Знаешь, какое открытие я совершила, работая в нашей благословенной журналистике? Миром правят бабки, зависть и ненависть. Если у тебя есть хоть одна карта из этих трех козырных – считай, ты выиграла партию. Хочешь написать ехидную статейку о какой-нибудь известной даме, которая не раздает интервью, поскольку ценит неприкосновенность частной жизни и прочие благоглупости? Поговори с ее любезной подружкой, из тех, что заняты в той же сфере, что и твоя жертва: узнаешь массу вещей, которые сами так и запросятся на бумагу. Хочешь еще больше сведений? Подкупи ее водителя, консьержа и любовника. Тебе все еще мало? Позвони заклятому врагу нашей дамы: он тебе красочно опишет все остальное. А если даже теперь материала маловато – ну, маловато для такой отменной статьи, чтоб ее людишки друг у друга из рук рвали, – так зачем тебе тогда воображение? Выдумывай несусветные вещи и пиши. Максимум, чем это может обернуться, – придется в следующем номере написать опровержение: на последней странице, махонькими буковками.

Статья твоя, конечно, может ранить самолюбие жертвы, может даже разрушить ее брак или карьеру… Ну, пардон! Не надо было отсвечивать! Ведь никто никого силой не толкает в звезды, не так ли? Вместо профессии, которая называется «поглядите, какая я красивая и талантливая», можно ведь быть, к примеру, акулой пера – разве я не права? Мои-то компрометирующие фотографии не появляются ни в одном таблоиде! Обо мне-то никто не пишет: «У Иоанны Решки новый любовник…». А жа-а-аль. От нового любовника я бы не отказалась.

Знаешь что, Кинга? Вот смотрю я на тебя в этом платье, с подобранными волосами, – ты вполне подходишь для обложек таблоидов! Ты о карьере актрисы не задумывалась? Ты ведь можешь быть действительно красивой, если постараешься. Ты могла бы сыграть очередную роль, например, в сериале «Любовь на букву Л». Или стать «подружкой для встреч» какого-нибудь богатого старика, который обеспечил бы тебя до конца жизни.

Говорю тебе, Кинга, под мостом ты зря тратишь драгоценное время. Подумай хорошенько. Бомжевать – это всегда успеется. Хочешь, я устрою тебе встречу с одним богатым старым козлом? Правда, ему больше девчонки-подростки нравятся… Ты для него старая, ха-ха.

Ну же, Кинга, не обижайся! Это все наши грубоватые журналистские шуточки. Именно о таких вещах мы, журналисты, и болтаем между собой в ожидании интервью или прибытия очередных звезд. Обсуждаем, кто, с кем, когда и зачем. А для любви – для подлинной, искренней любви – в нашем мирке места нет.

А может, и не только в нашем… Чем дольше я живу, тем циничнее становлюсь. Дошло до того, что когда я вижу пару молодоженов (она вся в белом, счастливая такая, он в костюмчике, растроганный, но изображает на лице мужественную невозмутимость), то пытаюсь угадать, когда же новоиспеченный муж впервые произнесет «дорогая, это не то, что ты подумала», а жена, уже отнюдь не такая юная и счастливая, отправится подавать на развод… И да, еще интересно, будет ли у нее в анамнезе парочка переломов челюсти или в этом конкретном браке супруги сумеют обойтись без рукоприкладства…

Послушай, подруга, сколько же раз я писала на такие темы! Сколько мне пришлось выслушать историй о бандитах, истязающих своих жен за закрытыми дверями, с молчаливого согласия соседей и родственников… Но знаешь, что приводит меня в настоящий ужас? В последнее время этим негодяям уже неинтересно издеваться только над женщинами – они принялись и за детей. Страшнее всего, когда отыгрываться на этих маленьких беззащитных существах, будь то новорожденный младенец или трехлетний сопляк, начинают мамаши. Бывает, берет сука крохотного малыша за ноги и бьет об пол, пока голова не треснет… А если он все еще жив – душит его собственными руками… Убила бы такую! А как тебе наша судебная система? Лично я называю ее не правосудием, а кривосудием. Это же смешно! Убийца-негодяй получает пять лет условно – вот как оценивает суд жизнь замученного ребенка. А уж бабу-убийцу даже и не посадят – она, дескать, действовала в состоянии послеродового шока… Эй, Кинга, что с тобой?! Ты что же, в обморок тут собралась падать?! Выпей-ка чего-нибудь! Да хоть и водки! Слишком уж ты впечатлительна. Это же пустая болтовня, только и всего. Да и вообще – это ведь мне приходится иметь дело с гребаными психопатами, а не тебе… Господи, какие странные люди нынче! Одни вовсю издеваются над себе подобными, другие не могут об этом даже слышать.

У тебя есть платок? Дай-ка мне его, а то глаза слезятся. Нет, это не из-за тех несчастных детишек – к этому у меня уже иммунитет. Это аллергия – должно быть, на кошачью шерсть.

Ах да, я ведь рассказывала о себе? Тебе наверняка гораздо интереснее слушать мою историю, чем рассказ о каком-то придурке, который поджег свою… Ладно, я все-таки налью себе водочки – как ни крути, а она помогает выговориться. Кстати, было бы здорово, если бы твой кот не писал мне в тапки – у него ведь уже есть лоточек, и немного песку я в песочнице наворовала. Кроме того, пусть он хоть изредка притворяется, будто бы я ему нравлюсь. Что ни говори, а я ведь его кормлю… Извини, Кинга, это я опять пошутила. На самом деле мне нравишься и ты, и это бурое создание, хоть и не пойму, почему…

А знаешь, как я познакомилась с твоим мужем? Небось не знаешь. А хочешь узнать? Мы с ним вместе ехали в лифте, на последний этаж офисного здания. Мне предстояло уладить дело с полисом, поскольку страховая компания что-то там напутала, а он… наверное, у него тоже были там какие-то дела. Сначала лифт был набит битком. Кролик – вот как я его впоследствии называла – стоял вплотную ко мне, у меня за спиной, я чувствовала его бедро на своем, и… Ты права, он был хорош в этих делах. Должно быть, от него исходили какие-то феромоны, привлекающие самок, поскольку я вдруг ощутила тепло между ногами. И тут член этого парня уперся мне в бедро. Черт, мне нужно было отстраниться – да обычно я так и делала! Могла еще и прошипеть что-то вроде «вали отсюда, паренек!». Но вместо этого я… немного подвинулась, и его твердая шишка оказалась точнехонько у меня между ногами. Кинга… прости, может, не стоит тебе об этом рассказывать… но когда из лифта вышел наш последний попутчик (кстати, лифт был стеклянный, то есть любой работник этого здания мог задрать голову и нас увидеть!) – Кшиштоф остановил кабину между этажами, расстегнул ширинку, достал член и отимел меня так, как никто прежде и никто после. Ему пришлось зажать мне рот рукой, потому что я орала как бешеная – у меня был лучший оргазм в моей жизни.

Длилось это все минуты две.

Он застегнул брюки, я одернула юбку. Лифт тронулся. Прежде чем Кшиштоф вышел, я дала ему свою визитку. Он спрятал ее в нагрудный карман. Не поверишь, но все это время он не проронил ни слова. Голос его я впервые услышала уже на следующий день, когда он позвонил и сказал, что сейчас он как раз в моем районе. «Можно к тебе на несколько минут?»

Я разрешила.

Как и накануне, длилось это действительно несколько минут. Зато в себя я потом приходила несколько дней – так мы с ним накувыркались. А знаешь, как я себя чувствовала? Как наркоман во время ломки.

Дьявол, я ведь и знакома не была с этим парнем. Не знала даже, как его зовут, где он живет. Номер, с которого он мне звонил, не определялся. Я понятия не имела, когда он вернется и вернется ли вообще: может, он – пришелец с планеты Быстрого Секса, отымел меня и улетел, а я тут, идиотка, забыть его не могу… Но я хотела еще. И еще. Я словно помешалась на его члене. Именно на члене, а не на нем самом: лицо его я едва помнила – ведь и первый, и второй раз он брал меня сзади…

И когда неделю спустя он все-таки позвонил и предупредил, что будет у меня через четверть часа, – после этого краткого, но содержательного разговора я… целовала телефон, представляешь себе? Съехала крыша, окончательно съехала крыша!

Кинга слушала молча. Надо же, Ася рассказывает о сексе с мужиком, который тогда был ее, Кинги, мужем. Должно же это причинять боль или, по крайней мере, вызывать хоть какие-то эмоции? Может, она должна разозлиться? В то время, когда Кинга была примерной женой, такие вещи действительно причинили бы ей боль. Но теперь?

Нет, после того, что она пережила некоторое время спустя, измена мерзавца для нее не значила ничего. Ровным счетом ничего. Так она Асе и сказала. К удивлению Кинги, на лице Аси вместо облегчения отразилась тень разочарования. Кинга поняла, что эта «исповедь» дается Асе нелегко, что долгие месяцы ее собеседница разрывалась между животным желанием, стыдом и чувством вины.

«Ну что, разве ты не можешь отпустить ей прегрешения? Это ведь для тебя мелочь, тебе это ничего не будет стоить, не так ли?» – Кинга мысленно пожала плечами. Конечно, отпущение грехов из уст того, кто сам будет гореть в аду, стоит немногого, но если это принесет кому-то облегчение…

– Я тебя понимаю, – тихо отозвалась она. – Он на всех женщин так действовал. А вот мне через несколько лет этот постоянный животный секс всегда и везде – осточертел. В конце концов я и вовсе перестала с ним спать. Должен же был он где-то искать удовлетворения. Ему попалась ты. Я тебе могу только посочувствовать. Догадываюсь, твое пробуждение от иллюзий было весьма болезненным, как и мое?

Ася кивнула, глотая слезы.

– Однажды он зашел, как обычно, без предупреждения. А я… чувствовала себя нехорошо. Понимаешь, у меня были месячные, и массажа влагалища изнутри как-то не хотелось. Собственно говоря, мне в тот момент вообще ничего не хотелось. Об этом я ему и сказала – и началось. Я орала, что он ко мне относится как к бесплатной шлюхе, а ведь обещал развестись с женой и жениться на мне; он глядел на меня с презрением, а в конце концов, когда я разрыдалась, начал смеяться – так отвратительно, мерзко, цинично… «Что ж, я и так собирался заменить тебя кем-то более молоденьким. Ты себя запустила, как и моя женушка. Приди в себя, сходи в парикмахерскую, что ли. Кое-где у тебя уже морщины, под глазами мешки, на животе валики жира. Только такой нуждающийся как я мог на тебя клюнуть, но вряд ли тобой соблазнится кто-то еще. Ты вообще в зеркало себя видела? Нет? И хорошо, а то тебе бы начали сниться кошмары». Уже уходя – а я стояла как вкопанная, позволяя ему говорить до конца, хотя следовало бы схватить сковородку и заехать негодяю в его омерзительную рожу, – так вот, уже уходя, он объявил, что сменит номер телефона, а если вдруг я явлюсь к нему домой, он вызовет полицию. И осталась я стоять посреди прихожей, вперив взгляд в закрывшуюся дверь.

Кинга какое-то время молчала, глядя, как по щекам ее собеседницы бегут слезы гнева и унижения.

– Эту тираду он небось наизусть выучил, – проворчала она наконец. – Мне ведь напоследок он наговорил таких же точно гадостей, почти слово в слово. Правда, добавил еще кое-что, уже на другую тему…

– А хуже всего то, – Ася подняла на нее заплаканные глаза, – что, вернись он и попроси прощения, я приняла бы его с распростертыми объятиями…

– …И разведенными бедрами, – уточнила Кинга.

Ася прыснула со смеху.

– А ты? Ты бы с ним помирилась? – спросила она Бездомную.

До этой минуты Кинга слушала с серьезным выражением лица – на губах ее не было ни тени улыбки, – но теперь она рассмеялась.

– Нет, моя дорогая, об этом можешь не беспокоиться. Между мной и моим бывшим супругом встало нечто большее, чем его измена. Если хочешь знать, я тоже ему изменила, а потом во время очередной ссоры подробно объяснила муженьку, в чем именно он уступает моему любовнику. А уступал он ему почти во всем. Этого-то Кшиштоф мне и не простил. Поклялся, что уничтожит меня, и сдержал слово.

– Эй, Кинга, не убеждай меня, что на улице ты оказалась исключительно из-за того, что какой-то подлец вышвырнул тебя из дому! Пусть дом и принадлежал вам обоим – ты не похожа на лохушку, которая не в состоянии выжить, не опираясь на плечо Кшиштофа Круля… плечо не такое уж и сильное, между прочим. – Ася смотрела на свою гостью, и на лице ее отображалась смесь недоверия и добродушной иронии. – Я еще не имела дела с бомжами, но слышала, что иногда такой образ жизни выбирают осознанно: у кого ничего нет, у того ничего нельзя отнять. Абсолютная свобода: без пенсионного фонда, ну его в задницу, без налогов, квартплаты, кредитов… Если к этому ты стремилась, то так и скажи. Признайся, что после всех этих лет, когда ты только и делала, что подтирала задницу Кшиштофу Крулю, тебе захотелось абсолютной свободы. Первым делом ты заехала ему в рожу, затем хлопнула дверью, и след твой простыл. Так оно и было, да?

– Хотелось бы мне, чтобы это было так, – тихо отозвалась Кинга. – Хотелось бы мне, чтобы это был мой выбор. Но на самом деле… понимаешь, я долго лежала в больнице, а когда наконец выписалась, то просто не знала, как жить дальше.

– СПИД? – доверительно шепнула Ася.

Кинга удивленно приподняла брови и помотала головой.

– Маниакально-депрессивный психоз.

Ася откинулась на спинку кресла – точнее, сползла по ней, онемев от шока.

«Ну и гостью ты к себе на сочельник пригласила, – блеснула у нее мысль. – Радуйся, что осталась в живых, – она ведь могла тебе, спящей, и горло перерезать».

Кинга читала на ее лице все эмоции, словно в открытой книге. Все, абсолютно все именно так реагировали на слова о маниакально-депрессивном психозе: страхом, страхом, страхом.

Чтобы пациентов с таким диагнозом не отвергали с порога потенциальные работодатели, врачи придумали другое название: биполярное расстройство (звучит получше, не так ли?), – но Кинга не щадила ни своих собеседников, ни себя самое и говорила в лоб: «Я опасная сумасшедшая, у меня маниакально-депрессивный психоз, неизвестно, когда болезнь вернется, не знаю, когда я начну нападать на людей». Это был ее крест, который придется нести до самой смерти. Ее искупление. Суд признал ее невиновной – человеческий суд, – но ее собственная совесть была к ней менее милостива.

– Ты бы взяла на работу психопатку? Сдала бы психопатке квартиру? – мягко спросила Кинга, глядя в потемневшие от ужаса глаза журналистки.

Шок понемногу спадал. Ася приходила в себя. Ее побледневшие щеки снова заливались румянцем.

– Тебе ведь не обязательно об этом упоминать, – неуверенно произнесла она. – У тебя же на лбу не написано, что ты лечилась в психушке. А раз тебя из нее выписали, значит, ты выздоровела и больше не представляешь опасности для окружающих, не правда ли? Ты ведь не бегаешь ночью по улицам с ножом и не устраиваешь резню неверных мужей?

– Да нет.

– Значит, все в порядке. – Ася испустила театральный вздох облегчения, но взгляд ее оставался настороженным.

– Хотелось бы мне так сказать… Потереть руки и небрежно бросить: «значит, все в порядке»… – В глазах гостьи заблестели слезы.

– Послушай, я понимаю, что ты чувствуешь, что ты чувствовала тогда, когда Кролик заявил, что ты дерьмо и что он нашел другую, а в придачу вышвырнул тебя из дому. Я и сама из-за него едва с ума не сошла. У тебя, должно быть, психика более тонкая, ты не видела таких кошмаров в семьях, на которые насмотрелась я, так что я тебя понимаю. Конечно, ты могла сломаться, и… мне ужасно жаль, что я приложила к этому руку. Честное слово, если бы можно было вернуть время назад, то я не раздвигала бы ног в лифте перед этим мерзавцем, а вместо этого врезала бы ему по яйцам и вызвала охрану, а может, и обвинила бы негодяя в сексуальном домогательстве. Так что прости меня, Кинга, и… останься здесь со мной еще на несколько дней. Несмотря на этот твой психоз, – это прозвучало искренне, хоть произнесено было не без усилий.

Кинга смотрела на ее круглое лицо, глядела в ее обеспокоенные глаза, подмечала дрожащую руку, которой та отбросила со лба прядь засаленных волос. «Думаешь, в психушку я попала из-за того, что Круль меня бросил? Отлично, так и думай. Думай так до тех пор, пока я не наберусь храбрости и не расскажу тебе, из-за чего на самом деле меня закрыли в отделении неотступного наблюдения и держали там полгода».

– Слушай, Кинга, давай-ка сделаем вот что. Подыщем тебе недорогую однокомнатную квартирку, где ты могла бы поселиться со своим котом, и найдем какую-нибудь скромную, но честную работу, чтобы тебе хватало на хлеб с маслом и банку «вискаса»… Как тебе идея? Как-то ночью я думала о том, как тебе помочь; пусть для начала работа будет не бог весть какая – к примеру, ты могла бы убирать в квартирах… Может, я поспрашиваю у своих знакомых? Нелегко найти хорошую и порядочную помощницу по дому, а ведь ты человек честный, не правда ли? Ты же не воруешь…

– Ворую, – вставила Кинга. – Когда я голодна – ворую.

Ася тяжело вздохнула.

– Го-о-осподи, подруга, ты способна отбить желание у всякого, кто хочет тебе помочь. Не могу же я сказать своей приятельнице: «Послушай, я нашла отменную уборщицу, она очень трудолюбивая и вообще супер, вот только ворует»! А когда ты сыта, ты тоже воруешь? – официальным тоном уточнила она.

– Нет. Когда сыта – нет. – Кинга с трудом сдерживала смех. Ее забавляли отчаянные старания святой Иоанны спасти ей, Кинге, жизнь. Святая Иоанна отказывалась принимать во внимание простой факт: некоторых спасти невозможно, и все тут.

Даже если у Кинги будет крыша над головой и хлеб с солью – демоны, терзающие ее душу, никуда не исчезнут. Уютный кров и сытная еда не заполнят пустоту в сердце. И Ася, которая в своих великолепных апартаментах осталась в сочельник одна-одинешенька, должна бы отлично это понимать.

– Ну так как, поищем в Интернете симпатичную квартирку для тебя? – Уверившись, что Кинга все же не отъявленная воровка, Ася уже загорелась желанием действовать.

– А почему ты не проводишь эти праздники со своей семьей? – вопросом на вопрос ответила Кинга – и затем наблюдала, как Ася в своем кресле сникает, уменьшается в размерах, точно проколотый воздушный шарик. – Откровенность за откровенность, Асенька.

– Но это останется между нами? Ты не предашь меня, я не предам тебя?

Кинга серьезно кивнула. Она была уверена: того, что стоило бы скрывать, у нее за душой больше, чем у Иоанны Решки.