…Удачный прыжок через пограничную реку окрылил Тилона, придал ему новые силы. Перейдя с бега на шаг, он всё время озирался по сторонам: каково оно, чужое государство? Но кругом были все те же деревья, и кустарник, и голубое небо с бегущими по нему облаками – всё было такое же, как в Спарте, оставшейся за пограничной рекой.

Вскоре, однако, невесёлые мысли начали одолевать мальчика. Ведь человек, покинувший своё государство, в любом другом утрачивает все права и становится метэком – бесправным.

Вдали показалось селение. Его хорошо было видно с горы. Смеркалось, и в домах зажигались огоньки, которые призывно манили. Тилон решил было спуститься вниз, к людям, и попросить что-нибудь поесть. Но осторожность взяла верх. Он собрал немного ягод, доел остатки сыра и тотчас провалился в бездонный омут сна.

Тилон проснулся оттого, что его мутило, а голова раскалывалась от боли. Возможно, среди ягод, которые он поел, оказались ядовитые, которые ирен называл волчьими. А может, сказалась усталость, которая накапливалась каждый день, каждый час нелёгкого пути.

Спал он долго – вокруг стояла глубокая ночь. Решившись, Тилон медленным шагом двинулся вниз, в селение, облитое лунным светом. Сон не освежил его – мальчик чувствовал себя разбитым. Дорогу он выбирал больше чутьём.

Родной дом, родители, дед, агела, спортивный лагерь, ирен, суровая Спарта – все казалось теперь бесконечно далёким, почти нереальным. «Метэк, метэк», – чёрной птицей билось в голове тяжёлое холодное слово.

Как-то встретит его чужбина?

Узкие улочки селения были пустынны. Равнодушная луна струила холодный свет на каменные стены домов, щербатые колонны, искривлённые ленты улиц. Тилон представил себе, какая жизнь кипела здесь днём. Но сейчас всё было мертво.

Перед домиком победнее Тилон остановился и долго стоял, не решаясь постучать в дверь. Вдруг в ответ на просьбу дать приют его схватят, свяжут и вернут в Спарту, благо до неё рукой подать?… Нет уж, лучше терпеть какие угодно мытарства и лишения, чем снова попасть туда, в агелу, в руки ирена…

Вскоре улицы стали пошире, а дома повыше, побогаче. Мальчик понял, что приближается к центру городка. Когда он миновал чашу открытого театра, здания расступились и перед ним открылась городская площадь. Она до удивления напоминала Тилону ту, в родном городе, и в первое мгновение ему почудилось, что он вернулся домой.

Тилон шёл как во сне, шаг за шагом погружаясь в смутное пространство площади, – так погружается в море ныряльщик, решивший достичь дна.

Вдали показался столб, к которому луна прицепила длинную тень. Что это? Солнечные часы? И тут Тилон почувствовал, как у него отяжелели ноги: ему показалось, что в тени столба прячется какая-то фигура. Выждав немного, Тилон начал продвигаться дальше неслышно, словно зверь. Фигура впереди зашевелилась, и что-то звякнуло. Сомнений не оставалось – у столба находился человек. Мальчик опустился на порог какой-то лавки. Неведомая фигура, как и все непонятное и таинственное, внушала страх.

Внезапно человек у столба забормотал. Тилон прислушался, и до него донеслось:

При упоминании Олимпии Тилон непроизвольно вздрогнул. Задетый его ногой камешек отлетел в сторону и глухо стукнул.

Бормотание прекратилось.

– Кто здесь? – спросил неизвестный.

Тилон притаился.

– Ты снова пришёл ко мне, мой мучитель? – громко произнёс неизвестный. – Что же медлишь? Подходи, я жду тебя! Бей, не стесняйся!

Голос незнакомца звучал глухо.

Тилон поднялся и сделал несколько шагов к столбу. Услышав шаги, замолкший было незнакомец встрепенулся.

– Смелее, смелее, враг мой! Можно подумать, ты идёшь впервые избивать меня, – сказал он. – Бей, ведь я не могу ни убежать от тебя, ни дать сдачи.

Мальчик, движимый острым любопытством, которое пересиливало страх, приблизился к незнакомцу. Тот был прикован короткой цепью к столбу. Это был пожилой, усталый человек. Тилон присмотрелся к нему и едва не вскрикнул: человек был слеп.

– Я не враг твой, – звонко произнёс Тилон, – и я не собираюсь бить тебя.

Незнакомец улыбнулся.

– Как зовут тебя, мальчик?

– Тилон.

– Тилон… Странное имя. Я не встречал такого. Что ты делаешь здесь ночью? Откуда ты?

– А кто такой Феогнет? – спросил Тилон, переведя разговор.

– Феогнет… – повторил незнакомец. – Честь ему и хвала. Это юноша, который сумел стать победителем Олимпиады! Он положил на лопатки всех борцов, самых маститых, самых известных. Ты услышал стихи, которые я прочёл?

– Да.

– Их посвятил ему сам знаменитый Симонид из Кеоса! – сказал незнакомец.

– Послушай…

– Меня зовут Ликомед.

– Послушай, Ликомед. Сейчас ведь ночь и площадь пустынна.

– Знаю.

– Для кого же ты читаешь стихи?

– Для себя, – улыбнулся Ликомед.

– А ты знаешь стихи о тех, кто прыгнул на Олимпиаде дальше всех?

– Конечно.

– Прочитаешь их?

– Я знаю много стихов, Тилон. Но у меня слишком мало времени осталось, чтобы прочитать их, – вздохнул Ликомед.

– За что тебя приковали цепью? – задал Тилон вопрос, который его больше всего мучил.

– Долгая это история. И невесёлая…

Ликомед задумался. Глубокие морщины прорезали его лоб, напомнивший Тилону кору старого дерева. Да и сам Ликомед напоминал дерево, разбитое грозой, но ещё живущее. Он стоял, широко расставив ноги и прислонившись к столбу. Незрячие глаза, казалось, вглядывались в светлую ночную даль.

– Я крестьянин, Тилон, – начал Ликомед. – И отец мой был крестьянин, и дед. Из рода в род мы жили тем, что возделывали пшеницу. Ну вот. Три года назад случилось так, что наше войско, двигавшееся на Спарту, чтобы отразить вероломное нападение… Да ты знаешь ли, что такое Спарта?

Тилон в волнении кивнул.

– Спарта – государство, с которым мы граничим, – пояснил Ликомед, не дождавшись ответа. – Да поразят её боги, Спарту. Житья от неё не стало соседям! Только о войне и помышляет это государство, из младенцев солдат воспитывает… Но я отвлёкся. Итак, спартанцы перешли нашу границу в том месте, где никто этого не ожидал. Наше войско в великой спешке ринулось им навстречу. И так уж случилось, воины начисто растоптали моё поле молодой пшеницы. Что тут будешь делать? Хоть с голоду помирай. Пошёл я к богатому соседу: его участок не пострадал. Попросил ссуду. Он дал, но с тем что через год я обязался отдать вдвое.

– Вдвое?

– Ну да. Обычное дело. «Не хочешь, – сказал он, – не бери – дело твоё». А выхода у меня не было. Ликомед помрачнел.

– А через год случился неурожай, – продолжал он после паузы. – Есть нечего семье. Опять я к соседу. Тот говорит: «Ладно, ещё годик подожду, но долг твой снова удвоится».

– Значит, станет вчетверо против прежнего, – вставил Тилон, внимательно слушавший рассказ Ликомеда.

– Верно, мальчик. Вчетверо. Срок истёк, долг отдать я не сумел. Не могла моя земля родить столько пшеницы. По закону и я, и вся моя семья должны были перейти в рабство к соседу. Рабство хуже смерти – запомни это, Тилон. Пошёл я к соседу, попросил подождать. Не помогло: скаредность закрыла ему весь белый свет. Пришли забирать нас в рабство… Сосед решил нас продать далеко, за море, в Ольвию… Я сопротивлялся – ударил начальника стражи. Жену и дочь увезли… А меня за то, что поднял руку на представителя власти, ослепили и приковали к позорному столбу на четверо суток. Хвала Зевсу, на рассвете завтра мой срок истекает.

– И тебя отпустят?

– В Тартар. – Ликомед провёл пальцем поперёк горла и добавил: – Чтобы другим неповадно было бунтовать против властей.

– Но ты же мог убежать! – вырвалось у Тилона.

– Когда?

– Хоть в эту ночь.

– А цепь?

– Её можно разбить.

– Я слеп!

– Неужели у тебя нет друзей?

– Они боятся навлечь на себя гнев властей, – с горечью произнёс Ликомед.

– А я не боюсь! Я разобью твои цепи, и мы убежим! – вырвалось у Тилона.

– Гм, убежим… – Ликомед, казалось, раздумывал над словами мальчика. – Но если нас поймают – тебя ждёт моя участь. А у тебя вся жизнь впереди.

– Решайся, Ликомед! Я стану твоими глазами, я буду повсюду с тобой. Мы пойдём в горы, в леса, соберём недовольных и отомстим ирену… отомстим твоим обидчикам, – поправился Тилон. – А потом отправимся на поиски твоей жены и дочери. Ну, разбивать цепь?

– Разбивай, – махнул рукой Ликомед.

Тилон с усилием поднял большой камень и принялся бить им по цепи.

Ликомед не мог помогать ему – мешала короткая цепь.

– Потише, потише бей, Тилон, – приговаривал он шёпотом. Не ровен час, сторож услышит.

Но сторож, ничего не слыша, спал в своей убогой конуре, упившись без меры аттическим вином.

Разбитая цепь упала на землю.

Ликомед расправил плечи, пошевелил затёкшими руками.

– Уже светает? – спросил он.

– Нет, до утра далеко.

– Это хорошо. А теперь веди меня к побережью. Там среди скал лучше всего спрятаться на первых порах.

Тилон замешкался.

– Я не знаю дороги туда, – сказал он после паузы.

– Вот как? Не знаешь, где побережье? – удивился Ликомед.

– Не знаю.

– Тогда сделаем так. Мы пойдём, ты будешь описывать мне места, а я буду говорить, куда сворачивать. Что поделаешь, не привык я ещё жить слепцом, как Гомер, – добавил Ликомед с виноватой улыбкой.

Мальчик взял его за руку, и они двинулись в путь.

Через два часа торопливой и мучительной ходьбы – Ликомед часто спотыкался, а однажды упал, разбив в кровь лицо, – они были уже на побережье. Когда Ликомед обессилел, Тилон подхватил его на плечи и понёс.

…Многое пришлось, испытать Тилону. Он стал правой рукой Ликомеда, который возглавил крестьянский бунт.

Поначалу их было немного – жалкая кучка обездоленных, доведённых до отчаяния голодом и нуждой. После к ним стали примыкать целые селения крестьян, задавленных непосильной кабалой. Ликомед разбивал их на отряды, внушал необходимость воинской дисциплины. Неутомимый и вездесущий Тилон преподавал им приёмы кулачного боя, учил бегать, прыгать в длину, стрелять в цель из лука. Вот когда пригодилась выучка ирена!

– Откуда только у парня такая сноровка и знания? – покачивали головами крестьяне, собираясь по вечерам в кружок у костра.

Ликомед помалкивал, лишь улыбался в бороду.

Помалкивал и Тилон.

Отряды восставших освобождали тех, кто попал в долговую кабалу, уничтожали долговые знаки – каменные столбы, казнили наиболее свирепых заимодавцев.

Тилон возмужал, окреп, загорел на вольном воздухе. Он и тут находил время заниматься прыжками в длину, и каждый его прыжок вызывал восхищение крестьян в отряде. Сам мальчик, однако, чувствовал, что дальность прыжка, несмотря на все старания, почти перестала расти. Он чувствовал, что достиг некоего предела, за который перешагнуть уже не удавалось. Если бы узнать секрет дальнего прыжка, о котором ему говорил когда-то встреченный пастух! Но где он теперь, Пелоп? Да и его слова о секрете прыжка не выдумка ли?

Между тем с некоторых пор дела восставших пошли похуже. Испуганные размахом восстания правители начали стягивать к побережью и прилегающим лесам большие силы. Все туже сжималась петля вокруг горной гряды, где в густых чащах располагалась основная база восставших крестьян. Уже несколько лет полыхал огонь крестьянского бунта, и правители ничего не могли с ним поделать.

…На рассвете в лагерь прискакал гонец. Конь под ним пал, последний отрезок пути он преодолел пешком. Гонец несколько минут молчал. Он сидел на корточках, с почерневшим лицом, в окружении встревоженных крестьян.

– Подписан договор со Спартой, – сказал он наконец.

Люди на все лады загомонили, обсуждая новость.

– Экейхерия? Олимпийский мир? – уточнил Ликомед.

– Едва ли это олимпийский мир, – вступил в разговор Тилон. – Ведь до очередных Олимпийских игр ещё почти три года.

Тилон тщательно хранил в памяти все, что касалось Олимпиад.

– Согласно договору войска Спарты будут теперь брошены против нас, – медленно, почти по складам произнёс гонец, глядя прямо перед собой остановившимся взглядом.

Люди переглянулись.

Каждый знал, что воины Спарты отличаются жестокостью и беспощадностью.

– Не падайте духом, друзья, – произнёс Ликомед, чутко уловив общее настроение. – Войско спартанцев в большинстве состоит из таких же, как мы, крестьян. Попробуем обратить их в нашу сторону.

– Но это ещё не все, – сказал лазутчик.

– Говори до конца, – велел Ликомед и нетерпеливо переступил с ноги на ногу.

– Против нас, говорят, будет брошена агела – лагерь юных спартанских воинов. Ходят слухи, что это сущие дьяволы, которые никому не дают пощады.

При последних словах гонца кровь бросилась в лицо Тилона. Хорошо, что в этот момент никто не смотрел на него.