РАБОТА

Работа общественная

(2001)

Интервьюер: Мы с вами общаемся достаточно регулярно и всякий раз скатываемся к вопросу о творческих планах… Но кина-то, извините, все нет и нет. Подозреваю, ваша бурная общественно-политическая деятельность тому виной?

Я – солдат.

Читайте рассказ Пантелеева о честном слове. Я дал присягу и не могу без приказа покинуть пост. Проклинаю все на свете, но слово держу. Повторяю: мне все это не нужно. Я трачу время, силы, средства, связи.

Трачу!..

Мне бы процесс запустить, создать механизм, который не сломает ни один сумасшедший. Тогда смогу сказать: я никому ничего не должен, ухожу…

Все!

Никаких иных мотивов, удерживающих меня в кресле руководителя Союза кинематографистов или Фонда Культуры, не было и нет. Только дураки считают, будто я пошел на все ради славы.

Какая здесь слава?..

Допустим, был бы я министром обороны или внутренних дел, то есть занимал пост, позволяющий реально влиять на судьбы людей… Но, как пишут обо мне некоторые: «Царствовать в Фонде Культуры» – это же смешно! (II, 37)

(2002)

Интервьюер: Вы все время боретесь за что-то… Вы не боитесь, что вот эта борьба, ваша общественная работа – она что-то такое сделает с вашей душой, что фильмы станут от этого хуже?

Боюсь.

А почему Вам тогда так важно заниматься всем этим?

Человек предполагает, Бог располагает.

Я никаких усилий не прилагал, чтобы этим заниматься. Я не бился, не интриговал, не подтасовывал голоса, никого не уговаривал. Но у нас в роду говорили: от службы не отказывайся, на службу не напрашивайся.

Видимо, Господь управил так, что вот это время я должен заниматься этим. И я занимаюсь этим так же искренне, горячо, как и снимаю кино.

Другой разговор – а что дальше? (V, 11)

РАВЕНСТВО

(1991)

Я считаю, что никогда не будет равенства, его и быть не должно.

Должно быть равноправие.

Дело в том, что равенство и равноправие – это противоположные вещи. Равноправие – когда все имеют единые права, а равенство – когда ни у кого нет прав. Равноправие – это когда ты изначально имеешь одинаковые со всеми права, а остальное – дело Божие, твоих рук, усидчивости, таланта, возможностей. А равенство – это опустошить чужой холодильник и ждать, когда принесут новое.

Поэтому я считаю, что самый большой и важный шаг – это преодолеть в себе бациллу равенства. Потому что тот, кто больше работает, кто больше может и хочет, кто больше тратит сил и энергии, должен лучше жить, чем тот, кто этого не умеет или не хочет.

Осознание своего места – это и есть основа здорового общества. (I, 37)

(2006)

К сожалению, в России неправильно понимают слово «равенство». Ведь известная триада – «свобода, равенство, братство» – совершенно исключающие друг друга понятия.

Равенства по определению быть не может и быть не должно. Должно быть равноправие, а дальше – как учился, как крестился, что тебе Бог дал. У нас же нередко представление о равенстве такое: если что-то у тебя есть, а у меня нет – а ну-ка, иди сюда, поделись! Ты учился в институте, корпел над книгами, а я «квасил» под мостом. А потом ты заработал, а я захотел «все взять и поделить»…

Это и есть тот страшный перекос, который породил чудовищную путаницу в головах людей, «колебание умов ни чем не твердых». Именно так трактовалось понятие равенства большевиками. Именно отсюда берет начало зависть, перемешанная с презрением к успешному, обеспеченному; именно поэтому так слабо защищена у нас любая частная собственность, включая интеллектуальную. (II, 55)

РАДОСТЬ

(2003)

Настоящей радостью всегда оказывается радость случайная.

Когда ты начинаешь работать для того, чтобы потом потрогать что-то руками, ради чего-то – ради денег, славы, то, в общем, ты человек несчастный. Ты добиваешься чего хочешь, но все равно мало.

Поэтому я считаю, что самое главное – когда ты работаешь потому, что не можешь не работать, когда ты говоришь потому, что не можешь не сказать… (I, 94)

РАНГ

(2005)

Интервьюер: Расскажите, кто Вам ровня? Кто – люди вашего ранга?

Никогда в жизни я так не ставил вопрос.

Мне не важно, какое положение занимают люди, с которыми я общаюсь. Я себя намного легче и проще чувствую с людьми, общение которых со мной не обусловлено тем, кем я в данный момент являюсь, согласно табели о рангах.

Мама говорила мне: «Не важно что, важно с кем».

Как только я вижу, что кто-то начинает со мной общаться как с нужником, как с человеком, который ему нужен сейчас для какого-то дела (конечно, бывает, что просят, что кому-то нужно помочь, но тут я о другом) – то мне становится скучно.

Я больше люблю общаться с обыкновенными людьми, мне с ними интересно. Реставраторы, егеря, охотники, рыбаки, дальнобойщики, уголовники… Абсолютно не имеет значения, кто они – потому что любой человек интересен, ибо «человек есть не средство, а цель».

Это, кстати, и есть один из признаков аристократизма.

Да, да… Умение разговаривать как с царем, так и со слесарем одинаково ровно.

Моя мама совершенно спокойно и легко могла общаться, причем на четырех языках, с совершенно разными людьми… Матери было все интересно, любое общение – кроме, выражаясь современным языком, тусовок.

И я это понимаю, мне это очень близко. Мне любое живое общение намного более ценно, нежели фигурирование со стаканом виски в руке… (II, 49)

РАССТРЕЛЬНЫЕ ДЕЛА

(2004)

Один из вождей пролетариата как-то сказал, что смерть одного человека – это трагедия, смерть миллионов – это статистика.

Страшные, жестокие, но, как мы видим, к сожалению, имеющие под собой основание слова. Потому что десятки тысяч наших соотечественников были просто уничтожены.

Вот они, перед нами – расстрельные дела.

Но начинались они не как расстрельные дела. Это сейчас они называются расстрельными делами. А тогда это была анкета для регистрации бывших участников Белой армии. Дело в том, что когда Гражданская война уже закончилась, когда Врангель и другие генералы, верхушка Белой армии вместе с офицерами, солдатами и казаками покинули Родину (они были вынуждены это сделать), то по крымскому побережью бродило и ходило, ища пристанища, работы и дела огромное количество людей (кто в форме военной, без погон, кто в чем). Они не чувствовали себя виноватыми, они были готовы принять советскую власть в той ситуации, которая есть, которая сложилась…

Тогда Владимир Ильич Ленин, и Лев Давыдович Троцкий, и генерал Брусилов (да, знаменитый Брусилов) подписали бумагу, в которой они гарантировали жизнь всем участникам Белой армии, пришедшим добровольно, заполнившим анкеты и зарегистрировавшимся. Они гарантировали жизнь всем, кто не был замечен в злостных, активных действиях против Красной армии.

А что такое злостные действия против Красной армии, когда идет война? Когда человек находится на фронте, он с оружием в руках отстаивает что-то. Поэтому злостные действия можно было тогда классифицировать как злодеяния над мирным населением или какое-то нарушение военных законов. Любой человек, находящийся на фронте, он так или иначе, сдавшись или как бы потеряв свою армию, имеет право на то, чтобы оказаться военнопленным, как минимум. (Уж не говоря о реабилитации, что, наверное, для него более выгодно и справедливо в данном случае.)

Передо мной документ, подписанный командиром Шестой армии, членом Реввоенсовета Пятаковым, который пишет: «Остатки врангелевской армии взяты в плен, среди добровольно сдающихся увеличивается полное разложение, Реввоенсовет армии шесть ходатайствует о помиловании всего командного состава остатков армии Врангеля, численностью двадцать тысяч человек… Это двадцать тысяч русских людей. Пленных, которых после проверки можно будет считать незлобными контрреволюционерами». Точка и подпись Пятакова.

И если вы сегодня в архиве посмотрите вот эти анкеты, которые (видимо) и послужили поводом для командарма Пятакова написать это ходатайство, то можете прочитать в них следующее: «Косач Кузьма Сидорович, 19 лет. Кубанская область, станица Екатеринославская, Ейского отдела, казак, русский; родители – хлебопашцы. Образования нету, мобилизован в 1920-м году». Или еще один, Александр Поделка. «Ваш взгляд на Октябрьскую революцию?» – «Не знаю, жил в деревне». – «Ваш взгляд на Коммунистическую партию?» – «Хорошая партия». – «Ваш взгляд на Врангеля?» – «Я его не знаю». – «Сколько лет?» – «Восемнадцать».

То есть из этих анкет мы понимаем, что это даже не кадровые офицеры, что это не «белая кость» Белой армии. Это казачки, которые были мобилизованы, которым велели и объяснили, что вот эти – плохие. И они рубались. Да и как рубались? В восемнадцать лет, да с таким образованием. Сколько он там мог нарубать?!

Так вот на этот запрос Пятакова приходит ответ. Причем не командарму Пятакову, а более высоким чинам, более ответственным работникам – Гусеву и Фрунзе. (Тому Фрунзе, для которого слово офицерской чести было не пустым звуком; он дал честное слово, что жизнь будет сохранена тем, кто придет на регистрацию.) На их имя пришла телеграмма следующего содержания: «Необходимо все внимание сосредоточить на той задаче, для которой создана «тройка». Тчк. Попробуйте ввести в заблуждение противника через агентов, сообщив про переписку, из которой вытекало бы, что ликвидация отменена или перенесена на другой срок. Тчк. 23 ноября 1920 года. Троцкий».

О чем здесь написано? Давайте разберемся…

То есть людей было необходимо ввести в заблуждение, сообщив, что ликвидация отменена. Как бы высшая власть прислушалась к ходатайству Пятакова, о котором наверняка уже знали те, кто интересовался, будут ли они реабилитированы – не будут, скрываться им, бежать или что другое. Ввести в заблуждение через агентов, то есть пустить слух – что, ребята, все нормально, ликвидация отменена: идите регистрируйтесь…

И они пошли! Пошли регистрироваться… А потом… потом и появились все эти «Дела», на каждом из которых синим карандашом с двумя ошибками было написано: «растрелят» и число.

Всех, кто пришел регистрироваться, просто расстреляли.

(После того, что случилось, Фрунзе едва не покончил с собой. А Брусилов, поняв, во что он попал и что он сделал, вскоре умер…)

В наше время Главная военная прокуратура по этим расстрельным спискам проводила и проводит реабилитацию. Реабилитацию всех тех, кто был расстрелян тогда, как контрреволюционеры.

Это благородное дело. И слава богу, что это происходит.

Единственный вопрос: только в чем же их можно реабилитировать? Их можно реабилитировать за то, что они пытались сохранить целостность своей страны? За то, что они не приняли безбожья? За то, что они не приняли методы разговора путем насилия? За то, что они не хотели быть обманутыми, потому что обещания земли, свободы и мира остались только обещаниями?

За что же реабилитировать этих восемнадцатилетних полуграмотных казачков, которые продолжали существовать в той системе координат, по которой жил Дмитрий Донской или Александр Невский? Для которых православие было кодексом, моральным кодексом жизни. Для которых понятия греха и стыда были реальными понятиями…

Наверное, эта реабилитация, это оправдание нужно больше нам, чем им… Нам надо в себе найти отзвук на то, что мы видим в этих «папках». Не ненависть разбудить, а ощущение того, что эти люди, эти жертвы – это огромный кровавый урок нашей истории нам, сегодня живущим.

И тем, кто придет после нас. (XV, 2)

РЕВОЛЮЦИЯ

(2011)

Революция сверху, совершенная ельцинской командой… должна была быть поддержана эволюцией снизу. Революция произошла, а эволюции нет. Вот этой самой, основанной на понимании, когда человеку объяснили, зачем ему реформы.

Егор Гайдар (Царство ему Небесное), умнейший человек, говорил без бумажки, но люди не понимали, что он говорит. А с русским человеком нужно на фольклорном уровне общаться и объяснить ему, ради чего ему нужно затянуть пояса, что его ждет впереди, ради чего это нужно делать.

Когда ему спускают: «Ладно, мы начнем, а вы там…» – не получается. Он может терпеть год, два, пятнадцать, двадцать лет, а потом говорит: «Все, ребята, я вам больше не верю…».

И это катастрофа. Если революция сверху будет заменена на революцию снизу (вместо эволюции), то это конец. (VI, 10)

РЕЖИССЕР

(1978)

Интервьюер: А кто такой режиссер?

Сказать, что автор фильма – и нескромно, и, в общем-то, неверно.

Режиссер с момента заявки на будущую картину и до сдачи ее художественному совету студии, кроме собственных забот, вмешивается еще и в работу всех цехов производства, вносит свои коррективы.

Если все-таки попытаться определить обязанности, то режиссер – человек, отвечающий за все. Государство доверяет нам деньги, народ – свои надежды и желание увидеть настоящее искусство. И подводить никого мы не вправе. (I, 7)

(1980)

Интервьюер: Какие качества необходимы режиссеру?

Во-первых, талант…

Далее – терпение, честность, юмор (в том числе умение иронически воспринимать собственную персону) и беспредельная любовь к артисту.

Ибо артист даже не представляет себе, на что он способен, если чувствует, что его любят (то есть благожелательно и уважительно относятся к его труду, к тому, на что он себя тратит). Режиссеру самоутверждаться за счет артиста – то же самое, что самоутверждаться за счет ребенка. Актер – дело другое, для него самоутверждение естественно. Артист творит из самого себя и получает наслаждение от доброго отношения тех, ради кого он творит.

Грамотность режиссера – это владение ремеслом.

Режиссер должен знать, какими средствами он добьется желаемого воздействия на зрителя. Он не вправе показывать своих сомнений на съемочной площадке. Даже если он импровизирует, эта импровизация должна быть подготовлена характером предшествовавшей работы…

Я испытываю чувство неловкости перед съемочной группой, если не готов к работе. На площадку нужно выходить подготовленным… Когда мы снимали «Механическое пианино», мы заранее поселились в доме, где шли съемки, ходили в костюмах, репетировали. Взаимопонимание между членами группы установилось полное.

Еще мне кажется, режиссеру необходимо умение, будучи лидером, оставаться почти незаметным, не давить на группу.

Режиссер обязан знать, чего он хочет. (I, 12)

(1984)

Режиссер – это человек, обязанный жить с постоянно контролируемым самим собой чувством уважения к чужой жизни. В противном случае он теряет право разговаривать с такой аудиторией, которую ему предоставляет кино. И театр, разумеется, тоже.

Проклятие этой профессии в ее публичности, это подстегивает человека быстрее прийти к результату. Когда человек становится более зрелым, постепенно процесс начинает интересовать его больше, чем результат.

Но ведь до этого надо дожить.

Вопрос: Существуют ли оптимальные цифры возраста режиссера?

Любые рассуждения на эту тему ставят меня вне опасности. Я нахожусь как раз посередине. Мне тридцать восемь.

Теоретически допускаю: совершить открытие в киноискусстве можно и в семнадцать лет. Но пока про такое слышать не доводилось. Поэзию в расчет не берем, она – по гениальному определению Пастернака – есть скоропись человеческого духа.

Теоретически же предполагаю, что трудно снимать картину в восьмидесятилетнем возрасте, тем паче трудно двигаться в своем творчестве, однако видел очень свежую картину Бунюэля, снятую в эту пору жизни.

Все же склоняюсь к тому, что режиссура, кроме всего прочего, это сумма человеческого опыта. Ведь надо же накопить, что сказать людям. При равных способностях отдам предпочтение тому, за чьими плечами – жизненный опыт. Если, конечно, нравственные выводы из этого опыта покажутся мне зрелыми.

И потом: с молочными зубами в этой профессии делать нечего. Мускулы тоже следует накопить. Хотя и с железной челюстью режиссер опасен. Существует в нашей среде термин: снять любой ценой! Нет. Не любой. Совсем не любой. Нельзя в «интересах дела» давить детей и стариков. После кинематографа не должно оставаться ни выжженной земли, ни опустошенных душ.

Режиссер не просто должен уметь работать с людьми, это-то элементарно. Он должен уметь работать так, чтобы и после фильма и спектакля сохранились хорошие человеческие отношения с теми, кто добросовестно трудился рядом с ним.

Так что, как сказано у Твардовского: «Не шутка быть себя моложе, / Труднее быть себя зрелей…» (II, 7)

(2012)

Вопрос: Не сложно быть режиссером и продюсером в одном лице?

Трудно, но возможно.

Вообще хороший продюсер терпим к режиссеру. Но режиссер обязан аргументировать, если он заявляет: «Я так вижу»… Иначе он свободен, как мышь в амбаре. (I, 160)

РЕЖИССЕРЫ

(1980)

Интервьюер: Искусство какого классика кино наиболее Вам близко?

Довженко, Бергмана, Феллини. (I, 13)

(1983)

Интервьюер: Есть режиссеры, у которых Вы любите сниматься?..

Да, это Кончаловский, Данелия, Балаян.

Все зависит от уровня общения, одинакового чувства юмора… сложного комплекса, где важен не только чисто технический процесс совместной работы, но и вопрос доверия друг другу. (I, 18)

(1983)

Мне кажется, что мы нуждается в пересмотре системы подготовки режиссеров.

Слишком много заведомо второсортных режиссеров с непомерными амбициями рвутся работать в кино. Тут нужны самые суровые преграды, гармонично сбалансированные по отношению к действительно талантливым людям со своим мнением, взглядом и немнимыми ценностями.

Мне кажется, система приема и обучения на Высших режиссерских курсах более способствует решению именно этой задачи: ведь на курсы приходят люди, уже имеющие профессию, с иным, более зрелым отношением как к делу, так и к своей жизни. (I, 15)

(1993)

Интервьюер: Кого бы Вы назвали сегодня лучшими режиссерами в России?

Романа Балаяна, Володю Хотиненко, Сережу Мирошниченко, Панфилова, Кончаловского, Германа, Андрея Эшпая, молодого Тодоровского…

Кто Вам нравится из американских режиссеров?

Скорсезе, Майк Николс, Милош Форман, Коппола и Алан Паркер. (III, 2)

(2003)

Сегодняшние режиссеры очень профессиональны и насмотрены.

Человек может научиться писать, но если ему нечего написать, он просто переписывает то, что написали другие. Сегодня в этом заключается очень большая проблема. Причем не только русского, но и европейского, и вообще мирового кино.

Посмотрите последнюю картину Гринуэя. Это концентрированное влияние на интеллект. А Бергман говорил: искусство должно потрясать, попадая в душу, минуя промежуточную посадку в области интеллекта.

Очень многие знают, как сделать. Но не знают – что.

Я посмотрел очень профессиональную картину моего племянника Егорушки Кончаловского «Антикиллер». Половину того, что там сделано, я не знаю, как сделать. О чем я ему и сказал.

Но второй мой вопрос был: а зачем ты это сделал?.. (I, 97)

Женщины-режиссеры

(2013)

Вопрос: Как Вы относитесь к женщинам-режиссерам? Считаете ли Вы режиссуру истинно мужской профессией?

В моей юности женщины-режиссеры, их можно было по пальцам одной руки пересчитать – тех, кто действительно знал, понимал и делал кино. Лариса Шепитько, Кира Муратова…

А сегодня… Когда я узнал, что картину «Повелитель бури» сняла женщина <Кэтрин Бигелоу>, то был поражен. Это абсолютно мужская картина, с подробным разбором и знанием того, что такое судорога войны. Это совершенно не женское кино.

Замечательную картину сняла женщина!

То есть женщины-режиссеры (как и вообще женщины во многих других областях) начинают занимать сегодня очень серьезные позиции. Хотя мне всегда казалось, что работа с актером для женщины – это более сложная задача. Потому что, скажем, мужское начало, актерское, подчиняющееся женскому, режиссерскому – это бывает такое большое наступление на горло собственной песне. Но то, как женщины-режиссеры работают с актерами сегодня, – я преклоняюсь и снимаю шляпу.

Могу констатировать, что режиссура оказалась и женской профессией тоже, хотя тут либо женщины стали жестче, либо режиссура стала мягче… (XV, 79)

Молодые режиссеры

(2003)

Вопрос: Кто из молодых режиссеров Вам наиболее интересен?

После картины «Любовник» я уважаю молодого Тодоровского.

Перспективны Янковский-младший, Прошкин… (XII, 9)

(2004)

Вопрос: Кто из наших начинающих режиссеров, на ваш взгляд, наиболее талантлив?

Вы знаете, как-то немножко все спуталось. Молодые режиссеры в пятьдесят три года и уже опытные в двадцать восемь.

Считаю, что Филипп Янковский очень талантливый, горячий парень, умеет и хочет работать. Прыгунов-младший замечательный. Его картина «Одиночество крови» на Московском кинофестивале была унижена прессой ужасно. А она сделана мастером. Другое дело, что мастер научился разговаривать быстро и складно, но пока не очень понятно, что он хочет сказать.

Однако я уверен, что все получится, если не отрекаться от своих глубинных культурных корней, не предавать предков только за то, что они не знали, кто такая Мадонна, или не представляли себе, что можно с сибирской каторги позвонить матушке по мобильнику. (I, 104)

(2011)

Вопрос: Хотелось бы узнать – есть ли в нашей стране какая-либо поддержка молодых режиссеров и сценаристов?

Поддержка молодых сегодня все-таки находится не на должном уровне. Хотя то, что такие большие субсидии даны ВГИКу, нашей кузнице кинематографических кадров, позволяет надеяться на определенный результат. Ведь это дает возможность использовать новую аппаратуру, новые павильоны, новые технические возможности.

В наше время познакомиться с творчеством Трюффо, Годара или Анджея Вайды можно было только на специальных просмотрах в киноархиве «Белые Столбы» или на учебных просмотрах ВГИКа. А сегодня молодежь может получить доступ к любой информации. И легко узнать, как снимают кино.

Поэтому форма намного опережает содержание. А содержание – это целый комплекс, сюда входит и воспитание, и образование, и масштаб мышления. Поэтому, прежде чем думать о том, как снимать, нужно для себя решить, что и зачем. Во всяком случае, именно это должно художника больше всего волновать. (VII, 5)

РЕЖИССУРА

(1977)

Режиссура – это профессия.

Об этом стали забывать. Режиссером сегодня при желании может стать и актер, и художник, и кто-то из административного звена… Профессия девальвируется. (I, 4)

(1978)

Интервьюер: Что привело Вас в кинорежиссуру?

Скорее всего два момента: работа с хорошими режиссерами и работа с плохими режиссерами.

Сниматься начал в пятнадцать лет, через год – второй фильм, потом еще и еще. Но однажды вышел у меня с кинематографом разлад… Сергей Бондарчук пригласил меня на роль Пети Ростова в «Войне и мире». Сняли несколько эпизодов, и тут я стал катастрофически расти. Меня потихоньку «оттерли» в массовку, а на роль Пети пригласили другого мальчика.

Такая «несправедливость» вызвала во мне чувство протеста, и я поступил в театральное училище, а не в институт кинематографии, куда, впрочем, все-таки перевелся, проучившись четыре года в училище…(I, 7)

(1980)

Интервьюер: Режиссура – это ваше призвание или она просто позволяет Вам в кино сделать больше, чем позволяет актерское дело?

Режиссер – организатор картины.

Какую бы огромную роль ни сыграли в ней актер и оператор, картина все равно делается за монтажным столом. От монтажа зависит смысл сцены. Одна двухсекундная врезка (скажем, актер находится на грани истерики, а вы показываете в это время зевающего человека) может уничтожить всю сцену.

Возможностей у режиссера в кино больше. Но это не значит, что актер лишен всяких прав. Просто работа у них разная. Режиссер обязан видеть всю картину в целом, а актеру это не нужно, ему необходимо глубоко закапываться в каждый эпизод. (I, 12)

(1984)

В каждом произведении искусства есть тайна невидимого. Она находится где-то в тончайших духовных сферах.

Однако, чтобы довести замысел до готового фильма или спектакля, режиссер должен владеть тысячью вещей и стоять обеими ногами на грешной земле. Не предавая главного, пользоваться всем арсеналом театрального и кинематографического производства.

Масштаб и красота мысли в искусстве не стоят ничего, если все это не подкреплено высоким ремеслом. Уметь сделать своими руками и уметь объяснить другим, как и что надо сделать. Точно знать: сколько метров пленки должен занять такой-то эпизод; чем «объектив-50» отличается от «объектива-80» и каким именно объективом следует снимать при закате солнца; снять эпизод, не ссылаясь на погоду, брак пленки или отсутствие определенного артиста; уговорить Софи Лорен, заехавшую в Москву на полдня, сняться в массовке за шоколадку; обеспечить вовремя горячий чай и обед на площадке.

Так я могу перечислять до утра… (II, 7)

(1986)

Вопрос: Как бы Вы определили основные заповеди режиссера?

Режиссура – это, во-первых, черта характера. Во-вторых, это умение по-солдатски находить выходы из положения, в которые ставит тебя жизнь, профессия…

И чем лучше режиссер, тем цельнее будет его существо и лицо в его картинах после того, как он преодолеет препятствия.

Для меня главная заповедь – бесконечная любовь к артисту и огромное терпение; никогда артист не бывает неправ, всегда неправ режиссер. Если артист у него плохо играет, это не значит, что артист плохой, – это режиссер не сумел сделать из него хорошего.

Мне кажется, что единственная и самая главная заповедь: во всем дурном винить себя, а все, что получилось, делить с теми, с кем работаешь. (II, 13)

(1987)

Интервьюер: Когда Вы почувствовали, что режиссура – ваше призвание?

Я учился на актерском факультете, ощущал себя актером, был счастлив. Мы делали самостоятельные отрывки, все что-то придумывали, создавали. Я тоже вовсю фантазировал «для себя и других», и именно тогда у меня возникло ощущение, что я могу не только играть, но и видеть сверху общую конструкцию, ситуацию, двигать персонажи, видеть их в развитии, а ведь режиссура начинается с ощущения общего развития…

Режиссура – это склад характера, терпение, ирония к самому себе и абсолютно безвозмездное ощущение окружающего мира с жесткой точки зрения профессии. Вот смотришь на закат и сразу начинаешь думать: как бы его можно было снять, где, в какой сцене он понадобится. Любое событие – трагическое ли, комическое ли – все ты воспринимаешь применительно к своей профессии.

Это и радость – происходит постоянный процесс накопления, работа не останавливается. Это и беда – с человеческой точки зрения, ибо ты лишен естественного восприятия мира, и, наверное, это и есть одиночество режиссера. (I, 25)

(1993)

Вообще режиссура – это жизнь. (III, 2)

(2007)

Сегодня понты бегут впереди профессии: машины, майки, татуировки, все в кольцах, в шейных платках, «синема-синема», а работы нет. И главное – проблема заключается в том, что невероятно низко упал уровень представления о том, что такое режиссура.

Вы не можете делать операцию по удалению катаракты глаза, если у вас нет специального образования. А в кино почему-то, если у тебя возникли какие-то деньги, ты собираешь людей и снимаешь кино. Все просто: камера крутится, актеры чего-то играют, сценарий есть…

Это глубочайшее, катастрофическое заблуждение. Сегодня пробу надо делать не актерам, а режиссерам: актеры должны пробовать режиссеров, могут ли эти люди снимать фильм. (XIII, 3)

(2009)

Режиссура – это же по большому счету вечный выход из положения, вечный. Это всегда необходимость иметь запасной вариант. У тебя написано в сценарии «солнце», а на улице – дождь. У тебя артист должен быть трезвым, а он, увы, пьян. И ты, хочешь не хочешь, – должен выходить из положения.

Ключевое слово во время создания картины – энергия. Энергия – это не темперамент, это не выпученные глаза, пот на лице, надутые жилы. Хотя, может быть, и это необходимо. Энергия – это влияние на зрителя. Только заполненный энергией кадр заставляет людей забыть о времени, о купленном попкорне и полностью погружает в происходящее на экране.

Никогда не произносите слово «мотор!», если не готовы к съемке. Если продюсер не дает достаточно времени на репетиционный период, если этого не позволяют средства, можно готовиться дома. В конце концов, соберитесь с актерами у кого-нибудь на квартире и продумайте сцены. Главное – трудиться. Вот я сплю, например, всего четыре часа и работаю над картиной независимо от того, на съемочной я площадке сегодня или у себя на даче.

Самое сложное – работать с детьми. По личному опыту я понял, что их на площадке надо обманывать и играть с ними. И вот так плавно, через игру снимать скрытой камерой. И все равно, все самые успешные планы получались сами собой, когда ребенок что-то неожиданно придумывал и изображал. Главное – все это успеть снять. Помню сцену в «Урге», когда монгольский мальчик плачет как бы во сне. Так вот, все это так трогательно получилось, потому что малыш очень хотел писать, боялся сказать и от переживаний расплакался… (XIII, 4)

(2013)

Я думаю, что режиссура – это очень жестокая профессия.

Жестокая. Она требует много сил, она допускает несправедливость, она требует иногда лицемерия, лжи.

(Недруги мои поймут меня именно так, как им хочется понять.)

Достижение результата от актера – это очень тонкая и разнообразная работа. Одного актера нужно нести просто как хрупкую игрушку, шар стеклянный в вате, а другому – просто нужно в лоб дать, причем физически.

Профессия режиссера универсальна. Режиссура – это все. Руководство предприятием разве не режиссура? А страной – разве не режиссура?

Другой разговор, какие цели ты ставишь? Это важно!

У меня знаменитый актер снимался (не буду его называть), он говорит: «Вот так должно быть». Я говорю: «Это неправильно». Он уперся. И тогда я понимаю, что я его не могу подвести к тому, что мне нужно, а я знаю точно, что мне нужно. Его решение – это частность, которая несопоставима и неверна по отношению к целостности всей картины в ее развитии. Но я понимаю, что мне его не перешибить. И тогда говорю: «Хорошо. Согласен. Давай!» Командую: «Мотор!» Он начал играть… Я говорю: «Стоп! Кто там кашляет? Новый дубль!» Второй дубль. Опять: «Стоп! Кто там разговаривает? Почему мешаете? Вон с площадки!» Третий дубль… А сам, раз за разом, начинаю делать к его исполнению нужные мне поправки и двигаю актера постепенно к тому, что мне надо было получить от него изначально. И в результате, шаг за шагом, он сыграл наконец не то, что «хотел», а то, что было нужно мне, как режиссеру. Хотя теперь он и считал себя «автором» этого сценического решения…

И такая тоже бывает режиссура… (XV, 79)

РЕМЕЙКИ

(2002)

Я настаиваю на том, что ремейки наших старых картин в новых технологиях (как бы ни отмахивались от меня вокруг) – это удивительная вещь.

Страшилища и чудовища, которых порождает и преподносит нам японская мультипликация. Что они для нас?!

Ведь дело не в ужасе и не в том, что это страшно. А в том, что я не понимаю и никогда не пойму, чем эти персонажи, которые тоже борются за добро и справедливость, лучше тех, которые мы имели у себя.

Чем уступает Иванушка-дурачок, или Конёк-Горбунок, или Илья Муромец и Вещий Олег всем этим «иностранцам» и «пришельцам», которые сегодня заняли детские умы?

Еще одна очень важная вещь – все наши русские сказки так или иначе рождены менталитетом народа. Они народны в подлинном смысле этого слова. Они не хотят, не могут и не будут претендовать на влияние на кого бы то ни было под общим куполом «интеллектуального Макдоналдса», которым цивилизация хочет околпачить Божий мир.

Ибо глобализм, при всей привлекательности внешней стороны этого явления, разрушителен. Он делает самое страшное и самое опасное – лишает народы их индивидуальности. Он лишает нас того нашего неповторимого лица, каким бы оно ни было. Лишает той самой неповторимой культуры, какой бы она ни была; неповторимой истории и так далее, и так далее…

Выбирая для себя только то, что понятно «среднеарифметическому европейцу», «стопроцентному американцу», то есть представителю западной цивилизации, мы либо не хотим, либо не понимаем (либо не хотим понимать!), что по правую сторону от нас, на Востоке, лежит земля, населенная более чем двумя миллиардами человек (если я не ошибаюсь).

И я вовсе не призываю сделать выбор между Востоком и Западом. Мы-то как раз в наиболее выгодном положении. Ибо мы и есть тот самый мост между Востоком и Западом. И можем воспринимать с легкостью и то, и другое.

Но просто мне кажется, что тратить деньги на то, чтобы купить очень дорогостоящую картину «Властелин колец», неправильно. Причем я ничего не имею против этой картины как таковой. Я полагаю, что ровно столько, сколько она стоила нашим прокатчикам и сколько денег она для них здесь соберет, можно было вложить в то, чтобы снять ремейк, замечательную картину (с новыми технологиями, с компьютерной графикой и так далее) об Илье Муромце или историческую картину «Адмирал Ушаков», который недавно был канонизирован Русской Православной Церковью.

Для этого не много надо. Для этого нужно взять сценарии, написанные когда-то, довести эти сценарии до уровня сегодняшнего кинематографического языка, лишить их той идеологии, которая была нужна тогда, когда они писались, и снять по ним ремейки с нашими или не нашими актерами, с новыми технологиями.

Вот тогда в них и будет раскрываться, на мой взгляд, важнейшая мысль о том, что же такое значит это слово – «наши»… (IX, 1)

РЕПЕТИЦИИ

(2005)

Очень важны репетиции. Именно они наполняют актера настолько, что он может «плыть» по роли, легко импровизировать.

Проблема сегодняшней кинорежиссуры именно в отсутствии репетиционного периода. Многие уверены, что достаточно сказанных слов, а они без энергетического наполнения ничего не значат… (XIII, 2)

РЕФОРМЫ

(1995)

Ни одна реформа не пройдет в России, если она не будет касаться корневой системы страны, ее культуры, ее истории. Иначе мы будем похожи на сестер Золушки, которые себе пальцы рубят, чтобы в хрустальный башмачок реформы засунуть страну.

Поэтому я вижу в движении «Наш дом – Россия» одно и самое главное… Это движение, которое хочет «изменений без потрясений», без нового «девятого вала», шлюза крови, без баррикад, без истерики, без криков: «Долой! Вон! Будьте прокляты! Хватит!»

Мы все заряжены негативно. Мы все время кого-нибудь обвиняем, хотя сами своими руками все делали. Кто на кого может пенять, когда человек отдает рубль и верит тому, кто говорит: «Дай мне рубль, а я дам тебе миллион через два дня». Это наше фольклорное мышление: скатерть-самобранка, по щучьему велению, ковер-самолет…

А немец, если ему скажут, что за марку он получит сто, он перероет все бумажки в банке для того, чтобы понять – откуда в банке возьмут для него сто марок за его одну вложенную. А у нас реклама – рыбку ловят-ловят и говорят: вот пока мы тут рыбку ловим, а денежки капают.

Вот они и укапали…

Да, в недрах страны огромное количество талантов. Да, наверняка подрастает кто-то. Но ни один государь в России (я эти слова обращаю к президенту), ни один государь не ставил страну, так сказать, на «орла-решку» – мол, кто сильнее. «Я свое отсидел, а теперь – вы…» Ни один! Все готовили…

Обратите внимание, с 1917 года ни один руководитель страны не ушел достойно со своего места и не продолжил свою жизнь в достоинстве и уважении. Или его выносили вперед ногами и закапывали в стену, или в Мавзолей, а потом топтали и втаптывали в грязь, или при жизни превращали его в ноль.

Поэтому мне кажется, что возможность избавиться от этого – это спокойно готовить себе замену, которая все-таки реформу будет производить эволюционным, а не революционным путем. (V, 4)

(1995)

Сегодня трудно всем…

Но в первую очередь трудно людям пожилого возраста. Они требуют внимания, требуют государственной помощи. Их перестраивать бессмысленно и безбожно. Не нужно их запихивать в реформы. Они должны честно и спокойно с помощью государства доживать свои годы в уважении и покое.

Вот это принципиально важно.

А нам сегодня каждому на своем месте надо работать, обустраивать свое пространство, именно обустраивать! Лишь бы не мешали. Ведь только-только все началось. Только отвыкли от централизации, только на мир стали глядеть своими глазами. Переименовываются улицы, восстанавливаются храмы, монастыри…

Не нужно ни перед кем отчитываться непонятно за что. Дело идет, реформа движется. Так давайте теперь эту коллективную безответственность, по которой мы раньше жили: работаешь – сто двадцать «рэ», не работаешь – сто двадцать «рэ», заменим на индивидуальную ответственность: вот мой участок, вот я здесь, вот я это сделаю. Давайте из этого реформу строить, из этого исходить. И сегодня – эта возможность есть. Если ее разрушить, на двадцать лет все будет отброшено.

И опять все сначала… (V, 4)

(2005)

Самая большая ошибка, на мой взгляд, когда дело касается внутренней политики такой страны, как Россия, – это желание увидеть результаты своих трудов при своей жизни.

И никто при этом не учитывает, что Россия – это огромная страна. Это в Монако можно утром проснуться, издать Указ, а вечером его уже все выполняют. Здесь же правит теория больших чисел. В России проходят только те реформы, которые поняты народом. Если они успешно прошли где-нибудь в Голландии, нет никакой гарантии, что они так же успешно пройдут у нас.

Такую ошибку в свое время совершил Петр I. Он отправил боярских детей учиться в Европу… а когда дети, одетые в шелковые чулки и говорящие на европейских языках, вернулись домой, там их встретили родители – в онучах, кафтанах и с кислой капустой в бороде.

С этого момента общество разделилось на интеллигенцию и народ. Ни в одном государстве, ни в одной нации нет такой гигантской разницы между интеллигенцией и народом. Потому что везде интеллигенция – это выходцы из народа. А наша интеллигенция, условно говоря, приехала из Голландии…

Это только так кажется, что мы объявили перестройку и наутро проснулись другими. Да никакие мы не другие!

Процесс формирования нового сознания – процесс постепенный.

Детишки, которые сегодня ходят с бабушками в храм, еще не понимают, что там говорят, но в них втекает вечный для многих поколений русских людей смысл. Сперва их водят туда, и они рассматривают иконы, заглядывают в лица молящимся, нюхают запах ладана в кадиле, а через двадцать лет это станет естественной частью их жизни – по воскресеньям ходить в церковь.

И когда большинство, приходящее во власть, будет взращено в культуре, естественной для их прадедов, тогда возникает иная генерация, иной внутренний ритм понимания страны. (I, 114)

(2011)

Вопрос: Как Вы относитесь к нынешним реформам: полиция, образование и так далее?

Кто-то говорил, что самое большое наказание – жить во время перемен. Вообще любые реформы всегда болезненны. И для того чтобы они проходили легче, люди должны понимать, для чего им эти реформы и к чему они приведут.

Русский народ – фольклорный. И именно на фольклорном уровне он должен понимать, что с ним происходит. Я не увидел пока еще в этих реформах ничего того, что могло бы меня удовлетворить или даже объяснить их значение и смысл. Когда из реформы образования вообще исчезает слово «воспитание», когда по западному образцу смысл реформы заключается – «пусть они плывут, как хотят», когда необязательными предметами становятся, например, русский и литература, или когда в военном образовании исчезает сознание того, что из суворовца и нахимовца в результате должен вырасти офицер, готовый отдать свою жизнь за Родину, а что такое Родина, ему не объясняют, и когда кодекс офицерской чести, который всегда был в России, понятие для него неведомое, то возникает некая необязательность, которая влечет за собой безответственность. А безответственный офицер – это преступник…

Да, я согласен, это очень важные вещи – модернизация, инвестиции, реструктуризации, все правильно. Но только этого недостаточно для такой страны, как Россия, это не спасение. Потому что та земля, которая называется Россией, требует человека. Человека земли. И этот человек должен хотеть работать на этой земле и иметь такую возможность.

А где он, этот человек? Что мы о нем знаем?

Каждый день там или сям открывается клуб, ресторан, кафе, шашлычная. Все то, что нужно потреблять. И закрываются заводы, предприятия, сельхозпроизводства. Количество потребляющих начинает превышать тех, кто должен производить. Это значит, что потреблять придется то, что производит чужой производитель.

Реформы должны быть гармоничны. Сегодня мы видим, как развиваются мегаполисы, где существуют институты менеджеров, юристов, ученых. Но это мизер по сравнению с огромной страной и с запросами ее народонаселения. Эти люди должны служить тем, кто живет в стране, и эта служба должна быть видна и эффективна.

Поймите, я никого не осуждаю, я просто задаю вопросы…(VII, 5)

(2012)

Я совершенно уверен, что любые реформы, которые идут от страха и от неуверенности, имеют отношение только к страху и неуверенности. Реформа реальна и перспективна, если она осуществляется сильной властью, которая отвечает за ее результаты.

Возьмем образование – сегодня это сфера услуг. У нас никогда не будет нового Пушкина, если образование будет строиться на сегодняшних принципах. Такая же история и с кинематографом. Он потерял своего зрителя своими же руками.

Мы все говорим правильно, но ничего не изменится, если за этим не будет стоять реальная политическая воля, сила и ответственность. (XV, 68)

РОДИНА

(1990)

Нужно знать родные сказки, родные песни. И не просто знать, но любить, понимать их силу и глубину.

Нужно знать свою историю, чувствовать ее уникальность и стараться восстановить с ней порванную связь.

Необходима реставрация корневой системы нации… (I, 33)

(1994)

Моя дочка Аня прилетела маленькой в Нью-Йорк, вышла из самолета и спрашивает: а где наши ворота?

Она на даче росла и привыкла к нашим воротам. Для нее ворота с детства – это ее родина, ее дом.

Я очень рад, что она ездит по миру со своим мировоззрением… со своими воротами…(I, 64)

(2005)

Мой замечательный продюсер Мишель Сейду очень честно сказал: «Моя родина там, где меньше налоги».

Цинично, но очень похоже на правду.

Можно относиться к этому как угодно, но найдется много людей, которые под этим подпишутся и не будут при этом предателями, изменниками Родины… (1, 121)

(2006)

Интервьюер: Политологи говорят, что одной из фундаментальных характеристик русской политической культуры является неразличение Родины и государства… Для Вас любовь к Родине – это любовь к государству Российскому?

Безусловно.

Другой разговор, я не всегда и не все могу любить. Но не государство, а некую часть тех, кто себя считает вправе от его имени выступать. Но это не меняет моего отношения в целом.

Я убежден: Россия – это крест, где вертикаль – власть, а горизонталь – экономика и культура. И тогда возникает та самая гармония – когда то, что хочешь, совпадает с тем, что можешь. (II, 55)

(2009)

Сегодня на Госсовете я слышал много правильных слов о том, что надо помочь такому-то храму, надо организовать культурные центры…

Да, надо организовать культурные центры. Но невозможно, организовав культурный центр здесь или там, решить основную проблему. Потому что корень проблемы заключается не в том, чтобы дать денег на то, чтобы что-то восстановить, хотя это очень важно. Корень заключается в том, что мы не научились считать свою родину своей Родиной, своей землей, своим домом…

Недавно я был в Курске, где проходило освящение храма, и туда привезли икону Коренную Курскую Знамения Божьей Матери. Она вернулась через девяносто лет на Родину. «Зачем же все это было делать девяносто лет, – сказал Святейший, – чтобы потом все это вернулось обратно на круги своя?»

Да, конечно, в этом был смысл, он, наверное, в том, чтобы через чудовищные жертвы вернуться к своим истокам… (VIII, 3)

(2011)

Вопрос: Почему такое большое количество россиян стремятся покинуть Родину, а не бороться за восстановление России? И почему Вы еще здесь?

Мне проще ответить за себя, а не за других…

Я думаю, что хоть кто-то из тех, кто может покинуть Родину, должен остаться с теми, кто ее покинуть не может. И в этом смысле абсолютно прав гениальный русский мыслитель Иван Ильин, который пишет, что от постели больной матери не уезжают; разве только – оторванные и выброшенные.

Понимаете, это соблазн довольно большой. Тридцать лет назад ты не мог выехать никуда самостоятельно, и стремление порвать эти узы было естественным. Как мне кажется, русскому человеку не отъезд важен, а возможность уехать. То есть ему не свобода важна, а отсутствие неволи. И это делает его по-настоящему свободным. «Я могу уехать?» – «Конечно». – «Тогда я останусь!»

И еще – есть такая чудная русская пословица: «Где родился, там и сгодился»… (VII, 5)

РОЗАНОВ И ИЛЬИН

(2002)

Почему – Розанов и Ильин?

Потому что по личному опыту знаю, именно эти два человека отогрели мне душу и укрепили во мне дух русского человека.

Василий Васильевич Розанов и Иван Александрович Ильин – люди гениальные и парадоксальные. Других таких людей в мире просто не было. И сравнить их не с кем. А взятые вместе, они напоминают мне Дон Кихота и Санчо Пансу, путешествующих по дорогам нашей русской жизни, защищающих ее душевные слабости и отстаивающих ее духовную честь…

Каждый, кто прочитает Розанова и Ильина впервые, либо примет их безоговорочно и полностью, либо отвергнет.

Равнодушных не предвидится…

Так с ними было всегда: в жизни и творчестве. Страстные, хлесткие, противоречивые, порою даже злые, но никогда не равнодушно-теплохлад-ные и всегда русские по самой сути восприятия мира.

Достаточно вспомнить хотя бы публичное осуждение и исключение в 1914 году Розанова (за его позицию в печати «по делу Бейлиса», а вернее, по «делу Ющинского») из «Религиозно-философского общества»; это того самого Розанова, который в 1917 году пропоет оду «великому предназначению еврейского народа». Или яростную полемику 1925–1926 годов в эмиграции вокруг книги Ильина «О сопротивлении злу силою», охарактеризованной либеральной интеллигенцией как «военно-полевое богословие».

Почти все негодовали, это правда. Многие пытались клеить им ярлыки, поливать грязью, мазать дегтем.

Но почему-то ничего не липло к этим людям. Не липло – и все! И это многих раздражало…

А раздражало главным образом потому, что Розанов и Ильин были людьми единого, цельного, горячего русского духовного склада.

И это – главное.

Да, в философском рассуждении и в повседневной жизни – они различны. Вернее, полярны, как полярны Север и Юг в историко-культурной географии России…

Василий Васильевич Розанов – отсутствие всякой общепринятой мыслительной формы; логики – ну никакой; человек совершенно «нелитературный», а пишет так, что кожей чувствуешь «биение живого». В его «Опавших листьях» каждую жилочку видно.

Сам – небольшого роста, узкоплечий, нескладный, рыжеватый. При полном отсутствии атрибутов внешней силы, мужественности и красоты он, как древний грек, боготворил человеческое тело, был страстен (даже в каком-то смысле развратен) и всю жизнь мучился проблемами физики и метафизики «пола». Пожалуй, именно он олицетворял собой ненасытное и плодовитое «женское начало» в российской словесности. Куда там прошлым и настоящим декадентам! Он не писал, а изливал душу на бумагу. Писал (по его собственным словам) даже не кровью, а семенем человеческим. Выворачивал себя наизнанку. Какая-то сумасшедшая патофилология, непрерывная бытовая исповедь «ветхого Адама», духовно рвущегося к Сущему – к Богу.

Розанов – это, конечно же, Москва. Точнее, персонифицированное в слове ощущение Москвы, ее говоров, жестов, запахов. И это несмотря на то, что самые счастливые и полные годы своей жизни он провел в Петербурге, в кругу большой семьи, рядом с женой-«другом», сотрудничая у любимого им Суворина в «Новом Времени». Именно в эти годы были написаны «Уединенное» (1911), два короба «Опавших листьев» (1913, 1915), «Сахарна» (1913), «Мимолетное» (1914, 1915) и «Последние листья» (1916, 1917). А закончилось это счастье – революционным Петроградом, из которого Розанов бежал в 1917 году в показавшийся ему спасительным и тихим Сергиев Посад, где он написал свой последний и страшный «Апокалипсис нашего времени».

В Сергиевом Посаде в 1919 году, «вдруг» оставленный в покое публикой, недугуя и голодая, Розанов скончался. Его отпел и проводил в последний путь дорогой друг – о. Павел Флоренский. Похоронен Розанов на кладбище Черниговского скита рядом с могилой Константина Леонтьева.

Иван Александрович Ильин – внутренне – духовный брат Розанова, а внешне – совершенно другой. И жизнь его другая. Он – рыцарь, а Розанов – оруженосец. Оружие рыцаря – меч духовный. Его предназначение – подвиг. Его цель – поразить зло и повергнуть врага.

Родившись в Москве и прожив в ней почти сорок лет, Ильин тем не менее был человеком петербургского, европейского склада, «птенцом гнезда Петрова». Высокий, худой, аскетичный Ильин был блестяще образованным правоведом и философом. Он в буквальном смысле слова подавлял эрудицией и логикой самоуверенных либеральствующих пошляков. И, надо сказать, делал это не без удовольствия. Ум афористичный, диалектический. В этом опять же проявляется его отличие «в методе» от Розанова, у которого совсем нет афоризмов и выводов, а есть настроения и темы.

Будучи младше Розанова на поколение, Ильин в полной мере испил чашу страданий Гражданской войны и эмиграции. В 1922 году после ряда арестов он вместе с другими выдающимися деятелями науки и культуры был выслан из России в Германию на так называемом «философском пароходе», на борту которого значилось «Обер-бургомистр Хакен».

Ильин был классическим просвещенным консерватором. Всю жизнь он держался монархических убеждений. Соратник П.Б. Струве, сотрудник газеты «Возрождение», друг И.С. Шмелева, товарищ К.И. Зайцева, будущего архимандрита Константина, Ильин был общепризнанным идеологом и «певцом» Белого Дела. Блестяще владея европейскими языками, он много ездил и выступал с лекциями по Европе. В эмиграции, продолжая дело П.И. Новгородцева, Ильин много потрудился на ниве русского права, в первую очередь публичного права. В 1938 году им был составлен «Проект Основного Закона России», текст которого, к сожалению, остался вне поля зрения как участников нашего Конституционного совещания (1993 года), так и разработчиков ныне действующей Конституции России. Конечно, наивно думать, что текст этот сегодня мог бы стать основой Российской Конституции, но понять и почувствовать, что думал по этому поводу один из русских провидцев, было бы, на мой взгляд, не лишнее.

Ильин был человеком глубоко верующим, по-настоящему близким кругу духовенства Русской Зарубежной Церкви. Обладал он и удивительным пророческим даром. Работая на перспективу, для будущей России, он всегда «бил точно в цель» и, надо сказать, делает это до сих пор…

Его замечательную работу «Что сулит миру расчленение России» мне удалось издать (в составе книги «О России») в 1991 году. Это была первая публикация книги Ильина в России после его эмиграции. Небольшая книжечка, увидевшая свет в 1950 году, в виде бюллетеней Русского Обще-Воинского Союза, была написана человеком, который жил Россией, не живя в ней. Он, как Ванга или как старцы, не видя, предсказывал. В 1950 году написать такое! Страна выиграла войну, была на подъеме, культ Сталина достиг апогея. Казалось бы, разговор мог быть один: СССР – великая держава… А Ильин пишет о его распаде! И о том, как распад этот должен произойти, и о том, к чему он может привести; причем предупреждает о реальных опасностях, которые таил в себе развал СССР, в котором он был уверен уже в 1950 году.

И все это произошло через сорок с небольшим лет. Как по нотам! Причем именно так, как Ильин и предрекал. И многие ошибки и неправильности, о которых он предупреждал, к несчастью, были совершены. Увы, тогдашняя номенклатура подобных книг не читала. Мало того, они были запрещены…

Надеюсь и верю – теперь время Ильина пришло…

Ну а для тех, кому Розанов и Ильин станут родными и близкими по духу, сегодня открыта широкая дорога. Уже изданы и доступны собрания сочинений и письма этих великих авторов. Великих, потому что они первыми поняли и завещали понять нам, что кризис, охвативший Россию в XX веке, является в основе своей не просто политическим и не только хозяйственным, а духовным.

И воистину – только в духовной сфере кризис этот может и должен быть преодолен. Преодолен – в нас и нами.

Верю, что так и будет! С Богом! (III, 4)

(2004)

Я недавно выпустил книгу. Она называется «Азбука парадоксальных истин». Это Василий Васильевич Розанов и Иван Александрович Ильин. По буквам там: «а», «б», «в» и так далее…

На букву «с» Розанов пишет: «В России вся собственность выросла из «выпросил», или «подарил», или кого-нибудь «обобрал». Труда собственности очень мало. И от этого она не крепка и не уважается». Или, скажем, Россия: «Сто топоров за поясом. Лес рубим, щепки летят. Пни выкорчевали. Поле чисто. Надо засевать. А за поясом только сто топоров».

Это очень серьезно. И это очень похоже на сегодня. (V, 18)

РОМАНТИКА

(2012)

Интервьюер: Скажите, а в век виртуальной реальности осталось ли место для романтики?

Смотря как к этому относиться. Если сидеть все время в Интернете и только читать, что пишут про тебя или еще кого-то, внутренне этому сопротивляться либо соглашаться – какая тут романтика? Тут идет постоянное агрессивное самоутверждение. Интернет действительно великая вещь, потому что нет ничего более удобного и стремительного, чтобы получить информацию.

А романтика – это ведь не только смотреть на горы, заходящее солнце, леса, но мне кажется, что самая большая романтика – когда человек существует и его желания не иссякают. Я не имею в виду желания того, что можно потрогать руками, а именно само желание, интерес. На мой взгляд, романтика – это интерес к жизни.

Какой последний романтический поступок Вы совершали?

Я их совершаю ежедневно, едва проснувшись. А вообще, человек, который может вспомнить свой романтический поступок – он не романтик. Не знаю, можно ехать в машине за троллейбусом, а там, на руках у мамы, будет сидеть ребенок. И когда ты будешь пытаться обогнать троллейбус, он начнет плакать, потому что исчезает предмет его интереса. И ты будешь ехать вровень с троллейбусом столько, сколько будет ехать в нем мама с ребенком, чтобы этот маленький человек, которого ты так заинтересовал, не был огорчен.

Это романтический поступок?

Бог его знает, но в этом есть живое… (I, 162)

РОММ МИХАИЛ ИЛЬИЧ

(1980)

Режиссуре я учился у Михаила Ильича Ромма.

Его лекции (сами по себе поразительные) для меня, например, важны были не столько своим значением собственно учебного материала, сколько той органичной связью, какая существовала между личностью Ромма и его творчеством.

Всякий раз, завороженные, мы наблюдали этот удивительный, ни с чем не сравнимый процесс чудесной трансформации бесконечно милого человека в блистательного профессионала, но постичь таинство молниеносного превращения нам никак не удавалось. И тогда мы сами с головой уходили в учебу, стремились больше читать, видеть, знать.

Думалось: а вдруг и у нас что-то выйдет?!

К сожалению, мы не всегда получаем столь сильный импульс к творчеству, учась в институте. Как часто, сами того не подозревая, мы устремляемся к некоей профессиональной усредненности, страшась выбраться из общего ряда, не быть «как все»…

Вот почему бесконечно благодарен моему учителю, который исподволь, казалось, одним своим обаянием помогал нам проявлять собственную индивидуальность, освобождал от обидного комплекса «похожести».

А главное – заставлял учиться, заниматься самовоспитанием.(II, 4)

(1986)

Наш курс был последним во ВГИКе, который Михаил Ильич довел от начала до конца. Уже не очень здоровый, он приходил на лекции реже, чем в прошлые годы, и это обстоятельство вызывало у нас еще большее волнение перед каждым его приходом.

Он был удивительно прост и доступен в общении, но вне зависимости от этого каждое его появление ожидалось студентами так, словно «великий маэстро» появится сегодня в первый раз – столько было волнения и нетерпения в ожидании его.

Лекции Михаила Ильича были поразительными. Это были даже не лекции. Это было общение с человеком, который не пытается кого-то чему-то научить, потому что научить режиссуре нельзя – это или есть или нет в самом человеке. Как мало было в этих лекциях общих слов, общих фраз, как много было упругого, напряженного пульса мысли, как зримо, живо, образно и чувственно он говорил. Всякое явление, даже не относящееся непосредственно к теме занятий, Михаил Ильич умел заставить работать именно на эту тему, причем делал он это с такой легкостью и изяществом, что никто не мог понять, как это делается и из чего состоят те стыки, где соединяется тема урока со всем остальным. Из любой жизненной ситуации, из любого состояния духовного, сиюсекундного он выстраивал тему, которая вдруг заставляла думать о крупности плана, о цвете, о звуке – обо всем, из чего складывается кинематограф.

Его лекции, вернее, размышления вслух с примерами из литературы, кино, театра, могли касаться узкопрофессиональных проблем, но разговор всегда выходил на общечеловеческие темы. Получалось это оттого, что Ромм не отделял профессию от человеческой точки зрения на мир. Не проводил границы между профессионалом и личностью, которую он пытался пробудить и воспитать в каждом из нас. Режиссером для него был тот, кто мог выражать свою позицию средствами кинематографа.

«Режиссер не тот, – говорил Михаил Ильич, – кто хочет или «как все», или «как угодно», но «не как все». Режиссер тот, кто хочет сказать «вот как я себе представляю то или иное». И за это свое представление о мире режиссер должен нести персональную ответственность! За каждое свое слово! Тогда с ним можно соглашаться или не соглашаться, но только тогда ему можно верить».

Ромм ненавидел потребительство во всем, и особенно в искусстве. Мол, я пришел, а вы мне показывайте, или я пришел, а вы меня учите. Он заставлял нас все время быть в упругом состоянии, не давая ни минуты на расслабление. Может быть, так было оттого, что его лекции в последние годы были более редкими, чем раньше, и он не хотел, чтобы мы теряли время, которого у него оставалось все меньше.

Ромма любили. Любили очень. И это было совершенно искренне, без тени подобострастия или просто общепринятого уважительного отношения к худруку курса. Его любили и старались делать это незаметно, деликатно, чтобы не поставить его (человека удивительно скромного) в неловкое положение.

Он умел всегда быть самим собой. На фоне этой естественности мгновенно проявлялась любая фальшь. Становилось ужасно стыдно от сознания того, что всего пять минут назад на перемене ты говорил какие-то слова или совершал какие-то поступки, чтобы казаться не тем, кто ты есть.

Что самое главное – Михаил Ильич никогда не стеснялся разбирать перед студентами те или иные свои картины, в которых, как ему казалось, были допущены те или иные ошибки. И эта откровенность обескураживала и влюбляла в него еще больше.

Невозможно было не попасть под всепокоряющую силу его обаяния. А как замечательно он смеялся! Замечательно! Причем, оценив смешную ситуацию, он начинал ее развивать и своим блестящим острым умом доводил до такого драматургического совершенства, что аудитория грохотала, а сам он просто плакал от смеха.

Ромм не просто шутил. Чувство юмора было неотъемлемой частью его натуры. Мне даже казалось, что он очень трудно переносит общение с людьми, у которых этого чувства юмора не было.

Михаила Ильича не боялись. Он очень редко сердился, и в основном на оплошности и накладки. Самым же страшным наказанием для нас была убийственная роммовская насмешка. Всегда тонкая, точная и попадающая в суть явления, в самую его сердцевину. Испытавший на себе эту насмешку запоминал ее на всю жизнь. Но на Ромма не обижались никогда, потому что в его словах, пусть даже в самых язвительных, никогда не было просто желания обидеть, не было той злости, которая живет в людях самоутверждающихся. Он был столь же ироничен к самому себе. Это обезоруживало и создавало на курсе во время его лекций атмосферу общей доверительности и благожелательности.

Многие его фразы, рождавшиеся прямо во время лекций или частных бесед, становились афоризмами.

На курсе нас было довольно много, около двадцати человек. И каждый считал, что лекция читается именно ему. И тем не менее все стремились возможными правдами и неправдами попасть к Ромму домой. Летом на дачу, где наконец-то Михаил Ильич мог сосредоточиться на своей работе и не видеть всех наших физиономий, бесконечно приезжали студенты. Привозили груды литературы, которую в лучшем случае написал кто-нибудь другой, а чаще всего они сами сочинили. И Ромм терпеливо беседовал с каждым.

В последний год нашего обучения мы видели Михаила Ильича все реже… С одной стороны, работа над фильмом «Мир сегодня» отнимала много времени, с другой – давали уже себя знать болезни.

Он был всегда всем нужен, а сил у него оставалось все меньше… (II, 11)

(1986)

У нас была такая традиция – всегда его встречать. Когда приезжал Ромм (мы узнавали об этом заранее), кто-то из студентов, кому выпала честь, шел вниз и потом сопровождал его до аудитории.

И вот однажды эта радость выпала мне.

Он пришел усталый какой-то, видимо, уже очень больной. Я помог ему раздеться, и мы стали подниматься по лестнице на четвертый этаж. Все куда-то бегут, кто – вниз, кто – вверх: «Здрасьте, Михаил Ильич», «Добрый день, Михаил Ильич, как Вы себя чувствуете?». Он отвечал, улыбался, вежливо со всеми раскланивался. В руках у него все росла кипа бумаг, которые без конца ему суют «только посмотреть». А я про себя восхищался: «Как же это интересно!»

Так мы добрались до четвертого этажа, подошли к дверям нашей аудитории, и вдруг он, повернувшись ко мне, спокойно сказал: «Господи, как же мне все это надоело. Когда все это кончится?» В том, что и как он сказал, была жуткая усталость, нечеловеческая усталость. Я никогда не забуду этой фразы: «Как же мне…», не забуду по сути, по существу, по пронзительности, простоте и серьезности, с которыми она была сказана.

В этот день была назначена его лекция. И я очень волновался, как же он будет ее вести: ведь только я знал его страшный секрет, он был только мой, только я слышал эту фразу, слышал, как она была сказана.

Ромм вошел в аудиторию. Сел. Помолчал. Вздохнул и начал так: «Я болею, был сегодня в больнице».

Я думаю: «Господи, боже мой. Что будет? Что же он дальше скажет? Неужели лекцию отменит? Неужели действительно так плохо себя чувствует?»

А Ромм тем временем продолжает: «Ну, сижу я, жду своей очереди к врачу. По коридору идет медсестра. Прошла мимо меня. Я проводил ее взглядом: она шла с общего плана, потом поравнялась со мной и стала уходить на общий план, уже в спину. И пока она приближалась, я пытался представить, о чем она думает. Приблизилась, и по ее лицу я понял – нет, не о том… А провожая ее взглядом, уже по спине я понял…»

Трудно передать мое изумление: из рассказа о нудном сидении в клинике перед нами стал вырастать блестящий образ внутрикадрового монтажа. «Она шла издалека… вот о чем она думает… приблизилась… вижу ее лицо… ошибся, она думает не об этом… и вот уже со спины…» – и так далее.

Вся лекция оказалась посвящена внутрикадровому монтажу, одной из основ нашей «чистой» профессии. И строилась она только на личном, личностном опыте.

И в этом тоже Ромм… (III, 6)

(1987)

Ромм был человеком удивительного ума, иронии и ощущения формы. Его лекции были напрочь лишены какой-либо назидательности. (I, 25)

(1993)

Интервьюер: Во ВГИКе Вы попали в мастерскую к Ромму? Ромм был главный учитель в кино?

Профессионально – да…

Лекции его мне очень много дали в основном с точки зрения кинематографического ощущения. Кинематографическое мышление он вынимал из жизни и нам сразу показывал.

Он был классиком для всех, и на его лекции собиралось громадное количество людей. (III, 2)

«РОССИЙСКИЙ АРХИВ» (1992)

Сегодня, когда существует огромный разброс мнений, суждений, взглядов, когда многие не понимают, что же есть ценности истинные, издаваемый нами альманах «Российский архив» дает некие нравственные ориентиры. Читатель может встретиться с подлинной историей, а не с ее суррогатом.

А выводы пусть делает сам… (II, 24)

РОССИЯ

(1991)

Интервьюер: Так почему же в России все-таки интересно жить?

Не знаю!

Я не могу этого объяснить. В России все гигантское – гигантские пространства, гигантские глупости, гигантские таланты, гигантское хамство и гигантская нежность.

А выедешь из Костромы в Финляндию – все есть, а удивляться нечему. Можно удивиться один раз, очень быстро понять – и все.

А дальше только технология, технология, технология… (I, 41)

(1992)

Что такое Россия?

Языков сказал: что русскому – здорово, немцу – смерть.

Дело не в том, чтобы быть лучше других. Просто мы – другие.

Мы – не хуже и не лучше.

Но когда я, раз за разом, слышу фразу: что вот Россия по сравнению с цивилизованными государствами… Да что же это за диво такое – цивилизованные государства? И почему надо сравнивать Россию с Францией?

У России был свой путь, совершенно другой, чем у Франции. Россия была аграрной страной, с мощнейшим крестьянством, со своими традициями, со своей культурой. С мощнейшим купечеством, которое держало государственность и было тем самым балансиром, что уравновешивал правых с левыми. И развитие капитализма в России тоже шло совершенно другим путем, чем в Германии или Америке…

Кстати говоря, и социализм в России образовался совсем другой, нежели в той же Польше или Чехословакии…

Россия другая! Здесь… все перемешано и все стократно увеличено – красота, нежность, глупость, коварство, наивность, разврат… (II, 25)

(1993)

Русский философ Ильин сказал: «Обыватель ценит ум и власть, но ненавидит силу и мудрость».

Это гениальные слова.

Власть может быть подлой, ум – коварным. А сила – это здоровье; умноженная же на мудрость – это такая сила, которая не обидит слабого, не совершит зла…

Изначальная Россия – это была сила, умноженная на мудрость. Сейчас же ставка делается на ум и на власть… (I, 48)

(2005)

Интервьюер: Почти все ваши картины о России. Менялось ли ваше отношение к стране от фильма к фильму?

Отношение к России не менялось.

Менялось мое отношение к населяющим ее людям: сегодня это были Обломов и Штольц, завтра – Ильин из «Пяти вечеров», потом герои из «Родни» или «Утомленных солнцем».

Но все равно в основе моего отношения к ним и к земле, на которой они живут, всегда была и, надеюсь, останется любовь.

Какие люди нужны России, чтобы она процветала, – Обломовы или Штольцы?

Что касается России, Обломовых и Штольцев….

Знаете, у женщины есть то самое сокровенное место, где плод вызревает. Вот это как раз то место, которое у России занимает Обломов. Со всеми дурными сторонами своего характера он в определенном смысле хранитель огромного духовного наследия, веками передающегося и основанного на любви. (II, 51)

(2010)

Интервьюер: А какой сегодня видите Россию, свою страну Вы?

Честно говоря, я не могу охватить одной фразой все.

Если говорить про истеблишмент, то это пошлость. Страшная, звенящая пошлость. И любительщина, когда теряются реальные представления о том, что такое владение профессией. Грубо говоря, что такое хорошо и что такое плохо.

Это самое страшное.

А там, где-то в глубинной России, совсем все по-другому. Там что-то происходит, там есть подвижки чего-то нового.

Но в целом мы потеряли иммунитет. Жизненный. Сегодняшняя Россия не пережила бы 1941 год. Духа нет. Он потерян…

И этот дух нужно во взрослых восстанавливать, а в детях воспитывать. (I, 146)

(2011)

Интервьюер: Потеряла ли, на ваш взгляд, Россия нравственные ориентиры?

За последние двадцать лет в российском обществе произошли невероятные метаморфозы. Мы проиграли практически «по всем фронтам»! Разгул свободы слова в СМИ развалил то, что пытались сберегать десятилетиями. Мое счастье в том, что оголтелая критика, время от времени на меня обрушивающаяся, не способна задеть моего нравственного стержня.

А если говорить об ориентирах, то надежда только на глубинку – там еще теплится что-то настоящее, русское. (XV, 63)

(2012)

Нынешняя ситуация в России, на мой взгляд, напоминает ту, что была в 1917 году. Та же протестная горячка, то же спешное стремление либерально настроенной интеллигенции к очередной социальной химере.

А надо бы притормозить!

Мы живем в огромной стране с великим множеством мнений и пожеланий, симпатий и антипатий, но все равно их общим результатом должна стать победа разума. Вряд ли многие наши соотечественники хотят ввергнуть Россию в хаос, ведь это в случае с государством, обладающим колоссальными запасами ядерного оружия, будет означать вселенскую катастрофу.

Много ли у нас социальных проблем? Конечно, много. Но справляться с ними можно лишь тогда, когда власть трезво и спокойно принимает решения, исходя из интересов страны. Другого пути нет. Чем четче мы, избиратели, сформулируем вопросы и задачи для власти, тем спокойнее и эффективнее она станет их решать.

И конечно, все мы осознаем, что дальнейшее развитие России зависит от того, кто станет ее президентом. Лично я не сомневаюсь, что им вновь будет Владимир Путин. У него нет сегодня ни одного достойного конкурента. Это с одной стороны.

С другой – нынешняя ситуация, увы, такова, что, голосуя за его мнимых соперников, фактически голосуешь против интересов России, ее будущего, ее единства.

Надо понимать, что ничего более тяжелого, чем груз президента, который вновь взвалится на Путина после выборов, нет. Но следует понимать и иное: если он берет этот груз на себя, то в стране придется многое менять. (XV, 65)

(2012)

Интервьюер: Некоторые политологи сейчас говорят, что Россия нуждается в авторитарном режиме в интересах сохранения страны. Но они же указывают на главную проблему таких режимов – это вопрос о том, как осуществлять передачу власти от одного лидера к другому. Что Вы думаете по этому поводу?

Я злостный монархист. Что я подразумеваю под этим. Все-таки какая-то стабильность и спокойствие страны в России были обеспечены только в те эпохи, когда власть передавалась от отца к сыну. И когда государь отвечал за страну не перед партией, парламентом и даже не перед народом, а перед Богом и наследником. Ибо будущее и жизнь его сына зависели от того, какую страну он ему оставит. Сейчас об этом говорить не принято, но хочу заметить, что во многих цивилизованнейших странах этот стержень государственности существовал и существует до сих пор. Я не знаю, что случится с Великобританией, если там отменят монархию. Королевский двор для англичан – залог спокойствия страны. Да, королева не имеет решающей власти, но именно ее существование позволяет стране пережить все, что происходит в парламенте.

России наступит конец, если здесь каждые президентские выборы будет стоять вопрос о смене политического режима как такового. Сегодня успешными были одни, а завтра они садятся в тюрьму. Сегодня армия присягает одному главнокомандующему, а через шесть лет те ценности, которым они присягали, объявляются преступными. Немыслима популярная точка зрения: «дайте порулить другим». Россия не мотоцикл, который можно доверить дилетанту. Едва ли те, кто призывает к этому, лягут на операционный стол к приятелю хирурга, который тоже захотел немножко «порулить» и взял в руки скальпель. Власть должна сохранять преемственность и сохранять созданную атмосферу, но только в том случае, если атмосфера эта принимается большинством народа и устраивает его. (XV, 66)

(2013)

Вопрос: Несколько слов, которые могли бы охарактеризовать Россию.

Да. Два.

Россия – это состояние души. (XV, 79)

Будущая Россия

(1991)

Интервьюер: Вы связываете воедино будущее России и православие?

Конечно, это абсолютное единство.

Будущее России – это единое, неделимое, православное государство со своей культурой, историей, самобытностью, с открытостью к любым веяниям и влияниям при национальном иммунитете.(I, 37)

(1994)

Интервьюер: В чем, если не секрет, Вы видите будущее России? В просвещенном консерватизме и терпимости к чужим взглядам. Недаром говорили, что Россию охраняют Вера, Надежда, Любовь и мать их Софья, то есть Мудрость. (I, 57)

(2011)

Интервьюер: Как должна развиваться Россия?

Революция сверху, эволюция снизу, просвещенный консерватизм как основа политической системы и идеологии.

Первый поступок под знаменем просвещенного консерватизма – введение смертной казни. И не для того, чтобы кого-то убить, а для того, чтобы осознание неотвратимости такого наказания могло бы остановить того, кого остановить еще можно. (XV, 51)

Демократическая Россия

(1992)

Разговоры о России как о демократической стране, похожей на Голландию или Австрию, это утопия… Абсолютно салонная утопия Москвы и Петербурга и каких-то еще интеллигентских кругов, которые много ездили, много видели, много знают и читают и вдруг задают себе вопрос: а что же это мы не живем, как в Голландии?

Давайте все вместе жить, как в Голландии! Ну давайте, три-четыре… Пусть наполнятся прилавки. Не будемте красть, господа! Не станем брать и давать взяток. Не посмеем посягать на чужое добро.

Да-вай-те!

Но все эти примеры, призывы, параллели – на уровне интеллектуального посыла, обращенного в неведомое пространство, в котором никем нельзя быть услышанными.

Платонов в «Епифанских шлюзах» все очень подробно по этому поводу написал… (II, 25)

Образ России

(1998)

Посмотрите, как к нам сейчас относятся в мире и как к нам относились раньше? (При Александре III или других лидерах доперестроечного периода.)

Да, боялись. Армия, мощь…

Но никогда в мире столько не было собрано негативного и страшного по отношению к нам, как сегодня. Ни по одной программе, ни CNN, ни BBC, никогда за последние два-три года вы не видели ни праздника в Большом театре, ни юбилея Победы, ни столетия Русского музея, ни открытия Московского кинофестиваля. Все остальные – пожалуйста: Канны, «Оскар», выставка Пикассо. А нас нет. Мы на экране тогда, когда у нас разбился самолет, когда у нас что-то угнали или когда у нас путч.

Что за образ мы о себе создали?

Требовать того, чтобы к нам относились с уважением, притом что мы не делаем этого сами, – безумие. (VI, 1)

(1999)

Нельзя отождествлять Россию с людьми типа Гайдара или Чубайса. Этих конкретных господ вы не обязаны любить, но менять из-за них отношение к России – преступление.

На мой взгляд, самое ужасное, что глупость, бездарность, бескультурье у нас часто выдаются за политическую волю. Мол, другого выхода нет.

Отсутствие достойных руководителей – прямой результат селекции, проводившейся на протяжении десятилетий: надо было показать ничтожность генетического происхождения, чтобы рассчитывать на успешную карьеру. Вот и добились, что наверху оказывались посредственности.

Втоптали страну, национальную гордость в грязь, а теперь заставляют говорить о любви к отеческим гробам. Так не бывает.

С другой стороны, понимаю: наказание за дело. Верю, что ни один волос не упадет с головы человека без воли Божьей.

Все происходит так, как должно. (III, 6)

(2003)

Ведущий: Ваш коллега, молодой продюсер и режиссер Валерий Тодоровский, заявил: «Сегодня никто на самом деле не знает, что такое Россия, что такое российские люди, российский менталитет, куда мы движемся, что с нами будет через пять лет». Согласны?

Я думаю, что если ничего не будет меняться кардинально, то в общем-то достаточно, как мне кажется, понятно, что может быть через пять лет.

А что касается того, что никто не знает…

Ну почему? Кто-то, наверное, знает…

Если Тодоровский имел в виду мир, то мир никогда и не знал, какая Россия (по большому-то счету). Если почитать хроники четырнадцатого и шестнадцатого веков, записки «наших туристов», приезжавших к нам с Запада, то, что они про нас пишут, то в общем-то видно, что недалеко ушли и «сегодняшние туристы» от того представления.

Мне думается, мир не хочет тратить время, особенно с приходом Интернета. Тратить время не хочется на постижение… Есть основополагающие вещи – Кремль, Мавзолей, Третьяковка, Русский музей, Санкт-Петербург – вот она как бы и Россия.

Но ни Москва, ни Санкт-Петербург – это не Россия. Это два мегаполиса – великих, потрясающих, – но все равно это «песочница» по сравнению с тем, что такое эта огромная страна. А вот ощутить дыхание той страны, дыхание того, что там происходит, – для этого нужно время. Даже просто пролететь через страну нужно девять часов, а уж поездом проехать – неделя…

А время тратить не хочется… (V, 16)

Проблема России

(2011)

Трагичность русской истории заключается в том, что прозрение всегда приходит через кровь, через унижение, через страх – и это ужасно…

Понимаете, если бы была возможность консолидации общества на общем деле с новой живой энергией, если бы можно было его еще раз заставить поверить. А заставить людей вновь поверить, что они что-то могут, может только реальная вертикаль власти, берущая на себя ответственность за страну. Хотите – смейтесь над этим, хотите – издевательством считайте, как угодно, но мы так устроены. У нас не будет как в Голландии, потому что, если у нас начнется как в Голландии, нас вообще не будет… Это то, за что меня гнобят, моя точка зрения, к счастью, иногда услышанная. Много людей думают так, как я, только их не слышно. Но то, о чем я говорю, – это истина, которую я чувствую шкурой.

Восемь лет работы над картиной <«Утомленные солнцем – 2»> мне много в этом смысле дали, потому что это все продолжение одного и того же. Когда неожиданно пришла война со страшным врагом, мы до дна опустились в своем поражении. Немцы стояли в Химках и могли Кремль в бинокль видеть. Унижения, которым подверглись наши люди, подняли их на борьбу, и мы выиграли эту страшную войну дикими жертвами. И на какое-то время возникла страна, в которой жили люди, аукающиеся войной. У них было единое прошлое, страшное, но единое дело – война. И это время, когда была стагнация, так называемый застой, на самом деле было спокойное мирное время. Когда и те, кто был наверху, и те, кто был внизу, жили и аукались одним общим прошлым и одной общей Победой. Потом все стало естественным образом блекнуть. Ничего взамен не пришло. Пробовали объединить народ под БАМ, целину, выборы депутатов. Затем баржа потеряла управление, и это все взорвалось. После взрыва было время, когда можно было все сделать по-новому.

Теперь прошло еще двадцать лет…

Вы видели картину «Бункер» про последние дни Гитлера? Знаете, где снимали разбитый Берлин? Продюсер картины Сергей Сельянов мне рассказывал, что в Германии ничего этого невозможно снять, все давно отстроено и перестроено, а в двадцати минутах пешком от Невского проспекта в Санкт-Петербурге – прекрасная натура для фильмов про войну.

Согласитесь, здесь есть что-то загадочное… (XV, 51)

Путь России

(1994)

У нашей страны свой исторический путь, найти и выйти на который, однако, не так просто, как порою кажется иным радикально мыслящим политикам.

На самом деле наша дорога – это сплетение различных путей, тропинок, тропок, стёжек-дорожек, которые в итоге слагаются в некий большак, то есть главный, магистральный путь.

Но мы «ленивы и нелюбопытны», как говаривал Александр Сергеевич Пушкин. И потому не пытаемся выйти на свою дорогу, а заимствуем нечто чужеродное, не вполне нам подходящее. Ибо не знаем свою собственную историю.

А Ленин и Сталин – знали. И прекрасно понимали, что такое религиозный монархический менталитет народа. И потому они столь легко сумели обмануть такое огромное количество людей.

Не обмануться бы нам еще раз… (I, 60)

(1998)

Россия – это данность.

Она была, есть и будет, что бы кто ни делал… Нужно обладать поистине уникальным отсутствием исторического чутья и слуха, чтобы не понимать: в России никакие реформы не возможны, если они не вписываются в корневую систему народного исторического миросозерцания… (I, 73)

(1999)

Главная наша беда в том, что слишком многие пытаются отношение к России мерить привычными мерками. Мы смотрим на другие страны и тупо пытаемся подражать…

Но мы – другие. Не хорошие и не плохие – другие.

Климат здесь особый. Да и география крепко связана с национальным характером. Представить, допустим, Лескова немецким писателем при всем богатстве фантазии нельзя. Лесков – и какой-нибудь Франкфурт-на-Майне. «Леди Макбет земли Баден-Вюртемберг». Бред, правда? А допустить, что Достоевский жил бы не в Санкт-Петербурге, а где-то в Вологде или Рязани? Вообразить Ермака уроженцем Монако? Такая у нас страна.

Нет, нам нужно пройти свой собственный путь, совершить свои ошибки и – перепрыгнуть пропасть в два прыжка… (III, 6)

Раздробленная Россия (1992)

Я не мыслю себе Россию раздробленной (и говорил на Западе, что они не представляют себе, на что себя обрекают, подталкивая Россию к раздробленности).

Мы-то привыкли ко всему: татары, монголы, шведы, немцы; войны, голодные бунты; чума, холера; убийство царей, дворцовые перевороты; революция; Распутин, Ленин, Сталин. Все мы перемололи. Мучились, кривились, гибли миллионами, но остались живы…

У нас иммунитет к жизни и смерти такой, что им не снился. Мы будем колотиться в своей жизни, будем друг друга убивать, но в результате будет выковыриваться что-то новое…

Они не понимают, что если мы развалимся, то это отзовется сразу и на них. Их ждет катастрофа, потому что Россия всегда была балансом между Западом и Востоком.

Всегда!

И когда я смотрю живопись эпохи Возрождения в Италии, у меня невольно возникает мысль: что бы было с вами, если б не было России?! Чем бы вы были? Чем занимались? Какую бы живопись писали, на каком языке бы говорили, если б Россия не подставляла свои плечи?.. Ведь Россия как бы погрузила в себя и чужую религию, и обычаи, и чужую кровь – и это все разведено в ней…

Не понимать этого – значит совсем потерять реальное представление о себе в мире… (II, 25)

(1993)

Сегодня разрушились многие связи, и самое страшное, что может произойти, – развалится Россия…

А почему это – самое страшное?

Весь мир, счастливо изумленный демократическими переменами в России, забывает о том, что двести семьдесят лет Россия держала на себе Орду. Если бы двести семьдесят лет Россия не держала на себе Орду, Микеланджело был бы узкоглазым, а в Италии говорили бы сегодня на совсем другом языке.

И это – Россия. Она сдерживала на себе все это. Это была та Россия, которая веками создавалась…

Разрушать все это?.. А что в результате?!

Пятьдесят государств, пятьдесят ядерных держав. Каждая со своей армией, со своим институтом тюрьмы, со своим правосудием.

И что дальше?.. (V, 1)

Россия – Евразия

(1994)

Русские люди, люди российского мира – не европейцы и не азиаты. У нас был, есть и, думаю, будет свой путь – евразийский.

Мысль эта подспудно жила во мне давно. Но лишь сравнительно недавно (в процессе работы над моей картиной «Урга», которая получила главный приз на кинофестивале в Венеции – европейского «Оскара» и Государственную премию России) ко мне пришло понимание силы и мудрости «степного» евразийского сознания, которое удалось выразить средствами кино и которое поразило европейского зрителя.

Я почувствовал, что существует не только интерес к картине, но, главное, уважение к тому духу, который в ней выражен, и приятие евразийской философии как самобытной животворящей силы, представляющей тот мир, по законам которого жила и живет Россия.

В связи с этим вспоминаются слова одного из идеологов евразийского движения П.Н. Савицкого: «Не уходит ли к Востоку Богиня культуры, чья палатка столько веков была раскинута среди долин и холмов Европейского Запада?»

Думаю, что слова эти касаются не только культуры. Евразия как геополитическая, экономическая, историко-культурная общность есть не только судьба России, но может быть образующей линией геополитического развития для многих народов…

Надо помнить об этом, и тогда у нас будет не безликое «пространство» политических, экономических, культурных и иных зон, а конкретная государственно-национальная общность – Евразийский Союз.

Вот почему я думаю, что для возрождения центростремительных сил новой государственности необходимо выбрать именно этот путь социально-политического единства. Путь к новому континентальному евразийскому мышлению, по которому веками шли народы, собравшиеся вокруг России…

Вот почему я оптимист. (I, 62)

(1997)

Многие слышали, но мало кто понимает сегодня, что Россия – это уникальное геополитическое пространство, культурно-исторический материк.

Это шестой континент, называемый Евразией.

Евразия – тот центр, который органично впитывает и перерабатывает в себе и западную культуру, и восточную традицию, не теряя при этом собственного своеобразия…

Именно здесь пересекаются цивилизация и культура. Западная цивилизация здравого смысла и созерцательная культура Востока…

Россия – та же Америка, только византийская. В ней как в котле перевариваются вероисповедания, цвет кожи, разрез глаз, обычаи, традиции… (I, 68)

Россия и Германия

(2010)

И все же, что вообще связывало и может связывать русского и немца?

Из века в век – через Россию Германия получала дух Востока, превозмогая рыцарскую и римскую зависимость. В свою очередь – через Германию Россия получала то, чего ей всегда недоставало – стабильность отношений, честность и ясность задач, созидательную размеренность в деловых отношениях…

Сегодня – и правительствами наших стран, и гражданскими обществами, и бизнесом сделано много шагов навстречу друг другу – и в политике, и в экономике, и в социально-культурной сфере. Но я не случайно назвал последовательность этих шагов именно в таком порядке. Потому что на сегодняшний день приоритеты таковы: экономика, политика, культура; то есть все именно так, как нас немецкие коммунисты и русские большевики и учили (по Марксу) – сначала базис, а потом надстройка… Мы тянем газопроводы, качаем нефть, строим автомобильные заводы, торгуем, общаемся в Европарламенте. Мы сотрудничаем, и мы партнеры. У наc вполне рыночные и в этом смысле добрососедские отношения. Казалось бы, все хорошо, мы знаем ответы на вопросы «что и как делать», и нужно всего лишь что-то улучшить, кое-что подправить, от чего-то отказаться…

А вот как быть со стратегией? Как быть с общими вопросами, без которых вопросы частные просто бессмысленны? Можем мы без патетики, без суетливого подсчета прибыли спокойно осмотреться и поискать ответы на главные вопросы: «Зачем и ради чего живут сегодня русский и германский народы, русские и немцы» и «Зачем и ради чего они должны жить»? Что наши народы связывало и может связывать в глубинном, истинном смысле, превосходящем видимый уровень материального благосостояния и политической стабильности? Может быть, нам стоит поискать ответы на эти общие вопросы вместе? И в результате – не только получить удовлетворение от благоустроенности нашего быта, но и обрести радость и смысл от предназначения нашего бытия?..

Давайте поставим перед собой такую задачу…

А вот для того, чтобы эту задачу решить, нам нужно постараться себя и друг друга понять. Мы должны признать, что мы разные, и потому в поиске верной ноты во взаимоотношениях нам стоит опираться не столько на ум и власть, сколько на мудрость и силу. Вот тогда мы и сможем понять: в чем тайна и предназначение наших народов, в чем и где, у какой черты, на каком горизонте мы можем сойтись? И достаточно ли нам для этого только наших человеческих сил? Или нам нужна для этого Божья помощь?

Но прежде всего нам следует осознать, чтó мы в лихолетье ХХ века утратили. А утратили мы два наших мира. Русский и германский мир исчезли в пожаре революций и мировых войн. Произошло отречение. Нас оставил созидательный дух. Восторжествовало яростное псевдонародное единение, основанное на отрицании и ненависти, на слове «нет». И это стало трагедией, трагедией двух наших народов, двух наших наций.

Нас пронзила война, горькую чашу которой наши народы испили до дна. (Я убежден, что ни один народ не может считаться воевавшим, если он не бился с внешним врагом на своей территории. Война – это не только солдаты, а все, что накрывает нацию. Война касается всего – пейзажа, речки, скамейки во дворе, неба над головой, родных и близких. Когда твои города бомбят вражеские самолеты, по ночам комендантский час и нельзя выйти на улицу, когда продукты отпускаются по карточкам, а в хозяйской постели спит чужой человек, говорящий на незнакомом языке. Такое генетическое ощущение беды может быть лишь у тех, кто воевал на родине. И такое генетическое ощущение беды у наших народов есть, оно у нас в крови.)

Как духовные и культурные миры в ХХ веке Россия и Германия были разрушены. Их больше нет. Подчеркиваю: я говорю сейчас не о политике. Это совсем другая история, и не мне о ней судить. Как художник и гражданин говорю и сожалею о народах, обществах и людях, которые утратили свою традиционную, многовековую культурную сердцевину.

Убежден, что именно здесь болевая точка, узел всех наших проблем. Поэтому с обращения человека и нации лицом к культуре, с возрождения традиционного мироощущения нам следует начать поиск той плодородной почвы, на которой могут взойти ростки бытия и события двух наших народов. (Особо подчеркну: я не рассматриваю это как сугубо церковную или конфессиональную задачу. Это вопрос не моей компетенции.) Я говорю о глубинной культуре, которая пронизывала собой русскую и германскую литературу, философию, музыку, живопись, архитектуру, рождала шедевры искусства, насыщала быт, постулировала нормы права, порождала образы «героев нашего времени», формировала правила обихода и устанавливала требования морали. Я говорю о совести человеческой, нравственной ответственности и предназначении человека – германца и русского.

России и Германии надо сосредоточиться. Остановиться на главном, глубинном, значительном. Поменять приоритеты. И начать строить свой мир и мир наших взаимоотношений с культуры, экономики и политики. Именно в таком порядке, а не наоборот. И тогда это будет на века, а не на время оттепели, после которой очень быстро, в силу господства материальных и политических интересов, может вновь вспыхнуть и холодная и горячая война.

Созидательность и позитивность во взаимоотношениях нам надо иметь не только и не столько в экономике и политике, сколько в вибрациях тех пограничных точек, через которые проходят взаимотоки национальных культур: литературы, философии, музыки, живописи, театра, кино… Взаимоотношения перестают быть формальными только тогда, когда за ними стоит живой человеческий интерес поиска культурной и национальной идентичности, экономической выгоды и долгосрочной стабильности.

«Поверх нефти и газа» в российско-германских отношениях сегодня может смотреть и видеть только культурный человек и то общество, которое опирается на традиции своего народа и уважает традиции других народов. А «средний европеец», коммерсант-космополит, агностик и нигилист ничего, кроме марева, «поверх нефти и газа» увидеть не сможет…

Когда в качестве «точки отсчета» в наших взаимоотношениях мы примем «позитивное, национальное, культурное единение», тогда ясно и отчетливо поймем: зачем нам жить, почему нельзя воевать, во имя чего сотрудничать, для чего нефть и газ добывать и автомобили делать и даже как, с кем и когда водку и шнапс пить…

Я прекрасно понимаю, что нельзя сделать «все и сразу». Культурная революция нам не нужна! Нам необходимы – культурная эволюция и просвещенный консерватизм. Это путь долгий и трудный. Но это путь верный! По нему Россия и Германия спокойно, с ровным дыханием могут веками идти вместе. Путь культурной эволюции может реально консолидировать и объединить Европу. Скажу больше, на мой взгляд, иного пути к мирному сосуществованию для единой Европы в современном глобальном мире просто нет.

В связи с этим я предлагаю переформатировать процесс «российско-германских отношений» и вывести их на новый качественный уровень с помощью конкретного дела – образования в России и Германии социально-культурных и экономических пространств, где при поддержке государства и гражданского общества могла бы возникнуть благоприятная инвестиционная и инновационная атмосфера для развития культуры, творчества, бизнеса и быта.

Я имею в виду – возрождение «Немецкой слободы» в Москве и «Русского района» в Берлине. (Мне трудно предположить, как это может быть реализовано в Берлине, и в Берлине ли?) А вот что касается Москвы, то в Лефортове и в Басманном районе на основе развития современных культурных индустрий, социально-бытовой сферы, малого и среднего бизнеса может быть возрождена историческая «Немецкая слобода». Кирха, немецкий рынок, немецкая аптека, немецкая булочная, немецкие кафе и рестораны, немецкие лавки и мастерские, немецкий театр, немецкая библиотека, музей и архив, немецкий университет, филиал Гёте-института, немецкая школа и детский сад.

И все это – в атмосфере взаимопроникновения русского и немецкого языка, в атмосфере традиционной народной культуры, в атмосфере доверия и человеческого взаимопонимания… (VII, 4)

Россия и Европа (1994)

Я часто задаю себе вопрос, что происходит с Россией, с Родиной, которую все чаще поминают в средствах массовой информации как «среду или пространство для проживания человеческих масс»?

Больно слышать такое людям, помнящим свою историю, имеющим совесть, достоинство, честь… Право же, как быстро и неуклюже (подобно избушке на курьих ножках) мы поворотились «лицом к Европе» с открытым от ожидания ртом.

Накормят, помогут, подскажут?

Теперь мы не спрашиваем себя: «Что делать?» Это просто написано у нас на лбу на плохом английском языке.

Все активнее реанимируются знакомые разговоры о «Соединенных Штатах Европы», в которых нам уготована вполне «окраинная роль», а мечтания «среднего европейца» (о гибельной и гнилой сути которых для духовного здоровья России предупреждал в прошлом веке Константин Леонтьев) преподносятся нам как идеал будущей демократической России… (I, 62)

(1999)

Есть еще одна вещь, которую нельзя упускать из виду. То, что наша жизнь была так придавлена, а вера столь унижена, – не прошло даром. Копилась энергия, она должна найти выход. Но я говорю о положительной энергии.

Посмотрите, как вокруг все размыто. Европа объединяется, ликвидируются границы, национальные валюты. Похоже на вялую попытку дряхлеющих старцев взяться за руки перед молодостью нового тысячелетия. Европа напоминает континентальный завтрак – усредненный и маловкусный.

И лишь Россия варилась в собственном соку. По-моему, рубеж веков – самое время заглянуть под крышку. Там что-то есть… (III, 6)

«АНДРЕЙ РУБЛЕВ»

(1993)

Интервьюер: Что Вы думаете о «Рублеве»?

Великая картина.

Я где-то читал, что был третий – актер, кто все это придумал и задумал. И пока он был на море, Тарковский с Кончаловским быстро написали заявку, не включив его…

Все от первой до последней строчки было написано только ими двумя. Хотя я и слышал раньше эту историю. Это все абсолютная чушь. Такая же чушь и ложь, как и то, что я украл у Хамдамова «Рабу любви».

Бездарность в чужом успехе всегда хочет увидеть пошлую причину этого успеха. Так бездарности легче переносить свою бездарность.

Да, «Рублев» – фильм гениальный. Он оказал на Вас влияние?

Да. Замечательный фильм, замечательный.

Я посмотрел эту картину еще раз, когда служил на флоте, в каком-то маленьком клубе, пурга была, мы не могли двигаться. И я послал оттуда Андрею Тарковскому телеграмму, полную восхищения. (III, 2)

РУДИНШТЕЙН

(2004)

Мне вообще странен этот капризно-барский тон, с которым Марк Григорьевич раздает оплеухи направо и налево. Обычно это бывает с людьми, заблудившимися во времени и пространстве и почему-то считающими, что их обиды и проблемы должны интересовать весь мир. А за этим следуют обвинения «всех и вся», и назначение себя председателем жюри, и публичное прощание общественности вместе с телезрителями со своей собачкой.

Говорят, у Антона Павловича Чехова как-то спросили, как он бы мог одним словом определить состояние общества? Он ответил: «Пошлость».

Так и хочется повторить это определение сегодня… (I, 106)

(2005)

Интервьюер: Что Вы думаете о намерении Марка Рудинштейна организовать новый международный кинофестиваль «Золотой Ангел» в Петербурге?

Я убежден, что это не на пользу российскому фестивальному движению.

Во-первых, фестивалей класса «А» всего пять в мире, и не так просто войти в это сообщество. Во-вторых, чрезвычайно сложно найти временной промежуток, где бы новый фестиваль не сталкивался c другими крупными кинофорумами. Если, предположим, это июнь – то с Московским, если июль – то с Карловарским и так далее…

Что Вы думаете о намерении Андрея Кончаловского стать президентом Санкт-Петербургского кинофестиваля?

Флаг ему в руки. (XV, 22)

(2005)

Шифрует пустоту – вот что, мне кажется, сейчас делает Марк Рудинштейн. «Мы вот сейчас соберем международный фестиваль…» – такая маниловщина, на мой взгляд. Надо понять: для чего этот фестиваль? В пику Московскому? Тогда это такая политика удельных княжеств…

Я не против фестиваля в Петербурге. Как вообще можно быть против кинофестиваля? Но я против того, чтобы обманывать зрителей, руководство, рассказывая, что мы сейчас надуем щеки и станем самыми важными. Этого не будет. Ни при каких условиях.

На Дворцовой площади поставят туалеты и превратят ее в некий палаточный городок… Ну посмотрим, чем это кончится, и что после этого останется на площади, и как к этому отнесутся жители города. Пиотровский – человек сильный, и он жизнь положит за Эрмитаж, как только там начнется что-нибудь угрожающее…

Повторяю – это в принципе не мое дело. Не я это решаю. Но я абсолютно убежден, что это противогосударственно по отношению к фестивальному движению в России. Если бы фестиваль был в апреле или в сентябре, то это было бы правильно и удобно, это бы раздвинуло фестивальный сезон. А устроить его летом в Петербурге – это лихо. Понимаю, зачем это делается – из-за белых ночей, из-за фантастического обаяния Петербурга, который не спит ночами… и для всех это очень привлекательно. Но если говорить про нормальную логику… Кто туда поедет, где они возьмут картины?.. (XV, 24)

(2006)

Интервьюер: Подозреваю, о Рудинштейне говорить не пожелаете? Знаю Эйнштейна, Эйзенштейна, Рудина… а Рудинштейна, извините, нет. Человек пишет, что я его враг. Наверное, для него почетно как дружить, так и воевать со мной. Но я-то здесь при чем? Это не мой выбор. (II, 54)

РУСАЛКА

(2011)

Вопрос: Если сварить суп из русалки, то каким он будет, мясным или рыбным?

Судя по всему, этот вопрос задала женщина.

Поэтому она сама должна решить, кто она: рыба или мясо. (XV, 49)

РУССКИЕ

(2005)

Интервьюер: Недавно был всплеск такой легкой дискуссии, которая, в общем, пока еще не совсем закончилась: Россия для русских либо для россиян? Как бы Вы ответили на этот вопрос?

Это демагогия – для русских, для россиян…

Это такое, так сказать, в мягкое место вилами подтыкивать и ждать, что из этого получится. Это такой совершенно пиаровский ход для тех, кому это интересно.

Мне это не интересно.

Я живу здесь, и я счастлив, что я здесь живу. Я очень хочу, чтобы то, что испытываю я, находясь здесь, испытывали и другие люди.

Да, я переживаю и страдаю, и у меня много проблем здесь. Но тем не менее сказать так, что моя родина – там, где меньше налоги, я не могу.(V, 20)

Новые русские

(1995)

Вот посмотрите, сейчас повсюду строят дома. Вы едете за город и видите эти ужасные, пошлые пятиэтажные особняки. Их сажают, как грибы, прямо в полях.

Можно к этому отнестись так: «Ты где взял деньги? Ах ты такой-сякой! Отобрать дом – пусть будет государственной собственностью, разделить между нуждающимися!» Это будет как бы справедливо…

Но когда в 1917 году вот так же отнимали дома – разве их от этого стало больше?

Мы снова живем в эпоху болезненных перемен. Но если человек построил свой дом и хочет здесь жить, он рано или поздно начнет думать об окружающих и поймет, что необходим закон. Если не он сам, то его сын – обязательно.

Потому что ни десятиметровый забор, ни пятьсот охранников не защитят его, когда он захочет выйти из дома, от пули снайпера и ненависти окружающих. Он будет существовать в вакууме, среди голодных людей.

Выход один – распространиться, стать необходимым хотя бы в радиусе десяти километров от своего дома. Проведи людям воду, дай им электричество, построй дорогу, раз ты имеешь больше средств, чем другие.

Ну, а отнять дом, и разгородить его на коммуналки, и подсыпать потом соседям в суп нафталин – это мы уже проходили. Жажда равенства во всем не имеет никакого отношения к подлинному равноправию. Лучше жить по-разному хорошо, чем всем одинаково плохо. (II, 29)

(1998)

В конце концов, «новым русским» тоже нужны и закон, и защита…

Хотите безопасности – давайте разговаривать. Какая вам разница, у вас пять миллиардов или один, все равно вы уже не считаете эти деньги. У вас уже самолет, вилла здесь, вилла там, но одновременно везде вы быть не можете, остается тешиться сознанием, что у вас это есть. А человеку нужно не так много, и все равно все кончится двумя метрами земли.

И приходит понимание: не в том дело, сколько ты заработал, а в том, как заработанное использовал… (I, 70)

РУССКИЙ

(2002)

Интервьюер: Русский – это какой?

Русский… это собирательное понятие. Это ощущение того, что ты принадлежишь огромному и единственному целому.

Вы видели мою картину «Анна: от 6 до 18»? Помните, я там мою дочь Аню спрашиваю: «Ты уедешь за границу?»… И она вдруг неизвестно почему начинает плакать. А потом говорит: «Тут лучше».

Почему? Я же ее не учил этому. Это вот то самое внутреннее ощущение.

Мы с Лешей Артемьевым, моим замечательным другом, однажды ехали на машине. Остановились в поле: солнце садится, река сияет, церковь на горе – и заплакали.

Почему заплакали? Трезвые…

Но если начать все это объяснять (как за границей: это понятно, то понятно), то ничего не получится.

Вот она – загадочная русская душа. И дальше не нужно копаться, чего там копаться, когда человек, с одной стороны, может с легкостью украсть, а с другой – рубашку последнюю отдаст.

Ну как можно все это объяснить?! (V, 11)

(2010)

Русский…

Это не национальность. Это состояние души. (XV, 46a)

Русский интеллигент

(1999)

Если бы мне предложили выступить с лекцией о жизни муравьев на Северном полюсе, то я все равно бы выступил, потому что у меня на этот счет есть свое мнение.

Это вообще определение русского интеллигента, которое я нашел в одном из словарей: «Русский интеллигент – это человек, по любому поводу имеющий свою точку зрения»… (I, 78)

Русский стандарт

(1999)

Под русский стандарт, как мне кажется, подходят самодостаточные люди, которые научились в наше трудное время достойно жить в России.

Побывал я недавно на Путиловском заводе в Петербурге, посмотрел на тамошнего директора Петра Семененко: Путилов, он и есть настоящий Путилов! Мощный, уверенный в себе хозяин. Я всегда стараюсь обращать внимание на мелочи, они бывают красноречивы: например, туалеты в цехах такие же, как и в директорском кабинете.

На мой взгляд, этот штрих говорит о многом… (III, 6)

Русский человек

(1990)

Кто еще живет хуже русского человека на своей земле? (I, 31)

(1991)

Интервьюер: Могли бы Вы очертить портрет русского человека в вашем понимании?

Как-то трудно это сделать сразу, но я считаю, что нигде нет столько созерцательности, как в русском характере. По-моему, Мережковский сказал, что герой – это поэт действия, а поэт – это герой созерцания.

Созерцательность – это реально существующее и неотъемлемое качество, я его ощущаю в себе, я им живу. Оно, как и все остальное, несет в себе как положительные, так и отрицательные стороны.

Это вечный спор Обломова со Штольцем. (I, 37)

(1994)

Для меня любой человек – русский, если он чувствует, ценит и по-настоящему искренне расположен к России.

Любой!

У меня нет такого разграничения: русский – нерусский. Да какая мне разница?!

Как у Тургенева: «Поскреби любого русского – найдешь татарина»… (XI, 1)

(1995)

Достоевский сказал: «Русский человек без веры – не человек». Он сказал это более жестко, он сказал – животное…

Скажем мягче – не человек.

Потому что можно жить во Франции без Бога, потому что во Франции богом всегда был Закон, а в России законом всегда был Бог. Русский человек не любит законов, написанных другим русским человеком, тем более – не русским.

Вот открывает русский человек газету, а там новый закон… Первая мысль – опять меня накалывают, ну не может же быть, чтобы этот закон на меня работал, чтобы он был хорошим.

Потому в России и ходят поговорки типа: «Закон, что дышло…» Русский человек понимает: закон не перепрыгнешь, а вот обойти его можно… и нужно. И тут же ищут, как обойти, понимаете?

Закон в России без веры – филькина грамота… (V, 4)

(1998)

Кстати, я вывел для себя формулу русского человека, которую нигде в мире понять не могут…

Там есть одно непристойное слово, но ничего не поделаешь… Русским может быть только тот, у которого чего-нибудь нет. Но не так нет, чтобы обязательно было, а нет – и х… с ним.

«Хотите пять рублей?» – «Давай!» – «Но тогда вам придется сделать то-то и то-то». – «Не-е-е, раз так, то мне ничего не надо…» Мне кажется, все это потому, что для русского человека внешние проявления жизни имеют намного меньшее значение, чем внутренние.

За границей – наоборот. Во Франции, например, можно нахамить человеку, но если это делается с улыбкой, то и оскорбляться необязательно.

Вообще об улыбке – это интересно.

Сколько раз за границей, особенно во время первых поездок, я покупался на эту видимую приветливость. Но улыбка там ничего не стоит – это способ общения и… отчуждения. Для нас же улыбка значит многое. Русский на улыбку летит, как бабочка на огонь. А натыкается на стеклянную стену.

Это как вопрос: «How are you?» На него нужно отвечать: «Fine!»

И все.

А попробуй заговорить всерьез о своих делах – да тебя примут за идиота! Или за русского. Потому, чтобы не попасть в глупое положение, нужно точно так же улыбаться и ничему не верить. (I, 75)

(2002)

Русскому человеку чрезвычайно важно, чтобы его «коснулись рукой», рюмку с ним выпили, поговорили ни о чем. Это желание как угодно можно называть – патриархальностью, отсталостью, можно над этим иронизировать, но… мы такие.

Казалось бы, ничего особенного, но на самом деле внутри нас происходит что-то такое очень важное и нужное. (I, 92)

(2003)

Интервьюер: В известную фразу из «Сибирского цирюльника»: «Он русский, и это многое объясняет» каждый вкладывает свой смысл. Какой смысл вкладываете в нее Вы?

Упрямый, раздражающий, любящий, самостоятельный, в то же время нарушающий… Мне важно, чтобы каждый вкладывал в это свой смысл.

Но это как положительная оценка, так и абсолютно отрицательная. Видя человека в луже, хвастающегося нижним бельем, можно сказать: «Он русский, и это многое объясняет».

Но все дело в том, что стакан можно считать и полупустым, и полуполным.

Я рассматриваю его как полуполный. (I, 97)

(2003)

Вы знаете, как раз эта цитата, наверное, и объясняет больше, чем я мог бы сказать.

Он русский – и это многое объясняет; то есть он русский, и это так много объясняет, что не нужно даже пытаться понять. Достаточно того, чтобы сказать: он русский… и даже не вмешиваться и не пытаться понять – какой он.

Но это, в общем-то, красивая фраза.

Я думаю, что русские меняются, но только с точки зрения количества и скорости восприятия информации. Я не думаю, что эта информация реально меняет менталитет настолько, чтобы он стал другим. А если это так, то это очень плохо, очень плохо.

Потому что менталитет – это иммунитет, а без иммунитета национального абсолютно невозможно выжить большой нации – нереально. (V, 16)

(2003)

Интервьюер: Русский человек – ленивый человек?

Не в этом дело.

Русский человек никогда не будет работать только за деньги без какого-то еще смысла. Он не только хочет, чтобы ему хорошо платили, он еще хочет любить тех, кто ему платит, а если он не любит, то скажет: «Вы что, хотите, чтобы я еще и вкалывал за ваши вонючие деньги?»

Русский человек может вкалывать как никто, вот только ему нужна еще идея.

Помните, у Достоевского каторжников заставляли переносить бревна в одну сторону, потом в другую. Когда они узнали, что это просто для того, чтобы носить бревна, отказались. Вот если бы это делалось, чтобы построить гильотину для них же, тюрьму для них же или дыбу – если бы это имело смысл, они бы это делали.

Русскому человеку мало предложить деньги, ему надо иметь идею, иначе он потеряет силу, рабочую и жизненную. (XV, 25)

(2009)

Вспомните фольклор. Какова мечта русского человека? Скатерть-самобранка, Конёк-Горбунок, некрасивый, но очень везучий, по Щучьему велению, Золотая рыбка. Это живет в нашем сознании, заложено корнями.

Но вывод должен быть не таким, что не надо работать и ты все получишь, он должен быть другим: ум – это прекрасно, но доброта – она важнее, сострадание – оно важнее.

И еще – любовь. (XII, 15)

(2009)

Суть русского человека определяет, с одной стороны, расчет на чудо, а с другой стороны – убеждение, что все решает не сила, а сострадание, доброта, созерцательность, отзывчивость. В результате же все эти качества одаривают русского человека той самой необходимой силой, которая в соответствии с русским менталитетом никогда не будет направлена против слабого. Я понимаю, что это художественная гипербола, но в принципе любой вопрос, связанный с экономикой, политикой, с чем угодно, рассматривается русским человеком не только с точки зрения общепризнанных в мире рациональных постулатов, но и с точки зрения вот этого самого национального фольклорного характера. И рациональные позиции, условно говоря, хорошо образованных «гайдаров» разбиваются об изумительно-неожиданное понимание того, что происходит, возникающее в русских людях.

Знаете, почему Обама никогда не будет пользоваться успехом у русского мужика? Потому что это единственный президент, который привел жить в Белый дом тещу!

Интервьюер: Билл Клинтон ведь привел жену, и она работает вторым человеком в администрации США.

Жену – ради бога! Но – не тещу! Не тещу!!!

Я узнал этот факт от человека, который брал интервью у Барака Обамы. Для европейца, для американца это вроде бы нормально, а для русского человека привести тещу в Кремль… мама дорогая! Такое отношение к данному факту и есть образец нашего фольклорного мышления.

Что такое теща? Я расскажу анекдот про тещу… Муж говорит жене: «Лена, какого твоя мама приезжает?!» Жена переспрашивает: «Какого числа или какого хрена?»

Именно это фольклорное мышление народа часто путает все рациональные карты.

А Вам насколько свойственно это мышление?

В полной мере! Не знаю, на все ли сто процентов…

Приходилось в жизни таким образом от чего-либо отказываться?

Если для этого что-то надо делать?.. Очень от многого! (XV, 44)

Русский язык

(1999)

У нас на Урале есть столб, который символизирует прохождение границы между Европой и Азией. А ведь в одну и другую сторону от него на тысячу верст люди говорят только по-русски… И где бы русские ни жили – на Востоке или на Западе, – они говорят на одном языке.

И именно этот язык помогает, не конфликтуя, а взаимодействуя, общаться двум великим континентам… (I, 78)

«РУССКИЙ ВЫБОР»

(2003)

Сначала мы выпили водки, потом спели русские песни, потом стали снимать этот фильм…

Я думал, что достаточно много знаю о 1920-х годах. Но по мере углубления в документы все больше понимал, что знаю мало. Я держал в руках объяснительные записки казачков о том, почему тот или иной из них оставляет Белое движение и переходит на сторону Красной армии. Это наивные объяснения, на которых одним росчерком написано: «растрелят». Сын замечательного русского писателя Ивана Шмелева Сергей вообще не имел к этому никакого отношения. У писателя был домик в Крыму, где семья надеялась отсидеться. Иван Шмелев писал письма Луначарскому, Горькому с просьбой защитить сына… Не вышло…

Интервьюер: В чем причины поражения Белого движения?

Они очень просты. Белые не обещали того, чего не могли дать, а красные обещали.

А что дали?

Колхозы – новую форму закрепощения людей.

Как долго длились съемки?

Три года. На последнем фильме сменились четыре режиссера.

С какими сложностями Вы сталкивались, работая над фильмом?

Нас собралось человек сорок. У каждого свой почерк, школа. Трудность была в том, чтобы сшить все единой ниткой. У меня основная трудность была в том, чтобы не свалиться в сторону дикторского текста. Да и слишком кровоточащий текст…

Интонация была найдена. (I, 100)

(2004)

Интервьюер: Работа над фильмом «Утомленные солнцем – 2» не помешает Вам продолжить свой телецикл про белую эмиграцию?

Я и не собирался его продолжать…

Но первый цикл вызвал удивительную реакцию: нам стали присылать уникальные материалы. Сейчас канал РТР ведет с нами переговоры о продолжении – о восстании Антонова, историях атамана Семенова и барона Унгерна… Получается, что возникает второй цикл. Огромный пласт австралийской эмиграции, латиноамериканской…

И та и другая малоизвестны.

Вообще неизвестны!

Я, честно говоря, не ожидал такой реакции на сериал. Причем она разная! Есть такая: красный кирпич тебе в морду, ты подлец и прочее… Я спорил даже с близкими друзьями, которые мне говорили: «Ты что, не понимаешь, что у Колчака руки в крови? Что он расстреливал, вырезал целые деревни!» Я на это отвечал: «Друг дорогой! Я это знаю! Мне это вбивали в голову в течение всего обучения в школе, а потом в институте. Всем, кто родился после 1917 года, говорили именно так! И, наверное, в этом есть правда. Но меня интересует другая правда, о которой нам не говорили. Адмиралу Колчаку предложили сделку с Маннергеймом – он от нее отказался: вы об этом знаете? Вы читали «Записки» Колчака? Ах, нет?! Представить себе, что это пишет человек, про которого утверждали, будто он узурпатор и диктатор, невозможно! На сегодняшний день все наши правые, говорящие о либерализме, – дети по сравнению с тем, что писал Колчак о будущем России, которую он видел только демократической республикой!»

В общем, у Российского канала возникла идея продолжить цикл, но пока, я считаю, надо просто выпустить первый цикл на кассетах. Даже не для коммерческой продажи – для рассылки по суворовским училищам, кадетским корпусам, воинским частям, школам, наконец. Пусть люди узнают свою историю несколько с другой стороны, нежели та, к которой мы все привыкли.

Если новый сериал состоится, надеюсь делать эту работу с тем же коллективом во главе с Еленой Николаевной Чавчавадзе. (I, 103)

(2004)

Вопрос: У Вас нет в планах снять «Русский выбор» современный?

Как сказал великий: лицом к лицу лица не увидать, большое видится на расстоянии.

То, о чем Вы сейчас говорите, это публицистика. Мы об этом слышим и видим по телевидению практически каждый день. Глубоко это оценить и ощутить можно только через время, к сожалению, а может быть, и к счастью. (I, 104)

«РУССКИЙ ДОМ» В БЕЛГРАДЕ

(2004)

«Русский Дом» в Белграде был сконструирован и построен русским офицером Василием Федоровичем Баумгартеном, который, кстати говоря, был и председателем Общества русских художников в Югославии.

Вообще, Белград, лицо его, во многом очень обязан русским талантам – русским архитекторам.

«Русский Дом» на долгие годы стал центром культуры русской эмиграции. В нем нашли пристанище русские художники, писатели, певцы.

В 1928 году в Белграде состоялся Первый съезд русских зарубежных писателей. Причем проходил он под патронатом короля Александра, знавшего русскую литературу и русский язык, очень уважавшего и любившего русское искусство вообще. Сто сорок тысяч франков было выделено из государственной казны на проведение съезда писателей. Трудно представить себе, что это было. Просто представить себе, что можно взять и вынуть деньги из казны для того, чтобы провести съезд писателей другой страны.

Маловероятно. Сегодня просто не верится. Тем не менее это случилось.

И сюда, в Белград, приехали и Шмелев, и Зайцев, и Мережковский, и Гиппиус. Более того, король Александр учредил награды и наградил четырнадцать человек орденами Святого Саввы разной степени.

Надо сказать, что не только художественная интеллигенция, но и очень много инженеров, преподавателей, топографов принимали активнейшее участие в жизни Югославии. Они организовывали факультеты, на которых обучали не только своих, но и местное население. И мне кажется, что вот это внутреннее движение навстречу друг другу было чрезвычайно продуктивным и созидательным.

Югославия дала русским, лишенным своей родины, вторую родину. Она дала им стол, кров, землю, и конечно же, русская эмиграция отплатила сторицей за гостеприимство своим сербским братьям.

Не знаю, как изменился бы мир?

Думаю, что, если бы не Вторая мировая война, те, кто приехал сюда, дали бы еще более глубокие корни. И, наверное, по-другому бы строилась и развивалась история Югославии. Но союзники и советские войска оказались здесь. Поэтому большинство русских эмигрантов, кто осел в Югославии, должны были покинуть ее и уехать – кто в Америку, кто во Францию, кто еще куда-то.

Тем не менее память о них здесь живет. Хотя бы только в таких вот замечательных зданиях, которые строили в Белграде наши архитекторы. (XV, 2)

РУЦКОЙ

(1991)

По моим впечатлениям, вице-президент Александр Владимирович Руцкой в какой-то степени управляем эмоцией и, может быть, даже не всегда своей.

Но это боец, это русский офицер и человек чести, с которым можно говорить открыто. (I, 38)

(1993)

Интервьюер: Теперь, когда Руцкой сидит в Лефортове, приходится читать в газетах, что именно Никита Михалков, художник с мировым именем, вскормил непомерные амбиции Руцкого…

Теперь можно написать все, что угодно: что я… (цитирую по памяти) опоил Руцкого отвратительным идеологическим пойлом, заставлял читать реакционного философа Ивана Ильина.

Улавливаете терминологию?

Поэтому, когда всякие услужливые журналисты пишут в своих суетливо-наглых изданиях, что я призывал Руцкого к вооруженному восстанию, что я примерял к его голове президентский венец, то это обыкновенная заказная чушь, которую и опровергать бессмысленно…

Руцкому незачем было лукавить со мной, и потому я уверенно могу сказать, что он глубоко переживал происходящее: развал великой некогда державы, экономическую разруху, массовое обнищание народа.

Глубокий ли он политик? Нет. Мог ли он им стать? Наверное, если бы учился, набирался опыта и терпения не только слушать, но и слышать мир вокруг себя.

Уверен – меньше всего в событиях последних месяцев им руководило честолюбие, все-таки он в первую очередь человек убеждений, человек офицерской чести. Я склонен предполагать, что Руцкой во многом стал заложником и ситуации, и своего характера – горячего и импульсивного. (I, 53)

(1994)

Моя дружба с Руцким не носит политического характера…

Я его любил как летчика, офицера русского, товарища моего, веселого, смеющегося, выпивающего, рассказывающего про свою жизнь и выслушивающего про мою жизнь. Для меня совершенно не обязательно разделять с ним политические взгляды для того, чтобы его любить.

И, слава богу, я умею отделять одно от другого.

Я никогда не выбирал друзей по их должностям. Он стал моим другом до того, как вице-президентом, он был моим другом и в тюрьме…

Это мое личное дело. (I, 65)

(1996)

Он мой товарищ. Друг мой. Я люблю его. И всегда пытался уберечь от тех ошибок, которые он совершал и которые будет совершать…

Я уважаю его решение не выступать в качестве независимого кандидата <на выборах в Госдуму 1996 года> по одномандатному округу. Он пошел со своим движением. В этом, с одной стороны, достоинство, но, с другой стороны, в этом есть и легкомыслие.

Выборы, скорее всего, будут для него серьезным уроком… (I, 66)

(1998)

23 октября 1993-го я оказался единственным, кто публично не отрекся от Александра Владимировича. Я выступил тогда по телевидению и поддержал Руцкого, в тот момент уже обычного зэка.

И, поверьте, мне страшно было это делать, но иначе поступить я не мог… (I, 75)

(2005)

Интервьюер: А как Руцкой себя чувствует сейчас? Где он? Я видел его полгода назад в церкви у нас там, в Аксиньино. Что-то делает, у него есть проект коммерческий. Не думаю, что он счастлив, но, по крайней мере, полон достоинства. Не опустился. (II, 49)

РЫНОК

(1993)

Рынок – это не базар.

Это значит, что свобода принесла нам возможность и право стоять со своей рубашкой, а не с чужой, и предлагать ее на продажу.

Но посмотрите, во что это превратилось в результате.

Генеральские мундиры, ордена, фуражки, знаки отличия, то есть то, что было знаком, который достигался гигантским трудом, трудом служения Отечеству, висит на Арбате.

И это может купить – любой!

Вы можете представить себе державу, которая себя уважает, например, Францию или Америку, которая продает с молотка на улице знаки государственного отличия?.. (V, 1)

РЯЗАНОВ

(1985)

Драгоценное качество Рязанова как режиссера еще и в том, что участники его фильма по окончании съемок не спешат разбежаться в разные стороны, как это часто бывает, не ощущают, что смертельно надоели друг другу, но, напротив, сохраняют желание общаться не меньше, чем в начале работы.

Такая атмосфера особенно важна для актера, особенно начинающего. (II, 10)