ЦАРЬ
Царь Николай II и Его Августейшая семья
(1990)
Перезахоронение семьи Романовых должно стать актом истинного покаяния, началом нравственного возрождения… (I, 33)
(1994)
Я предложил свою кандидатуру господину Ярову в качестве эксклюзивно отвечающего за перезахоронение царских останков. Потому что знаю, что из этого попытаются сделать. Перевезут в самолете, быстро закопают и потом будут водить туристов.
Я же предлагаю людям не суетливо прятать концы в воду, а посмотреть друг другу в глаза. Из Екатеринбурга до Санкт-Петербурга передать останки из рук в руки.
Россия – христианская страна…
А поскольку все ее правительства с 1917 года вне закона, потому что пришли к власти через расстрел царской семьи, – покаяние необходимо… (I, 65)
(1998)
Господь, пожалуй, последний раз в этом столетии послал нам шанс совершить серьезный акт примирения. К сожалению, эта возможность, похоже, будет упущена…
По моему пониманию, государственная акция подразумевала длительную и серьезную подготовку. Необходимо было продемонстрировать стремление к единению и примирению, а вместо этого до последнего дня продолжалось торжище: эти кости или не эти, тех хоронили или не тех…
Я давно сказал, что буду присутствовать на похоронах. Это мой личный выбор, и он никак не зависел от решения патриарха или президента. У каждого собственные мотивы…
Синод по-своему прав. Если существует даже тысячная доля процента, допускающая ошибку ученых при идентификации останков, канонизировать покойников, называть их мощи святыми нельзя. У Церкви не должно оставаться сомнений в подлинности результатов экспертизы. Поэтому я не вправе осуждать патриарха Алексия II – у него иной уровень ответственности.
И то, что я сюда приехал, никого по большому счету не касается. Это вопрос моих отношений со страной, вопрос, не имеющий клановых или иных подтекстов. Я не намерен использовать факт своего присутствия здесь для присовокупления к той либо иной политической фигуре. Если вы могли заметить, мои взгляды не претерпели изменений за последние годы и даже десятилетия: что раньше говорил, то и сейчас говорю, что раньше делал, то и сейчас делаю…
Я не хамелеон и не меняю окраску по обстановке. (I, 71)
(2002)
Вопрос: В Россию собирается приехать так называемая великая княжна Анастасия. Ваше отношение к этому факту?
Очень осторожно отношусь к появлению Анастасии Николаевны.
Думаю, что достаточно много было людей, которые по злому умыслу, или по неведению, или по слабоумию себя называли прямыми наследниками императорского трона. (I, 90)
(2006)
Интервьюер: Должны ли на государственном уровне быть реабилитированы Николай II и деятели Белого движения?
Что касается реабилитации царской семьи, то человек верующий понимает, что святым мученикам светская реабилитация не нужна, не нужна в принципе.
Эта реабилитация нужна нам с вами, для того чтобы закончить Гражданскую войну… (V, 22)
ЦЕЛЬ
(2002)
Интервьюер: Вы часто повторяете фразу: «Делай, что должно, и пусть будет, что будет». Но мне кажется, что разумный человек не может жить и не ставить никаких целей, не подводя никаких итогов. Или может?
Может.
Вы не ставите никаких целей, не подводите никаких итогов?
Что значит «ставить цель»?
Вы не ставили цель получить «Оскара»?
Я буду лгать, если скажу: «Вы знаете, не хотел…» Конечно, хотел. Но цели такой никогда не ставил.
Неужели Вы живете бесцельно?
Посмотрите, какие похожие корни и какая гигантская разница между смыслом того, что Вы говорите, и истинным смыслом этих слов.
Живете без цели или не ставите цель? Это разные вещи.
Бесцельная жизнь – это не значит не ставить цель. Дело в том, какова цель… У меня есть цель, чтобы моей матери, ушедшей от нас двенадцать лет назад… ей не было бы за меня стыдно.
Вот моя цель.
А какая может быть выше цель? Чтобы не было стыдно твоим детям за тебя… (V, 11)
ЦЕНЗУРА (2005)
Это парадокс, но чем строже была цензура, заставлявшая творцов искать пути высказывания, тем больше открытий случалось в кинематографе. Хотя, как кто-то сказал, жанр басни – это жанр рабов, где иносказаниями высказываешь все то, о чем думаешь.
Сейчас, казалось бы, все можно. Прорублено не окно в Европу, стена проломлена в мир. Мы думали, что оттуда к нам хлынет свежий воздух. А нам подставили ассенизаторскую трубу и слили все, что сами уже не смотрят, вместе с просроченными лекарствами, куриными ножками, которые в рот нельзя брать.
Мы наелись и поняли, что это совсем не то…
Сегодня доступно все. Информации – море. И это замечательно. Задаю вопрос: усовершенствовала ли она мастерство?
Нет.
Мы имеем клиповое мышление и не можем простыми словами рассказать историю так, чтобы зрительный зал затаил дыхание. Оказалось, что не так-то просто заставить людей плакать и смеяться.
Раньше была школа. При чудовищной цензуре, доходящей до идиотизма (в фильме про Чиполлино выкинули персонаж – пародию на Джеймса Бонда только потому, что номер агента совпал с номером партбилета Ленина), тем не менее существовал Тарковский…
Сегодня неволи нет. Но есть зависимость пострашней – от чужого мнения, американского кино, того, как «они» там думают. (I, 118)
(2011)
Цензура нужна…
Но надо точно понимать ее границы. В Думе долго спорили, что такое порнография, – никто так и не понял. Я совершенно убежден, что цензура нужна. Важно только, кто цензор. Лесков, как в прежние времена, или идеологический отдел ЦК. Ужас в том, что, прикрываясь мыслью и фразой: «Пусть все цветы цветут» и пользуясь демократическим принципом, мы снимаем с себя ответственность за все… (I, 154)
(2011)
Интервьюер: Есть какие-нибудь яркие примеры того, что, на ваш взгляд, должна была бы не пропустить цензура?
Больше всего это касается телевидения. Там я бы не пустил, условно говоря, «Дом – 2»… Но разговор идет не о конкретном запрете (это ничего не меняет, просто будет запрещена какая-то программа), а надо запрещать делать какие-то вещи.
Вот яркий пример: группа «Война» получает премию «Инновация», в которой принимает участие Министерство культуры. Я считаю, что с точки зрения технологии и замысла гениально было придумано – за три минуты нарисовать 60-метровый член с учетом того, что, когда мосты будут разводиться, он будет смотреть прямо на окна питерского ФСБ. Придумано колоссально, как придумка – это круто! Но это хай-тек, придумка, это не художественное произведение. А если это художественное произведение, тогда будьте любезны дать народу на это смотреть на постоянной основе. Выложите рисунок мрамором, и каждый раз, когда поднимается мост, белый мраморный член будет смотреть в окна ФСБ. Идите до конца! Запретить это – глупо. Энергетика этих ребят с их талантом может быть замечательно созидательной. Это стёб, это классная придумка. И тот, кто это придумал, действительно человек талантливый. Но давайте разделять придумку и художественное произведение. Потому что для того, чтобы сделать эту акцию, не нужно учиться в Академии рисовать, как Илья Репин. Нужны только взгляд на жизнь, смелость и азарт.
Поэтому запрещать – глупо. Сделали так сделали!
Но если вы за «член» даете художественную премию, тогда будьте любезны увековечить его, чтобы это было памятником тому, что вы считаете искусством… (XV, 51)
ЦЕРКОВЬ (2000)
Знаете, когда говорят: «В Бога верую, а в церковь не хожу», – это самообман.
Кажется, Серафим Саровский сказал: «Для кого Церковь не Мать, для того Бог не Отец». Отделяя собственно веру в Бога от Церкви, мгновенно становишься сектантом, то есть человеком, переполненным гордыней, которая дает тебе возможность и право определять, что есть правильная вера, а что неправильная.
Лично я всегда задаюсь одним очень простым вопросом: считаю ли я себя талантливее, умнее, храбрее, мудрее Дмитрия Донского, Александра Невского, Пушкина, Достоевского?
Нет.
Ну почему тогда я должен усомниться в том, что для них было правильно и естественно?
Ведь лень, страх, неловкость, незнание, комплекс неполноценности, что, по сути, и является препятствием для прихода в церковь, – это не аргументы. Но если все это я возвожу в принцип, то я – гордый козел и больше ничего.
В молодости, когда я стоял на службе, то не ощущал такой благости, как сейчас, ее заглушал страх, который каждый раз просто гнал из церкви, чтобы не встретить там знакомых.
Я долго учился, чтобы в храме совершенно никого не замечать. Сейчас научился в церкви быть один, то есть не один, а наедине, и это самое блаженное ощущение.
Это вертикаль, ты в нее погружаешься, ты ее физически ощущаешь, она осязаема. (II, 34)
(2002)
Мне говорят: «Да уже новые времена… ну что вы, ей-богу, со своими попами да церквями… Ведь церкви мы больше не разрушаем, у нас свобода вероисповедания».
А ведь это только кажущаяся свобода, если у человека нет внутреннего стержня, нет понимания, что такое хорошо и что такое плохо.
А собственно, кто ему расскажет об этом?
Возьмите кодекс строителей коммунизма – да, это Евангелие, только без Бога: не убий, не укради…
Но Евангелия без Бога быть не может!
Я уверен, что воспитывать добродетели в человеке без религиозного чувства бессмысленно. (II, 41)
Русская Православная Церковь (1990)
С трибуны Советского фонда культуры я сказал, что единственной организацией, которая за все годы советской власти не металась из стороны в сторону, от правды к неправде, была Русская Православная Церковь, исторически продолжавшая строительство своего духовного храма…
Я считаю, что самое большое зло и самая тяжело восполнимая утрата, совершенные по отношению к нашему народу – это физическое и идеологическое разрушение Русской Православной Церкви…
Эта система была частью общего исторического культурного ствола России. Церковь объединяла. Через нее осуществлялась историческая связь поколений.
С разрушением Церкви разрушилась и эта связь, что в результате привело к ослаблению национального иммунитета. Сколько лет над нашими головами огромными буквами писали одни и те же призывы и заклинания, меняя только номера съездов и пленумов, навстречу которым нам нужно было стремиться, а потом дружно выполнять их решения.
Волновало ли кого-нибудь это шаманство, кроме тех, кто отвечал за то, чтобы все было вывешено вовремя и читалось с любой точки? Выполнялись ли указания? Волновали ли они людей?
Нет! Однозначно – нет!..
В народе живет тяга к историческому образу мышления, и лишать народ возможности следовать этому мышлению – преступление перед будущим этого народа, угроза его нравственной национальной безопасности…
Думаю, что следствием разрушения храмов, отринутой веры является и экономическая ситуация, в которой мы сегодня находимся. (I, 32)
(1993)
Вопрос: Когда Вы ходите в церковь, Вы имеете в виду мистическую часть религии либо в православии Вы находите нечто, что важно для Вас сегодня?
Вы знаете, вопрос неправомерен, на мой взгляд, потому что в церковь ходят не для чего-то.
Церковь – это неотъемлемая часть истории и национального самосознания. И самое главное, Церковь – это настоящая демократия… И это то, что для меня является истинным проявлением и истинным значением демократии для людей, которые хотят объединяться в общем деле на основе Закона Божьего. Ибо понятие демократии, которое существует сегодня, на мой взгляд, ложно. Ложно, ибо мы все равно – продолжение большевизма сегодня, только большевизма с другой стороны. Допустим, загонять людей в колхозы насильно безнравственно, как и безнравственно их разгонять насильно, понимаете? Поэтому у меня неоднозначное отношение к сегодняшнему вопросу, вопросу демократии.
Что касается Церкви…
Вы поймите, ведь дело еще заключается в том, что Церковь, которая была запрещена, она была исповедничеством для многих, кто прожил в стране в течение семидесяти лет. Сколько погибло иерархов церковных, сколько людей пострадало за то, что они верили, и за то, что они были верны православию. Но вы посмотрите, что происходит. В результате на сегодняшний день мы имеем абсолютно невероятную ситуацию, когда не снизу поднимается духовное ощущение мира, а Церковь начинает опускаться вниз до уровня «рока на баррикадах» и освящения валютных магазинов…
Это дискредитация Церкви.
Это удобная формулировка низведения Церкви до уровня бытового явления. Это очень удобно. Мало того что можно совершать безнравственные поступки, преступления, оправдывая их тем, что «вот, правда, у нас здесь все воруют, но ничего. Батюшка освятил наш магазин». А то, что там бог знает что происходит, это ничего, это можно… батюшка походит с кадилом, а люди будут стоять…
Я помню один фестиваль артистов. Страстная неделя шла… и сидел батюшка в ночном баре. Я говорю: «Что ж Вы делаете в ночном баре-то, батюшка?» А он отвечает: «А нам владыка велел ближе к народу быть». – «Да идите домой, батюшка, не позорьтесь».
А утром – расписание в гостинице – посещение службы. Значит, все с похмелья – так, что от свечи, если дыхнет кто, то может загореться храм, – бьют поклоны, ничего не понимая, но зато: «Мы – славяне! Мы – присоединились!»
Это все китч, понимаете?
И на сегодняшний день, я думаю, нужно резко сократить возможность необдуманного появления священнослужителей на экране, что раздражает зрителей и вызывает у них обратную реакцию.
Я думаю, что здесь надо быть очень осторожным, если мы действительно хотим этого возрождения. (V, 1)
(2002)
Вопрос: В каких изменениях, на ваш взгляд, нуждается наша Церковь?
Что касается нововведений, в частности перевода службы на современный язык, мне кажется, это неправильно уже только по одной причине: бесконечная связь того, что и как слышали во время Божественной литургии Александр Невский, Дмитрий Донской, Мусоргский, Чайковский и другие, – это и есть та самая абсолютно духовная связь, которая не должна быть изменена…
Это принципиальный вопрос. (I, 90)
(2009)
Интервьюер: Скажите, а у Вас не вызывает отторжение постоянное мелькание на телевизионных экранах чересчур сытых, надутых священников, за многими из которых, как выясняется, тяжелейшие мирские грехи? Вам не кажется, что Церковь превратилась в нечто неинтимное, построенное на огромных деньгах и совершенно нецерковных поступках?
Хм… А Вы помните время, когда она в Советском Союзе была интимной? Просто о ней не было слышно и церковных иерархов по телевизору не показывали.
По-вашему, те годы лучше?
Нет, я лишь считаю, что она должна быть отделена от государства и заниматься своими вопросами тихонько, без лишнего шума…
Дело все в том, что вернуться к тому состоянию, в котором Церковь была до того, как государство стало ее топить и в асфальт закатывать, тихонько не получается.
Но разве Вам эти лоснящиеся от жира забронзовевшие иерархи нравятся?
Это, по-моему, Вы где-то их высмотрели, а я вижу людей, которым либо доверяю, либо не доверяю, – вот и все! Среди священников достаточно тех, кому можно верить, и таких, кому верить не стоит, а навешивать ярлыки типа «лоснящийся иерарх», за которым огромное количество всяких грехов, – это и есть тот самый большевизм, против которого Вы выступаете.
Русская Православная Церковь в катакомбном виде выдержала все, что уготовила ей советская власть, закапывавшая заживо батюшек, сжигавшая храмы и устраивавшая там сумасшедшие дома и колонии, отбиравшая имущество и расстреливавшая целые приходы.
Государству еще долго придется это отмаливать. (I, 137)
Церковь и музеи (2010)
Во-первых, я хотел бы выразить мое глубочайшее уважение к музейщикам, которые в самые тяжелые времена работали за нищенские зарплаты… Музейщики люди самоотверженные и делают величайшее дело.
Тем не менее, я все-таки художник. Я сейчас представил себе: вот мы разговариваем все, а вот тут сидит Андрей Рублев, Даниил Черный, Феофан Грек. И подумал: вот что они вообще думали бы, слушая нас, что бы у них творилось в сердце? Представьте себе, мог бы написать Рублев «Троицу» и как бы он ее написал, если бы знал, что через огромное количество лет будет идти спор, где ей находиться? Тогда он писал ее очень конкретно, адресно. Ведь это же авторское право, господа, это уважение к автору. И мне кажется, что, кстати говоря, это является частью музейной задачи – уважать не только то, что написано или сделано, но еще того, кто это делал.
Почему мы не уважаем тех, кто постом и молитвой вымаливал себе возможность написать икону?
Это не так просто. Ведь не каждому разрешено писать иконы! А уж если давалось такое право, это право было для этого человека даром Божиим.
Во-вторых. Если мы говорим и рассматриваем этот вопрос: а для чего иконы писались? Ну да, красота без пестроты, лепота, да, эстетическое ощущение, счастье от того, что получается.
Но конечный-то итог ради чего?
Чтобы через икону происходила связь между человеком и Богом. Это же не просто живопись, это очень серьезный энергетический контакт. Духовный контакт между народом и между Господом Богом.
Ведущий: И поэтому место иконы в храме?
Конечно! Она должна работать, эта икона…
У меня, может быть, самое простое и самое сложное положение. Я не церковный человек и не музейщик, поэтому, так сказать, мой эгоизм человека православного заключается в том, что я хочу видеть икону в церкви или дома.
Икона – вещь очень интимная. И мне кажется, что, когда она становится предметом обсуждения, она теряет свою силу. (V, 25)
ЦИВИЛИЗАЦИЯ
Цивилизация и культура
(1994)
Сегодня мы стоим на пороге столкновения двух цивилизаций: горизонтальной цивилизации, эдакой туристической цивилизации здравого смысла, цивилизации прагматической – и цивилизации вертикальной, то есть цивилизации нравственной.
В перекрестье этом, на мой взгляд, заключается самая главная проблема сегодняшнего и завтрашнего дня.
Так случилось, что именно Россия, в которой подавлялась естественная потребность народа в религии, и оказывается той самой страной, которая как бы в перекрестье несет в себе эти две цивилизации.
В возможности органично сочетать эти две цивилизации, наверное, заключается наше будущее, и надеюсь, эти две цивилизации гармонично соединятся мирным путем… (I, 64)
(2002)
Когда позитивным стимулом для объединения людей является исключительно материальное благополучие, когда благополучие определяется количеством зарабатываемых в год денег (и только этим!), возникает тот самый перекос, который в результате реально образует пропасть между цивилизацией и культурой.
Потому что цивилизация – это достижения новейших технологий, а культура – это пройденный путь от Адама и Евы, через Микеланджело, Рубенса, Рахманинова, Шаляпина к сегодняшему человеку.
И нельзя путать эти понятия!
Потому что культурный человек, духовный человек – это не только начитанный человек, не только человек, умеющий правильно держать вилку и нож (хотя это и неплохо). Это человек, для которого ценности определяются не весом или количеством благосостояния, а духовным удовлетворением и радостью бытия.
Ибо как сказал мудрец: «Богатый человек – это именно тот и только тот, кто довольствуется тем, что у него есть».
А таким человеком может быть только тот, для кого смыслом жизни не становится конкретная вещь или вещи, которые можно потрогать руками, а его огромная внутренняя духовная свобода и внутренние совестные правила, которые важны ему более, чем писаные законы. (IX, 1)