Весь остаток ночи мне снилась Алюся. Я прижимала ее к сердцу, вдыхала запах шелковистых кудряшек, притрагивалась к ее нежному личику, а она крохотными пальчиками хватала мою руку и крепко держала. Всем существом я ощущала спокойствие, а счастье так переполняло меня, что даже щекотало в горле. Я знала: там, где мы сейчас, мы в безопасности, никто нам больше не угрожает и никто не заберет у меня мою крошку.
Проснувшись, я еще чувствовала остаток этого счастья – и улыбнулась, кажется, впервые за два года. Я знала, что этой статьей, которая сегодня распространится на всю Польшу, я искупила хотя бы частицу вины, что это – первый шаг к прощению. Первый шаг к тому, чтобы я сама простила себя: я ведь знаю, что Алюся простила меня уже давно.
Прежде чем встать с постели и накормить вечно голодного Каспера, я приняла решение: помимо волонтерской работы в пользу бездомных, я буду ездить по роддомам и общаться с молодыми мамами. Вдруг одна из них страдает от таких же галлюцинаций, что и я, и захочет этим со мной поделиться? Я-то уж буду знать, что делать… На этот раз я не сдамся. Другой ребенок не погибнет, другая женщина не сойдет с ума от отчаяния.
Да. Впервые за два года на сердце у меня было легко. Боль еще вернется, наверняка вернется, но на данный момент моя жизнь обрела смысл и цель.
В «КонГарден» я прилетела словно на крыльях. Как всегда, я была первой, поэтому включила компьютер и полностью погрузилась в работу над новым проектом. Я и не заметила, как стали приходить коллеги; а может быть, нужно было заметить?.. Не обратила я внимания и на странную тишину, такую несвойственную этому месту; а тишина, казалось, с каждой минутой нарастала.
Наконец кто-то толкнул меня в плечо, и лишь это заставило меня поднять глаза.
Это Павел, правая рука шефа. Его лицо было искажено такой странной гримасой, что я тут же поняла: он уже знает. Уже читал статью. Сумел ли он понять, сможет ли и дальше работать со мной под одной крышей – или?.. На его лице я ничего не могла прочесть – оно напоминало скорее неподвижную маску.
Не говоря ни слова, он указал мне на кабинет Конрада.
Я поднялась и направилась к двери, чувствуя на себе взгляды всех сотрудников. Ноги были ватными. Кажется, это были самые длинные двадцать метров в моей жизни. По крайней мере, так мне в тот момент показалось.
Войдя и закрыв за собой дверь, я увидела Конрада; выглядел он постаревшим на десять лет. Он стоял, опершись обеими руками о стол, а перед ним лежала газета с кричащим издалека кроваво-красным заголо… стоп, стоп, кроваво-красным?!
Дрожащими руками я поднесла газету к глазам. Истекающие кровавыми каплями буквы кричали: «ОНА ЖИВЬЕМ ЗАКОПАЛА МАЛЕНЬКОГО РЕБЕНКА! СУД ЕЕ ОПРАВДАЛ!!!». И на полстраницы – моя фотография: фотография ехидно улыбающейся убийцы, довольной своим поступком.
«Ася, как ты могла?» – мысленно простонала Кинга, чувствуя, как земля уходит у нее из-под ног, а плечи давит неподъемная тяжесть. Несмотря на это, она продолжала стоять на ногах, держа трясущимися руками газету, будто пропитанную кровью тряпку.
– Кинга… – Голос Конрада заставил ее на мгновение оторвать взгляд от этих букв и этой надписи. Мужчина, всегда спокойный и улыбчивый, выглядел так, точно сейчас расплачется. – У меня четверо детей, я люблю их больше жизни, а при этом… в моей фирме работает женщина, которая не только убила своего ребенка, но, похоже, и гордится этим.
«Что ты говоришь?! – хотела закричать она. – Как ты можешь?!»
Мог. Глядя на ее фотографию, которая «украшала» статью, – мог…
– Если уж наши суды настолько… милосердны, – продолжал он сдавленным от гнева голосом, – что выпускают на свободу таких… таких, как ты, то Бог тебе судья. Уходи, женщина, и не появляйся здесь больше. У меня нет слов, чтобы высказать, как я тебя презираю…
Он отвернулся. Она видела, как дрожит его спина.
И она… ушла. Просто ушла. Сказать было нечего.
Она волочилась по городским улицам, втягивая голову в плечи, как тогда, когда была бездомной; она старалась исчезнуть, стать невидимой для прохожих, спешащих по своим делам.
Газету с кричащим заголовком «ОНА ЖИВЬЕМ ЗАКОПАЛА МАЛЕНЬКОГО РЕБЕНКА!» и собственной фотографией она видела везде: на витринах киосков, у газетчиков, рекламировавших сенсационную новость: «Последовательница Каролины М.!», в руках людей, ждущих автобуса… Ее обжигал каждый взгляд, останавливающийся на ней, и в этих взглядах она угадывала сперва узнавание, затем шок и ненависть.
Она ускорила шаг.
По ее улице, по Домбровского, сновало несколько журналистов, тут же был припаркован фургончик передвижной телестанции: они пока не знали точного адреса, но уже напали на след жертвы. Нет, не жертвы – убийцы. Жертвой ведь была крохотная, двухнедельная девочка, живьем закопанная матерью-извращенкой…
Кинга уже приближалась к своему подъезду, как вдруг кто-то узнал ее. Перед домом засуетились взбудораженные журналисты.
Кинга побежала по коридору, желая поскорее укрыться в своей квартирке, и внезапно остановилась как вкопанная. На двери кто-то написал черной краской: УБИЙЦА. Краска еще даже высохнуть не успела.
Задыхаясь от рыданий, она влетела в квартиру, повернула ключ в замке, задвинула обе щеколды и в страхе огляделась вокруг, будто затравленный зверь. Бежать было некуда. Путь на свободу был отрезан. Долго ли выдержит она взаперти в крохотной квартирке, с непрестанно звонящим домофоном? А ведь скоро гиены проникнут в подъезд и примутся колотить в ее дверь…
– Пани Кинга, всего один вопрос: что вы чувствовали, закапывая живого ребенка?
– Кинга, мы знаем, что ты там! Выйди к нам, поговорим! Объяснись!
– Пани Кинга, вы чувствуете себя виновной или невиновной?
Сотни вопросов и обвинений из-за двери…
Она заперлась в ванной, заткнула пальцами уши, зажмурилась и принялась качаться взад-вперед.
«Ася, что ты натворила?! Как ты могла?!»
Кто-то из акул пера, более решительный – или более раздраженный, – ударил в дверь ногой.
Кинга в ужасе подскочила. В мозгу ее засигналила «красная тревога»… Нет, еще нет: это всего лишь телефон. Звонил хозяин квартиры, которую Кинга снимала.
– Послушай, дамочка, мне этого всего не нужно, – без обиняков начал он. – Я не сдаю жилья уголовникам. Сегодня же убирайся прочь, и мне плевать на залог, не хочу ничего слышать. Этот залог я потрачу на обеззараживание квартиры – после такой, как ты, это необходимо. Поняла? Сегодня же проваливай! И мне наплевать, что снаружи поджидают стаи журналистов! Таких, как ты, нужно отправлять или в тюрягу, или сразу на тот свет!
Эту тираду она выслушала молча. Он повесил трубку. Отложив телефон, она затуманенным взором окинула маленькую квартирку, которая ее стараниями уже стала напоминать уютный дом.
О ее ноги потерся Каспер, серьезно заглядывая в глаза.
«Что же с тобой будет? – устало подумала она. – Если я выпущу тебя в окно, ты сам найдешь Чарека?»
Окно выходило на крохотный садик, окруженный с двух сторон домами, с третьей был флигель. Этим путем Кинга еще могла скрыться: там еще не подстерегало стадо голодных гиен. Но скоро, скоро они отыщут и эту лазейку. У нее осталось мало времени, а ведь нужно собрать все вещи, которые понадобятся ей в эту ночь… В свой старый мешок она положила бутылку водки, таблетки счастья, прописанные ей доктором Избицким, и кое-что еще – ага, это будет нужнее всего… Теперь только набросить на плечи старую добрую куртку, надеть знакомые ботинки и штаны, которые еще с бездомных времен лежали в дальнем углу шкафа… Все, она готова.
Не оглядываясь, она вышла в садик. Взяла на руки кота, солеными от слез губами поцеловала его в головку, прошептала прощальные слова и быстро зашагала вперед, стараясь не слышать отчаянного мяуканья животного, спешащего за ней…
Ася спала до обеда – сном праведника, а если точнее, то похмельным сном. Как раз в то время, когда Кинга по старым улицам Праги пробиралась по направлению к заброшенным садам дачников, ее «подруга» понемногу приходила в себя, с наслаждением потягивалась в кровати и бросала взгляды на свою великолепную статью, увенчанную трогательной фотографией матери у могилы маленькой дочки, – статью, изданную всего несколькими тысячами экземпляров и отправленную в какую-то чертову глушь. Это была вовсе не та статья, которой с самого утра жила вся Польша.
По дороге в кухню Ася включила мобильник – и остановилась как вкопанная, глядя на его обезумевший экран. Эсэмэски и неотвеченные звонки показывались один за другим. Когда телефон наконец утих, эсэмэсок она насчитала сорок восемь, а пропущенных входящих – почти все от Чарека – тридцать два.
Она, конечно, ожидала реакции публики, но не такой бурной! Вот Кинга обрадуется!
Но улыбка сползла с лица Аси, стоило ей открыть первую же эсэмэску – от приятельницы, тоже журналистки.
«Отличилась ты, нечего сказать. Мои поздравления: :-(
Гм… Странно. Впрочем, человеческая зависть так же безгранична, как и вселенная.
Вторая эсэмэска была похожа по содержанию. В третьей была приписка: «Но о таком ты уже писала…». А четвертая, от которой у Аси упало сердце, была от Чарека: «КАК ТЫ МОГЛА ТАК ПОСТУПИТЬ С НЕЙ?! ТЫ ПРОСТО ХИЩНИЦА!!!»
– Блин, что-то тут не так! – заорала Ася, надела первое, что было под рукой, – пропотевшие вчерашние шмотки, – и помчалась в киоск.
Она увидела кричащий заголовок, набранный омерзительным «кровавым» шрифтом, ехидную улыбку Кинги – и у нее подкосились ноги. Схватив газету, она бросила киоскерше десятку и, не дожидаясь сдачи, бегом вернулась домой. Там она, шагая из угла в угол, точно взбешенная львица, прочитала то, во что превратили ее прекрасную, трогательную статью. Главред, этот сукин сын, умел проделывать такие вещи: сокращать предложения, вырывать их из контекста, «случайно» пропускать некоторые слова; историю несчастной женщины он превратил в кровавые откровения холодной, безжалостной убийцы. Реплика самой Аси: «РАЗНИЦА ЕСТЬ, ПОТОМУ ЧТО ТЫ ЖАЛЕЕШЬ О ТОМ, ЧТО СОВЕРШИЛА, А ОНИ – О ТОМ, ЧТО ИХ ПОЙМАЛИ!!!» – теперь выглядела так: «ТЫ СОЖАЛЕЕШЬ НЕ О ТОМ, ЧТО СОВЕРШИЛА, А О ТОМ, ЧТО ТЕБЯ ПОЙМАЛИ!!!». Прочтя это, Ася застонала от гнева.
– Я прикончу тебя, сукин сын, прикончу, – бормотала она, выбегая из дому и останавливая такси. – Какой же ты скот, гребаный скот, – шипела она по дороге в редакцию.
Несколько минут спустя эти слова она швыряла в лицо Яцеку Сондеру, а тот улыбался от уха до уха.
– Асенька, сокровище мое, не волнуйся ты так! Ты ведь сама этого хотела – чтобы твоя статья вызвала бурю. И она, черт меня подери, вызвала! Наш материал уже стоит на первых страницах всех интернет-порталов: и на «Виртуальной Польше», и на «Онете», и на «Интерии»… Мне уже все телефоны оборвали – все спрашивают согласия на перепечатывание! Это грандиозный come-back Каролины М., но здесь еще лучше, еще больше жестокости: та хотя бы убила ребенка, прежде чем закапывать, а эта твоя…
– Заткнись, ушлепок! Ты отлично знаешь, для чего я писала эту статью! Ты же умеешь читать, сволочь! Все ты знал и все понимал! Понимал, почему она мне доверилась и рассказала свою историю! Все ты знаешь, сукин сын!!!
– Ой, да что у вас с ней вышло? Жалкая мелодрама. А у меня – то есть у нас с тобой – получился бифштекс с кровью. Публика это проглотит! Уже проглотила! Ты читала комментарии на нашей интернет-странице? Так почитай…
Он был вполне доволен собой. Вот так же довольна собой когда-то была и Ася, когда принесла ему материал о девочке-подростке, которую насиловал ее собственный отец. Та история оказалась высосанной из пальца и насквозь лживой, кроме того, едва не стала причиной самоубийства невиновного человека, а что испортила ему и его семье жизнь – это уж наверняка… Но то было давно, а недоразумение с Кингой случилось сегодня.
– Считай, что ты ее линчевал, – прошептала Ася; глаза ее были полны слез. – Ты только что линчевал невиновную женщину.
Улыбка с довольной рожи главреда сползла.
– Если и так, – холодно проговорил он, – то я линчевал суку, которая закопала живого младенца. Так ей и надо. И другим таким же сукам в назидание, если суд их случайно оправдает.
– Тот же суд полгода назад оправдал нескольких главарей мафии – всех до одного. Чего только не было у них на совести: избиения, похищения, шантаж, торговля оружием, людьми, наркотиками, заказные убийства – да что хочешь! И всех этих бандитов выпустили на свободу, словно примерных граждан! Мы еще будем им компенсации выплачивать за несправедливое задержание! И об этом ты почему-то не пишешь в этой своей вонючей газетенке! А все потому, что эти бандюки тебе бабки платят!
Он поднялся – так внезапно, словно хотел ее ударить. Она отскочила назад.
– Ты у меня больше не работаешь, – процедил он. – Собирай свои манатки, защитница обиженных убийц, и вали отсюда.
Смерив его взглядом, исполненным презрения и ненависти, она вышла. Но прежде чем она навсегда оставила редакцию «Скандалов», ее остановила секретарша шефа. Дура дурой, крашеная блондинка, вечно жующая жвачку.
– Слушай, Аська, тебе тут звонили. Несколько раз. Какие-то идиоты, которые видели то ли мамашу, закапывающую ребенка, то ли самого ребенка, живого и невредимого, то ли его останки, уже не такие живые и невредимые. В общем, поговори с этими притрушенными, и удачи тебе. Это же все твое шоу.
Машинально взяв у нее несколько желтых листков бумаги с краткими записями и номерами телефонов, Ася окончательно попрощалась со «Скандалами».
Выйдя на улицу, она сделала глубокий вдох и отряхнулась, точно собака, выходя из воды. Включила мобильник. Первого звонка не пришлось долго ждать: звонил – раз уже, наверное, шестидесятый – Чарек.
Первые слова, услышанные от него, не стали для нее неожиданностью:
– Как ты могла так поступить с ней?
Но следующие бросили ее в холод:
– Где она? Где Кинга? Я хочу поговорить с ней. Забрать ее к себе. У ее дома ошивается целая куча журналистов и кровожадных соседей…
Они встретились в Асиной квартире на Нарбутта. Ася сидела у кухонного стола, обхватив заледеневшими ладонями кружку с горячим кофе. Чарек метался из угла в угол в бессильном гневе, как еще недавно она сама.
– Я подам на него в суд! – наконец вскричал он. – Подам в суд на этого засранца. Он нарушил авторские права. Кинга не могла авторизовать такое дерьмо!
– Подавай, – спокойно согласилась журналистка, – но сначала давай найдем Кингу, найдем ее живой и здоровой, ладно? Вывезем ее за границу, дадим немного денег, чтобы она могла продержаться, пока тут, в Польше, все не утихнет… а тогда подавай на мерзавца в суд. Я тебя поддержу. А сейчас главное – найти Кингу. Как ты думаешь, где она могла укрыться?
– Думаю то же, что и ты. Где прячется раненый зверь? В своей норе. Но где она, эта нора?
– Она мне говорила. На заброшенных дачных участках.
– Ты знаешь, сколько в Варшаве и окрестностях этих заброшенных участков?
– Не знаю, но придется узнать. Мы отыщем ее. Мы должны. Мне кажется, от этого удара, – Ася бросила исполненный отвращения взгляд на мерзкую статью, – Кинга уже не оправится…
Пока Чарек изучал план Варшавы, отмечая на нем все дачные территории, которые собирался сегодня же объехать, чтобы найти все заброшенные участки и с завтрашнего дня их обыскивать, – взгляд Аси упал на желтые бумажки, которые она швырнула на стол, едва вернувшись домой.
Нехотя она начала просматривать их.
«Останки ребенка, закопанные в саду поблизости Бродницы».
– Поблизости Быдгоща, кретин, – проворчала журналистка. – Даже читать не умеют.
Следующие записи были похожи по содержанию, и лишь от одной из них у Аси на несколько секунд замерло сердце.
«Родители Али просят с ними связаться». И номер мобильного.
В голове Аси засигналила «красная тревога», как сказала бы Кинга. Но почему? Ведь девочек по имени Аля в Польше наверняка тысяч сто, а их родителей – в два раза больше…
Журналистка не знала почему, но в тот же момент вскочила на ноги, вышла в спальню и, сжимая телефон вспотевшей вдруг рукой, принялась нажимать цифры указанного номера.
После первого же гудка – словно звонка давно ждали – ответил мужчина. Он осторожно проговорил:
– Алло, слушаю?
– У аппарата Иоанна Решка. Автор статьи в сегодняшних «Скандалах». С кем я разговариваю?
– Вы можете говорить? Так, чтобы никто нас не слышал и не записывал?
Этот тихий, подчеркнуто сдержанный, исполненный подозрительности голос заставил Асю похолодеть – и в то же время ее сердце забилось быстрее. Инстинкт журналистки подсказывал ей, упрямо подсказывал: сейчас что-то произойдет…
– Это мой личный телефон. Я одна в спальне своего дома. Меня никто не подслушивает и уж наверняка никто не записывает.
«Что касается записи, то в этом я сама спец», – мысленно добавила она.
Услышав следующие слова мужчины, она вынуждена была сесть: ноги вдруг перестали слушаться ее.
– Видите ли, мы с женой восьмого июля нашли в лесу возле Быдгоща новорожденную девочку. Она была завернута в пеленки и присыпана листьями. Собственно говоря, нашла ее Дора, наша колли. Было это утром, мы ехали на пикник и остановились у леса, припарковали машину и выпустили собаку побегать. Видим – Дора мчится в лес и лает как бешеная. Мы за ней, а убежала она далеко… Наконец догнали, смотрим, она разрыла носом листья, а оттуда кто-то тихонько плачет – точно котенок! Жена хватается за сердце, я начинаю копать. И тут вижу…
Мужчина умолк, сделал глубокий вдох. Молчала и Ася, застыв с прижатым к уху мобильником.
Наконец мужчина откашлялся, и к нему вернулся дар речи.
– Думаю, это и есть Алюся из вашей статьи. Мы стали о ней заботиться как о собственной дочери: сами-то мы детей иметь не можем, хотя очень хотели, и… понимаете, мы никому не говорили, что она у нас найденыш. Что это за мать, которая закапывает малютку в лесу? – так мы подумали, когда нашли Аню, ведь мы назвали ее Аней… Заберут ее у нас, отдадут в приют или, что еще хуже, вернут ужасной матери – вот как мы думали. Потому никому и не признались, что это не родной наш ребенок. Мы переехали на другой конец Польши, чтобы никто из соседей не болтал лишнего, и здесь-то уже все знают, что Аня – наша дочка. И, понимаете, нам лучше было бы не признаваться, ведь скрывать ребенка – преступление; но жена сегодня купила газету, прочитала об этой Кинге и мы оба расплакались: как же так, женщина в таком состоянии – и никто ей не помогает, ни родители, ни муж! Выходит, она от мафии убегала – разумеется, никакой мафии не было, но ведь в ее голове она была – воображение и не такие штуки выкидывать умеет! И мы подумали: что скажет наша Аня, она же Аля, если когда-нибудь обо всем узнает? Она спросит, почему мы не рассказали о ней ее маме, которая так ужасно страдает и обвиняет себя в ее смерти… Понимаете? – Мужчина запнулся.
Ася зажала рот кулаком, чтобы не зарыдать: рыдания раздирали ей грудь. Где-то на заднем плане слышалось, как женщина успокаивает маленького ребенка; Асе не верилось, что этот ребенок – дочь Кинги! Она даже боялась поверить в такое счастье: вдруг оно окажется иллюзией и эта иллюзия лопнет, как мыльный пузырь…
– Да. Понимаю, – наконец выдавила из себя она.
– Мы не хотим огласки. Нам не нужны никакие судебные процессы, понимаете? Я знаю, что данные об информаторах журналистов охраняются законом. Вы не имеете права разглашать, откуда вы получили информацию, не так ли?
– Я не стану разглашать.
– Тогда, может быть, давайте встретимся вдвоем – вы и я? А с матерью Ани, Кингой, наверное, потом… Нам еще… нужно подготовиться… ну, вы понимаете. Но если подтвердится, что Аня и есть Аля… тогда мы подумаем вместе, как будет лучше для малышки. Ведь самое главное – чтобы для нее все закончилось хорошо, не так ли? Мы не хотим причинять ей вред. Она уже однажды осталась в лесу одна… засыпанная листьями… Понимаете?
Ася понимала каждое слово – и сказанное дрожащим голосом, и несказанное. Каждое слово отца, больше жизни любящего своего ребенка – ребенка, которого у него могут отнять. И Кинга тоже поймет – в этом Ася была уверена.
– Давайте встретимся, – неторопливо проговорила она, поразмыслив. – У меня есть фотография Али Круль. – «Я стащила ее у родителей Кинги, когда была кратковременной гостьей в их доме», – мысленно добавила она. – Если окажется, что это та самая девочка, хоть я и так в этом не сомневаюсь, то в следующий раз мы встретимся уже вчетвером: вы с супругой, Кинга и я. А если считать ребенка, то даже впятером. – Посвящать в дело Чарека Ася не собиралась: право на решение принадлежало Кинге, и только ей.
И она договорилась с паном Станиславом о встрече в небольшом придорожном трактире «Крестьянская еда» где-то на юго-востоке Польши.
Если она сядет в машину прямо сейчас, то через шесть часов будет уже там. А если поторопится – то и скорее. А она-то уж поторопится, будет нестись как дьявол: она ведь уже дождаться не может этой встречи! Интересно, какое выражение лица будет у Кинги, когда она узнает, что Иоанна Решка нашла ее чудом спасенную дочку?
Впрочем, надо было еще найти саму Кингу.
Это задание придется поручить Чареку.
– Послушай, у меня срочная встреча, я убегаю, – на бегу бросила она, хватая свои вещи. – А ты ищи Кингу. Найми спасателя с собакой – знаешь, есть такие собаки, которые находят людей под завалами, – и прочешите заброшенные сады. Кинга в этой своей норе может наделать глупостей… ну, ты понимаешь, каких именно.
Она могла и не говорить этого. Чарек прекрасно знал, что женщина с такой хрупкой психикой, как Кинга, после очередного предательства и травли может пытаться покончить с собой. На этот раз результативно.
Свернувшись в клубок на драном матраце в своей норе, накрывшись старыми шубами, она на какое-то мгновение почувствовала себя в безопасности. Здесь ее так быстро не найдут. Здесь она отдохнет, соберется с силами, чтобы покончить с собой. Ведь ее никогда не оставят в покое. Еще вчера у нее была надежда – надежда на новую жизнь; но сегодня она поняла, что люди – все без исключения: родители, друзья, Ася, Чарек, – не знают жалости. Они могут притворяться милосердными (о да, особенно Ася превосходно изображала заботу и сострадание), но лишь для того, чтобы еще глубже втоптать в грязь того, кто им доверится.
Мир одичал. И Кинга больше не хотела жить в этом мире. Ни минуты.
Она поспит несколько часов: быть может, ей в последний раз приснится Алюся. Там, куда Кинга попадет после смерти, она не встретит своей доченьки, о нет. Для детоубийц предназначен самый низший круг ада…
Женщина закрыла глаза, обхватила себя руками и погрузилась в тревожный сон, исполненный бредовых видений. Бутылка водки, несколько упаковок снотворного и коробка лезвий спокойно ждали своей очереди…
Ася на своем шикарном «ауди» мчала на юго-восток Польши, безбожно превышая скорость. О чудо, ни один патруль ее не остановил.
До трактира «Крестьянская еда» она добралась за рекордные пять часов тридцать три минуты. Влетела в помещение, будто на пожар: все ее существо подсказывало ей, что время на исходе. Что-то важное подходит к концу, и она, Ася, не может этого остановить.
Пан Станислав сидел в дальнем углу зала. Перед ним лежала сложенная вдвое газета. Ася подошла к мужчине, представилась и… ее протянутая для рукопожатия рука замерла в воздухе: она увидела лежащие на столе «Скандалы». Это… это невозможно!
Схватив газету, она развернула ее, вглядываясь огромными от изумления глазами в заголовок статьи – ее заголовок, тот самый, придуманный ею: «Она убила маленькую дочку. Такая трагедия может случиться с каждой из нас!». Смотрела на фотографию Кинги, стоявшей на коленях у маленького надгробия; Кинги, такой же печальной и беззащитной, какой она была в действительности. Перечитывала последние слова статьи: «Опиши это», – и плакала. Слезы бежали у Аси по щекам: она поняла, почему люди, которые нашли Алю Круль в одну июльскую ночь, решили сообщить об этом сломленной, отчаявшейся матери малышки. Они прочли правильный вариант статьи, подлинную историю Кинги, а не кровавый ужастик, брошенный толпе Яцеком Сондером (как его только земля носит!). По-видимому, первый тираж попал сюда, на окраину Польши, где и жили супруги. Вероятно, судьба сжалилась над Кингой и направила ее исповедь как раз туда, куда было нужно…
Дрожащими руками Ася извлекла из бумажника украденную у родителей Кинги фотографию Али.
Пан Станислав подтвердил запинающимся от волнения голосом:
– Это наша Аня.
Оба сели – хотя Ася всем своим существом ощущала: времени нет, нужно возвращаться! – и пристально посмотрели друг другу в глаза. Мужчина взвешивал: можно ли этой женщине, журналистке, доверять, не разрушит ли она счастье его семьи, не испортит ли жизнь маленькому найденышу, которого он любил как собственного ребенка?.. Ася затаила дыхание, думая лишь об одном: покажи мне ее! Покажи мне Алю Круль, чтобы я могла тут же, вернувшись в Варшаву, увидеть Кингу и сказать ей: «Твоя дочка жива! Я видела ее собственными глазами!». Скорей бы он показал ей Алюсю – скорей бы, пока не поздно… А может быть, уже поздно…
Через четверть часа ее машина остановилась у небольшого аккуратного домика, на пороге которого стояла женщина со светловолосой маленькой девочкой на руках. Девочка была так похожа на Кингу, что Ася снова расплакалась. Она пробормотала какие-то извинения, оправдываясь: нет, мол, она не может зайти, даже ненадолго, ей нужно немедленно возвращаться – ведь Кинга ждет! Уже через минуту она, наспех попрощавшись с приемными родителями Алюси, разворачивалась на парковке, чтобы помчаться на северо-запад, в Варшаву, – хотя внутренний голос все настойчивее шептал ей: слишком поздно, не успеешь, все напрасно…
Кинга проснулась внезапно, словно по наитию, – в ней говорила интуиция животного, за которым гонятся. Отголоски погони еще не были слышны, вокруг царила вечерняя тишина, но… но с каждым ударом сердца Кинге становилось все яснее: они напали на ее след. Они близко, они все ближе.
Она затаила дыхание, и… Вот оно! Она услышала: где-то на дальних участках, быть может, даже за оградой, возбужденно залаяла собака – и ее тут же угомонили.
Кинга съежилась. Теперь из-под потертой шубы выглядывали только полные ужаса глаза. Может, это не ее ищут? Может, если будет тихо, они просто уйдут?
Но тут кто-то крикнул:
– Кинга! Ты здесь?! Кинга, отзовись!
И в голове женщины ослепительно-алым огнем загорелась КРАСНАЯ ТРЕВОГА!!!
Не колеблясь ни секунды («живой вы меня не получите!»), она вытащила из кармана коробку лезвий, уверенно – на этот раз руки не дрожали – распаковала одно из них и приложила к шейной артерии. В тот самый момент, когда к норе, радостно виляя хвостом, подбегала собака, а Чарек со спасателем спешили за ней, Кинга вонзила лезвие глубоко в тело и протянула…
Широкой струей брызнула кровь. Кинга откинулась на стену землянки, наконец-то спокойная. Истекая кровью с каждым ударом сердца, она угасающим взглядом увидела, как в нору заглядывает кто-то из ее преследователей.
«Я от вас улизнула. Никогда больше…» – это была ее последняя осознанная мысль.
Телефон, номер которого знал только Чарек – Ася купила карточку буквально перед отъездом, чтобы быть на связи с ним и только с ним, – зазвонил в ту минуту, когда она пересекала окружную дорогу Кракова. Звонок мобильного она ощутила как удар в солнечное сплетение. Нажала на тормоз, съехала на обочину, сделала глубокий вдох и лишь тогда взяла трубку.
– Она это сделала.
Услышав слова, произнесенные дрожащим голосом, Ася изо всех сил сжала пальцами телефон, беззвучно молясь: хоть бы Чарек сказал, что Кингу уже спасают! Что она наглоталась таблеток, но ей уже делают промывание желудка, и все будет хорошо… Но Чарек молчал. Нет, не молчал – силился что-то говорить, но горло сдавливал спазм.
– Столько крови… Мы нашли ее, но слишком поздно… столько крови…
– Она жива? Скажи только, она жива?! – вскрикнула Ася, леденея от ужаса.
– Ее забрала скорая. Едут с мигалкой. Я еду за ними, но… столько крови… Она была вся в крови, когда мы ее вытащили… Столько крови…
– Поезжай и будь с ней рядом. Следи, чтобы врачи так просто не сдавались, понимаешь? Чтобы они не махнули на Кингу рукой, как на обыкновенную убийцу… Смотри за ней, понял?
Он кивнул, хоть она и не могла этого видеть, и положил трубку, вытирая слезы предплечьем.
Ася влетела в больничный коридор три часа спустя, полумертвая от усталости и от страха за Кингу. Чарек, опустив плечи, сидел на стуле у стены. Его лицо и руки были в черных пятнах от запекшейся крови, которую он не догадался смыть; в таком виде он и сам смахивал на жертву несчастного случая.
Он слышал торопливые шаги, но не поднял головы. Асе пришлось толкнуть его в плечо, чтобы он взглянул на нее.
– Она жива? – Это все, что она хотела знать.
– Еще жива. Она там, – он указал на запертую дверь отделения реанимации. – Я сказал, что я ее муж. Они не знают, что Кинга – это Кинга, понимаешь? Обещали сообщить мне, если…
Но Ася уже не слушала его. Она подбежала к двери, нажала на кнопку внутренней связи и ждала, пока ей не откроют. Наконец дверь приоткрылась, медсестра что-то сердито зашептала и помотала головой, но, по-видимому, Ася обладала даром убеждения, и медсестра наконец уступила.
Молодая женщина-врач, которая за дежурным столиком просматривала какие-то документы, нахмурила брови, увидев постороннюю.
– Я ее сестра, – умоляюще шепнула Ася, вглядываясь в неподвижный силуэт на одной из трех кроватей за полупрозрачным стеклом. – Пожалуйста, я только на минуту.
– Пациентка в критическом состоянии, – вполголоса ответила врач. – Она потеряла много крови. Она…
– Знаю, знаю, дорогая пани доктор, но я ведь только на минутку. Я скажу, что люблю ее. Дотронусь до ее руки, чтобы она знала, что она не одна. Мы уже оставили ее одну, когда она нуждалась в нас. Я хочу, чтобы она все-таки знала: мы с ней, мы всегда будем с ней… Пожалуйста… Это очень важно…
Слезы бежали у Аси по щекам. Это были искренние слезы, хоть на словах она и лгала. Она хотела – нет, даже не хотела: должна была! – сказать Кинге нечто гораздо более важное…
Женщина-врач, глядя на заплаканную сестру самоубийцы, наконец кивнула головой. Она знала, как важны для таких пациентов слова поддержки от родных и близких.
– Всего на одну минуту. Я засекаю время! – предупредила она, и полупрозрачное стекло раздвинулось перед Асей.
Та, не теряя ни одной драгоценной секунды, прильнула к кровати, на которой, вся в бинтах и в проводах аппаратуры, поддерживающей жизнь, лежала Кинга. Взяв в свою руку тонкую, почти прозрачную ладонь Кинги, Ася склонилась к раненой и шепнула:
– Алюся жива, слышишь, Кинга? Я нашла твою дочку, она жива и невредима. Я ее видела. Я видела ее, милая. Твой ребенок жив.
Ася глядела на неподвижное лицо женщины – и ждала чуда. Ждала, что Кинга сейчас откроет глаза и попросит повторить сказанное, и тогда… Но что это – Кинга без сознания, а по лицу ее пробежала тень улыбки? Или Асе лишь показалось? Но пальцы Кинги, которые Ася держала в своей руке, вдруг легко – легонько – сжались, а потом… потом…
…зеленая линия на мониторе прыгает вверх-вниз.
Женщина-врач вскидывает голову над бумагами.
Зеленая линия падает и дальше тянется прямо, деля монитор пополам.
Палату пронизывает нестерпимый вой тревожной сирены, который все не утихает…
Сирена все еще звучит, когда ничего не понимающую Асю отталкивают … Все еще звучит, когда кровать вдруг обступает толпа врачей и медсестер… Когда кто-то кричит:
– Внимание, дефибрилляция, раз, два, три!
Сирена на мгновение стихает. Все вглядываются в экран кардиомонитора. Все, кроме Аси, которая видит только эту улыбку на бледнеющем лице подруги. И чувствует легкое пожатие ее пальцев.
Она будет помнить тепло этой улыбки и прикосновение руки Кинги. Помнить и знать: хотя самой Кинги больше нет на земле, но ее душа, измученная душа этой несчастной женщины наконец обрела свободу и легкость – ведь «твой ребенок жив».
Разве эти три простых слова – не самый прекрасный прощальный дар?
Кинга, ты невиновна.
Твоя дочь жива.
Если бы только ты могла увидеть ее и обнять хоть раз…
Один-единственный последний раз…