На следующий день майор Геращенко чувствовал себя спокойнее. Ночные страхи исчезли.
…А вражеские глаза сквозь бинокль несчастного муллы с холодной ненавистью продолжали наблюдать за повседневными тренировками ОМОНовцев.
Начальник отдал приказ: затаиться и никого не трогать, хотя русские и шастали бы в горах под самым носом: пришлепнешь одного — всполошатся все остальные.
Главное — умение выжидать.
Командир бандформирования решил ждать еще сколь угодно долго, чтобы, когда все успокоится, ударить наверняка.
На деле получилось иначе…
На четвертый день ожидания в лагере русских было замечено сильное движение. Личный состав милиционеров был выстроен на плацу, командир зачитывал по бумаге какой-то приказ — к великому сожалению, слов отсюда разобрать было невозможно. Зато нетрудно было угадать, что командир зачитывает какие-то списки: каждый раз, когда он делал паузу, несколько человек выходили из строя и делали определенное число шагов вперед.
Чеченский командир сделал вывод, что соединение получило определенное задание и готовится покинуть лагерь.
Этого допустить было никак нельзя, и начальник решил форсировать события — рискнуть и совершить нападение.
Лучше понести потери в сражении, чем упустить врага: такую неудачу ему не простят.
Эта ночь особо не отличалась от предыдущих. Разве что полная луна начала идти на ущерб, да по небу скользили легкие тучки, время от времени наползавшие на желтый лик ночного светила.
Усиленные дозоры, расположенные по окружности территории лагеря, ожидали очередную смену. Тишина была прямо-таки курортной. Если бы еще на посту курить было можно — жизнь вообще была бы разлюли-малина.
…Внезапно откуда-то из дальнего нагромождения гор взмыла в звездное небо бесшумная ракета, бросая на окрестности красноватый отсвет.
— Гля, забавляется кто-то.
— Может, детишки балуются?
— Нет, дело серьезное.
— Майора надо разбудить.
— Я даю сигнал тревоги.
Последняя реплика совпала с громом оружейных залпов, которые обрушились на лагерь со всех сторон. Ракета еще дорисовывала в небе свою красивую параболу, в соответствии с законами Ньютона, а свинцовый дождь уже во всю поливал лагерь.
Боевики боеприпасов не жалели.
Тревога!
В ружье!
Залпы из боевого оружия мгновенно оборвали тревожные сны ОМОНовцев. Первый удар приняли на себя те, кто стоял в усиленной охране.
Геращенко проснулся, как от толчка. Мгновенно вскочил на ноги. Спал он, как всегда в последние дни, в одежде. От выстрелов со звоном вылетали стекла. Весь пол был усеян мелкими осколками, майор надел кроссовки на босу ногу и выскочил в школьный коридор. Бойцы непрерывным ручейком выкатывались из спортивного зала и занимали позиции, намеченные заранее.
Опытный начальник террористической группировки время ожидания отнюдь не проводил в бездействии: каждый день его лазутчики подползали как можно ближе к русскому лагерю, имея только одно задание: выяснить как можно более точно расположение дозоров, которое противник старался тщательно замаскировать.
Обнаруженные разведчиками точки чеченский командир тщательно наносил на карту, с которой ознакомил четырех женщин-снайперов, которые добровольно приехали воевать в Чечню из далекой Прибалтики. В отряде чеченцев они держались особняком, даже питались отдельно.
Командир ими дорожил — это были классные стрелки, а кроме того, даже в самых опасных ситуациях никогда не праздновали труса и наносили русским довольно существенный урон.
В первые дни их пребывания в отряде боевики, надолго оторванные от родных домов и семей, пытались заигрывать с ними, иногда грубовато: беленькие девчушки, казавшиеся беззащитными, обладали немалой притягательной силой.
Молодые женщины ни разу не пожаловались, но однажды командир сам приметил, как бородатый боевик схватил одну из снайперш за руку и, воровато оглянувшись, потащил в сарай, где располагался сеновал. Девушка отчаянно, но молча сопротивлялась и ни разу не позвала на помощь.
Когда командир вбежал в сарай, распахнув настежь дверь, она лежала на земле, сбитая ловким ударом, кофта была разорвала, и в полутьме молочно светились груди. Она отчаянно извивалась, тщетно пытаясь сбросить с себя тяжело сопящего боевика.
Командир подошел и остановился над ними. Боевик медленно поднялся и стал перед ним, виновато опустив глаза. Девушка осталась лежать: удар, который она получила, оказался основательным.
Начальник спросил:
— Ты зачем пришел в отряд?
Боевик молчал.
— Отвечай! — повысил он голос.
— Воевать с захватчиками, — пробормотал боевик, не поднимая головы. Он уже догадывался, что его ожидает.
— А решил воевать с женщинами?
— Я не сделал ей ничего плохого.
— Ну конечно, ты решил потолковать с ней о погоде, — сыронизировал начальник. — Так, что ли?
Между тем девушка не без труда поднялась: сначала на четвереньки, потом встала перед командиром, пошатываясь после перенесенного шока.
Он велел обоим выйти из сарая, собрал отряд, поставил в строй.
— Расскажи своим собратьям, воинам ислама, как ты напакостил, — велел начальник.
Неудавшийся насильник не проронил ни слова.
— Тогда расскажи ты, — обратился он к девушке.
Та что-то забормотала по-литовски, на языке, который никто здесь не понимал, но здоровенный фингал под ее глазом был красноречивее всяких слов.
Суд начальника, который он поименовал шариатским, был скорым и решительным, и завершился тем, что командир поставил провинившегося к стенке все того же злополучного сарая и в упор прошил бойца очередью из «калашникова». Когда боевик упал, залитый кровью, начальник опустил автомат и объяснил безмолвному строю, что так будет со всяким, кто хоть пальцем тронет их отважных подруг, которые рискуют собственной жизнью за свободу и независимость республики Ичкерия.
Больше снайперш в отряде не то что никто не трогал, — на них даже старались не смотреть.
Вот этих-то четверых провозвестниц смерти начальник отряда и ознакомил с картой, на которую были нанесены результаты многодневной тщательной разведки лагеря ОМОНовцев: красные точки на ней означали наиболее вероятное расположение русских дозоров.
Снайперши заранее тщательно навели стволы с оптическим прицелом на эти места и, как только сигнальная ракета взвилась в ночное небо, выстрел за выстрелом начали сажать в подозрительные точки.
Тактика оказалась хотя и простой, но весьма эффективной. В первые же секунды несколько ОМОНовцев из охраны упали замертво, сраженные меткими выстрелами.
И все-таки охрана сделала свое дело, на какое-то время сумев задержать боевиков, которые с дикими криками со всех сторон ринулись на лагерь.
Рукопашные схватки были короткими и яростными.
Иван Овсиенко в момент нападения чеченцев на лагерь находился в дозоре. Он вместе с напарником охранял деревянный мосток, переброшенный через канаву, вырытую ОМОНовцами сразу за оградой из колючей проволоки. По мосткам группы уходили в близлежащие горы на учебные занятия по пересеченной местности, по мосткам же и возвращались.
В памяти Овсиенко промелькнул наказ командира части майора Геращенко:
— Ежели чего — за мостки зубами держаться! В ваших руках ключ к безопасности отряда.
— Так точно! — ответил Овсиенко тогда, на самом первом инструктаже. — Есть, за мостки зубами держаться.
— Костьми ляг, но боевиков не пропускай, если сунутся, — продолжал майор. — Пока мы на помощь не придем.
Иван увидел бегущую в его сторону группу боевиков, облитую двойным светом — золотистым сиянием луны и красноватым отблеском сигнальной ракеты, отчего фигуры с автоматами, издающие гортанные крики, казались кадром из фантастического фильма.
— Звони по мобильному шефу! — крикнул Овсиенко напарнику, хотя грохот от выстрелов стоял такой, что мог бы разбудить и мертвого.
Несколько пуль просвистело мимо, расщепляя тонкие стволы орешника. Выстрелы были на удивление точны, словно чеченцы давно пристрелялись к пункту, который занимали часовые.
Мгновенно прикинув количество бегущих в его сторону чеченцев, ОМОНовец сразу сообразил, что удержать мостки им вдвоем никак не удастся. Он перебежал мостки и выскочил навстречу боевику, который бежал впереди, далеко опередив остальных.
Чеченец был ловок и силен, но приемами самбо, в которых долго совершенствовался Иван, не владел. Это дало Овсиенко определенное преимущество. Он схватил противника за левую руку и, сделав вид, что падает, с силой рванул ее на себя, тут же вывернув за спину. Чеченец взвыл от боли и успел, покачнувшись, двинуть Ивана коленом в пах. Изо рта чеченца отвратительно пахло, так что Овсиенко почувствовал приступ тошноты.
Но бойцу все же удалось свалить противника. До остальных боевиков, бегущих в сторону мостков, оставалось еще несколько десятков метров. И тут Ивана озарило: если мостки нельзя защитить, то ведь их можно сбросить — это даст отряду выигрыш времени, пусть совсем небольшой. Он нагнулся, схватился за сколоченные доски, приподнял их и швырнул на дно канавы.
И тут же пронзительная боль охватила тело: в грудь ударила пуля. Овсиенко мог бы поклясться, что это стреляли не бегущие боевики. Пуля прилетела откуда-то издали, но выстрел был явно прицельным. Хорошо, что на нем, как положено, был бронежилет, иначе — конец.
Но винтовка, из которой стреляли, была, видать, сильного боя, прямое попадание контузило Овсиенко. Он свалился в канаву и потерял сознание…
Отряд развернулся быстро, в считанные минуты.
А по окнам школы уже били чеченские гранатометы, тоже заранее наведенные боевиками. Гранаты влетали в пустые глазницы окон и звонко лопались, словно перезрелые арбузы.
Майор Геращенко, как и остальные, в эти страшные минуты не думал о смертельной опасности. Он бросился в бывшую учительскую, из которой осуществлялась радиосвязь с командованием. Им в это время владела только одна мысль: связаться с руководством, сообщить о ЧП.
Кабинеты, кабинеты… Классы, классы, классы… Зачем столько классов? А пустым школьным коридорам, казалось, не будет конца, они напоминали лабиринт, в котором бегущий непременно запутается.
Но вот, наконец, и учительская — на самом последнем этаже. Майор рывком открыл дверь, вскочил в комнату. Едкий дым, плававший в комнате, застилал глаза, выворачивал слезы. Геращенко включил фонарик, пошарил по помещению лучом.
Радист лежал на спине, раскинув руки. Его остекленевший взгляд был устремлен в бесконечность. Тело было еще теплым. Майор послушал пульс — тот не прощупывался.
Он бросился к рации. Увы, она не работала. Геращенко тут же установил причину. Одна из пуль — а может, это был осколок гранатомета — попала в аккумулятор и вдребезги разбила его. Отсюда, по всей видимости, и был едкий запах в учительской.
Рация вышла из строя.
Итак, отряд ОМОНа был теперь отрезан от внешнего мира и отныне мог полагаться только на собственные силы.
Начальник отряда боевиков не привык отсиживаться в тылу. Чего-чего, но храбрости, пусть безрассудной и бесшабашной, ему было не занимать. Он шел на лагерь ОМОНа во главе одной из штурмовых групп, на которые загодя разбил свой отряд.
Вырвавшийся вперед боевик корчился в предсмертных судорогах — русский медведь в смертельной схватке сломал ему позвоночник.
— Пристрели… меня… — прохрипел боевик, остановив безумный от сумасшедшей боли взгляд на командире отряда. Тот достал из-за пояса кинжал и, точным ударом направив его в сердце боевика, прекратил его мучения.
Рядом, на дне канавы, неподвижно валялся виновник его гибели, кряжистый ОМОНовец Иван Овсиенко.
«Молодцы снайперши! Бьют метко, не зря чеченский хлеб едят», — подумал командир отряда. Он, как и остальные боевики, принял контуженного Овсиенко за труп.
Сопротивление дозорных сломлено. Во много раз превосходящие силы противника подавили его. Однако погибшие и взятые в плен сумели выполнить свою миссию — они дали возможность развернуться и вступить в бой основным силам.
На это чеченский начальник не рассчитывал. Теперь уже явно не он диктует условия боя.
Сражению, кажется, не будет конца. Но оно, поначалу общее, разбилось на короткие поединки, растеклось ручейками, словно переполнившееся озеро.
Постепенно, однако, кольцо чеченцев вокруг здания школы сжимается. ОМОНовцы, поначалу рассредоточившиеся по территории учебного лагеря, все более прижимаются к стенам здания. Сказывается не только превосходство террористов в живой силе, но и новейшее оружие, которое имеется у чеченцев.
Да и снайперская группа по приказу начальника покинула свои укрытия и подтянулась поближе — чеченцы на руках перенесли их через вырытую канаву и молодые женщины, выбрав удобные позиции, принялись, как им и положено, уничтожать живую силу противника, ловя сражающихся милиционеров в перекрестья оптических прицелов.
Не все были в бронежилетах, и урон огонь снайперов наносил немалый.
Майор отдал приказ:
— Войти в здание. Забаррикадировать дверь. Рассредоточиться по классам и отбивать чеченцев.
На этот ход у чеченского командира отыскался сильный контрдовод: у него было две новейшие пушки с клеймом одной из западноевропейских стран. На вид это были обычные гранатометы, которые имелись на вооружении и у русских частей, однако стреляли они кумулятивными снарядами.
До этого сражения чеченский командир не имел возможности видеть их в деле, зато теперь убедился в высокой эффективности этих, таких неказистых с виду пушек.
Дотошный боевик не стал принимать на веру новое вооружение и решил провести испытания снарядов. Инструкция на английском, заботливо снабженная русским переводом, обещала буквально чудеса. Однако стреляный чеченский волк привык не доверять словам.
Для испытаний он выбрал заброшенный аул, в котором не осталось ни единого жителя. Селение несколько раз переходило из рук в руки. Дело кончилось тем, что горцы не выдержали бесконечных бомбардировок и обстрелов, зачисток и обысков как с той, так и с другой стороны. Собрав весь незамысловатый скарб и скот, сельчане поднялись повыше в горы, где наново и обосновались.
Они оставляли руины.
Это селение и выбрал чеченский командир по наводке своих разведчиков. В ауле, некогда богатом и обширном, оставалось всего несколько целых домов, но для испытаний больше и не было нужно. Он выбрал самый большой дом, обошел пустые комнаты, просторную столовую — гордость прежнего хозяина.
В горах прошел сильный ливень, сапоги командира были в налипшей грязи, но он не стал счищать ее перед тем, как подняться на крыльцо. Зачем? Ведь именно этот дом станет мишенью для задуманного испытания.
В инструкции было сказано, что кумулятивные снаряды особенно эффективны в замкнутом пространстве. Чем меньше объем — тем выше их эффективность.
Снаряды были предназначены для уничтожения живой силы противника, но суть была не в осколках, а в мгновенном высоком давлении, которое возникало при взрыве. По существу, это были скорее гранаты, но особого рода.
Командир возил в отряде несколько русских пленных, захваченных в предыдущем деле. На выкуп за них надеяться не приходилось, чеченцы выяснили их возможности: это были простые солдаты, родители их бедны и крупных денег не видели даже во сне.
На рабов пленные, разумеется, годились, и командир поначалу решил было продать их одному богатому работорговцу, который перепродавал бесправную рабочую силу даже за границу. Он успел с ним даже договориться, и потому с пленниками обращались сносно: зачем портить товар?
Но потом подоспели новые пушки, и командир придумал другое применение пленникам.
Добравшись до пустынного селения, он велел каждого из них накрепко связать, затем самолично распределил по комнатам облюбованного под испытания дома: по одному — в комнаты поменьше, а оставшихся четверых — в столовую, из стен которой, казалось, еще не выветрился запах шашлыка и молодого вина.
Пленных, как кули, боевики втащили в дом и бросили — кого посреди комнаты, кого у стенки, подчиняясь указаниям командира, который руководил действиями.
Пленные еще не догадывались о своей участи.
Испытуемые орудия установили на различных позициях поодаль. «Дом похож на школу, в которой разместились русские милиционеры», — подумал командир, тщательно наводя ствол пушки на одно из окон.
Наводчиком он был неплохим.
Звук выстрела оказался совсем негромким. Боевики, стоявшие рядом, переглянулись: они ожидали совсем другого.
Граната попала точно в окно, со звоном посыпались стекла. А командир уже наводил ствол на соседнее окошко, с которого хозяйка не успела даже сдернуть занавеску.
Расстреляв гранаты, отобранные в ящик по числу комнат, в которых находились связанные пленные, командир в сопровождении нескольких боевиков — членов его штаба, — направился в дом. Уже в сенях их встретил запах подгорелого мяса.
Один из боевиков заметил:
— Шашлык готов!
— Но не из барашка, — добавил другой.
Командир шагнул в первую комнату. Здесь посреди небольшого помещения несколько минут назад был оставлен связанный русский пленный.
Пленного не было.
Вместо него была жалкая обгорелая кучка, месиво, в котором ничего невозможно было разобрать. Одежда, которая была на пленном, исчезла напрочь.
— Недурно действует, — вынес оценку командир, после чего остальные боевики позволили себе добавить по реплике:
— Гранаты — что надо.
— Чистая работа!
— Главное, взрыв дом не повреждает.
— Как нейтронная бомба действует! — заключил самый образованный из террористов.
В следующей комнате, куда угодила кумулятивная граната, связанного пленника они оставили лежать у самой стены. От того и обгорелой кучки не осталось. Зато на стене образовалось большое пятно с неровными краями, которого раньше не было.
— Вот это называется: по стенке размазали неверного! — тонкие губы командира на мгновение искривила змеиная улыбка.
— Всех бы так их размазать!
— Хорошая пушка, дай ей Аллах здоровья!
— Так мы милицию выбьем, а здание сохраним.
— Только стены придется хорошенько отчистить.
Однако самый большой сюрприз, причем не из самых приятных, ожидал боевиков в столовой. Пленные здесь остались живы, хотя кумулятивный взрыв их страшно изуродовал.
— Комната слишком большая.
— Значит, на открытом воздухе снаряд действует, как обыкновенная граната.
— Учтем, — загомонили боевики.
Один пленный был без сознания. Он дышал тяжело и хрипло, из открытой раны на груди при каждом вздохе сочилась кровь, — одежда при взрыве и здесь, как повсюду, улетучилась. Возможно, сгорела.
На теле второго были страшные ожоги. Он смотрел на вошедших боевиков помутившимися глазами, наверное, плохо соображая, где находится.
Состояние остальных не поддается описанию. Вид выпущенных кишок и вываленных внутренностей был страшен даже для террористов, привыкших ко многому.
Но пленные были еще живы.
— Товар испорчен, — изрек начальник, оглядев каждого. — Зато мы точно выяснили, как действует новый гранатомет.
— Этих куда? — спросил кто-то из боевиков, кивая на корчившихся пленных.
— Убрать.
— Вынести?
— Кончай на месте, — с раздражением произнес начальник. Он не любил повторяться.
Несколько коротких автоматных очередей прервали последние минуты существования русских.
Часа через полтора яростного боя все еще остававшиеся в живых ОМОНовцы под давлением превосходящих сил противника оказались в помещении школы.
Чеченцы, однако, не спешили штурмовать здание. Русские успели плотно забаррикадировать дверь, и штурм ее, как понимал чеченский командир, будет сопряжен с немалыми потерями.
Теперь решающее слово было предоставлено новым гранатометам, а также «белым колготкам», как именовали чеченцы женщин-снайперов.
Майор Геращенко казался вездесущим. Казалось, он появляется одновременно на самых опасных участках сражения. Свистели пули, взрывались снаряды, осколки со свистом прорезали воздух. Милиционеры яростно отстреливались.
Все, кто был еще жив, по приказу майора надели бронежилеты.
…Когда вступили в действие новые чеченские гранатометы, никто, в том числе и майор, не обратил на них внимания: взрыв гранат ничем не отличался о обычных, к которым они уже успели привыкнуть.
Вскочив в один из классов, майор ужаснулся: несмотря на бронежилеты, все бойцы, которые совсем недавно отстреливались из окон, были мертвы. Непонятная страшная сила сплющила бронежилеты, словно папиросную бумагу.