стараемся говорить правду.

Давно ли, положа руку на сердце, нам действительно стало интересно смотреть программу «Время»?

Недавно, потому что возникла живая необходимость разговаривать с людьми на уровне доверия к этим людям. Потому что, когда мы говорили, что у нас с каждым годом становится всего больше и больше, лучше и лучше, возникал вопрос: а не честнее ли сказать, что что-то не так, чего-то не хватает, и попытаться сделать так, чтобы хватало, чтобы это было действительным делом, тем, к чему сейчас призывает партия.

Была такая безликая форма критики: «Если кто-то кое-где у нас порой честно жить не хочет…», и прекрасные, потрясающие по своей ясности слова сказаны когда-то Серго Орджоникидзе: «У каждой накладки есть имя, отчество и фамилия».

И мне кажется, наступило время, когда мы хотим знать: кто, где и когда. Верю, что мы узнаем. И это будет наша серьезная победа, победа нашего строя, победа нашего общества. (II, 13)

ПЕРЕСТРОЙКА

(1991)

Слово «перестройка» я нашел в бумагах императора Александра I, которые подготавливал ему Сперанский…

А мы считаем, что это слово… придумал Горбачев. (I, 41)

«ПЕСНЬ О МАНШУК»

(1969)

Мы с режиссером Мажитом Бегалиным работали <над этой картиной> с чрезвычайным доверием друг к другу, много импровизировали (атмосфера работы во многом напомнила мне съемки «Я шагаю по Москве»), делали основной упор не столько на коллизиях драматургической канвы сценария, сколько на самих характерах героев.

Старший лейтенант Ежов, которого я играл, кажется мне типом очень народным, соединяющим в себе юмор Иванушки-дурачка, легкость, нежность, спонтанность и в то же время в критических ситуациях оказывающимся совсем не таким уж дурачком: это человек верный, надежный, с ним, как говорится, можно пойти в разведку. (III, 6)

ПЕТЕРБУРГ

300-летие Санкт-Петербурга

(2001)

Грядет 300-летие Петербурга.

Казалось бы, это мало меня касается… Но, с другой стороны, боюсь, как бы все не превратилось в скоморошество с гигантским фейерверком и двухметровыми статистами в гриме Петра Великого на каждом углу Невского проспекта.

Я посоветовал добавить в юбилей некую духовную составляющую. Скажем, такую, как исполнение завещания Марии Феодоровны, супруги императора Александра III. Императрица хотела, чтобы ее похоронили в России, рядом с мужем, когда Россия станет другой.

Сейчас прах Марии Феодоровны покоится в Дании, но, по-моему, пришло время перенести его в Петропавловский собор…

Этот акт мог бы стать весьма символическим… (II, 37)

(2003)

Интервьюер: Весь год с экранов трубили о 300-летии Санкт-Петербурга. А Вы как-то обошли его стороной. Не боитесь, что Вас в этом обвинят? Мол, все поздравили, кроме Михалкова…

Все может быть… Но, знаете, на каждый роток не накинешь платок.

Я много езжу по стране и знаю, как люди подустали от петербургского юбилея. Да и запутали всех основательно…

Тут как-то смотрел телевизор. Потрясающий набор! На одном и том же канале в новостных программах сначала радуются, что город привели к юбилею в полный порядок, а в следующем сюжете выясняется, что в Питере рисовали фасады домов, строили такие «потемкинские деревни» и правительство будет разбираться, куда ушли юбилейные деньги, ну а в завершение показывают картину «Бандитский Петербург».

Да и потом – отметили юбилей, и хватит. Ну сколько можно?

Когда один из сибирских купцов послал депешу государю императору Александру II: «Третий день пьем Ваше здоровье», тот ответил: «Пора бы и кончить». (I, 95)

ПЕТР ВЕЛИКИЙ

(1992)

А Петр I был, по словам Максимилиана Волошина, первым большевиком, задумавшим Россию перестроить, вогнать эту страну силой и скоростью в чуждую ей динамику.

А самое главное, что он совершал это, как и большинство тех, кто насиловал и «улучшал» свою страну (исходя, наверное, из благих побуждений), пытаясь увидеть результаты своей «работы адовой» еще при своей жизни. Петр «поставил страну на дыбы» без того святого чувства, что любое деяние невозможно без религиозного ощущения прошлого, настоящего и будущего, когда понимаешь, что ты не вправе что-либо закончить, и поэтому твое «делание» сегодня не должно требовать немедленного результата. Иначе ты начинаешь нарушать эволюционный процесс и смешиваешь несовместимые понятия – равноправие и равенство, что является противоположностью, истребляющей национальное самосознание любого народа. (II, 24)

(1998)

Первым большевиком был Петр I…

Такую махину развернуть, да еще надо всем объяснить! А времени объяснять нет. Значит, надо страхом: не сбреешь бороду – в острог. И люди не понимают, зачем и что они делают. И ненавидят.

Русский человек, к сожалению, научен многое делать без объяснений. Но это до поры до времени. А потом он уже и объяснений не слушает… (I, 70)

(2002)

Обвал русской жизни начался намного раньше, чем нам кажется. Он начался с Петра I, который одним не объяснил, почему надо стричь бороды и пить «кофэ» по утрам, а других отправил учиться в Голландию, не объяснив, чему они должны учиться. И когда они вернулись, то многие начали занимать посты и должности только потому, что научились ходить в шелковых чулках…

Но глупо нам, конечно, сегодня осуждать Петра. Он ведь, в конце концов, действительно был великим реформатором и, что самое главное, человеком делающим, созидающим, пусть с перекосом, пусть с ошибками, но он не шифровал пустоту и не симулировал деятельность.

Самая главная его беда – это то, что он хотел все и сразу.

Но все и сразу можно попытаться сделать в отдельно взятом городе или нескольких городах, но не во всей России. Петр не рассчитал масштабов своих владений, как, впрочем, и многие политики после него и даже в наши дни.

Все, что связано с Россией, должно делаться с учетом ее огромности, иначе даже самые добрые намерения останутся только намерениями, если не принесут вреда, причем не обязательно современникам, часто – потомкам. (I, 92)

(2009)

Еще раз повторю: прав был Волошин, который писал, что Петр Великий был первый большевик…

Великий человек? Да. А что наделал? (I, 137)

ПЕТРЕНКО АЛЕКСЕЙ ВАСИЛЬЕВИЧ

(2000)

В «Цирюльнике» я впервые столкнулся в работе с такой глыбой, как Алексей Васильевич Петренко, ярчайший представитель великой русской актерской школы.

Он все: темперамент, сумасшествие, неожиданность, эксцентричность, работоспособность, а самое главное – совершенное бесстрашие. Причем бесстрашие перед всем: пять стаканов водки в кадре выпить и затем их съесть – ради бога; с медведем в обнимку сниматься – пожалуйста; по-английски заговорить, ни одного слова до того не зная, да no problem!

Даже в проруби не дал снимать дублера! (XVI, 1)

ПИРАТСТВО

(2001)

Контролировали мы пиратов так же, как и они крали, по-бандитски. По договоренности с силовыми структурами.

После нескольких инцидентов, которые возникли, были разгромлены несколько ларьков, в которых продавали нелегальные копии фильма < «Сибирский цирюльник» >; спалили пару цехов, в которых шло изготовление пиратской продукции. И это, как вы сами понимаете, не возбудило ни в ком чувства социальной несправедливости, просто пираты тупо поняли, что с этим «мерзавцем» Михалковым лучше не связываться.

Совершенно робингудовская история.

Бабушке, работающей в лаборатории, где печатали копию, предлагали пять тысяч долларов за то, чтобы она разрешила увезти копию на три часа. Пришлось охранять бабушку. На каждом просмотре до выпуска фильма в широкий прокат дежурили вооруженные люди, отнимавшие видеокамеры, если они появлялись…

Задумайтесь – два миллиарда долларов утекает из кармана государства каждый год через пиратские копии. Но пока не работают законы, которых пираты будут бояться, пока пиратская деятельность будет кормить тех, кто обязан с ними бороться, ничего кардинально не изменить. (II, 36)

ПИТИЕ (2000)

Никто и никогда не видел меня пьяным, но на протяжении последних тридцати лет, практически ежедневно, я выпивал не менее полулитра.

Интервьюер: Так Вы пьяница!

Повторяю. Я ни разу не показывался на людях в нетрезвом состоянии, всегда крепко стоял и стою на ногах…

Организм у меня такой, не дает опьянеть, поэтому пьяницей меня никак нельзя назвать. Вопрос в другом: никогда не думал, что ритуал, связанный с выпивкой, отнимал в моей жизни столько времени. Каждый день заканчивался за рюмкой. Утром – сок, в обед – чай, вечером – ужин со спиртным…

Чтобы рюмку опрокинуть, времени много не требуется, однако сам ритуал… Подготовка к ужину начинается чуть ли не с обеда: куда пойдем, кого возьмем, что закажем. Прекрасное эпикурейское состояние, которое ежедневно сжирало у меня несколько часов…

Еще раз подчеркиваю: это не было банальной пьянкой, я весь день работал и за ужином продолжал общаться с друзьями, коллегами, партнерами, но разговор перемещался из кабинета или съемочной площадки в ресторан.

А что Вы употребляете?

Водку, виски…

Когда в Монголии снимали «Ургу», с водкой были проблемы, поскольку местную гадость, которую гнали из риса, я пить не мог… (II, 33а)

(2002)

Вопрос: Вы производите впечатление настоящего русского мужчины. Вопрос по поводу спиртного. Любите?

Да.

Много? Ваш рекорд?

Ну… я боюсь, Вы решите, что я солгал. Полтора литра водки я выпиваю в течение вечера, если есть такая необходимость.

Я выдам Вам один секрет. Если приходится много пить водки, я очень много кладу лимона туда неочищенного: цедра сжирает сивушные масла. Практически ты пьешь некий настой, его можно очень много выпить.

А лучшая закуска, по вашему мнению?

Если под чистую холодную водку и, как правило, зимой – это, конечно, пельмени сибирские из трех видов мяса.

Ваш любимый тост?

Чтоб не было лучше, чем есть. Лучшее – враг хорошего. (I, 90)

(2005)

Интервьюер: Я искренне порадовался за Вас, что у Вас такое крепкое здоровье, когда узнал, что в свой день рождения Вы за сутки выпили два с половиной литра водки. И Вам – ничего.

Если бы за сутки… Меньше, чем за сутки.

Ну там не только водка, а виски ж еще, два по ноль семь, а потом поехал на дачу и там с рабочими еще добавил…

И при этом Вы себя чувствовали великолепно. Утром встали…

И спортом позанимался.

Еще меня потрясла ваша статистика: Вы много лет выпиваете по бутылке водки в день. И при этом – в здравом уме и трезвой памяти, с невероятной работоспособностью! Что это, как? Научите же нас!

Знаете, я не могу этого объяснить… Могу только сказать, что я никогда не пил без удовольствия.

Может, в этом дело?

Я никогда не пил потому, что надо выпить. Но действительно, я в течение очень и очень многих лет ежедневно принимал как минимум триста– четыреста грамм водки или виски… И проблем с этим у меня нет.

Может, это от семейной традиции, от школы, которую я прошел в семье? У Кончаловских всегда на столе была «кончаловка» (водка, настоянная на смородине). И застолье всегда было обильным.

Много выпивали! Сейчас я подумал: ни родители, ни дядьки мои, братья отца, мамы – никто не напивался… Никогда я никого из наших не видел в непристойном, омерзительном состоянии.

Никогда! Генетика?! (II, 49)

ПЛАГИАТ

(2010)

Плагиат – это когда ты используешь эмоционально чужое, выдавая за свое. Для меня это просто неприемлемо совсем. Потому что я настолько эгоистичен, что представить себе, чтобы я взял чужое для того, чтобы удовлетворить себя, мне просто не позволяет мой эгоизм даже, а не порядочность, если хотите.

Интервьюер: Но ведь был кадр в «Утомленных солнцем – 2», абсолютно ассоциирующийся с фильмом «Титаник», когда трупы плавали в воде.

Ну а разве это не ассоциируется с картиной «Skammen» Бергмана? Финальная часть, финальный выход, киноведы должны помнить этот кадр. Я бы предпочел тогда, чтобы меня упрекнули в том, что я украл у Бергмана.

Украл, Вы уж тоже скажете. Я честно говорю, да, я увидел несколько моментов, которые мне напомнили те или иные картины, у меня было ощущение «кинематографического привета».

Нет, реальный кинематографический привет – это в картине «12» кисть руки в зубах собаки. Это Куросаве мой низкий поклон, и я этого не скрываю.

Все остальное – здесь можно искать сколько угодно. Мне же на слово не поверят, но я говорю уж так, в воздух – кто поверит, тот поверит: никакого отношения. Я даже не пересматривал «Титаник» с момента, как я его посмотрел много-много лет назад в Париже, и у меня даже мысли не было, что может быть какая-то возможность оттуда что-то сюда взять. Это совсем разные картины, совсем.

Как говорил Михаил Чехов, на самом деле все великие идеи носятся в воздухе над нами.

Конечно, тем более в кино, синтетическом искусстве. (VI, 9)

ПЛАН

Длинный план

(2005)

Длинный план важен для нагнетания эмоций.

Очень важно, чтобы все в кадре до миллиметра, до мельчайшей детали было выверено, чтобы зритель не смог разоблачить режиссера. Чем длиннее общий план, тем больше уверенность зрителя, что в этом есть некий смысл, и тем важнее план, который придет на смену. Им можно подтвердить ощущение, созданное до, или, наоборот, опровергнуть, создав новую эмоцию… (XIII, 2)

Общий план

(2002)

Театральная сцена сама по себе – это и есть общий план.

Вы можете заставить зрителя смотреть только то, что вам надо, и таким образом в театральную сцену вы вводите крупный план. И не обязательно при этом лучом света высвечивать того или иного актера или выводить его на авансцену. Как известно, короля играет свита, и на том, кто должен быть в центре внимания зрителя, вы концентрируете всеобщий интерес. Хотя, конечно же, в театре вы не можете влиять на зрителя до такой степени, чтобы он следил за тем, что вам важно. Он в любой момент, тем более, если он не очень увлечен происходящим действием, может начать рассматривать все, что ему захочется, – угол сцены, порванный задник, чья-то нога появилась из кулисы…

Длинный общий план на экране – это как театральная сцена. И режиссерский класс заключается в отсутствии в таком плане монтажных склеек.

Монтажная склейка – это всегда насилие. И гениальный Эйзенштейн своим «монтажом аттракционов», с одной стороны, превратил кинематограф в невероятное оружие, а с другой – предоставил полную власть над картиной продюсеру. Потому что посредством монтажа из любой картины можно сделать абсолютно противоположное тому, что режиссер хотел снять.

Поэтому без оперативного вмешательства в общий план с помощью монтажной склейки вы можете концентрировать энергию, но только в том случае, если вы сами этот общий план довели до такого состояния, что в нем нет ничего из того, что вы не хотели, чтобы увидели зрители. И за счет внутрикадрового монтажа вы сами заставляете зрителя следовать за вашим решением кадра. Но само движение камеры, ее самостоятельность – это уже определенная ответственность перед зрителем.

Почему?

Потому что я говорю: нет, дорогой друг, ты будешь смотреть это, а потом будешь смотреть вот то. Я тем самым делаю те или иные смысловые акценты, которые считаю необходимыми. Но если движение камеры сопровождается внутрикадровым движением, то я как бы перестаю волюнтаристски влиять на содержание кадра и сам слежу за тем, кто в нем движется.

Потому что каждая склейка после длинного общего плана имеет огромное значение. Чем больше длина плана, тем он сильнее. Чем длиннее действие эпизода (десять секунд, пятнадцать секунд, минута, две минуты), тем больше ответственности на режиссере. Если в следующем кадре после длинного плана вы показываете руку, которая берет бокал, это имеет гигантское значение.

И, следовательно, никакой укрупненный «психологический жест», никакая акцентированная атмосферная деталь не могут быть случайными. Но у вас здесь появляется возможность пойти по другому пути, как бы запутывая зрителя.

Вы говорите: опа! Он сейчас пойдет туда, что ложно, потому что главное – в другой стороне. Но, поняв, что он ошибся, зритель начнет искать единственно верный путь.

То есть вы, как карманник, хлопаете зрителя по левому плечу, а из правого кармана вынимаете бумажник. (XIII, 1)

(2007)

О качестве подготовленности эпизода можно судить по возможности как можно дольше видеть общий план.

То, что мы видим на сцене, – общий план. А сейчас в телевизионном направлении главное для режиссера – не перепутать направление, кто куда смотрит, чтобы «восьмерка» совпала, так как мы видим одни говорящие головы. Один в Костроме снимался, другой в Краснодаре, при современных технологиях им не надо общаться. Но и отношений нет: они никогда в жизни не возникнут, потому что атмосфера – это есть обмен энергетикой, взаимопроникновение энергетики.

Как правило, общего плана боятся – при нынешнем уровне подготовки он раскрывает халтуру. В театре этого нет. Открывается занавес, и вы сразу видите общий план, и уже там режиссеру нужно создать атмосферу таким образом, чтобы внутри спектакля появился крупный план – то, на что смотрит зритель. Если в спектакле пятнадцать минут жизни на сцене совпали с пятнадцатью минутами жизни в зрительном зале, это замечательный спектакль. Это значит, пятнадцать минут зрители не думали, что актриса живет с тем-то, а были там.

У актера кино – зрителя нет; его зрители – это группа, поэтому у меня никогда не будет работать человек, если во время кадра он посмотрит на часы и шепотом спросит: а когда обед будет? Все, он отнял у актера энергию, он не помогал ему, не болел за него. Он чужой. (XIII, 3)

ПЛАНЫ

(1988)

Как говорится: человек предполагает, а Бог располагает…

Планов, конечно, много, а как их выполнять?

Я считаю, что нужно прислушиваться к тому, что в тебе самом происходит, что происходит вокруг, и двигаться вперед, пытаясь быть как можно более органично связанным с тем, что тебе кажется, и с тем, о чем ты можешь честно сказать: вот это я хочу.

А на вопрос «почему?», заданный самому себе, ответ может быть лишь один – потому что я это хочу, потому что я это ощущаю. А не потому, что это может быть денежно, что обещает поездку за границу, что это престижно и так далее. Ибо, по словам Герцена, если импульс не в тебе самом, не в твоем сердце, а в чем-то другом, то ты раб при всех храбростях своих. Желание сделать это, а не что-либо другое должно рождаться внутри тебя.

А дальше, как говорится, Бог поможет, и все сложится. (II, 16)

(1995)

Планов много.

Давно ждет своего воплощения идея фильма о Грибоедове. Не охладел я и к сценарию «Сибирского цирюльника», написанному совместно с Ибрагимбековым. Волнуют меня также замыслы фильмов о Дмитрии Донском, о Николае и Александре, о русском офицерстве, в связи с этим я перечитал недавно «Поединок» и «Юнкера» Куприна, «Солнечный удар» Бунина. Есть замысел одного неожиданного театрального проекта…

Словом, много чего «варится» в моей так называемой творческой кухне, много разных идей кипит и выплескивается через край…(I, 65a)

(2000)

Интервьюер: Традиционный вопрос: когда следующее кино и о чем оно будет?

Не знаю.

Потому что, как говорил канцлер Горчаков, я собираюсь с мыслями. Это может быть война, или Грибоедов, или Дмитрий Донской, или невероятная притча про русских и испанских цыган вперемешку с фламенко.

Я не знаю.

Скажу почему. Потому что пытаться подладиться под так называемый новый киноязык нет смысла. То, что называется новым языком в кино в нашем отечестве (я рискую выглядеть старым ретроградом), либо самоудовлетворение по принципу «чем чуднее, тем лучше», либо просто непрофессионализм. (II, 32)

(2005)

Интервьюер: Какие именно творческие проекты ждут Вас в ближайшее время?

Мы отсняли два летних эпизода «Утомленных солнцем – 2», но это условное рабочее название. Фильм будет состоять из двух больших частей: «Предстояние» и «Цитадель», а общего названия пока нет.

Еще вот только что закончили сценарий ремейка «Двенадцать разгневанных мужчин», я хочу его снять за пять недель перед «Утомленными солнцем – 2» с теми же актерами, которые будут играть в «Утомленных». Так же, как было с «Пятью вечерами», снятыми между сериями «Обломова». Еще мы приобрели права на «Шпионский роман» Акунина: он сам выберет режиссера и исполнителей из тех, что мы предложим.

Я снялся у Балабанова в «Мне не больно». Мы там партнерствуем с Ренатой Литвиновой. Занятно так партнерствуем…

Ну вот, пожалуй, коротенько и все планы. Лет этак на шесть. (I, 120)

(2010)

Планов громадье: и Грибоедов, и «Дмитрий Донской», и «Солнечный удар» по рассказу Ивана Бунина.

Однако для меня сейчас первоочередная задача – завершить работу над дилогией. Потому что когда сделано самое главное, самая тяжелая работа, дальше очень страшно расслабиться. Тут как раз можно потерять полкартины. Уйдет эмоциональность, если тщательно не поработать над деталями. Если, например, звучит невнятная реплика, нельзя оставлять так, как есть. Надо переозвучить. Все должно быть до конца до-де-ла-но. Я перфекционист. Нужно доводить до ума все нюансы, потому что можно погубить ленту именно торопливостью на последнем этапе. Поэтому я стараюсь быть максимально сосредоточенным. Сейчас идет монтажно-монтировочный период второй части «Утомленных солнцем – 2», и еще будет пятнадцать серий со специально снятыми эпизодами, которых нет в фильме. Сериал выйдет к концу года.

Этот год пройдет под знаком «Утомленных солнцем – 2». Но мы, конечно, параллельно начнем что-то делать, готовиться к новому проекту, заниматься сценарием, потому что перерыв между картинами очень мучителен, слишком опустошаешься. (XV, 45)

(2011)

Интервьюер: Чем займетесь после «Утомленных солнцем – 2»?

Ближайший план, если Бог даст, это картина по мотивам «Солнечного удара» Ивана Бунина. Сейчас им и занимаюсь. Съемок пока не начали, готовим материал…

И, конечно, у нас лежит потрясающий сценарий, называемый «Жизнь и гибель Александра Грибоедова», я думаю, на двадцать серий большого телевизионного фильма, внутри которого будет два фильма. То есть разные ситуации: «Утомленные солнцем – 2» – два фильма и тринадцать серий, а теперь будет двадцать серий и два фильма.

Собираетесь ли Вы снимать что-то про постсоветскую Россию?

О последней двадцатилетке я бы хотел снять сагу вроде «Однажды в России» – смесь «Крестного отца» с «Однажды в Америке». Действие продолжается все эти двадцать лет от начала и до сегодняшнего дня. Это будет серьезная большая криминальная драма со всеми аксессуарами сегодняшнего дня. (XV, 51)

(2011)

Интервьюер: Была информация, что Вы собираетесь снять кино по Достоевскому?

Нет, не собираюсь. Не дорос я еще до Достоевского.

В моих ближайших планах кино по мотивам рассказа Бунина «Солнечный удар». Скажу вам, я просто влюблен в эту вещь – совершенно гениальная. И очень русская. Там есть над чем призадуматься. (XV, 58)

ПЛЕЙБОЙ

(1988)

Интервьюер: Многие считают: Никита Михалков – этакий плейбой международного класса. Вы привыкли уже к этой жизни на Западе, к образу элитарного советского человека, на которого смотрит весь мир?

Если бы я об этом думал, то, наверное, ничего бы не сделал. Потому что как только ты себя начинаешь оценивать со стороны, то теряешь реальное представление о том, что тебе делать руками.

Живя в Италии, я каждый день добирался до койки на четвереньках от усталости. Репетиции спектакля длились по восемь – одиннадцать часов в сутки, а потом беседы с художниками, осветителями. Жизнь Запада я вижу только тогда, когда появляюсь там в качестве туриста или члена делегации. А когда работаю, то на все остальное у меня просто нет времени, сил. За полтора года пребывания в Италии я только раз десять был в кино.

Поэтому западный образ жизни, как его представляет себе обыватель, считающий, что Никита Михалков – советский плейбой, – это миф, не имеющий ничего общего с реальной действительностью.

Как ничего общего не имеют с ней рекламные сюжеты, обложки журналов. Есть люди, которые в это играют и живут этим, они как бы поддерживают легенду о существовании такой жизни. Но я ее не видел. А видел очень деловую, замотанную жизнь, холодную в деловых кругах…

Как ни странно, живя и работая там, я думал о том, чтó мы являем собою в нашей истории и в настоящем моменте, больше, чем находясь здесь. Многое можешь осмыслить на расстоянии. Потому для меня это была еще и школа определенного роста.

Поэтому пусть обыватель думает, что я являю собой советского плейбоя, а я буду жить той жизнью, которую подсказывает мне моя совесть, воспитание, привычки, друзья, корни и то, что я хочу делать, то есть творчество… (II, 17)

«ПОДСВЕЧНИКИ»

(2009)

Интервьюер: Когда началась перестройка, у Вас, как у человека, по всей видимости нравственного, не вызывало отвращения то, что бывшие секретари ЦК и обкомов, а ныне президенты и премьер-министры независимых стран дружно пошли в церкви и начали там неумело креститься?

Ну не случайно же их называли «подсвечниками». Как говорится, «еще согрето сердце партбилетом», а уже в церкви.

Ну так и что?

Это меняет мое отношение не к вере или к церкви, а к конкретному деятелю. Тут вот действительно дело интимное, индивидуальное: если он идет в храм, чтобы его по телевизору показали, – это одно, а если строит церквушку там, где живет, чтобы возобновить в этом месте приход, – это другое.

Дело вкуса.

А вот тот, кто всю жизнь состоял в партии, а потом перед телекамерами порвал партбилет и сжег, вызывает у меня отвращение… Такие люди тоже существуют, причем успешно, а вообще, и то и другое безнравственно. (I, 137)

ПОЗГАЛЕВ

(2003)

Открыл как-то огромный разворот дорогостоящего журнала, где реклама стоит бешеных денег, а там две пустые страницы и внизу мелко написано: «Здесь должна быть реклама «мерседеса», но он в ней не нуждается…»

То же самое могу сказать о Позгалеве. (XV, 4)

ПОЗИТИВНОСТЬ

(1990)

Мне кажется едва ли не самым главным – позитивность. Я имею в виду не примитивное понятие «положительного», а… позитивность мышления.

Для русского искусства такая позитивность определялась понятиями краеугольными: Вера, Надежда, Любовь. Эти «три кита» были, кажется, движущей силой всех великих русских мыслителей, писателей – Пушкина, Толстого, Соловьева, Чехова, Достоевского, Тургенева.

Не нужно много таланта, ума, наблюдательности, чтобы увидеть, как все плохо в нашей жизни. Достаточно взять кинокамеру, пройтись по улицам, зайти в магазин, на вокзал, сесть в поезд. Воспользоваться услугами Аэрофлота, наведаться в любое учреждение, заглянуть в дом престарелых…

Моя задача – попытаться высказаться через утверждение, а не через отрицание. Но из того, что я утверждаю, должно быть понятно, что же я отрицаю. А не наоборот.

Именно этот принцип я имею в виду, когда говорю о позитивности в искусстве… (I, 32)

ПОЗНЕР

(2012)

Вопрос: Как Вы относитесь к тому, что Познер в своей книге сделал предположение о том, что ваш отец присвоил себе стихи Маршака?

Вы знаете, господин Познер опубликовал в декабре 2011 года статью, которая называлась «Я так и не стал русским…».

Вот я бы хотел понять просто интонационно, он сожалеет о том, что так и не стал русским, или он испытывает от этого радость и восторг. Я лично испытываю радость от того, что он так и не сумел стать русским, потому что мне пришлось бы стыдиться за еще одного русского человека, который может позволить себе лгать про человека, которого уже нет на свете.

Для того чтобы убедиться в авторстве Сергея Михалкова, нужно просто почитать его детские стихи… У Михалкова был особенный, свой, уникальный голос и стиль, который очень, кстати говоря, любил Маршак. И Маршак любил моего отца и ценил его. Я читал письма Маршака к моему отцу и поэтому могу утверждать: то, что пишет господин Познер, – постыдная ложь. А говорить о человеке такое, имея полную уверенность в том, что он не может дать тебе галошей по голове или вызвать на дуэль – это трусливо и недостойно.

Поэтому я очень рад, что господин Познер так и не сумел стать русским… (XV, 69)

ПОКАЯНИЕ

(1990)

Я думаю, хватит винить друг друга, хватит низвергать идолов. Нет, мне думается, невиновных во всем, что с нами произошло.

Нужно покаяние. И начинать это покаяние нужно с себя и с самого начала.

Будь у меня власть, я бы начал с перезахоронения в Петропавловскую крепость в фамильный склеп останков семьи Романовых, зверски расстрелянных без суда и следствия. Расстреляны все: и врач, и прислуга, и женщины, и малолетний наследник.

Но не может быть на свете идеологии, которая стоила бы жизни хоть одного ребенка. Это мое глубокое убеждение.

И перезахоронение семьи Романовых должно стать актом истинного покаяния, началом нравственного возрождения. (I, 33)

(2009)

Вопрос: А Вас совесть не беспокоит и нет ли у Вас желания покаяться? Я не знаю вашего вероисповедания, но у православных ответ на ваш вопрос находится в исповеди и причастии, что я стараюсь регулярно делать. (XV, 41)

ПОЛИТИКА

(2005)

Интервьюер: Можно ли совмещать занятия политикой с верой в Бога?

Только тот, кто верит в Бога, должен заниматься политикой. Иначе что ж за ужас-то будет?

Про то, как обстоит дело у нас, говорить не будем, у нас все через задницу. (1, 121)

Политические взгляды

(2007)

Мои взгляды политические просты: я монархист. Я совершенно уверен в том, что для России (я понимаю, что окажусь здесь в одиночестве) придет время, когда иначе быть не может.

Менталитет русского человека – анархический, поэтому ему и необходим монарх. (XI, 3)

Политическая деятельность

(1994)

Я не политический деятель – это глубокое заблуждение… Просто я считаю, что любой художник или гражданин имеет право на самостоятельное и абсолютно независимое мнение. Я его высказываю открыто и безоглядно. Если появится человек, который будет олицетворять для меня все то, о чем я думаю, что меня волнует (и не только меня), я с удовольствием встану с ним рядом, если он меня возьмет. (I, 58)

(1994)

Я не рискую заниматься политической деятельностью, потому что всегда хочу говорить то, что думаю. К сожалению, политические деятели вынуждены порой говорить не то, что думают, а меня это не устраивает.

Что же касается моих планов, то меня бы удовлетворила возможность говорить то, что я думаю, без того, чтобы то, что я думаю, немедленно реализовывалось, сбывалось, превращалось бы немедленно в какие-то результаты.

Я хочу, чтобы меня слышали или хотя бы прислушивались… (I, 64)

(1995)

Почему я пришел в политику?

Да просто понимаю, что только так могу быть услышанным сегодня в моих тревогах и опасениях. Нет у меня никаких партийных соображений. Я русский человек, приверженный родной культуре и истории. Вот и вся моя позиция…

Кстати говоря, если верить Достоевскому, то он считал, что политика всего-навсего – любовь к Родине. Это я и исповедую…

Вообще, я не люблю политику. И не собираюсь ею заниматься. Я всегда говорю то, что думаю. И мне не нравится ходить в галстуке с утра. Я привык, что надо мной никто не стоит… Меня совершенно не занимает политическое фигурирование: вот он я, красавец, на трибуне.

Я не собираюсь также писать законы, по аграрной реформе например. Хотя у меня есть по этому поводу своя гражданская позиция. Я не умею писать законы. Меня интересует прежде всего защита культуры, наших исторических памятников… (II, 29)

(2005)

Интервьюер: Вообще Вы довольно часто высказываетесь на политические темы.

Я, поверьте, реально к себе отношусь и не преувеличиваю своего влияния на процессы.

Когда спрашивают мое мнение, я его высказываю… (II, 49)

(2010)

Интервьюер: Есть люди, у которых масштаб личности больше, чем профессия. Их обычно не любят, с ними воюют, и, по-моему, это как раз ваш случай. Но раз для кино масштаб великоват, могли бы Вы, например, армией командовать? Или даже страной руководить?

Нет. То есть мог бы, наверное, но мне это неинтересно.

Политика не терпит созерцательности. Мережковский сказал: «Герой – поэт действия, поэт – герой созерцания».

Так Вы герой созерцания?

Ну приходится быть и героем действия, когда снимаешь картину масштаба «Утомленных солнцем – 2». Но мое самое любимое занятие – наблюдать за людьми в кафе. Там, где меня никто не знает, за границей где-нибудь. Гадать, кто эти люди, о чем они говорят, куда идет эта женщина, что за мысли у нее в голове… Самому приходят мысли, которые особо не озвучишь… Из этих наблюдений многое можно затем использовать в работе.

А теперь представьте себе полководца или политика, который часами разглядывает людей в кафе… (I, 144)

Политические партии и движения

(2003)

Вопрос: Какую партию Вы поддерживаете?

Я сам себе партия, и этим горжусь. (I, 93)

(2007)

Вопрос: Как думаете, где больше ваших единомышленников? В стане Бориса Грызлова? Или, может, в ЛДПР?

У меня, брат, профессия другая, и голова занята не поиском отличий в партийных программах, а тем, как в пасмурную погоду лучше снять солнечный день. Да еще – нужно посчитать, сколько немецких танков понадобится для сцены боя… (II, 59)

КПРФ (Коммунистическая партия Российской Федерации)

(1996)

Теперь об общей картине выборов < в Государственную думу, 1996 года>.

Я был убежден, что победят коммунисты. И это естественно сегодня. Я думаю, что это последняя, может быть, предпоследняя их победа.

Объясню почему.

Я ничего не имею против коммунистов, особенно против тех, кто вынужден был вступать в ту партию, играть в их игры, чтобы учить детей, чтобы заниматься наукой и так далее. Но я против большевизма, против безбожия и беспамятства.

Нынче победила партия, представители которой находятся в наиболее тяжелом положении. Это партия пожилых людей. Сегодня победила партия людей уходящих. Эти люди требуют государственного отношения к себе. Переделывать их, перестраивать, пытаться ввести в новое русло жизни, объяснять им, что это хорошо, а это плохо – бессмысленно, не нужно и безбожно. Они прожили свою жизнь, они сделали все, что необходимо сделать. Сделали все, что от них зависело.

Но все они во многом были обмануты… (I, 66)

НДР (Наш дом – Россия)

(1995)

Я пришел в движение «Наш дом – Россия», чтобы помочь удержать ту стабильность, которая позволит мне снимать то, что я хочу, а зрителям – свободно выбирать и смотреть то, что им нравится.

Повторю: я согласен с Черномырдиным и другими здравомыслящими людьми, что сегодня радикальные перемены в стране приведут к насилию и крови. (II, 29)

(1995)

Когда я получил предложение Черномырдина вступить в это движение и принять в нем участие, я попросил его сначала меня выслушать…

Сорок минут я высказывал то, что думаю по поводу происходящего в стране. На что он после этого сказал, что полностью разделяет мою точку зрения, и попросил принять участие в движении.

Но и тогда я не сказал – да.

А поехал в Свято-Данилов монастырь, где два с половиной часа беседовал с одним из высших иерархов нашей церкви. И только получив благословение, я пошел на этот шаг и совершил этот поступок как гражданин.

Так что в данном случае моя совесть абсолютно чиста, и я не совершил ничего, что противоречит моим представлениям о происходящем. Это раз. А во-вторых, за моей спиной стоит вера моих предков, поэтому я себя спокойно и уверенно чувствую. (V, 4)

(1996)

Я принципиально пришел в НДР…

В нашем движении существуют люди, которые пытаются что-то делать и делают. Но на основании эволюционных реформ, а не революционных…

У меня есть надежда, что устанавливается стабильность. Когда мы вели избирательную кампанию, то выбрали путь для себя – без оскорблений. Никто из нас, выступавших, никого не оскорблял, не обижал, не хватал за лацканы, не уличал ни в чем. Мы вели себя так, как, полагаю, должно вести себя движение, стремящееся к стабильности…

Идет сложный процесс. Он требует покоя. И требует руки – определенной, направляющей. Но не руки, которая будет инакомыслящего пригвождать к стенке, а руки, которая будет помогать тому, что здорово.

Здорово – для страны и народа… (I, 66)

(1999)

Как только я начинаю что-то говорить о политике, мне сразу же говорят: вы метите на какой-то высокий пост…

Вы, наверное, знаете, что я помогаю НДР. Но у меня нет никаких политических амбиций, в Думу я не собираюсь. Я надеюсь, что моим коллегам там будет сопутствовать успех и что они правы.

Хотя они и в меньшинстве… (I, 78)

ПРЕС (Партия российского единства и согласия)

(1993)

В выпуске вашей газеты <«Вечерний клуб»> от 13 ноября я с сожалением обнаружил свою фамилию в списке кандидатов в депутаты Государственной думы от Партии российского единства и согласия.

На конференции по случаю учреждения Земского движения на вопрос корреспондентов по поводу моего выдвижения в Думу я ответил, что переговоры о вступлении в ту или иную партию, а тем более о депутатстве со мной не велись.

Информация прошла по каналам ИТАР-ТАСС и была опубликована в ряде газет. Поэтому наличие моего имени среди претендующих я рассматриваю скорее как недоразумение со стороны редакторов, готовящих этот выпуск газеты, нежели злой умысел.

Как председатель президиума Российского Фонда Культуры, находящегося вне политических баталий и партийных интересов, я не вижу возможности считать себя принадлежащим к той или иной политической партии, тем более сегодня. (I, 55)

Справедливая Россия

(2011)

Интервьюер: Разговоры о том, что Вы можете стать лидером «Справедливой России», не имеют под собой основания?

Как можно стать лидером пустоты?

Быть лидером нуля – это мазохистское занятие. У меня есть намного более интересные занятия, чем делать из нуля что-то. (XV, 51)

ПОЛИТИКИ

Будущие политики (1993)

И как бы наугад или, наоборот, вполне осознанно, зряче ни экспериментировали реформаторы, как бы коллективно ни суетились в поисках нового вожделенного кумира толпы интеллектуалов – истинная, сокровенная суть России была, есть и будет в ее Вере, ее Надежде, ее Любви.

И только те политики обретут силу и мудрость, которые поймут, почувствуют это душой, чья деятельность по-настоящему будет, как ни банально это звучит, освящена любовью к людям. Не пребыванием в том или ином месте, когда там вспыхивает забастовка, или взрывается очередная шахта, или возникает необходимость заручиться поддержкой местной элиты, а сердечной неотступной любовью к сирым бабам, надорвавшимся на строительстве социализма, к износившимся в войнах и трудовых битвах работягам-мужикам, ко многотерпеливой «разночинной» земской интеллигенции – ко всем людям земли нашей, которые заслужили лучшей участи, чем та, что имеют сегодня.

Пока такого политика я на горизонте не вижу… Но он обязательно появится из тех, для кого Россия – не место прописки, а земля, которая называется Родиной. (I, 53)

(1995)

Не вырос еще тот, кто может сменить существующую власть.

Нет лидеров, которые бы не голосовали на партсъездах и не обкатывались в обкомах и горкомах. И потому – смену нужно готовить последовательно и спокойно, а не разыгрывать власть на «орла-решку» или уступать ее тому, у кого голос громче или дубина толще… Если мы хотим уйти от разрушительного большевизма, сегодня нужно обеспечить хоть какую-то стабильность…

Я за просвещенный консерватизм.

Если сегодня удержать ситуацию, можно вырастить и воспитать тех, кто придет нам на смену. (II, 29)

Сегодняшние политики

(1992)

Политики сегодня в массе своей одномерны.

Это – технократы, умеющие логически мыслить и просчитывать варианты, отбрасывающие такие «иррациональные» понятия, как совесть, нравственность, любовь…

Умение просчитать «все и вся» – это на сегодняшний день, возможно, и благо, но нечто иррациональное. Моя многим уже поднадоевшая «культурная рефлексия» подсказывает мне, что сегодняшнее благо неизбежно обернется завтрашним неблагополучием и еще одной трагедией, если планируемые экономические реформы (технократически выверенные и математически безупречные) будут опять лишены гуманитарного содержания. Если реформаторы вновь «забудут», что речь идет не об абстрактных моделях, вариантах или программах, а о конкретном человеке, связанном (пока еще) кровными узами со своей историей, религией, землей… (I, 42)

(1995)

Политики?

Они строят свою политику на основе «вместо». То есть – вместо этих будем мы! А мы говорим – вместе.

Вот одна буковка меняется в слове, но от замены этой буковки зависит – кровь или не кровь в стране, вера или не вера в стране, стабильность или не стабильность в стране, покой или не покой в стране… (V, 4)

ПОМОЩЬ

(2007)

Видя, что помощи ждать не от кого, я сто тысяч долларов из личных средств положил на специальный счет в банке с письменным обязательством, что накопления от процентов могут использоваться лишь на помощь нуждающимся коллегам.

А помимо того уже более полумиллиона долларов потратил на лекарства, операции, ремонт квартир, издание теоретических книг и сценариев тех членов Союза, кто ко мне обращался за помощью.

Всему этому есть документальные подтверждения.

Заметьте, я об этом не говорил, пока оскорбительные подозрения не переполнили чашу терпения. И что же? Стоило обмолвиться, как меня тут же публично обвинили в нескромности.

Но, господа хорошие, если уж на то пошло, я предпочитаю такую «нескромность» вашей «скромности». Видимо, из-за этой деликатности никто из вас копейки не положит в копилку сообщества. Лекарства больной Нонне Мордюковой покупаете не вы, и в больницу не вы ее устраиваете. Вас хватает лишь на то, чтобы в программе «Время» всенародно выразить ей сочувствие.

А почему бы классику отечественного кино Эльдару Рязанову не взять да и не отстегнуть хоть что-нибудь от подаренного Юрием Лужковым и ведущего коммерческую деятельность клуба имени себя любимого больным и нуждающимся коллегам, со многими из которых Эльдар Александрович работал?..

А может, президент гильдии продюсеров господин Досталь, имеющий, по его же словам, личный годовой доход около семи миллионов долларов, нам подсобит?

Да Господь с вами! Скромность не позволяет!

Проще поливать грязью Клима Лаврентьева, который тянет на себе социальный блок и занимается всем – от больниц и санаториев до организации похорон. Легче в истерическом запале называть с трибуны одного коллегу «сволочью», другого «сатрапом», а третьего «кучером и погонялой».

И уж совсем легко нападать с обвинениями на Мишу Пореченкова, которого я пригласил в Союз и который пробыл на новом месте всего полгода. И он их не устраивает. Молодой, талантливый, энергичный и популярный.

Почему же?

Ярость и зависть слепы, они на подсознательном уровне, не поддаются объяснению и логике, они как данность. (II, 56)

ПОПУЛЯРНОСТЬ

(1984)

Популярность таит в себе коварный вирус самообмана.

Логика развития болезни очень проста. Первое: «Почему отмечают мое нынешнее поражение, когда у меня такие-то и такие-то заслуги, титулы?» Дальше: «Хорошо. Пусть у меня на сей раз не получилось, но вон у того-то и того-то еще хуже?!» И наконец, спасительное: «Да, моя картина (пьеса, книга) не является этапом в развитии искусства. Но ведь всем понятно, что сделал я ее потому-то и потому-то».

На так называемые объективные, посторонние причины сваливать вину, как известно, удобнее всего. Несколько поблажек самому себе, и ты попал в замкнутый круг самообмана, куда попасть легко, а вырваться почти невозможно. И вот уже ты не ждешь, а просто требуешь поблажек к себе от всех других.

И происходит постепенная необратимая подмена истинного авторитета авторитетом положения, завоеванного человеком однажды или доставшегося ему в силу каких-то обстоятельств.

Так случается порой с главными режиссерами театров, которые продолжают оставаться таковыми годами. Вроде все всё понимают, а вслух говорить об этом не принято… (II, 7)

(1986)

Вопрос: Как Вы относитесь к популярности, своей и чужой?

Важна не сама популярность, а отношение к ней.

Я глубочайшим образом убежден и хотел бы, чтобы это убеждение не покидало меня как можно дольше: человек, если у него есть какие-то способности, не должен ощущать себя их хозяином.

Он только проводник.

Если он начинает использовать то, что ему дано, чтобы слаще есть и мягче спать, однажды он может проснуться бездарным.

И что самое страшное – он об этом знать не будет… (II, 13)

(1991)

Интервьюер: Вам еще не надоела популярность?

Отношусь к этому как к специфике профессии.

Как и у каждого явления, у популярности есть две стороны – тебя могут пропустить без очереди и могут не пускать, требуя автограф. Одно приятно, а другое утомительно, но это результат одного и того же…

Вообще я считаю, что очень важна самоирония, она даже важнее, чем ирония по отношению к другим. (I, 37)

(2001)

Я глубоко презираю моих коллег, которые всю жизнь работают на то, чтобы их узнавали, а потом тяжело вздыхают и поднимают глаза к небу, когда у них просят автограф: «Ну хватит!..»

Гад! Ты на это работал всю жизнь! Если ты сегодня выйдешь на улицу и тебя не узнают, ты застрелишься! Стой и работай! Эти люди не виноваты, что ты устал! Они должны быть убеждены, что ты их знаешь так же, как они тебя знают. Это психологический эффект, это обман, человек, который тебя знает, он убежден, что и ты его должен знать.

Не обманывай его! Не разрушай этой иллюзии, ты на нее работал… (V, 6)

(2003)

Когда в ресторане пьяная компания проявляет ко мне бурное внимание, я, конечно, могу ее жестко проигнорировать, сказав: «Извините, я занят». Но когда люди, которые действительно любят меня, просят автограф или сфотографироваться, я никогда не отказываю. Другое дело – я не даю автографы в церкви и не расписываюсь на деньгах.

Да, бывает, внимание надоедает, раздражает. Но, в конце концов, ты сам этого добивался. И если человек тебя знает, нельзя унижать его отношением: «А ты вообще кто такой?»

Это пошло!

Если ты что-то делаешь для того, чтобы тебя люди любили, надо и со своей стороны любить людей.

И это не пустой звук. (XII, 9)

(2003)

Интервьюер: Скажите честно, когда Вам в последний раз доводилось просто так погулять по городу?

Печально, но я не помню. Лет десять назад, наверное.

И как?

Это страшно. (Не поймите меня превратно: мол, Михалкова популярность замучила.) Я почувствовал себя беззащитным. И сейчас я ужасно жалею, что не вернуть те времена, когда можно было просто сидеть и пить с друзьями пиво в обычной кафешке.

Мои самые счастливые годы прошли в институте, когда мы жили в одной коммунальной квартире с Сережей Никоненко.

Значит, трудно быть Никитой Михалковым?

Быть легко. Стать трудно. (I, 95)

ПОСТ

(2004)

Вопрос: Скоро время Великого поста, Вы его соблюдаете?

Не по самому строгому монастырскому чину, но соблюдаю.

Хотя работа иногда преподносит сюрпризы. Помню, мы снимали сцены Масленицы для «Сибирского цирюльника» под стенами Новодевичьего монастыря в Чистый понедельник. В монастыре колокола звонят, а у нас – фейерверки, музыка, гулянья. Неудобно. Пошел к владыке. Он мудрый и понимающий человек. Простил, ведь кино – это мое послушание.

А один из самых мною почитаемых русских святых, Серафим Саровский, говорил: «Паче поста и молитвы есть послушание, то есть труд». (I, 104)

ПОТРЯСЕНИЕ

(2010)

Вопрос: Высоцкий целью своего творчества и в кино, и в театре, и в песне ставил человеческое волнение, считая, что только оно может помочь духовному совершенствованию. А какую цель перед собой ставили Вы, снимая фильм <«Утомленные солнцем – 2»>?

Я совершенно согласен с Высоцким, только я бы усилил на сегодняшний день эту точку зрения. Сегодня мне нужно в определенном смысле человеческое потрясение – потрясение в кино как бы прежде, чем это потрясение, не дай бог, коснется нас в жизни.

Мы потеряли иммунитет. Нам хочется приятного, мы окружаем себя комфортом во всех смыслах этого слова, кто может и кто не может. И мы окружаем себя, забывая о том, что, если взглянуть на наши сегодняшние, сиюсекундные человеческие проблемы, о которых нам говорит телевидение, допустим, и если мы сравним это с тем, что пришлось испытать людям в 1941 году, они становятся ничтожными, абсолютно ничтожными. Поэтому для меня вот это внутреннее содрогание, что ли, от того, что пришлось пройти этот быт войны, намного важнее, чем победные фанфары…

Вы знаете, как говорил гениально Бергман (я не гарантирую точность цитаты, но смысл такой): искусство должно потрясать, попадая в сердце и душу, минуя промежуточную посадку в области интеллекта. Вот это для меня очень во многом как бы цитата желаемого. (VI, 9)

ПОЧВЕННИЧЕСТВО

(2001)

Я убежден, что почвенничество – это основа любого просвещения и любой политики для России.

Использую этот термин несколько в ином смысле, чем тот, который традиционно прочитывается. Для меня – это все, соприкасающееся с почвой: культурной, исторической…

Если истоки просвещения, политики, реформ черпаются в почве, они полезны и эффективны. (I, 81)

ПОШЛОСТЬ

(2004)

Когда у Антона Павловича Чехова попросили одним словом объяснить, что происходит в государстве Российском, он ответил: «Пошлость».

А ведь какое точное слово, правда?! Оно даже по буквосочетаниям такое, да?

Пошлость – мерзкая такая ассоциация звуковая.

Происходит пошлость…

Когда ансамбль Александрова в фуражках, в погонах, в офицерской одежде поет «Гоп-стоп» – это пошлость! Когда они поют с Борей Моисеевым – это пошлость! Я не против Бори Моисеева, но должна быть зона Бори Моисеева и зона ансамбля Александрова. Если бы покойный

Александров узнал и посмотрел бы, он бы поднялся из гроба с автоматом Калашникова, чтоб прекратить то, что он начал много лет назад! (V, 18)

ПРАВДА

(1992)

Правда, любая правда (жестокая в особенности) без любви есть ложь… (I, 45)

(1998)

Мы долгие годы жили во лжи, и среди картин замечательных было огромное количество картин, которые были лживы, говорили неправду, но помогали этим жить.

Но «Летят журавли», «Баллада о солдате» – правда. Романтические картины 1941-го – правда. И, что самое главное, люди, делавшие эти картины, имели сострадание.

Сегодня убивают на экране тысячи людей. За последние пять лет – я не помню точной статистики, – но из сделанных трехсот пятидесяти картин – более четырех тысяч убийств на экране. А ведь мы живем в стране, где был писатель, который написал шестьсот страниц о том, как молодой человек убил старушку. И весь роман (шестьсот страниц!) – это то, что происходит с человеком, который посягнул на чужую жизнь…

Да, замечательная, мудрая мысль – жестокая правда без любви есть ложь. (VI, 1)

ПРАВООБЛАДАТЕЛИ

Российский союз правообладателей (РСП)

(2013)

Интервьюер: Как родилась идея защиты интеллектуальной собственности правообладателей? Каковы были предпосылки?

В нашем обществе существует довольно большая несправедливость, связанная с тем, что авторы и исполнители, чьи произведения активно используются, ничего не получают. Это стало своего рода «доброй традицией», которая, в известной степени, развратила пользователей: сами они никакой ответственности не несут, а авторы теряют полагающееся им вознаграждение.

Была предпринята попытка все это урегулировать, консолидировать и привести к общему знаменателю – таким образом, чтобы ответственные люди помогали авторам получать причитающиеся им выплаты. Желающих заниматься этим возникло много, однако большинство думало не столько об авторах и исполнителях, сколько о тех возможностях, которые перед ними открываются. Для нас же принципиально важным представлялось сделать все совершенно прозрачно, открыто. Провели собрание, на котором был принят Устав, разработаны основополагающие принципы деятельности. На роль председателя была предложена моя кандидатура, ее поддержали единогласно. Свою задачу я вижу в том, чтобы все это носило цивилизованный характер, а главное – делалось справедливо.

Конечно, не бывает так, чтобы остались все довольны. Порой кому-то кажется, будто он получает недостаточно, обойден вниманием. Но каждое решение имеет законную основу, все подтверждено документами. Некоторые люди очень наивно, несправедливо, а иногда и заведомо клеветнически считают, что создание РСП – это либо моя инициатива, либо чья-то еще личная заинтересованность. Почему-то никто из этих людей не удосужился поинтересоваться требованиями закона, Гражданского кодекса. А существование и деятельность РСП – это именно требование закона. Более того, задолго до его вступления в силу у нас аналогичные системы защиты правообладателей много лет успешно работали в подавляющем большинстве цивилизованных стран.

Закон имеет под собой как сугубо юридическую, так и защитительную основу. И за его невыполнение придется нести серьезную ответственность, вплоть до уголовной. Для меня это гарантия того, что люди, которых мы уважаем, доверившие нам такую ответственность (за что я им очень благодарен), будут уверены: что заработали, заслужили, то и должны получить.

А почему столь правильное и благородное начинание, в принципе, может встречать неприятие со стороны некоторых СМИ, иных частных лиц и даже, в отдельных случаях, самих правообладателей?

У нас в армии была не совсем приличная, зато крайне выразительная поговорка: «В чужих руках… всегда толще». Бытует ведь мнение: «Скажи мне, где ты работаешь, и я скажу, что ты воруешь». Люди, которые пытаются нас опорочить, меряют других по себе. Они думают не о целесообразности и пользе дела, а о том, как сами, заняв это место, использовали бы его в личных корыстных целях. Мысль о том, что кто-то просто не способен воровать у товарищей, им в голову не приходит.

То есть налицо банальная человеческая зависть?

Да. Зависть, которая является двигателем всякого зла. В нашем обществе этот двигатель, к сожалению, очень мощный.

Почему замечательная идея – компенсировать творцам их труд – обрела осязаемые формы лишь два года назад? Что мешало обратить внимание на эту проблему раньше? Какие существовали препоны?

Дело в том, что я как раз два года назад и пришел в эту структуру. Меня пригласил занимавшийся тогда данной проблемой Сергей Федотов. Он подробнейшим образом обрисовал мне смысл, значение и механизм создаваемой организации, и для меня стало очевидно, что это преемник старого доброго советского ВААПа, Всесоюзного агентства по авторским правам, которое долго и успешно работало во благо отечественных творцов.

Посмотрев соответствующие бумаги и услышав веские доводы, я понял, что дело нужное, важное, и решил попробовать. Но у нас никогда бы ничего не получилось, если бы не было доверия к нам наших коллег, товарищей, тех правообладателей, кто доверил нам собственное благополучие. А их, поверьте, множество. В этом списке – ярчайшие представители творческих профессий, чьи имена составляют честь и славу российской культуры. Достаточно назвать Александру Пахмутову, Николая Добронравова, Андрея Эшпая, Эдуарда Артемьева, Юрия Башмета, Владимира Хотиненко…

Кстати, хотелось бы напомнить нашим оппонентам, что право на эту деятельность мы получили не благодаря административному ресурсу. Мы выиграли это право по конкурсу, в честной и тяжелой борьбе. Возможно, свою роль сыграло еще и то обстоятельство, что ни у кого, кроме нас, нет такой мощной, разветвленной сети в регионах. Что, на мой взгляд, очень важно, ибо гарантирует права людей, работающих вдалеке от центра.

Возможно ли начинающему творцу зарегистрировать свои права в РСП, если его вещи, в силу разных причин, известны только очень узкому кругу людей? Или для этого необходимо быть уже известным и состоявшимся в профессии человеком?

Одной из задач РСП как раз и является попытка помогать тем, кто только начинает свою деятельность, защищая их права. Наша работа не связана исключительно с теми, кто уже достаточно знаменит, а их произведения пользуются большой известностью, позволяющей получать отчисления. Человек может прийти к нам, зарегистрироваться, и соответствующие службы будут им заниматься.

Интеллектуальная собственность – тонкая материя. Ведь есть великие кинокартины и прекрасная музыка, а есть самопальные, сделанные, что называется, «на коленке» фильмы и наспех состряпанная при помощи компьютерной «мышки» музычка. Где проходит грань между подлинным искусством, которое должно быть вознаграждено, и любительщиной, имеющей целью срубить бабла?

Данный аспект в нашу компетенцию не входит. Мы не можем выполнять редакторские функции. Это ведь сугубо вкусовая вещь, как писал Островский: «Один любит арбуз, а другой свиной хрящик». «Мышкой» или не «мышкой» сделано, для нас не должно иметь значения. Если человек пользуется той популярностью, которая позволяет ему, защищая свои права, получать отчисления от исполнения собственных произведений, то наша задача – помогать ему в этом. Мы не вправе рассуждать таким образом: дескать, нам не нравится ваша музыка, и поэтому, несмотря на то, что вы должны получить деньги, отдадим их тому, кто нам нравится.

А вот состояние вкуса общества в целом – это проблема более серьезная, глубинная. Я бы приравнял ее к вопросам национальной безопасности России.

Известно, что помимо своих основных фукций РСП (на базе Национального фонда поддержки правообладателей) осуществляет общественную и благотворительную деятельность.

Об этом говорить еще рано – мы лишь начинаем набирать обороты. Но мы планируем активно заниматься благотворительностью, и эта деятельность опять же будет абсолютно прозрачна.

На данный момент уже помогли Министерству культуры приобрести архив Андрея Тарковского. Это было очень важно, потому что если бы он ушел за границу, то неизвестно, где бы в итоге оказался. По-моему, кстати, его хотел купить Ларс фон Триер. Но наследие вернулось в Россию и будет размещено в городе Юрьевец, в Доме-музее Тарковского.

Также у нас есть определенные идеи с молодежными фестивалями, всевозможными форумами, но до тех пор, пока мы четко не понимаем, чем располагаем, очень трудно планировать деятельность фонда.

Есть ли у РСП какая-то базовая стратегия развития, определенные планы на будущее?

Главным для нас является следующее: своей деятельностью дать понять людям, что существование таких организаций необходимо. Если общество все время будет жить мыслью о том, что кто-то частным образом собирает в свой карман деньги, мы станем заложниками развращенной лжи. В конце концов, всегда можно опровергнуть клевету с фактами в руках, продемонстрировать очевидные результаты. Но в атмосфере недоверия и зависти порой просто опускаются руки. Зачем мне всем этим заниматься, если так или иначе я вынужден выслушивать упреки и подозрения в свой адрес: мол, сам придумал, для себя собираю и все в таком же духе… Более того, это унижает не только нас, но и наших коллег, правообладателей. Поскольку они избирают свое руководство открытым голосованием, это их свободное волеизъявление, а не указка откуда-то сверху. Нужно уважать их точку зрения, а не отметать ее огульно, походя навешивая воровские ярлыки на тех, кого они избрали.

Основную задачу мы видим в том, чтобы отладить надежный механизм, который будет бесперебойно работать – вне зависимости от того, кто им руководит. Как хорошие часы на любой руке. Это должно стать залогом всесторонней защиты законных прав всех российских авторов. (I, 164)

ПРАВОСЛАВИЕ

(1994)

Говорят, что православие не уберегло Россию (от большевистской революции), а я считаю, что именно православие уберегло в этих условиях Россию.

Я не могу принять точку зрения Русской Зарубежной Церкви, которая взваливает на Русскую Православную Церковь, остававшуюся и в самые страшные годы в России, грехи за происшедшее. Выстоять в условиях запретов и гонений намного труднее, чем сожалеть об этих гонениях, находясь далеко, пребывая в безопасности.

Почему я так надеюсь на православную веру? А на что надеяться еще?! Есть ли какая-нибудь сила, которая на сегодняшний день может по-настоящему вселить в нас надежду? Где она?

Вера в героя, который спасет? Мы это уже проходили.

Главное, чтобы мы не занимались самоуничтожением. Я против того, чтобы православный священник освящал рестораны и казино, и это показывали бы по программе «Время», и против того, чтобы люди с лицами обкомовских работников тупо стояли со свечками, не понимая ни слова из того, что в храме говорят.

Я против всего этого, против превращения церкви в новый фетиш. Это раздражает народ, это вызывает усмешку, иронию, всеразъедающую ржавчину иронии. Я признаю иронию только по отношению к самому себе. Шутка по отношению к себе всегда спасает. Шутить над другими – занятие неблагодарное.

И все-таки почему я возлагаю надежду на православную веру?

Да потому, что все истоки русской культуры, все истоки русской традиции так или иначе, в корневом своем понимании завязаны на православии…(I, 64)

(1997)

Попытки учить русский православный народ христианству через английского переводчика по всем каналам телевидения, нашествие многочисленных, чуждых нашему народу сект свидетельствует о том, что западные идеологи лучше нас понимают главную силу и корневой источник могущества России.

Хорошо бы и нам понять, что любые реформы – политические, экономические, социальные – изначально обречены, если не учитывают национальный характер народов, их культурно-историческое своеобразие… (I, 68)

(1999)

Збигнев Бжезинский отметил: «Коммунизм разрушен, последним оплотом врагов Америки является православие»…

Почему?

Потому что православие на сегодняшний день, да и вчера, да и завтра – это единственная питательная среда, которая гарантирует русскому человеку и России бессмертие.

Принципиально важен вопрос: почему оно не исчезает? Почему, как трава сквозь асфальт, оно прорастает? Храмы разрушены, худые потолки. Но отдали храм приходу, еще не залечили, не починили – служба уже идет. Потому что это живая потребность нашего народа…

Сегодня происходит восстановление монастырей как оазисов культуры. Что такое монастырь для русского человека? Это было все: и обучение, и защита, и возможность спрятаться от врага…

На мой взгляд, самым главным является не помешать этому.

И в то же время мы должны оберегаться от тех, кто пытается использовать православие в своих политических интересах. Берегитесь этих людей. Как сказано: «Бойтесь напоказ молящихся». Потому что для них вера есть средство для достижения своих личных целей. Это кликушество, которое в результате приводит к разрушению внутренней духовной структуры православия…

Никогда Россия не сможет жить без того православного корня, которым питались поколения. Александр Невский не виноват в том, что не знал Карла Маркса. И тем не менее он был великим русским полководцем и великим русским святым.

Принципиально важно понять, что другой национальной идеи у русских быть не может. У нас это – самые простые вещи: труд, любовь, вера, благочестие. А далее – все по заповедям. И другого-то нет, и никогда быть не может, потому что Россия может существовать только в этой системе верховных координат.

Сегодня идет война в Сербии, но это не просто война против сербов. Это война против православия, против того, что на сегодняшний день является единственным оплотом духовности.

Вот почему мы должны быть бдительны, спокойны, глубоко дышать, мерно шагать и не суетиться.

И тогда все суетливые скажут: «А может быть, вы и правы». (VII, 1)

(2006)

Православие для русского народа – это и грамотность, и нравственность, и духовность, и основа отношений между людьми; православие – система координат, столь важная и нужная для человека и общества. Именно православие давало и дает людям ощущение равноправия, потому что все чувствуют себя равными перед нелицеприятным Богом.

Это – не призыв и не крик души, а констатация факта. (XV, 31)

(2006)

Господь так управил, что именно православие стало основополагающей религией России, которая по праву является единственным реальным мостом между Востоком и Западом…

Православная вера в России – из тех вещей, которые не исчезают, как бы их ни вытравляли. Можно выжигать веру каленым железом, можно сажать людей в тюрьмы, убивать священников, взрывать храмы. Но история нашей Родины показывает, что православие как основа нравственных устоев России – как травка сквозь бетон – все равно прорастет.

Православие сейчас благодаря России обретает второе дыхание, новую жизнь. А христианство на Западе уже не горячее: оно слишком привычно, слишком традиционно. Там все заканчивается семейным обедом у родителей на Рождество или открыткой на именины.

У нас – по-другому. (XV, 34)

(2006)

Интервьюер: Большинство ваших фильмов пронизано любовью к старому «бунинскому» быту дворянской усадьбы. В душе зрителя это вызывает сильный эмоциональный отклик, хотя для большинства это скорее лишь литературные ассоциации. Ведь большинство из них ходили еще в советскую школу и были воспитаны на романтике «комиссаров в пыльных шлемах», а не на подвигах преподобного Сергия Радонежского и не на образе неугасимой лампадки перед иконой…

Наверное, для большинства этот отклик действительно в первую очередь связан с литературой. Вместе с тем я глубоко верю, что есть вещи не исчезающие – как бы их ни вытравляли…

То есть Вы имеете в виду прежде всего русское православие?

Конечно. Притом не только ритуальную часть жизни в храме.

Я вообще сейчас говорю о православной культуре как таковой, о православной традиции. Следовательно, это то самое, бунинское. Нельзя представить себе того же Бунина или Шмелева без лампадки, которую Вы упомянули. Она была частью их жизни. А когда эту жизнь стали отнимать и разрушать, она стала основной частью их жизни: их болью, их страстью, их страданием…

Пока еще не было даже опасности истребления, об этой основе многие даже не думали. Как говорила одна из героинь Бунина, «я для тебя как воздух – без него не можешь, но его не замечаешь». И лампадка, пока горела – ее не видели. А вот когда она гасла – это замечали все. Это, наверное, и есть весьма точный образ православия: пока в силе, оно было как естественное дыхание. Но как только начинались гонения, сразу укреплялась вера, и сразу возрастало стремление вновь возжечь эту лампадку, так как без нее просто нет России. Вот и сегодня она горит с новой силой.

А как быть с таким вопросом: русская культура – это национальная культура, а православное христианство – наднациональная религия («во Христе нет ни эллина, ни иудея»). Как это сочетать?

Конечно, православие, даже русское православие, нельзя связывать только с кровью, только с национальностью.

Мы знаем из истории огромное количество примеров, когда татары принимали христианскую веру и служили русским князьям, воевали за Русь и за Россию. И немцы…

Здесь скорее обратная зависимость. Православие на нашей земле создало особый тип культуры, наше православие имеет особый вкус, что ли… Это все находится в почти неосязаемой сфере. Тот же Василий Васильевич Розанов очень точно это чувствовал. Посмотрит один русский человек на другого русского человека острым глазком – и все понятно. Вот чего невозможно с иностранцем. То есть посмотреть, конечно, можно, но не все будет понятно. А точнее, ничего не будет понятно. И дело не в нелюбви к иностранцам, а в том, что эта основа лежит вне рационального сознания: это метафизическая сфера жизни. Хотя, конечно, «загадочной русской душой» много и долго еще будут спекулировать – потому что это очень удобно для того, кто ничего не хочет делать.

И еще одно: православие, как мне кажется, это единственная религия, которая может примирить степь и лес. Поэтому Господь так управил, что именно православие стало основополагающей религией России, которая по праву является единственным реальным мостом между Востоком и Западом. Россия с одинаковой легкостью воспринимает и западную культуру, и восточную.

В детстве Вы вместе с будущими зрителями ваших фильмов ходили в советскую школу с ее «патриотическим воспитанием», вас учили, что советский – это звучит гордо. Вы в то время чувствовали себя патриотом? Если да, то патриотом чего: ушедшей России дома вашего деда, советской России или какой-то своей России?

Так сложилось, что я, как ни странно, имел редчайшую возможность не отделять одно от другого. Конечно, здесь сказалось воспитание мамы. Она была 1903 года рождения, на десять лет старше отца. Мама никогда не вступала в партию, всегда ходила в храм, у нее был духовник, дома висели иконы. Если возникали вопросы, отец говорил начальству: «Ну что вы хотите, она 1903 года рождения, пожилой человек».

Благодаря маме исповедь и причастие для меня были естественной частью жизни, хотя головой я понимал, что это редчайшее исключение, и был очень осторожен. Помню очень стыдную для меня историю, случившуюся на Пасху, мне было тогда лет двенадцать-тринадцать. В храме ко мне кто-то подошел и тихо на ухо сказал: «Крестимся-то под пиджачком!» Это была правда. Хотя вместе с тем это было такое чувство почти катакомбного христианства…

Поэтому, несмотря на такую «двойную» жизнь, для меня православие как таковое, культура исповеди и причастия были органичны. У большинства моих современников подобного опыта не было. И теперь, когда сброшены оковы и люди приходят в храм, многим не так просто обрести себя. Один молодой генерал ФСБ мне признался: «Когда я захожу в костел, буддийский храм или синагогу и чувствую себя там туристом, это нормально, мне большего не надо. Но когда я понимаю, что в православном храме я стою и ничего не знаю, что и здесь я турист, мне тяжело. Но не могу просто так осенять себя крестным знамением. Я должен знать, понимать, чувствовать, зачем это делать, но меня не научили. Я ведь служил не Брежневу или Черненко, я служил Родине. Защищал ее так, как я понимал эту защиту». И я понимаю, что это трагедия. Обретение веры для таких людей – весьма мучительный процесс. Но сегодняшний их приход в Церковь – это серьезное дело. Я убежден, что те, кто пришли и не отступили, кто, вопреки возрасту, вопреки своему всему воспитанию пытаются воспринять и воспринимают истинные ценности русского православия, – это люди, совершившие серьезный подвиг. И это и есть то молодое православие, о котором я говорил.

А много сегодня таких?

Очень много. Я могу называть и называть имена. И даже среди тех, кого нередко несправедливо называют «подсвечниками».

И когда Вы приезжаете, скажем, в Дивеевский монастырь 1 августа и встречаете там немало чиновников, политиков и бизнесменов, Вы думаете, что большинство из них искренне стараются понять и почувствовать радость литургии?

Я совершенно убежден в том, что те, кто пришли туда не для того, чтобы повидать губернатора, приезжающего к трапезе, и не для того, чтобы повидать начальство, а прошли крестным ходом или пришли с утра, отстояли службу, чтобы потом приложиться к открытым мощам батюшки Серафима, – даже если они не воцерковлены по глубинному счету, они находятся на пути к этому.

И я их путь очень уважаю и ценю. (II, 55)

(2012)

Вопрос: 1 февраля 2012 года участницы группы Pussy Riot осквернили храм Христа Спасителя. Что Вы по этому поводу думаете?

Я думаю, что сегодня православие – одна из самых молодых религий, молодых по энергетике, потому что никто не испытал того, что пришлось пережить Русской Православной Церкви в последний век. Но вот это истребление ее, которое, казалось, было абсолютно окончательным, не состоялось. Своим прорастанием, как травинка сквозь асфальт, Церковь доказала, что истребить ее не удастся. Недаром Бжезинский где-то, когда-то сказал, что коммунизм разрушен, теперь осталось разрушить русское православие. Потому что коммунизм был сдерживающей силой, вооруженной силой, активной силой, которая не давала проникнуть в то, что было непривычно (хотя своими же руками Православную Церковь уничтожала), и когда коммунизма не стало, то последним оплотом русского кода, генетического кода, русского ключа осталось православие.

И сейчас, конечно же, совершенно явно совершается эта атака, чтобы сразу со всех сторон – раскачать и расколоть. Я очень люблю и часто повторяю одну фразу Грибоедова про декабристов: колебание умов ни в чем не твердых. Пока эта вера наша не стала всеобъемлющей, как это было в прошлые века, конечно же, неверам хочется ее выдавить и раздавить, потому что это колебание умов ни в чем не твердых, которые все подвергают сомнению и обработке. Это один из путей разрушения нас как нации. Конечно же, прощение, конечно же, гуманность православия, то, о чем сегодня усиленно с другой стороны нам твердят: ну вы же православные, ну а как другую щеку подставить, и так далее… Но тем не менее в минуты опасности Сергий Радонежский дал в руки монахам мечи, что само по себе нонсенс. Это противу всяких правил монашеской жизни, но он дал им в руки мечи и послал их на Куликово поле. Он послал их как воинов Христовых. Поэтому я считаю, что мы должны понимать значение происходящего и никак не преуменьшать его. Его не надо преувеличивать и превращать в собственный страх, но и преуменьшать его нельзя. Вы понимаете, сбережение веры – оно требует иногда усилий больших, чем просто молитва. Покаяние, великая вещь покаяние, оно не является покаянием, если оно, после того что сделано, выражается только в короткой записке, вывешенной в Интернете. Покаяние – это значит человек понимает, что он сделал, и перед всем честным народом говорит: я виноват, или я виновата, я не понимала, что делала, я прошу меня простить. И за этим может следовать и прощение, но только после покаяния. Нельзя спекулировать гуманизмом и использовать основы православия – прощение и милосердие; нельзя этим пользоваться настолько, чтобы в результате тех, кто так или иначе призван прощать и призван призывать верующего к покаянию и прощению, доводить до состояния бессилия. «Мы не можем этого сделать, потому что мы всех прощаем…» Это не позиция, это неправильная позиция. Мы должны защищать себя. Мало того, мы не только защищать себя должны, мы наступать должны! И дело не в том, чтобы насильно загонять палками в храм людей, а дело в том, что мы должны отвечать на оскорбления, с которыми как с провокацией выступают наши недруги.

Если ты выходишь на ринг с боксером, который сильнее тебя, и думаешь, что ты скомпенсируешь свою немочь тем, что против него возьмешь дубину, ты можешь быть очень жестоко избит, именно за это. Если ты выходишь «на ринг», ты должен знать – на что идешь. Ты даже можешь говорить, что хочешь, но там, где это не становится оскорбительным для тех людей, для которых православие является единственным оплотом, особенно сегодня. Если ты это делаешь, ты должен понимать, что тебя ждет наказание. Оно может быть. И не надо жаловаться, если ты идешь на это. Это же не малолетки, которых опоили и забросили, и они, когда отрезвели, с ужасом не знали, как им быть, и просили прощения, плакали и говорили: мы не виноваты, мы не понимали, что делали. Да, именно тогда можно простить и сказать: «Эх, девочки, девочки…» А когда с таким гонором пиаровским, с призывами к свободе личности, – ну что же, тогда получите и распишитесь… Знайте – на что вы идете. Это есть правило жизни.

Я думаю, что время печальной улыбки – оно прошло. Той улыбки, которая говорит: ну что же делать, вот так вот… Я даже думаю, что это в большей степени может быть прощено светскому человеку, которому, допустим, лень эту борьбу вести, или, допустим, он всего этого не читает, ему наплевать на это, или у него нет сил, и он говорит: ну что делать…

Сегодня последним оплотом является Церковь, и я очень верю в то, что власть это понимает. (XIV, 4)

«Православная партия» (2000)

Недавно я был на открытии памятника императору Николаю II в Тайнинском и в очередной раз испытал это чувство – «чужой среди своих».

(Меня всю жизнь словно преследует название моего первого фильма: как тавро припечатано.)

Понимаете, я очень ценю Колю Бурляева за его стоицизм, ценю и талант скульптора Клыкова, ценю многих других православных людей. Но я не понимаю, когда православные люди в православной стране ведут себя будто сектанты.

Православие – религия мирная. Оно призывало верующих на ратные подвиги только во время войн, когда нужно было собраться, взять в руки оружие и даже монахов послать на поле брани.

Но когда я вижу, что сегодня весь этот религиозный стоицизм оборачивается, по сути, созданием православной партии (ее членам даже выдаются значки), я чувствую себя «чужим среди своих».

Само словосочетание «православная партия» – дикое и, безусловно, антихристианское. Вера – это сугубо внутреннее богообщение, а Церковь – соединение людей духовное, не призывающее постричь всех под одну идеологическую гребенку.

Православное христианство – это вера большого народа, сильного и широкого, и негоже этому народу вести себя мелко и завистливо, демонстрируя сектантские комплексы.

Интервьюер: А главный враг православной партии – либеральная интеллигенция?

Тут не противостояние чему-то конкретному, а просто противостояние.

Существует одна замечательная театральная история, правдивая или нет, не знаю. Во МХАТе был актер, у которого волосы росли дыбом. И чего он только ни делал: брил их, носил берет, кепку, но они упрямо росли вверх. Наконец он плюнул на все и решил ходить так, как есть. Пришел в буфет, встал в очередь, а перед ним Борис Ливанов, который обернулся, увидел его и поздоровался: «Здравствуй, Коля». Тот гордо кивнул: «Здравствуйте, Борис Николаевич». Ливанов выждал паузу, потом опять обернулся: «Ты что, обиделся, что ли?»

Приблизительно то же самое хочется сказать и некоторым православным деятелям. Ну что такого случилось? Вы ведь дома, вы у себя. К чему же это сектантство? (II, 34)

Православие и социализм

(1992)

Ни в одной стране социализм не был тем, чем стал в России – религией, потому что при разрушении православия как столпа национального исторического самосознания (а оно основывалось на православной ортодоксальной идее), при вытравлении его, ниша эта не могла долго пустовать – «свято место пусто не бывает».

И очень своевременно православная идея заменена была идеей социализма, оказавшейся привлекательной хотя бы уже потому, что в ней люди увидели очень многое от христианских заповедей, и это действительно так.

Другое дело, что эти заповеди большевиками очень удачно перетасовывались…(II, 25)

ПРЕДАТЕЛЬСТВО

(2005)

Интервьюер: Что страшнее предательства?

Страшнее этого может быть только отсутствие Бога в человеке и отсутствие потребности в Боге.

Одиночество – это отсутствие потребности в Боге. (1, 121)

ПРЕДКИ

(2005)

Интервьюер: Вы из древнего дворянского рода, ваши прапрадеды осмысленно и целеустремленно строили страну, их никто не заставлял, не уговаривал, не агитировал служить – они сами придумывали, решали, кого куда вести. У Вас, наверное, это вызывает серьезные чувства?

Да, я горжусь тем, что мои предки много сделали для страны.

Одно из первых упоминаний о нашем роде есть в летописи XIV века. Два моих предка стояли на Куликовом поле, и оба выжили, кстати говоря.

Это вызывает у меня внутреннее ощущение причастности к истории страны. Это непередаваемое, горячее, живое чувство.

Входить в храм, куда ходили твои предки, видеть склеп, где их могилы. Когда приезжаешь в Тотьму – приятно думать, что твой предок был тотемским воеводой. Приезжаешь в Рыбинск – и выясняется, что твой прадед был последним предводителем ярославского дворянства…

Эта связь времен, на мой взгляд, носит характер метафизический в большей степени. Пастернак замечательно сказал: «Позорно, ничего не знача, / Быть притчей на устах у всех». И это не ложная скромность! Это, конечно, ответственность огромная.

Вот это все, когда в твоем роду Голицыны, Трубецкие, много всего намешано… Это больше является сдерживающим центром, нежели наоборот, когда «а во мы какие…».

«Во какие» – это участь как раз тех, кто не чувствует ничего, только декларирует. А для нас – собранность и самодисциплина. И осознание того, что играть в эти игры опасно. В том смысле, что если ты трезво смотришь на себя, то от сопоставления со своими предками можешь ужаснуться – тому, как ты деградировал, по сравнению с ними.

Не хочется даже думать об этом… (II, 49)

ПРЕЕМСТВЕННОСТЬ

(2005)

Я считаю, что преемственность для России – это единственный путь.

Преемственность!

Я монархист убежденный и убежден, что все равно для России лучшего нет. Понимаю, что мне сейчас скажут: «Да вы с ума сошли! Опять…».

Бог с ними.

Но я точно знаю, что, если не будет гарантий, что мы не будем все время менять лозунги и цвет знамен, мы не сможем нормально жить! (VI, 7)

ПРЕЗИДЕНТ И ПРЕЗИДЕНТСТВО

(1994)

Большинство людей, которые оказывались на этом месте, думали в первую очередь о том, как президентом стать.

Никто из них не думал, а как же перестать им быть?

Меня заинтересовал бы в первую очередь вопрос: зачем я туда иду? Что я должен сделать, чтобы достойно передать это место достойному, и самому уйти не вперед ногами, и не под зад коленом, и не с инсультом, и не в тюрьму. У тех же, кто рвется к президентскому креслу, одна задача – скорее занять его, а потом разберемся.

Потом не разберемся.

Ведь огромное число людей, которые пришли вместе с тобой, начинают, как снегоуборочные машины, грести под себя. Словом, вместо сытых, которых согнали, прилетели голодные, которые расхватают то, что осталось.

Поэтому передо мной этот вопрос никогда не стоял. Мое положение, мое имя, моя профессия, мои друзья, моя свобода мне намного дороже, чем лимузин, охрана, «девятка», дача, ядерная кнопка и все остальное… (I, 65)

(1996)

Сегодня президент может и должен твердо и решительно встать на сторону здоровых государственных сил, принять идеологию жертвенного служения и долга, взять под личное покровительство отечественную культуру и тем самым стать полноправным и единоличным представителем всего народа, жизнь и судьба которого Божией милостью даны ему в водительство.

А для этого, следуя завету русского патриота Ивана Ильина, должно считаться с двумя великими реальностями: с исторически данной Россией, только с ее целями и интересами; с верно понятыми и усвоенными аксиомами русского правосознания и государственности, взращенными в нас двухтысячелетним христианским опытом.

С этой точки зрения великая задача и главное задание президента России состоит в том, чтобы посредством преображения культуры возродить здоровый, изначально (не коммунистический!) государственный инстинкт России, которому чужды как противоборство гражданского общества и государства, так и вечно пребывающий парламентский кризис.

Гарантией процветания нашего общества является… братское служение: единение веры, чести и жертвенности граждан и президента. (I, 67)

(1998)

Интервьюер: Скажите прямо: Вы будете баллотироваться на пост президента России?

Мне все время задают этот вопрос. Я хочу, наконец, ясно объяснить, что я обо всем этом думаю.

Меня удивляет даже не то, что я как будто никаких поводов для таких вопросов не давал. Куда важнее другое – интонация. Знаете, об этом так примерно спрашивают: «Вы на фуршет в «Метрополь» пойдете? Завтра, к пяти? А в президенты пойдете?»

И никто так ставить вопрос не стыдится. Считается, что это вполне нормально – откровенно цинично относиться к президентской кампании, как к голой игре в карьеру. Деньги и рейтинги. Президентская кампания – самореклама, способ выбить какие-то льготы у власти, кому-то продать голоса, которые ты выдурил у избирателей.

Такой (торговый) подход к президентским выборам и со стороны прессы, и со стороны самого кандидата – он не просто циничный и постыдный. Он ужасно глупый. Ведь если даже здесь, даже на таком месте нет понятия «долг», даже здесь одна торговля, игра и кокетство, то на что же можно вообще в нашей стране надеяться?

Играемся в выборы. В законы. А в основе одно: «А что я с этого буду иметь?» Вот этот копеечный мальчишеский цинизм демократии – цинизм просто от недоумия. Он нас и погубит…

Так вот.

Я вообще-то давно уже мужчина взрослый. И к вопросу президентских выборов тоже отношусь вполне по-взрослому, без игр. Реклама мне, как понимаете, не нужна, а для шоу можно выбрать другую тему.

Президент страны должен быть и умным, и спокойным, и опытным, и волевым, и много еще других качеств у него должно быть. Но всему этому цена копейка, если главного нет. А главное – это одно: понимание, что такой пост – это не пьедестал для себя, любимого.

Быть главой государства – это служение. Служение не только народу и стране. Но и служение определенным принципам, идеалам, традициям, которые наверняка много старше, выше, много значительнее тебя. Ты – их слуга, их раб. Если у тебя нет понимания, что ты служишь, что ты – только звено истории, если ты этого не чувствуешь – не лезь. Будь кем угодно. Но быть главой государства у тебя нет никакого права. Ты только беду принесешь стране, да и себе в конечном счете…

А у Вас такое понимание президентства есть?

Для меня это религиозный вопрос.

Я бы решился на такое, только если бы чувствовал, что это угодно Богу, если бы мне это «приказал» внутренний голос; если хотите назвать иначе – моя совесть. (I, 72)

(2002)

Интервьюер: В «Сибирском цирюльнике» Вы сыграли царя, и я знаю, что ранее Вы имели некоторые претензии на пост президента. Эти два факта как-то связаны между собой?

Мне задавали подобные вопросы, на которые я отвечал: «У меня мыслей таких нет, но на все воля Божья!»

Как верующий человек, я допускаю любое изменение в моей жизни. Только и всего. С тем же успехом я могу оказаться, не дай бог, эмигрантом…

Мне очень симпатичен нынешний президент. Если нашему президенту интересно услышать мою точку зрения по той или иной проблеме, я абсолютно искренне ему ее высказываю. И это совершенно не значит, что я сижу и жду каких-то немедленных действий. Но мне дорого, что президент меня не только слушает, но и слышит.

И мне, в свою очередь, важно знать его точку зрения. Как режиссеру, как художнику мне особенно интересно психофизическое состояние человека, в руках которого сконцентрирована фантастическая власть в огромнейшей и величайшей стране мира.

Покуда президент руководит в стране, а не им кто-то.

А я пытаюсь быть ему полезен тем, что честно говорю то, что думаю.(II, 41)

(2007)

Я думаю, основное качество лидера страны – точное понимание дыхания этого огромного пространства…

Ощущение масштаба страны – одно из очень важных качеств. У нашего президента за восемь лет очень изменилось отношение к этому. Я просто это знаю, потому что откровенно общаюсь. Очень серьезная метаморфоза. Очень серьезная.

Я считаю, что это режиссура, по большому счету, только других масштабов. Других размеров, другого качества. А президент должен улетать на самолете во Владивосток и на велосипеде возвращаться домой, останавливаться, разговаривать с людьми, старушку за руку подержать.

Ощущение масштаба страны очень важно. (XI, 3)

(2008)

Когда президент моей страны, которая только-только начинает подниматься, выходит на трибуну в Мюнхене и смело говорит Америке: «У нашей страны есть свои интересы, и мы собираемся их отстаивать», – я испытываю гордость. И я вижу, что в зале сидят европейские лидеры, и чувствую, какие у них потные ручки, потому что они тоже так хотят сказать, только им страшно.

Мне это возвращает достоинство.

Надо быть больным, чтобы избирать того, кого ты не любишь и не понимаешь. Но если я почувствую, что то, чем я занимаюсь, не вписывается в какую-то параболу, я скажу: стоп, ребята, вот сюда не надо. Меня клеймили за «55» <фильм о Путине>. Но ведь после него я снял «12» – далеко не самую елейную картину для сегодняшней власти.

Я всю жизнь мечтал уважать тех людей, кто руководит моей страной. Не получалось! (I, 130)

(2010)

Вопрос: Если бы вдруг Вы стали президентом России, какими были бы ваши первые шаги?

Я отвечу словами одного из замечательных русских деятелей, не помню кого: «Всем оставаться на своих местах». Вот первая мысль, понимаете?

У нас в России в XII веке была замечательная летопись, в которой сказано, что что-то не получилось, потому что делалось с тяжким, звероподобным рвением. Мы все делаем с таким рвением. Мы пьем с таким рвением, мы боремся с алкоголизмом с таким же рвением и вырубаем лозу виноградную.

Поэтому человек, пришедший на место, тем более такое ответственное, первое, что должен сделать, – это чтобы действительно все остались на местах, а не разбежались, потому что страшно.

А потом уже надо принимать решение. (V, 24)

Будущий президент (1998)

Я убежден, в России наверняка есть человек, достойный этого во всех отношениях.

Возможно, он на виду, но ему еще предстоит выдвинуть программу, которую бы стоило поддержать. Возможно, его еще не знают, он молод и неизвестен, его надо искать и готовить. Но в любом случае для того, чтобы взять на себя этот крест, необходимы – душевное понимание и уверенность, что так думаешь не ты один.

Необходимо благословение Синода, ибо я убежден, что это будет человек православный. Наконец, он должен осознанно отказаться от строительства своей политики на отрицании предыдущей.

Задача того, кто занимает такой пост, – все время слышать и чувствовать народ. Триаду «православие, самодержавие, народность» не зря придумали! Самодержавие – ответственность Богопомазанника, православие – нравственная основа, народность – демократия. То есть когда самодержавие, стоящее на православии, являет собою прямую связь с народом. (I, 70)

ПРЕССА

(1984)

Вопрос: Как Вы реагируете на отрицательные отзывы прессы?

Часто привожу слова отца писателя Бунина, который говаривал: я не червонец, чтоб всем нравиться. Не хотел бы, во всяком случае, дожить до того, чтобы обо мне кто-нибудь отозвался: его даже не любить не за что…

Когда недобрые люди хотят тебя обидеть – ни в коем случае не обижайся, ибо, обидевшись, ты создашь благоприятную почву для зла, и оно тем самым будет вознаграждено.

До чрезвычайности дорожу своим и чужим правом быть неправым. Унизительно, имея собственную правоту, признавать во имя каких бы то ни было целей чужую логику, которую по совести своей ты принять не должен. Прекрасно ощущать себя равным среди равных на нашей прекрасной земле. По-моему, это единственное, что дает человеку бесстрашие.

Стараюсь прислушиваться к мнению тех, чьему вкусу доверяю. Бывает горько и обидно, когда по торопливости, и чаще всего именно из-за нее, выдаешь за результат свое намерение, а кто-то умный заметит это. Начинаешь злиться и злишься до тех пор, пока не находишь выхода.

А он – в следующей работе… (II, 7)

(1993)

Моя позиция: ребята, пишите, отвечать вам не буду по одной простой причине. Не хочу разговаривать…

Почему?

На это есть два ответа, две причины. Первая: если бы я мог повлиять на вас моим общением с вами, то я бы это делал. Но это невозможно. Вторая: если вы так много пишете, значит, вам это выгодно; если вам это выгодно, значит, в какой-то степени я вас кормлю, а с тем, кого я кормлю, мне разговаривать не обязательно.

Я найду людей, с кем мне интересно разговаривать… (V, 1)

(1994)

Более ста журналистов обратились ко мне по поводу картины <«Утомленные солнцем», получившей Гран-при Каннского кинофестиваля>. Среди них не было ни одного российского, если не считать Шолохова из Санкт-Петербурга… (I, 59)

(1998)

Пресса с маниакальной настойчивостью продолжает вести борьбу со мной. Это становится уже доброй традицией.

Мне обидно не за себя. Жалко людей, которым приходится все время читать вранье… (I, 74)

(2002)

О прессе?

Не обижайтесь, но я скажу: пресса многие десятилетия жила, засунув язык в задницу. (Причем кто-то засунул его в свою, а кто-то – в чужую.) Когда язык разрешили вынуть, выяснилось, что ничего хорошего при помощи его сказать уже нельзя.

Настоящая свобода – это независимость от любых суждений, а не оплаченное бесстрашие. Так же и в творчестве: главное – это свобода внутренняя. Иные режиссеры снимали свои лучшие картины, когда были несвободны. (I, 87)

(2003)

Вопрос: Как Вы относитесь к тому, что в прессе постоянно появляются комментарии: Михалков с семьей был там-то, сказал то-то, был одет так-то, съел то-то…

Часто в газетах пишут совсем не то, что я говорил. А заголовки: «Вельможа на побоище»! Это о том, что я якобы охотился в заповедных озерах, где перебил тысячи реликтовых гусей.

Причем ложь так круто замешена на фактах!

Или когда я из газеты узнаю, что я-де вчера на съемочной площадке (так там было написано) застрелил корреспондента. Я читал это своими глазами: будто у меня в руках был револьвер, заряженный холостыми, и когда корреспондент подошел ко мне, чтобы взять интервью, я в него выстрелил, а он, обливаясь кровью, упал…

Протестовать против такого бреда бессмысленно.

Когда меня спрашивают, почему я не подаю в суд, я говорю, что не позволю газете, которая с легкостью может выплатить штраф на скандале, связанном с моим именем, увеличивать себе тираж. (XII, 9)

(2004)

Сегодня модно и выгодно ругать Михалкова, обвинять его во всех смертных грехах.

Но я вас удивлю: чем чаще обо мне ложь и пакости пишут, тем больше я, Божьей милостью, прихожу к выводу, что я не зря живу, значит, я делаю что-то такое, что раздражает тех, кто хочет разрушать.

Поэтому я отношусь к этому равнодушно и даже с удовольствием… (I, 106)

(2005)

Известно, что нет пророка в своем Отечестве, поэтому у меня достаточно сложная жизнь, и сложное ко мне отношение. Раньше это мешало, а сейчас даже стимулирует, и я совершенно не намерен никому объяснять, какой я есть.

Если пресса из меня делает монстра, а потом сама его и боится, пусть будет так, это уже не моя проблема. Нравится иметь дело с уродом – имейте.

Не отвечаю на неправду, клевету и оскорбления в мой адрес.

Не могу сказать, что я – идеальный человек, но есть вещи, переходящие границы. Для людей с психикой более нежной подобное бывает трагичным. Достаточно много художников в нашей истории было убито негативным мнением о них. А потом выяснилось, что мнение это неправильное.

Есть, правда, такие люди, что, скажи они обо мне хорошо, я бы действительно оскорбился. (I, 118)

(2006)

Интервьюер: Ваш автограф стоит под известным письмом против желтой прессы. А ведь Вы нечасто становитесь объектом слухов и сплетен.

Ну почему же? Обо мне ходят сумасшедшие, бредовые слухи. Будто я… не хочется даже повторять.

Вы поймите: я не против того, чтобы про меня писали. Я – за ответственность. Я говорю: ребята, давайте мы будем на равных. То есть ты написал ложь, я доказал, что это ложь, ничем не подтвержденная, и ты или твое издание должны заплатить так, чтобы это реально было невыгодно. А когда максимальная сумма иска – сто минимальных окладов, то есть в тысячу раз меньше того, что получает журналист за этот заказ, какой же смысл мне судиться и еще пиарить своим именем их газету?

Вы никогда не судитесь с прессой?

Нет, никогда.

Пишите, ради бога. Подсматривайте, если вам интересно, подслушивайте. Я буду защищаться, окружу себя охраной.

Это такая игра.

Если вы написали и вы правы, я молчу – а что мне остается? Я на вас подал в суд, а вы выиграли. И уже в ответ подаете на меня иск за клевету…

И мы содержательно проводим время.

Если на кону, скажем, полмиллиона долларов, не говоря уже о репутации, есть смысл бороться.

Пресса теряет вес, превращается в сплетню – это неправильно. Это обидно. (I, 124)

(2011)

Интервьюер: В прессе периодически возникают истории, связанные с Вами. Например, писали, что для съемок «Утомленных солнцем – 2» Вы лес вырубили в Новгородской губернии, и экологи с Вами поссорились.

Послушайте, девяносто восемь процентов того, что обо мне пишут, – это чистой воды ложь. Не хочу разбираться в том, кто ее заказывает. Читайте, анализируйте, делайте выводы сами. Но для того чтобы не быть ввергнутыми в пучину вранья, очень рекомендую все-таки пытаться реально соизмерять то, что вы читаете, с тем, что вы сами думаете.

Ну как можно серьезно относиться к информации о том, что я вокруг своей усадьбы раскидал «бойцовских» змей, которые насмерть жалят любого вошедшего в лес?! Бред.

Или последнее: я был приглашен Поветкиным Сашей на бой. Он мне позвонил и сказал: «Знаете, у меня недавно умер отец. Я бы хотел, чтобы Вы приехали меня поддержали. Я Вам доверяю». И я поехал в Германию. И Cаша, слава богу, выиграл. И потом он пригласил меня на ринг. Я его обнял. И что пишут? «Уставший после боя Поветкин, как от мухи, отмахивался от зачем-то выпрыгнувшего на ринг Михалкова». На что расчет? На то, что это может меня задеть? Ничуть. Человек, измазавшийся в испражнениях собственной лжи, – единственный, кто продолжает с этим жить.

Но есть вещи, в которых замешан не только ты. И тут ты обязан отреагировать. Например, история с Японией. Это ложь и провокация: будто бы я сказал, что Бог наказал японцев. Я бы и не отвечал, если бы так не любил Японию и не получил бы совсем недавно замечательную награду – приз Акиры Куросавы, с которым я дружил и которого очень любил… (II, 69)

ПРИБАЛТИКА

(1990)

Почему с такой яростью разрушают сегодня все построенное в Восточной Европе, сжигая, круша памятники Ленину, расстреливают генерального секретаря правящей партии братской страны как собаку…

Значит, в этом что-то есть? Что-то не так!

Это касается и Прибалтики.

Я не хочу влезать по этому поводу в политические дебаты. Если люди глубоко убеждены, что так, как жили, жить не хотят – нужно к их голосу прислушиваться.

Другой разговор: как они хотят жить. Какая-то должна быть система расчетов. Когда вы пожили в гостинице, уходя, надо расплатиться. Сказать: «спасибо». Если что-то сломал – оплатить, если что-то стащил – вернуть или пойти под суд. Но это должно быть по-человечески сделано.

Почему Прибалтика хочет выйти?

Да потому, что жив менталитет людей, которые знают, что такое другая жизнь. Мы ее не знаем. У нас за спиной семьдесят лет. У них – сорок. Там еще живы люди, которые помнят, что такое рыночные отношения, свобода слова.

А мы отметили тысячу лет христианства на Руси и все еще учимся демократии! Пети Трофимовы… страна из петей трофимовых. Учимся. Вечные студенты! И экспериментируем. (I, 31)

(2011)

Интервьюер: Какие точки соприкосновения Прибалтики и России Вы видите?

Прибалтика никогда не была органична в составе СССР. В отношении Эстонии, Латвии и Литвы в 1940 году была совершена экспансия – этим и объясняется та прохлада, которая всегда чувствовалась в наших отношениях. Но на данный момент заинтересованность Прибалтики в России очевидна. Потому что возникло понимание: Европе ни Эстония, ни Латвия, ни Литва не нужны.

Знаете, есть политики, а есть люди. Я всегда чувствовал себя в Прибалтике как дома, и делить нам сегодня нечего. И я не вижу другого будущего, как взаимовыгодное партнерство. (XV, 63)

ПРИВАТИЗАЦИЯ

Приватизация памятников истории и культуры

(2003)

Интервьюер: А как, интересно, Вы относитесь к предложению Минкультуры передать в частные руки подлинные исторические, культурные, архитектурные памятники?

Плохо отношусь…

Если подобное случится, никто и никогда уже не сможет контролировать процесс, государство навеки потеряет все эти имения, дворцы, усадьбы.

Скажем, на наших глазах медленно, но верно разрушается уникальный Дом Пашкова. В бюджете нет денег на его реконструкцию. Отдать здание в частные руки? Допустим. Что получим в итоге? Имярек приватизирует дом, реставрирует фасад, а потом выкидывает уникальные библиотечные книги, устраивает жилье для себя и близких, ставит у порога дюжих охранников и привинчивает к дверям табличку: «Частная собственность. Вход посторонним воспрещен».

Меня такая перспектива совсем не радует… Но, мне кажется, паниковать пока рано. Вижу, что я не одинок, многие разделяют мою позицию. Это вселяет надежду. Главное, чтобы решение, как у нас нередко случается, не протащили тихой сапой с черного хода, чтобы не поставили всех перед свершившимся фактом. Будем следить, чтобы этого не произошло, хотя, с другой стороны, понимаю: нет таких преград, которые не могли бы взять башлевики.

Как Вы сказали?

Башлевики. Те, кто башляет…

К сожалению, степень коррумпированности в нашем обществе столь высока, что за деньги можно добиться принятия практически любого решения.

При этом верю: хотим мы того или нет, но в нашем мире существует некий не зависящий ни от кого механизм, позволяющий оставлять последнее слово за тем, что естественно, логично и правильно… (II, 43)

ПРИЗНАНИЕ

(2001)

Признание – крест тяжкий. Его нужно отрабатывать… Меня раздражают люди, из кожи вон лезущие, чтобы добиться популярности, а потом с томной усталостью жалующиеся на настырность почитателей. Человек не хозяин своего таланта. Он только проводник между Господом, одарившим тебя, и теми, кто этого не умеет. И потому терпи, трудись, неси свой крест, а не то однажды проснешься бездарным, а сам и знать-то не будешь, что дар у тебя отобран, потому что ты решил, что он твоя собственность.

В нашем деле нужно понимать популярность.

Признание – это когда каждый человек имеет право считать тебя своим знакомым, потому что он тебя знает и он убежден, психологически, что и ты должен его знать, раз он знает тебя.

Другой разговор, когда к тебе: «Эй, стой, поди сюда, давай дерябнем», – тут нужно извиниться и сослаться на занятость… (II, 36)

ПРИНЦИПЫ

(2001)

У меня есть четкие принципы, которым я всегда следую. И привнесенные извне обстоятельства мало что могут тут изменить…

Я стараюсь жить по толстовскому принципу: делай что должно, и пусть будет что будет.

И еще. Моя мама, Наталья Петровна Кончаловская, никогда не разделяла людей по принципу «кто есть кто». Она с одинаковым уважением и интересом (именно интересом!) разговаривала и с министром культуры СССР Михайловым, и с печником Давыдом, ибо человек есть не средство, а цель!

Надеюсь, мама и нас научила такому же отношению к людям. (II, 37)

ПРИРОДА

(1992)

Мне очень трудно выразить мой личный опыт общения с природой.

Это как любовь.

Счастливые любовные истории неинтересны. Разговор о природе оставляет во мне чувство беззащитности. В степи, когда я лежу на земле, или еду на лошади, или любуюсь закатом, я чувствую что-то неизъяснимое, что-то, что не выразить словами, огромную благодать. Нечто неосязаемое, просто ощущение радости жизни. Как неуловимый запах духов.

Может быть, запах лаванды… (II, 22)

ПРИСЯГА

(1992)

Я давал присягу.

Мой отец мне сказал, а ему его отец: «Михалковы на службу не напрашиваются, от службы не отказываются». Это очень точно… Это присяга. И ты должен соответствовать нравственному знаку. (II, 23)

ПРИТЧА

(2000)

Есть замечательная притча про двух отшельников, которую пересказывал Владимир Соловьев.

Отшельники, долгие годы жившие в пещерах, пришли зачем-то к первосвященнику, но он их не принимал день, два, три. Они трудились, молились. Все впустую. Деньги кончились, они что-то украли, поели, выпили и… оказались в постели с блудницей. Потом снова пошли к первосвященнику. Он их опять не принял, и они решили вернуться домой.

Один идет и рыдает, а другой насвистывает. Первый говорит: «Как ты можешь? Мы ведь крали, блудили…» А второй: «Ничего, ничего». В общем, пришли каждый в свою пещеру. Первый рыдал и сгинул, а другой до старости что-то чинил, строгал и молился.

Я не к тому это рассказал, что верующий может себе позволить грешить, так как потом можно покаяться, а к тому, что в этой притче есть такое живое, такое пронзительное понимание человека. Если ты православный христианин, то не можешь купить индульгенцию и таким образом рассчитаться за свой грех. Но если ты каждый день начинаешь с молитвы «Отче наш», то ты ощущаешь себя как неразумное дитя и уже на опыте знаешь, что тебя, как в любой семье провинившегося дитятю, отшлепают и накажут, но не бросят.

И в этом есть не самооправдание или, по крайней мере, не только самооправдание, а совершенно удивительное в самом большом смысле понимание Отеческой любви к тебе. (II, 34)

ПРОВИНЦИЯ

(2003)

Вопрос: Что Вы понимаете под провинцией?

Только то, что само слово означает, – удаленность от центра.

Чем дальше от центра, тем чище. В человеческом отношении. Я намного себя легче чувствую в самом забытом богом углу, где говорят по-русски, чем в столице… (XII, 9)

(2006)

Интервьюер: Вы не раз говорили, что чувствуете себя в провинции больше своим, чем в Москве…

Я Москву бесконечно любил и люблю. Вот сегодня ехал и радовался: какой потрясающий город! Дело не в том. Как вам сказать?

Вот недавно мы возвращались из Нижнего Новгорода. Ночь. Поздно. И мы проезжаем Печорский монастырь. Я говорю: «Давай заедем!» Время – одиннадцать часов вечера. Как вы знаете, с заходом солнца любой православный монастырь закрывается. Мы туда приехали. Постучали. Я назвался и попросил открыть. И нас пустили. Незнакомый мне отец игумен дал нам возможность приложиться к открытым мощам – главе преподобного Макария Желтоводского. И потом мы уехали… С этим ничто не может сравниться – никакие мирские радости и высокие оценки моего творчества, – ничто не способно встать рядом с возможностью приехать в любой русский монастырь, и тебе откроют дверь. Все. Точка. Понимаете?

Этот игумен ведь лично меня не знает, он относится ко мне не как к артисту Никите Михалкову, а как к православному человеку, который чувствует, а точнее, пытается чувствовать то глубинное и главное, чем живет дух русского монастыря. Я прекрасно понимаю, как далеко мне до духовной красоты и чистоты православного монашества. Но я чувствую силу и значение их подвига.

Я был свидетелем такого отношения к Вам в Дивеево, когда люди подходили не просто к любимому режиссеру Михалкову, но к своему, к православному человеку… который верует так же, как они, и тоже к батюшке Серафиму пришел…

Вот это по глубинному человеческому счету абсолютно стирает все, что может раздражать, мешать или давать ощущение твоей ущербности в социуме городской жизни. Когда ты понимаешь, что эти люди, которые никак от тебя не зависят и никак с тобой внешне не связаны, проявляют такое доверие… Ночью открыть монастырь! Сами понимаете, это очень много…

Я не люблю не Москву, а московскую тусовку, которая проводит жизнь внутри Кольца. Но когда ты испытываешь то, что испытал я в этом Печорском монастыре, то все это вообще перестает иметь какое бы то ни было значение. И это не сентиментальность, это и есть то самое глубинное состояние души, которое называется русской любовью. Это то, что каждое воскресенье объединяется литургией, что под куполом единого храма – духовного купола нации. То, что называется семья в общенациональном понимании. (II, 55)

(2010)

Провинция – самое дорогое, что есть у России.

Если говорить про несчастья правления Юрия Лужкова, главное из них то, что провинция потеряла любовь и уважение к своей столице. Потому что столица потеряла интерес к провинции. Забыла про нее – со всеми своими гигантскими бюджетами и возможностями. Очень надеюсь, что Сергей Собянин, человек, вышедший из русской провинции, попытается вернуть Москву стране и страну Москве. Возродить ситуацию, когда ты впитываешь в себя соки, не вытягиваешь последнее, а впитываешь и сам в ответ даешь. (XV, 46a)

Города провинциальной России

(1984)

Я два месяца провел в Костроме, побывал в Ярославле, Плёсе, Андропове. И должен сделать признание…

Мне давно не доводилось испытать такого чувства, с каким прожил эти шестьдесят с лишним дней. Счастливо ощутил себя частицей монолитного покоя просторов. Один человек (с которым мы стояли на набережной) сказал мне: «А это – наша Волга». Сказал «наша», а прозвучало «моя»…

И мне стало завидно.

Возможно, мое настроение объясняется и тем, что это – земля моих предков. Та точка на обширной географической карте нашей великой страны, что именуется малой родиной. С годами корни притягивают человека со все возрастающей силой…

Вот уеду, нырну в бездну суеты, но у меня останется светлая надежда. Что есть где в случае чего утешиться, подлечить душу. Что существует на белом свете земля, которая заинтересована во мне, как и я кровно заинтересован в ней.

Нуждаться в этой земле, восхищаться всем, что в ней прекрасно, сознавая все ее несовершенства, – это, наверное, и есть высшая форма любви.

И к человеку тоже… (II, 7)

(1993)

Настоящее желание помочь возрождению малых городов может выразиться только в личном участии каждого.

Мой недавний приезд в Елец как раз и был обусловлен таким вот желанием – понять, ощутить, чем конкретно я и моя Студия «ТРИТЭ» можем помочь. Несколько дней назад мы перевели пятьсот тысяч рублей храму Явления Елецкой Божией Матери. Вообще, средства, заработанные Студией, мы направляем на развитие конкретных русских храмов. Но отнюдь не из желания сказать: «Я это сделал». Главное знать, что я это сделал. Любая благотворительность – дело частное и личное. Как личная жизнь.

Когда же на милосердии делается бизнес, это перестает быть благотворительностью. Остается одно делячество, которое никогда никому не приносило утешения.

Если же и вовсе говорить о том, чего нельзя потрогать руками, то любое такое путешествие (в Елец ли, в другой город) для меня – аккумулятор, подзарядка. Больше скажу: я всерьез стал ощущать себя частью именно этой страны, лишь побывав в российской провинции. (I, 47)

(1994)

Ну а теперь по поводу малых городов.

Понимаю вашу боль по поводу их вымирания, но есть и другое. Я последние полтора года много езжу именно по малым городам. Вижу иногда в уродливой, китчеобразной форме возрождение своей собственной гордости. Это что-то невероятное: купец Мамонтов сегодня, в городе Городце, на свои средства поставил памятник Александру Невскому. Мало того что он поставил памятник Александру Невскому, но еще договорился с летчиками ближайшей воинской части, и те во время открытия этого памятника пролетели эскадрильей истребителей так, что образовали из МиГов форму креста. Все вместе – это что-то невероятное. Одновременно МиГи запускали ракеты. Это было апокалиптическое зрелище…

Главное, что в самом этом желании (пусть оно уродливое, пусть оно безвкусное, пусть что угодно) зафиксировалась цель – поставить памятник, а не открыть магазин…(I, 64)

Российская провинция

(1993)

Наверное, настал момент, когда следует понять, что и политика, и история, и будущее страны рождаются не в Москве, не в Санкт-Петербурге, а в российской провинции.

И так было всегда.

Возьмем культуру России. Лучшие ее представители рождались не в домах творчества, не в Болшево или Переделкино, а в глубинке – и подмосковной, и ярославской, в Орле, Ельце… Да просто не было бы великой русской литературы, русской живописи, не будь этой самой российской провинции.

Мало того, мой опыт, опыт всех, кто так или иначе занимался этой проблемой, показывает: если есть какое-то настоящее здоровье, зерно истины, пульс живой, то сохранено оно и прорастает – с трудом, но прорастает – опять же в российской провинции.

Это раньше было. Люди рвались в Москву – в театры и за продуктами. Теперь и то и другое в провинции есть, а часто – лучшего качества.

Следовательно, желание приблизиться к центру, потому что там есть нечто такое, чего нет в маленьком городе, постепенно исчезает. Кроме того, становится понятным, что из центра ни помощи, ни поддержки ждать нечего.

Надо самим!

И вот из этого понимания и возникает, на мой взгляд, та самая национальная идея (не путать с идеей националистической!), которая есть в любом серьезном государстве – во Франции, США, Италии.

И заметьте: рождение нашей национальной идеи сейчас возможно именно и только в российской провинции. (I, 47)

(1993)

Россия сегодня поднимается с провинции.

Ни Пушкин, ни Толстой, ни Чехов не жили в домах творчества, не хватались за руки, не пели: «Чтоб не пропасть поодиночке».

Они творили Россию каждый на своем месте…

Поднятие культурного пласта провинции, ее региональной мощи – это главная задача. (I, 49)

(1994)

В центре все заняты дележом власти.

Этот деструктивный процесс разрушает и общественную, и творческую жизнь. Наглядным примером может служить Союз кинематографистов и «Мосфильм», где вот-вот вырубят сад, посаженный Довженко. Из-за кажущейся минутной выгоды люди готовы продать все, что угодно.

В глубинке, в провинции – по-другому. Там люди еще не утратили веры в высокие идеалы, в прекрасное. Они далеки от политической конъюнктуры и думают о будущем нашей культуры.

Поэтому сегодня Россия начинается не с Красной площади, не с чиновничьих московских зданий, а с ежедневного самоотверженного труда сельских учителей и библиотекарей, с мастерских художников в небольших городках, с далеких от суеты городских оркестров и театров. (I, 56)

(1994)

Все, что сейчас мы испытываем, – это просто возрождение нашего самосознания.

К этому нужно спокойно относиться. Не бежать никуда, не стоять, надо идти своим путем, ровно дышать, осознавать себя!

Москва делает свою политику, русская провинция создает подлинную Россию. Поэтому взоры наши должны быть обращены не к центру, а в глубь нашей России. Оттуда идет возрождение, как трава прорастает сквозь асфальт. Поэтому – все нормально и будет нормально…

Почему я сегодня за стабильность? Пусть будет, как есть сейчас, хотя бы еще какое-то время. Сегодняшняя провинция российская начинает набирать силу. Она только-только пришла в себя. Она только-только стала очухиваться от восьмилетнего потрясения. Взять сегодня бердан и застрелить врага – это не путь. Сейчас нужна, на мой взгляд, стабильность. Я говорю лишь от своего имени, говорю от своего знания малых городов, культуры провинции. Я делаю ставку на малые города, на провинцию.

Там уже сегодня из десяти человек трое с осмысленным взглядом. Я много езжу по провинции и знаю это из встреч, из переговоров и дел. И вот это знание дает мне надежду. Трое – с осмысленным взглядом, не с мыслью – чего бы продать, а с духовно-осмысленным. Поэтому я сегодня за то, чтобы мы не пытались ежесекундно все переделать так, как нам хочется.

Я за то, чтобы на сегодняшний день при той минимальной стабильности, какая еще есть, русская провинция, все окраины ее, отвернувшие свой взор от центра, поняв, что центр ничего путного никогда не решает, займется наконец возрождением русского регионального самосознания, возрождением малой родины.

Пушкин жил в Михайловском. Лесков жил под Орлом. Толстой – в Ясной Поляне… Они жили хорошо у себя там. И делали русскую культуру на местах. Им не нужно было собираться в Союзе писателей и выбирать Правление. Каждый из них занимался своим делом.

А это возможно, когда для тебя малая родина полноценна и полнокровна. Когда ты не должен ехать в колбасном автобусе или поезде в Москву за продуктами. Колбаса будет там своя – и дешевле, чем в Москве. А в Нижнем Новгороде будет играть свой симфонический оркестр, и тоже не хуже, чем в Москве. Им не надо будет вызывать какую-то столичную «штучку», у них будет играть свой оркестр. Есть свои музеи, свои картинные галереи. Только нужно относиться к этому как к живому, естественному и здоровому процессу.

Напротив Ростова Великого в селе Рыбачьем купцы построили колокольню на четыре метра выше колокольни Ивана Великого. Не для того чтобы Москву удивить, а чтобы возвысить свое, местное.

В Кяхте (не многие нынче знают, что Кяхта находится на границе с Китаем) чаевники, русские купцы, построили храм, который полностью воспроизводит Исаакий, с хрустальными колоннами. Они строили ощущением – это моя Родина, это будет здесь стоять.

А в Москву они приезжали покутить маленько, из бороды лапшу выбить, и опять домой – работать…(I, 64)

(1995)

Я сегодня был в мастерской, где золотошвейки шьют, в городе Городце.

Очаровательные художницы, которые вышивают изумительную совершенно ткань, в запале и в желании похвастаться говорили мне: вот это платье, что она сделала, в стиле Майкла Джексона?!

Ну просто сердце кровью обливается! При чем тут Майкл Джексон? Неужели это для нас критерий чего-то главного?

Да, потрясающий человек, гениальный танцор и певец – все правильно. Но не может быть он единственным критерием, когда мы говорим о своем, родном и близком…

Для меня будущее России – это только русская провинция. В ней надежда, ничего другого нет. Вы посмотрите, к чему мы, наконец, с большим трудом, в это тяжелейшее время пришли. Мы перестали смотреть на Москву, как на Мекку: Москва скажет, Москва придет, Москва даст или не даст… Происходит очень важная децентрализация, то есть теперь не Москва решает проблемы страны, Москва решает проблемы Москвы. Проблемы страны решает российское правительство…

Необходимо обрести достоинство, потому что провинция – это всего-навсего отдаление от центра, и больше ничего. Провинция, провинциал – это уничижение, которое было придумано специально для того, чтобы держать в кулаке всех и вся и раздавать пряники тем, кто заслужил пряники, и давать плетей тем, кто заслужил плетей.

Нужно вернуть провинции ее достоинство…

Если жить в одном месте, то хватает своих проблем: зарплату не заплатили, это не сделали, то не сделали – действительно тяжело, плохо, а если еще и телевизор смотреть, то хоть в петлю лезь! И в то же время я приезжаю в город Мышкин, или город Елец, или Нижний Новгород, или Городец, или Воронеж – живут люди-то, живут, братцы! Глядишь – что-то открывают, какие-то галереи. Вот портретная галерея неизвестных художников восемнадцатого века. Чудо! Счастье! Да – это не Рубенс. Но почему это должно быть, как Рубенс? Почему до сих пор русская живописная школа не стала той школой, к которой приковано внимание мира? А кто же тогда такие – Федор Васильев, Федотов…

А мы сами себя втаптываем. Мы говорим: «Вот это вот как у Майкла Джексона сделано»… Прости, Господи, не хочется говорить дурных слов… (V, 4)

(1996)

Хочу обратить ваше внимание на то, что сегодня необходимо дать возможность русской провинции самой искать свою дорогу. Не хватать регионы за уши, не заставлять смотреть на Москву…

Москва занимается своими вопросами. А провинция занимается вопросами страны. И вот это уважение к малой родине, возможность самим людям разбираться в своей судьбе стоит многого.

Большинство россиян поняли, что неоткуда ждать помощи. «Сникерс» Россию не накормит… (I, 66)

(2001)

Мне рассказывали реставраторы из Костромы о своей поездке за границу.

Они приехали в Финляндию, зашли в один музей, другой, потом вернулись в гостиницу… и запили.

Я их спросил: «А отчего так? Что-то не понравилось?» – «Да нет, – говорят, – чистенько, аккуратно… а смотреть-то особенно нечего. Жены-то, они по магазинам сразу, а мы так и просидели в гостинице, пока все не выпили, что с собой привезли».

И действительно, ну чем их, этих замечательных костромских реставраторов, годами восстанавливающих сотни квадратных метров купольных росписей костромских храмов и монастырей, можно было потрясти в музеях Финляндии?! Потому и квасили они в гостиничном номере, обсуждая то, что им дорого, то, для чего они призваны Господом в этот мир…

Для меня жизнь в провинции сама по себе необычайно важна… Вот, к примеру, есть поразительный музей в Великом Устюге, вологодском городе, ставшем недавно знаменитым тем, что оттуда к нам приходит Дед Мороз. Но это его сегодняшняя слава, а музей-то существует давно. В музее – Левитан, Шишкин; в музее – летописи, в которых, в частности, повествуется о том, что еще «во время оно» мужики из Тотьмы переплыли океан и открыли в Америке Форт Росс.

Вот вам и «С Новым годом»…

Зажатые нашим столичным менталитетом, ослепленные миром, где день за днем одна и та же тусовка и одни и те же лица, мы вспоминаем про нашу провинцию, если, не дай бог, что-то где-то случается. Говоря языком газетчиков, «когда есть информационный повод»… Леса горят в Хабаровском крае или в Ленске наводнение.

А провинция знает про Москву все. Все. Потому что там смотрят телевизор, а по телевизору «все в основном про Москву». Но мы не имеем ответной реакции провинции. У нас нет обратной связи. Мы не знаем, что там происходит.

Меня Михаил Прусак водил по великолепному, с любовью собранному музею в Новгороде Великом, расположившемуся в тщательно отреставрированном губернаторском доме. Или в том же Хабаровске – изумительный музей живописи…

К чему я это говорю?..

Потому что из этого выстраивается общий духовный образ и культурный строй нашей страны. (II, 38)

(2001)

Важно привить уважение и любовь к тому, что называется малой родиной.

Возьмите программу нашего Фонда Культуры по поддержке молодых одаренных детей «Новые имена». Для того чтобы выбиться в люди, пятнадцать лет назад ребята должны были оказаться в Москве или Ленинграде. Сегодня мы делаем все, чтобы эти дети общались, приезжали сюда, но возвращались обратно, чтобы там им были созданы условия, при которых таланты будут развиваться.

Я недавно разговаривал с Дибровым, он показал мне замечательную картину мальчика из провинции и говорил, что хочет его взять к себе.

Зачем?

Дай ему аппаратуру, дай ему возможность делать дома то, что он может. Ты его погубишь в этой тусовке московской! Он захочет быть похожим на тебя.

Зачем тебе это? Дибров уже есть. (I, 83)

(2002)

Почему я так ценю провинцию, люблю ее, так много езжу по стране?

Если хотите, для меня это нравственная терапия.

И хотя я вижу рядом с монастырями и храмами сомнительные салоны, круглосуточные сауны, какой-нибудь эротический массаж где-нибудь в Шуе или в Юрьевце, все равно именно в русской провинции происходит хоть и медленное, но необходимое движение в нужном направлении. (I, 92)

ПРОДЮСЕР

(1995)

Нужна ли профессия продюсера?

В любой стране, где государство не имеет возможности поддерживать свой кинематограф, есть надежда на то, что продюсер подхватит эту инициативу. Разница между продюсером и режиссером заключается в том, что продюсер считает, сколько людей пришло в зрительный зал, а режиссеру нужно считать, сколько людей осталось в зрительном зале после просмотра. И не всегда эти цифры совпадают.

Я думаю, что сегодня само слово «продюсер» неправильно понимается у нас. Продюсер – это не тот человек, который только дает деньги. Продюсер – не банк. Продюсер – тот, кто создал проект, нашел режиссера, достал деньги, вложил свои деньги и… довел дело до конца с прибылью. (XII, 3)

(2001)

Интервьюер: А как чувствовали Вы себя в роли продюсера, впервые запустившего фильм другого режиссера?

Прекрасно чувствовал.

Я знаю, что такое работа с продюсером. Знаю мои режиссерские права и обязанности. И я как продюсер требую того же от творца. Но он потому и творец, что имеет право высказаться. Иной разговор, если он злоупотребляет свободой, которая ему дана: тогда объясню ему, что это нехорошо, неправильно…

Самое глупое – пытаться привести другого человека к общему знаменателю твоих собственных художественных пристрастий и представлений.

Это безумие… (II, 35)

ПРОКАТ (1999)

Дело в том, что прокат-то разрушен.

Так как лицензия на фильм < «Сибирский цирюльник» > приобретена Газпромом, я думаю, что мы договоримся и будем решать прокатную политику следующим образом. Мы не будем выпускать сразу по всей стране картину. Это первое. Во-вторых, мы очень жестко будем отслеживать возможность выхода пиратских кассет. В-третьих, я думаю, что мы будем пытаться применить новую систему проката. Систему, связанную с тем, чтобы показать людям картину в том виде, в каком она была снята.

У нас нет кинотеатров, нет «долби-стерео», нет нормальных экранов и так далее. Всю эту аппаратуру мы будем возить с собой. На очень короткий срок мы приезжаем в город, допустим, пятница-суббота-воскресенье – шесть сеансов. Мы на больших площадках будем показывать нашу картину людям так, как она была снята. Условно говоря, я убежден в том, что наш зритель заслужил своей верностью (хотя бы прошлому кино) возможность смотреть картину в том виде, в каком она была снята: на большом чистом экране, с прекрасным звуком. (Кстати говоря, американские ученые доказали, что влияние звука на эмоции, оказывается, больше, чем визуальное влияние.)

А потом будем разговаривать с регионами, и если их это устраивает, то тогда будем договариваться на более долгий срок, брать в лизинг, в аренду эту аппаратуру.

И, может быть, потом кто-то захочет приобрести ее для себя, потому что она переносная, и это очень удобно, по крайней мере, для того, чтобы приучить наших людей к тому изображению и к тому звуку, которые в мире давно уже существуют. (VI, 2)

ПРОСВЕЩЕНИЕ

Эпоха Просвещения

(1994)

Конец восемнадцатого – начало девятнадцатого века… Великие французские энциклопедисты, торжество разума и науки, полеты братьев Монгольфьер на воздушном шаре, идеи свободы, равенства и братства – все это вселяло уверенность, что человечество вступает в эру счастья и избавления от невежества…

И какой трагический конец века Просвещения – французская революция с кровавой гильотиной, названной именем своего изобретателя, добрейшего доктора, мечтавшего облегчить страдания человека… (I, 62)

ПРОСИТЕЛЬ

(2003)

Интервьюер: Вам часто приходится кого-то просить? Или находитесь в том положении, при таких должностях, когда есть возможность требовать?

Увы, мне приходится просить. И просить много. Особенно с того момента, как я стал заниматься общественной деятельностью.

А самое неблагодарное в том, что просишь не для себя, а дают тебе – Никите Михалкову. Просишь для кинофестиваля, для Союза кинематографистов, для Фонда Культуры, а люди, которые давали деньги, потом косо смотрят на тебя.

Думают, я к себе в карман все тащу… (I,95)

ПРОСТИТУЦИЯ

(2007)

За других мужиков рассуждать не берусь, скажу о себе.

Для меня ответ прост: не люблю петь в хоре. Мешает сознание, что эта женщина готова принять любого, кто заплатит. Я для нее не мужчина, а источник получения денег. Как-то даже унизительно…

У меня были смешные истории, связанные с проститутками. Когда снимался в «Жестоком романсе», в Кострому на побывку приехали несколько валютных путан. У одной из барышень росла дочка Наташа. Кострома город небольшой, ресторанов тогда было раз, два и обчелся. Словом, как-то мы ужинали с девицами за соседними столиками. Кто они, я наверняка не знал, но по внешнему виду догадывался. Красотки не сомневались, что начнем их клеить.

Действительно, завязался привычный в данной ситуации разговор: «Отдыхаете? Не скучаете? Может, вместе посидим?»

Но я искал совсем не того, о чем подумали девушки. Меня безумно интересовала психология этих людей. Как они живут, о чем мечтают? «Интердевочка» ведь появилась позже… В течение трех последующих суток днем я снимался, а ночи напролет проводил в разговорах с путаной.

Интервьюер:

И ни-ни?

Боже упаси! Это было бы совсем просто.

Зато узнал столько нового! И о сутенерах, и о прикормленных местах, и что хуже вечно пьяных финнов клиентов нет, зато самые выгодные – японцы, которые быстро кончают и исправно платят…

Масса полезной информации!

Не понимаешь: это жизненные истории!

Девушка рассказала, как однажды украла деньги, а в другой раз влюбилась в клиента и не взяла ни копейки, а тот заявил о воровстве администрации отеля…

Сюжет за сюжетом! Три ночи с Шахерезадой! Я хотел заплатить за честную работу, но путана гордо отказалась.

На этом история не закончилась. Лет через пять после встречи в Костроме ехал я по Большой Никитской и у консерватории притормозил, чтобы пропустить пешеходов. И вдруг на капот бросается какая-то женщина. Присмотрелся: она! Что-то кричит, размахивает руками. Распахиваю дверцу, запихиваю старую знакомую в салон. Та продолжает буйствовать, чуть ли не бьет меня. Веду машину одной рукой, а второй пытаюсь сдержать пассажирку. Кое-как утихомириваю, хотя рыдания продолжаются: «Что ты со мной сделал, бл…! После тех разговоров вся жизнь кувырком пошла!»

Клянусь, я не выступал миссионером, моралей не разводил, лишь хотел понять и узнать, а девушка, оказывается, прониклась, «Преступление и наказание» прочитала, что-то в ней другое зазвучало… (II, 57)

ПРОТИВНИКИ

(2004)

Не поверите, но, когда я вижу своих противников, у меня не возникает ни ненависти, ни злобы, ни протеста.

Меня их ложь безобразная даже веселит. Забавно видеть, как их крючит и колбасит. Потому что за ними нет никакой правды, только ненависть. А вот объяснить своей ненависти они не могут.

А Вы можете?

В Писании все о таких людях сказано: фарисеи, книжники, двуличные лицемеры. В них говорит зависть и гордыня… (II, 45)

ПРОФЕССИЯ

(1998)

В чем великое утешение моей профессии?

Врач может помочь одному человеку, двум, ста… А мы можем помочь сотням тысяч!.. (I, 69)

(2011)

Вопрос: А как Вы пришли к своей профессии?

Я в этом смысле не имею такой «диккенсовской» истории: как ты пробивался, хотел, тебе не давали, по морозным улицам босиком бегал… Конечно, приятно иметь такую историю. Но у меня было немного прозаичнее.

Я занимался, естественно, сначала актерским делом, а потом режиссурой. Учился музыке. Музыканта из меня не получилось, к сожалению, а может быть, и к счастью, но то, что я учился музыке, мне очень много дало. Потому что, когда ты думаешь о пластике фильма, внутреннее музыкальное ощущение очень важно. Недаром великий актер и педагог Михаил Чехов (племянник Антона Чехова) говорил, что любое искусство хочет быть похожим на музыку. Если вдуматься, то это действительно потрясающая мысль. Сюда входит все: литература, поэзия, скульптура, архитектура, живопись. Любой вид творчества пытается быть похожим на музыку. И в этом смысле прикосновение к музыкальному образованию дает очень много, например возможность найти энергетическую интонацию сцен, то есть интонацию, в которой сцена должна быть сыграна. Вообще, для меня все, что звучит в картине, будь то шаги или шелест листьев под ветром, – все музыка. Поэтому я очень благодарен судьбе за возможность прикоснуться к музыкальному образованию.

Что касается моей карьеры, конечно, кто-то из недругов, скажем, моего отца говорил о том, что я поступил в институт по протекции и по протекции дальше работал. Это мнение ошибочно, потому что сколько выгод может быть от твоей фамилии, столько и шишек, и тумаков ты из-за нее можешь получить. Я думаю, что сегодня в этом смысле моя фамилия является иллюстрацией. Например, мои дети очень во многом получают за меня. Как мы с братом когда-то получали за своего отца… (VII, 5)

ПРОШЛОЕ

(1997)

Говорят, что тот, кто выстрелил в прошлое из пистолета, стреляет из пушки в будущее.

Мы почти век расстреливали прошлое из пушек. Целые поколения людей выросли, пробегая в школу мимо разрушенных монастырей и храмов, ничего не испытывая при этом. Ни боли, ни печали – ничего! Не задавая себе вопроса: зачем это строили и почему разрушили?

У большинства из нас вынут целый пласт из сознания, из строя нашей души. Пласт, который очень трудно восполнить сегодня. Нас подвергли культурной лоботомии.

Именно в этом самый страшный грех коммунизма. Немое обличение его – тысячи, десятки тысяч разрушенных и поруганных храмов. Исписанных матерными ругательствами, изуродованных, превращенных в конюшни, склады удобрений, отхожие места.

Это ужасно. Но есть уже один важный знак…

Робею верить, но процесс возврата к истокам идет. Недалеко от места, где я живу, стоит деревенская церковь. За годы советской власти она пришла в полную разруху – ободранные стены, дыра в потолке, холод и смрад. Ее отдали сельскому приходу. Через три дня, еще не была починена крыша, еще не было написанных икон – их вырезали из журналов и развесили, – но уже шла служба. То есть осталась внутренняя потребность пойти туда, где ты можешь остаться наедине со своей совестью.

И в этом – знак!

Знак того, что не умерла без следа тысячелетняя культура православия, которая оплодотворила все великие открытия и завоевания русского народа, его великую литературу, музыку, живопись, поэзию… (I, 68)

ПРУСТ МАРСЕЛЬ

(2010)

Интервьюер: Переходим к Марселю Прусту… У него был опросник, я всем его задаю и задаю Вам.

Какое качество Вы более всего цените в мужчине?

Мужчину.

А в женщине?

Соответственно, женщину тоже. Вы знаете, как сказал Гейне? Что женщина, которая перестает быть женщиной, превращается в скверного мужчину.

Есть ли у Вас любимое слово?

Слово? Оно неприличное.

А нелюбимое?

Оно тоже неприличное.

Что Вы считаете своим главным недостатком?

Перманентная несправедливость и, так сказать, горячность.

Где Вы хотели бы жить?

Здесь.

А где бы Вы хотели умереть?

Здесь.

О чем Вы больше всего сожалеете?

Плохо учился, честно говоря.

Если бы дьявол предложил Вам без всяких условий вечную молодость, Вы бы это приняли?

Ну я просто надеюсь, что мы не дошли бы до таких близких отношений.

Оказавшись перед Богом, что Вы ему скажете?

Господи, прости меня за то, что я не смог любить Тебя так, как Ты меня любишь… (V, 24)

«ПУСТЫЕ ЧЕМОДАНЫ»

(1986)

Недавно на встрече со зрителями я получил записку из зала: «Скажите, почему в фильмах так часто носят пустые чемоданы, выдавая их за полные?»

Пустой чемодан – это целый образ! Мифическая жизнь, киноправда… Мы создали кинематограф, из-за которого люди на все неправдоподобное говорят: «Как в кино!» На экране люди живут в квартирах, которые невозможно получить, носят то, что невозможно купить. Особенно большой поток таких фильмов у Киностудии имени Горького. Хотел бы я увидеть город, состоящий из одного только проспекта Калинина, где дети – чудные, хорошенькие, красиво одетые, занятые какими-то своими проблемами в классе размером с концертный зал под присмотром хорошенькой учительницы…

И режиссер, который все это снимает, разумеется, понимает, что он лжет. Ведь он придет домой, встретит сына с подбитым глазом – ученика самой обычной школы. А потом пойдет на родительское собрание, прихватив коробку конфет учительнице, чтобы парню поставили «три» по поведению. Он, конечно же, знает – как там, «в жизни». Но он до того уж изоврался, что подобные детали его абсолютно не волнуют…

Сплошные «пустые чемоданы»! (I, 22)

ПУТЕШЕСТВИЯ

(2005)

Интервьюер: Вы всегда говорили, что больше любите путешествовать по своей стране, чем по загранице.

Абсолютно.

Не все готовы путешествовать по России. Многих останавливает слабость сервиса в русской провинции.

Ну если человек в русскую провинцию едет за сервисом… То какой тогда смысл, зачем? Сервис можно найти и поближе.

Меня же интересует энергетика, которая там.

Вот почему я много путешествую по России! И мне в ней везде интересно. Нижний Новгород, Вологда… А еще – Кострома, Архангельск. Или, наоборот, в другую сторону еду – Таймыр или Красноярск. (II, 49)

ПУТИН

Путин – премьер-министр

(1999)

Что касается Путина, то я знал его до премьерства, когда он был на разных должностях.

Знаю его и сейчас.

Что для меня особенно важно – это все время один и тот же Путин. И это хорошо. Этот человек не меняет цвета своей кожи в зависимости от того, что и как пишут про него газеты и что вещает «ящик».

А вот уволят ли его?..

Знаете, я уехал на Каннский фестиваль, так взяли и уволили Примакова. Вот я здесь езжу по Америке, бог его знает, что там сделают с Путиным…

А России нужна жесткая и ответственная власть. Та, что сегодня показывает Путин… (I, 78)

(2009)

Интервьюер: Вы сняли документальный фильм «55», посвященный Путину. На мой взгляд, не только экс-президент, а ныне премьер России, любой руководитель – человек временный, а художник оставляет свои произведения на века. Зачем Вы взялись за ленту, после которой многие стали упрекать Вас в верноподданничестве, говорить о несоизмеримости таланта и темы.

Да мне наплевать на то, кто в чем меня упрекает. Господи боже мой!

Допустим, но картину о Путине зачем сделали?

Я никогда в жизни не стоял на Мавзолее, не выступал с трибун съездов и не восхвалял руководство, но я благодарен Богу за то, что в России появился наконец человек, который вернул чувство достоинства мне и моей стране. Я уважаю его и люблю, он мой товарищ, и кто может мне, блин, запретить сказать то, что о нем думаю, людям, которые сидят по другую сторону экрана…

И тоже его любят – да?

Да мне абсолютно насрать на то, что думают обо мне либералы, которые будут по этому поводу привычно стенать: «Ах, как же можно подходить к власти так близко?» Я что, снимал фильмы, которые славят власть?

Ни одного!

Я же, извините меня, после картины «55» снял «12» – вот вам ответ, а Путин – президент он, премьер или просто Владимир Владимирович – прежде всего человек, который не побоялся сказать в Мюнхене на весь мир то, что другие, сидя там, потея ладошками и в ужасе оглядываясь по сторонам, думали, но опасались произнести вслух. Он сказал, ё-моё, и за это ему памятник нужно поставить, поэтому никаких угрызений совести не испытываю. Вот если бы я этот фильм на заказ сделал, за бабки или еще за что-нибудь этакое – дело другое, но я никогда ни о чем его для себя не попросил…

Охотно верю!

Никогда!

Путин бывал у меня в доме, и потом ребята из его охраны говорили: «Какое счастье – он такой веселый от тебя уезжает».

Почему?

Да потому, что никогда не увозил от меня ворох бумаг с просьбами, которые надо исполнить. Да, я пользовался нашими отношениями, но если и просил у него, то за других: за офицера-афганца, которому уже пятьдесят две операции сделали, за женщину, у которой отобрали детей. Для себя я не клянчил ни дачу, ни землю, ни деньги, ни должность, моя совесть чиста, поэтому мне ничего не мешало в его пятьдесят пять лет сказать то, что я о нем думаю.

То есть как человеком Вы Путиным очарованы?

Да. Он обаятельный, мощный, умный, с потрясающей реакцией и прекрасным юмором – настоящий, одним словом, лидер! Сегодня для меня это очевидно, а если почувствую, что не могу быть в его присутствии искренним и что-то мешает мне говорить с ним начистоту, тут же скажу об этом ему первому, а потом, если надо будет, другим…

Вы с ним на ты?

Когда вдвоем – да.

Когда Вы так обращаетесь к президенту, премьер-министру, ощущения дискомфорта не возникает?

Если приду к нему на прием в кабинет, где будут какие-то люди, и скажу ему «ты», это будет бестактно и безвкусно – деловая этика мне абсолютно понятна, но когда мы наедине пьем чай и беседуем, это абсолютно нормально, тем более что я старше его на восемь лет.

Не могу не вспомнить анекдот: Вы встречаетесь с Путиным и говорите: «Владимир Владимирович, всю жизнь я играл царей, а теперь вот хочу сыграть Вас». – «Для этого, – возразил он, – Вам придется сбрить свои знаменитые усы». А Вы в ответ: «Нет, это Вам придется их отрастить»… Вы этот анекдот знаете?

Первый раз слышу, а Вы это к чему: могу ли стать президентом, что ли? Да нет. Есть люди, которые для этого как бы созданы, поэтому я считаю, надо бояться тех, для кого власть – сладостная мечта. Власть должна быть крестом.

И Вы таких видели?

Для Путина власть была и остается крестом.

Серьезно?

Абсолютно.

Мы как-то с ним разговаривали, и он сказал: «Вот смотри, ну кто я был? Полковник. А сейчас? Зачем Бог это мне дал? Затем, чтобы я «доел» то, что не «съели» другие?» Человек думал об этом…

Он искренне говорил?

Ну это же не с трибуны прозвучало при послании человечеству – в частной беседе.

Каков вообще Путин в компании? Может посидеть, выпить, расслабиться, рассказать анекдот?

Вполне.

Живой человек, не функция?

Абсолютно. У него и реакции совершенно не партийного бонзы. Вы обратите внимание на его лексикон, посмотрите, как он азартен в полемике перед камерами, в разговоре с чужими премьерами или президентами, насколько человеческое превалирует в нем над политикой. Конечно, Путин вынужден что-то отсеивать, хотя… мы сейчас не о том ведем речь: он защиты не требует. Вы вот меня спросили про ленту «55», я ответил искренне, как на духу, и никаких сожалений о том, что думает по этому поводу Олежка Басилашвили, у меня нет…

У них свои мысли, у меня – свои.

Демократия?

Ну конечно.

У Вас с Медведевым хорошие отношения?

Отличные – он мне симпатичен…

А Вы допускаете мысль, что завтра его снова может сменить Путин?

Разумеется.

И эта затея Вам по душе?

Мне нравится, что в ней нет никаких сюрпризов – мне новости в политике не нужны.

Надоели?

Они уже вот у меня где… Хочу просвещенного консерватизма, стабильности…

Прогнозируемости?

И прагматичности. Поэтому чего-нибудь новенького совершенно не жажду. (I, 137)

(2010)

Интервьюер: Ваша дружба с Владимиром Путиным вызывает зависть?

Разумеется, вне всякого сомнения. Но, честно говоря, это мне совершенно безразлично!

Я дружу не с властью, а с человеком. Если бы Путин был официантом, я все равно бы с ним дружил…

Видел ли Владимир Путин фильм «12»?

Да, и в конце просмотра, когда снова зажегся свет, он сказал мне: «Михалков, умеешь ты выжать слезу из человека!» (I, 141a)

(2010)

Интервьюер: Говорят о вашей близости к власти, к президенту, к премьеру. Это миф или это правда?

А что Вы называете близостью?..

Я подружился с человеком, который мне показался умным, бесстрашным, быстро умеющим учиться, причем намного раньше, чем он стал президентом.

Это был Путин…

Вы сказали, что «подружились» с Путиным. Значит, близость все-таки есть?

Мне с ним интересно.

А что Вам интересно?

Мне интересна психология человека, обладающего возможностью видеть мир с совершенно другой высоты. Мне интересно, как меняется человек, когда судьба поднимает его на вершину власти, что он чувствует. Я же не использую его в своих целях. Повторяю: я никогда в жизни у него ничего не попросил для себя лично. Я просил за людей, за какие-то организации, за женщину, у которой отнимали детей, для кино просил. Но для себя – ничего. Поэтому наши отношения ни от чего не зависимы.

А с инвесторами это срабатывает? Вот Вы приходите в офис компании, которая может инвестировать в кинопроект. Но там знают: Никита Сергеевич – друг Путина.

И что: «Давайте ему дадим денег»?

Да.

Дадим денег, чтобы что? Чтобы Путин дал денег нам? Объясните вашу мысль.

Мысль простая: у нас бизнес сейчас очень боится власти и очень зависим от нее.

Не знаю, может быть, так и происходит, но я этого не чувствую, честно говоря. Меня никто никогда не просил замолвить словечко, и если я замолвлю, то мне дадут деньги на кино… (I, 147)

(2011)

Я считаю, что Владимир Путин сегодня окунулся в страну так, как он не мог окунуться в страну, будучи президентом. Сегодня он знает намного больше, чем он знал раньше. У него рабочие встречи по всей стране, он разговаривает с людьми. Понимаю, ему тоже показывают потемкинские деревни. Понимаю, его тоже возят туда, куда можно возить… Но он не может не увидеть дороги, по которым он ездит; людей, которые так или иначе одеты; разговоры, которые вокруг существуют, и так далее.

Россию нужно чувствовать кончиками пальцев, и я думаю, что на сегодняшний день этой способностью обладает Владимир Путин… (VI, 10)

Путин – президент

(2000)

Я буду говорить о том, во что я верю…

Я голосовал за Путина именно потому, что вижу в нем возможность осуществить то, во что я верю.

Мы сейчас переживаем новую мутацию. Мы снова учимся жить. Жить по-человечески, по-людски. И у меня есть безусловное ощущение возрождения. Абсолютно оптимистическое ощущение…

За эти десять-одиннадцать лет Путин пройдет огромный путь. Ему придется быть в чудовищном одиночестве и принимать серьезнейшие решения. Как сказал Шарль де Голль: «Одиночество есть удел тех, кто достиг вершины политической власти, овеваемой ледяными ветрами государственных интересов».

И ему незачем ждать снисхождения от других. Да, безусловно, лидер обязан создавать вокруг себя коллектив, команду. И он должен с уважением относиться к ним, равно как и они к нему. Но ответственность за принятие решений он должен брать на себя. Это очень тяжело, это страшно и порой почти невыполнимо. Должна быть и будет личная ответственность главы государства, вертикаль власти, назначаемость губернаторов, сокращение количества губерний, понимание пагубности деления страны по национально-территориальному признаку и многое другое. Это все избавит нас, наконец, от невнятной жижи под ногами, отсутствия точки опоры.

Это, конечно, трагедия. Трагедия для лидера, который идет к власти, понимая все это. И я хотел бы увидеть в Путине осознание всей тяжести той работы, которую он будет обязан делать, если он хочет оправдать те великие надежды, которые возлагаются на него нашим многострадальным народом. (XV, 1)

(2001)

Я возлагаю на Путина огромную надежду, может, даже завышенную, не знаю. Но я вижу в его истории Божий промысл.

Три года назад представить себе, что законно избранным президентом страны станет Владимир Путин, было так же нелепо и странно, как в 1990 году предположить, что ЦК КПСС, вся комсистема рухнут за три дня…

Прошел год президентства Владимира Путина.

Он достаточно уверенно продержался на пике доверия к нему россиян. Любви и доверия. Это одно и то же, это совсем рядом. Год прошел. Почти все совершенные им поступки в той или иной степени вписываются в мое представление о том, каким должен быть президент.

Но второй год президентства потребует от Владимира Путина закрепляющих успех действий. Советы ему могут даваться самые невероятные. Президенту, видимо, придется выбирать, в конце концов, политику длительной перспективы. Но, с другой стороны, имея в виду только ее, придется совершать непопулярные действия, которые не будут приняты народом. А это значит – забыть про длинную перспективу.

Поэтому, на мой взгляд, определенные решения должны сопровождаться ясным разговором с народом. Здесь важно все, особенно язык этого разговора. Любая реформа может быть принята человеком, если она основана на тех ментальных особенностях его народа, о которых он, может, и сам не подозревает.

Это огромной тонкости и важности работа для определенных служб президента…

Интервьюер: Ряд западных аналитиков утверждают, что Путин производит впечатление политика западного образца – он скучноват и где-то даже равнодушен.

Нет, он ведет себя как живой человек.

Что же скучного в том, чтобы выйти на татами, попить кефира из таза? Кому-то даже казалось, что президент не должен был этого делать. Я считаю по-другому. Не знаю, правда, спонтанные ли это шаги или же это результат серьезнейшей, тончайшей пиаровской работы.

Правильно ли вообще публичное поведение Владимира Путина? Для меня, по крайней мере, оно приемлемо… (I, 81)

(2001)

Да, Путин бывал у меня дома, а я – у него. Но это случалось и до того, как Владимир Владимирович стал главой России.

Мы не первый год знакомы…

Безусловно, иногда задумываешься и поражаешься масштабу задач, которые приходится решать этому человеку. Мы сидим и спокойно обсуждаем планы создания актерско-режиссерской академии, а через несколько дней я вижу Путина в обществе главы другой великой державы, решающего жизненно важные для всего мира проблемы… В такие моменты испытываешь определенное изумление, но не более того.

Вот и все. Все!

Не убедил?.. (II, 37)

(2001)

Путину досталась страна, похожая на старый огромный дом, где долго не делали ремонта. Пятнадцать лет лишь подкрашивали и подмазывали. Вдруг это все стало сыпаться. Трагедия с «Курском», Останкинская башня сгорела, терроризм и Чечня – ему досталась страна в тяжелейших условиях.

Что можно было сделать?

Можно было бы замечательно отсидеться.

Есть замечательный анекдот. На Красной площади 7 ноября стоят Чингисхан, Карл и Наполеон. Первый: «Мне бы такие танки!» Второй: «А мне бы такие ракеты!» А Наполеон стоит с «Правдой» в руках: «Мне бы такую газету, никто бы про Ватерлоо и не узнал».

Путин мог бы объяснять, почему не получилось, кто виноват, и заниматься раскрытием преступлений. Это замечательно и всегда получается. Но он совершенно иной путь выбрал – испить чашу до дна. Выйти к матерям и вдовам моряков с «Курска» и провести с ними три часа – это, знаете ли, нужно серьезно относиться к своим возможностям.

Мужской поступок. (I, 83)

(2002)

Вот наш президент поехал на Рождество в маленькие русские города. Трудно было себе представить, какая на это будет реакция у народа. Но, как оказалось, за этим стояло так много! Невидимого, но угадываемого. Причем даже неважно было, правда это или нет. Народ угадывал то, что ему хотелось угадать.

Во-первых, президент не остался в Москве, с чиновниками – стоять со свечками в храме Христа Спасителя. И не поехал к себе в Санкт-Петербург, что в достаточной степени раздражает людей, не живущих там. Он поехал один, без свиты, без жены, чем проявил самостоятельную волю, а не просто общесемейный ритуал. Он поехал во Владимир, заехал в Малоярославец…

Что за этим стоит? Очень многое!

Первое – президент ездит по стране не только тогда, когда там что-то сгорает, падает, взрывается или тонет!

Это о чем говорит? О том, что он живет жизнью страны, а не только констатирует факты или отвечает за все катаклизмы.

Второе – президент поехал в маленькое место, в нынешние малые города России, но вместе с тем ее древние, государствообразующие, исторические города.

О чем это говорит? Это вселяет надежду в тех людей, которые сидят в других малых городах, что он возьмет и приедет к ним. Был же в Малоярославце, почему он не может приехать в Елец, или в Мышкин, или еще в какой-то город…

И это становится духовной пищей для этих людей, их надеждой. Такой надеждой и живет народ! Ему необходима эта надежда.

Мне рассказывал президент, как ему один пожилой человек сказал (я не буду это повторять дословно, потому что не получал на это разрешения) такие слова, которые просто поразили президента своей простотой, глубиной и ясностью. И он четко стал понимать, чего от него люди ждут.

И мы в этом смысле должны помогать президенту в этом. Помогая ему в этом, мы помогаем себе, стране!

Это принципиально важно! Это нужно понять.

Помогая президенту создавать атмосферу в стране – мы помогаем себе. Потому что нам жить в этой атмосфере. (IX, 1)

(2002)

Вопрос: Как Вы оцениваете работу президента Путина – она Вам нравится или Вы недовольны работой президента?

Мне нравится Путин как человек, как мужик, извините за грубость.

Он достойный человек, на мой взгляд, и, кроме того, человек, который умеет не только говорить, но слушать и слышать. Это довольно редкое качество для людей такого ранга.

Что касается его работы…

Путин не пытается завоевывать популярность на раздаче конфет или печатании денег. А правильно или неправильно он поступает в сфере внутренней политики, с теми или другими людьми – это… история рассудит. (I, 90)

(2003)

Возникла определенная стабильность вокруг образа страны, который создал Путин.

Я верю в некий монархический менталитет России (конечно, я не имею в виду конкретного царя). Просто вижу желание полюбить того, в кого веришь и кому хочешь служить. Это всегда было в русском человеке.

За Путиным стоит покой, уверенность, достоинство, юмор по отношению к себе. Конечно, это может показаться иллюзией, но такая иллюзия полезна сейчас… (I, 99)

(2008)

Интервьюер: Вы в свое время были одним из тех, кто подписал письмо от представителей российской интеллигенции в поддержку того, чтобы Путин остался на третий срок. Не кажется ли Вам, что столь полное единство искусства и власти безнравственно?

Безнравственно объединяться с властью, которую не уважаешь. Вот это безнравственно!..

Вы когда-нибудь слышали, чтобы я кричал речевки во благо Брежнева, Черненко или даже Ельцина? Да, я участвовал в его предвыборной кампании, потому что в эту секунду вопрос стоял – либо он, либо Зюганов. Тогда для меня было понятно, что лучше он, хотя я никогда не был его поклонником!..

Я считаю, что сам Господь послал нам Путина. Да, Господь послал Путина!

У Ельцина есть два серьезных поступка – когда он положил спокойно свой партбилет на стол и когда пришел и сказал (о Путине): «Вот этот человек, я ему доверяю, пусть он будет». Слава Богу, что он привел этого, а мог ведь привести кого-то другого. Он привел человека, которого я уважаю…

Путин вернул мне уважение к моей стране!

Я не хотел никаких публичных писем, но я давно был убежден, что четыре года для президента России – это ничто, это издевательство, это страшный эксперимент… (XV, 38)

(2011)

Вопрос: В 2007 году в открытом коллективном письме деятелей культуры Вы призвали Владимира Владимировича Путина остаться на третий президентский срок. Это противоречило Конституции России. Как Вы сегодня к этому относитесь?

Говорю честно: глупость!

Я даже не читал этого! Хорошо это или плохо? Да, очень плохо, но я за это свою ванну навоза съел…

Подписей там много, а кого бьют? Бьют только меня, и я это терпел. За глупость мою, за то, что я это сделал совершенно ничтоже сумняшеся. Как, к сожалению, довольно часто в жизни мы делаем такие вещи. У меня и мыслей не было – а не нарушаем ли мы Конституцию?

Да, это плохо. И слава Богу, что я говорю об этом сегодня. За глупость свою я отвечал и отвечаю сам… (XI, 4)

(2012)

Интервьюер: В чем состоит историческая миссия Владимира Путина?

Кому-то нравится Путин, кому-то нет…

Но не может быть так, чтобы из пяти кандидатов в президенты все внимание было привлечено только к одному человеку. Сколько бы другие кандидаты ни дебатировали, ни спорили, их никто не замечает. Всерьез их рассматривает подавляющее меньшинство в стране. И тогда напрашивается простой вывод: президентом должен стать тот, кто реально в центре внимания народа. Потому что никто из тех, кто выступает против Путина, не может назвать человека, который должен стать главой государства.

Вот потрясающая мысль, которая была высказана мне одним из молодых либеральных олигархов в запале спора: «Да кто угодно, лишь бы не он!» (Имеется в виду Путин.) Эта фраза меня просто поразила. Послушайте, ведь разговор идет о человеке, который должен возглавлять гигантскую страну. Самую большую страну в мире, обладающую огромными богатствами и непревзойденным потенциалом, ядерным оружием, наконец. Как же ее может возглавлять «кто угодно»?! Насколько протестная олигархическая элита не чувствует ни масштабов страны с девятью часовыми поясами, ни разнообразия народов, населяющих нашу страну, ни много-цветия культур, религий! Насколько личные «местечковые» интересы затмевают огромные задачи, стоящие перед обществом великой страны! (XV, 66)

ПУШКИН

(1986)

К Пушкину у меня отношение особое.

Как-то при встрече со зрителями меня спросили: «Что Вы читаете, что лежит на вашем ночном столике?»

Я сразу ответил: «Пушкин».

Ну конечно, там и другие книги могут лежать. Это понятно. Но Пушкин – всегда. Я вообще считаю, что для того, чтобы что-то получить от литературы, совсем не обязательно прочитать гору книг. Тем более читать все подряд. Достаточно прочитать всего Пушкина или всего Толстого (не просто, конечно, пролистать, а прочитать).

Пушкин в своих книгах поднял все вопросы человеческого бытия… (II, 12)

(1989)

Я считаю, что любовь к Пушкину сегодня – не значит только любовь к Пушкину и его поэзии, ибо Пушкин – это великий пример гармонии между личностью и окружающим ее миром, между словом и поступком, между желаниями и возможностями.

Любовь к Пушкину – это в первую очередь уважение к окружающему, родившему нас миру.

Не может быть гармонии в человеке, который растет и на глазах которого разрушаются исторические святыни, архитектурные памятники. И он ходит мимо этих разрушений в детский сад, в школу, и в нем не возникает чувство боли и утраты. Думаю, что из этого ребенка не может вырасти полноценный человек, и даже если в школе ему будут «преподавать» Пушкина, он не сможет понять и ощутить его потому, что он лишен исторической и культурной памяти. А без этого не может быть будущего. Без исторической памяти не может быть ничего – ни демократии, ни гласности, ни всех других понятий, о которых сегодня так много говорят.

Я очень рад, что был у Пушкина в Михайловском вместе с моим сыном, который увидел то, что нельзя объяснить словами.

Понятие «Пушкин» включает самую высокую степень национальной гармонии. Не будь того, что он видел из окна своего Михайловского, не будь этой его бесконечно ощутимой связи, «любви к отеческим гробам», никогда он не смог бы воздвигнуть себе тот нерукотворный памятник, к которому народная тропа на зарастает вот уже сто пятьдесят лет. (I, 30)