Счастье было в том, что, прежде чем потерять сознание, Борца успел дотянуться до своего биопередатчика и сжать его. По сигналу бедствия, поданному угасающим мозгом Борцы, прибыла медицинская служба.

Сам по себе сигнал бедствия не мог еще служить источником особой тревоги. Мало ли что случается с человеком! Он может ушибиться, прыгая с вышки в реку, может пострадать, проводя опыт в лаборатории; наконец, может просто ногу подвернуть, как говорится, на ровном месте.

Здесь, однако, судя по всему, случай был особый… Борца лежал навзничь, рука его сжимала передатчик с такой силой, что разжать ее удалось с трудом. Пульс почти не прощупывался.

Безликие медики в масках облепили тело Борцы датчиками, и все результаты измерений были незамедлительно транслированы в БИЦ – Большой информационный центр, хранивший в своей памяти симптомы всех людских болезней от сотворения века.

Медики принялись хлопотать вокруг Борцы. Однако все дежурные меры, принятые ими, успехом не увенчались: привести в чувство Борцу не удалось.

Труп Бузивса в герметическом контейнере направили на клиническое исследование.

– Вот это называется – болезни на Земле побеждены, – хмуро сказала начальник группы, глядя на белое, как мрамор, лицо Борцы.

– Подождем, что скажет БИЦ, – отозвался помощник.

– Есть еще кто-нибудь в квартире? – спросил начальник.

Помощник покачал головой.

– Когда мы вылетали сюда по сигналу, я успел проверить карточку этого дома, – сказал он и процитировал по памяти: – Борца, двадцать четыре года, холостяк, окончил Звездную академию, состоит в Карантинной службе, живет один…

Начальник группы перевел взгляд со своего помощника на опрокинутую вазу и разбросанные цветы.

– Проверьте остальные комнаты, – сказал он.

Кто-то нагнулся, чтобы собрать цветы.

– Не прикасайтесь ни к чему! Пусть все остается как есть, – резко приказал начальник.

Едва помощник скрылся за дверью, на руке начальника тонко зазуммерил прибор, похожий на часики: вызывал БИЦ. Начальник приставил мембрану к уху, ловя высокий голос: «У больного человека поражены клетки головного мозга. Состояние угрожающее». Затем послышался треск, скрежет, БИЦ добавил: «Данной болезни в моей памяти не значится», – и отключился.

– Не значится, – вслух повторил начальник.

Из спальни донесся возглас помощника, обнаружившего Зарику.

Девушка также была без сознания. Похоже, ее поразила та же болезнь, что и Борцу. Кроме того, на руке имелся глубокий след укуса, залепленный пластырем.

– Обоих немедленно в клинику, – решил начальник. Обведя взглядом всю группу, собравшуюся в гостиной, он добавил: – Все это очень серьезно. Первое дело – строжайшая изоляция обоих больных. Второе – строжайшая тайна.

…Тайны, однако, не получилось. По мере того как ночь переходила в утро, в клинику из разных точек города поступали все новые и новые больные. Правда, все эти точки лежали в одной части, к северу от дома, в котором жил Борца, но это мало что объясняло. Уже сколько десятков лет просторные палаты клиники пустовали, и вот они начали заполняться с угрожающей быстротой.

Симптомы у всех были одинаковые: человек шел по улице, либо летел в автолете, либо, наконец, находился дома, и вдруг без всякой видимой причины ему становилось плохо, и он терял сознание. Пульс замедлялся, сходил почти на нет, «замораживались» и прочие жизненные функции. Несколько автолетов, шедших на ручном управлении, разбилось.

По всей видимости, болезнь была чрезвычайно заразна.

Детальное исследование трупа Бузивса ничего не дало. Возбудитель болезни оставался неуловимым.

Благодаря карантину болезнь не перекинулась в другие города Земли. Не было пока что и смертных случаев, но положение больных с каждым часом неуклонно ухудшалось. А ведь с того момента, как были пойманы сигналы бедствия, испускаемые биопередатчиком Борцы, не прошло еще и суток.

– Что это за болезнь? Как ее победить? – спросил председатель Высшего координационного совета у главного медика Земли. Разговор проходил с глазу на глаз.

Главный медик развел руками.

– Все поднято на ноги, но результатов пока не видно, – сказал он.

Председатель побарабанил пальцами по столу. Со всех сторон глядели слепые белки отключенных экранов связи.

– Говорят, Петр Востоков открыл вирус рака в течение одной ночи, – нарушил он паузу.

– Верно, – кивнул медик. – Но этой ночи предшествовали тысячи бессонных ночей, когда ничего не получалось, опыты проваливались, и все валилось из рук. Я уж не говорю о колоссальной и необходимой работе предшественников Востокова, о целой армии микробиологов и вирусологов, трудившихся чуть ли не с двадцатого, а точнее – с девятнадцатого века…

Председатель вздохнул.

– Все это так, – сказал он, – но у нас нет времени. Никто на Земле не обладает иммунитетом против новой болезни. Неизвестно, как она распространяется. Поэтому все мы сидим на пороховой бочке с тлеющим фитилем. Ну, а что дало вскрытие шимпанзе?

– Ничего.

– Проверьте получше. Возможно, в этой обезьяне собака зарыта… прошу простить каламбур, – сказал председатель. – Кто еще был в квартире заболевшего?

– Девушка.

– Знаю, – сказал председатель. – Установили уже, кто она?

– Час назад.

– Почему так долго?

– У нее не оказалось биопередатчика. Пришлось проверить все инфоры… Ее зовут Зарика, она с месяц назад вернулась на Землю из глубинного поиска.

– Месяц назад? – Председатель наморщил лоб. – На «Альберте», что ли?

– Да.

– Как же она оказалась без биопередатчика?

– Зарика только позавчера, накануне этого происшествия, вышла из Гостиницы «Сигма», – пояснил медик. – Она получила назначение на биостанцию. Предполагалось, что на биостанции ей и вручат передатчик…

– «Предполагалось»! – перебил председатель. – А почему сразу не вручили?

– Думали, она сразу полетит туда.

– «Думали»! Человек на Земле свободен, волен располагать собой, – сказал председатель. – А что, она освоила в «Сигме» специальность микробиолога?

– Мне сообщили коллеги из «Сигмы»: Зарика очень талантливый биолог.

– Ирония судьбы… – сказал председатель. – Ну-с, а вы не допускаете мысли, что вся эта история может быть связана с «Альбертом»?

– Инфекция, занесенная из космоса?

– В каком-то смысле.

– Не похоже. Зарика прошла в «Сигме» полный курс карантина. Да и потом, почему остальные альбертиане не стали источниками болезни?

Председатель посмотрел на часы и встал.

– Проверьте все же все версии, о которых мы говорили, – сказал он медику на прощанье. – Связывайтесь со мной в любое время суток.

– Да, еще одно, – обернулся в дверях медик. – Я хотел бы подготовить несколько летающих клиник-спутников. Возможно, в условиях невесомости болезнь будет протекать легче.

– Разумно, – согласился председатель. – Ваше предложение мы обсудим сегодня… собственно, через несколько минут, на Совете. А вы действуйте. И помните: в вашем распоряжении – все средства Земли.

Наступили дни грозного испытания для землян. Вся Солнечная система жила сообщениями из наглухо перекрытого города, расположенного в центре Австралии. Лишь через полтора месяца была расшифрована загадка болезни, едва не начавшей шествие по Земле. Виной всему оказалась… старинная табакерка с серебряной инкрустацией, случайно найденная Борцей в одном из отсеков «Альберта». Табакерку капитан затерял, и в течение долгих лет полета табак в ней подвергался воздействию ослабленных космических лучей. В результате болезнетворные микроорганизмы, открытые в табаке Петром Востоковым, переродились, приобрели новые опасные свойства. Однако до реальной опасности человеку было еще далеко. Чтобы вызвать болезнь, возбудители должны были пройти инкубационный период, а для этого им нужно было хотя бы на несколько часов попасть в кровь человека или какого-либо теплокровного животного. Даже если бы капитан отыскал в конце полета свою табакерку, ему бы ничего не угрожало. Парадокс состоял в том, что возбудители, приобретя новые свойства болезнетворности, одновременно стали очень «хрупкими»: температуры тлеющего табака было более чем достаточно, чтобы убить их. Таким образом, куря трубку, набитую старым табаком, капитан пребывал бы в полной безопасности.

Все сложилось, однако, иначе.

Все кончилось бы благополучно, не возьми Борца щепотку табака, экзотического вещества, которое он решил использовать в своих бесконечных опытах.

Все кончилось бы благополучно, не приди Зарика в гости к Борце.

Все кончилось бы благополучно, не окажись у Бузивса столь скверный характер…

Цепочка событий была такова.

Когда Зарика протянула руку, чтобы погладить Бузивса, шимпанзе укусил ее. Борца ударил обезьяну. В кулаке у него был зажат табак, который от удара частично просыпался. Несколько крупинок его попало в ранку на руке Зарики. Этого оказалось достаточно…

Уже к полуночи вирус вошел в силу. Отныне каждый глоток воздуха в квартире таил смерть. Не для всех, правда: новый вирус оказался весьма прихотливым в выборе очередного «хозяина», но, уж выбрав, расправлялся с ним по-свойски.

Первой жертвой оказался Бузивс: мозг обезьяны не смог оказать серьезного сопротивления атаке врага.

Потом, перед рассветом, уже пораженный Борца вышел из лаборатории, в которой ночевал. Его выгнало внезапное недомогание. Теряя сознание, падая, он вышиб оконное стекло, и в гостиную хлынул холодный воздух, вытесняя комнатный.

Ветер в это время дул в северную сторону…

Борца и Зарика, заболевшие первыми, выжили. Долгое время они находились между жизнью и смертью. Их поместили в летающую клинику, где лечили в условиях невесомости.

Общее страдание – болезнь протекала мучительно – сблизило их. Зарика все время рвалась к работе, на биостанцию, до которой она так и не долетела.

– Твое поколение стало слишком беспечным, – часто говорила она Борце. – Мы окружены космическим морем враждебности. Человечество должно быть все время начеку. А вдруг история с эпидемией повторится?!

– Не повторится, – решительно мотал головой, утыканной датчиками, Борца. – Слишком уж извилист и невероятен был путь, по которому пришли на Землю возбудители новой болезни. Рассуди сама. Медики рассказывали, что табакерка должна была обрабатываться космическими лучами строго определенное время. Неделей меньше – и возбудители не приобрели бы свои грозные свойства. Неделей больше – и они бы утратили их. Потом – я должен был встретить тебя… Ну, и так далее. Словом, такая цепь совпадений может осуществиться раз в сто лет!

– Раз в сто лет – этого достаточно, – отрезала Зарика.

– Не лови меня на слове. Расскажи лучше о полете «Альберта», – попросил Борца.

Придерживаясь за поручни, они висели в прозрачной сфере – одном из отсеков госпиталя, который был выведен на околоземную орбиту.

Ни Зарике, ни Борце не приходилось заново привыкать к состоянию невесомости. Зарика вообще большую часть сознательной жизни провела в царстве невесомости – на «Альберте» не было установок искусственной гравитации. Что такое тяжесть, девушка узнала, только когда корабль приступил к торможению; это произошло вблизи границ Солнечной системы, за несколько месяцев до того, как «Альберт» достиг Земли.

Что касается Борцы, то и он во время карантинного досмотра кораблей, возвращающихся из космоса, долгие дни и недели проводил в невесомости.

Когда дело пошло на поправку, любимым занятием Борцы и Зарики в свободное от лечебных процедур время стало наблюдать Землю, неутомимо проплывающую под спутником-госпиталем. Плоскость вращения спутника непрерывно менялась, и внизу открывались все новые и новые картины.

Это было зрелище, к которому невозможно привыкнуть.

Теперь Зарика и Борца отдыхали после очередного переливания крови.

Глубоко под ними проплывала ночная Земля.

Борца посмотрел вниз:

– Точно школьный глобус, правда?

Зарика глядела на роящиеся огоньки городов. Кое-где пространство плавно прочерчивали ракеты, похожие на равномерно светящихся рыб, – почтовые, грузовые, пассажирские… Девушка вдруг подумала, что аппарат, в котором они летят, удивительно вписывается в общую гармоничную картину земной жизни. В тихие ночные минуты с высоты в несколько сот километров эта картина представилась ей размеренной, исполненной глубокого смысла.

– Люблю обозревать ночью Землю с такой высоты, – нарушил паузу Борца. – А ты любишь наблюдать ночную Землю, Зарика?

– Я Землю люблю всякую. Но мне больше по душе Земля днем, – откликнулась Зарика.

Борца посмотрел на нее.

– Ночь скрадывает детали. А днем – все как на ладони, – пояснила Зарика.

Внизу показалась однообразная темная пустыня, лишь изредка кое-где оживляемая сгустками огоньков.

– Это пустыня? Я думала, на Земле уже не осталось пустынь…

– Это не пустыня. Это Тихий океан, – сказал Борца, присмотревшись.

Вид Земли сверху – что днем, что ночью – был для него открытой книгой. Во время карантинных досмотров, вращаясь вокруг Земли, он изучил ее во всех подробностях.

Борца любил повторять, что он выучил Землю наизусть, как любимое стихотворение. И это была правда.

В глубине тихоокеанских вод показалось светящееся пятно. Даже отсюда, с космической высоты, оно представилось Зарике огромным. Казалось, будто кто-то подсветил снизу толщу воды. Зрелище выглядело феерическим.

– Что это. Борца? – спросила Зарика, зачарованно разглядывая пятно.

– Угадай.

– Ты все время, с момента нашей встречи у ворот Гостиницы «Сигма», задаешь мне загадки! – воскликнула Зарика. – Это, наверно, подводный вулкан, да?

Борца покачал головой.

– Неужели пожар на судне?

– Каким бы большим ни было судно, с такой высоты оно выглядело бы еле заметной точкой.

– Ну, тогда не знаю… – Зарика на несколько мгновений задумалась, не отрывая взгляда от светящегося пятна, которое медленно уплывало назад. – Может быть, подводное испытание ядерного горючего для звездных кораблей?

– Все такие испытания выведены в космос, за лунную орбиту, – сказал Борца. – А ну-ка, пофантазируй еще.

– Огненные декорации? Праздник огня на воде? Да мало ли чего можно придумать за сто лет!

– Ну, уж ты скажешь – огненные декорации… Это был всего-навсего подводный город.

– Подводный город? – восторженно переспросила Зарика. – На дне океана?

– Нет, это плавучий город. Он держится на небольшой, заранее заданной глубине.

– А кто там живет?

– Те, чья профессия связана с водной оболочкой Земли.

– Рыбаки, что ли?

– Не только. В таких городах живут океанологи, китоводы, – пояснил Борца.

– Китоводы?..

– Они обслуживают китовые фермы в океане.

– А зачем строить город под водой? Не проще ли его строить на воде?

– Не проще. Под водой строения не подвержены ни качке, ни тайфунам, ни штормам.

– И на дне океана есть города? – спросила Зарика, вглядываясь в воду.

– Есть.

– Найди, пожалуйста!

– Отсюда они не видны.

– А мы побываем в городе на океанском дне, когда выйдем отсюда?

– Непременно побываем, Зарика, – ответил Борца и взял девушку за руку.

В клинике невесомости был свой, особый режим, ничего общего не имеющий с быстрой сменой дня и ночи, обусловленной вращением спутника вокруг Земли.

Корабль совершал полный виток за полтора часа. Таким образом, световой день – и соответственно ночь – составляли всего-навсего 45 минут.

Режим в госпитале невесомости – как, кстати сказать, и на любом космическом корабле – соответствовал обычному земному ритму жизни. Исходной единицей его служили сутки, состоящие из 24 часов, поделенные на день и ночь.

Физиологи давно, еще со времен первых космических полетов, осуществленных во второй половине XX века, установили, что именно такой режим является наилучшим для человеческого организма, особенно в условиях длительного полета.

Зарика и Борца говорили в госпитале обо всем, но больше всего друг о друге.

– Я открыл тебя, как астроном открывает звезду, – сказал однажды Борца.

Счастливые, они сидели, прижавшись друг к другу, и смотрели вниз.

Ночь, эфемерная сорокапятиминутная ночь, шла на убыль.

Они посмеялись, глядя, как проснувшийся в клетке попугай – вестник солнца – принялся смешно подпрыгивать, хватаясь клювом за прутья: бедняга никак не мог привыкнуть к невесомости.

– Зари…

– Что, милый?

– Ты обещала рассказать о полете «Альберта», – тихо напомнил Борца.

– Целью полета «Альберта» была звезда Алголь, – ровным голосом начала Зарика.

– Алголь, или иначе – Бета Персея, – кивнул Борца. – Слышал об этой звезде.

– Ты знаешь отчет «Альберта»?

– В общих чертах…

– Кроме машины синтеза да еще карантинной службы, для тебя ничего в мире не существует!

– Неправда, существует.

– Что же?

– Ты.

– Куда мне! – засмеялась Зарика. – Я ведь не машина, а только человек.

Некоторое время они молча смотрели на родную планету, окутанную предутренней мглой, которая быстро редела: через несколько минут спутник-клиника должен был пересечь плоскость терминатора, отделяющую день от ночи. Глубоко внизу, отдаленная от них сотнями километров, угадывалась ночная Атлантика.

Среди волн брызнула горстка ярких огней.

– Корабли? – спросила Зарика.

Борца покачал головой.

– Остров Энергии, – сказал он.

– Не помню такого.

– Не мудрено: когда ты улетала, его еще не было.

– Искусственный остров?

Борца кивнул.

– Его смонтировали недавно. Собрали с помощью белковых роботов, – сказал он. – У подножия острова, на дне Атлантики, – подводный город.

Корабль без перехода влетел в день. В черном небе воцарилось мохнатое яростное солнце, потоки света хлынули во все уголки отсека. Борца поднялся и опустил полупрозрачную шторку.

– Персей. Красивое имя, – сказал он, садясь поближе к Зарике. Она не отодвинулась. – Знаешь, Зарика, в детстве я больше всего любил легенду о храбром Персее. Помнишь?

– В общих чертах… – улыбнулась Зарика.

– А еще в гости к Персею летала.

– Расскажи легенду, – попросила Зарика.

– Дело было, как положено в легендах, в некотором царстве, в некотором государстве, – начал Борца.

– Почему в некотором? – перебила Зарика. – Это было Аргосское царство, и правил в нем царь Априсий.

– О женское коварство! – воздел руки Борца. – Ты знаешь легенду о Персее лучше меня, так зачем же заставляешь меня рассказывать ее?

– Мне нравится, как ты рассказываешь.

– В таком случае, продолжаю. Научным прогнозированием в те далекие времена еще не занимались, а царь интересовался своей судьбой. Поэтому призвал он оракула и спросил: «Что сбудется со мною?» Оракул прикинул царскую судьбу и выдал весьма невеселый прогноз: оказывается, в будущем Априсия должен убить его собственный внук, которого еще и на свете нет. Царь решил предотвратить беду домашними средствами. Он заточил свою единственную дочь Данаю в башню. Прошу обратить внимание – башня была выкована из чистой меди. Ни один посторонний не мог проникнуть в башню, и Априсий торжествовал. Но, как выяснилось, слишком рано радовался царь. Дело в том, что сценарий развития событий начертан богами, которые в своих расчетах учли все вероятные увертки хитрого царя. Громовержец Зевс поступил просто: он превратился в золотой дождь и проник к заточенной Данае. В результате у нее родился сын Персей. Он-то и дал название звезде, еще не зная, что к ней полетит красавица Зарика… Ну, а теперь твоя очередь.

– Рассказать о Бете Персея?

– Да.

Зарика прикрыла глаза.

– Как сейчас вижу перед собой эту удивительную звезду, – тихо сказала она. – И не мудрено: «Альберт», выходя из последней пульсации, вынырнул слишком далеко от цели полета – пульсатор у нас был потрепанный, чиненый-перечиненый, и капитан со штурманом решили не рисковать. Так что мы, войдя в трехмерку, шли к Алголю на обычной ионной тяге целых четыре с половиной года.

Борца присвистнул.

– Экипаж немного роптал из-за вынужденной задержки, а я об этом не жалела, – продолжала Зарика. – Все свободное время я проводила в обсерваторном отсеке, у телескопа, который был нацелен на голову дьявола… – Зарика перехватила недоуменный взгляд Борцы и пояснила: – Так переводится название звезды Алголь.

– С греческого?

– С арабского.

– А зачем вы летели к Бете Персея? – спросил Борца.

Зарика задумалась.

– Тут двумя словами не ответишь, – сказала она. – Надо сделать прыжок в глубокую историю.

– История – моя страсть.

– А что ты знаешь, Борца, об этой звезде? – спросила Зарика.

– Видишь ли, звезды – не моя стихия… – замялся Борца.

– Но ты же окончил Звездную академию? – удивилась Зарика.

– Верно, – согласился Борца. – Но я был там, можно сказать, исключением.

– Которое подтверждает общее правило?

– Примерно. Ребята меня прозвали Изобретатель, и недаром: я с первого курса возмечтал о машине синтеза, потом увлекся еще историей, только вот к звездам оставался равнодушным.

– Почему же ты пошел в Звездную академию?

– Ошибся, могу тебе признаться, – вздохнул Борца. – Думал, полюблю звезды. Презираешь?

Зарика погладила руку Борцы:

– Глупый, я люблю тебя. Ну, а что касается того, что тебя к звездам не влечет… – Зарика подумала и закончила: – В конце концов, и Солнце – тоже звезда.

– Хорошо сказано, – задумчиво произнес Борца. – Солнце тоже звезда. К сожалению, иногда люди забывают об этом.

– Знаешь, звезда звезде рознь, – сказала Зарика. – В полете я убедилась: звезды – как люди, каждая на свой манер. Не бывает двух похожих звезд, как и двух одинаковых людей.

– Ты обещала рассказать о Бете Персея, – напомнил Борца.

– Координационный совет недаром направил нас к этой звезде, – продолжала Зарика. – Она давно волновала землян. Тем, что отличалась от соседок. Те сияли ровно, а эта то меркла, то вспыхивала снова. Монтанари открыл, что Бета Персея периодически меняет свой блеск, еще в 1672 году. В ту пору все делали не спеша. Больше сотни лет прошло, прежде чем астроном Гудрайк – это произошло в 1782 году – исследовал таинственную звезду Алголь. Оказалось, что Бета Персея – двойная звезда. Люди к тому времени знали, конечно, двойные звезды, но Бета Персея была двойной звездой особого рода: обе ее половины были настолько тесно прижаты друг к другу, что различить их в телескоп было невозможно. На помощь пришла математика, кропотливые расчеты. Получилось, что обе звезды очень быстро вращаются вокруг общего центра тяжести: полный период обращения двух звезд составляет – в земных единицах – двое суток двадцать часов сорок восемь минут пятьдесят пять секунд!..

– Вот это память! – поразился Борца.

– Не удивляйся. Мы, альбертиане, много лет жили этой звездой, – сказала Зарика. – Я знаю ее биографию лучше, чем собственную.

– А что в ней такого?

– Видишь ли, людям известно несколько сотен затменно-двойных звезд, но Бета Персея на особом счету. Астрофизики Земли считали, что экспедиция «Альберта» должна помочь разгадке магнетизма. Кое-какие данные мы, конечно, привезли. Ну, а расшифровать их – это уж дело ученых Земли. Мы, альбертиане, свое сделали, – заключила Зарика.

По палатам они расходились неохотно. Так много нужно было рассказать друг другу! Но режим есть режим.

– Если бы ты знал, какое это царственное зрелище – двойная звезда Алголь с близкого расстояния! – сказала однажды Зарика, и глаза ее заблестели. – В человеческом языке нет слов, чтобы передать ее красоту. Даже снимки, даже фильмы – не то. Разве что стихи… Но писать их я не умею. Потом, попозже, когда «Альберт» лег на стационарную орбиту, превратившись в заурядный спутник Беты Персея, это чувство притупилось. Все занялись обычным делом – измерениями, исследованиями магнитного поля звезды, все увязли в цифрах да графиках. Собственно, это было главное, чем мы занимались в космосе. Но поначалу… О, поначалу, когда мы только шли на сближение с Алголом… – Зарика задумалась. – Представь себе два океана, которые вращаются друг относительно друга. Вращаются – и никак не сольются. Один океан голубой, с красными прожилками, время от времени из него выскакивают золотистые протуберанцы. Другой океан – темно-вишневый, волны его медлительны, словно засыпающая лава. В этом огненном океане высилась кирпично-красная гора, поразительно похожая на фигуру человека. Не знаю, то ли тени виноваты, то ли движение «Альберта», с борта которого я вела наблюдение, но мне казалось, что фигура не является неподвижной. Она вроде бы то слегка наклонялась, то снова выпрямлялась. Мне чудилось – только ты не смейся, пожалуйста! – что это какой-то ученый ставит на звезде чудовищные по масштабу опыты. Представляешь? Вокруг него в кипящей лаве нарождаются новые химические элементы, синтезируются атомные ядра, бушуют вихри огня, а он стоит по колено в огне и невозмутимо руководит опытами… Ну вот, я так и знала, что ты будешь смеяться!.. Нет, умом-то я понимала, что все это страшная чепуха. Как бы тебе объяснить… Просто я играла сама с собой в такую игру. Я была тогда совсем девчонка. Что ты бормочешь, Борца?

– Ничего.

– Я же вижу, ты шевелишь губами.

– Тебе показалось, Зарика, – сказал Борца.

А назавтра, когда они встретились после утреннего обхода врача, Борца, немного смущаясь, сунул Зарике сложенный вчетверо пластиковый листок.

– Что это? – спросила Зарика.

– Так… не спалось вчера… После твоих рассказов о Бете Персея, – сказал Борца.

– Ну и что?

– Попытался я, понимаешь, представить себе этого самого физика там, на звезде…

– Какого физика? – все еще не понимала Зарика.

– Да этого твоего ученого. Который там, по колено в огне, руководит опытами.

– Человек-гора, понятно, – кивнула Зарика.

– Только ты прочитай, когда останешься одна, ладно? – попросил Борца.

Когда Борцу пригласили на очередную процедуру, Зарика развернула листок и прочла стихи Борцы. Стихи наивные, но в чем-то милые – быть может, благодаря своей непосредственности. В них говорилось о звезде, которая светит оттого, что в глубинах ее пылает лава идей, теснятся вихри огня, будто беспокойные мысли. Похоже, что какой-то космический Фарадей ставит здесь свои эксперименты, на чем свет стоит ругая неловких помощников. Опыты не получаются, но физик упорен – он ставит их и в десятый, и в сотый, и в тысячный раз. И вот он, успех! На исполинской ладони изобретателя горит груда алмазов. Но что это? Физик-гигант внезапно швыряет драгоценные каменья под ноги, в огненную лаву. Он жертвует новорожденными алмазами для того, чтобы звезда разгорелась еще ярче…

Зарика иногда расспрашивала Борцу о Федоре Икарове, о легендарном капитане Икарове, которого счастливец Борца – подумать только! – видел собственными глазами, мог общаться с ним: он поступил на первый курс, когда Икаров заканчивал Звездную академию.

– Какой он был? – спрашивала Зарика.

– Ну, какой, какой! Обыкновенный парень, – отвечал Борца. – Даже сутулился немного. В плечах широкий.

– Сильный?..

– Чемпион по дзю-до.

– Солнечной системы?

– Нет, академии. Это тоже не так мало. Ребята у нас были – дай бог, – произнес Борца и умолк, погрузившись в воспоминания.

– Но чем-то же отличался Икаров от остальных? – не отставала Зарика.

– Отличался, – соглашался Борца. – Он лучше всех учлетов перегрузки переносил. Эх, разлетелись наши кто куда: по звездам, как по гнездам, – заключил он ходким присловьем.

Зарике это присловье было незнакомо. Девушка сообразила, что оно родилось, по-видимому, уже после старта «Альберта».

– Как же ты не познакомился с Икаровым, – упрекнула она Борцу, – ходил рядом, дышал с ним одним воздухом…

– А кто мог знать, что Икаров – это Икаров? – резонно возразил Борца. – Он был такой, как все. Зачеты сдавал. Случалось, проказничал. Один раз даже экзамен провалил.

– Ну да! – не поверила Зарика.

– Честное слово. Собственно, это был не экзамен, а учебный поиск. По Луне…

– Расскажи, – попросила Зарика.

– Помню, как все мы в академии были поражены, когда услышали, что Федор Икаров не получил зачет. Скорей, казалось, небо обрушится на землю, чем Федор какую-нибудь дисциплину не сдаст. Он ведь во всем слыл примером. Особенно для нас, младшекурсников. Ну, а потом выяснилось, что Федор просто созорничал… – Борца снова умолк.

– Из тебя каждое слово клещами приходится тащить! – пожаловалась Зарика. – Как же дело-то было?

– Здесь замешана женщина, – загробным голосом произнес Борца.

– Ой, как интересно!

– Понимаешь, на одном курсе с Федором училась одна девушка. Ее звали Май… Май Порт.

– Разве в Звездную академию принимают девушек? – удивилась Зарика.

– Май была единственной… Она очень любила звезды. И Федора Икарова. А он ее – нет. Он любил другую… Старая, как мир, история. В общем-то, Май скрывала свою любовь, хотя все о ней догадывались. Федор и Май частенько подтрунивали друг над другом… Ну вот. Как-то предстояло старшекурсникам сдавать довольно каверзный предмет…

– Какой? – спросила Зарика, с жадностью слушавшая рассказ Борцы.

– Инопланетную аэрофотосъемку. Ее сдавали так. Все учлеты курса разбивались на пары. Один из слушателей должен был в ракете-одиночке исследовать местность какой-нибудь из планет.

– Солнечной системы?

– Конечно. Тогда не то что Марс или Венера – даже старушка Луна была недостаточно изучена. Курсанту могла Достаться даже и не планета, а какой-нибудь искусственный спутник, вращавшийся вокруг Земли. Пока один учлет производил съемку местности, другой, его дублер, находился в это время на Земле, следил за его действиями. Имитация космического полета, понимаешь?

Зарика кивнула.

– После выполнения задания учлеты в каждой паре, естественно, менялись ролями, – продолжал Борца. – Не знаю, как уж получилось, но Май и Федор оказались в одной паре. Первым лететь досталось Федору. В полетном предписании у него значилась Луна. Правда, задание для него придумали не совсем обычное: он должен был сам выбрать любой участок лунной поверхности, изучить его и передать изображение своему дублеру. Май, которая находилась в бункере, обязана была определить, где находится этот участок.

– Без помощи карт?

– Какие могут быть карты на экзамене, – усмехнулся Борца. – Тут мне нужно сделать небольшое отступление. Скажи, Зарика, как люди твоего времени представляли себе в общем Луну?

– Ты имеешь в виду лунную поверхность?

– Да.

Зарика задумалась, затем медленно произнесла, словно читая по книге:

– Луна – царство скалистых гор, глубоких кратеров. Здесь нет влаги, нет воздушных течений, которые могли бы сгладить ее поверхность.

Борца удовлетворенно кивнул:

– Вот-вот. Это ходячее представление о нашем естественном спутнике держалось не одно столетие.

– Разве оно неверно?

– Верно, но только в общем и целом. А в каждом правиле есть исключения. На одном из них и решил сыграть Икаров. Луну он знал основательно, как и любой предмет, с которым имел дело. Поэтому для него не составило труда выбрать на лунной поверхности совершенно ровную круглую площадку радиусом километров в пятьдесят.

– Нет на Луне такой площадки!

– Так подумала и Май, в этом и состояла ловушка Икарова. Между тем такая площадка на Луне есть, она называется «плато Варгентина». Ну, прилунился Федор на этом плато и передает изображение Май. А та в растерянности, потому что рассуждает, как большинство людей, в частности как ты. Федор включает по ее требованию круговое наблюдение – и все равно: перед нею гладкая, как стол, равнина. Разве это Луна?!

– А горизонт? Ведь на горизонте все равно должны были наблюдаться пики.

Борца с деланным отчаяньем схватился за голову, чем переполошил попугая в клетке.

– Боже мой! – воскликнул Борца. – Проходят десятилетия, рушатся горы, высыхают моря, но ошибки, – он поднял указательный палец, – ошибки остаются прежними! Ты сейчас повторила ошибку Май…

– Погоди! – остановила его Зарика. – Я сама. – Она подумала и неуверенно произнесла: – Радиус видимого горизонта?..

– Верно. Умница! – похвалил Борца. – В этом весь фокус. На Луне радиус видимого горизонта ничтожен по сравнению с земным, он составляет всего-навсего два с половиной километра.

– Ну и штучка твой Федор! – протянула Зарика. – А как же с зачетом?

– Пришлось пересдавать.

– Обоим?

– Конечно.

– Капитан Икаров… – прошептала Зарика. – Это правда, что он один повел «Пион» к Черной звезде?

– Не один. Экипаж «Пиона» состоял из белковых роботов, – поправил Борца.

– Какая разница? Человек-то на борту был один… А почему с ним не полетел больше никто из людей?

– Так решил Высший координационный совет.

– Это жестоко.

– Нет, это гуманно, – возразил Борца. – Полет к Черной звезде обещал быть, по прогнозам астрофизиков, очень опасным. Поэтому совет решил: чем меньше людей подвергнется смертельному риску, тем лучше.

– Почему Черная звезда опаснее других?

– Там царствует огромная гравитация, – пояснил Борца, – люди с такой гравитацией еще не сталкивались. Она столь чудовищна, что как бы «глушит» все остальные силы – электромагнитные, ядерные… Она даже самое пространство сминает и комкает, как бумагу.

Зарика кивнула:

– Знаю. Теория Лобачевского.

– Вот именно – теория, – подхватил Борца. – Много лет гениальное предвидение русского ученого оставалось чисто умозрительной гипотезой, потому что экспериментально проверить его было трудно. Нужны были слишком сильные поля тяготения, чтобы проверить связь между гравитацией и метрикой пространства. Я не слишком по-ученому выражаюсь? – спохватился он.

– Да нет, все понятно. Но если Черная звезда так опасна, почему было не послать к ней автоматическую ракету, без людей?

– Говорю с тобой и вспоминаю дни перед стартом «Пиона», – сказал Борца.

– Сколько тогда споров велось вокруг этой экспедиции! Сколько копий поломали! Обсуждался, конечно, и твой вариант, связанный с автоматической ракетой. У него было немало сторонников, они говорили: «Пион» к Черной звезде должны повести белковые роботы… – Борца посмотрел на Зарику и счел нужным пояснить: – Белковых роботов синтезируют в Зеленом городке, это место такое на реке Обь, в Сибири. Их воспитывают без всяких ограничителей, поэтому белковые роботы – первые помощники человека. Они обладают огромной силой и ловкостью, высокой приспособляемостью к новым условиям, в случае нужды способны принять самостоятельное решение… И все равно человека белковый робот заменить не может, – произнес Борца с глубокой убежденностью. – Без человека на борту «Пион» не смог бы решить поставленную перед ним научную задачу.

– А какова была цель экспедиции?

Борца произнес чуточку торжественно:

– Разгадка гравитации.

– Разгадка гравитации! – повторила Зарика.

В этих словах для людей, живущих в XXII веке, заключалось многое, очень многое. К тому времени стало ясно, что ключ к гравитации – одной из сокровеннейших тайн природы – даст людям неизмеримую власть над силами мироздания. Искони силы тяготения были враждебны людям. Какой-то древний философ сравнил эти силы с цепями, которыми человек прикован навсегда к своей планете – Земле. Философ ошибся: человек сумел разорвать эти цепи и выйти в открытый космос. Но все равно каждый такой выход сопровождался огромными затратами энергии: силы тяготения продолжали оставаться враждебными людям.

Победа над силами тяготения, возможность управлять ими открывали человечеству совершенно новые, доселе невиданные перспективы, связанные с покорением времени и пространства.

Зарика спросила тихонько:

– «Пион» еще не вернулся?..

Борца отрицательно покачал головой.

– И сведений от него не поступало?

– Их и не могло быть, – сказал Борца. – Тяготение Черной звезды так велико, что она не отпускает от себя ни одной частицы, ни единого радиосигнала, ни одного кванта света. Потому, собственно, и назвали эту звезду Черной, хотя настоящее ее имя – Тритон.

– А когда «Пион» должен вернуться на Землю?

– На этот вопрос никто в мире сейчас не смог бы ответить, Зарика.

– Разве нельзя вычислить, хотя бы примерно? Известно ведь, наверно, и расстояние до Черной звезды, и средняя скорость «Пиона»…

– И расстояние до Черной звезды, и средняя скорость «Пиона» известны, это верно, – сказал Борца. – Мы не знаем только одной вещи: сколько времени может пробыть капитан Икаров в окрестности Черной звезды.

– И только? Ну, тут можно взять условную цифру в пределах разумности.

– Например?

Зарика подумала.

– Скажем, десять лет, – предложила она.

– Десять лет, – усмехнулся Борца. – А тысячу лет не хочешь? Или десять тысяч лет?

– Ты сказал – десять тысяч лет? – Зарике показалось, что она ослышалась.

– Да. Тут возможна любая цифра.

– Но ведь это означает, что капитан Икаров вернется на Землю давно… умершим?

– Нет, не означает. Не забывай, что я имею в виду время, протекшее на «Пионе» с точки зрения земного наблюдателя. Что же касается Икарова, то для него время – как говорят физики, собственное время – должно течь совсем иначе, чем для нас. Там, близ Черной звезды, все происходит по-особому.

– Не понимаю, – призналась Зарика.

– Не ты одна, – утешил ее Борца. – Чтобы разобраться во всем, нужно дождаться возвращения «Пиона».

– Мы можем и не дождаться…

– Что ж! В таком случае, «Пион» и его капитана встретят наши потомки, – сказал Борца, и в голосе его звучала непоколебимая уверенность.

– А мне так хотелось бы дожить до возвращения «Пиона»! – тихо произнесла Зарика. – Пусть старушкой, седенькой, сгорбленной, но дожить. Увидеть живого Федора Икарова, посмотреть на его экипаж… Я ведь, представляешь, в жизни не видела белкового робота! Они появились после старта «Альберта».

– Тебе многое, Зарика, предстоит увидеть на Земле.

Зарика глянула вниз, на проплывающую Землю, и, взвешивая слова, медленно произнесла:

– Я мечтаю быть такой, как Федор Икаров… Думать обо всем человечестве.

Зарика и Борца много говорили о будущем, строили планы, мечтали.

С каждым днем, с каждым часом Борца все больше влюблялся в эту удивительную девушку, и ему казалось странным, как он прежде мог жить без нее.

– Скоро на Землю, дружище, – сказал однажды врач, заканчивая осмотр Борцы, и сердце молодого человека радостно дрогнуло.

Выздоровление Зарики подвигалось медленнее, но дела ее тоже шли на поправку.

– Я тебя подожду. Вернемся на Землю вместе, – сказал ей Борца как нечто само собой разумеющееся.

– Хорошо, – согласилась Зарика.

Зарика и Борца жадно ловили известия с Земли, следили за напряженным ритмом ее будней.

Многое среди сообщений с Земли было непонятно Зарике, многие термины и понятия, привычные для Борцы, она вообще слышала впервые: во времена до старта «Альберта» их не существовало.

Отвечая на бесконечные расспросы Зарики, Борца и сам по-новому осмысливал многое.

Они говорили обо всем на свете, однако по молчаливому уговору избегали касаться того, что день и ночь не давало покоя Борце: был ли он повинен в разыгравшихся трагических событиях?

Суд совести, разбиравший этот вопрос, решил, что вины Борцы тут нет. Известно ведь, что различные материалы в длительном космическом полете, в условиях сложных физических воздействий приобретают новые, часто полезные и нужные человеку свойства.

Такова, собственно, была, как известно, одна из второстепенных целей полетов – изменить свойства веществ… Такие вещества – материал для экспериментатора.

Короче, Суд совести оправдал Борцу. И все-таки Борца мучился, едва только медики привели его в сознание (это случилось уже на спутнике). Он считал себя повинным в разыгравшейся трагедии.

– У людей всегда должно быть наготове оружие против новой болезни, – сказала Зарика, когда их лечение шло к успешному завершению.

– Панацея от всех бед?

– Что-то в этом роде.

– Я не биолог, – сказал Борца, – мне с тобой трудно спорить. У каждой болезни свой возбудитель. Так разве возможен универсальный рецепт от всех хворей, которые могут одолеть человека?

– Я отвечу вопросом на твой вопрос, – произнесла Зарика. – У людей имеется множество машин разного назначения. Так?

– Так, – согласился Борца, сбитый с толку.

– Каждую машину собирают по-своему, – продолжала Зарика. – Так разве возможен универсальный аппарат, который был бы в состоянии сделать любую машину?

– Это разные вещи, – сказал Борца. – Моя машина синтеза должна работать на совершенно новом принципе…

– Вот-вот, на новом принципе, – подхватила Зарика. – И я хочу найти такой новый принцип. По-моему, микробиология слишком долго топчется на одном месте.

…Вскоре наступил давно ожидаемый и все равно неожиданный час прощания с клиникой невесомости. Зарика и Борца обошли почти пустые палаты, попрощались с теми, кто еще оставался здесь. Затем пошли в шлюзовую камеру, ожидая прибытия автолета.

– Вернулась я на Землю, а так и не знаю, чем она живет, – пожаловалась Зарика. – Что волнует вас, людей двадцать второго века? Что тревожит?

– Не «вас», а «нас», – поправил Борца.

– Тем более.

– Надо поездить по планете.

– Сама знаю, что надо, – сказала Зарика. – Времени нет. Хочу сразу на биостанцию.

Борца задумался.

– Ты любишь театр? – неожиданно спросил он.

– Театр? Помню. Любила. Я ходила в театр маленькой девочкой… А разве есть у вас театр?

– Странный вопрос.

– Когда «Альберт» улетал, говорили: искусство театра отмирает.

Борца улыбнулся.

– Эти разговоры ведутся сотни лет, еще со времен Шекспира, – сказал он,

– а театр продолжает здравствовать. Вот что: я поведу тебя в театр, и ты узнаешь, чем живет Земля.

…Еще издали, из кабины автолета, Зарика разглядела белоснежный купол, как бы свободно парящий в воздухе, и догадалась, что это и есть политеатр. Политеатр… Словечко было непривычное и отпугивало своей новизной.

Автомат у входа протянул им два жетона, и они прошли на свои места. Внимание Зарики привлекли кресла – массивные, они в то же время легко могли вращаться на шарнирах. Садясь в кресло, зритель пристегивался к нему с помощью специального пояса. «Словно в автолете», – подумала Зарика. Арена, расположенная внизу, напомнила Зарике стадион. Необычайно рельефным было освещение, но Зарика, сколько ни вертела голову, нигде не могла обнаружить ни одной лампы.

Купол стал меркнуть, и все погрузилось во тьму.

Над самым ухом Зарики послышался шепот.

«Ты увидишь сейчас подлинную историю, происшедшую на Земле, – говорил голос. – Ты увидишь людей, твоих братьев и сестер. Ты увидишь любовь, которая дает людям крылья…»

Шепот потонул в нарастающей мелодии. Зарика не могла отделаться от ощущения, что волны музыки звучат лишь для нее одной.

…А на сцене жизнь шла своим чередом. Старая, как мир, история захватила Зарику. Она даже не вникала особо в сюжет, следя за развитием характеров. Особо увлек ее танец, который исполняла женщина. Каждый поворот, каждый шаг ее с изумительной точностью гармонировали с музыкой.

Когда они в антракте вышли в прохладное фойе, загадка согласованности музыки и танца не покидала Зарику.

– Где помещается оркестр? – спросила Зарика.

– Оркестра нет, – сказал Борца. – Что действительно отмерло в театре, так это он.

– Остается магнитная запись?

Борца покачал головой.

– Разве при звукозаписи можно было бы достичь такой гармонии музыки и танца? – спросил он.

– Верно, я тоже подумала об этом, – призналась Зарика. – Когда смотришь танец, в голову приходит мысль, что сама балерина – источник музыки.

– Так оно и есть, – сказал Борца. – Ты угадала.

Зарика искоса посмотрела на Борцу: не шутит ли он?

– Понимаю, ты привыкла к оркестру, – возобновил Борца прерванный разговор, когда они отошли от панно «Первый виноград на Марсе». – Здесь, в политеатре, музыка подчиняется непосредственно артисту, и потому посредничество громоздких музыкальных инструментов попросту не требуется.

– Не говори загадками, – взмолилась Зарика.

– А ты не боишься технических подробностей?

– Наоборот, жажду их!

– Изволь. Звук извлекается свободным движением тела в пространстве сцены. Под нею включены высокочастотные ультрагенераторы.

– Понимаю. – По лицу Зарики было видно, что она напряженно что-то соображает.

– Генераторов под сценой много, около сотни, – продолжал Борца. – В сумме они образуют силовое поле. Когда актер движется, он пересекает силовые линии, а это вызывает изменение частоты одного или нескольких генераторов…

– Минуточку, – перебила Зарика. – Ведь частоты у генераторов высокие?

– Сверхзвуковые.

– А откуда звук берется?

– Он получается как разность частот. Но давай подкрепимся, антракт кончается, – сказал Борца.

Они подошли к автоматам с соками.

– Что будешь пить? – спросил Борца.

– Только трабо. Я хочу жить долго-долго, – сказала Зарика.

…И снова купол погас, а круглая сцена осветилась.

Участники высокогорной экспедиции погружали в ракету снаряжение и приборы. Затем члены экипажа один за другим пролезли в люк, заняли свои места в корабле. Каким-то необъяснимым образом и Зарика очутилась среди них. «Старая машина. Похожа на шлюпку с «Альберта», – подумала Зарика. Так оно и должно было быть – пьеса была на историческую тему.

Дрогнул под ногами пол – это был уже не сферозал, а тесная кабина разведчика, – и Зарика вдруг почувствовала, что летит. Вот когда пригодились ремни, которыми она предусмотрительно пристегнулась. Перед глазами промелькнули замерзшие озерца метана, первозданные диабазовые глыбы, сметанные на живую нитку сооружения импровизированного космодрома… Да, Зарика была среди первых людей на Аларди – капризной планете системы Альфа Центавра.

Экспедиция высадилась высоко в горах. Непогода бушевала вовсю. Ветер валил с ног, все связались в одну цепочку. Вместе со всеми Зарика, ежась от ледяного ветра, пробивалась к вершине… Вместо купола над нею раскинулось черное небо – именно такое небо видела она все годы полета на «Альберте», только рисунок созвездий был сейчас другим. Когда слабели порывы пурги и огромные метановые снежинки оседали, в небе показывались звезды. Однажды среди них мелькнула невзрачная желтая звездочка. Зарика догадалась, что это Солнце.

Спектакль окончился.

Небо далекой планеты снова превратилось в купол политеатра.

Борца помог Зарике отстегнуть пояс, и они молча двинулись к выходу. Только сейчас, глядя на сплошь незнакомые лица, Зарика ощутила вдруг огромность временного пласта, который лег между ее временем и нынешним. И в то же время политеатр в чем-то сблизил ее с этими людьми, сделал более понятным их внутренний мир. Почему так получилось? Ведь история-то, которую она только что смотрела, в сущности, довольно заурядная. Он любит ее. Она влюблена в другого. Треугольник… Неужели человечеству так и суждено в области интимных чувств довольствоваться элементарной Эвклидовой геометрией?!

Зарика замедлила шаг, стараясь разобраться в своих впечатлениях.

– Как тебе спектакль? – спросил Борца. – Кажется, ты разочарована?

Девушка покачала головой.

– Разочарована – не то слово, – сказала она. – Хотя ожидала, кажется, другого.

– Ну да, ты считала, что любовь через сто лет будет иной.

Зарика покраснела – до того точно Борца угадал ее мысли.

– Что касается театральной техники… – начала она.

– Оставим технику в стороне, – перебил Борца. – Она меняется. Но разве это значит, что должны меняться человеческие чувства?

– Настоящие – нет, – сказала Зарика.

Они покинули здание и пошли по ночной улице, ища свободный автолет.

– У меня был друг, Петр Брага, – сказал Борца. – Он говорил: любовь – математика. Только она может объяснить мир.

– Ты говоришь – был? Твой друг умер? – спросила Зарика.

– Нет, не умер. Я расскажу тебе когда-нибудь о нем, – ответил Борца.

Перед ними медленно, словно лепесток, опустился автолет. Борта слабо светились, и казалось, что машина источает жар.

– Удобная вещь, – сказала Зарика, залезая в кабину. – Как в старину обходились без автолетов? – улыбнулась она.

– Будем любоваться спящей планетой сверху или поспешим? – спросил Борца.

– Поспешим, – сказала Зарика.

– Тогда держись, – произнес Борца и набрал на пульте киберштурмана координаты биостанции.

Машина вонзилась в стратосферу, чтобы оттуда, описав гигантский угол, спикировать на Крымское побережье.

Борца посмотрел на часы, что-то прикинул на калькуляторе.

– Ты будешь на биостанции в пять утра, – сказал он.

– Побродим сначала немного? – тихо сказала Зарика. – Море посмотрим…

Борца кивнул. Перейдя на ручное управление, он посадил машину высоко в горах, на площадке среди скал, которую обнаружил локатор.

Они отпустили автолет и осторожно двинулись вниз. Ярко светила южная луна. Спускаться было трудно. Помогали корневища кустарников, выступы скал.

Когда внизу блеснуло море, они остановились, чтобы отдышаться.

– Как ты находишь наш век? – спросил Борца. – Сильно изменился мир?

– И да и нет, – сказала Зарика. – Многое стало иным. Многое трудно постичь, да многого я еще и не знаю. Но есть то, что не меняется, и это помогает удержать равновесие. Вот эти горы… Море… Луна, – указала она вверх.

– Горы рушатся, моря мелеют, – сказал Борца.

– В течение миллионов лет. А что для них какой-то жалкий век? Один миг, не больше, – произнесла Зарика. – И сто лет спустя в этих горах так же будет кто-то бродить и над ним будет сиять такая же точно луна.

– Ошибаешься, луна будет другая, – сказал Борца.

Зарика посмотрела на него вопросительно.

– Луна оденется в воздушную оболочку, – пояснил Борца. – И это будет не через сто лет, а гораздо раньше. Там сейчас ведутся большие работы по созданию искусственной атмосферы.

– Ну и что? Луна останется на месте.

– Но цвет ее изменится. Луна будет голубой, как наша Земля издали, – сказал Борца. – Вон «твоей души предел желанный», – указал Борца.

Окруженный горами, возвышался Чертов палец – торчащая вверх гранитная скала. Рядом прилепилось несколько легких строений.

– Биостанция?

– Да.

– Выкупаемся на прощанье, – предложила Зарика, и они вновь начали спускаться.

Неожиданно Зарика споткнулась о какой-то предмет. Борца нагнулся и поднял пустую бутылку, бог весть как попавшую сюда. Бутылка была не из пластика, а из древнего стекла. Правда, определить это было не просто. Бутылка, видимо, долгое время пребывала в море, волны обкатали зеленоватое стекло, сделав его матовым.

Светлело.

Зарика взяла бутылку из рук Борцы. Внутри что-то смутно белело.

– Открой, – попросила Зарика.

Борца присел на корточки, пытаясь вытащить разбухшую пробку.

– Такие бутылки раньше были вестниками несчастья, – сказал он. – Моряки, терпящие бедствие, бросали бутылку с запиской в море: авось кому-нибудь попадется.

Наконец просмоленная пробка упала на влажный песок. Борца перевернул бутылку и осторожно встряхнул ее.

– Не разбей, – сказала Зарика.

Из горлышка показалась узкая трубка, перехваченная нитью. Видно, тот, кто перевязывал, спешил: нить в двух-трех местах была оборвана и наскоро связана.

– Письмо, – прошептала Зарика.

Борца потянул узелок, и истлевшая нить рассыпалась. Однако бумага слиплась, и лист не разворачивался.

– Наверно, бумага влажная, – сказала Зарика. – Положи на песок, пусть просохнет.

Но когда через несколько минут Зарика попробовала развернуть трубку, та рассыпалась.

– Что я наделала… – вырвалось у Зарики.

– Воздействие кислорода, – сказал Борца. – Записка пролежала в бутылке слишком долго, и свежий воздух оказался для нее гибельным.

Налетевший порыв ветра разметал по песку истлевшие клочки бумаги.

– Дождался ли он помощи? – спросила Зарика.

Вместе с рассветом пробуждалось и море. Волна стала свежей. Они заплыли далеко-далеко, так что берег был еле виден. Усталые, вылезли на берег и растянулись на влажном песке.

– Биостанция отсюда похожа на ласточкино гнездо, правда? – спросила Зарика.

– Похожа, – согласился Борца.

Он смотрел теперь на мир глазами Зарики – широко раскрытыми, наивными, удивленными глазами. Может быть, это самое драгоценное свойство человека – всему удивляться? Не здесь ли начало всех открытий?

Отдохнув, Зарика села, взяла в руки бутылку. Борца молча любовался тоненькой фигурой девушки.

– Знаешь что? – повернулась к нему Зарика. – Давай снова запечатаем бутылку и бросим ее в море.

– Вестником несчастья?

– Вестником счастья…

– А что мы туда положим?

Зарика, усмехнувшись, вытащила ленту из высокой прически. Затем свернула алую полоску трубочкой и сунула ее в горлышко бутылки.

– Закупорь, пожалуйста, – попросила она Борцу.

Приладив пробку, он размахнулся, чтобы зашвырнуть бутылку подальше.

– Погоди! – остановила его Зарика.

– Что? – спросил Борца.

– Мне страшно… – тихо сказала Зарика. – Я знаю, ты будешь смеяться, назовешь меня суеверной…

– О чем ты. Зорька?

– Не бросай ее, – попросила Зарика. – Я буду бояться, что она разобьется, налетит на скалы… Или просочится вода, и бутылка затонет. А я не хочу, чтобы наше счастье разбилось или пошло ко дну.

– Тогда спрячем бутылку в горах, – предложил Борца.

– Хорошо, – согласилась Зарика.

Поднимаясь в горы, они обнаружили маленькую тропинку.

– Наверно, она ведет на биостанцию, – сказал Борца.

– К Ласточкиному гнезду, – поправила Зарика.

Тропинка петляла, то и дело приходилось хвататься за колючие ветви, чтобы удержаться. Достигнув площадки с зубчатыми краями, они перевели дух. Над ними нависал Чертов палец, внизу синевой наливалось море.

– Здесь спрячем? – спросила Зарика.

– Здесь, – сказал Борца.

Он осмотрелся, затем подошел к самому краю площадки и приналег на огромный валун, поросший мхом. Камень сначала не поддавался, затем сдвинулся и вдруг с грохотом низвергся, увлекая за собой лавину обломков. На месте валуна осталась вмятина, глубокая и сырая. Несколько ящериц юркнуло в разные стороны.

Зарика положила бутылку с лентой на дно вмятины. Затем они засыпали ее обломками и щебнем.

– Море то отступает, то наступает на сушу, – сказал Борца. – Вдруг оно когда-нибудь сюда доберется?

– Пусть, – махнула рукой Зарика.

Они долго стояли, притихшие. Солнце успело забраться высоко и начало припекать.

– Здесь простимся, – сказала Зарика. – Дальше я сама.

Борца смотрел, как Зарика поднимается по тропинке. Он стоял до тех пор, пока крохотная, еле различимая фигурка не скрылась в Ласточкином гнезде.